Исидор (митрополит Киевский)

Исидор Киевский Ισίδωρος του Κιέβου Isidorus Kioviensis<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
титулярный Патриарх Константинополя
20 апреля 1458 — 27 апреля 1463
Церковь:	Католическая церковь
Преемник:	Виссарион Никейский
Декан Священной Коллегии кардиналов
8 октября 1461 — 27 апреля 1463
Церковь:	Католическая церковь
Предшественник:	Джорджо Фиески
Преемник:	Виссарион Никейский
Кардинал-епископ Сабины
7 февраля 1451 — 27 апреля 1463
Церковь:	Католическая церковь
Предшественник:	Амедео де Савойя
Преемник:	Хуан де Торквемада
Камерленго Священной Коллегии кардиналов
1450 — 1451
Церковь:	Католическая церковь
Предшественник:	Асторжио Агненси
Преемник:	Латино Орсини
кардинал-пресвитер
18 декабря 1439 — 1451
Церковь:	Католическая церковь
Предшественник:	Анжело Барбариго
Преемник:	Луи де Албре
Митрополит Киевский и всея Руси
ок. 1436 — 1439
Церковь:	Константинопольская Православная Церковь
Предшественник:	Герасим
Преемник:	Иона (Одноушев)
Рождение:	1380/1390? Монемвасия, Византия
Смерть:	27 апреля 1463(1463-04-27) Рим, Папская область
Похоронен:	Собор Святого Петра
Принятие монашества:	ок. 1410
Епископская хиротония:	ок. 1436

Иси́дор Ки́евский (1380/1390?, Монемвасия — 27 апреля 1463, Рим) — митрополит Киевский и всея Руси (ок. 1436 — апрель 1458), местоблюститель апостольского престола патриарха Антиохийского Дорофея (в 1439), папский легат Евгения IV для Польши, Литвы и Ливонии (с 16 сентября 1439), кардинал-пресвитер (с 18 декабря 1439) с титулом Святых Марцеллина и Пьетро (с 8 января 1440), камерленго Священной Коллегии кардиналов (1450—1451), кардинал-епископ субурбикарной кафедры Сабины (с 7 февраля 1451), Апостольский администратор епархии Червиа (10 июня 1451 — 15 марта 1455), легат Николая V в Константинополе (1452), архиепископ Никосии (10 мая 1456 — 27 апреля 1463), апостольский администратор архиепархии Корфу с 1458 по 1459 год, титулярный патриарх Константинопольский (20 апреля 1458 — 27 апреля 1463), декан Священной Коллегии кардиналов (8 октября 1461 — 27 апреля 1463), гуманист, богослов, участник Ферраро-Флорентийского собора, активный сторонник унии с Римской католической церковью.

Действия Исидора, направленные на утверждение неприемлемой для Русской православной церкви Флорентийской унии, стали одной из основных причин фактического провозглашения в 1448 году автокефалии Московской митрополии.

Биография

Образование

По происхождению грек. В начале XV века учился в Константинополе, был знаком с Мануилом Хрисолорой, Гуарино да Верона, встречался с Николаем Кузанским. Переписывал книги и делал выписки из сочинений античных авторов, интересовался различными сторонами гуманитарного и естественнонаучного знания: трудами античных философов и историков, риториками, пособиями по древнегреческому языку и грамматике, сочинениями по астрономии, прикладной химии и медицине. Письменно благодарил Мануила II Палеолога за его возвращение из поездки по Европе, за возобновление деятельности школ, закрытых во время первой осады Константинополя турками (1396—1402), сообщал о нехватке преподавателей.

Монашество

Около 1410 года уехал из Константинополя в Монемвасию, принял монашество в монастыре Архистратига Михаила и всех ангелов. В Мистре познакомился с выдающимся учёным того времени Георгием Гемистом Плифоном. С Пелопоннеса писал письма императору Мануилу II Палеологу, деспоту Феодору II Палеологу, митрополитам Фотию Киевскому и Неофиту Мидийскому, итальянскому гуманисту Гуарино да Верона и др. В 1420-х годах произносил речи в честь молодого императора Иоанна Палеолога. На основе исторических свидетельств составил 2 записки о сущности спора Монемвасийской митрополии с Коринфом. Эти записки помогли императорскому суду прекратить спор и подтвердить прежние привилегии Монемвасии. В 1429 году в Константинополе произнес перед императором Иоанном VIII Палеологом свой знаменитый панегирик. Осенью 1429 года был в Сиракузах на Сицилии. В апреле 1430 был опять на Пелопоннесе, затем переехал в Константинополь. Стал одним из членов круга придворных политиков, в 1433 году именовался кафигуменом императорского монастыря великомученика Димитрия Солунского. Считался одним из наиболее учёных представителей столичного духовенства.

Дипломатическая деятельность

15 октября 1433 назначен членом дипломатического представительства Иоанна VIII Палеолога на Базельский собор, куда отправился в январе 1434 через Валахию и Венгрию. Недалеко от Тисы послы были ограблены вооружёнными людьми бана Яноша Мароти. Летом 1434 года прибыл в Буду, нанёс визит Эстергомскому архиепископу. 24 июня прибыл в Ульм, передал императору Священной Римской империи Сигизмунду два письма от византийского императора и произнёс приветственную речь, в которой призвал Сигизмунда приложить все силы для объединения христиан против мусульманской агрессии. 12 июля 1434 прибыл в Базель, 24 июля на официальном приёме византийских послов, выслушав речь кардинала Джулиано Чезарини, произнёс ответную речь, в которой тоже коснулся ряда проблем в отношениях между церквями, напомнил о единстве «священного Тела Церкви» и сказал о возможности сохранить здоровье этого тела, ещё не имеющего столь глубокой раны, чтобы члены отпадали от тела.

Руководство Киевской митрополией

После возвращения с Базельского собора и получения известия о смерти митрополита Герасима (1435), был рукоположен в епископский сан и поставлен на Киевский престол для руководства епископами Черниговской, Полоцкой, Владимирской, Турово-Пинской, Смоленской, Галицкой, Перемышльской, Холмской, Луцкой и Брянской епархий (в Польше и Литве), Новгородской, Тверской и Рязанской епархий (в Новгородской республике, Великом княжестве Тверском и Великом княжестве Рязанском), Ростовской, Владимиро-Суздальской, Коломенской, Пермской епархий (в Великом княжестве Московском). 2 апреля 1437 с ближайшим помощником монахом Григорием и двадцатью девятью родственниками в сопровождении Николая Гуделиса (императорского посла и посла великого князя) и рязанского епископа Ионы прибыл в Москву.

Избранный Московским князем кандидат в митрополиты епископ Рязанский Иона был вынужден довольствоваться обещанием, что будет поставлен на престол после Исидора. Причиной поспешного поставления Исидора была необходимость обеспечить поддержку Киевской Митрополии и Московского князя проведению Флорентийского собора.

В Москве был неприязненно встречен великим князем московским Василием II Тёмным, как поставленный против его воли. Будучи опытным дипломатом, сумел убедить великого князя в необходимости созыва нового Вселенского собора, на котором бы православные убедили католиков (латинян) отказаться от догматических нововведений, что послужило бы спасению Византии и Греческой Церкви.

Получив от Василия II деньги и 100 человек свиты, 8 сентября 1437 года выехал из Москвы на Собор в Западную Европу. 14—23 сентября был в Твери (где с честью был встречен князем Борисом Александровичем и епископом Илиёй), 7—14 октября в Новгороде (был ещё перед Новгородом встречен с великой честью архиепископом Евфимием и посадниками), 6 декабря — 24 января в Пскове (где почтён и служил обедню в Троицком соборе), затем в Юрьеве (где наряду с католическими храмами были две православные церкви), Володимере (где встречался с архиепископом Тимофеем и архимандритом Захарией). 4 февраля 1438 прибыл в Ригу. 7 мая отплыл на корабле в Любек вместе с епископом Суздальским Авраамием, тверским послом Фомой Матвеевичем, архимандритом Вассианом и неизвестным по имени автором Хождения на Флорентийский собор (митрополичий конный обоз ехал из Риги в Любек через Куршскую, Жемойтскую, Прусскую, Поморскую, Штральзундскую и Висмарскую земли). Греческая делегация 20 дней находилась в Венеции и в конце февраля приняла решение проводить Вселенский собор не в Базеле (500 км от Венеции), а в Ферраре (100 км от Венеции). Исидор 6 июня во главе русской делегации выехал из Любека и 18 августа прибыл в Феррару. Подарил Евгению IV саккос со сценами из византийской иконографии (хранится в сокровищнице Святого Петра в Ватикане).

Участие в Ферраро-Флорентийском соборе

На соборе активно способствовал заключению унии с Римом. 5 июля 1439 года поставил свою подпись митрополита Киевского и всея Руси и местоблюстителя апостольского престола святейшего патриарха Антиохийского под Соборным определением после автократора ромеев Иоанна Палеолога и двух представителей патриарха Александрийского.

Греческое духовенство признавало главенство Римского папы и основные латинские догматы, император и духовенство надеялись получить от Запада право на автономное самоуправление и проведение богослужений по византийскому обряду. Митрополит Исидор был одним из главных участников собора и сторонников унии, которая оказалась впоследствии малорезультативной: простой народ и духовенство не приняли её. В Византии сторонниками унии, по политическим мотивам, оставались только двор императора и назначенный им Патриарх.

Другой причиной безрезультатности унии было то, что её провозгласил Флорентийский собор под руководством папы Евгения IV, власть которого не признавали многие государи Европы, сторонники Базельского собора и избранного им антипапы Феликса V. Не признавали власти Евгения и в Речи Посполитой, в состав которой входила западная часть Киевской Митрополии.

Деятельность в католической церкви

6 сентября 1439 во главе русской делегации покинул Флоренцию, 15 сентября был в Венеции, 16 сентября назначен легатом Евгения IV для Польши, Литвы и Ливонии.

За заслуги в деле унии папой Евгением IV 18 декабря 1439 года Исидор был возведён в сан кардинала Римской Церкви с титулом Святых Марцеллина и Пьетро с присвоением звания легата для провинций Литвы, Ливонии, Всея Руси и Польши (Галиции).

22 декабря с охранной грамотой Евгения IV отплыл из Венеции в Полу. 8 января 1440 ему был присвоен кардинальский титул Святых Марцеллина и Пьетро. От Полы поехал на конях через Хорватию и в начале весны 1440 года прибыл в Буду, где 5 марта написал христианам Польши, Литвы и Ливонии окружное послание, в котором сообщил о восстановлении единства Церкви и равноправии католического и православного обрядов. В конце марта прибыл в Краков. Встречался с сыновьями Софьи Гольшанской — польским королём Владиславом III и его братом Казимиром (после этой встречи 12-летний Казимир 29 июня был объявлен Великим князем Литовским, а 15-летний Владислав 17 июля стал и венгерским королём, вскоре начав борьбу с Османской империей). Был любезно принят епископом Збигневом Олесницким, возведённым в кардинальский сан, как и Исидор, 18 декабря 1439 года. В Краковском университете выслушал речь Яна Эльгота (доверенного представителя Збигнева Олесницкого), приветствовавшего заключённый с греками союз. Из Кракова через Перемышль и Львов приехал в Галич, затем вернулся во Львов и через Белз прибыл в Холм, где написал Послание правителям западнорусского города Холма в защиту земельных интересов священника Вавилы. Из Холма через Брест, Волковыск и Тракай 14 августа прибыл в Вильну, где постарался поддержать православных, но католический епископ Виленский Матей не разрешил легату папы Евгения IV предпринимать какие-либо действия в своём диоцезе.

19 марта 1441 года приехал в Москву и передал Василию II послание Евгения IV, содержавшее просьбу помогать митрополиту в воссоединении Католической и Русской Церквей. Во время архиерейского богослужения в Успенском соборе митрополит помянул предстоятелей в соответствии с порядком церковной пентархии — папу Римского Евгения, патриарха Константинопольского Митрофана, папу Александрийского Филофея, патриархов Антиохийского Дорофея и Иерусалимского Иоакима. Затем Исидор прочёл с амвона Соборное Определение Ферраро-Флорентийского собора.

Через три дня был взят под стражу по указу великого князя и заключён в Чудов монастырь. Осуждён на соборе русского духовенства, при этом отказался от покаяния и отречения от унии. В сентябре 1441 года, очевидно с ведома Василия II, бежал в Тверь, в начале 1442 года прибыл в Литву, к 22 марта 1443 перебрался в Буду, где 23 марта молодой король Польши и Венгрии Владислав III Варненьчик издал привилей с подтверждением равенства прав и свобод православных и католических церквей в королевских владениях.

В конце 1445 года был в Риме, 22 декабря уехал в Византию, в мае—октябре 1446 находился в Константинополе, где, будучи митрополитом Киевским и всея Руси, поставил Даниила в епископа Владимирского. 12 февраля 1448 вернулся в Рим. В течение года (1450—1451) управлял всей собственностью, сборами, средствами и доходами Священной Коллегии Кардиналов.

7 февраля 1451 удостоен сана кардинала-епископа Сабины. С июня 1451 года был Апостольским администратором епархии Червиа. 27 октября 1451 участвовал в тайной консистории. В мае 1452 как легат папы Николая V отбыл в Константинополь. Во главе отряда в 200 солдат в ноябре прибыл в окружённый турками город, 12 декабря в соборе Святой Софии напомнил о союзе Римско-католической и Православной церквей. В мае 1453 года участвовал в обороне Константинополя, был пленён, но избежал смерти, так как султану были представлены останки чужого трупа в кардинальском облачении. Оставаясь неопознанным был отправлен в Малую Азию со многими незначащими заключенными. Смог бежать, достиг Пелопоннеса, в ноябре 1454 прибыл в Венецию, затем в Рим. В 1455 году участвовал в выборах папы римского. В марте 1455 года ушёл в отставку с должности Апостольского администратора Червии, в мае 1456 стал архиепископом Никосии на Кипре. 20 апреля 1458 получил титулярный сан патриарха Константинопольского. В августе 1458 снова участвовал в выборах папы римского, а в октябре передал власть над митрополией Киевской и всея Руси своему ученику Григорию (Болгарину), впоследствии отрекшемуся от унии и вернувшемуся в подчинение Константинопольскому Патриарху. 8 октября 1461 стал деканом Священной Коллегии кардиналов.

Умер в Риме 27 апреля 1463 года, похоронен в базилике Святого Петра.

Историография

Биография Исидора описана в научных и публицистических работах. «В российской историографической литературе митрополит Исидор не пользуется почётом ни с точки зрения общественной популярности, ни с точки зрения положительного оценивания его короткой деятельности в Московском государстве. Большинство сочинений о нём носят тенденциозный характер и написаны его противниками». Оценки Исидора и результатов его деятельности связаны с конфессиональным отношением к Ферраро-Флорентийскому собору. Сторонники католической Церкви признают этот собор Вселенским, а сторонники православной Церкви пренебрежительно называют его униатским.

«Рассказы о пребывании Исидора на Руси, составленные при его преемнике митрополите Ионе, отражают тенденции более позднего периода, когда русская церковь порвала связи с Константинополем. Судя по новгородским, псковским и наиболее ранним общерусским летописным сводам назначение Исидора не вызвало первоначально никаких возражений со стороны Василия II и других русских князей».

Много исследований посвящено библиотеке Исидора. До нашего времени дошло около 160 рукописных сборников, которые читал Исидор: 74 из них были частью его личной библиотеки, 5 рукописей он приобрел в Москве, 52 греческие рукописи он взял в 1455 году в личное пользование из библиотеки папы Каликста III, ещё о 30 рукописях известно из его упоминаний в своих сочинениях.

Сочинения

• Экономий императору Мануилу II Палеологу. Изд.: Polemis I. D. Two praises of the emperor Manuel II Palaiologos. Problems of authorship // BZ. 2010. Bd. 103. S. 707—710.
• 14 писем Исидора Пелопоннесского периода (к императору Мануилу II Палеологу, итальянскому гуманисту Гуарино да Верона, Иоанну Хортазмену, Киевскому митрополиту Фотию, Мидийскому митрополиту Неофиту, деспоту Феодору II Палеологу, Мануилу Хрисолору (или Николаю Эвдемоноиоанну), сакелларию Михаилу). Изд.: Ep. 1—6: Analecta Byzantino-Russica / Ed. W. Regel. Petropoli, 1891. P. 59—71 (предисловие В. Э. Регеля к изданию — p. XLI—L); Ep. 7—10: Ziegler A. W. Vier bisher nicht veröffentlichte griechische Briefe Isidors von Kijev // BZ. 1951. Vol. 4. S. 570—577; Ep. 11—14: Ziegler A. W. Die restlichen vier unveröffentlichten Briefe Isidors von Kijev // Orientalia Christiana Periodica. 1952. Vol. 18. S. 138—142.
• Панегирик. 1429. Изд.: Άνωνύμου πανηγυρικòς εἰς Μανουήλ καὶ Ίωάννην Η΄ Παλαιολόγους // Λαμπρός Σ. Παλαιολόγεια καὶ Πελοποννησιακά. Άθήναι, 1926. Τ. 3. Σ. 132—199.
• Приветственная речь на приёме у императора Сигизмунда 24 июня 1434 года. Изд.: Hunger H., Vurm H. Isidoros von Kiev, Begrüsungsansprache an Kaiser Sigismund (Ulm, 24. Juni 1434) // Römische historische Mitteilungen. Bd. 38. 1996. S. 143—180.
• Речь на Базельском Соборе 24 июля 1434 года. Изд.: Λαμπρός Σ. Παλαιολόγεια καὶ Πελοποννησιακά. Τ. 1. Άθήναι, 1913. Σ. 3—14; латинский пер. см.: Cecconi E. Studi storici sul concilio di Firenze. Firenze, 1869. Bd. I. № XXIX. P. LXXX—LXXXVII.
• Окружное послание митрополита Исидора. Буда, 5 марта 1440 г. Изд.: РГАДА. Ф. 196.Собрание Ф. Ф. Мазурина. [rgada.info/poisk/index2.php?str=196-opis_1&opisanie=%D0%A0%D1%83%D0%BA%D0%BE%D0%BF%D0%B8%D1%81%D0%BD%D0%BE%D0%B5%20%D1%81%D0%BE%D0%B1%D1%80%D0%B0%D0%BD%D0%B8%D0%B5%20%D0%A4.%20%D0%A4.%20%D0%9C%D0%B0%D0%B7%D1%83%D1%80%D0%B8%D0%BD%D0%B0%3Cbr%3E%D0%9E%D0%BF%D0%B8%D1%81%D1%8C%201. Оп. 1.] [rgada.info/opisi/196-opis_1/0302.jpg № 1530. Воскресенская летопись (2-я пол. XVI в.). Л. 536—537 ](описание рукописи: Левина С. А. Списки Воскресенской летописи // Летописи и хроники 1984. М., 1984. С. 57—58).
• Послание правителям западнорусского города Холма в защиту земельных интересов священника Вавилы. 1440 г. Изд.: Бодянский О. М. О поисках монускриптов в Познанской библиотеке // Чтения в Обществе истории и древностей российских. — М., 1846, январь, № 1, отд. 1, с. 12—16.
• История добавления к символу. // Sermones inter Concilium florentinum conscripti / Isidorus. Memoria de additone ad symbolum / Iuliani Cesarini. — Roma, 1971.‏
• Документы (Scripti. Isidorus, Thessalonicensis Metropolita). Изд.: Patrologiæ Græcæ Cursus Completus 139. Tomus prior. 1865. S. 9—164.
• Письма (Epistolæ historicæ Isidorus, S.R.E. Cardinalis, Ruthenorum Episcopus). Изд.: Patrologiæ Græcæ Cursus Completus 159. 1866.S. 943—956.
• Сочинения Исидора кардинала Русского. Изд.: Scritti d’Isidoro il cardinale Ruteno [Texte imprimé] : e codici a lui appartenuti che si conservano nella Biblioteca apostolica vaticana / Giovanni Mercati / Roma : Biblioteca apostolica vaticana , 1926.

См. также

• Киевская митрополия до 1458 года
• Литовская митрополия
• Митрополиты юго-западной Руси

Литература

• Абеленцева О. А. Митрополит Иона и установление автокефалии Русской Церкви. — СПб.: Альянс-Архео, 2009. — 472 с. ISBN 978-5-98874-031-5
• Акишин С. Ю. Митрополит Исидор Киевский и проблема церковной унии в поздней Византии. //ВЕСТНИК Екатеринбургской духовной семинарии. Вып. 1. 2011, 70—101.
• [elar.urfu.ru/bitstream/10995/3090/2/adsv-39-30.pdf Кущ Т.В. Исидор Киевский как эпистолограф // Античная древность и средние века. Екатеринбург, 2009. Вып. 39. С. 375-382.]
• Сильвестр Сиропул. Воспоминания о Ферраро-Флорентийском соборе (1438—1439). В 12 частях / Пер., вступ. ст., коммент. и указатели диакона Александра Занемонца. СПб.: «Изд-во Олега Абышко»; «Университетская книга — СПб», 2010. 353 с. ISBN 978-5-903525-49-2
• Хождение на Флорентийский собор. // Памятники литературы Древней Руси. XIV-середина XV в. М., 1981, c. 468—493.

Ссылки

• [epds.ru/files/Magazine/Vestnik_N1%2870-101%29.pdf] Статья преподавателя Екатеринбургской православной духовной семинарии Сергея Юрьевича Акишина «Митрополит Исидор Киевский и проблема церковной унии в поздней Византии».
• [www.newadvent.org/cathen/08188a.htm Isidore of Thessalonica]
• [www.fiu.edu/~mirandas/bios1439.htm#Kiev (10) 7. KIEV, Isidore of (1380/1390-1462)]
• [www.gcatholic.org/hierarchy/data/cardEG4-1.htm Cardinals Created by Eugene IV (1431-47)]

Отрывок, характеризующий Исидор (митрополит Киевский)

– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.


Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он, подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.
– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. – «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и курица, только что зажаренная.
Всё это было хозяйства, сбора и варенья Анисьи Федоровны. Всё это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Всё отзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятной улыбкой.
– Покушайте, барышня графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего нибудь, но он говорил что то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
– Так то вот и доживаю свой век… Умрешь, – чистое дело марш – ничего не останется. Что ж и грешить то!
Лицо дядюшки было очень значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при этом всё, что он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
– Что же вы не служите, дядюшка?
– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
– Ну, графинечка – чистое дело марш, – радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив пляску. – Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, – чистое дело марш!
– Уж выбран, – сказал улыбаясь Николай.
– О? – сказал удивленно дядюшка, глядя вопросительно на Наташу. Наташа с счастливой улыбкой утвердительно кивнула головой.
– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и крепко беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу и прощался с ней с совершенно новой нежностью. Он пешком проводил их до моста, который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
– Прощай, племянница дорогая, – крикнул из темноты его голос, не тот, который знала прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!» думала Наташа. – А! еще огонь в гостиной, – сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой, бархатной темноте ночи.


Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их. Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство – женитьба Николая на богатой невесте. Она чувствовала, что это была последняя надежда, и что если Николай откажется от партии, которую она нашла ему, надо будет навсегда проститься с возможностью поправить дела. Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев.
Графиня писала прямо к Карагиной в Москву, предлагая ей брак ее дочери с своим сыном и получила от нее благоприятный ответ. Карагина отвечала, что она с своей стороны согласна, что всё будет зависеть от склонности ее дочери. Карагина приглашала Николая приехать в Москву.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня говорила сыну, что теперь, когда обе дочери ее пристроены – ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она говорила, что легла бы в гроб спокойной, ежели бы это было. Потом говорила, что у нее есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение о женитьбе.
В других разговорах она хвалила Жюли и советовала Николаю съездить в Москву на праздники повеселиться. Николай догадывался к чему клонились разговоры его матери, и в один из таких разговоров вызвал ее на полную откровенность. Она высказала ему, что вся надежда поправления дел основана теперь на его женитьбе на Карагиной.
– Что ж, если бы я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтобы я пожертвовал чувством и честью для состояния? – спросил он у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
– Нет, ты меня не понял, – сказала мать, не зная, как оправдаться. – Ты меня не понял, Николинька. Я желаю твоего счастья, – прибавила она и почувствовала, что она говорит неправду, что она запуталась. – Она заплакала.