Исмаил-паша

Исмаил-Паша́ الخديوي إسماعيل<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Паша Египта
18 января 1863 года — 8 июня 1867 года
Предшественник:	Мухаммед Саид-паша
Преемник:	должность отменена
Хедив Египта и Судана
8 июня 1867 года — 22 июня 1879 года
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Тауфик-паша
Вероисповедание:	Ислам суннитского толка
Рождение:	31 декабря 1830(1830-12-31) Каир, Османская империя
Смерть:	2 марта 1895(1895-03-02) (64 года) Стамбул, Османская империя
Род:	Династия Мухаммада Али
Отец:	Ибрагим-паша
Супруга:	Шафик-Нур
Дети:	10 сыновей и 8 дочерей
Награды:

Исмаил-Паша́ (31 декабря 1830 — 2 марта 1895) — правитель Египта в 1863—1879 (до 1867 — паша, затем хедив). Третий сын Ибрагима-паши.

Расширил автономию Египта, который считался частью Османской империи. Проводил реформы, объективно способствовавшие капиталистическому развитию и эффективной модернизации страны.

Биография

Исмаил, как и его предшественник Мухаммед Саид-паша, получил образование во Франции, был западным до мозга костей и мечтал сделать Египет «частью Европы».

В январе 1863 года после смерти паши Мухаммеда Саида Исмаил-паша стал новым правителем Египта. Политика реформ, начатая его предшественником, претерпела при нем некоторую корректировку. В частности, были изменены условия договора с компанией Суэцкого канала. Исмаил-паша считал, что её привилегии чрезмерны и обременительны для Египта. К тому же практиковавшиеся на стройке средневековые методы эксплуатации вызывали озлобление египетских крестьян и были чреваты народными возмущениями. В январе 1863 года новый паша издал фирман о запрещении принудительного труда на строительстве канала. Земельные владения компании были ограничены двухсотметровой зоной по обе стороны от русла канала. За пересмотр этих и некоторых других условий договора Исмаилу пришлось заплатить компании неустойку в размере 84 млн франков. Строительство Суэцкого канала было окончено в 1869 году и в ноябре состоялось его торжественное открытие. К открытию канала в Каире был построен один из первых в Египте (и на Африканском континенте вообще) публичный оперный театр, к открытию которого композитору Верди была заказана опера «Аида»; переоборудован Булакский музей древностей.

Исмаил-паша выделял большие средства на народное образование и культуру. При Исмаиле было открыто более четырёх с половиной тысяч школ, в том числе школы для девочек. В 1873 была создана высшая школа «Дар аль-улум би-ль-мадарис» («Учебный дом наук»), в которой, кроме богословских наук, преподавались и науки светские. В 1870 была основана Национальная библиотека, получившая название хедивской.

Чтобы подчеркнуть свою независимость, Исмаил в июне 1867 года отказался от звания паши и принял наследственный титул хедива, одновременно он получил от османского султана право заключать с иностранными державами торговые договоры и другие соглашения, не имевшие политического характера. В 1873 году ему было дано официальное право производить самостоятельные внешние займы.

В 1866 году созвал первое представительное учреждение — зародыш парламента — Совещательное собрание депутатов (Маглис шура ан-нувваб). Для реализации своих планов прибегал к займам у европейских держав. Займы эти были использованы достаточно эффективно — при их помощи были, например, построены более тысячи километров железных дорог, несколько тысяч километров телеграфных линий, более десяти мостов через Нил, десятки новых ирригационных систем. Однако Исмаил допустил один крупный финансовый просчёт — он в своих расчётах исходил из очень высокой цены на главную экспортную культуру Египта того времени, хлопок, существовавшей в первые годы его правления из-за Войны между Севером и Югом в США. Однако окончание этой войны привело к обвальному падению цен на хлопок. Исмаил пытался решить возникшие проблемы при помощи новых займов, что привело в конечном счёте к суверенному дефолту. 25 ноября 1875 года Исмаил-паша продал Англии свои 46 % акций Суэцкого канала, остальными владели французы. Но не помогло и это. Контроль над Египтом установили англичане, которые, впрочем, по сути своей достаточно эффективно продолжили дальнейшую модернизацию Египта.

В мае 1876 года была создана международная комиссия хедивского долга (ведущую роль в ней играли англичане), под контроль которой перешли налоговые поступления с четырёх богатейших провинций Дельты, таможенные табачные акцизы. Расходы дворца были ограничены цивильным листом, а личные поместья Исмаила были переданы лондонскому банкиру Лайнелу Ротшильду под гарантию нового займа.

В августе 1878 года под давлением кредиторов Исмаил должен был включить в правительство нескольких европейских чиновников, которые таким образом получили возможность не только надзирать за финансами, но и управлять страной (это правительство получили в истории наименование «европейского кабинета»). В марте 1879 года правительство представило Исмаилу план «финансовой стабилизации». Кроме значительного повышения поземельного налога он предусматривал аннулирование внутренних займов, которые объявлялись налогами и не подлежали возврату. Эти меры вызвали волну возмущения в стране, и 7 апреля Исмаил отправил «европейский кабинет» в отставку.

Взамен был назначен новый кабинет «из подлинно египетских элементов», во главе с Шерифом (при этом было объявлено, что отныне правительство будет ответственно не перед хедивом, а перед Представительской палатой). Ответ кредиторов был жесткий — европейские державы потребовали, чтобы Исмаил отрекся от престола. Под их давлением османский султан Абдул-Хамид II низложил Исмаила и передал престол его старшему сыну Тевфику. 30 июня 1879 года Исмаил покинул Египет и удалился в Италию.

Литература

• Зеленев Е. И. Египет. Средние века. Новое время. — СПб.: Изд-во СПбГУ, 1999. — ISBN 5-288-02170-8
• Зеленев Е. И. Государственное управление, судебная система и армия в Египте и Сирии (XVI — начало XX в.). — СПб.: Изд-во СПбГУ, 2003. — ISBN 5-288-02843-5
• История Востока. Т. IV. Восток в новое время (конец XVIII — начало XX в.). Кн. 1. / Институт востоковедения РАН. Отв. ред. Л. Б. Алаев и др. — М.: Восточная литература РАН, 2004. — C. 372—379. — ISBN 5-02-018387-3
• Рыжов К. В. Все монархи мира. Мусульманский восток XV—XX вв. — М.: Вече, 2004. — ISBN 5-9533-0384-X

См. также

• Египет в составе Османской империи

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Исмаил-Паша
• [www.royalark.net/Egypt/egypt.htm Egyptian Royalty Genealogy] — by Christopher Buyers

Отрывок, характеризующий Исмаил-паша

– И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный – очень хороший. Вот другая ее сестра – одной фамилии, а совсем другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот будете приходить к нам… – продолжал Берг, он хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.
Подле первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.