Дуван, Исаак Эзрович

Исаак Эзрович Дуван
Исаак Эзрович Дуван-Торцов
Дата рождения:	1873(1873)
Место рождения:	Евпатория
Дата смерти:	27 августа 1939(1939-08-27)
Место смерти:	Париж
Профессия:	актёр,театральный режиссёр
Псевдонимы:	Дуван-Торцов
Амплуа:	комик-резонёр
Театр:	Театр Соловцова, Московский Художественный театр

Исаак Эзрович Дуван (Дуван-Торцов; 1873, Евпатория — 27 августа 1939, Париж) — актёр и режиссёр, театральный деятель. По происхождению караим.

Как артист, Исаак Эзрович придерживался лучших традиций русского классического театра и отличался в своей игре большим благородством тона, несмотря на комический и бытовой характер своего репертуара.

Жизненный путь

И. Э. Дуван родился и вырос в известной караимской семье: отец — общественный деятель и филантроп Эзра Исаакович Дуван. Брат — Дуван Семён Эзрович — городской голова Евпатории. Дед — Семён Соломонович Бобович — первый гахам крымских караимов.

Первоначальное образование получил в евпаторийской прогимназии и затем в симферопольской гимназии. В 1896 году окончил юридический факультет Киевского университета, а спустя три года стал старшим кандидатом при киевской судебной палате. Но адвокатская карьера не манила Исаака Эзровича, ибо с ранней молодости его манила сцена.

Театр

Увлечение театром у Исаака Эзровича началось со школьной скамьи. Поступив в университет, участвовал в спектаклях Киевского драматического общества, в течение двух сезонов играл на сцене киевского железнодорожного театра. В 1901 году он был приглашен в драматическую труппу Н. Н. Соловцова, у которого прослужил два сезона в Одессе и Киеве.

В 1904 году Исаак Эзрович снял городской театр в Вильне, одновременно занялся постановкой спектаклей в виленском народном театре. В 1905 году перенёс свою деятельность в Киев, где состоял антрепренёром в театре киевского общества грамотности, а с 1906 года одновременно работал в театре Соловцова.

Работа в Киевском театре

И. Э. Дуван состоял преподавателем в драматической школе киевского общества искусства и литературы. Его амплуа — комик-резонёр. Лучшие и любимые его роли: Городничий («Ревизор» Н. В. Гоголя), Подколесин («Женитьба»), Фамусов («Горе от ума» А. С. Грибоедова), Расплюев («Свадьба Кречинского» А. В. Сухово-Кобылина), большинство героев А. Н. Островского

Работа в Московском Художественном театре

Журналы и газеты («Русские ведомости», «Рампа и жизнь», «Московские ведомости», журнал «Театр и искусство», выходивший в Санкт-Петербурге) сообщали: «В труппу Художественного театра на будущий сезон […] приглашен […] антрепренёр Киевского театра „Соловцов“ г. Дуван-Торцов».

В сезоне 1912—1913 годов И. Э. Дуван-Торцов сыграл несколько ролей: Короткова («Живой труп»), Ступендьева («Провинциалка»), Хлеба («Синяя птица»), Михаила Головина («Царь Фёдор Иоанович»), Беральда («Мнимый больной»), где его партнером был сам патриарх русской сцены К. С. Станиславский.

В 1913 году в театре был восстановлен спектакль «У жизни в лапах» К. Гамсуна. Несколько актёров были введены в новую постановку, в их числе и И. Э. Дуван-Торцов — он исполнял маленькую роль кузена Теодора.

Период жизни в МХТ оказался непродолжительным. В 1914 году Исаак Эзрович завершил свою деятельность в Художественном театре. В. Шверубович, сын актёра Василия Качалова, в своей книге «О старом Художественном театре» так вспоминает о нём:

…И. Э. Дуван-Торцов вступил в труппу МХТ. Играл он очень мало и держал себя чрезвычайно скромно, даже робко. Я помню его в крошечной роли кузена Теодора (У жизни в лапах) и Хлеба (Синяя птица) и во Второй студии, где он в очередь с Аслановым играл в «Зеленом кольце» роль отца Финочки. После революции он каким-то образом оказался в Софии, где его пригласили на должность главного режиссёра драматической труппы.

Решение об уходе из МХТ было непростым. В одном из своих писем, адресованных В. И. Немировичу-Данченко, он замечает:

«Я прекрасно знаю по себе, как тяжело уходить из такого театра, как Ваш, и как много муки надо принять, прежде чем решиться на это… И до сих пор в глубине души непрестанно шевелится сомнение — надо ли было уходить!..»

В том же году Дуван-Торцова пригласили Общим руководителем в Общедоступный драматический театр в Каретном ряду. Будучи Действительным членом Императорского русского театрального общества, он подписал договор с В. П. Суходольским, который открывал с сезона 1914—1915 года в помещении Свободного театра в доме Щукина Драматический театр. Но продлился договор всего 1 год и 4 месяца, затем была II студия Художественного театра, с 1917 года Исаак Эзрович — директор киевского театра «Соловцов».

Эмиграция

В 1919 году И. Э. Дуван выехал в Болгарию, и сыграл главные роли в фильмах «Хозяин жизни», «Хозяин и работник» (1919), «Яшка-скакун» (1919).

В 1920-х годах Дуван-Торцов работал в берлинском театре «Синяя птица» и в «Пражской группе» Московского Художественного театра, преимущественно в качестве режиссёра.

В 1933 году И. Э. Дуван-Торцов вместе с Александром Филипповичем Череповым основали Русский общенародный театр, который разместился в Русском доме. На сцене в основном была представлена классика и патриотические пьесы, а также такие спектакли как «Псиша» Ю. Д. Беляева, «Первая муха» В. А. Крылова. При этом театр обходился без какой-либо помощи.

19 ноября 1933 г. на основной сцене театра Черепова и Дуван-Торцова (в Русском доме имени императора-мученика Николая II) прошла в постановке Дуван-Торцова «Свадьба Кречинского». 20 января 1934 г. Черепов ставил пьесу С.А. Найденова «Дети Ванюшина»; Исаак Эзрович сыграл роль Ванюшина.

Последние годы жизни Дуван-Торцова прошли в Париже.

Примечания

[ru.rodovid.org/wk/Запись:326999 Дуван, Исаак Эзрович] на «Родоводе». Дерево предков и потомков

Литература

• [zarubezhje.narod.ru/texts/Kosik_Mostovye_Belgrada02.htm Косик В. И. Что мне до вас, мостовые Белграда?: Очерки о русской эмиграции в Белграде (1920-1950-е годы)]
• Українське Мистецтво: Біографічний довідник. К., 1997. — С.229.

Отрывок, характеризующий Дуван, Исаак Эзрович

Солдаты французской армии шли убивать русских солдат в Бородинском сражении не вследствие приказания Наполеона, но по собственному желанию. Вся армия: французы, итальянцы, немцы, поляки – голодные, оборванные и измученные походом, – в виду армии, загораживавшей от них Москву, чувствовали, что le vin est tire et qu'il faut le boire. [вино откупорено и надо выпить его.] Ежели бы Наполеон запретил им теперь драться с русскими, они бы его убили и пошли бы драться с русскими, потому что это было им необходимо.
Когда они слушали приказ Наполеона, представлявшего им за их увечья и смерть в утешение слова потомства о том, что и они были в битве под Москвою, они кричали «Vive l'Empereur!» точно так же, как они кричали «Vive l'Empereur!» при виде изображения мальчика, протыкающего земной шар палочкой от бильбоке; точно так же, как бы они кричали «Vive l'Empereur!» при всякой бессмыслице, которую бы им сказали. Им ничего больше не оставалось делать, как кричать «Vive l'Empereur!» и идти драться, чтобы найти пищу и отдых победителей в Москве. Стало быть, не вследствие приказания Наполеона они убивали себе подобных.
И не Наполеон распоряжался ходом сраженья, потому что из диспозиции его ничего не было исполнено и во время сражения он не знал про то, что происходило впереди его. Стало быть, и то, каким образом эти люди убивали друг друга, происходило не по воле Наполеона, а шло независимо от него, по воле сотен тысяч людей, участвовавших в общем деле. Наполеону казалось только, что все дело происходило по воле его. И потому вопрос о том, был ли или не был у Наполеона насморк, не имеет для истории большего интереса, чем вопрос о насморке последнего фурштатского солдата.
Тем более 26 го августа насморк Наполеона не имел значения, что показания писателей о том, будто вследствие насморка Наполеона его диспозиция и распоряжения во время сражения были не так хороши, как прежние, – совершенно несправедливы.
Выписанная здесь диспозиция нисколько не была хуже, а даже лучше всех прежних диспозиций, по которым выигрывались сражения. Мнимые распоряжения во время сражения были тоже не хуже прежних, а точно такие же, как и всегда. Но диспозиция и распоряжения эти кажутся только хуже прежних потому, что Бородинское сражение было первое, которого не выиграл Наполеон. Все самые прекрасные и глубокомысленные диспозиции и распоряжения кажутся очень дурными, и каждый ученый военный с значительным видом критикует их, когда сражение по ним не выиграно, и самью плохие диспозиции и распоряжения кажутся очень хорошими, и серьезные люди в целых томах доказывают достоинства плохих распоряжений, когда по ним выиграно сражение.
Диспозиция, составленная Вейротером в Аустерлицком сражении, была образец совершенства в сочинениях этого рода, но ее все таки осудили, осудили за ее совершенство, за слишком большую подробность.
Наполеон в Бородинском сражении исполнял свое дело представителя власти так же хорошо, и еще лучше, чем в других сражениях. Он не сделал ничего вредного для хода сражения; он склонялся на мнения более благоразумные; он не путал, не противоречил сам себе, не испугался и не убежал с поля сражения, а с своим большим тактом и опытом войны спокойно и достойно исполнял свою роль кажущегося начальствованья.


Вернувшись после второй озабоченной поездки по линии, Наполеон сказал:
– Шахматы поставлены, игра начнется завтра.
Велев подать себе пуншу и призвав Боссе, он начал с ним разговор о Париже, о некоторых изменениях, которые он намерен был сделать в maison de l'imperatrice [в придворном штате императрицы], удивляя префекта своею памятливостью ко всем мелким подробностям придворных отношений.
Он интересовался пустяками, шутил о любви к путешествиям Боссе и небрежно болтал так, как это делает знаменитый, уверенный и знающий свое дело оператор, в то время как он засучивает рукава и надевает фартук, а больного привязывают к койке: «Дело все в моих руках и в голове, ясно и определенно. Когда надо будет приступить к делу, я сделаю его, как никто другой, а теперь могу шутить, и чем больше я шучу и спокоен, тем больше вы должны быть уверены, спокойны и удивлены моему гению».
Окончив свой второй стакан пунша, Наполеон пошел отдохнуть пред серьезным делом, которое, как ему казалось, предстояло ему назавтра.
Он так интересовался этим предстоящим ему делом, что не мог спать и, несмотря на усилившийся от вечерней сырости насморк, в три часа ночи, громко сморкаясь, вышел в большое отделение палатки. Он спросил о том, не ушли ли русские? Ему отвечали, что неприятельские огни всё на тех же местах. Он одобрительно кивнул головой.
Дежурный адъютант вошел в палатку.
– Eh bien, Rapp, croyez vous, que nous ferons do bonnes affaires aujourd'hui? [Ну, Рапп, как вы думаете: хороши ли будут нынче наши дела?] – обратился он к нему.
– Sans aucun doute, Sire, [Без всякого сомнения, государь,] – отвечал Рапп.
Наполеон посмотрел на него.
– Vous rappelez vous, Sire, ce que vous m'avez fait l'honneur de dire a Smolensk, – сказал Рапп, – le vin est tire, il faut le boire. [Вы помните ли, сударь, те слова, которые вы изволили сказать мне в Смоленске, вино откупорено, надо его пить.]
Наполеон нахмурился и долго молча сидел, опустив голову на руку.
– Cette pauvre armee, – сказал он вдруг, – elle a bien diminue depuis Smolensk. La fortune est une franche courtisane, Rapp; je le disais toujours, et je commence a l'eprouver. Mais la garde, Rapp, la garde est intacte? [Бедная армия! она очень уменьшилась от Смоленска. Фортуна настоящая распутница, Рапп. Я всегда это говорил и начинаю испытывать. Но гвардия, Рапп, гвардия цела?] – вопросительно сказал он.
– Oui, Sire, [Да, государь.] – отвечал Рапп.
Наполеон взял пастильку, положил ее в рот и посмотрел на часы. Спать ему не хотелось, до утра было еще далеко; а чтобы убить время, распоряжений никаких нельзя уже было делать, потому что все были сделаны и приводились теперь в исполнение.
– A t on distribue les biscuits et le riz aux regiments de la garde? [Роздали ли сухари и рис гвардейцам?] – строго спросил Наполеон.
– Oui, Sire. [Да, государь.]
– Mais le riz? [Но рис?]
Рапп отвечал, что он передал приказанья государя о рисе, но Наполеон недовольно покачал головой, как будто он не верил, чтобы приказание его было исполнено. Слуга вошел с пуншем. Наполеон велел подать другой стакан Раппу и молча отпивал глотки из своего.
– У меня нет ни вкуса, ни обоняния, – сказал он, принюхиваясь к стакану. – Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар дал мне эти пастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Notre corps est une machine a vivre. Il est organise pour cela, c'est sa nature; laissez y la vie a son aise, qu'elle s'y defende elle meme: elle fera plus que si vous la paralysiez en l'encombrant de remedes. Notre corps est comme une montre parfaite qui doit aller un certain temps; l'horloger n'a pas la faculte de l'ouvrir, il ne peut la manier qu'a tatons et les yeux bandes. Notre corps est une machine a vivre, voila tout. [Наше тело есть машина для жизни. Оно для этого устроено. Оставьте в нем жизнь в покое, пускай она сама защищается, она больше сделает одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время; часовщик не может открыть их и только ощупью и с завязанными глазами может управлять ими. Наше тело есть машина для жизни. Вот и все.] – И как будто вступив на путь определений, definitions, которые любил Наполеон, он неожиданно сделал новое определение. – Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? – спросил он. – Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Voila tout. [Вот и все.]