Рабой, Исаак Иосифович

А́йзик Рабо́й (идиш ‏אײַזיק ראַבאָי‎‏‎; 15 ноября 1882, Завалье Каменец-Подольского уезда Подольской губернии — 8 января 1944, Лос-Анджелес) — еврейский писатель. Писал на идише.

Биография

Айзик Рабой родился в хасидской семье в завальском лесничестве неподалёку от села Завалье, расположенного на реке Збруч в Подолии, где его отец был лесничим. Вскоре после рождения ребёнка вся семья (отец Йосл-Хаим, мать Хая-Рейзл и сыновья) перебралась в местечко Липканы Хотинского уезда соседней Бессарабской губернии (теперь в Бричанском районе Молдовы), и через несколько лет (когда будущему писателю было 3 года) — в Рышканы соседнего Белецкого уезда (теперь райцентр Рышканского района Молдовы), где отец арендовал почтовое отделение. Здесь Рабой учился в хедере, самостоятельно выучил русский язык и увлёкся литературой. В Рышканах Рабой вместе с группой друзей под влиянием идей просветительства создал двухклассную еврейскую школу и библиотеку. Некоторое время жил в соседнем городке Единцы того же Хотинского уезда, а в 1904 году переехал в США.

Первоначально поселился в штате Нью-Джерси и уже в 1906 году под псевдонимом «Рубин» дебютировал рассказами на идише в нью-йоркской прессе, в газете «Ди Варhайт» (Действительность) и журнале «Дэр Арбэтэр» (Рабочий). Работал шляпником, в 1908 году окончил агрономическую школу барона Гирша в городке Вудбейн. В эти годы Рабой присоединился к литературной группе «Ди Юнге» (Молодые), в которую входили начинающие поэты Мани-Лейб, Г. Лейвик, Мойше-Лейб Гальперн и прозаики Мойше Надир, Йосэф Опатошу, Довид Игнатофф, Моррис Йойнэ Хаимович и другие, — в скором будущем цвет еврейской литературы в Америке. Участвовал в издании двух сборников группы «Ди Югнт» (Молодость), вышедших в 1907 и 1908 годах. Объединение открыто противопоставляло себя господствующей тогда пролетарской еврейской литературе Америки, провозглашало намеренно аполитичную литературу с основным упором на эстетическую сторону творческого процесса.

По окончании агрономической школы, Рабой занимался фермерством в Северной Дакоте, потом выращиванием табака в Коннектикуте, к 1913 году вернулся в Нью-Йорк. В следующем году выходит его роман «hэр Голденбарг» (Господин Гольденбарг), о жизни бессарабских иммигрантов перебравшихся из Нью-Джерси в Глэдстоун, штат Северная Дакота и ставших ковбоями и фермерами, очевидно базирующийся на собственных недавних впечатлениях автора. Роман моментально принёс Рабому широкую известность и впервые внёс в американскую еврейскую литературу тему земледельчества и фермерства. На его основе Рабой написал пьесу «Штэхик Дрот» (Колючая проволока), поставленную многими труппами США и Европы. Дальнейшие произведения писателя также носили автобиографический характер, например романы «Най-Эйнгланд: Дэр Пас Фун Ям» (Новая Англия: морская коса, 1918), «Ин Дэр Вайтэр Вэст» (На далёком Западе, 1918), «Простэ Мэнчн» (Простые люди, 1927), «Эйгенэ Эрд» (Собственная земля, 1928), «Эргец-Ву Ин Дакотэ» (Где-то в Дакоте, 1928), «Найн Бридэр» (Девать братьев, 1935), «Дэр Идишер Каубой» (Еврейский ковбой, 1942), «Из Гекумэн А Ид Кин Амэрике» (Приехал еврей в Америку, 1944), повесть «Бесарабэр Идн» (Бессарабские евреи, 1922-23). Многие произведения перерабатывались автором на протяжении ряда лет и выходили под разными названиями в виде повестей, романов, пьес.

С 1920-х годов Рабой сотрудничал с нью-йоркской коммунистической прессой, газетами «Фрайhайт» (впоследствии «Моргн Фрайhайт», (Утренняя) свобода), журналом «hамэр» (Молот) и другими изданиями. Был секретарём литературной организации «Пролетпен» и соредактором её официального органа журнала «Сигнал». Автор нескольких книг рассказов, пьес «Идише Минhогим» (Еврейские обычаи, 1926), «Митн Понэм Цум Шоп» (Лицом к мастерской/sweat-shop, 1933), детских произведений, двух томов опубликованных посмертно воспоминаний «Майн Лэбм» (Моя жизнь, 1945 и 1947). Романы переводились на английский язык. В 1964 году первый роман Рабого «hэр Голденбарг» (Господин Гольденбарг) и повесть «Пионерн Ин Амэрике» (Пионеры в Америке) составили 19 том монументального стотомного издания «Мустэрвэрк Фун Дэр Идишер Литэратур» (Классические образцы еврейской литературы), издаваемого Шмуэлем Рожанским (1902-1995) при филиале ИВО (Идише Висншафтлэхэ Организацие — Еврейский научный институт) в Буэнос-Айресе между 1957 и 1984 годами.

Библиография

На еврейском языке

• הער גאָלדענבאַרג (hэр Голденбарг — господин Гольденбарг, роман), Литэраришер Фарлаг: Нью-Йорк, 1914 и 1916. Переиздано в серии «Мустэрвэрк Фун Дэр Идишер Литэратур» (Классические образцы еврейской литературы), т. 19, ИВО: Буэнос-Айрес, 1964.
• אין דער װײַטער װעסט (ин дэр вайтэр вэст — на далёком Западе, роман), Фарлаг Америка: Нью-Йорк, 1918. Перевод на иврит: «баАрава», издательство Давир: Тель-Авив, 1952.
• נײַ-ענגלאַנד: דער פּאַס פֿון ים (Най-Эйнгланд: дэр пас фун ям — Новая Англия: коса моря, роман), Фарлаг Америка: Нью-Йорк, 1918.
• איך דערצײל: שטאָט נאָװעלן (их дэрцейл: штот новэлн - я повествую: городские новеллы), Фарлаг Америка: Нью-Йорк, 1920.
• אײגענע ערד (эйгэнэ эрд — своя земля, роман), Фарлаг Борис Клецкин: Вильна, 1928.
• נײַן ברידער (найн бридэр — девать братьев, роман), Фарлаг Интэрнационалэр Арбэтэр Ордн: Нью-Йорк, 1935 (см. перевод на английский язык ниже).
• דער ייִדישער קאַובױ (дэр идишер каубой — еврейский ковбой, роман), Нью-Йорк, 1942 (см. перевод на английский язык ниже).
• איז געקומען אַ ייִד קײן אַמעריקע (из гекумэн а ид ин Амэрике — прибыл еврей в Америку, роман), Фолкс-Фарлаг Алвэлтлэхэр Идишер Култур-Фарбанд (ИКУФ): Нью-Йорк, 1944.
• מײַן לעבן (майн лэбм — моя жизнь, в 2 тт.), ИКУФ (Идишер Култур-Фарбанд): Нью-Йорк, 1945 и 1947.
• דאָרף פֿון קינדער (дорф фун киндер — деревня детей), Нью-Йорк, 1953.
• פּיִאָנערן אין אַמעריקע (пионерн ин Амэрике — первопроходцы в Америке), первое издание 1926; второе издание ИВО: Буэнос-Айрес, 1969.
• די ייִדישע ליטעראַטור אין אַמעריקע: אַנטאָלאָגיִע (ди идише литэратур ин Амэрике — еврейская литература в Америке, том 2), Yiddish Literature in America 1870-2000, vol. 2, Congress For Jewish Culture: Нью-Йорк, 1999.

На английском языке

• Nine Brothers: a novel (девять братьев), YKUF: New York, 1968.
• Jewish Cowboy: a novel (ковбой-еврей), Tradition Books: Westfield, New Jersey, 1989.

Литература

• Mikhail Krutikov Yiddish Fiction and the Crisis of Modernity: 1905-1914, Stanford University Press, 2001.

Ссылки

• [dorledor.info/magazin/index.php?mag_id=274&art_id=3006&pg_no=1 Сара Шпитальник «Певец Бессарабии — еврейский ковбой»]

Отрывок, характеризующий Рабой, Исаак Иосифович

Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он, подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.
– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. – «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и курица, только что зажаренная.
Всё это было хозяйства, сбора и варенья Анисьи Федоровны. Всё это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Всё отзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятной улыбкой.
– Покушайте, барышня графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего нибудь, но он говорил что то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
– Так то вот и доживаю свой век… Умрешь, – чистое дело марш – ничего не останется. Что ж и грешить то!
Лицо дядюшки было очень значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при этом всё, что он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
– Что же вы не служите, дядюшка?
– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.