Иркутские казаки

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Ирку́тские каза́ки или Иркутское казачье войскоиррегулярное казачье войско в Прибайкалье на территории Иркутской губернии. Основано в 1816 году. Войсковый штаб — в Иркутске[2].





История

Освоение Прибайкалья

См. История Сибири. XVII век

Впервые казаки оказались в Прибайкалье в XVII веке во времена освоения Сибири.

Иркутские казаки

С XVIII века служба иркутских казаков стала носить пограничную направленность. 26 августа 1810 года были внесены некоторые изменения в положение городовых казаков Сибири, нёсших службу на границе с цинским Китаем. Российский император отдал приказ о выводе с границы Селенгинского мушкетного и 18-го Егерского полков и замене их пограничными казаками.

В 1816 году было подготовлено и утверждено Положение об Иркутском пограничном войске. 22 июля 1822 года пограничная линия была разделена на три отделения: Цурухайтуйское, Харацайское и Тункинское с подчинением каждого пограничному приставу (дистанционному начальнику), назначаемому из русских казачьих чиновников Иркутским гражданским губернатором. Поэтому 1816 год считается исторической точкой отсчёта Иркутского казачьего войска.

В 1822 году был принят устав о сибирских городовых казаках, в соответствии с которым был создан Иркутский пятисотенный казачий полк.
18 июня 1832 года Николай I утвердил Положение Сибирского комитета «О предоставлении некоторых выгод состоящему на Китайской линии в Иркутской губернии Русскому Казачьему войску», которые с инородческими полками (бурятские казаки и казаки-тунгусы) составляли пограничную стражу: дополнительные отпуска, льготы в торговле с китайцами и др.
В 1851 году Иркутский казачий полк преобразовали в шестисотенный и передали из гражданского в военное ведомство.

По «Положению о преобразовании Иркутского и Енисейского конных казачьих полков» от 19 мая 1871 года Иркутский казачий конный полк упраздняется, и почти весь его личный состав обращается в гражданское ведомство. Согласно «Положению о казаках Иркутской и Енисейской губерний» от 19 мая 1871 года казакам было предназначено содействовать регулярным местным войскам при отправлении ими внутренней службы. Был определён следующий срок службы казаков: полевой — 15-летний и внутренней – 7-летний. Причём казаки обязаны были находиться поочередно на действительной службе один год, а вслед затем на льготе не менее двух лет. Но в экстренных случаях могли призываться на службу все льготные казаки и даже всё способное к отправлению воинской службы казачье население.

Для службы в военном ведомстве в Иркутской губернии была образована казачья сотня в составе 2322 человек. Тогда же было принято Положение о казаках Иркутской и Енисейской губерний. Их главным назначением определялась внутренняя служба, с полевым сроком в 15 лет и внутренним — 7 лет. Казаки выходили на службу в 19 лет и проходили полевую службу по наряду 1 год действительной службы и 2 года по льготе.

В 1901 году в связи с войной в Китае Иркутскую казачью сотню развернули в трёхсотенный дивизион.

В 1904 году из Илимска в часовню иркутской казачьей сотни была торжественно перенесена древняя казачья святыня — хоругвь Нерукотворного образа Спаса. Кроме того, были перенесены иконы Казанской Божьей Матери, Преподобного Варлаама и Святого Иоанна Устюжного.

27 января 1904 года началась русско-японская война, в которой иркутские казаки приняли активное участие.

10 июля 1910 года приказом по военному министерству было утверждено положение об Иркутском и Красноярском казачьих дивизионах.
Это положение сохранялось до 1917 года.
С началом первой мировой войны ещё не мобилизованный иркутский казачий дивизион был передан в распоряжение МВД. На иркутских казаков были возложены следующие задачи: несение внутренних нарядов и гарнизонной службы, окарауливание военнопленных и доставка их в специальные лагеря и, самое главное, контроль за воинскими подразделениями, и подавление беспорядков в них.

Военно-полицейская служба стала препятствием для отправления иркутских казаков на фронт, ибо для МВД это было недопустимо (казаки успешно подавляли возникавшие беспорядки). Но самому иркутскому казачеству военно-полицейская служба была в тягость, оно рвалось в бой, и началось «бегство» иркутских казаков на фронт. К 1916 году только Иркутский казачий дивизион лишился 93 казаков (вместо 499 по списку налицо оказалось 406). Бежавшие на фронт казаки льготами не пользовались, поскольку считались дезертирами. Поэтому ни пенсий, ни вспомоществований семьям фронтовиков не выплачивалось. «Бежали» они и в партизанские отряды, которые стали повсеместно создаваться при армиях и фронтах.

Тяжелое положение на фронте ускорило рассмотрение вопроса об отправке восточносибирских казаков. В декабре 1915 года в действующую армию уже официально убыл 71 иркутский казак. Им было выдано пособие в 75 руб. каждому, но они все полученные деньги отдали в Военный фонд. В августе 1917 года «Вестник енисейского казачества» писал: «Явление поразительное, мыслимое и понятное только в казачестве — в то время как многие пытались откосить от службы ("Оборонятся от обороны"), — Иркутский и Енисейский дивизионы почти в полном составе заявили о желании отправиться в действующую армию.

Иркутское казачье войско

Активное участие в боевых действиях иркутские казаки приняли в 1917 году в межреволюционный период. В апреле 1917 года казаки, проживавшие на территории Иркутской губернии, на круге провозгласили образование Иркутского казачьего войска и направили необходимые документы Временному правительству России для утверждения их войскового статуса, но не получили его согласия.

Летом 1918 года иркутские казаки выступили на стороне Российского правительства адмирала А. В. Колчака, и 8 декабря 1918 года решением Совета Министров этого правительства Иркутское казачье войско было официально узаконено. Первым атаманом войска был избран уроженец села Смоленщина родовой казак П. П. Оглоблин. 5 января 1918 года Оглоблин отбыл во Владивосток, и в феврале того же года войсковым атаманом был избран С. А. Лукин.

В 1918—1920 годах иркутское казачество участвовало в боях против красных. Однако со временем людские ресурсы иркутских казаков были практически исчерпаны, и 8 марта 1920 года на 5-м Войсковом круге было принято решение о самороспуске Иркутского казачьего войска.

Некоторая часть иркутских казаков участвовала в Гражданской войне на стороне красных. После окончания Гражданской войны часть иркутских казаков ушла за границу вместе с атаманом Семеновым[3]. В Харбине они создали новую Иркутскую станицу, которую возглавил сотник И. С. Малых. До сих пор часть потомков семёновских казаков из числа бывшего иркутского казачества продолжают жить на территории Монголии.

Возрождение

Свидетельством Совета Федерации России № 51 от 5 мая 1998 года Иркутское казачье войско было восстановлено, и внесено в государственный реестр казачьих обществ Российской Федерации. Оно является историческим правопреемником Иркутского казачьего войска.

Отделения

  • Прибайкальское окружное казачье общество
  • Иннокентьевское городское казачье общество
  • Ангаро-Ленское окружное казачье общество
  • Нижнеиркутское окружное казачье общество
  • Нижнеудинское окружное казачье общество[2]
  • Черемховское городское казачье общество

Напишите отзыв о статье "Иркутские казаки"

Примечания

  1. Илл. 481. Пешие батальоны Забайкальского Казачьего Войска и Конные: Иркутский и Енисейский Казачьи полки, 21 октября 1867. (В парадной форме). // Перемены в обмундировании и вооружении войск Российской Императорской армии с восшествия на престол Государя Императора Александра Николаевича (с дополнениями) : Составлено по Высочайшему повелению / Сост. Александр II (император российский), илл. Балашов Петр Иванович и Пиратский Карл Карлович. — СПб.: Военная типография, 1857—1881. — До 500 экз. — Тетради 1—111 : (С рисунками № 1—661). — 47×35 см.
  2. 1 2 [kazak-center.ru/index/0-52 Казачий Центр - Иркутское казачье войско]
  3. [www.a-pesni.org/grvojna/bel-emigr/a-irkchanhaj.php А. С. Новиков - Иркутские казаки в Шанхае (2005)]

Ссылки

  • [irkv.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=26&Itemid=86 История иркутского казачьего войска]

Отрывок, характеризующий Иркутские казаки

Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.