Исленьо

Исленьо (также канарио; исп. Isleño; множественное число исп. Los isleños; французский язык: Îlois; в буквальном переводе «островитяне», выходцы с Канарского архипелага). Исленьо — это потомки испаноязычных канарских эмигрантов, заселявших территорию современного штата Луизиана, острова Куба и Пуэрто-Рико, а также современную территорию республики Венесуэла во время испанской колонизации Америки. Островитянами их прозвали для того, чтобы отличить от более престижных уроженцев континентальной Иберии («пенинсуляры»). Термин «исленьос» чаще всего употребляется в Луизиане, «канариос» — в странах Карибского бассейна и Венесуэле. Канарский диалект испанского языка оказал существенное влияние на карибский испанский. Влияние канарской культуры в Венесуэле XIX века была настолько значительным, что сами венесуэльцы свою страну называли «восьмым островом» (всего Канарских островов семь).

Луизиана

Активная колонизация Канарских островов Испанией началась в 1402 году. К концу XV века свободных земель на островах практически не осталось, при том что их население превысило 100 тыс. чел. В 16-20 веках происходила активная эмиграция «лишнего» островного населения в Америку в количестве около 2 тыс. чел в год, не считая несанкционированных переселений. Около 3.000 исленьо эмигрировали в Луизиану при поддержке испанской короны между 1778 и 1783. Они обосновались в болотистых р-нах окого г. Новый Орлеан, округ Сен-Бернар. Их потомков долгое время проживали в изоляции от Нового Орлеана, и продолжали использовать испанский язык до начала 20-го века. Географическая изоляция помогла сохранить и традиции канариос. Канариос до сих пор поддерживают культурно-языковые контакты как с Канарскими островами в рамках ежегодного фестиваль «Кальдо», названного по имени местного блюда, так и с другими Карибскими странами.

Ссылки

• [www.losislenos.org Isleños]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Исленьо

Болконский воспользовался этим временем, чтобы зайти к Долгорукову узнать о подробностях дела. Князь Андрей чувствовал, что Кутузов чем то расстроен и недоволен, и что им недовольны в главной квартире, и что все лица императорской главной квартиры имеют с ним тон людей, знающих что то такое, чего другие не знают; и поэтому ему хотелось поговорить с Долгоруковым.
– Ну, здравствуйте, mon cher, – сказал Долгоруков, сидевший с Билибиным за чаем. – Праздник на завтра. Что ваш старик? не в духе?
– Не скажу, чтобы был не в духе, но ему, кажется, хотелось бы, чтоб его выслушали.
– Да его слушали на военном совете и будут слушать, когда он будет говорить дело; но медлить и ждать чего то теперь, когда Бонапарт боится более всего генерального сражения, – невозможно.
– Да вы его видели? – сказал князь Андрей. – Ну, что Бонапарт? Какое впечатление он произвел на вас?
– Да, видел и убедился, что он боится генерального сражения более всего на свете, – повторил Долгоруков, видимо, дорожа этим общим выводом, сделанным им из его свидания с Наполеоном. – Ежели бы он не боялся сражения, для чего бы ему было требовать этого свидания, вести переговоры и, главное, отступать, тогда как отступление так противно всей его методе ведения войны? Поверьте мне: он боится, боится генерального сражения, его час настал. Это я вам говорю.
– Но расскажите, как он, что? – еще спросил князь Андрей.
– Он человек в сером сюртуке, очень желавший, чтобы я ему говорил «ваше величество», но, к огорчению своему, не получивший от меня никакого титула. Вот это какой человек, и больше ничего, – отвечал Долгоруков, оглядываясь с улыбкой на Билибина.
– Несмотря на мое полное уважение к старому Кутузову, – продолжал он, – хороши мы были бы все, ожидая чего то и тем давая ему случай уйти или обмануть нас, тогда как теперь он верно в наших руках. Нет, не надобно забывать Суворова и его правила: не ставить себя в положение атакованного, а атаковать самому. Поверьте, на войне энергия молодых людей часто вернее указывает путь, чем вся опытность старых кунктаторов.