Иоахим Бельгийский

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
принц Иоахим Бельгийский
фр. Joachim Karl-Maria Nikolaus Isabelle Marcus d'Aviano
 
Рождение: 9 декабря 1991(1991-12-09) (32 года)
Волюве-Сен-Ламбер, Брюссельский столичный регион, Бельгия
Род: Саксен-Кобург-Готская
Габсбург-Лотарингский дом
Имя при рождении: Иоахим Карл-Мария Николаус Исабель Маркус д'Авиано
Отец: Лоренс, эрцгерцог Австрийский-Эсте
Мать: Астрид Бельгийская
Бельгийская королевская семья

Его Императорское и Королевское Высочество принц Иоахим (фр. Joachim Karl-Maria Nikolaus Isabelle Marcus d'Aviano; родился 9 декабря 1991 года, Волюве-Сен-Ламбер, Брюссель, Бельгия)[1] — принц Бельгийский, второй сын принцессы Астрид Бельгийской и эрцгерцога Лоренца Австрийского-Эсте.

Его крестные родители — принц Лихтенштейна Николаус и его тетя Исабель, эрцгерцогиня Австро-Эсте.



Образование

После окончания средней школы в Бельгии и Великобритании (Малверн Колледж) в 2010 году началась его учеба в бельгийской сухопутной армии в Арлоне. Затем он получил образование в бельгийском военно-морском флоте в городе Брюгге[2]. В сентябре 2011 года начал изучать экономику в Университете Боккони в Милане.

Напишите отзыв о статье "Иоахим Бельгийский"

Примечания

  1. [www.monarchie.be De Belgische Monarchie - La Monarchie belge - Die Monarchie in Belgien - The Belgian Monarchy]
  2. [www.standaard.be/cnt/dmf20120224_157 Prins Joachim legt eed af bij de marine - De Standaard]

Ссылки

  • [www.monarchie.be/ Официальный сайт Королевского Дома Бельгии]
  • [www.standaard.be/cnt/dmf20120224_157/ Принц Иоахим принял присягу на флоте] (нид.)


Отрывок, характеризующий Иоахим Бельгийский

– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?