Николай (Ипатов)
Епископ Николай<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"> </td></tr>
| ||
| ||
|---|---|---|
| 1937 — 29 августа 1938 | ||
| Предшественник: | Авраамий (Дернов) | |
| Преемник: | Иоанн (Братолюбов) | |
| Имя при рождении: | Николай Александрович Ипатов | |
Епископ Николай (в миру Николай Александрович Ипатов; 26 марта (7 апреля) 1878, Казань — 29 августа 1938, Ижевск[1]) — епископ Русской православной церкви, епископ Ижевский и Воткинский. По национальности — чуваш[1].
Содержание
Биография
В 1902 году окончил Казанскую духовную академию со степенью кандидата богословия за сочинение «Пастырь церкви, как учитель, по учению слова Божия, св. отцов и правил церковных» с правом преподавания в семинарии[2].
Священническое служение
Был назначен столоначальником Казананской духовной консистории. В течение ряда лет состоял личным секретарем при Казанских епархиальных архиереях. Пострижен в мантию[1].
18 декабря 1913 года в сане иеромонаха назначен помощником смотрителя Обоянского духовного училища.
Для лучшей координации и активизации миссионерского дела в епархии епископ Уфимский Андрей (Ухтомский) в 1914 году ввёл особую должность заведующего Уфимской епархиальной миссией и назначил на неё иеромонаха Николая (Ипатова) с возведением его в сан архимандрита. Одновременно он был назначен товарищем председателя епархиального миссионерского комитета, председателем совета епархиального братства Воскресения Христова и благочинным всех монастырей епархии[3].
Епископ Златоустовский
После введения епископа Андрея (Ухтомского) 14 апреля 1917 года в новый состав Святейшего Синода, что стало причиной частого отсутствия архиерея в епархии. В связи с этим он вновь подал прощение от открытии Залатоуствского викариатства и назначения викарием архимандрита Николая (Ипатова)[3].
2 мая 1917 года указом Святейшего Синода было учреждено Златоустовское викариатство Уфимской епархии, а архимандрит Николай был избран епископом Златоустовским[3].
28 мая того же года в кафедральном Благовещенском соборе Казани состоялась епископская хиротония архимандрита Николая, которую совершили архиепископ Казанский Иаков (Пятницкий) и викарии Казанской епархии епископ Чебоксарский Борис (Шипулин) и епископ Чистопольский Анатолий (Грисюк)[3].
30 мая 1917 года в ответ на рапорт епископа Андрея (Ухтомского) указом Синода епископ Николай был назначен управляющим Уфимской епархией «на время присутствования Преосвященного Уфимского в Святейшем Синоде»[3].
9 июня 1917 года епископ Николай прибыл в Уфу из Казани и вступил в управление епархией[3].
8-9 августа 1917 года епископ Николай председательствовал на епархиальном собрании, на котором выбирали членов Поместного Собора Православной Российской Церкви 1917—1918 годов от Уфимской епархии. В августе 1917 года епископ Андрей (Ухтомский), являвшийся членом Поместного Собора, назначил Златоустовского архиерея своим заместителем на Соборе (согласно пунктам 77 и 80 Положения о созыве Собора). Впоследствии, когда из-за сложного положения в епархии епископ Андрей не смог прибыть на 2-ю сессию Собора (20 января/2 февраля — 20 апреля 1918), вместо него в Москву поехал епископ Николай, и 9 апреля 1918 года Собор признал его полномочия как полноправного члена «на время отсутствия на Соборе уполномочившего его иерарха». В этом качестве 18 апреля 1918 года епископ Николай подписал Деяние Собора о прославлении в лике святых епископа Софрония (Кристалевского)[3].
18 августа 1921 года в Уфе произошло убийство временного управляющего Уфимской епархией епископа Симона (Шлеёва), после чего епархии Николай как единственный викарий Уфиской епархией вступил во временное управление кафедрой[4].
В декабре 1921 года правящим епископом Уфимским и Мензелинским Патриарх Тихон назначил епископа Бориса (Шипулина) вместо сосланного архиепископа Андрея (Ухтомского), переведённого на Томскую кафедру. Епископ Борис прибыл в Уфу в конце февраля — начале марта 1922 года[4].
19 октября 1922 года епископ Уфимский Борис (Шипулин) был арестован, после чего епископ Николай повторно вступил во временное управление Уфимской епархией. Вскоре епископ Николай заявил о признании «ради мира церковного» законности Высшего Церковного Управления «как административного органа, в надежде на его непоколебимое православие». Таким образом, в октябре 1922 года Уфимская епархия фактически перешла под власть обновленческого ВЦУ[4].
Ситуацию в корне изменил приезд в епархию 4 ноября 1922 года по приглашению Союза приходов Уфы епископа Томского Андрея (Ухтомского), который Андрей категорически отверг возможность какого бы то ни было компромисса с ВЦУ и энергично выступил против раскольников. Его деятельность вызвала в народе значительный подъём. Предположительно епископ Андрей принял покаяние епископа Златоустовского Николая (Ипатова), плодом которого явились известные пять писем последнего против обновленчества, разосланные по всей Уфимской епархии (от 16, 23, 25, 27 и 29 ноября). Так, в первом письме от 16 ноября он писал: «Чтобы сохранить себя в чистом и непоколебимом и ничем не поврежденном учении Православной Христовой Церкви, я далее не считаю возможным для себя оставаться в общении с Высшим Церковным Управлением, а тем более входить в какое-либо соприкосновение с лицами, принадлежащими к группе, присвоившей себе наименование „Живая Церковь“. Если Богу угодно, я остаюсь епископом тех православных христиан из мирян и духовенства, которые будут вполне согласны со мною, и признают меня своим епископом». Основными причинами, заставившими его порвать с ВЦУ, епископ Николай назвал нарушение обновленцами канонов и правил церковной дисциплины, кощунственное отношение к церковным таинствам и отсутствие в расколе единовластия[3]. Письма епископа Николая, особенно письмо от 12/25 ноября, сильно повредили обновленчеству в Уфимской епархии[4].
Понимая неизбежность своего нового ареста, стремясь защитить Православие, епископ Андрей вместе с епископом Николаем совершили две епископские хиротонии для Уфимской епархии: 17 ноября был рукоположен в викария Бирского архимандрит Уфимского Успенского мужского монастыря Трофим (Якобчук), а 18 ноября — в викарного епископа Стерлитамакского священник Николай Боголюбов, в монашестве Марк[4].
В конце ноября в уфимском Воскресенском соборе состоялось многолюдное собрание православного духовенства и мирян Уфы и близлежащих мест, которое единогласно избрало епископа Андрея временно управляющим Уфимской епархией на период заключения епископа Бориса (Шипулина), после чего епископа Николая передла ему управление Уфимской епархией на принципах временной автокефалии, отделив Златоустовское викариатство в самостоятельную епархию[4].
В марте 1923 года вновь перешёл на сторону обновленческого ВЦУ. Возвращение епископа Николая к обновленцам, по-видимому, было связано с давлением со стороны ГПУ, которое весной-летом 1923 года осуществляло массовые репрессии на Урале в отношении православного староцерковного епископата и духовенства. Были арестованы почти все православные епископы Уфимской автокефалии: Аввакум (Боровков), Петр (Гасилов), Трофим (Якобчук), Серафим (Афанасьев), Иоанн (Поярков), Марк (Боголюбов)[3].
Златоуст посылал представителей на обновленческий собор 1923 года, но епископ Николай в соборе не участвовал. Влияние на верующих антиобновленческих посланий епископа Николая, написанных в предшествующем году, было так сильно, что Уфимское обновленческое епархальное поручило своим делегатам просить собор о том, чтобы епископу Николаю было предписано обратиться к верующим Уфимской епархии с разъяснением по поводу этих писем и своего нового признания обновленчества. Исполняя это требование, епископ Николай в письме от 20 мая 1923 года «Духовенству и мирянам Уфимской епархии» сообщил, что в марте 1923 года он и его паства, «ознакомившись с воззванием председателя ВЦУ митр. Антонина (Грановского)», снова просили принять их в общение и теперь находятся в ведении обновленческого Высшего церковного совета[3].
30 сентября 1924 года на Златоустовском епархиальном собрании духовенства и мирян он объявил, что отказывается от подчинения обновленческому синоду и от председательства в обновленческом Златоустовском епархиальном управлении. Собрание признало также отказ от должности уполномоченного синода по Златоустовской епархии протоиерея Лобанова, написавшего об уходе из обновленчества. Вслед за епископом в 1924 году в Православие вернулось большинство приходов Златоустовского викариатства. В Златоусте обновленцы потеряли все храмы, Свято-Троицкий собор вновь стал кафедральным храмом православных и оставался таким до закрытия в 1929 году[3].
Дальнейшее служение
С 16 сентября 1927 года — епископ Мелекесский, викарий Самарской епархии.
С 1928 года — епископ Воткинский, викарий Сарапульской епархии.
С февраля 1930 года — епископ Ижевский и Воткинский.
В июне 1931 года — арестован. Освобождён от должности епископа Ижевского.
В 1933 году вернулся на некоторое время на Ижевскую кафедру, но вскоре снова был удалён. Наконец, в третий раз стал правящим Ижевским архиереем в 1937 году и оставался им до кончины.
Согласно данным митрополита Мануила (Лемешевского), скончался 29 августа 1938 года.
Публикации
- Николай (Ипатов), еп. К моменту // Заволжский Летописец. Уфа, 1918 г. № 9. С. 58.
Напишите отзыв о статье "Николай (Ипатов)"
Примечания
- ↑ 1 2 3 [enc.cap.ru/?t=prsn&lnk=5052 НИКОЛАЙ (в миру Ипатов Николай Александрович)]
- ↑ [www.petergen.com/bovkalo/duhov/kazda.html Выпускники Казанской духовной академии 1846—1920 гг.] см. Выпуск 1902 года Курс XLIII
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 [www.pravenc.ru/text/199911.html Златоустовское Викариатство]
- ↑ 1 2 3 4 5 6 pstgu.ru/download/1191244772.zimina.pdf
Ссылки
- [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_7464 Николай (Ипатов)] на сайте «Русское православие»
- [kuz1.pstbi.ccas.ru/bin/db.exe/no_dbpath/koi/newmr/?HYZ9EJxGHoxITYZCF2JMTdG6XbuBe8eieu0d60W6fu1Wfe6UXOWefeiUeG0*euKesO0hdC0iceXb8E* Николай (Ипатов Николай Александрович)]
Отрывок, характеризующий Николай (Ипатов)
Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
