Иродиады
Поделись знанием:
– Ну что стали, подходи!
Мужики подошли и взяли его за плечи и ноги, но он жалобно застонал, и мужики, переглянувшись, опять отпустили его.
– Берись, клади, всё одно! – крикнул чей то голос. Его другой раз взяли за плечи и положили на носилки.
– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.
– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».
Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»
Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.
Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Не следует путать с Иродианами.
Иродиады — царская династия, правившая под покровительством Рима в Иудее или на части её территории в 37 до н. э. — 76 г. н. э.
Родоначальником династии Иродиадов был Ирод I, сын Антипатра II, ставшего в 47 году до н. э. прокуратором Иудеи. Ирод получил в 37 г. до н. э. от римлян царский титул.
По меньшей мере одиннадцать членов династии упоминаются в Новом Завете.
Содержание
Несмотря на сложную политическую обстановку, в которой приходилось править Ироду, его царствование было отмечено большим блеском. Иудея при нём усилилась и значительно расширила свои границы. Это стало внушать римлянам опасения, и после смерти Ирода император Август разделил страну между тремя его сыновьями. Архелаю достался центральный район — собственно Иудея, Идумея и Самария, но без прибрежных греческих городов Гадары и Гиппоса (они отошли к римской провинции Сирии). Антипа получил Галилею и Перею (Заиорданье), а Филипп — южносирийские владения Ирода (Трахонею, Батанею и Авранитиду). Ни один из принцев не был удостоен царского титула. Архелай стал этнархом, а его братья — тетрархами. Оба они благополучно правили своими владениями в течение нескольких десятилетий. Сам Архелай находился у власти лишь десять лет. В 6 г. н. э. за многочисленные злоупотребления Август лишил его власти и отправил в ссылку в Галлию. Иудея стала римской провинцией.
В 37 г император Калигула пожаловал царский титул и тетрархию Филиппа (который к тому времени умер) внуку Ирода I, Агриппе I. Через два года император сослал в Испанию его дядю Антипу, а владения его передал Агриппе. В 41 г. Агриппа добился от нового императора — Клавдия — разрешения присоединить к своим владениям и собственно Иудею. Его брат Ирод II получил царство Халкиду у подножия Ливана. Таким образом, на короткий срок страна вновь стала вассальным царством. Но в 44 г, после смерти Агриппы, она окончательно отошла под власть римлян. В 49 г, после смерти Ирода II, сын Агриппы I, Агриппа II, был объявлен царём Халкиды с правом надзора над Иерусалимом. Незадолго до смерти в 53 г. Клавдий присоединил к его владениям бывшую тетрархию Филиппа (то есть Батанею, Трахонею и Гавлан). В 66 г. Агриппа II всеми силами пытался остановить начало иудейского восстания, но, увидев, что это невозможно, покинул Иерусалим и уехал в своё царство. Восставшие иудеи изгнали из города его войска и сожгли его дворец. В дальнейшем Агриппа II помогал Веспасиану в усмирении Иудеи. После его смерти все иудейские земли были отданы под власть римских наместников (прокураторов).
Династия Ирода
Столица до 6 н. э. Иерусалим, затем Кесария.
| Имя в рус. традиции Имя в оригинале |
титул | Годы жизни | Длительность правления | Комментарии | |
|---|---|---|---|---|---|
| Антипатр Идумеянин Антипатр II |
прокуратор Иудеи | ? — 43 до н. э.[1] | 47—43 до н. э. | был назначен Юлием Цезарем | |
| Фазаил, сын Антипатра II Пецаэль |
тетрарх Самарии | 75—40 до н. э.[1] | 43—40 до н. э. | ||
| Ферор, сын Антипатра II |
тетрарх Переи | 68—5 до н. э. | 20—5 до н. э. | ||
| 1 | Ирод I, сын Антипатра II Хордус |
тетрарх Галилеи и Переи царь Иудеи, Идумеи и Переи |
74—4 до н. э. | 43—40 до н. э. 40/37 — 4 до н. э. |
получил титул тетрарха от Марка Антония; в 40 году объявлен царём Иудеи в римском Сенате; в 37 году захватил Иерусалим и стал царём Иудеи |
| 9 | Ирод Архелай, сын Ирода I | этнарх Иудеи, Идумеи и Самарии | 23 до н. э. — 18 н. э. | 4 до н. э. — 6 н. э. | был отправлен в ссылку в Галлию |
| 6 н. э.: римская аннексия Иерусалима | |||||
| 12 | Ирод Филипп II, сын Ирода I | тетрарх Итуреи и других северо-восточных областей: Трахонеи, Батанеи, Гавланитиды, Панеады и Авранитиды (Южная Сирия) | 20? до н. э. — 34 н. э. | 4 до н. э. — 34 н. э. | |
| 10 | Ирод Антипа, сын Ирода I | тетрарх Галилеи и Переи | 20 до н. э. — после 39 н. э. | 4 до н. э. — 39 н. э. | был отправлен в ссылку в Галлию императором Калигулой |
| 18 | Агриппа I, сын Аристобула | тетрарх Трахонеи, Батанеи, Авранитиды и Абилены тетрарх Галилеи и Переи царь Иудеи и Самарии |
10 до н. э. — 44 н. э. | 37—41 39—41 41—44 |
стал преемником Ирода Филиппа, Ирода Антипы, а затем и всего царства Ирода Великого |
| 17 | Ирод II (Халкидский), сын Аристобула Хордус Халкидон |
царь Халкиды | 15 до н. э. — 48 н. э. | 41—48 | |
| 33 | [Марк Юлий] Агриппа II, сын Агриппы I | царь Халкиды правитель Самарии царь Иудеи (Галилеи, Трахонеи, Батанеи и Авранитиды) |
28—96 | 49—54 48—76 53—91 |
после разрушения Иудеи в 70 году сохранил власть на севере Израиля |
| 70—395: Иудея — римская провинция | |||||
Другие правители из династии
| Имя в рус. традиции Имя в оригинале |
титул | Годы жизни | Длительность правления | Комментарии | |
|---|---|---|---|---|---|
| 30 | Тигран V, сын Александра | царь Великой Армении | 11? — 36 н. э. | 6—8 | |
| 38 | Аристобул, сын Ирода II | царь Халкиды царь Малой Армении |
? — 92 | 54—92 54—72 |
|
| 43 | [Гай Юлий] Тигран VI, сын Александра | царь Великой Армении | ? — после 62 | 60—62 | |
| 51 | [Гай Юлий] Александр, сын Тиграна VI | царь Каликии Трахеи | 60—108 | 72—74 |
Жёны Ирода
| Имя жены в рус. традиции Имя в оригинале |
Год свадьбы (до н. э.) |
Годы жизни (до н. э.) |
Комментарии | |
|---|---|---|---|---|
| A | Дорида Дорис |
47[2] | ||
| B | Мариамна[3] Мирьям |
37 | 54? — 29 | из династии Хасмонеев, внучка Гиркана II |
| C | ? (племянница) | 30? | дочь брата Ирода I | |
| D | ? (племянница) | 29? | дочь Саломеи, сестры Ирода I | |
| E | Мальфака Малтака |
27 | ? — 4 | самаритянка |
| F | Клеопатра из Иерусалима | 25 | ||
| G | Мариамна | 23[4] | дочь первосвященника Симона | |
| H | Паллада | 21 | ||
| I | Федра | 19 | ||
| J | Эльпида | 17 |
Потомки Ирода
I поколение (дети)
| Имя в рус. традиции Имя в оригинале |
Годы жизни | Отец | Мать | Супруг/а | */∞/† | Комментарии | ||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 2 | Антипатр[3] | 45? — 4 | Ирод I | Дорида [1A] | A | ? (дочь Антигона II) | ∞14? | |
| B | Мариамна [21] | ∞5? | племянница, дочь Аристобула | |||||
| 3 | Александр[3] | 36? — 7 | Ирод I | Мариамна [1B] | A | Глафира | ∞17 | дочь царя Каппадокии Архелая |
| 4 | Аристобул[3] | 35? — 7 | Ирод I | Мариамна [1B] | A | Береника | *36 ∞17[4] |
дочь Саломеи, сестры Ирода I |
| 5 | ? (сын) | 33? — ?[5] | Ирод I | Мариамна [1B] | ||||
| 6 | Салампсо | 33? — ? | Ирод I | Мариамна [1B] | A | Фазаил | *44 ∞7 |
двоюродный брат (сын Фазаила, брата Ирода I) |
| 7 | Кипра | 32? — ? | Ирод I | Мариамна [1B] | A | Антипатр | *34? ∞7 |
двоюродный брат (сын Саломеи, сестры Ирода I) |
| 8 | Ирод Боэт (Ирод Филипп I) |
22? — ? | Ирод I | Мариамна [1G] | A | Иродиада [20] | племянница | |
| 9 | Архелай | 23 до н. э. — 18 н. э. | Ирод I | Мальфака [1E] | A | Мариамна | ||
| B | Глафира [3A] | бывшая жена Александра [3] | ||||||
| 10 | Ирод Антипа | *20 до н. э. †после 39 н. э. |
Ирод I | Мальфака [1E] | A | (дочь Ареты) | ||
| B | Иродиада [20] | бывшая жена [8A] Ирод Боэт [8] | ||||||
| 11 | Олимпиада | 19? — ? | Ирод I | Мальфака [1E] | A | Иосиф | *45? | двоюродный брат (сын Ферора, брата Ирода I) |
| 12 | Ирод Филипп II | 20? до н. э. — 34 н. э. | Ирод I | Клеопатра из Иерусалима [1F] | A | Саломея [41] | племянница, дочь Иродиады | |
| 13 | Ирод | 18 — 4? | Ирод I | Клеопатра из Иерусалима [1F] | ? | |||
| 14 | Фазаил | 19? — 4? | Ирод I | Паллада [1H] | ? | |||
| 15 | Роксана | 18? — ? | Ирод I | Федра [1I] | A | Ферор | *30? ∞4 |
двоюродный брат (сын Ферора, брата Ирода I); помолвка через императора Августа |
| 16 | Саломея | 17? — ? | Ирод I | Эльпида [1J] | A | Алекса | помолвка через императрицу Юлию | |
II поколение (внуки)
| Имя в рус. традиции Имя в оригинале |
Годы жизни | Отец | Мать | Супруг/а | */∞/† | Комментарии | ||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 17 | Ирод II (Халкидский) Хордус Халкидон |
15 до н. э. — 48 н. э. | Аристобул [4] | Береника [4A] | A | Мариамна [28] | *1? | Двоюродная сестра, дочь Олимпиады |
| B | Береника [35] | Племянница | ||||||
| C | ? (дочь Антипатра) [32] | Племянница | ||||||
| 18 | Ирод Агриппа I | 10 до н. э. — 44 н. э. | Аристобул [4] | Береника [4A] | A | Кипра [26] | Двоюродная сестра | |
| 19 | Аристобул | 10? — ? | Аристобул [4] | Береника [4A] | A | Иотапа Эмесская | Дочь Сампсикерамуса, царя Эмесы | |
| 20 | Иродиада | 8? — ? | Аристобул [4] | Береника [4A] | A | Ирод Боэт [8] | *22? ∞?[4] |
дядя; |
| B | Ирод Антипа [10] | *20 до н. э. †после 39 н. э. |
дядя | |||||
| 21 | Мариамна | 16? — ? | Аристобул [4] | Береника [4A] | A | Антипатр [2] | дядя | |
| 22 | Антипатр | 15? — ? | Фазаил [6A] | Салампсо [6] | A | Кипра [7] | ||
| 23 | Ирод | 13? — ? | Фазаил [6A] | Салампсо [6] | ? | |||
| 24 | Александр | 11? — ? | Фазаил [6A] | Салампсо [6] | ? | |||
| 25 | Александра | 9? — ? | Фазаил [6A] | Салампсо [6] | A | Тимий с Кипра | нет потомков | |
| 26 | Кипра | 7? — ? | Фазаил [6A] | Салампсо [6] | A | Ирод Агриппа I [18] | *10 до н. э. †44 н. э. |
двоюродный брат |
| 27 | Кипра | 12? — ? | Антипатр [7A] | Кипра [7] | A | Алекс Гелкий | сын мужа Саломеи, сестры Ирода I | |
| 28 | Мариамна | 1? — ? | Иосиф [11A] | Олимпиада [11] | A | Ирод II (Халкидский) [17] | *15 до н. э. †48 н. э. |
внук Ирода I со стороны матери |
| 29 | Гай Юлий Александр | 15 до н. э. — 26/28 н. э. | Александр [3] | Глафира [3A] | ? | |||
| 30 | Тигран V | 11? — 36 н. э. | Александр [3] | Глафира [3A] | нет потомков | |||
| 31 | ? (сын) | 13? — ? | Антипатр [2] | ? (дочь Антигона) [2A] | A | ? (дочь Ферора) | *13? | дочь Ферора, брата Ирода I |
| 32 | ? (дочь) | 12? — ? | Антипатр [2] | ? | A | Ирод II (Халкидский) [17] | *15 до н. э. †48 н. э. |
двоюродный брат |
III поколение (правнуки)
| Имя в рус. традиции Имя в оригинале |
Годы жизни (н. э.) |
Отец | Мать | Супруг/а | */∞/† (н. э.) |
Комментарии | ||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 33 | [Марк Юлий] Агриппа II | 28 — 96 | Ирод Агриппа I [18] | Кипра [26] | нет потомков | |||
| 34 | Друз | 23 — ? | Ирод Агриппа I [18] | Кипра [26] | нет потомков | |||
| 35 | Береника | 30 — ? | Ирод Агриппа I [18] | Кипра [26] | A | Марк Юлий Александр | ||
| B | Ирод II (Халкидский) | *15 до н. э. †48 н. э. |
дядя | |||||
| C | Полемон II | царь Понта | ||||||
| D | Тит | *39 †81 |
любовник, сын императора Веспасиана | |||||
| 36 | Мариамна | 32? — ? | Ирод Агриппа I [18] | Кипра [26] | A | Архелай [9] | *23 до н. э. ∞?[4] †18 н. э. |
|
| B | Деметрий | |||||||
| 37 | Друзилла | ? | Ирод Агриппа I [18] | Кипра [26] | A | Азиз | царь Эмесы | |
| B | Марк Антоний Феликс | римский прокуратор | ||||||
| 38 | Аристобул | ? — 92 | Ирод II (Халкидский) [17] | Мариамна [28] | A | Саломея [41] | двоюродная сестра, дочь Иродиады | |
| 39 | Береникиан | ? | Ирод II (Халкидский) [17] | Береника [35] | ? | |||
| 40 | Гиркан | ? | Ирод II (Халкидский) [17] | Береника [35] | ? | |||
| 41 | Саломея | 14? — ? | Ирод Боэт [8] | Иродиада [20] | A | Ирод Филипп II [12] | *20 до н. э. ∞30 н. э. †34 н. э. |
Дядя |
| B | Аристобул [38] | Троюродный брат | ||||||
| 42 | Иотапа | ? | Аристобул [19] | Иотапа Эмесская [19A] | нет потомков | |||
| 43 | [Гай Юлий] Тигран VI | ? — после 62 | Гай Юлий Александр [29] | ? | ? | |||
| 44 | Кипра | ? | Алекс Гелкий | Кипра [27] | ? | |||
IV поколение (праправнуки)
| Имя в рус. традиции Имя в оригинале |
Годы жизни (н. э.) |
Отец | Мать | Супруг/а | */∞/† | Комментарии | ||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 45 | Ирод | ? | Аристобул [38] | Саломея [41] | ? | |||
| 46 | Агриппа | ? | Аристобул [38] | Саломея [41] | ? | |||
| 47 | Аристобул | ? | Аристобул [38] | Саломея [41] | ? | |||
| 48 | Береника | ? | Архелай [36A] | Мариамна [36] | ? | |||
| 49 | Агриппин | ? | Деметрий [36B] | Мариамна [36] | Иотапа Коммагенская | |||
| 50 | Агриппа | ? — 79 | Марк Антоний Феликс [37B] | Друзилла [37] | погиб в Помпеях при извержении Везувия | |||
| 51 | Гай Юлий Александр | 60—108 | [Гай Юлий] Тигран VI [43] | ? | A | Юлия Иотапа Коммагенская | ||
V поколение (прапраправнуки)
| Имя в рус. традиции Имя в оригинале |
Годы жизни (н. э.) |
Отец | Мать | Супруг/а | */∞/† (н. э.) |
Комментарии | ||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 52 | Гай Юлий Агриппа | ? | Гай Юлий Александр [51] | Юлия Иотапа Коммагенская [51A] | ? | |||
| 53 | Гай Юлий Александр Береникиан | 80 — после 116 | Гай Юлий Александр [51] | Юлия Иотапа Коммагенская [51A] | ? | |||
Напишите отзыв о статье "Иродиады"
Примечания
Ссылки
- [www.krugosvet.ru/articles/07/1000799/1000799a1.htm Иродиады] в энциклопедии Кругосвет
- [www.judaea.ru/judaea_coins/herodian/ Монеты царей династии Ирода - статья]
- [www.judaea.ru/catalog/dinastija_iroda/ Монеты царей династии Ирода - каталог]
Отрывок, характеризующий Иродиады
Вызванные ополченцы с носилками остановились позади офицеров. Князь Андрей лежал на груди, опустившись лицом до травы, и, тяжело, всхрапывая, дышал.– Ну что стали, подходи!
Мужики подошли и взяли его за плечи и ноги, но он жалобно застонал, и мужики, переглянувшись, опять отпустили его.
– Берись, клади, всё одно! – крикнул чей то голос. Его другой раз взяли за плечи и положили на носилки.
– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.
– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».
Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»
Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.
Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
