Иосиф Рутский

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Иосиф и фамилией Вениаминов.

Иосиф Велямин Рутский<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Митрополит Киевский, Галицкий и всея Руси
Церковь:	Русская униатская церковь
Община:	Киевская архиепархия
Предшественник:	Ипатий Поцей
Преемник:	Рафаил Корсак
Рождение:	1574(1574) Новогрудский район,Гродненская область
Смерть:	5 февраля 1637(1637-02-05) Здолбуновский район,Ровненская область

Иосиф Рутский (в миру — Иван Феликсович Вельяминов; 1574 — 5 февраля 1637) — третий грекокатолический Митрополит Киевский, Галицкий и всея Руси. Один из самых успешных идеологов унии церквей в Речи Посполитой.

Биография

Родился в родовом имении Рута, недалеко от Новогрудка в семье московского боярина Феликса Вельяминова,.

Феликс Вельяминов бежал в Литву от Ивана Грозного.

Отец Ивана — Феликс Вельяминов — был православным. Мать — Богумила Корсак — принадлежала кальвинистской вере. Иван Вельяминов-Рутский был крещён по православному обряду, однако в юношестве увлёкся протестантскими идеями и перешёл в кальвинизм. Образование получил в Праге, где под влиянием иезуитов перешёл из кальвинизма в католицизм. Изучал философию в Вюрцбурге, где вновь заинтересовался православием и византийской культурой. В 1607 постригся в монахи в монастыре в Вильне, а в 1608 стал уже настоятелем Виленского монастыря. Там он познакомился с Иосафатом Кунцевичем.

8 августа 1613 года умер Ипатий Поцей, и Иосиф Рутский с разрешения короля Сигизмунда III Вазы стал третьим униатским митрополитом Киевским, Галицким и всея Руси, получив при этом в собственность новые поместья и земли, прежде всего те, что когда-то принадлежали его предшественникам на митрополичьей кафедре — Михаилу Рогозе и Ипатию Поцею, а также имения в Новогрудке и Прилепичах.

В 1614 получил папскую буллу от Павла V в подтверждение об избрании его митрополитом. В 1615 году отправился в Рим и испросил у папы Павла V 22 стипендии для украинских и белорусских монахов в греческой коллеґии святого Афанасия в Риме и других папских семинариях (Брунсберг, Прага и другие). В 1615 году Рутский получил от Папы Павла V послание «Piis et eleratis», которое предоставляло униатским школам такие же права, которые имели школы иезуитские. На основе этой привилегии, он организовал при монастырях школы низшей ступени, основал третью теологическую школу (Минск, 1615). Уравнивание униатских школ с иезуитскими позволило предотвратить полонизацию молодёжи, стремящейся к образованию. Рутский добивался, чтобы выпускники богословской школы имели возможность продолжать учебу в папских коллегиях.

В 1626 году, на кобринской базилианской конгрегации провел постановление об открытии особой семинарии для образования униатского духовенства.

В 1635 году Иосиф выхлопотал королевскую грамоту, по которой одни базилиане могли занимать всякие иерархические должности в униатской церкви.

Умер 5 февраля 1637 года в Дерманском монастыре на Волыни. Похоронен в Вильне, где его останки вскоре стали предметом почитания местных униатов. В 1655 году после взятия города московскими войсками, тело было перевезено в неизвестном направлении.

В 1937 году начался процесс беатификации Иосифа Рутского.

Литература

• Иосиф (Вельяминов-Рутский) // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.

Отрывок, характеризующий Иосиф Рутский

– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.