Зейналова, Ирада Автандиловна

Ирада Зейналова
Ирада Зейналова (в центре) на ежегодной беседе Дмитрия Медведева с журналистами крупных телеканалов 6 декабря 2013 года
Гражданство:	СССР СССР → Россия Россия
Образование:	МАТИ им. К. Э. Циолковского
Род деятельности:	журналистка, корреспондент, телеведущая
Отец:	Автандил Зейналов
Дети:	Тимур Самолётов
Награды:	ТЭФИ (2006)

Ира́да Автанди́ловна Зейна́лова (род. 20 февраля 1972, Москва) — российская журналистка, корреспондент, телеведущая. Ведущая воскресного выпуска программы «Время» на «Первом канале» (2012—2016), ранее — заведующая корреспондентскими бюро ОАО «Первый канал» в Великобритании (Лондон) и Израиле (Тель-Авив). Член Академии Российского телевидения, старшая сестра журналистки Светланы Зейналовой.

Биография

Ирада Зейналова родилась 20 февраля 1972 года в Москве. Является старшей сестрой Светланы Зейналовой. По национальности — азербайджанка.

Училась в московской школе № 61.

В 1995 году окончила МАТИ им. К. Э. Циолковского. Специальность — инженер-технолог порошковых материалов и защитных покрытий, полученных путём высокоскоростного затвердевания расплавов. По окончании вуза проходила стажировку в Америке.

На телевидении с 1997 года. Изначально работая редактором в программе «Вести» (РТР), а также переводчиком с английского языка, периодически появлялась на экране и сама. Так, будучи ещё малоизвестной тележурналисткой, 20 ноября 1998 года в ночном эфире «Вестей» именно Ирада Зейналова первой сообщила стране об убийстве Г. В. Старовойтовой.

Принимала участие в строительстве ньюсрума для «Вестей» в качестве переводчика голландской бригады.

С 2000 по 2003 год — корреспондент программы «Вести». Работала в дни террористического акта на Дубровке в октябре 2002 года.

С 2003 года — на «Первом канале», корреспондент в информационных программах «Новости», «Время» и «Другие новости». Вела репортажи в день взрывов в московском метро в феврале 2004 и марте 2010 года], в дни террористического акта в Беслане в сентябре 2004 года, в дни аварии в московских энергосетях 25 мая 2005 года, а также с финального матча чемпионата мира по футболу 2006 года в Германии.

Работала на зимних Олимпийских играх 2006 года в итальянском Турине и на летних Олимпийских играх 2012 года в Лондоне в составе бригады «Первого канала».

Лауреат телевизионной премии «ТЭФИ-2006» в категории «Лица» в номинации «Лучший репортер» (за цикл передач «Золотые мгновения Олимпиады»); награждена медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени (2006).

С 2007 по 2009 год — заведующая бюро ОАО «Первый канал» в Великобритании, г. Лондон. В 2009—2011 годах снова работала в Москве.

С 2011 по 2012 год — заведующая бюро ОАО «Первый канал» в Израиле, г. Тель-Авив.

С 9 сентября 2012 года по 10 июля 2016 года — ведущая воскресного выпуска телепрограммы «Время».

В 2012, 2013, 2014 и 2015 годах принимала участие в «Разговорах с Дмитрием Медведевым» как журналист «Первого канала».

В августе 2014 года включена Украиной в санкционный список за позицию по войне на востоке Украины и присоединению Крыма к России.

В ноябре 2015 года декан юридического факультета СПбГАУ Исабалы Зейналов, являющийся двоюродным братом телеведущей, был заключён под стражу на 2 месяца за попытку получения взятки в размере 300 тысяч рублей.

Личная жизнь

Бывший муж — журналист Алексей Самолётов, сын Тимур. Супруги развелись в октябре 2015 года, их брак продлился 20 лет.

Награды

• Медаль ордена «За заслуги перед Отечеством» I степени (22 апреля 2014 года) — «за объективность при освещении событий в Крыму» (указ о награждении не был выложен в публичный доступ).
• Медаль ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени (2006 год)

Ссылки

• [www.labyrinth.ru/content/card.asp?cardid=95716 Зейналова Ирада Автандиловна] База данных «Лабиринт»
• [www.allrus.info/main.php?ID=266710&arc_new=1 Ирада Зейналова: Меня не волнует только космос!] База данных «Современная Россия»
• [open.az/index.php?newsid=10227 Ирада Зейналова] OPEN.AZ
• [allpersons.name/index.php?option=com_content&task=view&id=488&Itemid=18 Ирада Зейналова — краткая биография]
• Ирада Зейналова в «Твиттере»

Отрывок, характеризующий Зейналова, Ирада Автандиловна

Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.