Элиакву, Иса

Иса Элиакву
Общая информация
Полное имя	Иса Абдулахи Элиакву
Родился	Локоджа, Нигерия
Гражданство	Нигерия Италия
Рост	172 см
Вес	73 кг
Позиция	нападающий
Информация о клубе
Клуб
Карьера
Молодёжные клубы
	Реджана
2002—2003	→  Интернационале
2003—2004	Интернационале
Клубная карьера*
2004—2006	Интернационале	0 (0)
2004—2005	→  Асколи	24 (0)
2005—2006	→  Триестина	16 (8)
2006—2009	Триестина	40 (3)
2007—2008	→  Специя	29 (7)
2009	Галлиполи	4 (0)
2010	Варезе	4 (0)
2010—2012	Анжи	3 (0)
2013—н.в.	Гурия	0 (0)
* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов, откорректировано по состоянию на 25 октября 2012.

Иса (Али) Абулахи Элиакву (англ. Isah Abdulahi Eliakwu; 25 октября 1985, Локоджа, Нигерия) — нигерийский и итальянский футболист, нападающий.

Карьера

Начало карьеры

После отмены квот для футболистов не входящих в зоны стран европейского союза на команды в сезоне 2000/01, Элиакву перешёл в молодёжную команду «Реджана» из города Реджо-нель-Эмилия, где играл вместе со своими соотечественниками, среди которых Стивен Макинва, Аканде Аидже, Адевале Вахаб, Обафеми Мартинс и Саиди Адешокан. В то время в ФИФА ещё не действовало ограничение на переходы иностранцев в молодёжные клубы.

«Интернационале» и аренды

Летом 2002 года, в возрасте 16 лет, Элиакву перешёл в молодёжную команду миланского «Интернационале», к этому моменту в «Интере» уже играли Обафеми Мартинс и Саиди Адешокан, который перешёл туда годом ранее.

В Примавере он забил 4 гола в групповом этапе Лиги, лучшим бомбардиром клуба с семью мячами в том сезоне являлся Мартинс. Элиакву также принимал участие в матчах плей-офф Лиги против «Лечче», по итогам которых «Интер» уступил.

В сезоне 2003/04 Элиакву подписал полноценный контракт с «Интером», в том же сезоне он с 38 голов стал лучшим бомбардиром Примаверы. Партнёрами по нападению его в миланском клубе были вместе с Рикардо Меггиорини и Федерико Пиоваккари. В том сезоне «Интер» дошёл до финала плей-офф лиги, однако команда вновь уступила «Лечче».

Он иногда включался в заявку «Интера» на матчи Серии A сезона 2003/04, и 13 января 2004 он дебютировал за клуб в матче Кубка Италии 2003/04 года с «Удинезе», который завершился нулевой ничьей.

21 января 2004 года, в возрасте 18 лет, он принимал участие в деле о переходе Адриано, по условиям которого он должен был на правах аренды перейти в «Парму», Однако уже 31 января 2004 года, он вновь вернулся в из Пармы в молодёжную команду «Интера».

После товарищеских игр в летнее межсезонье летом 2004 года Элиакву понял, что ему будет трудно пробиться в основную команду, и в августе 2004 года он вместе с Лукой Франчини покинул команду, и на правах аренды перешёл в клуб «Асколи» из Асколи-Пичено, который выступал в Серии B, где он сыграл 24 матчей, однако в тени таких игроков, как Кристиан Букки и Роберто Колаконе, он так и не сумел отличиться.

«Триестина»

В августе 2005 года он был отдан в аренду другому клубу Серии B «Триестине». Но из-за постоянных травм преследующих Ису, болельщикам «Триестины» пришлось редко видеть его в составе. Ситуация изменилась во второй половине сезона. Продажа лучшего бомбардира «Триестины» Денис Годеаса в «Палермо», а также получение травм остальными нападающими клубе дало шанс Элиакву выходить регулярно на поле в составе первой команды до конца сезона. В итоге нигериец сыграл 16 игр, в которых забил 8 голов, за манеру игры от поклонников получил прозвище вентилятор.

Летом 2006 года Стефано Фантинел был утверждён в качестве нового президента «Триестины», и Элиакву по условиям контракта был приобретён в двойную собственности (то есть оба клуба владели 50 % прав на футболиста). В сезоне 2006—2007 он из 40 игр в чемпионате в 19-ти из них выходил в стартовом составе, и забил 6 голов, и всего лишь на 1 по этому показателю он уступил Риккардо Аллегретти. Эта была «чёрная полоса» в истории «Триестины», так как после сезона клуб не как не могла забить, и занимал одно из последних мест в чемпионате. В первой половине сезона, вместе с Францеско Руополо, Элиакву в клубе был четвёртым нападающим клуба, и он был вынужден конкурировать с бывшим одноклубником по «Интеру» Федерико Пиоваккари, который был третьим нападающим в команде, которая использовала трио форвардов, помимо Пиоваккари ему помогали Маттиа Граффиди и Эмилиано Тестини. Несмотря на роль запасного нападающего, он не перешёл в резервную команду. После перехода в команду в середине сезона Луиджи Делла Рокка, Пиоваккари и Элиакву осели в глубоком запасе, но вскоре после прихода нового тренера Франко Варреллы и травмы Делла Рокка и Граффиди, Элиакву получил шанс выходить в стартовом составе, где он с тем же Пиоваккари составлял тандем нападающих итальянского клуба.

В июне 2007 года сделка по совместных правах на собственность футболиста с «Интером» была продлена, а в июле 2007 года он уехал в Серии B в клуб Специя из одноимённого города, который был фарм-клубом «Интера» с 2003 по 2005 год. В «Специи», он играл вместе с двумя другими арендованными игроками у «Интера» Лукой Кечаррели и Себастьяном Рибасом. В первой половине сезона он часто был заменен на Коррадо Коломбо и Массимилиано Гидетти. Тренер Антонио Сода предпочитал расстановку 4-5-1, по которой место в составе Коломбо не находилось, после чего он принял решение поставить Коломбо на левый фланг полузащиты, для того, чтобы он снабжал передачами Элиакву, футболисты играли регулярно, а сам Элиакву в том сезоне забил 7 голов. Он сыграл 29 матчей в сезоне 2007/08, из них в стартовом составе выходил в 14 играх, все во второй половине сезона.

В феврале 2008 года находился на просмотре в пермском «Амкаре», однако по словам главного тренера Миодрага Божовича за Элиакву предлагали завышенную стоимость, да и сам футболист хотел слишком высокую зарплату. Несмотря на это нигериец на предсезонном сборе оставил вполне приятное впечатление, однако но трансфер не состоялся из-за сложностей с документами футболиста, правами на которого совместно владели миланский «Интер» и «Триестина».

В июне 2008 года «Триестина» получила полные права на Элиакву, но из-за травм и имея в виду тот факт, что на тот момент в «Триестине» было 6 нападающих, в том сезоне он провёл лишь пять матчей.

«Галлиполи» и «Варезе»

В июне 2009 года у него завершился контракт с «Триестиной». После короткого промежутка в хорватском «Хайдуке» из Сплита, за который провёл три матче в чемпионате Хорватии. В августе 2009 года он подписал однолетний контракт с новичком Серии B «Галлиполи», однако у клуба были финансовые проблемы. Он был четвёртым нападающим после за Чиро Гинестры, Франческо Ди Дженнаро и Самуэля Ди Кармине и принял участие всего лишь в 4 матчах. После чего в январе 2010 года на правах свободного агента перешёл в «Варезе», выступающего в Lega Pro Prima Divisione. За который он дебютировал 13 января 2010 года заменив Маттео Моменте на 66-й минуте. В следующих двух матчах, Элиакву был игроком основного состава, а Моменте находился на скамейке запасных. В клубе на позиции нападающего он играл вместе с Пьетро Триполи и Стефано Дель Санте, но после восстановления Осаримена Эбагуа и подписание контракта с Нето, Элиакву и Дель Санте не нашлось место в стартовом составе.

«Анжи»

28 августа 2010 года в последний день дозаявочной кампании на правах свободного агента пополнил состав махачкалинского «Анжи», однако в это время он не находился в Махачкале и должен был прилететь в Россию, этому препятствовала оформлением рабочей визы. 29 октября дебютировал за молодёжную команду Анжи в выездном матче против молодёжки московского «Локомотива». 6 ноября в матче 27-го тура попал в заявку основной команды в домашнем матче против томской «Томи», однако в том матче остался на скамейке запасных. За основной состав махачкалинцев отыграл всего лишь 3 матча, преимущественно выступал за молодёжную команду, за которую провёл 23 матча и забил 11 мячейК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан).

«СКА-Энергия»

6 сентября 2012 года в последний день закрытия трансферного окна в межсезонье главный тренер «СКА-Энергии» Александр Григорян в прессе заявил, что Элиакву на правах свободного агента перейдёт в клуб. 25 октября 2012 года было объявлено, что руководство хабаровского клуба приняло решение не заключать контракт с Элиакву.

Ссылки

• [www.inter.it/en/archivio_giocatore/G0763 Isah Eliakwu] (англ.). Archivio.Inter.it. inter.it. Проверено 24 апреля 2016.
• [int.soccerway.com/players/isah-abdulahi-eliakwu/18672/ Профиль на Soccerway] (англ.). soccerway.com. Проверено 24 апреля 2016.
• [aic.football.it/scheda/14106 Статистика на aic.football.it] (итал.)

Отрывок, характеризующий Элиакву, Иса

Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.