Исмаилов, Мустафа-Кади Исмаилович

Мустафа-Кади Исмаилович Исмаилов
Исмаилов, Мустафа-Кади
Дата рождения:	1879(1879)
Место рождения:	в Нижнем Казанище Темир-хан-шуринского округа Дагестанской области
Дата смерти:	1929(1929)
Место смерти:	город Котлас

Мустафа-Кади Исмаилович Исмаилов (1879—1929) — известный учёный арабист, религиозный и общественный деятель начала XX века, сыграл большую роль в возрождении ислама в годы революции, гражданской войны и первые годы Советской власти в Дагестане.

Биография

Родился в селении Нижнее Казанище. Темир-Хан-Шуринского округа Дагестанской области, в семье почётного узденя Исмаила. С малых лет имел стремление к чтению Корана и различной исламской литературы, имел высшее мусульманское образование, считался известным учёным арабистом, много лет работал общественным кадием в своём селении. Умер в ссылке в концлагере города Котлас.

Общественная деятельность

Мустафа-кади вышел на религиозную общественно-политическую арену ещё в дореволюционные годы. Ещё тогда он завоевал авторитет в народе своими смелыми выступлениями против колониальной политики самодержавия. Царское правительство в своих интересах стремилось вытеснить арабский язык, ослабить влияние мусульманского духовенства на народные массы в Дагестане. С этой целью 27 апреля 1913 года, было решено реорганизовать в Дагестане порядок письмоводства в сельских управлениях с арабской графики (аджам) на русский язык, с назначением новых писарей, вместо кадиев, это послужило началом выступлений народных масс по всему Дагестану. Как сказано в донесении: «21 февраля 1914 года, общество селения Казанище ученило беспорядок из-за не желания подчиниться распоряжению властей о введении письмоводства на русском языке в сельском управлении и требовало удалить сельского писаря». В этих событиях активное участие принимал Мустафа-кади. Выступление, было жестоко подавлено вооружёнными силами из Темир-Хан-Шуры. Февральскую революцию 1917 года Мустафа-кади встретил восторженно. Свержение царизма он считал событием огромного значения для мусульман Дагестана. В апреле 1917 года в Темир-хан-Шуре, Мустафой-кади и его сторонниками, было создано «Общество исламистов» («Джамиатуль исламия»),. сыгравшее важную роль в возрождении ислама и решении проблем мусульман. Общество выступало с программными требованиями шариата, хурията (свободы), адалята (справедливости), мусаввата (равенства), члены этого «общества», считали возможным мирное, без гражданской войны решение проблем мусульман Дагестана на основе вышеизложенных четырёх программных лозунгов. При его активном участии в сентябре 1917 года в Темир-хан-Шуре была создана религиозно общественно-политическая организация-«Национальный комитет» («Милли комите»), председателем стал Апашев Даниял. во многих аулах Дагестана стали появляться подкомитеты этой организации. Так после выступления Мустафы-кади и Абусупьяна Акаева, с призывом о создании комитета среди казанищенцев, речь их была такой страстной, что все собравшиеся стали кричать; -«Мы отдадим всё, последнюю рубаху, лишь бы сохранить ислам, шариат». Из-за дискуссий в городской газете «Джаридатул Дагестан» о введении шариата в судах, «Милли комитет» провёл референдум. Почти во всех сельских обществах решили ввести в судах шариат, включая и уголовные дела. Далее в обращении к Али-хаджи Акушинскому и парламенту горского правительства Мустафа-кади писал; «Мы, Нижне и Верхне Казанищенские общества с самого начала революции стремились к тому, что бы в Дагестане провели шариат. По этому вопросу, мы командировали поверенных с приговорами, но до сего времени наше решение не удовлетворено. В то же время усиливаются действия, основанные на адатах и в результате развивается насилие. В виду такого обстоятельства, мы вышли с оружием с целью водворить в Дагестане шариат и не остановимся, пока не осуществим своё желание. Мы не желаем, чтобы среди нас существовало бы название „большевик“, „меньшевик“. Мы поручаем провести шариат учёным; шейху Али-Хаджи Акушинскому и Казанищенскому улему Абдул-Басир-хаджии разделяем мнение этих двух богословов, относительно проведения шариата и улучшения быта мусульман»..

Во время Гражданской войны 1918—1920

В марте 1918 года, со стороны Порт-Петровского Военно-революционного комитета возникла угроза установления Советской власти в Дагестане, а в Национальном комитете обсуждалось политическое положение в Дагестане, учитывая тот факт, что Порт-Петровский ВРК опирался на вооружённые силы Советской России, народы Дагестана не могли отстоять свою свободу и независимость. Они нуждались в военной помощи, поэтому Мустафа-кади Исмаилов, Магомед-кади Дибиров, Бадави-кади и другие, считали необходимым обратиться к Турции за военной помощью, чтобы Султан Османской империи, посылал опытных офицеров, для обучения молодёжи военному делу, для руководства боевыми действиями против большевиков. Порт-Петровский ВРК опираясь на Россию стремился установить Советскую власть в Дагестане. В январе-марте имам Дагестана Нажмудин Гоцинский, заняв Темир-хан-Шуру, свой штаб сосредоточил в Нижнем Казанище, в усадьбе сельского старшины Тонаева Джалава, по призыву Гоцинского, Мустафа Исмаилов, Тонаев Джалав и другие организовали мобилизацию молодёжи в армию имама, не только в Казанищах, но и в других близлежащих сёлах Темир-хан-Шуринского округа.. Имам призывал население к борьбе против большевиков; «Кто погибнет в этом бою,-говорил он, тот попадёт в рай». Под влиянием его агитации многие казанищенцы участвовали в наступлении на Порт-Петровск и Баку.. В 1920 году Мустафа-кади в Казанище создал религиозное общество «Джамиятуль-хайрия», оно было создано в противовес сельскому совету, в результате чего образовалось двоевластие. Все мероприятия в селе проводились под руководством этого религиозного общества. Сельсовет практически не работал, народ ему не подчинялся, обращался только в «Джамиятуль хайрия». По инициативе Мустафы-кади в 1924 году в Казанище построили медресе, для подготовки духовных лиц. Многие из выпускников устраивались имамами мечетей и кадиями во многих аулах Дагестана, в основном на равнине..В годы революции, гражданской войны и в начале установления Советской власти, как Абусупьян Акаев, так и Мустафа-кади Исмаилов верили большевикам, считали, что они за мирное сосуществование исламских и коммунистических идеалов. 13 ноября 1920 года в Темир-хан-Шуре состоялся съезд народов Дагестана, на котором И.В.Сталин выступил с «Декларацией о Советской Автономии Дагестана», в которой было сказано о необходимости сохранения шариата в Дагестане; «Нам сообщают, что среди дагестанских народов шариат имеет серьёзное значение. Враги распространяют слухи, что советская власть запрещает шариат. Здесь от имени правительства РСФСР, я уполномочен заявить, что эти слухи неверны…». Большая ошибка коммунистов в том, что их слова расходились с их делами. Мустафа-кади не был фанатиком, он считался одним из главных идеологов ислама в Дагестане. Он понимал о необходимости реформы в исламе, соблюдения законов шариата с учётом нового времени, периода научно-технического прогресса.

В первые годы Советской власти

В 1924 году по инициативе Абусупьяна Акаева, Мустафы-кади, Бадави-кади и других создаётся новый религиозный комитет «Дини комитет»,. члены которого в том же году провели совещание в доме у А.Акаева, где Мустафа-кади выступил с предложениями о методах борьбы против большевистского влияния на население. В 1924 году в селе Аркас на могиле шейха Асельдера Мустафа-кади созвал учённых арабистов и известных религиозных деятелей из многих районов Дагестана, с целью сплочения всех мусульман Дагестана вокруг шейха Али-хаджи Какашуринского. и организации борьбы против советского влияния. Такие заседания по его инициативе стали часто созываться в период с 1924 по 1929 годы.. В апреле 1924 года на общем собрании Мустафа-кади выступил с антисоветской, антикоммунистической речью, призывал собравшихся торжественно отметить Курбан-байрам, в противовес советскому празднику 1 мая. «Мусульмане!-сказал он,-большевики проводят праздники с большой торжественностью. У нас есть свои мусульманские праздники. И мы их должны проводить с не меньшей торжественностью, что бы доказать, что мы мусульмане не хотим менять свои традиции, на которые посягают большевики». До последних дней он оставался неутомимым борцом против советской власти, защитником ислама в Дагестане. В результате его активных действий коммунисты теряли свои позиции, и во многих районах создавалось двоевластие. Такое положение дел долго не могло продолжаться.

Закат

Коллегия ОГПУ 14 декабря 1929 году осудила Мустафу-кади Исмаилова к 10 годам лишения свободы с содержанием в Котласком концлагере,. где он при попытке к бегству, был расстрелян. Его малолетние три дочери и сын Асельдер. остались круглыми сиротами, их взяла на воспитание сестра Мустафы-кади Айшат (Эчив), ей пришлось развестись со своим мужем, ради них. 16 декабря 1960 года Верховный суд ДАССР отменил постановление ОГПУ. Мустафа-кади посмертно реабилитирован.

Отрывок, характеризующий Исмаилов, Мустафа-Кади Исмаилович

– L'angine? Oh, c'est une maladie terrible! [Грудная болезнь? О, это ужасная болезнь!]
– On dit que les rivaux se sont reconcilies grace a l'angine… [Говорят, что соперники примирились благодаря этой болезни.]
Слово angine повторялось с большим удовольствием.
– Le vieux comte est touchant a ce qu'on dit. Il a pleure comme un enfant quand le medecin lui a dit que le cas etait dangereux. [Старый граф очень трогателен, говорят. Он заплакал, как дитя, когда доктор сказал, что случай опасный.]
– Oh, ce serait une perte terrible. C'est une femme ravissante. [О, это была бы большая потеря. Такая прелестная женщина.]
– Vous parlez de la pauvre comtesse, – сказала, подходя, Анна Павловна. – J'ai envoye savoir de ses nouvelles. On m'a dit qu'elle allait un peu mieux. Oh, sans doute, c'est la plus charmante femme du monde, – сказала Анна Павловна с улыбкой над своей восторженностью. – Nous appartenons a des camps differents, mais cela ne m'empeche pas de l'estimer, comme elle le merite. Elle est bien malheureuse, [Вы говорите про бедную графиню… Я посылала узнавать о ее здоровье. Мне сказали, что ей немного лучше. О, без сомнения, это прелестнейшая женщина в мире. Мы принадлежим к различным лагерям, но это не мешает мне уважать ее по ее заслугам. Она так несчастна.] – прибавила Анна Павловна.
Полагая, что этими словами Анна Павловна слегка приподнимала завесу тайны над болезнью графини, один неосторожный молодой человек позволил себе выразить удивление в том, что не призваны известные врачи, а лечит графиню шарлатан, который может дать опасные средства.
– Vos informations peuvent etre meilleures que les miennes, – вдруг ядовито напустилась Анна Павловна на неопытного молодого человека. – Mais je sais de bonne source que ce medecin est un homme tres savant et tres habile. C'est le medecin intime de la Reine d'Espagne. [Ваши известия могут быть вернее моих… но я из хороших источников знаю, что этот доктор очень ученый и искусный человек. Это лейб медик королевы испанской.] – И таким образом уничтожив молодого человека, Анна Павловна обратилась к Билибину, который в другом кружке, подобрав кожу и, видимо, сбираясь распустить ее, чтобы сказать un mot, говорил об австрийцах.
– Je trouve que c'est charmant! [Я нахожу, что это прелестно!] – говорил он про дипломатическую бумагу, при которой отосланы были в Вену австрийские знамена, взятые Витгенштейном, le heros de Petropol [героем Петрополя] (как его называли в Петербурге).
– Как, как это? – обратилась к нему Анна Павловна, возбуждая молчание для услышания mot, которое она уже знала.
И Билибин повторил следующие подлинные слова дипломатической депеши, им составленной:
– L'Empereur renvoie les drapeaux Autrichiens, – сказал Билибин, – drapeaux amis et egares qu'il a trouve hors de la route, [Император отсылает австрийские знамена, дружеские и заблудшиеся знамена, которые он нашел вне настоящей дороги.] – докончил Билибин, распуская кожу.
– Charmant, charmant, [Прелестно, прелестно,] – сказал князь Василий.
– C'est la route de Varsovie peut etre, [Это варшавская дорога, может быть.] – громко и неожиданно сказал князь Ипполит. Все оглянулись на него, не понимая того, что он хотел сказать этим. Князь Ипполит тоже с веселым удивлением оглядывался вокруг себя. Он так же, как и другие, не понимал того, что значили сказанные им слова. Он во время своей дипломатической карьеры не раз замечал, что таким образом сказанные вдруг слова оказывались очень остроумны, и он на всякий случай сказал эти слова, первые пришедшие ему на язык. «Может, выйдет очень хорошо, – думал он, – а ежели не выйдет, они там сумеют это устроить». Действительно, в то время как воцарилось неловкое молчание, вошло то недостаточно патриотическое лицо, которого ждала для обращения Анна Павловна, и она, улыбаясь и погрозив пальцем Ипполиту, пригласила князя Василия к столу, и, поднося ему две свечи и рукопись, попросила его начать. Все замолкло.
– Всемилостивейший государь император! – строго провозгласил князь Василий и оглянул публику, как будто спрашивая, не имеет ли кто сказать что нибудь против этого. Но никто ничего не сказал. – «Первопрестольный град Москва, Новый Иерусалим, приемлет Христа своего, – вдруг ударил он на слове своего, – яко мать во объятия усердных сынов своих, и сквозь возникающую мглу, провидя блистательную славу твоея державы, поет в восторге: «Осанна, благословен грядый!» – Князь Василий плачущим голосом произнес эти последние слова.
Билибин рассматривал внимательно свои ногти, и многие, видимо, робели, как бы спрашивая, в чем же они виноваты? Анна Павловна шепотом повторяла уже вперед, как старушка молитву причастия: «Пусть дерзкий и наглый Голиаф…» – прошептала она.
Князь Василий продолжал:
– «Пусть дерзкий и наглый Голиаф от пределов Франции обносит на краях России смертоносные ужасы; кроткая вера, сия праща российского Давида, сразит внезапно главу кровожаждущей его гордыни. Се образ преподобного Сергия, древнего ревнителя о благе нашего отечества, приносится вашему императорскому величеству. Болезную, что слабеющие мои силы препятствуют мне насладиться любезнейшим вашим лицезрением. Теплые воссылаю к небесам молитвы, да всесильный возвеличит род правых и исполнит во благих желания вашего величества».
– Quelle force! Quel style! [Какая сила! Какой слог!] – послышались похвалы чтецу и сочинителю. Воодушевленные этой речью, гости Анны Павловны долго еще говорили о положении отечества и делали различные предположения об исходе сражения, которое на днях должно было быть дано.
– Vous verrez, [Вы увидите.] – сказала Анна Павловна, – что завтра, в день рождения государя, мы получим известие. У меня есть хорошее предчувствие.


Предчувствие Анны Павловны действительно оправдалось. На другой день, во время молебствия во дворце по случаю дня рождения государя, князь Волконский был вызван из церкви и получил конверт от князя Кутузова. Это было донесение Кутузова, писанное в день сражения из Татариновой. Кутузов писал, что русские не отступили ни на шаг, что французы потеряли гораздо более нашего, что он доносит второпях с поля сражения, не успев еще собрать последних сведений. Стало быть, это была победа. И тотчас же, не выходя из храма, была воздана творцу благодарность за его помощь и за победу.
Предчувствие Анны Павловны оправдалось, и в городе все утро царствовало радостно праздничное настроение духа. Все признавали победу совершенною, и некоторые уже говорили о пленении самого Наполеона, о низложении его и избрании новой главы для Франции.
Вдали от дела и среди условий придворной жизни весьма трудно, чтобы события отражались во всей их полноте и силе. Невольно события общие группируются около одного какого нибудь частного случая. Так теперь главная радость придворных заключалась столько же в том, что мы победили, сколько и в том, что известие об этой победе пришлось именно в день рождения государя. Это было как удавшийся сюрприз. В известии Кутузова сказано было тоже о потерях русских, и в числе их названы Тучков, Багратион, Кутайсов. Тоже и печальная сторона события невольно в здешнем, петербургском мире сгруппировалась около одного события – смерти Кутайсова. Его все знали, государь любил его, он был молод и интересен. В этот день все встречались с словами:
– Как удивительно случилось. В самый молебен. А какая потеря Кутайсов! Ах, как жаль!
– Что я вам говорил про Кутузова? – говорил теперь князь Василий с гордостью пророка. – Я говорил всегда, что он один способен победить Наполеона.
Но на другой день не получалось известия из армии, и общий голос стал тревожен. Придворные страдали за страдания неизвестности, в которой находился государь.
– Каково положение государя! – говорили придворные и уже не превозносили, как третьего дня, а теперь осуждали Кутузова, бывшего причиной беспокойства государя. Князь Василий в этот день уже не хвастался более своим protege Кутузовым, а хранил молчание, когда речь заходила о главнокомандующем. Кроме того, к вечеру этого дня как будто все соединилось для того, чтобы повергнуть в тревогу и беспокойство петербургских жителей: присоединилась еще одна страшная новость. Графиня Елена Безухова скоропостижно умерла от этой страшной болезни, которую так приятно было выговаривать. Официально в больших обществах все говорили, что графиня Безухова умерла от страшного припадка angine pectorale [грудной ангины], но в интимных кружках рассказывали подробности о том, как le medecin intime de la Reine d'Espagne [лейб медик королевы испанской] предписал Элен небольшие дозы какого то лекарства для произведения известного действия; но как Элен, мучимая тем, что старый граф подозревал ее, и тем, что муж, которому она писала (этот несчастный развратный Пьер), не отвечал ей, вдруг приняла огромную дозу выписанного ей лекарства и умерла в мучениях, прежде чем могли подать помощь. Рассказывали, что князь Василий и старый граф взялись было за итальянца; но итальянец показал такие записки от несчастной покойницы, что его тотчас же отпустили.
Общий разговор сосредоточился около трех печальных событий: неизвестности государя, погибели Кутайсова и смерти Элен.
На третий день после донесения Кутузова в Петербург приехал помещик из Москвы, и по всему городу распространилось известие о сдаче Москвы французам. Это было ужасно! Каково было положение государя! Кутузов был изменник, и князь Василий во время visites de condoleance [визитов соболезнования] по случаю смерти его дочери, которые ему делали, говорил о прежде восхваляемом им Кутузове (ему простительно было в печали забыть то, что он говорил прежде), он говорил, что нельзя было ожидать ничего другого от слепого и развратного старика.
– Я удивляюсь только, как можно было поручить такому человеку судьбу России.
Пока известие это было еще неофициально, в нем можно было еще сомневаться, но на другой день пришло от графа Растопчина следующее донесение:
«Адъютант князя Кутузова привез мне письмо, в коем он требует от меня полицейских офицеров для сопровождения армии на Рязанскую дорогу. Он говорит, что с сожалением оставляет Москву. Государь! поступок Кутузова решает жребий столицы и Вашей империи. Россия содрогнется, узнав об уступлении города, где сосредоточивается величие России, где прах Ваших предков. Я последую за армией. Я все вывез, мне остается плакать об участи моего отечества».