Ирина (византийская императрица)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Ирина
греч. Ειρήνη<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Императрица Ирина
(миниатюра алтаря собора Святого Марка, Венеция)</td></tr>

Византийская императрица
797 — 802
Предшественник: Константин VI
Преемник: Никифор I
 
Рождение: ок. 752 года
Афины, Греция
Смерть: 9 августа 803(0803-08-09)
Лесбос, Греция
Место погребения: Церковь Апостолов, Константинополь
Род: Исаврийская
Супруг: Лев IV Хазар
Дети: Константин VI Слепой

Ирина (греч. Ειρήνη; ок. 752 года — 9 августа 803 года) — византийская императрица из Исаврийской династии. Стала первой женщиной в истории Византии, правившей самодержавно в 797802 годах.

Стала женой императора Льва IV Хазара в 768 году, после его смерти в 780 начала править как регент при своём малолетнем сыне Константине VI. Когда сын повзрослел и стал претендовать на самостоятельное правление, Ирина ослепила его, захватив самодержавную власть в Империи. Тем не менее, за восстановление иконопочитания на Втором Никейском соборе канонизирована Православной церковью в лике святых (память 9 августа по юлианскому календарю)[1].





Биография

Происхождение

Родилась около 752 года в Афинах.[2] Будучи сиротой, воспитывалась в семье своего дяди, патриция Константина Сарантапекоса, который предположительно был стратегом (военачальником) в местном округе. Таким образом, хотя будущая императрица происходила из знатного греческого рода, историки предполагают, что её внешность больше, чем политический расчёт, повлияла на решение византийского императора выбрать Ирину в невесты своему наследнику. С другой стороны, высказывается предположение, что женитьба именно на гречанке могла укрепить позиции правящей Исаврийской династии внутри государства.

Выросшая в провинциальных Афинах Ирина, как отмечает Шарль Диль, была набожной, но отличалась чрезмерной пылкостью.[3]

Брак со Львом IV

В 768 году византийский император Константин V выбрал Ирину в жёны своему сыну и наследнику Льву:

1-го числа сентября, 8-го индиктиона, Ирина отправилась из Афин, и от Иерии плыла в царствующий град на многих быстрых кораблях и других суднах, украшенных шелковыми материями, и её встретили и сопровождали знаменитейшие граждане с своими женами; а 3-го числа сентября в церкви Фары патриархом явившимся во дворец совершено обручение царя Леона с тою Ириною. 17-го декабря она в зале дворцовой венчана в царицы, и пришедши в молитвенницу святого Стефана в Дафне приняла брачный венец с Леоном, сыном Константина.

Хронография Феофана, год 6261 / 761 (768)

Ирина, будучи сторонницей иконопочитания, в период правления её свёкра-иконоборца скрывала свои убеждения. Перед свадьбой она по требованию Константина дала клятву, что никогда не признает икон и не будет им поклоняться, как привыкла в Афинах.[3]

От брака со Львом у Ирины 14 января 771 года родился её единственный сын Константин, ставший последним представителем Исаврийской династии.

После смерти в 775 году императора Константина его сын стал византийским императором Львом IV. С этого времени Ирина стала влиять на своего мужа в области смягчения политики иконоборчества. Феофан отмечает, что в начале своего царствования Лев: «на короткое время казался благочестивым и любителем Богородицы и монахов; поставил на первейших престолах митрополитов из игуменов».[4] В этот период Лев пользовался симпатиями ранее гонимых иконопочитателей. В 776 году на константинопольском ипподроме толпа, довольная не только религиозной политикой императора, но и уменьшением налогового бремени, потребовала от Льва короновать его малолетнего сына Константина. Император согласился и в день Пасхи была совершена торжественная церемония, участницей которой стала и Ирина:

…в великое воскресение пасхи 14 индиктиона, при первой заре царь с патриархом вышел на гипподром; принесли антиминс, и в присутствии всего народа патриарх совершил молитву и царь венчал сына своего; потом два царя с двумя кесарями и с тремя светлейшими шли в великую церковь. После шествия царей, шла и царица Ирина; пред нею пажи несли скиптры; в медные врата вошла она в оглашаемую часть церкви и не восходила на средину амвона.

Хронография Феофана, год 6268 / 768 (776)

Историк А. В. Карташёв считает, что это было триумфом Ирины, обеспечившей своему сыну титул императора, но при этом из-за зависти братьев Льва с этого момента стали ухудшаться её отношения с мужем, который вновь стал угождать партии иконоборцев.[5] Ирина окончательно впала в немилость в 780 году после того, как Лев обнаружил в её спальне две иконы, которые были спрятаны под подушкой. Однако византийский историк Георгий Кедрин передал эту историю с иконами только 300 лет спустя, когда почитание икон давно уже было восстановлено, и достоверность истории, в благоприятном свете освещающей деятельность Ирины, оценить невозможно.[6]

От опалы Ирину избавила смерть её мужа: 8 сентября 780 года император Лев IV скончался. Его кончина обросла легендой: «как величайший любитель драгоценных камней, он похитил венец из великой церкви и носил его. Карбункулы покрыли его голову; он впал в жестокую горячку и умер на пятом году своего царствования без шести месяцев».[7] Причиной смерти по одной из версий стал трупный яд от короны с головы императора Ираклия, извлечённой по приказу Льва из могилы, но ряд историков делают более вероятное предположение, что Лев мог быть отравлен Ириной.[5]

Регентство

После смерти мужа Ирина была провозглашена регентом при 9-летнем сыне, императоре Константине VI.

Через 40 дней после начала регентства партия иконоборцев во главе с пятью братьями покойного императора Льва подготовила переворот с целью возвести на престол Никифора, старшего из братьев. Заговор был раскрыт, основные участники схвачены, подвергнуты бичеванию и сосланы. Братья Льва были также пострижены в монашество и рукоположены́ в сан дьяконов и священников. 25 декабря 780 года на праздник Рождества Христова Ирина заставила их при народе служить в храме Святой Софии, чтобы лишить каких-либо притязаний на престол. В этот же день, по словам Феофана, Ирина вернула в храм корону, ранее изъятую её мужем.[8] На Сицилии к заговорщикам примкнул стратиг Елпидий. Чтобы изгнать его, пришлось в 781 году посылать к мятежному острову флот.

Ирина начала открыто высказывать поддержку иконопочитанию: возвращались из ссылок монахи, в Халкидон были торжественно возвращены мощи мученицы Евфимии, высланные Константином V. Однако религиозная политика Ирины в этот период была умеренной — она боялась на фоне войн с арабами и балканскими славянами настроить против себя армию, большинство в которой было на стороне иконоборцев.[9]

Заключив в 781 году вынужденный мир с арабами и одержав в следующем году победу над славянами в Греции, Ирина обручила в 783 году своего несовершеннолетнего сына с 8-летней дочерью Карла Великого Ротрудой. По мнению А. В. Карташёва, это было сделано в целях достижения религиозного мира с Западом. К Ротруде был приставлен евнух Элизий, чтобы научить франкскую невесту греческому языку и византийским обычаям.

Утвердившись у власти, Ирина начала вести дело к восстановлению иконопочитания. В 784 году константинопольский патриарх Павел удалился в монастырь святого Флора, принял схиму и объявил о своём отречении от патриаршества. Послам от Ирины он высказал пожелание провести церковный собор: «если не будет вселенского собора и не исправится погрешность среди нас, то вам не иметь спасения».[10] Павел вскоре скончался, после его смерти вопрос о почитании икон стал обсуждаться открыто, и было решено провести Вселенский собор.

Седьмой Вселенский собор

Подготовка к созыву

В целях подготовки к проведению Вселенского собора Ириной в 784 году было организовано избрание нового константинопольского патриарха вместо умершего патриарха Павла. При обсуждении кандидатов в Мангаварском дворце Константинополя после приветственной речи императрицы раздались возгласы в поддержку Тарасия, который не был духовным лицом, а занимал должность асикрита (императорского секретаря). Ирина желала видеть патриархом Тарасия («мы его же назначаем, но он не слушается»[11]), а он, в свою очередь, поддержал идею проведения Вселенского собора. Присутствовавшая во дворце оппозиция утверждала, что созыв Собора нецелесообразен, так как на Соборе 754 года уже было принято решение, осудившее иконопочитание, но голос иконоборцев был заглушён волей большинства.[12]

Тарасия быстро возвели во все степени священства, и 25 декабря 784 года в праздник Рождества Христова он был поставлен константинопольским патриархом, которым оставался в течение следующих 22 лет. После этого избранный патриарх по традиции разослал всем предстоятелям церквей изложение своего вероисповедания. Дополнительно были разосланы приглашения на Вселенский собор, написанные от имени Ирины, её сына императора Константина и самого Тарасия. В Рим к папе Адриану I было также направлено приглашение принять участие в предстоящем Соборе:

…отправил в Рим соборные послания и книгу своего вероисповедания, которая и принята папою Адрианом. Писала также и царица к тому же папе и просила его прислать свои грамоты и мужей для присутствия на соборе.

Хронография Феофана, год 6277 / 777 (785)

27 октября 785 года был получен ответ папы Адриана, который позже с сокращением неприятных для константинопольского патриархата высказываний (касавшихся, в основном, главенства Рима в христианской Церкви) был зачитан на Соборе. Понтифик высказался, что считает возможным восстановить иконопочитание только на основании святоотеческого предания выдержку из которого он приводит в своём письме, но видя ревность о православии императрицы и патриарха, Адриан согласился на проведение Собора при выполнении следующих условий:[13]

  • торжественное анафематствование иконоборческого собора 754 года в присутствии папских легатов;
  • предоставление императрицей, патриархом и Сенатом письменной гарантии неприкосновенности папских легатов;
  • возвращение в ведение Римской церкви областей Южной Италии ранее переданных императором Львом III Исавром в ведение Константинопольского патриархата;[14]
  • неиспользование константинопольским патриархом титула «вселенский».

В своём письме папа назначил на Собор двух легатов: пресвитера Петра и игумена Петра, а также назвал Ирину и её сына новым Константином и новой Еленой.

Разгон Собора в 786 году

Открытие Собора было назначено в Константинополе на 7 августа 786 года. Приехавшие в столицу епископы-иконоборцы ещё до открытия Собора начали вести переговоры в гарнизоне, стараясь заручиться поддержкой воинов. 6 августа перед храмом Святой Софии прошёл митинг с требованием не допустить открытия Собора. Несмотря на это, Ирина не стала изменять назначенной даты, и 7 августа в храме Святых Апостолов Собор был открыт. Когда начали зачитывать святые писания, в храм ворвались вооружённые воины, сторонники иконоборцев:

«Не допустим», — кричали они, — «чтобы вы отвергли догматы царя Константина; пусть будет твердым и непоколебимым то, что на своем соборе он утвердил и законоположил; мы не допустим, чтобы в храм Божий вносили идолов (так они называли святые иконы); если же кто осмелится не повиноваться определениям собора Константина Копронима и, отвергая его постановления, станет вносить идолов, то сия земля обагрится кровью епископов.»

— Житие святого отца Тарасия, архиепископа Константинопольского

Епископам, поддерживающим Ирину, ничего не оставалось, как разойтись. Пережив неудачу, Ирина приступила к подготовке созыва нового Собора. Под предлогом войны с арабами императорский двор был эвакуирован во Фракию, а верный иконоборцам гарнизон отправлен вглубь Малой Азии (якобы навстречу арабам), где ветеранам дали отставку и выплатили щедрое жалование.[15] Константинополь был передан под охрану другой по составу гвардии, завербованной из Фракии и Вифинии, где взгляды иконоборцев не получили распространения.[6]

Завершив подготовку к Собору, Ирина не решилась вновь проводить его в столице, а выбрала для этой цели отдалённую Никею в Малой Азии, в которой в 325 году состоялся Первый Вселенский собор.

Вселенский собор (787 год)

В мае 787 года Ирина вновь разослала приглашения с просьбой прибыть на Собор в Никею. Состав делегаций практически не изменился. От Рима были те же легаты; трёх восточных патриархов, не имевших возможности приехать из-за войн с арабами, представляли их синкелы Иоанн и Фома.[16] Всего, по различным оценкам, на Соборе присутствовало 350—368 иерархов, но число подписавших его Деяние составило 308 человек. Седьмой Вселенский Собор открылся 24 сентября и продолжался месяц.

Императрица Ирина лично не присутствовала в Никее, её представлял комит Петрона и начальник штаба Иоанн. Собор провёл 8 заседаний, только последнее из которых состоялось 23 октября 787 года в Константинополе в присутствии Ирины и императора, её сына. Собор начал свою работу с принятия решения в отношении епископов-иконоборцев, многих из которых разрешили допустить к участию в работе Собора, приняв их публичное раскаяние. И лишь на четвёртом заседании — по предложению папских легатов, в храм, где заседал Собор, была принесена икона.[17] По итогам работы был принят орос Собора, восстановивший почитание икон:

Ибо честь, воздаваемая образу, восходит к первообразу, и поклоняющийся иконе поклоняется ипостаси изображенного на ней. Вот таково учение святых отцов наших, то есть предание кафолической церкви, от конца до конца земли приявшей Евангелие.[18]

— Орос Седьмого Вселенского собора

После закрытия Собора епископы были распущены по своим епархиям с дарами от Ирины. Императрица приказала изготовить и поместить над воротами Халкопратии образ Иисуса Христа взамен уничтоженного 60 лет назад при императоре Льве III Исавре. К образу была сделана надпись: «[образ], который некогда низверг повелитель Лев, вновь установила здесь Ирина».[19]

Борьба за власть

Ирина, привыкшая за период регентства к самостоятельному управлению империей, не желала передавать власть повзрослевшему сыну Константину. Она продолжала обращаться с ним как с ребёнком, он жил отдельно от императорского двора и не привлекался к участию в вопросах управления.[3]

В 788 году свадьба Константина с дочерью франкского короля Карла Великого расстроилась, несмотря на то, что, по свидетельству Феофана, он испытывал к ней симпатию. Причины отмены свадьбы точно неизвестны.[20] Феофан сообщает, что в том же году Ирина послала войска на север Италии, чтобы воевать с франками, однако византийцы потерпели поражение.

В 788 году, желая женить сына, Ирина организовала так называемый смотр невест, впервые введённый в практику византийского двора. По стране были разосланы доверенные чиновники с набором требований для идеальной невесты, куда входили такие параметры, как рост, длина стопы, размер головы и, конечно, отношение к иконам в семье. Из 13 кандидаток, представленных ко двору, Ирина выбрала для сына в жёны юную незнатную армянку, уроженку Пафлагонии Марию Амнийскую, внучку святого праведного Филарета Милостивого.[21]

Царица, разорвавши сделку с Франциею, послала Феофана, первого оруженосца, и взяла невесту из армянок по имени Марию из дома Амния и соединила её браком с царём Константином, сыном своим, хотя он очень печалился, и не желал сего по привычке своей к дочери Карла, короля французского, с которою был обручен, и совершили брак его в ноябре месяце индиктиона 12.

Хронография Феофана, год 6281 / 781 (788)

В 789 году был устроен заговор с целью передать всю власть Константину. Вернее, о разговорах среди ближайшего окружения Константина донесли Ирине, и она в качестве предупреждения предприняла жестокие меры:

Арестованные заговорщики были подвергнуты пыткам, изгнаны или заключены в тюрьму; но что еще важнее, сам император был подвергнут телесному наказанию, как непокорный ребенок строго отчитан матерью и на несколько дней посажен под арест у себя в комнате.[3]

В 790 году Ирина попыталась отстранить своего сына от престола, заставив войска присягнуть в том, что, пока она жива, они не позволят ему царствовать. В армии между тем накопилось недовольство, скорее всего, связанное с неудачами в войне с арабами. Когда заставили присягать Армянский легион в сентябре 790 года, вспыхнул бунт:

Воины не согласились присягать в том, что: «не признаем царем сына твоего при жизни твоей», но отвечали: «мы не будем ставить имени Ирины впереди Константина, но Константина, как и прежде, поставим впереди Ирины». Она послала Алексея оруженосца и друнгария стражи по прозванию Муселема схватить их. Но они, схвативши сами его, предложили ему быть их начальником, а Никифора патриция и военачальника посадили под стражу и провозгласили Константина единственным царем. Узнав об этом воины прочих легионов прогнали своих военачальников, и сами также провозгласили единственным царем Константина

Хронография Феофана, год 6283 / 783 (790)

Ирина уступила силе и, лишённая титула августы, поселилась в декабре 790 года на полном обеспечении в Элевферийском дворце Константинополя. Опала Ирины продлилась недолго. После ряда военных неудач в походах против болгар и арабов Константин под влиянием сановников решил вернуть матери в январе 792 года титул августы и разрешил проживать в императорском дворце. Восстановив своё положение, Ирина всё же желала прежней самодержавной власти. В течение пяти лет она тщательно готовила смещение своего сына, дискредитируя его в глазах народа, армии и церкви.

В июле 792 года Константин во главе византийской армии был разгромлен болгарским ханом Кардамом во Фракии. В войске и народе заговорили о необходимости избрать императором Никифора, дядю Константина. В качестве упреждающей меры Константин в августе ослепил Никифора и приказал вырезать языки у братьев Никифора. По предложению Ирины был ослеплён также (на всякий случай) военачальник Алексей Моселей, тот самый, который устроил переворот 790 года и находился в опале из-за очередного бунта Армянского легиона (по причине возвращения Ирине титула августы). Своей жестокостью Константин окончательно лишил себя поддержки в армии. Более того, среди армянских войск разгорелось восстание, которое пришлось усмирять силой. Смутой в Византии воспользовались арабы, захватив без боя несколько крепостей.

По предположению Феофана, главным действием Ирины по дискредитации сына стала поддержка его любовной связи с Федотой, одной из придворных дам. Константин, не любивший супругу, в 795 году уговорил Марию принять монашество, а сам женился на Федоте и даже короновал её (чего Мария не удостоилась). Событие вызвало волнения среди христиан, монастырь на Олимпе даже отложился от византийской церкви, ставя в вину патриарху Тарасию постриг Марии. Константин высек и сослал монахов, при этом Ирина выступала в их защиту, завоёвывая расположение в церковной среде.

Ирина поспешила ускорить ход событий, когда в 796 году у Константина родился сын. Младенец вскоре умер, но заговор вполне созрел. 17 июня 797 года военачальники столичного гарнизона выступили против Константина, однако тому удалось бежать через залив, где к нему стали стекаться верные войска. Ирина обратилась к своим сторонникам в окружении императора с прямой угрозой их выдать, если они не предпримут решительных действий. Заговорщики схватили Константина ранним утром 15 августа и сразу же переправили через залив в Константинополь, где в Порфировой спальне Священного дворца, в которой император был рождён:

…в девятом часу страшно и безжалостно выкололи ему глаза по воле матери его и советников её, что он едва-едва не умер… Таким образом его мать сделалась единовластною.

Хронография Феофана, год 6289 / 789 (797)

Свергнутый император Константин умер если не сразу во время переворота, то вскоре после него. Его жену Федоту отправили в монастырь, где она родила сына, внука Ирины.[22]

Единодержавная императрица

Ирина стала первой единодержавной женщиной на византийском престоле. В изданных ею Новеллах она величает себя по-мужски: «Ирина, великий василевс и автократор римлян», на монетах и парадных портретах изображается в пышных императорских одеждах.[3] На Западе не признали за Ириной право на титул, посчитав, что престол наследия Римской империи стал вакантным. Анонимный автор «Лоршских анналов» уничижительно называет Византию «женской империей» (femineum imperium).[23]

Склонная к пышным церемониям, Ирина на Светлой неделе в 799 году совершает торжественный выезд перед народом:

Во второй день святой Пасхи царица возвращалась из храма Святых Апостолов на златой колеснице, везомой четырьмя белыми конями, которых вели четыре патриция, Вардан, военачальник фракийский, Сисинний, военачальник, Никита, начальник школ и Константин сын Воилы; царица щедро бросала в народ деньги.

Хронография Феофана, год 6291 / 791 (799)

С самого начала своего правления Ирина начинает щедро одаривать монастыри, снижает налоги и таможенные пошлины, устраивает благотворительные заведения для бедных, чем завоёвывает любовь подданных.[24] Феодор Студит восторженно писал об этой политике Ирины: «Бедняки уже не остаются дома из боязни гнусных поборов».[25] Многочисленные льготы, предоставленные монастырям, сделали Ирину в глазах монахов-хронистов благочестивой царицей, несмотря на ослепление ею сына.

Придворные, понимая, что после смерти Ирины не осталось прямых наследников престола (братья Льва IV, постриженные в монашество и изувеченные, были сосланы Ириной в Афины), начали вести интриги в борьбе за власть: «Два патриция, Ставракий и Аэций, наперсники царицы, восстали друг против друга и уже явно обнаруживали вражду свою; оба они имели цель по смерти царицы доставить царство своим родственникам».[26] Борьба придворных обострилась в мае 799 года, когда Ирина заболела и «была почти при смерти».

Римская церковь решила не воспринимать Ирину как законную главу Империи, благодаря чему появилась возможность передать императорский титул на Запад. 25 декабря 800 года Карл Великий был коронован в соборе Святого Петра папой Львом III и провозглашён римским сенатом императором. Карл, убеждённый уговорами зависимых от него римских пап, считал, что стал императором единой Римской империи.[27]

На Востоке титул Карла не признавали до 811 года, его коронацию рассматривали как одну из попыток возмущения против законного государя.[27] На Западе также не признавали императорский титул за правителями Византии. Современник Ирины, франк Теган в труде, написанном в 830-е годы, величает византийского императора князем (princeps) Константинополя, что отражает характерные воззрения Запада на преемственность императорского титула.[28]

Карл решил утвердить свой статус браком с императрицей Ириной, что повлекло бы за собой возрождение Римской империи. В Константинополь были направлены послы от Карла и римского папы просить Ирину «соединиться браком с Карлом, и чрез то соединить восток с западом».[29] По словам Феофана, против этого брачного союза выступил патриций Аэций, управлявший делами империи после смерти Ставракия. Аэций намеревался (по версии Феофана) поставить императором после смерти Ирины своего брата. Сама Ирина открыто не возражала против брака, но планы Карла не были реализованы по причине государственного переворота, свергшего императрицу Ирину как раз в то время, когда франкские послы находились в Константинополе.

Низвержение и смерть

Ирина была свергнута 31 октября 802 года в ходе заговора, организованного логофетом Никифором, ответственным за финансы империи («главный счётчик»). Он вместе с сообщниками привлёк на свою сторону начальников войска, распространяя вполне достоверный слух о возможном захвате власти патрицием Аэцием, которого Ирина сделала вторым человеком в государстве, но которого не любили и опасались из-за его деспотизма. Затем, окружив верными войсками императорский Элевферийский дворец с Ириной внутри, заговорщики провозгласили императором Никифора. На следующий день патриарх Тарасий в храме Святой Софии поспешно венчал на царство Никифора.

Феофан передаёт слова Ирины, обращённые к узурпатору при их личной встрече:

«Часто доходили до меня слухи о достоинстве, в которое ты теперь облечен, и последствия доказали, что те слухи были истинны. Они тебе известны; если б я увлекалась ими, то беспрепятственно могла бы убить тебя. Но веря твоим клятвам, и щадя многих соумышленников твоих, я согрешила пред Богом…»[30]

Новый император Никифор пообещал сохранить Ирине привилегии и Элевферийский дворец, но позднее, получив от неё императорскую казну, принял решение выслать императрицу из столицы на один из Принцевых островов в Мраморном море в основанный ею монастырь. Затем, опасаясь, что народ призовёт её снова царствовать, Ирину выслали подальше, на остров Лесбос под стражу. По местному преданию, в ссылке Ирина раскаялась в своих грехах и посадила в память о сыне дерево, которое поливала своими слезами.[31] Также Ирине приписывается основание на Лесбосе монастыря Богородицы Труллоти в Пирги-Термис близ Митилины.

Никифор, будучи умеренным иконоборцем, не проводил политики, направленной на уничтожение восстановленного Ириной иконопочитания — достигнутое ею относительное спокойствие в данном вопросе просуществовало до начала правления Льва V Армянина.

9 августа 803 года Ирина скончалась. Её тело было перевезено в основанный ей самой монастырь Святого Николая на остров Принца.[32] Между 861 и 864 годами тело Ирины было перенесено в Константинополе и погребено в саркофаге из проконесского мрамора в церкви Святых апостолов.[31]

Источники и оценка личности

«…эта прославленная монархиня была главным образом политиком, женщиной тщеславной и набожной, которую жажда престола довела до преступления, и как бы ни были велики достигнутые ею результаты, они не могут оправдать совершенного ею злодеяния.»

Шарль Диль, «Византийские портреты»

Основным источником о жизни императрицы Ирины является «Хронография», написанная её современником, игуменом Феофаном. Автор, участвовавший в заседаниях Седьмого Вселенского собора и разделявший взгляды Ирины, в подавляющем большинстве случаев положительно описывает её поступки или, по крайней мере, оправдывает её жестокость. Конфликт с сыном-императором он рассматривает как результат зависти «злых людей», настроивших мать против сына. Только при сообщении об ослеплении императора Константина Феофан в мягкой форме не одобряет действий Ирины, выражая сожаление («солнце утратило свои лучи за ослепление царя»), хотя и перекладывает частично вину на самого Константина, ослепившего своего дядю Никифора.

Византийские хронисты называют Ирину новой Еленой, мученически боровшейся за истинную веру. Особо лестно о ней писал Феодор Студит, восхвалявший ум «преблагой монархини» и её «поистине святую душу». Георгий Монах (IX век) сообщает об ослеплении сына Ирины, не упоминая о её роли в этом,[33] чем поддерживает общее направление хронистов смягчить вину Ирины в случившемся. Однако хронисты всё же отмечали контрасты в характере Ирины, так Дорофей Монемвасийский писал: «О чудо! Одна женщина с ребёнком восстановила благочестие! Но она же стала и детоубийцей!».

Вскоре после смерти Ирина была причислена Православной церковью к лику святых. Известна единственная рукопись XI века с текстом анонимного жития Ирины, содержащего заимствования из «Хронографии Феофана» (первые 24 листа), жития Филарета Милостивого и неизвестного источника (заключительные 3 листа).[31] Также жизнеописание Ирины содержится в житии святителя Тарасия, патриарха Константинопольского, известному в России по изложению Димитрия Ростовского. Житийная биография Ирины представляет её как ревнительницу благочестия и православия, которая «более любя Бога и Его правду, чем своего собственного сына… приказала ослепить его», а приняв затем самодержавную власть «исправила все то, что пришло в расстройство в царствование её сына».[34]

Из историков XX века об Ирине писал французский автор Шарль Диль в цикле трудов по истории Византийской империи. Её деятельность в организации Седьмого Вселенского собора рассмотрена историком церкви Карташёвым в труде «Вселенские соборы».

См. также

  • Блаженная Феодора — византийская императрица, окончательно восстановившая иконопочитание.

Напишите отзыв о статье "Ирина (византийская императрица)"

Примечания

  1. [days.pravoslavie.ru/Images/ii11926&2182.htm Ирина, царица (Православный календарь)]
  2. Дата рождения оценивается из того соображения, что её будущий муж Лев родился в 750 году. Она не могла быть старше его и не могла быть намного моложе, иначе вышла бы замуж в 768 году слишком юной.
  3. 1 2 3 4 5 Диль Ш. [www.sedmitza.ru/index.html?did=11317 Византийские портреты. Часть I. Глава IV. Императрица Ирина]
  4. Хронография Феофана, год 6261 / 768 (772)
  5. 1 2 [lib.eparhia-saratov.ru/books/10k/kartashev/councils/163.html Карташев А. В. Император Лев IV Хазар (775—780 гг.)]
  6. 1 2 [www.roman-emperors.org/irene.htm Constantine VI (780—797 A.D.) and Irene (797—802 A.D.)]  (англ.)
  7. Хронография Феофана, год 6272 / 772 (780)
  8. Хронография Феофана, год 6273 / 773 (780)
  9. Карташёв А. В. Указ. соч. — С. 612
  10. Хронография Феофана, год 6276 / 776 (784)
  11. Хронография Феофана, год 6277 / 777 (784)
  12. Карташёв А. В. Указ. соч. С. 613
  13. Карташев А. В. Указ. соч. С. 615—617
  14. Ирина отказалась удовлетворить эту просьбу папы
  15. Карташёв А. В. Указ. соч. С. 622
  16. Карташёв А. В. Указ. соч. С. 619
  17. Карташёв А. В. Указ. соч. С. 624
  18. Цитируется по Карташёв А. В. Указ. соч. С. 632
  19. Надпись построена на игре слов Λέων — «лев», хищный зверь и Ειρήνη — «мир, спокойствие»
  20. Автор IX века Эйнхард в биографии Карла Великого заметил про отношение Карла к детям: «Дочерей своих, поскольку они были очень красивыми, он сильно любил и, представьте себе, ни одну из них не пожелал отдать в жены ни своим людям, ни чужеземцам; всех он удерживал дома, вплоть до своей смерти, говоря, что не может обойтись без их близости»
  21. [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Byzanz/VIII/Vita_Philaret_Milost/text.htm Житие Филарета Милостивого]
  22. Согласно Псевдо-Симеону: [www.roman-emperors.org/irene.htm Constantine VI (780—797 A.D.) and Irene (797—802 A.D.)], прим. 61  (англ.)
  23. Annales Laureshamenses / Hrsg. von H.G. Pertz // MGH SS. Bd. 1. Berlin, 1826. s. 19-39. Русск. перевод: см. 801 г. [pravoznavec.com.ua/books/317/24446/22/]
  24. Хронография Феофана, год 6293 / 793 (800)
  25. PG, t. 99, col. 929
  26. Хронография Феофана, год 6290 / 790 (798)
  27. 1 2 Васильев А. А. [www.krotov.info/libr_min/v/vasilyev/VAA152.htm#vaa152para05 История Византийской империи (Время до крестовых походов до 1081 г.)]
  28. [www.vostlit.info/Texts/rus14/Tegan/frametext.htm Теган, «Деяния императора Людовика», 9]
  29. Хронография Феофана, год 6294 / 794 (802)
  30. Хронография Феофана, год 6295 / 795 (802)
  31. 1 2 3 [www.pravenc.ru/text/673923.html Ирина] // Православная энциклопедия. Том XXVI. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2011. — С. 370—373. — 752 с. — 39 000 экз. — ISBN 978-5-89572-048-6
  32. [www.krotov.info/acts/08/3/feofan_06.htm Феофан. Хронография. 6295 (795)]
  33. [www.vostlit.info/Texts/rus16/Amartol/framekrinitsa.htm Временник Георгия Монаха, кн. 11]
  34. [www.kelia.ru/drost/feb/25_1.htm Житие святого отца нашего Тарасия, архиепископа Константинопольского]

Ссылки

  • Диль Ш. [www.sedmitza.ru/index.html?did=11317 Византийские портреты (Глава: Императрица Ирина)]
  • Карташёв А. В. [lib.eparhia-saratov.ru/books/10k/kartashev/councils/contents.html Вселенские соборы (Глава: VII Вселенский собор 787 г.)]
  • [www.kelia.ru/drost/feb/25_1.htm Об императрице Ирине в житии Тарасия, патриарха Константинопольского]
  • [quod.lib.umich.edu/m/moa/ACL3129.0002.001/631?rgn=full+text;view=image Ирина (византийская императрица)] (англ.). — в Smith's Dictionary of Greek and Roman Biography and Mythology.
  • [www.roman-emperors.org/irene.htm Constantine VI (780—797 A.D.) and Irene (797—802 A.D.)]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Ирина (византийская императрица)

– Однако, брат, ты сердит, – сказал граф. – Данила ничего не сказал и только застенчиво улыбнулся детски кроткой и приятной улыбкой.


Старый граф поехал домой; Наташа с Петей обещались сейчас же приехать. Охота пошла дальше, так как было еще рано. В середине дня гончих пустили в поросший молодым частым лесом овраг. Николай, стоя на жнивье, видел всех своих охотников.
Насупротив от Николая были зеленя и там стоял его охотник, один в яме за выдавшимся кустом орешника. Только что завели гончих, Николай услыхал редкий гон известной ему собаки – Волторна; другие собаки присоединились к нему, то замолкая, то опять принимаясь гнать. Через минуту подали из острова голос по лисе, и вся стая, свалившись, погнала по отвершку, по направлению к зеленям, прочь от Николая.
Он видел скачущих выжлятников в красных шапках по краям поросшего оврага, видел даже собак, и всякую секунду ждал того, что на той стороне, на зеленях, покажется лисица.
Охотник, стоявший в яме, тронулся и выпустил собак, и Николай увидал красную, низкую, странную лисицу, которая, распушив трубу, торопливо неслась по зеленям. Собаки стали спеть к ней. Вот приблизились, вот кругами стала вилять лисица между ними, всё чаще и чаще делая эти круги и обводя вокруг себя пушистой трубой (хвостом); и вот налетела чья то белая собака, и вслед за ней черная, и всё смешалось, и звездой, врозь расставив зады, чуть колеблясь, стали собаки. К собакам подскакали два охотника: один в красной шапке, другой, чужой, в зеленом кафтане.
«Что это такое? подумал Николай. Откуда взялся этот охотник? Это не дядюшкин».
Охотники отбили лисицу и долго, не тороча, стояли пешие. Около них на чумбурах стояли лошади с своими выступами седел и лежали собаки. Охотники махали руками и что то делали с лисицей. Оттуда же раздался звук рога – условленный сигнал драки.
– Это Илагинский охотник что то с нашим Иваном бунтует, – сказал стремянный Николая.
Николай послал стремяного подозвать к себе сестру и Петю и шагом поехал к тому месту, где доезжачие собирали гончих. Несколько охотников поскакало к месту драки.
Николай слез с лошади, остановился подле гончих с подъехавшими Наташей и Петей, ожидая сведений о том, чем кончится дело. Из за опушки выехал дравшийся охотник с лисицей в тороках и подъехал к молодому барину. Он издалека снял шапку и старался говорить почтительно; но он был бледен, задыхался, и лицо его было злобно. Один глаз был у него подбит, но он вероятно и не знал этого.
– Что у вас там было? – спросил Николай.
– Как же, из под наших гончих он травить будет! Да и сука то моя мышастая поймала. Поди, судись! За лисицу хватает! Я его лисицей ну катать. Вот она, в тороках. А этого хочешь?… – говорил охотник, указывая на кинжал и вероятно воображая, что он всё еще говорит с своим врагом.
Николай, не разговаривая с охотником, попросил сестру и Петю подождать его и поехал на то место, где была эта враждебная, Илагинская охота.
Охотник победитель въехал в толпу охотников и там, окруженный сочувствующими любопытными, рассказывал свой подвиг.
Дело было в том, что Илагин, с которым Ростовы были в ссоре и процессе, охотился в местах, по обычаю принадлежавших Ростовым, и теперь как будто нарочно велел подъехать к острову, где охотились Ростовы, и позволил травить своему охотнику из под чужих гончих.
Николай никогда не видал Илагина, но как и всегда в своих суждениях и чувствах не зная середины, по слухам о буйстве и своевольстве этого помещика, всей душой ненавидел его и считал своим злейшим врагом. Он озлобленно взволнованный ехал теперь к нему, крепко сжимая арапник в руке, в полной готовности на самые решительные и опасные действия против своего врага.
Едва он выехал за уступ леса, как он увидал подвигающегося ему навстречу толстого барина в бобровом картузе на прекрасной вороной лошади, сопутствуемого двумя стремянными.
Вместо врага Николай нашел в Илагине представительного, учтивого барина, особенно желавшего познакомиться с молодым графом. Подъехав к Ростову, Илагин приподнял бобровый картуз и сказал, что очень жалеет о том, что случилось; что велит наказать охотника, позволившего себе травить из под чужих собак, просит графа быть знакомым и предлагает ему свои места для охоты.
Наташа, боявшаяся, что брат ее наделает что нибудь ужасное, в волнении ехала недалеко за ним. Увидав, что враги дружелюбно раскланиваются, она подъехала к ним. Илагин еще выше приподнял свой бобровый картуз перед Наташей и приятно улыбнувшись, сказал, что графиня представляет Диану и по страсти к охоте и по красоте своей, про которую он много слышал.
Илагин, чтобы загладить вину своего охотника, настоятельно просил Ростова пройти в его угорь, который был в версте, который он берег для себя и в котором было, по его словам, насыпано зайцев. Николай согласился, и охота, еще вдвое увеличившаяся, тронулась дальше.
Итти до Илагинского угоря надо было полями. Охотники разровнялись. Господа ехали вместе. Дядюшка, Ростов, Илагин поглядывали тайком на чужих собак, стараясь, чтобы другие этого не замечали, и с беспокойством отыскивали между этими собаками соперниц своим собакам.
Ростова особенно поразила своей красотой небольшая чистопсовая, узенькая, но с стальными мышцами, тоненьким щипцом (мордой) и на выкате черными глазами, краснопегая сучка в своре Илагина. Он слыхал про резвость Илагинских собак, и в этой красавице сучке видел соперницу своей Милке.
В середине степенного разговора об урожае нынешнего года, который завел Илагин, Николай указал ему на его краснопегую суку.
– Хороша у вас эта сучка! – сказал он небрежным тоном. – Резва?
– Эта? Да, эта – добрая собака, ловит, – равнодушным голосом сказал Илагин про свою краснопегую Ерзу, за которую он год тому назад отдал соседу три семьи дворовых. – Так и у вас, граф, умолотом не хвалятся? – продолжал он начатый разговор. И считая учтивым отплатить молодому графу тем же, Илагин осмотрел его собак и выбрал Милку, бросившуюся ему в глаза своей шириной.
– Хороша у вас эта чернопегая – ладна! – сказал он.
– Да, ничего, скачет, – отвечал Николай. «Вот только бы побежал в поле матёрый русак, я бы тебе показал, какая эта собака!» подумал он, и обернувшись к стремянному сказал, что он дает рубль тому, кто подозрит, т. е. найдет лежачего зайца.
– Я не понимаю, – продолжал Илагин, – как другие охотники завистливы на зверя и на собак. Я вам скажу про себя, граф. Меня веселит, знаете, проехаться; вот съедешься с такой компанией… уже чего же лучше (он снял опять свой бобровый картуз перед Наташей); а это, чтобы шкуры считать, сколько привез – мне всё равно!
– Ну да.
– Или чтоб мне обидно было, что чужая собака поймает, а не моя – мне только бы полюбоваться на травлю, не так ли, граф? Потом я сужу…
– Ату – его, – послышался в это время протяжный крик одного из остановившихся борзятников. Он стоял на полубугре жнивья, подняв арапник, и еще раз повторил протяжно: – А – ту – его! (Звук этот и поднятый арапник означали то, что он видит перед собой лежащего зайца.)
– А, подозрил, кажется, – сказал небрежно Илагин. – Что же, потравим, граф!
– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.


Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он, подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.
– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. – «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и курица, только что зажаренная.
Всё это было хозяйства, сбора и варенья Анисьи Федоровны. Всё это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Всё отзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятной улыбкой.
– Покушайте, барышня графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего нибудь, но он говорил что то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
– Так то вот и доживаю свой век… Умрешь, – чистое дело марш – ничего не останется. Что ж и грешить то!
Лицо дядюшки было очень значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при этом всё, что он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
– Что же вы не служите, дядюшка?
– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
– Ну, графинечка – чистое дело марш, – радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив пляску. – Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, – чистое дело марш!
– Уж выбран, – сказал улыбаясь Николай.
– О? – сказал удивленно дядюшка, глядя вопросительно на Наташу. Наташа с счастливой улыбкой утвердительно кивнула головой.
– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и крепко беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу и прощался с ней с совершенно новой нежностью. Он пешком проводил их до моста, который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
– Прощай, племянница дорогая, – крикнул из темноты его голос, не тот, который знала прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!» думала Наташа. – А! еще огонь в гостиной, – сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой, бархатной темноте ночи.


Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их. Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство – женитьба Николая на богатой невесте. Она чувствовала, что это была последняя надежда, и что если Николай откажется от партии, которую она нашла ему, надо будет навсегда проститься с возможностью поправить дела. Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев.
Графиня писала прямо к Карагиной в Москву, предлагая ей брак ее дочери с своим сыном и получила от нее благоприятный ответ. Карагина отвечала, что она с своей стороны согласна, что всё будет зависеть от склонности ее дочери. Карагина приглашала Николая приехать в Москву.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня говорила сыну, что теперь, когда обе дочери ее пристроены – ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она говорила, что легла бы в гроб спокойной, ежели бы это было. Потом говорила, что у нее есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение о женитьбе.
В других разговорах она хвалила Жюли и советовала Николаю съездить в Москву на праздники повеселиться. Николай догадывался к чему клонились разговоры его матери, и в один из таких разговоров вызвал ее на полную откровенность. Она высказала ему, что вся надежда поправления дел основана теперь на его женитьбе на Карагиной.
– Что ж, если бы я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтобы я пожертвовал чувством и честью для состояния? – спросил он у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
– Нет, ты меня не понял, – сказала мать, не зная, как оправдаться. – Ты меня не понял, Николинька. Я желаю твоего счастья, – прибавила она и почувствовала, что она говорит неправду, что она запуталась. – Она заплакала.
– Маменька, не плачьте, а только скажите мне, что вы этого хотите, и вы знаете, что я всю жизнь свою, всё отдам для того, чтобы вы были спокойны, – сказал Николай. Я всем пожертвую для вас, даже своим чувством.