Ислям I Герай

Ислям I Герай I İslâm Geray, ١ اسلام كراى
Хан Крыма
1532
Предшественник:	Саадет I Герай
Преемник:	Сахиб I Герай
Вероисповедание:	Ислам, суннитского толка
Смерть:	1537(1537)
Род:	Гераи
Отец:	Мехмед I Герай

Исля́м I Гера́й (Гире́й) (крым. I İslâm Geray, ١ اسلام كراى‎; ? — 1537) — хан Крыма на протяжении пяти месяцев в 1532 году. Сын крымского хана Мехмеда I Герая. Крымский калга (1526—1528, 1532—1535). Вел длительную борьбу за ханский престол со своими дядями Саадет Гераем и Сахиб Гераем.

Встречающиеся в литературе варианты написания имени: Ислям I Гирей, Ислям I Гирай, Ислам Гирей I.

Биография

В марте 1523 года под Астраханью ногайские мурзы Мамай и Агиш умертвили крымского хана Мехмед Герая и калгу Бахадыр Герая, отца и старшего брата Ислям Герая. В Крым смогли вернуться только царевичи Газы Герай и Баба Герай вместе с пятьюдесятью мурзами. В конце марта заволжские татары и ногайцы ворвались в Крым, опустошая и разоряя татарские улусы. Крымские князья Мемеш-мурза Ширин и Девлет-Бахты Барын собрали 12-тысячное войско и выступили против ногайцев, но в битве под Перекопом потерпели поражение. Во время вторжения ногайцы захватили в плен царевича Ислям Герая. В ноябре 1523 года крымские князья провозгласили новым ханом Газы Герая, старшего из оставшихся в живых сыновей убитого Мехмед Герая. Крымский хан Газы I Герай объявил калгой своего брата Баба Герая. Однако Газы Герай занимал ханский престол только шесть месяцев.

В 1524 году османский султан Сулейман Великолепный (1520—1566) назначил новым крымским ханом Саадета I Герая, одного из младших братьев Мехмед Герая, длительное время проживавшего в Турции. В апреле Саадет I Герай с турецким отрядом высадился в Крыму и занял ханский престол, приказав умертвить своего племянника Газы Герая. Его братья Баба Герай и Чобан Герай были заключены в темницу.

В 1523/1524 году царевич Ислям Герай вернулся из ногайского плена в Крым. Летом 1524 года Ислям Герай вместе с тремя крымскими царевичами возглавил татарский набег на Великое княжество Литовское. В октябре во время возвращения из похода при переправе через Днепр крымская орда была атакована казацкой флотилией под предводительством Семёна Полозовича и Криштофа Кмитица. Казаки нанесли татарам большой урон.

В том же 1524 году царевич Ислям Герай поднял восстание против власти своего дяди, крымского хана Саадет Герая. Ислям Герай заявлял, что Саадет Герай, став ханом, «зарезал наших братьев, а потом пожелал нас погубить». Саадет Герай говорил, что это Ислям устроил смуту в Крыму по совету неких «лихих людей».

На сторону Исляма перешли многие влиятельные крымско-татарские мурзы, недовольные протурецкой политикой Саадет Герая. После возвращения Ислям Герая из неуданого литовского похода хан приказал его убить. Предупреждённый друзьями, Ислям Герай бежал из Крыма в ногайские кочевья. Под Перекопом он захватили в плен Махмут-Султан, мать Саадет Герая, с её слугами. Ислям Герай с большим войском вступил в Крым и занял столицу Кыркор, где провозгласил себя новым ханом. Низложенный Саадет Герай с небольшой группой сторонников бежал в Перекоп, под защиту турецкого гарнизона. В ноябре 1524 года хан Ислям Герай осадил крепость Перекоп, осада продолжалась три месяца. Во время осады Саадет Герай смог убедить большинство мурз оставить Ислям Герая и перейти на свою сторону. В январе 1525 года Ислям Герай вынужден был бежать из Крыма в ногайские улусы.

Весной 1525 года Ислям Герай с новым войском вторгся в Крым, где разгромил и изгнал из столицы своего дядю Саадет Герая. Ислям Герай также разбил кафского пашу с турецким отрядом (1700 чел.). Ислям Герай вторично занял ханский престол. Осенью того же 1525 года князья Бахтияр-мурза Ширин и Девлет-Бахти Барын выступили против нового хана и изгнали его из Крыма. Ислям Герай бежал в ногайские кочевья.

В начале 1526 года Ислям Герай со своими сторонниками появился под Перекопом. При посредничестве крупынх мурз между двумя соперниками, Саадет Гераем и Ислям Гераем, было заключено перемирие. Саадет Герай сохранил за собой ханский престол, назначив своего племянника Ислям Герая калгой-султаном. Ислям Герай получил во владение от своего дяди-хана Очаков (Ак-Чакум) с прилегающей территорией.

Осенью 1527 года калга Ислям Герай возглавил поход на южнорусские земли. Однако московские воеводы собрали большие силы и отразили татарскую орду от берегов р. Оки. Русские коныне полки преследовали отступающих татар, нанеся им поражения под Зарайском и на р. Осетр.

В следующем 1528 году калга Ислям Герай возобновил борьбу против своего дяди-хана Саадет Герая. Крымский хан при поддержки турок разгромил своего племянника. В битве погибло много сторонников Ислям Герая, в том числе князь Мемиш-мурза Ширин. Весной 1528 года Ислям Герай, изгнанный из Крыма, прибыл в южные литовские владения, под Черкассы, попросив у великого князя литовского Сигизмунда Старого защиты и помощи.

В том же 1531 году Ислям Герай, скитаясь по ногайским кочевьям, прибыл в Астрахань, где несколько месяцев занимал ханский престол.

В конце 1531 года Ислям Герай со своими сторонниками появился под Перекопом. Его поддерживали шириинские мурзы, которые спаслись от ханской расправы. В феврале 1532 года Ислям Герай вынужден был отступить под Черкассы и Канев, откуда вновь обратился за помощью и поддержкой к великому князю литовскому и королю польскому Сигизмунду Старому.

Весной 1532 года крымский хан Саадет Герай с татарской ордой, турецкими отрядами и пушками предринял ответный поход на южные польско-литовские владения. Крымская орда осадила крепость Черкассы и в течение тридцати пытался взять её штурмом. Однако литовский гарнизон под командованием старосты черкасского и каневского Евстафия Дашкевича отразил все вражеские приступы. Саадет Герай вынужден был снять осаду и отступить в Крым. Ислям Герай в это время кочевал в степях за Доном.

В мае 1532 года крымский хан Саадет Герай добровльно отказался от престола и уехал в Стамбул. После отъезда Саадет Герая его племянник Ислям Герай прибыл в Крым и провозгласил себя новым ханом. Однако ханский престол в столице он занимал только пять месяцев. Ислям Герай предложил османскому султану Сулейману Великолепному назначить нового крымского хана, но выбор Порты пал не на него, а на его другого дядю, Сахиба I Герая, Ислям Герай был назначен калгой. Вскоре Сахиб Герай с турецким военным отрядом прибыл к границам ханства, где его с почестями встретили все крупные крымские мурзы. Ислям Герай, утверждённый дядей в чине калги, получил во владение Очаков и Перекоп.

В августе 1533 года 40-тысячная крымская орда под предводительством царевичей Ислям Герая и Сафа Герая вторглась в южнорусские владения и опустошила Рязанскую область. Царевичи осадили Рязань, но не смогли взять город штурмом. Русские воеводы нанесли ряд поражений отдельным крымским отрядам.

Летом 1534 года калга-султан Ислям Герай поднял мятеж против своего дяди и крымского хана Сахиб Герая. Хан разгромил своего племянника и изгнал его из Крыма. Крупные татарские беи сохранили верность Сахиб Гераю. Ислям Герай с небольшим количеством приверженцев укрылся в Перекопе. Таким образом, Крымское ханство было разделено на две часта. Северные степи от Перекопа контролировал Ислям Герай, а хану Сахиб Гераю подчинялся Крымский полуостров. Сахиб Герай обратился за помощью к османскому султану Сулейману Великолепному. Ислям Герай вступил в переговоры с великим князем литовским Сигизмундом Казимировичем и великим князем московским Василием III Ивановичем, а позднее с его сыном Иваном Васильевичем, добиваясь себе «поминков» и предупреждая о замыслах и действиях крымского хана Сахиба Герая.

Борьба Ислям Герая с Сахиб Гераем продолжалась с переменным успехом до 1537 года. В конце концов многие беи и мурзы покинули лагерь Ислям Герая и перешли на сторону его дяди. Вскоре от Исляма к Сахиб Гераю перешёл крупный ногайский мурза Баки-бей.

В 1537 году крымский хан Сахиб Герай организовал поход против Ислям Герая. Его лагерь под Перекопом был захвачен, но сам царевич вместе с семьей бежал в ногайские улусы. В августе того же 1537 года претендент Ислям Герай был убит в результате внезапного налёта ногайским мирзой Баки, бывшим карачибеком крымских мангытов.

Источники

• Олекса Гайворонский «Созвездие Гераев». — Симферополь, 2003
• Олекса Гайворонский «Повелители двух материков», том 1, Киев-Бахчисарай, 2007 г. ISBN 978-966-96917-1-2, ст. 169—199

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Предшественник: Саадет I Герай

Хан Крыма 1532

Преемник: Сахиб I Герай

Отрывок, характеризующий Ислям I Герай

– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.