Ирфан

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Ирфан (араб. عرفان) — в исламе: особый вид сакрального знания о том, каким должен быть истинный мусульманин-монотеист (муваххид), и о том, как достичь близости к Аллаху. Термин «ирфан» применительно к такому виду знания используют преимущественно шииты, опирающиеся на наследие Ахл аль-Бейт. Что касается суннитов, то мистицизм в их среде носит название «тасаввуф» — суфизм.

Практикующие ирфан мистики указывают на специфику значения термина, как (по)знания особого рода, которое не приобретается ни посредством органов чувств и эмпирического опыта, ни за счет разума и рассуждения, но достигается путём внутреннего свидетельствования и внутренних озарений. Это знание особого рода о том, что человек знал изначально, однако утратил и забыл в этом мире. Ирфан — такое знание о Боге, которое люди потеряли и пытаются восстановить. В основе таких представлений лежит коранический аят:

Вот твой Господь вынул из поясниц сынов Адама их потомство и заставил их засвидетельствовать против самих себя: «Разве Я — не ваш Господь?» Они сказали: «Да, мы свидетельствуем». Это — для того, чтобы в День воскресения вы не говорили: «Мы не знали этого» (7:172).

По мнению авторитетных толкователей, в данном аяте идёт речь о завете с Богом, заключённом душами людей до сотворения мира. Оказавшись в мире, люди забыли об этом завете, и лишь истинно уверовавшие мусульмане вернулись к его исполнению.

Согласно ирфану, познание Бога является ключом к познанию сути всех вещей и явлений в этом мире. При этом только Аллах обладает всей полнотой абсолютного знания.





Происхождение ирфана

Мистики в мусульманской умме появились с момента возникновения исламa. Однако своего расцвета исламский мистицизм достиг в X—XIV веках в Турции и Иране.

Среди исследователей и самиx мусульман возникло расхождение во мнениях относительно того, можно ли считать гнозис (ирфан) подлинной частью ислама. По мнению одних, мистицизм был привнесён в ислам извне и является чуждым для него новшеством, подлежащим искоренению. Другие же настаивают, что гнозис уходит своими корнями в Коран и Сунну, органично проистекая из аскетического и мистического опыта ряда набожных сподвижников. В первую очередь, речь идёт о семействе пророка Мухаммада — Ахл аль-Бейт, начиная с его зятя и двоюродного брата Али ибн Абу Талиба. В числе первых арифов можно назвать и других праведных сподвижников, таких, как Салман аль-Фариси, Абу Зарр аль-Гифари и др.

Виды ирфана

Ирфан бывает двух видов: теоретический (назари, نظری) и практический (амали, عملی). Мистики, практикующие ирфан, называются арифами (араб. «ариф», عارف — причастие действительного залога от глагола «арафа» — ар.: знать).

При этом практический ирфан служит базой для ирфана теоретического. Так, практический ирфан не является концептуальным знанием представляет собой видение Аллаха сердцем. Посредством своего сердца ариф ощущает присутствие Бога, одновременно и трансцендентного, и имманентного. Он также распознаёт знамения Бога во всех феноменах этого мира. В свою очередь, этот мистический опыт описывается во многих хадисов от пророка Мухамада и Ахл аль-Бейт.

Характерным примером ирфанического хадиса является следующее предание, рассказанное имамом Хусейном о своем отце Али ибн Абу Талибе:

Абу ‘Абдалла рассказал следующее: Повелитель Правоверных (мир ему) выступал с кафедры мечети в Куфе, когда человек по имени Зи‘либ подошел к нему. Он обладал острым языком, был красноречив и отважен. Он спросил: «О Повелитель Правоверных! Видел ли ты Твоего Господа?»

Он (мир ему) ответил: «Горе тебе, о Зи‘либ! Я бы не стал поклоняться Господу, Которого я не видел».

Он (Зи‘либ) сказал: «О Повелитель Правоверных! Как же ты видел Его?»

Он (мир ему) ответил: "О Зи‘либ! Глаза не видят Его посредством зрения, но сердца видят Его через истины веры (хака‘ик аль-иман).

Согласно ирфану, чистое видение Бога является бытийным и присутственным, а не теоретическим знанием. Его источником являются не формально-логическое мышление и рациональные в своей основе рассуждения, а внутренуие интуитивные озарения. На данный счёт существует хадис: «Знание — свет, который Аллах зажигает в сердце того, кого пожелает».[1]

Шиитский мыслитель Муртаза Мутаххари так пишет об этом сердечном знании:

… Отметим ещё один момент относительно логики рассуждения арифов, который сводится к утверждению: «Ищи в себе, ибо все, что есть, — это ты», что ещё раз указывает на то, что ирфан — в первую голову школа внутренней концентрации. По утверждению последователей данной школы, сердце — больше внешнего мира…Ирфан основывается на приверженности «сердцу», сосредоточенности на внутреннем мире и отречении от внешнего мира.[2]

Познание Аллаха сердцем лежит, тем самым, в плоскости практического ирфана. Однако такое понятие, как «теоретический ирфан», также существует — этим термином обозначают труды мистиков, описывающих собственный опыт познания Бога и духовные состояния, в которые входит человек на этом пути. Кроме того, теоретический ирфан подразумевает интеллектуальную интерпретацию знания, полученного за счёт видения сердцем.

Ирфан в Коране

Один из известных мистиков современности, шиитский учёный аятолла Мухаммад Таки Мисбах Язди в своей работе «Исламский гнозис (ирфан) и мудрость (хикма)» указывает на следующие суры и аяты, где говорится о монотеизме, о Божественном присутствии, пронизывающем всё мироздание, и о знании Аллаха, охватывающем все вещи: это сура «Аль-Ихлас», начало суры «Аль-Хадид» и последний аят суры «Аль-Хашр».

Мисбах Язди также отмечает, что во многих других сурах также неоднократно говорится о мистических практиках и о частом поминании Аллаха (зикр) с целью приближения к Нему.

Стоит также отметить, что перу лидера Исламской революции в Иране аятолле Хомейни, который также был одним из величайших арифов, принадлежит ирфаническое толкование первой суры Корана «Аль-Фатиха» («Хамд»).

Поклонение арифов и учение о совершенном человеке

Представление о совершенном человеке (аль-инсан аль-камиль) является органичной частью ирфана постольку, поскольку он повествует о чертах подлинного монотеиста, достигшего близости к Аллаху. В свою очередь, человек обретает её благодаря искреннему и исполненному глубокого смысла поклонению Богу, и, что немаловажно, правильному намерению при совершении этого поклонения.

В связи с этим один из виднейших исламских шиитских учёных ХХ века Муртаза Мутаххари в своей книге «Краткий экскурс по Нахдж аль-Балага» приводит известный хадис, передававшийся многими непорочными шиитскими имамами:

Есть люди, поклоняющиеся Аллаху из стяжания, и это поклонение торговцев, и есть поклоняющиеся Аллаху из страха, и это поклонение рабов, и есть люди, поклоняющиеся Аллаху из благодарности (в другом варианте хадиса — из любви), и это поклонение свободных.[3]

Муртаза Мутаххари так комментирует этот хадис, разъясняя разницу между неполноценным поклонением и поклонением в ирфане:

Богослужение понимается разными людьми по-разному. С точки зрения некоторых лиц, богослужение — это своего рода сделка, обмен, воздаяние и нечто вроде торговли и вознаграждения. Подобно рабочему, который тратит свою дневную рабочую силу на работодателя и взамен получает заработную плату, человек, занимающийся богослужением, также прикладывает труд на пути Господа, поклоняется и выпрямляется и взамен требует воздаяния, которое будет дано ему в другом мире.

Как рабочий получает определённую плату, без которой его труд будет считаться бесполезным, так и молящийся получает на том свете прибыль от богослужений…

…С точки зрения подобных лиц, основу и сущность богослужения составляют ритуальные телодвижения и иные внешние действия, выполняемые посредством языка и других частей тела.

Это одно из толкований богослужения, которое, конечно же, является неграмотным и обывательским, и, по словам Ибн Сины, основано не незнании атрибутов Бога и общем невежестве.

Другая трактовка богослужения свойственного арифам. Согласно ей, вопрос о рабочем, работодателе и заработной плате не рассматривается и не может быть рассмотрен в рамках обычных отношений между рабочим и работодателем. Здесь богослужение является лестницей для достижения близости; это — вознесение человека, возвышение духа, полёт души к невидимому Центру Бытия, воспитание духовных способностей и упражнение в совершенствовании присущих человеку небесных сил. Это — победа духа над телом и наилучшие ответные действия человека в знак благодарности Создателю Бытия, это — проявление восхищения и любви человека к Абсолютному Совершенству, Наипрекраснейшему Абсолютному Бытию. И наконец, это — подвижничество на пути к Господу.

Согласно данной трактовке, богослужению присуще тело и дух, внешность и смысл. То, что выполняется посредством языка и других частей тела, составляет тело, то есть форму и внешнюю сторону богослужения. А дух и смысл богослужения — нечто совсем другое. Дух богослужения полностью зависит от понимания смысла богослужения, от способа его трактовки, от стимула, понуждающего человека заниматься богослужением, от практической выгоды, полученной им от богослужения, а также от того, в какой мере богослужение способствует ществию по пути к Господу и приближению к Нему.[4]

В парадигме ирфана важное значение имеет ориентация на модель совершенного человека — в шиизме двунадесятников это непорочный имам. Безусловно, в соответствии с шиизмом, обычный человек никогда не достигнет статуса вали и ма’асум (непорочного и очищенного ото всех грехов), которым обладает имам, однако только через следование имаму возможно обретение ирфанической близости к Богу.

Как пишет Муртаза Мутаххари в том же труде «Краткий экскурс в Нахдж аль-Балага»,

Вдохновляющим источником ирфанских трактовок богослужений в исламском мире после Корана и Сунны досточтимого Пророка являются именно слова Али и его ирфанские богослужения.[5]

Мыслитель посвятил теме совершенного человека отдельные книги — «Непознанная сущность имама Али» и «Совершенный человек в исламе», в которых он описывает различные аспекты личности имама Али ибн Аби Талиба, являющегося образцом совершенного человека и совершенного мистика (арифа):

Все арифы, как шииты, так и сунниты, связывают свои силсилы с Али (мир ему). Даже у самых рьяных суннитских арифов силсила начинается именно от Али, мир ему… Али (мир ему!), которого арифы называют Полюсом арифов (кутб аль-'арифин), в Нахдж аль-балага, известной также лаконичными высокими мыслями в области ирфана, подчас высказывает уникальные мысли…[6]

Известные современные арифы и исследователи ирфана

В ХХ веке одним из самых знаменитых европейских исследователей ирфана был французский учёный Анри Корбен. Видными арифами и знатоками ирфана в среде шиитских богословов были такие мыслители, как Алламе Табатабаи, Муртаза Мутаххари и сам лидер Исламской революции в Иране — аятолла Хомейни, автор ирфанических сочинений «Сорок хадисов» и «Толкование суры аль-Фатиха».

В настоящее время одним из ведущих русскоязычных специалистов по ирфану является латвийский учёный Янис Эшотс. В числе ныне здравствующих арифов — иранские богословы аятолла Джавади Амули и аятолла Мухаммад Таки Мисбах Язди.

Напишите отзыв о статье "Ирфан"

Примечания

  1. Алламе Табатабаи. Тайны исламского монотеизма.
  2. Муртаза Мутаххари. Совершенный человек в исламе, стр. 113—114.
  3. Имам Али. Путь красноречия. Изречение 237.
  4. Муртаза Мутаххари. Краткий экскурс по Нахдж аль-Балага, с. 58—59.
  5. Муртаза Мутаххари. Краткий экскурс по Нахдж аль-Балага, с. 60.
  6. Муртаза Мутаххари. Совершенный человек в исламе, стр. 113.

Литература

  • [www.al-islam.org/al-tawhid/islamic_gnosis_wisdom/ Muhammad Taqi Misbah Yazdi. Islamic Gnozis ('Irfan) and Wisdom (Hikmat). Published by: Al Tawhid Islamic Journal, vol. 14 № 3, Fall 1997, Qom — the Islamic Republic of Iran.]
  • Алламе Табатабаи. Тайны исламского монотеизма. — М.: «Исток», 2009.
  • Имам Али. Путь красноречия. Пер. с араб. и комм. Т. Черниенко. — Казань: «Идел-пресс», 2010.
  • Муртаза Мутаххари. Совершенный человек в исламе. Пер. с перс. М. Машхулова. — СПб.: «Петербургское востоковедение», 2008.
  • Муртаза Мутаххари. Краткий экскурс по «Нахдж ал-балага». Пер. с перс. и прим. М. Машхулова. — СПб.: «Петербургское востоковедение», 2008.

Отрывок, характеризующий Ирфан

– Николенька, ты поедешь к Иогелю? Пожалуйста, поезжай, – сказала ему Наташа, – он тебя особенно просил, и Василий Дмитрич (это был Денисов) едет.
– Куда я не поеду по приказанию г'афини! – сказал Денисов, шутливо поставивший себя в доме Ростовых на ногу рыцаря Наташи, – pas de chale [танец с шалью] готов танцовать.
– Коли успею! Я обещал Архаровым, у них вечер, – сказал Николай.
– А ты?… – обратился он к Долохову. И только что спросил это, заметил, что этого не надо было спрашивать.
– Да, может быть… – холодно и сердито отвечал Долохов, взглянув на Соню и, нахмурившись, точно таким взглядом, каким он на клубном обеде смотрел на Пьера, опять взглянул на Николая.
«Что нибудь есть», подумал Николай и еще более утвердился в этом предположении тем, что Долохов тотчас же после обеда уехал. Он вызвал Наташу и спросил, что такое?
– А я тебя искала, – сказала Наташа, выбежав к нему. – Я говорила, ты всё не хотел верить, – торжествующе сказала она, – он сделал предложение Соне.
Как ни мало занимался Николай Соней за это время, но что то как бы оторвалось в нем, когда он услыхал это. Долохов был приличная и в некоторых отношениях блестящая партия для бесприданной сироты Сони. С точки зрения старой графини и света нельзя было отказать ему. И потому первое чувство Николая, когда он услыхал это, было озлобление против Сони. Он приготавливался к тому, чтобы сказать: «И прекрасно, разумеется, надо забыть детские обещания и принять предложение»; но не успел он еще сказать этого…
– Можешь себе представить! она отказала, совсем отказала! – заговорила Наташа. – Она сказала, что любит другого, – прибавила она, помолчав немного.
«Да иначе и не могла поступить моя Соня!» подумал Николай.
– Сколько ее ни просила мама, она отказала, и я знаю, она не переменит, если что сказала…
– А мама просила ее! – с упреком сказал Николай.
– Да, – сказала Наташа. – Знаешь, Николенька, не сердись; но я знаю, что ты на ней не женишься. Я знаю, Бог знает отчего, я знаю верно, ты не женишься.
– Ну, этого ты никак не знаешь, – сказал Николай; – но мне надо поговорить с ней. Что за прелесть, эта Соня! – прибавил он улыбаясь.
– Это такая прелесть! Я тебе пришлю ее. – И Наташа, поцеловав брата, убежала.
Через минуту вошла Соня, испуганная, растерянная и виноватая. Николай подошел к ней и поцеловал ее руку. Это был первый раз, что они в этот приезд говорили с глазу на глаз и о своей любви.
– Sophie, – сказал он сначала робко, и потом всё смелее и смелее, – ежели вы хотите отказаться не только от блестящей, от выгодной партии; но он прекрасный, благородный человек… он мой друг…
Соня перебила его.
– Я уж отказалась, – сказала она поспешно.
– Ежели вы отказываетесь для меня, то я боюсь, что на мне…
Соня опять перебила его. Она умоляющим, испуганным взглядом посмотрела на него.
– Nicolas, не говорите мне этого, – сказала она.
– Нет, я должен. Может быть это suffisance [самонадеянность] с моей стороны, но всё лучше сказать. Ежели вы откажетесь для меня, то я должен вам сказать всю правду. Я вас люблю, я думаю, больше всех…
– Мне и довольно, – вспыхнув, сказала Соня.
– Нет, но я тысячу раз влюблялся и буду влюбляться, хотя такого чувства дружбы, доверия, любви, я ни к кому не имею, как к вам. Потом я молод. Мaman не хочет этого. Ну, просто, я ничего не обещаю. И я прошу вас подумать о предложении Долохова, – сказал он, с трудом выговаривая фамилию своего друга.
– Не говорите мне этого. Я ничего не хочу. Я люблю вас, как брата, и всегда буду любить, и больше мне ничего не надо.
– Вы ангел, я вас не стою, но я только боюсь обмануть вас. – Николай еще раз поцеловал ее руку.


У Иогеля были самые веселые балы в Москве. Это говорили матушки, глядя на своих adolescentes, [девушек,] выделывающих свои только что выученные па; это говорили и сами adolescentes и adolescents, [девушки и юноши,] танцовавшие до упаду; эти взрослые девицы и молодые люди, приезжавшие на эти балы с мыслию снизойти до них и находя в них самое лучшее веселье. В этот же год на этих балах сделалось два брака. Две хорошенькие княжны Горчаковы нашли женихов и вышли замуж, и тем еще более пустили в славу эти балы. Особенного на этих балах было то, что не было хозяина и хозяйки: был, как пух летающий, по правилам искусства расшаркивающийся, добродушный Иогель, который принимал билетики за уроки от всех своих гостей; было то, что на эти балы еще езжали только те, кто хотел танцовать и веселиться, как хотят этого 13 ти и 14 ти летние девочки, в первый раз надевающие длинные платья. Все, за редкими исключениями, были или казались хорошенькими: так восторженно они все улыбались и так разгорались их глазки. Иногда танцовывали даже pas de chale лучшие ученицы, из которых лучшая была Наташа, отличавшаяся своею грациозностью; но на этом, последнем бале танцовали только экосезы, англезы и только что входящую в моду мазурку. Зала была взята Иогелем в дом Безухова, и бал очень удался, как говорили все. Много было хорошеньких девочек, и Ростовы барышни были из лучших. Они обе были особенно счастливы и веселы. В этот вечер Соня, гордая предложением Долохова, своим отказом и объяснением с Николаем, кружилась еще дома, не давая девушке дочесать свои косы, и теперь насквозь светилась порывистой радостью.
Наташа, не менее гордая тем, что она в первый раз была в длинном платье, на настоящем бале, была еще счастливее. Обе были в белых, кисейных платьях с розовыми лентами.
Наташа сделалась влюблена с самой той минуты, как она вошла на бал. Она не была влюблена ни в кого в особенности, но влюблена была во всех. В того, на кого она смотрела в ту минуту, как она смотрела, в того она и была влюблена.
– Ах, как хорошо! – всё говорила она, подбегая к Соне.
Николай с Денисовым ходили по залам, ласково и покровительственно оглядывая танцующих.
– Как она мила, к'асавица будет, – сказал Денисов.
– Кто?
– Г'афиня Наташа, – отвечал Денисов.
– И как она танцует, какая г'ация! – помолчав немного, опять сказал он.
– Да про кого ты говоришь?
– Про сест'у п'о твою, – сердито крикнул Денисов.
Ростов усмехнулся.
– Mon cher comte; vous etes l'un de mes meilleurs ecoliers, il faut que vous dansiez, – сказал маленький Иогель, подходя к Николаю. – Voyez combien de jolies demoiselles. [Любезный граф, вы один из лучших моих учеников. Вам надо танцовать. Посмотрите, сколько хорошеньких девушек!] – Он с тою же просьбой обратился и к Денисову, тоже своему бывшему ученику.
– Non, mon cher, je fe'ai tapisse'ie, [Нет, мой милый, я посижу у стенки,] – сказал Денисов. – Разве вы не помните, как дурно я пользовался вашими уроками?
– О нет! – поспешно утешая его, сказал Иогель. – Вы только невнимательны были, а вы имели способности, да, вы имели способности.
Заиграли вновь вводившуюся мазурку; Николай не мог отказать Иогелю и пригласил Соню. Денисов подсел к старушкам и облокотившись на саблю, притопывая такт, что то весело рассказывал и смешил старых дам, поглядывая на танцующую молодежь. Иогель в первой паре танцовал с Наташей, своей гордостью и лучшей ученицей. Мягко, нежно перебирая своими ножками в башмачках, Иогель первым полетел по зале с робевшей, но старательно выделывающей па Наташей. Денисов не спускал с нее глаз и пристукивал саблей такт, с таким видом, который ясно говорил, что он сам не танцует только от того, что не хочет, а не от того, что не может. В середине фигуры он подозвал к себе проходившего мимо Ростова.
– Это совсем не то, – сказал он. – Разве это польская мазу'ка? А отлично танцует. – Зная, что Денисов и в Польше даже славился своим мастерством плясать польскую мазурку, Николай подбежал к Наташе:
– Поди, выбери Денисова. Вот танцует! Чудо! – сказал он.
Когда пришел опять черед Наташе, она встала и быстро перебирая своими с бантиками башмачками, робея, одна пробежала через залу к углу, где сидел Денисов. Она видела, что все смотрят на нее и ждут. Николай видел, что Денисов и Наташа улыбаясь спорили, и что Денисов отказывался, но радостно улыбался. Он подбежал.
– Пожалуйста, Василий Дмитрич, – говорила Наташа, – пойдемте, пожалуйста.
– Да, что, увольте, г'афиня, – говорил Денисов.
– Ну, полно, Вася, – сказал Николай.
– Точно кота Ваську угова'ивают, – шутя сказал Денисов.
– Целый вечер вам буду петь, – сказала Наташа.
– Волшебница всё со мной сделает! – сказал Денисов и отстегнул саблю. Он вышел из за стульев, крепко взял за руку свою даму, приподнял голову и отставил ногу, ожидая такта. Только на коне и в мазурке не видно было маленького роста Денисова, и он представлялся тем самым молодцом, каким он сам себя чувствовал. Выждав такт, он с боку, победоносно и шутливо, взглянул на свою даму, неожиданно пристукнул одной ногой и, как мячик, упруго отскочил от пола и полетел вдоль по кругу, увлекая за собой свою даму. Он не слышно летел половину залы на одной ноге, и, казалось, не видел стоявших перед ним стульев и прямо несся на них; но вдруг, прищелкнув шпорами и расставив ноги, останавливался на каблуках, стоял так секунду, с грохотом шпор стучал на одном месте ногами, быстро вертелся и, левой ногой подщелкивая правую, опять летел по кругу. Наташа угадывала то, что он намерен был сделать, и, сама не зная как, следила за ним – отдаваясь ему. То он кружил ее, то на правой, то на левой руке, то падая на колена, обводил ее вокруг себя, и опять вскакивал и пускался вперед с такой стремительностью, как будто он намерен был, не переводя духа, перебежать через все комнаты; то вдруг опять останавливался и делал опять новое и неожиданное колено. Когда он, бойко закружив даму перед ее местом, щелкнул шпорой, кланяясь перед ней, Наташа даже не присела ему. Она с недоуменьем уставила на него глаза, улыбаясь, как будто не узнавая его. – Что ж это такое? – проговорила она.
Несмотря на то, что Иогель не признавал эту мазурку настоящей, все были восхищены мастерством Денисова, беспрестанно стали выбирать его, и старики, улыбаясь, стали разговаривать про Польшу и про доброе старое время. Денисов, раскрасневшись от мазурки и отираясь платком, подсел к Наташе и весь бал не отходил от нее.


Два дня после этого, Ростов не видал Долохова у своих и не заставал его дома; на третий день он получил от него записку. «Так как я в доме у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам и еду в армию, то нынче вечером я даю моим приятелям прощальную пирушку – приезжай в английскую гостинницу». Ростов в 10 м часу, из театра, где он был вместе с своими и Денисовым, приехал в назначенный день в английскую гостинницу. Его тотчас же провели в лучшее помещение гостинницы, занятое на эту ночь Долоховым. Человек двадцать толпилось около стола, перед которым между двумя свечами сидел Долохов. На столе лежало золото и ассигнации, и Долохов метал банк. После предложения и отказа Сони, Николай еще не видался с ним и испытывал замешательство при мысли о том, как они свидятся.
Светлый холодный взгляд Долохова встретил Ростова еще у двери, как будто он давно ждал его.
– Давно не видались, – сказал он, – спасибо, что приехал. Вот только домечу, и явится Илюшка с хором.
– Я к тебе заезжал, – сказал Ростов, краснея.
Долохов не отвечал ему. – Можешь поставить, – сказал он.
Ростов вспомнил в эту минуту странный разговор, который он имел раз с Долоховым. – «Играть на счастие могут только дураки», сказал тогда Долохов.
– Или ты боишься со мной играть? – сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневной жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким нибудь странным, большей частью жестоким, поступком выходить из нее.