Гликман, Исаак Давыдович

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Исаак Гликман»)
Перейти к: навигация, поиск
Исаак Давыдович Гликман
Исаак Давидович Гликман
Научная сфера:

Театроведение

Учёное звание:

профессор

Альма-матер:

Ленинградский государственный университет

Исаак Давыдович Гликман (Давидович; 1911—2003) — российский литературовед, театровед, либреттист, сценарист, преподаватель Санкт-Петербургской консерватории, профессор. Близкий друг Дмитрия Шостаковича, брат Гавриила Гликмана.





Биография

Исаак Давыдович Гликман родился 11 января 1911 года в Витебске, в семье актёра и драматурга Д. И. Гликмана и его жены Фани Борисовны[1], в которой было ещё два сына: Соломон, погибший на фронте в Великую Отечественную войну и Гавриил (род. в 1913 году), ставший выдающимся художником и скульптором.

По совету В. Э. Мейерхольда поступил на филологический факультет Ленинградского университета, где его научным руководителем был В. Ф. Шишмарёв. В Ленинградском Техникуме сценических искусств был учеником И. И. Соллертинского.

В начале 1930-х годов начинает публиковаться в различных периодических изданиях Ленинграда в качестве театрального обозревателя — деятельность, продолжавшаяся несколько десятилетий. Позднее, по приглашению И. И. Соллертинского, художественного руководителя Ленинградской Филармонии, заведовал культмассовым отделом Филармонии. По приглашению ведущих ленинградских режиссёров, в том числе, Л. С. Вивьена и Н. П. Акимова, тесно сотрудничал, в частности, с Театром им. Пушкина и Театром Комедии. Служил также в Ленинградском радиокомитете, создавая т. н. конферансы для музыкальных и театральных передач.

В 1940-е годы он возглавлял литературную часть Малого оперного театра. С.Бенгельсдорф говорит, что тот период творческого подъёма (несмотря на суровое время) Малого театра:

… справедливо назывался творческой лабораторией современных опер. Сотрудничая с композиторами, либреттистами, постановщиками, Гликман помогал рождению новых сценических произведений, вошедших в золотой фонд мирового оперного искусства, и среди них, в первую очередь, «Война и мир» Сергея Прокофьева по одноимённому роману Льва Толстого

Несколько десятилетий Исаак Гликман работал на киностудии «Ленфильм» музыкальным консультантом и редактором, помогал Григорию Козинцеву в работе над фильмами «Гамлет» и «Король Лир» (с музыкой Шостаковича). Состоял членом художественного совета «Ленфильма».

На факультете музыкальной режиссуры, основанном профессором Эммануилом Капланом в Ленинградской консерватории, Исаак Давыдович преподавал предмет «История театра». Все студенты с восторгом отзывались о своем Учителе — профессоре Исааке Гликмане, он преподносил предмет с большим интересом, рассказывал так, что все слушали раскрыв рот его лекции по истории зарубежного и русского театра.

Исаак Гликман — глубокий знаток законов драматургии музыкального театра и кинематографа. Автор переводов с французского языка оперы «Кармен» и оперетты «Перикола». По театральной драматургии Исаак Давыдович написал работы о Мольере, статьи о Карло Гольдони, А. В. Сухово-Кобылине, о драматургии Ж.-Ф. Реньяра («Библиотека драматурга») и монографию «Мейерхольд и музыкальный театр».[2] В числе других работ — вступительные статьи к сборнику рассказов Ф. Брет-Гарта, к сборникам поэзии Николая Языкова, Николая Щербины, Ивана Козлова (две последние — в «Большой библиотеке поэта»), к трилогии А. В. Сухово-Кобылина.

На протяжении четырёх десятилетий И. Д. Гликмана связывала близкая дружба с Д. Д. Шостаковичем. В 1993 г. Гликман опубликовал около 300 сохранившихся писем Шостаковича к нему (1941—1975) с Предисловием и подробными комментариями — «Письма к другу. Дмитрий Шостакович — Исааку Гликману». Публикация книги стала сенсационным событием. Она была переведена на несколько языков и по сей день остаётся одним из важнейших и надёжных в своей неоспоримой достоверности источников для биографов и исследователей творчества Шостаковича во всём мире.

Фильмография

Библиография

  • И.Д.Гликман. «Мольер. Критико-биографический очерк». — «Художественная литература», 1966. — 280 с. — 20 000 экз.
  • И.Д.Гликман. [bookmix.ru/book.phtml?id=329384 «Мейерхольд и музыкальный театр»]. — Санкт-Петербург: «Советский композитор», 1989. — 352 с. — 10 000 экз. — ISBN 5852850934.
  • И.Д.Гликман. [newmuz.narod.ru/st/Shost_Glik01.html «Письма к другу. Дмитрий Шостакович — Исааку Гликману»]. — Москва-Санкт-Петербург: «DSCH» и «Композитор», 1993. — 336 с. — 10 000 экз. — ISBN 5852852317.
  • И.Д.Гликман. [www.lebed.com/2003/art3314.htm «Монологи на Большой Пушкарской»] / редакция и составление А.Избицера. — альманах «Лебедь», 13 апреля 2003. — (№ 319).
  • И.Д.Гликман. [www.stosvet.net/5/izbitser/index3.html «О Ю. В. Свиридове …»] / публикация А.Избицера. — Нью-Йорк: Журнал «Стороны света», 20 февраля 2006. — (№ 5).

Балетные либретто

Автор сценариев, исторический консультант и/или редактор

Фильмы-оперы

фильмы-оперетты

Напишите отзыв о статье "Гликман, Исаак Давыдович"

Ссылки

  • [www.jew.spb.ru/ami/A254/A254-031a.jpg фото: Дмитрий Шостакович и Исаак Гликман]. [www.webcitation.org/67bl39fcj Архивировано из первоисточника 12 мая 2012].
  • [www.kino-teatr.ru/kino/screenwriter/sov/43660/bio// Гликман Исаак Давидович]. на сайте Кино-Театр. [www.webcitation.org/67bl3fvy5 Архивировано из первоисточника 12 мая 2012].
  • [www.lebed.com/2002/art2906.htm А. Избицер: Об Исааке Давидовиче Гликмане]. [www.webcitation.org/67bl5ETvX Архивировано из первоисточника 12 мая 2012].
  • [www.jew.spb.ru/ami/A254/A254-031.htm С.Бенгельсдорф: Слово об учителе]. [www.webcitation.org/67bpl0PQX Архивировано из первоисточника 12 мая 2012].
  • Роман Бродавко. [www.odessitclub.org/publications/almanac/alm_41/alm_41_254-258.pdfh Профессор Гликман](недоступная ссылка — история).

Примечания

  1. [www.jew.spb.ru/ami/A254/A254-031.htm Слово об учителе]. [www.webcitation.org/67bpl0PQX Архивировано из первоисточника 12 мая 2012].
  2. [bookmix.ru/book.phtml?id=329384 Гликман:Мейерхольд и музыкальный театр]. [www.webcitation.org/69KoX077S Архивировано из первоисточника 22 июля 2012].

Отрывок, характеризующий Гликман, Исаак Давыдович

Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.