Исаак II Ангел

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Исаак Второй»)
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с именем Исаак (имя).
Исаак II Ангел
греч. Ισαάκιος Β’ Άγγελος<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Печать Исаака II Ангела</td></tr>

Византийский император
12 сентября 1185 — 8 апреля 1195
Соправитель: Алексей IV (1203 — 1204)
Предшественник: Андроник I Комнин
Преемник: Алексей III Ангел
Византийский император
1 августа 1203 — 25 января 1204
Предшественник: Алексей III Ангел
Преемник: Алексей V Дука Мурзуфл
 
Вероисповедание: Православие
Рождение: сентябрь 1156
Смерть: 28 января 1204(1204-01-28)
Константинополь
Род: Ангелы (основатель)
Отец: Андроник Дука Ангел
Мать: Ефросинья Кастамонитисса
Супруга: 1) Ирина
2) Маргит Венгерская
Дети: 1) Алексей IV
2) Ирина Ангелина
3) Ефросинья-Анна
4) Иоанн Ангел
5) Мануил Ангел

Исаак II Ангел (греч. Ισαάκιος Β’ Άγγελος; ок. 1156 — январь 1204) — византийский император в 1185—1195 и 1203—1204 годах. Стал первым представителем династии Ангелов, правившей страной 19 лет.

Придя к власти на волне недовольства политикой Андроника I Комнина, он так и не смог сохранить империю в былых границах. Деспот Кипра Исаак Комнин разбил его флот, болгарские братья Асени организовали восстание, в ходе которого под боком Византии возникло Второе Болгарское царство, а сербский жупан Стефан Неманя провозгласил себя независимым правителем. Также страну сотрясали постоянные восстания и мятежи против нового басилевса[1].

Исаак успел прославиться своей жестокостью и тягой к роскоши, но в итоге был свергнут и ослеплён сторонниками собственного брата — Алексея[2]. Лишь в 1203 году при помощи крестоносцев бывший правитель со своим сыном снова заняли отнятый престол, но ненадолго. Спустя несколько месяцев после их свержения Константинополь был захвачен латинянами, а Византийская империя распалась на несколько независимых государств.





Происхождение

Основателем рода Ангелов был адмирал Сицилии Константин Ангел, женившийся на младшей дочери Алексея I Комнина Феодоре. Отцом Исаака был малоазийский полководец Андроник Дука Ангел, матерью — Ефросинья Кастамонитисса. Таким образом, Исаак являлся представителем высшей провинциальной аристократии Византии, обладавшей при Комнинах реальной властью.

Смута (1180—1182)

Столичная борьба

В марте 1180 года Мануил Комнин заболел, а 24 сентября умер. Наследником Мануила являлся его несовершеннолетний сын Алексей, который был больше занят охотой и играми со своими друзьями.

Всё это вылилось в противостояние двух партий: латинской и патриотической. Первую возглавляли вдова императора Мария Антиохийская и её любовник — протосеваст Алексей Комнин, приходившийся покойному племянником. Они ориентировались на Западную Европу, опираясь на довольно значительную латинскую общину в Константинополе. Участники второй группировки отрицательно относились к протосевасту и Марии, опасаясь за жизнь юного императора. В состав партии входили представители императорской семьи и знати, а также духовенство. Также их поддержал Андроник Комнин — двоюродный брат покойного императора, не раз пытавшийся отнять у него власть[3].

Весной 1182 года он выступил из Пафлагонии, куда его направил наместником Мануил. Комнин получил поддержку сельских жителей, стратиотов и провинциальной знати, которые считали его избавителем от засилья латинян. На его стороне выступили Никомедия, жители Тарса и Синопа. Протосеваста поддержала лишь Никея (там правил его брат Иоанн Дука), а также наместник Фракии Иоанн Комнин[1].

Против смутьяна были направлены императорские войска под командованием отца Исаака — Андроника Ангела, который потратил на себя деньги, выданные на содержание армии[3]. В битве при Хараксе пафлагонцы разбили его войско, а он сам вместе с шестью сыновьями перешёл на сторону тёзки, приветствовавшего новых сторонников цитатой из Евангелия: «Се, Я посылаю Ангела Моего пред лицом Твоим, который приготовит путь Твой пред Тобою»[4].

Протосеваст Алексей Комнин решил защищать столицу с помощью флота, находившегося под командованием великого дуки Андроника Контостефана (англ.)русск., а также направил к Андронику с предложением мира Георгия Ксифилина. Однако посол поддержал мятежника, убедив его не соглашаться на подарки и увещевания. Константинопольская знать начала переходить на сторону пафлагонца, к ним присоединился и Контостефан[5].

Латинский погром

Люди Андроника начали распространять среди жителей столицы слухи об измене Марии Антиохийской и протосеваста Византии в обмен на военную помощь латинян, решивших отдать им столицу[3]. 2 мая 1181 года варяжская гвардия схватила протосеваста и спустя несколько дней отдала его Андронику, который ослепил соперника.

В столице начались нападения на итальянских купцов, священников и членов их семей, которых было в столице более 60 000. Одновременно плебс начал грабить дома иностранцев, не пожалев даже иоаннитскую богадельню. Воспользовавшись беспорядками, пафлагонцы начали вступать в Константинополь. В итоге было убито несколько десятков тысяч европейцев, а 4000 из них были проданы в рабство туркам[5].

Андроник Комнин

Регент и узурпатор

Вступив в столицу, Андроник присягнул на верность в качестве регента малолетнему императору Алексею II, который вместе с матерью был отправлен в Манганский дворец в пригороде столицы Филопатионе. Андроник со своими слугами занял Влахернский дворец.

Регент быстро начал борьбу с представителями знати, от которых ожидал измены. Сначала были отравлены дочь Мануила Комнина — Мария Порфирородная — и её муж Рене Монферратский. Аристократы отправлялись в ссылку и ослеплялись, поощрялось доносительство на членов семей. Освобождённые должности доставались лишь сторонникам Андроника[6].

В конце 1182 года настала очередь Марии Антиохийской, ненавидевшей Андроника. Согласно распускаемым его людьми слухам, она подстрекала венгерского короля Белу III начать военные действия против империи. Бывшую императрицу заточили в монастырь святого Диомеда. Спустя несколько дней Андроник уговорил Алексея подписать смертный приговор, и мать юного правителя была задушена в присутствии Трипсиха[3].

В сентябре 1183 года Андроник был провозглашён соправителем в Михайловском дворце Константинополя, толпа была на его стороне. Спустя несколько дней на заседании Совета было решено избавиться от Алексея, сторонники регента упоминали стих Гомера: «Многовластие нехорошо, пусть правит один император». Трипсих и Дадибрин убили юного императора, задушив тетивой от лука[3]. После этого Андроник женился на его вдове — одиннадцатилетней французской принцессе Анне.

Мятежник

Против Андроника практически сразу восстала Малая Азия: Прусса, Лопадион и Никея, в последней находились Исаак Ангел, Феодор Кантакузин и сельджукские воины. Из-за отсутствия осадных машин осада Никеи затянулась, и Андроник весьма оригинально решил ускорить её взятие: он приказал привязать к осадному тарану мать Исаака Ефросинью. Осаждённым удалось освободить её, Феодор сделал вылазку из города и чуть не убил императора, но был схвачен и казнён. После этого никейцы сдали город, и противники императора были подвергнуты жестокой расправе: аристократов и сановников сбросили с городских стен, а сельджуков посадили на кол. Исаак был пощажён Андроником, так как последний считал его неопасным для своей власти[7].

Обретение власти

Несостоявшийся арест

Андроник весьма опасался заговоров и осенью 1185 года решил воспользоваться услугами оракула Сефа (за своё ремесло тот был ослеплён по приказу Мануила). Пророк назвал только имя будущего правителя Византии — Исаак — и то, что власть будет им получена в день Воздвижения Креста Господня (14 сентября). Пророчество рассмешило Андроника: он посчитал своим соперником деспота Кипра Исаака Комнина, а за несколько дней тот не смог бы доплыть до столицы. Предположение о том, что Сеф указал на двоюродного брата базилевса — Исаака Ангела, было отвергнуто самим правителем[7]. Однако слуга Андроника Стефан Агиахристофорит решил подстраховаться и вечером 11 сентября решил арестовать Ангела. Вместе со своими людьми он отправился во дворец вельможи, однако Исаак в ответ на требование Агиахристофорита сдаться убил его мечом[8], а затем поскакал к церкви Святой Софии. Там он провёл ночь, а 12 сентября к нему присоединились родственники и горожане, уставшие от тирании Комнина. Народ предложил короновать Ангела, что и было сделано на месте при участии константинопольского патриарха.

После ознакомления с ситуацией Андроник собрал варяжскую гвардию и организовал оборону в Большом дворце. Император собственноручно участвовал в защите, стреляя из лука в восставший плебс, но сторонники Ангела численно превосходили оборонявшихся и в итоге сломали ворота[9]. Из-за этого Андронику пришлось бежать из дворца, прихватив с собой молодую жену и любовницу Мараптику. Сев на корабль, он решил бежать к Чёрному морю, но в городе Хела из-за штиля был схвачен мятежниками. После этого бывшего правителя доставили в столичную башню Анем[10].

Расправа над Комнином

В это время Исаак Ангел уже обживал Большой дворец и за поддержку раздал простому народу 170 000 солидов, полученных благодаря реформам и экономии его предшественника. Затем плебс разграбил дворцовые храмы. Вскоре новый император переехал во Влахернский дворец, куда и повелел доставить к себе Андроника[10].

Узник прибыл закованным в двойные цепи и ножные кандалы, и Исаак осмеял его, назвав «первым из тяжеловесов». Гости правителя начали избивать Комнина, вырвали ему бороду, выбили зубы, а потом отрубили секирой правую руку. После этого его возвратили в Анем, где продержали несколько дней без пищи и воды[11].

Однако муки бывшего императора были не окончены. 12 сентября 1185 года его вытащили из тюрьмы и выкололи правый глаз. После этого его посадили на верблюда и отправили на городскую площадь[8]. Там Андроника уже поджидала столичная чернь, которая начала осыпать его палочными ударами и бросала в него камнями, при этом понося его родителей.

Затем на ипподроме его привязали к поперечной балке и продолжили истязания. Сам Андроник стоически переносил пытки, лишь шепча «Господи помилуй» и «Для чего вы ещё ломаете сокрушённую трость?». Вскоре он умер, спустя несколько дней тело бывшего императора разрубили на куски и бросили в ипподромную яму. Лишь потом милосердные люди перенесли тело в ров у монастыря Эфор, находившегося вблизи Зиксиппского монастыря[10].

Первые шаги

Разгром норманнов

Воспользовавшись византийской нестабильностью, норманы организовали экспедицию, в ходе которой взяли Фессалоники. Андроник направил против интервентов сразу пять армий. Ими командовали: его сын — Иоанн, Феодор Хумн, Андроник Палеолог, евнух Никифор и Алексей Врана. Полководцы не решались вступать в бой с противником, засевшим в городе, а воины Хумна: «не вынесли и одного вида неприятельских шлемов, показали тыл и без оглядки бежали». Для защиты столицы с моря был выставлен флот из 100 кораблей, а стены Константинополя были укреплены[10].

Ангел немедленно объединил пять армий в одну, во главе которой поставил полководца Алексея Врану. С этого момента инициатива перешла к ромеям, которые разбили войска противника под Мосинополем и Амфиполем, а 7 ноября 1185 года нанесли им сокрушительное поражение у Димитрицы. Командиры норманнов — Ришар д’Ачерра и Балдуин — были пленены, а выжившие бежали в Фессалоники. Интервенты вскоре покинули и этот город, но многие из них были убиты восставшими горожанами. По итогам заключённого мира Византия лишалась островов Закинфа и Кефалиния[1].

Нападение на Кипр

Во время правления Андроника его родственник Исаак Комнин захватил Кипр. Там он успел прославиться репрессиями среди местного населения, а также принял титул деспота, а потом — императора Кипра. Ангел собрал флот из 70 кораблей, доверив его двум навархам: Иоанну Контостефану и Алексею Комнину (незаконнорождённому сыну Мануила Комнина)[12].

Флотилия достигла острова, но была разбита объединёнными силами кипрского правителя и норманнских пиратов. Командиры стали добычей последних и попали на Сицилию. Часть византийского войска вошла в состав армии Исаака, другая — подвергнута пыткам, оставшаяся — отправлена домой.

Но император Кипра недолго наслаждался свободой. Во время Третьего крестового похода к его владениям прибило судно с сестрой английского короля Ричарда Львиное Сердце, ставшей заложницей Комнина. Вскоре её брат высадился на Кипре, освободил сестру и пленил императора. Получив контроль над островом в мае 1191 года, Ричард продал его тамплиерам, но они не смогли полностью расплатиться с ним. Тогда король предложил актив Ги де Лузиньяну, до этого успевшему потерять Иерусалимское королевство. Тот смог собрать требуемую сумму, и Византия потеряла последние шансы на возвращение острова[13].

Третий крестовый поход (1189—1190)

В октябре 1187 года Иерусалим пал под натиском войск Саладина, известие об этом стало причиной смерти Папы Римского Урбана III. В Европе немедленно начали готовиться к новому крестовому походу. В итоге появились сразу три армии: король Англии Ричард Львиное Сердце и его французский коллега Филипп II Август отправились к Святой земле по морю, а Фридрих Барбаросса решил продвигаться через Восточную Европу и Малую Азию[13].

Для обеспечения похода в Нюрнберге было заключено соглашение с послами Ангела. По договору, ромеи обеспечивали проход немецких войск через свои владения, снабжали их провиантом и переправляли на азиатский полуостров. Однако басилевс настороженно относился к европейцам и в июне 1189 года заключил договор с Саладином[1].

25 июля войско крестоносцев прибыло в Ниш, подчинявшийся сербскому жупану Стефану Немане. Фридриха посетили послы болгар и сербов, предлагавшие союз против Византии и признание власти Священной Римской империи. В обмен братья Асени получали Болгарию, а Неманя, вдобавок к имеющейся Сербии, Далмацию. Но Фридрих не ответил на их посулы[14].

Исаак Ангел послал своих полководцев Константина Контакузина и Иоанна Дуку организовать встречу гостям из Европы, но они провалили задание: продовольствие не подвозилось, и немцы начали грабить местное население. Вскоре начались столкновения между отрядами ромеев и крестоносцев, осенью 1189 года Фридрих захватил Филиппополь, Верою и ряд других городов и в ноябре уже планировал штурмовать Константинополь[1].

Исаак заключил с императором мир в Адрианополе и весной 1190 года переправил крестоносцев через Дарданеллы. Войско Барбароссы смогло занять столицу Конийского султаната, но 9 июля 1190 года император утонул в киликийской реке. После этого армия разделилась на две части: первая по морю вернулась домой, а вторая достигла Акры[14].

Дальнейшие отношения с Византией у германских правителей было весьма непростые. Генрих VI, ставший к 1195 году королём Сицилии, потребовал от Исаака передачи земель от Диррахия до Фессалоник, возмещения понесённых Фридрихом убытков, а также помощь флотом в новом крестовом походе[1].

Балканская политика

Братья Асени. Появление Болгарского царства (1186—1195)

Болгария несколько веков была опасным соседом Византии. Только в 1018 году страна была окончательно покорена Василием II, но и потом на её территории не раз подымались бунты, успешно подавляемые ромеями. Новый виток народного движения начался в 1185 году.

Пётр и Иоанн (Асан) Асени прибыли к Исааку Ангелу в его резиденцию в Кипселах, где просили предоставить им пронию в деревне Эма. Новый император отказался выполнять их просьбу, и в начале 1186 года братья организовали восстание против византийского господства. Момент был весьма подходящим: лишь недавно закончилась война с норманнами, а фигура Исаака не пользовалась сильной поддержкой в стране[15].

Тогда они стали высказывать жалобы на то, что их будто бы презирают, и, напрасно настаивая на своей просьбе, промолвили в сторону горячие и резкие слова, намекавшие на отделение от римского государства и на то, что они в состоянии будут сделать, возвратившись домой. Особенно был дерзок и груб Асан, так что севастократор Иоанн приказал отколотить его по щекам за бесстыдство[12].

С началом восстания ромеи начали покидать Болгарию, к тому же бунтовщики использовали наступательную стратегию: не сумев захватить укреплённый город Преслав, они просто оставили его в тылу. Против них поочерёдно действовали три полководца. Севастократор Иоанн Дука (дядя Исаака II) вёл удачные оборонительные бои, но был отозван из-за подозрения в заговоре против племянника. Зять императора — слепой Иоанн Контакузин — не смог удержать болгар за Балканами, а Алексей Врана не вёл против них активных боевых действий[16].

Весной 1186 года Исаак Ангел возглавил войско против мятежных болгар. Асени заняли позиции в горах, но ночью ромеи смогли незаметно проникнуть в их лагерь. Пётр и Иван бежали к половцам, а довольный император возвратился домой, так и не восстановив полный контроль над провинцией[15].

Осенью византийцы снова отправились в Болгарию. Но теперь на стороне мятежников выступили кочевники, начавшие угрожать Адрианополю. Исаак прибыл туда во главе отряда из 2000 воинов и смог разбить мародёров у Лардеи. После этого он занялся организацией обороны Филиппополя, Ад­рианополя, Веррии и Агафополя, не решившись идти на братьев Асеней[17].

Зимой 1187 года половцы ушли на север, и весной ромеи решили продолжить наступление. Но на этот раз удача была не на стороне последних: простояв три месяца у крепости Ловеч, они повернули обратно. Судя по всему, с болгарами было заключено перемирие, в знак подтверждения которого византийцы получили ценных заложников — жену Иоанна и его младшего брата. Осенью 1187 года состоялась коронация Ивана, ставшего болгарским царём, которому подчинялась северо-восточная часть страны[18].

Весной 1190 года Исаак снова собрал войска в Болгарию. Но этот поход был весьма неудачен: достигнув города Эм, ему пришлось повернуть назад. Но на обратном пути войско попало в засаду в ущельях. Для спасения собственной жизни басилевс вместе со знатью с оружием в руках пробился через ряды собственной армии[19].

В том же году император назначил в Филиппополь своего двоюродного брата — великого дуку Константина, который начал предотвращать набеги болгар и их союзников на город. Параллельно он завоевал поддержку своего войска и полководцев и решил претендовать на императорский титул. Однако Константина предали собственные сторонники, и он был ослеплён. Эта новость вызвала радость в стане Асеней, «пожелавших фамилии Ангелов, владевших римскою державою, много лет царствовать и умоляли провидение, чтобы она, если можно, никогда не вымирала и не потеряла царской власти», так как больше византийцы не могли оказать им серьёзное сопротивление[20].

Сербы

Сербский жупан Стефан Неманя ещё при Мануиле пытался вести самостоятельную политику, его мечты о независимости осуществились только при Андронике. Получив поддержку от Венгрии, сербы заняли крепости Белград, Браничево и Ниш[21]

Объединившись с братьями Асенями, жупан представлял серьёзную угрозу. Исаак Ангел в 1190 году направился к городу Скопье и на реке Морава одолел сербские войска. После этого был заключён мирный договор, по которому к Стефану отходили Белград, Равно, Ниш, Скопле, Призрен, Кроя и Алессио[19].

Отношения с Венгрией

При Мануиле Комнине едва не состоялось объединение Византии и Венгрии, а король Бела III был его другом. Но из-за убийства Марии Антиохийской Андроником отношения между двумя государствами сильно ухудшились, и в результате началась война. С 1182 по 1184 годы угры возвратили себе Далмацию и часть Хорватии[21].

После восшествия на престол Исаака Ангела Бела возвратил ему захваченные сербские владения. В 1185 году император развёлся со своей первой женой, и его новой избранницей стала венгерская принцесса Маргрита[22]. Таким образом, Венгрия стала союзником Византии, что было весьма важно из-за ситуации на Балканах.

Подавитель мятежей

Алексей Врана

Политика нового правителя позволила полководцу и фракийскому землевладельцу Алексею Вране стать во главе недовольных. Кроме простого люда, Исааком была недовольна вотчинная знать, так как у неё появились новые конкуренты — сановники, покупавшие себе новые титулы и звания. Военные чины также были недовольны политикой распределения проний[23].

Алексей начал запрашивать у правительства подкрепления. Собрав под своей властью практически все силы Византии на западе, он повернул к столице, по пути заняв Фракию[15].

Весной 1186 года стартовала осада Константинополя. Врану поддержали рыбаки столичного пригорода Пропонтида, напавшие на имперский флот. Только с большим трудом моряки смогли отбить атаку. После этого полководец Конрад Монферратский уговорил басилевса потратить деньги на приобретение поддержки отряда латинян (250 рыцарей и 500 пехотинцев), мусульманских купцов, а также городского плебса и знати[12].

Говорят, что когда Врана был поражён Конрадом и, с трепетом предвидя смерть, умолял его пощадить ему жизнь, Конрад отвечал, что ему бояться нечего, так как с ним ничего неприятного не сделают, кроме того только, что ему отрубят голову. Обещанная милость немедленно и была ему оказана[12].

В битве победило войско Исаака. Алексей Врана был убит, его простые сторонники бежали, а знатные — выпросили у Ангела прощение. Но эта милость не коснулась жителей Пропонтиды, на которых император натравил латинян и плебс. Против сторонников Враны применяли греческий огонь, и в итоге пригород был разгромлен. Только после этого Исаак простил мятежников столицы, но горожане направились мстить в латинские кварталы. Европейцы смогли отразить нападение, а придворные уговорили горожан прекратить беспорядки[24].

Феодор Манкафа

Весной 1186 года в Филадельфии начался бунт, вдохновителем которого выступил Феодор Манкафа. Заручившись поддержкой горожан, он начал чеканить собственную монету и повёл переговоры с соседними поселениями. Но император быстро обратил внимание на конкурента и вскоре захватил город[17].

Феодор бежал в Иконийский султанат, где шла серьёзная борьба за власть. Кей-Хосров I, объявивший себя наследником своего отца Кылыч-Арслана II, позволил ромею начать вербовку новых сторонников. После этого Манкафа начал нападать на восточную границу империи, грабя местное население. Ангел смог покончить с ним только подкупив султана. Тот выдал смутьяна с условием, чтобы тот «был казнён за своё возмущение ни смертью, ни отсечением или изуродованием какой-либо части тела». Басилевс сдержал своё слово и заключил смутьяна в темницу[17].

Лже-Алексей

Основная статья: Лже-Алексей

Фигура сына Мануила Комнина — Алексея, убитого ещё в 1182 году Андроником, снова стала популярной при Исааке. Это можно объяснить тем, что при Комнинах Византия смогла восстановить позиции на мировой арене, а также добиться внутренней стабильности.

Первый самозванец был родом из Константинополя. Позже он появился в долине Меандра, откуда переправился ко двору султана Кылыч-Арслана II. От государя ромей вместе с дарами получил специальную грамоту — мусурий — и с её помощью смог собрать 8-тысячное войско[20].

...на возвратном пути в Армалу Лже-Алексей остановился однажды в замке Писсе, пил здесь весьма много, и когда уснул от опьянения, то один священник собственным его мечом отрубил ему голову. Севастократор Алексей, вглядевшись пристально в представленную ему голову самозванца и похлыстав конским бичом её золотистые волосы, сказал: «Не без всякого же основания этому человеку сдавались города!»[20]

После этого самозванец начал наступление в Меандре, где захватывал города и поджигал крестьянские гумна, за что получил прозвище Гумножёг. Фигура «Алексея» стала весьма популярной в народе, да и знать начинала признавать его права на столичный престол.

Брат Исаака Ангела — севастократор Алексей — решил избегать активных боевых действий, стремясь сохранить контроль над оставшимися владениями. Лишь случайная смерть бунтовщика на время окончила восстание, однако спустя несколько дней в Пафлагонии появился новый Алексей II. Его армию разбил конюший императора — Феодор Хумн, позже убивший «царевича»[20].

Внутренняя политика

Для начала Исаак освободил всех политических противников Комнина, которым было возвращено изъятое имущество, а также выплачены денежные компенсации. Также были отменены телесные наказания, что вызвало восторг у простого народа. Однако сыновья Андроника — Иоанн и Мануил — были схвачены и ослеплены, хотя последний выступал против отцовского террора[12].

Исаак сразу отменил все законы, принятые его предшественником. А к ним относились и весьма прогрессивные меры: отмена берегового права, улучшившая ситуацию в торговле, а также антикоррупционные меры. Этим Ангел получил поддержку знати и ненависть простого народа, а также упустил последнюю возможность адаптировать административную и экономическую систему Византии к реалиям XII века[25].

В 1187 году Ангел подтвердил привилегии купцов Венецианской республики, одновременно оформив договор об оборонительном и наступательном союзе. Кроме этого, в 1189 году он подписал соглашение о возмещении убытков гражданам «Светлейшей», причинённых Мануилом Комниным. По этому соглашению, Исаак обязывался выплачивать 2 кентария золота за год (общая сумма убытков составляла 14 кентинариев, Андроник отдал 1). Император покровительствовал и другим итальянским купцам: в 1192 году он подтвердил привилегии граждан Генуи и Пизы[1].

Религиозная политика

Исаак Ангел активно участвовал в деятельности православной церкви. За своё правление он успел сместить нескольких константинопольских патриархов, при этом в вопросе выбора преемников правитель искусно манипулировал клира и священослужителей. Басилевс считал себя главой земной церкви, а свою власть, как и церковную — божественной[26].

В 1186 году Исаак написал послание армянскому католикосу Иоанну IV. В документе император высказал предложение об объединении двух церквей, а также проанализировал существовавшие догматические расхождения, доказав правоту Константинопольского патриархата. Однако католикос заключил унию с римским папством[27].

10 сентября 1187 года был созван синод, на котором митрополит Кизика Иоанн указал на нарушения в процедуре избрания епископов. В итоге был признан факт неканоничности избрания некоторых архиереев, и в дальнейшем было решено производить их избрание всеми присутствующими в Константинополе епископами[28].

Также он использовал церковную посуду в качестве кубков и рукомойников, а из окладов делал цепи и украшения. На замечания он говорил о том, что: …царям всё позволительно делать, и между Богом и императором в управлении земными делами отнюдь нет такого несоединимого и несъютимого расстояния, как между утверждением и отрицанием[20].

Свержение

В марте 1195 года Исаак во главе сильной армии отправился в поход против болгар, ранее успевших разбить его полководцев — Алексея Гида и Василия Ватаца. Он основательно подготовился к военным действиям: в походе участвовал венгерский вспомогательный отряд, также было взято золото для обеспечения потребностей войска. В городе Рожосто басилевс посетил местного юродивого Васильюшку, который при встрече с правителем «начал палкою, которую носил в руках, скоблить царский портрет, нарисованный красками на стене его молельной хижины, стараясь выцарапать ему глаза, и несколько раз покушался выхватить у императора шляпу и бросить её на пол». Окружение Исаака посчитало это плохой приметой, хотя он не воспринял прошедшее событие всерьёз[20].

Прибыв в Кипселы, басилевс решил дождаться отставших отрядов. Находясь 8 апреля на охоте, Исаак узнал о провозглашении знатью нового императора — его брата Алексея. За бывшим правителем были отправлены преследователи, настигшие его во Фракии. Ангела ослепили, после чего отправили в столичную тюрьму[29].

Возвращение на престол

Ослепив своего младшего брата, Алексей III Ангел пощадил его сына. Племянник проживал в Константинополе, но в марте 1202 года бежал оттуда с помощью воспитателя. Покинув родину, Ангел отправился в Германию, чей правитель Филипп Швабский был женат на его сестре Ангелине. Посетив немецкий и папский дворы, царевич смог найти поддержку только у участников Четвёртого крестового похода[2].

В то время как юноша находился там, все знатные бароны и дож Венеции также собрались в палатке маркиза; и они судили и рядили о том о сём и в конце концов спросили у юноши, что он сделает для них, если они поставят его императором и возложат на него в Константинополе корону; и он ответил им, что сделает всё, чего бы они ни пожелали[8].

Согласно договору, крестоносцы наняли у торговой республики транспорт на 4500 рыцарей, 9000 оруженосцев и 20 000 пехотинцев, но в итоге набралась только треть от названного количества. Имея существенный долг перед Венецией, воинам Христа по её указке пришлось разграбить город Задар, из-за чего они были отлучены от церкви[30].

В этот момент их и настиг Алексей, который попросил восстановить его вместе с отцом на византийском престоле. В обмен Ангел обещал выплатить 200 000 марок, помочь флотом и отрядом в 10 000 воинов в завоевании Египта и содержать 500 солдат в Святой Земле, а также подчинить византийскую церковь Святому Престолу. Это предложение понравилось как крестоносцам, так и венецианцам, и европейский флот отправился к Константинополю[2].

В конце июня 1203 года европейцы прибыли к столице Византии. Алексей III не собирался уступать свой престол и, собрав 70 000 воинов, решил отсидеться за городскими стенами. Европейцы смогли захватить Галатскую башню и разломать цепь, закрывавшую проход в бухту Золотой Рог. В июле гарнизон совершил удачную вылазку, но басилевс не воспользовался её итогами[31].

Вызвав своими действиями волну народного недовольства, 18 июля Алексей III бежал из столицы в Адрианополь, забрав с собой 10 кентинариев золота и дочь[32].

Свержение Ангелов. Смерть

19 июля 1203 года Исаак был освобождён горожанами из темницы и переведён во дворец, и 1 августа Алексей и его отец были провозглашены соправителями. Но отношения с европейцами начали быстро ухудшаться. В августе 1203 года крестоносцы отправились грабить мусульманский квартал, из-за этого начались стычки с городскими дружинниками. В итоге разгорелся пожар, за два дня нанёсший серьёзный урон ремесленным кварталам, ипподрому и Большому дворцу[2].

К осени правительству удалось собрать 100 000 марок. Это было сделано за счёт конфискации имущества сторонников Алексея III, переплавки украшений и изъятия церковной утвари. Деньги не удовлетворили европейцев, и был подписан договор, по которому они оставались ещё на год, дожидаясь выплаты всей суммы[31].

Но к этому времени знать и простой народ ненавидели Ангелов из-за присутствия крестоносцев. 25 января 1204 года в соборе Святой Софии оба соправителя были низложены, а новым государем стал Алексей Дука Мурзуфл. Узнав об этом, Алексей IV приготовился ввести войска латинян в свой дворец, но был пленён и убит новым императором. Исаак умер в конце января, не выдержав известия о гибели сына[2].

Личность

Но то ли еще толковал царь! Он говорил, что оснуёт всемирную монархию, выжмет сок из всех народов, сам пойдёт в Палестину, освободит её и приобретёт славу ливанову, а измаильтян оттеснит за реку Евфрат, возьмёт в плен и вообще разгонит всех язычников[20].

Исаак Ангел являлся весьма посредственным человеком, лишённым военных и управленческих талантов, и из-за этого его правление никоим образом не улучшило положение Византии. Обладатель непростого характера, Ангел мог весьма жёстко обойтись со своими политическими противниками. В то же время император прославился своим меценатством, при нём открывались новые больницы и гостиницы, происходило активное строительство в столице[22].

Исаак не был обременён наличием морали и ради собственных целей был готов пойти на любые поступки. В отличие от Андроника, он не желал бороться со взяточничеством и коррупцией, за счёт которых двор нового басилевса жил в расточительной роскоши[29].

Семья

Кем была супруга Исаака, неизвестно, но её имя — Ирина — было указано в некрологе Шпайерского собора, где была похоронена их дочь Ирина. Существует версия, что жена Ангела — представительница рода Палеологов или иностранка[33][34]. Их третий ребёнок родился в 1182 или 1183 годах и умер к 1185 году, когда Исаак развёлся.

Дети:

От второй жены — Маргриты Венгерской (принявшей православное имя «Мария») — Исаак получил двух сыновей:

  • Иоанн Ангел (1193—1259). Бежал на родину матери, где в качестве вассала короля Венгрии Белы IV правил Сремом и Бачем (1227—42);
  • Мануил Ангел (род. после 1195 — ум. 1212).

Исаак II Ангел в литературе

Напишите отзыв о статье "Исаак II Ангел"

Примечания

  1. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Сказкин Ф. И. [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000048/st026.shtml Глава 14. Внешнеполитическое положение Византии в конце XII в. Четвёртый крестовый поход и захват Константинополя] // История Византии. — М., 1967. — Т. 2.
  2. ↑ 1 2 3 4 5 Дашков С. Б. [www.sedmitza.ru/text/434565.html Алексей IV Ангел] // Императоры Византии. — М., 1997.
  3. ↑ 1 2 3 4 5 Успенский Ф. И. [rikonti-khalsivar.narod.ru/Usp4.15.htm Глава XV: Последние Комнины. Начало реакции] // История Византийской Империи. — М., 2005.
  4. ↑ Юревич О. Андроник I Комнин. — СПб., 2004. — С. 114.
  5. ↑ 1 2 Никита Хониат. [www.hrono.ru/libris/lib_n/niketas118.html Царствование Алексея Порфирородного, сына царя Мануила] // История, начинающаяся с царствования Иоанна Комнина.
  6. ↑ Норвич Дж. История Византии. — М., 2010. — С. 413—414.
  7. ↑ 1 2 Никита Хониат. [www.hrono.ru/libris/lib_n/niketas119.html Царствование Андроника Комнина. Книга 1] // История, начинающаяся с царствования Иоанна Комнина.
  8. ↑ 1 2 3 Робер де Клари. Завоевание Константинополя. — М., 1986.
  9. ↑ Дашков С. Б. [www.sedmitza.ru/text/434556.html Андроник I Комнин] // Императоры Византии. — М., 1997.
  10. ↑ 1 2 3 4 Никита Хониат. [www.hrono.ru/libris/lib_n/niketas120.html Царствование Андроника Комнина. Книга 2] // История, начинающаяся с царствования Иоанна Комнина.
  11. ↑ Юревич О. Андроник I Комнин. — СПб., 2004. — С. 158—159.
  12. ↑ 1 2 3 4 5 Никита Хониат. [www.hrono.ru/libris/lib_n/niketas201.html Царствование Исаака Ангела. Книга 1] // История, начинающаяся с царствования Иоанна Комнина.
  13. ↑ 1 2 Норвич Дж. История Византии. — М., 2010. — С. 420—421.
  14. ↑ 1 2 Успенский Ф. И. [rikonti-khalsivar.narod.ru/Usp4.17.htm Глава II: Третий крестовый поход. Фридрих I и славяне] // История Византийской Империи. — М., 2005.
  15. ↑ 1 2 3 Успенский Ф. И. [rikonti-khalsivar.narod.ru/Usp4.16.htm Глава I: Норманнский поход. Начальный период движения в Болгарии] // История Византийской Империи. — М., 2005.
  16. ↑ Литаврин Г. Болгария и Византия в XI—XII вв. — М., 1960. — С. 445—447.
  17. ↑ 1 2 3 Никита Хониат. [www.hrono.ru/libris/lib_n/niketas202.html Царствование Исаака Ангела. Книга 2] // История, начинающаяся с царствования Иоанна Комнина.
  18. ↑ Литаврин Г. Болгария и Византия в XI—XII вв. — М., 1960. — С. 462—463.
  19. ↑ 1 2 Успенский Ф. И. [molodezh.mrezha.ru/books/Uspenskiy_tom3_11-15_vek.txt Глава III: Освободительное движение на Балканском полуострове. Сербы и болгаре] // История Византийской Империи. — М., 2005.
  20. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Никита Хониат. [www.hrono.ru/libris/lib_n/niketas203.html Царствование Исаака Ангела. Книга 3] // История, начинающаяся с царствования Иоанна Комнина.
  21. ↑ 1 2 Оболенский Дм. Византийское содружество наций. — М., 1998. — С. 173.
  22. ↑ 1 2 Дашков С. Б. [www.sedmitza.ru/text/434559.html Исаак II Ангел] // Императоры Византии. — М., 1997.
  23. ↑ Сюзюмов М. Я. [www.vremennik.biz/BB%2012%20%281957%29 Внутренняя политика Андроника Комнина и разгром пригородов Константинополя в 1187 году] // Византийский Временник. — 1957. — № 12. — С. 70.
  24. ↑ Сюзюмов М. Я. [www.vremennik.biz/BB%2012%20%281957%29 Внутренняя политика Андроника Комнина и разгром пригородов Константинополя в 1187 году] // Византийский Временник. — 1957. — № 12. — С. 70—72.
  25. ↑ Сюзюмов М. Я. [www.vremennik.biz/BB%2012%20%281957%29 Внутренняя политика Андроника Комнина и разгром пригородов Константинополя в 1187 году] // Византийский Временник. — 1957. — № 12. — С. 69.
  26. ↑ Васильев А. А. [www.hrono.ru/libris/lib_we/vaa216.html#vaa216para13 Глава 13. Внутреннее состояние империи в эпоху Комнинов и Ангелов] // История Византийской Империи. — М., 2000.
  27. ↑ Величко А. М. История Византийских императоров. — Т. 4. — C. 603—604.
  28. ↑ Величко А. М. История Византийских императоров. — Т. 4. — C. 601.
  29. ↑ 1 2 Васильев А. А. [www.hrono.ru/libris/lib_we/vaa214.html#vaa214para07 Глава 8. Внешняя политика времени Ангелов] // История Византийской Империи. — М., 2000.
  30. ↑ Норвич Дж. История Византии. — М., 2010. — С. 424—426.
  31. ↑ 1 2 Успенский Ф. И. [molodezh.mrezha.ru/books/Uspenskiy_tom3_11-15_vek.txt Глава IV: Четвёртый крестовый поход] // История Византийской Империи. — М., 2005.
  32. ↑ Дашков С. Б. [www.sedmitza.ru/text/434562.html Алексей III Ангел] // Императоры Византии. — М., 1997.
  33. ↑ [archiver.rootsweb.com/th/read/GEN-MEDIEVAL/2006-12/1166067058 RootsWeb: GEN-MEDIEVAL-L first wife of Isaac II, Byzantine emperor]
  34. ↑ [archiver.rootsweb.com/th/read/GEN-MEDIEVAL/2006-12/1166234429 RootsWeb: GEN-MEDIEVAL-L Re: first wife of Isaac II, Byzantine emperor]

Источники и литература

Источники

  • Робер де Клари. [militera.lib.ru/h/declari/01.html Завоевание Константинополя]. — М.: Наука, 1986. — 176 с.
  • Никита Хониат. [www.hrono.ru/libris/lib_n/niketas100.html История, начинающаяся с царствования Иоанна Комнина].

Литература

  • Васильев А. А. [www.hrono.ru/libris/lib_we/vaa214.html#vaa214para07 История Византийской империи]. — М.: Алетейя, 2000. — Т. 2. — ISBN 978-5-403-01726-8.
  • Величко А. М. История византийских императоров в 5 томах. — М.: ФИВ, 2010. — Т. 4. — 800 с. — ISBN 978-5-91399-019-8.
  • Дашков С. Б. [www.sedmitza.ru/text/434559.html Исаак II Ангел] // Императоры Византии. — М.: Красная площадь, 1997. — 558 с. — ISBN 5-87305-002-3.
  • Литаврин Г. Г. Болгария и Византия в XI—XII вв. — М.: Академии Наук СССР, 1960.
  • Норвич Дж. История Византии. — М.: АСТ, 2010. — 542 с. — ISBN 9-78-517-050648.
  • Оболенский Дм. Византийское содружество наций. — М.: Янус-К, 1998. — ISBN 5-86-218273-X.
  • Сказкин С. Д. [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000048/index.shtml История Византии. В 3 т]. — М.: Наука, 1967. — Т. 2. — ISBN 978-5-403-01726-8.
  • Сюзюмов М. Я. [www.vremennik.biz/BB%2012%20%281957%29 Внутренняя политика Андроника Комнина и разгром пригородов Константинополя в 1187 году ] // Византийский Временник. — 1957. — № 12. — С. 58—74.
  • Успенский Ф. И. [rikonti-khalsivar.narod.ru/Usp4.0.htm Отдел VII. Расчленение империи] // История Византийской империи. В 5 т. — М.: АСТ, Астрель, 2005. — Т. 4. — ISBN 5-271-03856-4.
  • Юревич О. Андроник I Комнин. — СПб.: Евразия, 2004. — 250 с. — ISBN 5-8071- 0150-2.

Отрывок, характеризующий Исаак II Ангел

Старый князь неторопливо одевался в кабинете, хмурясь и обдумывая то, что ему делать. Приезд этих гостей сердил его. «Что мне князь Василий и его сынок? Князь Василий хвастунишка, пустой, ну и сын хорош должен быть», ворчал он про себя. Его сердило то, что приезд этих гостей поднимал в его душе нерешенный, постоянно заглушаемый вопрос, – вопрос, насчет которого старый князь всегда сам себя обманывал. Вопрос состоял в том, решится ли он когда либо расстаться с княжной Марьей и отдать ее мужу. Князь никогда прямо не решался задавать себе этот вопрос, зная вперед, что он ответил бы по справедливости, а справедливость противоречила больше чем чувству, а всей возможности его жизни. Жизнь без княжны Марьи князю Николаю Андреевичу, несмотря на то, что он, казалось, мало дорожил ею, была немыслима. «И к чему ей выходить замуж? – думал он, – наверно, быть несчастной. Вон Лиза за Андреем (лучше мужа теперь, кажется, трудно найти), а разве она довольна своей судьбой? И кто ее возьмет из любви? Дурна, неловка. Возьмут за связи, за богатство. И разве не живут в девках? Еще счастливее!» Так думал, одеваясь, князь Николай Андреевич, а вместе с тем всё откладываемый вопрос требовал немедленного решения. Князь Василий привез своего сына, очевидно, с намерением сделать предложение и, вероятно, нынче или завтра потребует прямого ответа. Имя, положение в свете приличное. «Что ж, я не прочь, – говорил сам себе князь, – но пусть он будет стоить ее. Вот это то мы и посмотрим».
– Это то мы и посмотрим, – проговорил он вслух. – Это то мы и посмотрим.
И он, как всегда, бодрыми шагами вошел в гостиную, быстро окинул глазами всех, заметил и перемену платья маленькой княгини, и ленточку Bourienne, и уродливую прическу княжны Марьи, и улыбки Bourienne и Анатоля, и одиночество своей княжны в общем разговоре. «Убралась, как дура! – подумал он, злобно взглянув на дочь. – Стыда нет: а он ее и знать не хочет!»
Он подошел к князю Василью.
– Ну, здравствуй, здравствуй; рад видеть.
– Для мила дружка семь верст не околица, – заговорил князь Василий, как всегда, быстро, самоуверенно и фамильярно. – Вот мой второй, прошу любить и жаловать.
Князь Николай Андреевич оглядел Анатоля. – Молодец, молодец! – сказал он, – ну, поди поцелуй, – и он подставил ему щеку.
Анатоль поцеловал старика и любопытно и совершенно спокойно смотрел на него, ожидая, скоро ли произойдет от него обещанное отцом чудацкое.
Князь Николай Андреевич сел на свое обычное место в угол дивана, подвинул к себе кресло для князя Василья, указал на него и стал расспрашивать о политических делах и новостях. Он слушал как будто со вниманием рассказ князя Василья, но беспрестанно взглядывал на княжну Марью.
– Так уж из Потсдама пишут? – повторил он последние слова князя Василья и вдруг, встав, подошел к дочери.
– Это ты для гостей так убралась, а? – сказал он. – Хороша, очень хороша. Ты при гостях причесана по новому, а я при гостях тебе говорю, что вперед не смей ты переодеваться без моего спроса.
– Это я, mon pиre, [батюшка,] виновата, – краснея, заступилась маленькая княгиня.
– Вам полная воля с, – сказал князь Николай Андреевич, расшаркиваясь перед невесткой, – а ей уродовать себя нечего – и так дурна.
И он опять сел на место, не обращая более внимания на до слез доведенную дочь.
– Напротив, эта прическа очень идет княжне, – сказал князь Василий.
– Ну, батюшка, молодой князь, как его зовут? – сказал князь Николай Андреевич, обращаясь к Анатолию, – поди сюда, поговорим, познакомимся.
«Вот когда начинается потеха», подумал Анатоль и с улыбкой подсел к старому князю.
– Ну, вот что: вы, мой милый, говорят, за границей воспитывались. Не так, как нас с твоим отцом дьячок грамоте учил. Скажите мне, мой милый, вы теперь служите в конной гвардии? – спросил старик, близко и пристально глядя на Анатоля.
– Нет, я перешел в армию, – отвечал Анатоль, едва удерживаясь от смеха.
– А! хорошее дело. Что ж, хотите, мой милый, послужить царю и отечеству? Время военное. Такому молодцу служить надо, служить надо. Что ж, во фронте?
– Нет, князь. Полк наш выступил. А я числюсь. При чем я числюсь, папа? – обратился Анатоль со смехом к отцу.
– Славно служит, славно. При чем я числюсь! Ха ха ха! – засмеялся князь Николай Андреевич.
И Анатоль засмеялся еще громче. Вдруг князь Николай Андреевич нахмурился.
– Ну, ступай, – сказал он Анатолю.
Анатоль с улыбкой подошел опять к дамам.
– Ведь ты их там за границей воспитывал, князь Василий? А? – обратился старый князь к князю Василью.
– Я делал, что мог; и я вам скажу, что тамошнее воспитание гораздо лучше нашего.
– Да, нынче всё другое, всё по новому. Молодец малый! молодец! Ну, пойдем ко мне.
Он взял князя Василья под руку и повел в кабинет.
Князь Василий, оставшись один на один с князем, тотчас же объявил ему о своем желании и надеждах.
– Что ж ты думаешь, – сердито сказал старый князь, – что я ее держу, не могу расстаться? Вообразят себе! – проговорил он сердито. – Мне хоть завтра! Только скажу тебе, что я своего зятя знать хочу лучше. Ты знаешь мои правила: всё открыто! Я завтра при тебе спрошу: хочет она, тогда пусть он поживет. Пускай поживет, я посмотрю. – Князь фыркнул.
– Пускай выходит, мне всё равно, – закричал он тем пронзительным голосом, которым он кричал при прощаньи с сыном.
– Я вам прямо скажу, – сказал князь Василий тоном хитрого человека, убедившегося в ненужности хитрить перед проницательностью собеседника. – Вы ведь насквозь людей видите. Анатоль не гений, но честный, добрый малый, прекрасный сын и родной.
– Ну, ну, хорошо, увидим.
Как оно всегда бывает для одиноких женщин, долго проживших без мужского общества, при появлении Анатоля все три женщины в доме князя Николая Андреевича одинаково почувствовали, что жизнь их была не жизнью до этого времени. Сила мыслить, чувствовать, наблюдать мгновенно удесятерилась во всех их, и как будто до сих пор происходившая во мраке, их жизнь вдруг осветилась новым, полным значения светом.
Княжна Марья вовсе не думала и не помнила о своем лице и прическе. Красивое, открытое лицо человека, который, может быть, будет ее мужем, поглощало всё ее внимание. Он ей казался добр, храбр, решителен, мужествен и великодушен. Она была убеждена в этом. Тысячи мечтаний о будущей семейной жизни беспрестанно возникали в ее воображении. Она отгоняла и старалась скрыть их.
«Но не слишком ли я холодна с ним? – думала княжна Марья. – Я стараюсь сдерживать себя, потому что в глубине души чувствую себя к нему уже слишком близкою; но ведь он не знает всего того, что я о нем думаю, и может вообразить себе, что он мне неприятен».
И княжна Марья старалась и не умела быть любезной с новым гостем. «La pauvre fille! Elle est diablement laide», [Бедная девушка, она дьявольски дурна собою,] думал про нее Анатоль.
M lle Bourienne, взведенная тоже приездом Анатоля на высокую степень возбуждения, думала в другом роде. Конечно, красивая молодая девушка без определенного положения в свете, без родных и друзей и даже родины не думала посвятить свою жизнь услугам князю Николаю Андреевичу, чтению ему книг и дружбе к княжне Марье. M lle Bourienne давно ждала того русского князя, который сразу сумеет оценить ее превосходство над русскими, дурными, дурно одетыми, неловкими княжнами, влюбится в нее и увезет ее; и вот этот русский князь, наконец, приехал. У m lle Bourienne была история, слышанная ею от тетки, доконченная ею самой, которую она любила повторять в своем воображении. Это была история о том, как соблазненной девушке представлялась ее бедная мать, sa pauvre mere, и упрекала ее за то, что она без брака отдалась мужчине. M lle Bourienne часто трогалась до слез, в воображении своем рассказывая ему , соблазнителю, эту историю. Теперь этот он , настоящий русский князь, явился. Он увезет ее, потом явится ma pauvre mere, и он женится на ней. Так складывалась в голове m lle Bourienne вся ее будущая история, в самое то время как она разговаривала с ним о Париже. Не расчеты руководили m lle Bourienne (она даже ни минуты не обдумывала того, что ей делать), но всё это уже давно было готово в ней и теперь только сгруппировалось около появившегося Анатоля, которому она желала и старалась, как можно больше, нравиться.
Маленькая княгиня, как старая полковая лошадь, услыхав звук трубы, бессознательно и забывая свое положение, готовилась к привычному галопу кокетства, без всякой задней мысли или борьбы, а с наивным, легкомысленным весельем.
Несмотря на то, что Анатоль в женском обществе ставил себя обыкновенно в положение человека, которому надоедала беготня за ним женщин, он чувствовал тщеславное удовольствие, видя свое влияние на этих трех женщин. Кроме того он начинал испытывать к хорошенькой и вызывающей Bourienne то страстное, зверское чувство, которое на него находило с чрезвычайной быстротой и побуждало его к самым грубым и смелым поступкам.
Общество после чаю перешло в диванную, и княжну попросили поиграть на клавикордах. Анатоль облокотился перед ней подле m lle Bourienne, и глаза его, смеясь и радуясь, смотрели на княжну Марью. Княжна Марья с мучительным и радостным волнением чувствовала на себе его взгляд. Любимая соната переносила ее в самый задушевно поэтический мир, а чувствуемый на себе взгляд придавал этому миру еще большую поэтичность. Взгляд же Анатоля, хотя и был устремлен на нее, относился не к ней, а к движениям ножки m lle Bourienne, которую он в это время трогал своею ногою под фортепиано. M lle Bourienne смотрела тоже на княжну, и в ее прекрасных глазах было тоже новое для княжны Марьи выражение испуганной радости и надежды.
«Как она меня любит! – думала княжна Марья. – Как я счастлива теперь и как могу быть счастлива с таким другом и таким мужем! Неужели мужем?» думала она, не смея взглянуть на его лицо, чувствуя всё тот же взгляд, устремленный на себя.
Ввечеру, когда после ужина стали расходиться, Анатоль поцеловал руку княжны. Она сама не знала, как у ней достало смелости, но она прямо взглянула на приблизившееся к ее близоруким глазам прекрасное лицо. После княжны он подошел к руке m lle Bourienne (это было неприлично, но он делал всё так уверенно и просто), и m lle Bourienne вспыхнула и испуганно взглянула на княжну.
«Quelle delicatesse» [Какая деликатность,] – подумала княжна. – Неужели Ame (так звали m lle Bourienne) думает, что я могу ревновать ее и не ценить ее чистую нежность и преданность ко мне. – Она подошла к m lle Bourienne и крепко ее поцеловала. Анатоль подошел к руке маленькой княгини.
– Non, non, non! Quand votre pere m'ecrira, que vous vous conduisez bien, je vous donnerai ma main a baiser. Pas avant. [Нет, нет, нет! Когда отец ваш напишет мне, что вы себя ведете хорошо, тогда я дам вам поцеловать руку. Не прежде.] – И, подняв пальчик и улыбаясь, она вышла из комнаты.


Все разошлись, и, кроме Анатоля, который заснул тотчас же, как лег на постель, никто долго не спал эту ночь.
«Неужели он мой муж, именно этот чужой, красивый, добрый мужчина; главное – добрый», думала княжна Марья, и страх, который почти никогда не приходил к ней, нашел на нее. Она боялась оглянуться; ей чудилось, что кто то стоит тут за ширмами, в темном углу. И этот кто то был он – дьявол, и он – этот мужчина с белым лбом, черными бровями и румяным ртом.
Она позвонила горничную и попросила ее лечь в ее комнате.
M lle Bourienne в этот вечер долго ходила по зимнему саду, тщетно ожидая кого то и то улыбаясь кому то, то до слез трогаясь воображаемыми словами рauvre mere, упрекающей ее за ее падение.
Маленькая княгиня ворчала на горничную за то, что постель была нехороша. Нельзя было ей лечь ни на бок, ни на грудь. Всё было тяжело и неловко. Живот ее мешал ей. Он мешал ей больше, чем когда нибудь, именно нынче, потому что присутствие Анатоля перенесло ее живее в другое время, когда этого не было и ей было всё легко и весело. Она сидела в кофточке и чепце на кресле. Катя, сонная и с спутанной косой, в третий раз перебивала и переворачивала тяжелую перину, что то приговаривая.
– Я тебе говорила, что всё буграми и ямами, – твердила маленькая княгиня, – я бы сама рада была заснуть, стало быть, я не виновата, – и голос ее задрожал, как у собирающегося плакать ребенка.
Старый князь тоже не спал. Тихон сквозь сон слышал, как он сердито шагал и фыркал носом. Старому князю казалось, что он был оскорблен за свою дочь. Оскорбление самое больное, потому что оно относилось не к нему, а к другому, к дочери, которую он любит больше себя. Он сказал себе, что он передумает всё это дело и найдет то, что справедливо и должно сделать, но вместо того он только больше раздражал себя.
«Первый встречный показался – и отец и всё забыто, и бежит кверху, причесывается и хвостом виляет, и сама на себя не похожа! Рада бросить отца! И знала, что я замечу. Фр… фр… фр… И разве я не вижу, что этот дурень смотрит только на Бурьенку (надо ее прогнать)! И как гордости настолько нет, чтобы понять это! Хоть не для себя, коли нет гордости, так для меня, по крайней мере. Надо ей показать, что этот болван об ней и не думает, а только смотрит на Bourienne. Нет у ней гордости, но я покажу ей это»…
Сказав дочери, что она заблуждается, что Анатоль намерен ухаживать за Bourienne, старый князь знал, что он раздражит самолюбие княжны Марьи, и его дело (желание не разлучаться с дочерью) будет выиграно, и потому успокоился на этом. Он кликнул Тихона и стал раздеваться.
«И чорт их принес! – думал он в то время, как Тихон накрывал ночной рубашкой его сухое, старческое тело, обросшее на груди седыми волосами. – Я их не звал. Приехали расстраивать мою жизнь. И немного ее осталось».
– К чорту! – проговорил он в то время, как голова его еще была покрыта рубашкой.
Тихон знал привычку князя иногда вслух выражать свои мысли, а потому с неизменным лицом встретил вопросительно сердитый взгляд лица, появившегося из под рубашки.
– Легли? – спросил князь.
Тихон, как и все хорошие лакеи, знал чутьем направление мыслей барина. Он угадал, что спрашивали о князе Василье с сыном.
– Изволили лечь и огонь потушили, ваше сиятельство.
– Не за чем, не за чем… – быстро проговорил князь и, всунув ноги в туфли и руки в халат, пошел к дивану, на котором он спал.
Несмотря на то, что между Анатолем и m lle Bourienne ничего не было сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа, до появления pauvre mere, поняли, что им нужно много сказать друг другу тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В то время как княжна прошла в обычный час к отцу, m lle Bourienne сошлась с Анатолем в зимнем саду.
Княжна Марья подходила в этот день с особенным трепетом к двери кабинета. Ей казалось, что не только все знают, что нынче совершится решение ее судьбы, но что и знают то, что она об этом думает. Она читала это выражение в лице Тихона и в лице камердинера князя Василья, который с горячей водой встретился в коридоре и низко поклонился ей.
Старый князь в это утро был чрезвычайно ласков и старателен в своем обращении с дочерью. Это выражение старательности хорошо знала княжна Марья. Это было то выражение, которое бывало на его лице в те минуты, когда сухие руки его сжимались в кулак от досады за то, что княжна Марья не понимала арифметической задачи, и он, вставая, отходил от нее и тихим голосом повторял несколько раз одни и те же слова.
Он тотчас же приступил к делу и начал разговор, говоря «вы».
– Мне сделали пропозицию насчет вас, – сказал он, неестественно улыбаясь. – Вы, я думаю, догадались, – продолжал он, – что князь Василий приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему то князь Николай Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне вчера сделали пропозицию насчет вас. А так как вы знаете мои правила, я отнесся к вам.
– Как мне вас понимать, mon pere? – проговорила княжна, бледнея и краснея.
– Как понимать! – сердито крикнул отец. – Князь Василий находит тебя по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!… А я у тебя спрашиваю.
– Я не знаю, как вы, mon pere, – шопотом проговорила княжна.
– Я? я? что ж я то? меня то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала:
– Я желаю только одного – исполнить вашу волю, – сказала она, – но ежели бы мое желание нужно было выразить…
Она не успела договорить. Князь перебил ее.
– И прекрасно, – закричал он. – Он тебя возьмет с приданным, да кстати захватит m lle Bourienne. Та будет женой, а ты…
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
– Ну, ну, шучу, шучу, – сказал он. – Помни одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
– Да я не знаю… mon pere.
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.
«Кто тут? Зачем? Подождите!» как будто говорило лицо Анатоля. Княжна Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m lle Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем, и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m lla Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m lle Bourienne.
– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.


12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир , [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.
Они полгода не видались почти; и в том возрасте, когда молодые люди делают первые шаги на пути жизни, оба нашли друг в друге огромные перемены, совершенно новые отражения тех обществ, в которых они сделали свои первые шаги жизни. Оба много переменились с своего последнего свидания и оба хотели поскорее выказать друг другу происшедшие в них перемены.
– Ах вы, полотеры проклятые! Чистенькие, свеженькие, точно с гулянья, не то, что мы грешные, армейщина, – говорил Ростов с новыми для Бориса баритонными звуками в голосе и армейскими ухватками, указывая на свои забрызганные грязью рейтузы.
Хозяйка немка высунулась из двери на громкий голос Ростова.
– Что, хорошенькая? – сказал он, подмигнув.
– Что ты так кричишь! Ты их напугаешь, – сказал Борис. – А я тебя не ждал нынче, – прибавил он. – Я вчера, только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта Кутузовского – Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелен? – спросил Борис.
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Исаак_II_Ангел&oldid=78421228»