Исмаил I

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Исмаил Сефеви»)
Перейти к: навигация, поиск
Исмаил I
азерб. Şah İsmayıl Xətai, شاه اسماعیل,
перс. شاه اسماعیل
<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет шаха Исмаила I. Неизвестный художник круга Беллини. Уффици, Флоренция, XVI в.</td></tr>

1-й Шахиншах
Государства Сефевидов
1501 — 23 мая 1524
Преемник: Тахмасп I
 
Вероисповедание: Шиизм
Рождение: 17 июля 1487(1487-07-17)
Ардебиль, Азербайджан[1][прим. 1]
Смерть: 23 мая 1524(1524-05-23) (36 лет)
Ардебиль (или близ Тебриза)[2], Сефевидский Иран[1]
Место погребения: Дар-аль-Хадит[3], Ардебиль Мавзолей шейха Сефи ад-Дина
Род: Сефевиды
Отец: шейх Гейдар (англ.)
Мать: Алем-шах бегим
Супруга: Исма хатун
Дети: сыновья: Рустам Мирза, Тахмасп I, Сам Мирза, Алгас Мирза и Бахман Мирза
дочери: Ханым-ханум, Пярихан-ханум, Махинбану, Фирангиз-ханум и Шахзейнаб-ханум

Исмаил I полное имя Абу л-Музаффар бин Хайдар ас-Сафави также Исмаил Сефеви или Исмаил Хатаи[4] (17 июля 1487 — 23 мая 1524; азерб. Şah İsmayıl Səfəvi, شاه اسماعیل, перс. شاه اسماعیل‎) — шахиншах Персии[5], полководец и поэт, основатель династии Сефевидов. После побед над Ширваном и государством Ак Коюнлу в 1501 году захватил Тебриз и принял титул шаха Азербайджана, в 1502 году — титул шаха всего Ирана[6]. При Исмаиле I территория государства Сефевидов достигла наибольших размеров[7].

Классик азербайджанской литературы[8]. Известны его газели, эпическая поэма «Десять писем» (1506), «Книга наставлений», писал под псевдонимом «Хатаи». Он оказал влияние на развитие всей тюркоязычной поэзии[7].





Происхождение

Согласно принятой на сегодня версии, он происходил от шейха Сефи ад-Дина, который в начале XIV века основал в Ардебиле суфийско-дервишский орден «Сефевийе»[en]. Происхождение Сефи ад-Дина покрыто тайной, высказывались мнения что он был курдом, тюрком, арабом и иранцем (подробнее см. Сефевиды)[9][10][11][12][13][14][15][16][17][18].

Согласно энциклопедии Ислама, сегодня существует консенсус между учёными, что Сефевиды происходили из Иранского Курдистана и позднее переселились в Азербайджан[9]. Согласно историку, специалисту по Сефевидам Роджеру Сейвори, в настоящее время можно с уверенностью сказать, что Сефевиды имели коренное иранское происхождение, а не тюркское. По мнению Сейвори вполне вероятно что эта семья возникла в Персидском Курдистане а затем переселилась в Азербайджан приняв там азербайджанскую форму тюркского языка, в конце концов обосновавшись в маленьком городке Ардебиль в XI веке[19]. Авторитетный востоковед В. Минорский отмечает что Исмаил I имел смешанное происхождение, так, например одна из его бабушек была греческая принцесса Трапезунда, немецкий иранист Вальтер Хинц приходит к выводу что в жилах Исмаила текла главным образом нетюркская кровь. Уже его сын Тахмасп I начал избавляться от своих туркоманских преторианцев[20].

Отцом Исмаила Сефеви был шейх Гейдар, глава исповедовавшего шиизм тюркского племенного союза, известного как кызылбаши[1], матерью — Алим-шах бегим, дочь Узун-Хасана, правителя государства Ак-Коюнлу и внучка последнего трапезундского императора Иоанна IV Комнина. До замужества она была православной христианкой и носила имя Марфа (Деспина). Таким образом, по материнской линии в жилах Исмаила текла тюркская и греческая кровь, он являлся потомком тюркских правителей Ак-Коюнлу и византийских императоров Комнинов.

В кругах суфиев считалось, что Сефевиды произошли от седьмого шиитского имама Мусы Кязима и, таким образом, являются потомками пророка Мухаммеда и Али ибн Абу Талиба; однако, это считается легендой, выдуманной для легитимизации духовной власти Сефевидов[21].

Биография

В 1488 году шейх Гейдар погиб в битве с войсками государства Ширваншаха; в 1495 году Ак-Коюнлу захватывают Ардебиль, убивают шейха Али (старший сын Гейдара), а его младший сын 7-летний Исмаил скрывается кызылбашами. Идут облавы на него и его братьев, и Исмаил бежит сначала в Ардебиль, затем в Решт, оттуда уже попадает во дворец Каркия Мирзы Али в Гиляне, где и получает образование под руководством известных учёных.

У Исмаила было пять сыновей — Рустам Мирза (умер молодым), Тахмасп (взошёл на престол в 10-летнем возрасте), Сам Мирза, Алгас Мирза и Бахман Мирза и пять дочерей: Ханым-ханум, Пярихан-ханум, Махинбану, Фирангиз-ханум и Шахзейнаб-ханум.

Завоевание государства Ширваншахов

В 1500 году в возрасте 14 лет Исмаил выезжает из Гиляна, собирает кызылбашей и другие тюркские племена и с 7000-ной армией идёт походом на Ширван. Решающая битва происходит в местности Джабани у крепости Гюлистан. Юный Исмаил сражался в первых рядах, своим примером вдохновляя соратников; ширванцы были разбиты, ширваншах Фаррух Ясар схвачен во время бегства и обезглавлен, а кызылбаши после недолгой осады взяли столицу Ширвана — Баку.

Вскоре Исмаил получает известие, что из Тебриза против него выступила 30-тысячная армия его двоюродного брата Алвенд-Мирзы Ак-Коюнлу. Он срочно выступает навстречу, и в середине 1501 года на равнине Шарур под Нахичеванем происходит решающее столкновение. Исмаил одержал блестящую победу над превосходящими силами врагов и затем, двинувшись из завоёванного Ширвана на Иранский Азербайджан, осенью торжественно вступает в Тебриз, где провозглашает себя шахиншахом, начинает чеканку монеты и объявляет государственной религией шиизм, обособив тем самым Иран от других мусульманских стран, где господствовали сунниты; он даже принял титул шах-и-шиян, «царь шиитов». При этом он заходил в шиитском рвении так далеко, что издал фирман (указ), приказывающий на площадях «ругать и проклинать» первых трёх «праведных» халифов Абу-Бакра, Умара и Усмана, которых шииты считают узурпаторами власти Али, и грозящий смертью всем, кто будет противиться этому.

Принял титул Падишаха Ирана (Padishah-i-Iran) ранее принадлежащий Узун-Гасану[22].

Государство Сефевидов

Заняв Тебриз, Исмаил выступает против Хамадана — столицы султанов Ак-Коюнлу. 21 июня 1503 года при Алма Гулаги (под Хамаданом) он громит превосходящую армию султана Мурада, которому едва удается бежать. Таким образом господству Ак-Коюнлу приходит конец, а Исмаил завладевает всем Персидским Эраком. К 1510 году он владел всем Ираном вплоть до реки Амударьи, и Арабским Ираком, который занял в 1508 году, взяв Багдад. В Багдаде он, из шиитского фанатизма, разрушил древние памятники, так как они были построены врагами рода Али Аббасидами; все гробницы почитаемых суннитских святых были снесены, а их тела сожжены и развеяны по ветру; были казнены многие суннитские улемы, видные суфии и поэты. Покинув разгромленный Багдад, шах Исмаил выступил против узбеков, находившихся под предводительством хана Шейбани, который был убит под Мервом в 1510 году. И шах посадил на трон Бабура.

Однако затем Исмаил сталкивается с турецким султаном Селимом I Явузом, который выступает против него под лозунгом защиты правоверных от шиитов. 23 августа 1514 году при Чалдыране происходит решительная битва (см. статью «Чалдыранская битва»). Исход её решила турецкая артиллерия (300 пушек), которую шах презирал, ибо считал недостойным воина «прятаться в укреплении из пушек». В результате он, кинувшись с мечом в руке под турецкий огонь, едва не попал в плен: его конь упал, и его спасло только мужество одного из его приближённых, выдавшего себя за шаха. Кызылбаши понесли огромные потери и были наголову разбиты. Турки взяли Тебриз, и только вспыхнувшие в Анатолии волнения янычар спасли Исмаила от полного краха. В результате, однако, были утеряны Армения и Арабский Ирак.

После Чалдыранской битвы шах Исмаил практически не нападает на соседние государства, если не считать походы на Ширван и Грузинские царства. Оживляются дипломатические отношения с европейскими государствами: Венецией, Королевством Габсбургов, Венгрией, с которыми Сефевиды стараются заключить союзы против Турции. Шах направляет усилия на укрепление созданного им государства. В 1524 году в возрасте 37 лет Исмаил неожиданно умирает в Ардебиле, куда прибыл поклониться гробнице отца. Похоронен там же в усыпальнице Сефевидов Даруль-Иршад.

Поэзия шаха Исмаила

Исмаил известен также как поэт, писавший под псевдонимом Хатаи, и считается классиком азербайджанской поэзии. Кроме того он увлекался скачками, охотой, владел техникой живописи и каллиграфии, играл на барбате, обладал хорошим голосом и огромной физической силой. Поощрял развитие ремесла и торговли. Персонаж многих народных легенд и дастанов.

В новом государстве азербайджанский язык стал почти на столетие языком двора, армии и суда (он сохранял этот статус на протяжении около столетия), тогда как персидский — языком администрации и литературы; на персидском же языке чеканились надписи на монетах[23][24][25][26][27].

Шах Исмаил писал стихи под поэтическим псевдонимом «Хатаи» (азерб. خَطَایِی) на родном[28] азербайджанском и персидском языках. Хотя его сын Сам Мирза, а также некоторые более поздние авторы утверждали, что Исмаил сочинял стихи как на азербайджанском тюркском[29][30][28][31], так и на персидском языке, сохранилось лишь несколько образцов его стихов на персидском[2]. До нас дошли поэма «Дехнамэ», 400 газелей и 100 касыд на азербайджанском, четыре бейта и одна мукамма (поэма) на фарси. По мнению В. Минорского, предпочтение Шахом Исмаилом в поэзии тюркского языка объясняется тем, что он стремился быть понятным своими последователями-тюрками[32]. Шах Исмаил творил в той поэтической идиоме, которая уходит своими корнями к творчеству поэта Насими, и достигла своего апогея в стихах современника Исмаила Физули. Помимо традиционного аруза, существует значительное число его силлабических стихов. Исмаил использовал распространенные темы и образы в лирике и учебно-религиозной поэзии, но делал это с лёгкостью и с некоторой степенью оригинальности. Профессор Ахмед Карамустафа, один из авторов статьи про Шаха Исмаила в энциклопедии Ираника, отмечает, что большая часть поэзии Шаха Исмаила носила лирический, а не религиозный характер, и что Хатаи является представителем адарийской (иранско-азерийской) лирической традиции[2].

Самая старая рукопись стихов — «Диван» хранится в настоящее время в Ташкенте и датируется 1535 годом. Её переписал во дворце шаха Тахмасиба I знаменитый каллиграф Шах Махмуд Нишапури. Она содержит 262 касыды и газели и 10 четверостиший. Вторая же более ранняя копия, относящаяся к 1541 году и хранящаяся в Париже, содержит 254 касыды и газели, 3 матнаки, 1 морабба и 1 мосадда. В дополнение к дивану, Исмаил сочинил по меньшей мере две независимые поэмы, а именно «Насихат-наме» («Книга наставлений»)[7], которое иногда включается в диван, и «Дех-наме» («Десять писем»[7]; 1506)[2]. В азербайджанской поэзии его поэма «Дехнамэ» считается хрестоматийной.

Бахария (отрывок из поэмы «Дех-наме»)
(перевод В. Державина)

Пронеслась зима, весна пришла.
Мак зацвел, и роза расцвела.
Подымают птицы крик любви.
Вновь огонь любви горит в крови.
Миг луга и рощи расцветил
И уста молчания открыл.

Тополь полы уронил в реку,
А кукушка вновь поёт «ку-ку!».
На лугу бутоны, смеясь, стоят,
И оскалил зубчики в смехе гранат.
О муках разлуки запел соловей,
Дождь апрельский падает в волны морей
И горою жемчужин ложится на дно.
И журавль расправляет крылья весной,
Сокол бьет в облаках журавля на лету.
Тень от яблони белой глядит в высоту,
Издеваясь над облаком и луной.
Плачут тучи апрельские над землей,
И стотысячный хор соловьев гремит.[33]

Известно множество рукописей Хатаи. Шах Исмаил использовал свою поэзию в качестве агитации, и его стихи, распространявшиеся по свету вместе со странствующими ашугами и дервишами, полны шиитского фанатизма. Долгое время его стихи читались в кругах Бекташи и Алави, а также шабакской секты из Ирака, включившей некоторые из них в свои священные книги[2].

Шах Исмаил также покровительствовал литераторам, и собрал при дворе поэтический бомонд (Хабиби, Сурури, Шахи и др.). Он основал в Тебризе китаб-хане (библиотеку), где работали изготовители манускриптов[33].

Шах Исмаил является прототипом героя дастана «Шах Исмаил», связанного с личностью и жизнью шаха[35]. О Шахе Исмаиле написано немало литературных произведений, к примеру исторические повести азербайджанских писателей Азизы Джафарзаде «Баку 1501», «Напасть» и Анара «Победа поэта».

Памяти Исмаила I Хатаи

Именем Исмаила I названы:

Напишите отзыв о статье "Исмаил I"

Примечания

  1. Географический регион на северо-западе современного Ирана, к югу от реки Аракс.

Источник

  1. 1 2 3 [www.britannica.com/EBchecked/topic/296081/Ismail-I Ismāʿīl I] (англ.) // Энциклопедия Британника.
  2. 1 2 3 4 5 Roger M. Savory, Ahmet T. Karamustafa. [www.iranicaonline.org/articles/esmail-i-safawi#ii Esmail I Ṣafawi] (англ.). — Encyclopædia Iranica, 1998. — Vol. VIII. — P. 628-636.
  3. [whc.unesco.org/en/list/1345 Sheikh Safi al-din Khānegāh and Shrine Ensemble in Ardabil]. Официальный сайт ЮНЕСКО.
  4. Расул Рза. Духом непокорный. — журнал «Огонёк»: Правда, 1978. — № 38. — С. 19.
  5. [www.iranicaonline.org/articles/safavids Safavid Dynasty] — статья из Encyclopædia Iranica. Rudi Matthee
  6. Richard Trapper Shahsevid in Sevefid Persia // Bulletin of the Schopol of Oriental and African studies. — University of London, 1974. — Вып. 37 (2). — С. 321-54.
  7. 1 2 3 4 [dic.academic.ru/dic.nsf/es/23688/Исмаил Исмаил I. Энциклопедический словарь. 2009.]
  8. H. Javadi and K. Burrill. [www.iranicaonline.org/articles/azerbaijan-x Azerbaijan. Azeri Literature in Iran] (англ.). — Encyclopædia Iranica, 1998. — Vol. III. — P. 251-255.
  9. 1 2 Encyclopaedia of Islam. Том 8, стр. 765-766 и далее. Статья: «Safawids». «There seems now to be a consensus among scholars that the Safawid family hailed from Persian Kurdistān, and later moved to Azerbaijan, finally settling in the 5th/11th century at Ardabīl»
  10. Z. V. Togan, "Sur l’Origine des Safavides, «in Melanges Louis Massignon, Damascus, 1957, III, pp. 345-57
  11. [atropat.narod.ru/moa.html профессор Б. В. Миллер. Талышский язык и языки азери]
  12. [atropat.narod.ru/moa3.html А.Мамедов, к.ф.н. Талыши как носители древнего языка Азербайджана]
  13. Barry D. Wood, The Tarikh-i Jahanara in the Chester Beatty Library: an illustrated manuscript of the „Anonymous Histories of Shah Isma’il“, Islamic Gallery Project, Asian Department Victoria & Albert Museum London, Routledge, Volume 37, Number 1 / March 2004, Pp: 89 — 107.
  14. [www.payvand.com/news/06/jul/1269.html Payvand News]. Здесь употреблено выражение Old Tati (Тати — современные остатки языка азери, сохранившиеся в некоторых селениях Иранского Азербайджана.)
  15. „Samples of the Azeri Persian language include poems written by Sheikh Safi al-Din Ardebili“ — David Menashri Central Asia Meets the Middle East. Routledge, 1998 ISBN 0-7146-4600-8, 9780714646008 p.123
  16. Habibollah Ayatollahi, Ḥabīb Allāh Āyat Allāhī, Shermin Haghshenās, Sāzmān-i Farhang va Irtibāṭāt-i Islāmī (Iran). Markaz-i Muṭālaʻāt-i Farhangī-Bayn al-Milalī Shermin Haghshenās Alhoda UK, 2003 ISBN 964-94491-4-0, 9789649449142 p.180
  17. E. Yarshater, [www.iranica.com/articles/search/searchpdf.isc?ReqStrPDFPath=/home1/iranica/articles/v3_articles/azerbaijan/language_azerbaijan&OptStrLogFile=/home/iranica/public_html/logs/pdfdownload.html Encyclopedia Iranica. Book 1, p. 240]:
  18. [www.iranica.com/articles/azerbaijan-vii Encyclopaedia Iranica. E. Yarshater, The Iranian Language of Azerbaijan]: "Адари (=азери) утрачивает позиции более быстрыми темпами, чем раньше, так что даже Сефевиды, первоначально ираноязычный клан (как свидетельствует четверостишия шейха Саафи-эль-Дина, их эпонимного предка, и его биография), тюркизировались и приняли тюркский язык. (Adari lost ground at a faster pace than before, so that even the Safavids, originally an Iranian-speaking clan (as evidenced by the quatrains of Shaikh Sáafi-al-din, their eponymous ancestor, and by his biography), became Turkified and adopted Turkish as their vernacular)."
  19. Roger M. Savory «Safavids» из Peter Burke, Irfan Habib, Halil Inalci «History of Humanity: From the sixteenth to the eighteenth century», Routledge, 1999. Стр. 259:
  20. V. Minorsky, The Poetry of Shah Ismail, Bulletin of the School of Oriental and African Studies, University of London, Vol. 10, No. 4. (1942), pp. 1053
  21. [www.i-u.ru/biblio/archive/pigulevskaja_istorija/06.aspx И.В. Пигулевская, А.Ю. Якубовский А.Ю., И.П. Петрушевский, Л.В. Строева, А.М. Беленицкий. «История Ирана с древнейших времен до конца XVIII века». 1958]
  22. H.R. Roemer, "The Safavid Period", in Cambridge History of Iran, Vol. VI, Cambridge University Press 1986, p. 339: "Further evidence of a desire to follow in the line of Turkmen rulers is Ismail's assumption of the title 'Padishah-i-Iran', previously held by Uzun Hasan."
  23. В XVI веке, тюркозязычная семья Сефевидов из Ардебиля в Азербайджане, вероятно, тюркизированного иранского (возможно, курдского) происхождения, завоевала Иран и установила тюркский — язык судопроизводства и армии, в качестве разговорного языка элиты и широко распространенного в общении, который повлиял на разговорный персидский; в то время как письменный персидский — язык высокой литературы и гражданской администрации, остался практически в неизменном состоянии (In the 16th century, the Turcophone Safavid family of Ardabil in Azerbaijan, probably of Turkicized Iranian (perhaps Kurdish), origin, conquered Iran and established Turkic, the language of the court and the military, as a high-status vernacular and a widespread contact language, influencing spoken Persian, while written Persian, the language of high literature and civil administration, remained virtually unaffected in status and content.) -John R. Perry, «Turkic-Iranian contacts», Encyclopædia Iranica, January 24, 2006
  24. Vladimir Minorsky. «The Poetry of Shah Ismail», Bulletin of the School of Oriental and African Studies, University of London, Vol. 10. No. 4, 1942, p. 1006a.
  25. Laurence Lockhart, Peter Jackson. The Cambridge History of Iran, Cambridge University Press, 1986, p. 950, ISBN 0-521-20094-6
  26. Michel M. Mazzaoui, «Islamic Culture and literature in the early modern period» in Robert L. Canfield, Turko-Persia in historical perspective, Cambridge University Press, 1991. pg 87
  27. Ronald W. Ferrier, «The Arts of Persia». Yale University Press. 1989. pg 199
  28. 1 2 Kishwar Rizvi. The Safavid Dynastic Shrine. — I.B.Tauris & Co Ltd, 2010. — С. 4. — ISBN 9781848853546.
    In masterfully composed poetry, written in his native Azeri Turkish, Isma’il roused the passions of his Qizilbash, using the language of charismatic leadership and millennialism.
  29. G. Doerfer. [www.iranicaonline.org/articles/azerbaijan-viii Azeri Turkish] (англ.). — Encyclopædia Iranica, 1988. — Vol. III. — P. 245-248.
    Other important Azeri authors were Shah Esmāʿīl Ṣafawī “Ḵatāʾī” (1487-1524),…
  30. Roger M. Savory, Ahmet T. Karamustafa. [www.iranicaonline.org/articles/esmail-i-safawi#ii Esmail I Ṣafawi] (англ.). — Encyclopædia Iranica, 1998. — Vol. VIII. — P. 628-636.
    To make this daʿwa more effective, Esmāʿīl addressed to his Turkman followers simple verses in the Azeri dialect of Turkish, using the pen name (taḵalloṣ) of Ḵaṭāʾī (see ii). These poems provide incontrovertible proof that Esmāʿīl encouraged his disciplesto consider him a divine incarnation
  31. [dic.academic.ru/dic.nsf/bse/91400/Исмаил Исмаил I] — статья из Большой советской энциклопедии
    Поощрял развитие ремесла и торговли, укреплял государственный аппарат. Объявил государственной религией Шиизм. Покровительствовал поэтам, художникам, учёным. И. I известен как крупный азербайджанский поэт (писал под псевдонимом Хатаи).
  32. Shāh Ismā'īl, even though he must have been bi-lingual from birth, was not writing for his own heart’s delight. He had to address his adherents in a language fully intelligible to them, and thus the choice of the Turcoman Turkish became a necessity for him. The admixture of Chaghatay forms in Ismā'īl’s poetry would indicate that he did not feel any one definite dialect as his own, but this admixture must have a purely literary origin (influence of Chaghatay dīvāns) — V. Minorsky, The Poetry of Shah Ismail, Bulletin of the School of Oriental and African Studies, University of London, Vol. 10, No. 4. (1942), pp. 1053)
  33. 1 2 [www.tyurk.ru/file3_34.shtm Библиотека классической тюркской поэзии «Симург»]
  34. Xətai. Əsərləri / составители: Əliyar Səfərli, Xəlil Yusifli. — Баку: Şərq-Qərb, 2005. — С. 245. — 384 с. — ISBN 9952418431.  (азерб.)
  35. С. З. Якубова. Гамид Араслы и азербайджанская фольклористика / Академия наук СССР, Академия наук Азербайджанской ССР. — Советская тюркология: Коммунист, 1989. — № 2. — С. 32.
  36. Бернандт Г., Словарь опер, впервые поставленных или изданных в дореволюционной России и в СССР (17361959), М., 1962. Стр. 345
  37. [www5.day.az/news/showbiz/10296.html Отмечен день рождения Шаха Исмаила Хатаи]
  38. Алиев Р. На пьедестале - Шах Исмаил // Бакинский рабочий : газета. — 1993. — 8 Июнь (№ 73 (22583)). — С. 1.

Литература

  • Антология Азербайджанской поэзии. Москва-1960.

Ссылки

  • [www.tyurk.ru/file3_34.shtm Библиотека классической тюркской поэзии «Симург»]

Отрывок, характеризующий Исмаил I

Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался голос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятием таинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всё зашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны выдавался резче всех.
Пьер слышал, как она сказала:
– Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал той красно желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.
– За мою руку держись, уронишь так, – послышался ему испуганный шопот одного из слуг, – снизу… еще один, – говорили голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, как будто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.
Несущие, в числе которых была и Анна Михайловна, поровнялись с молодым человеком, и ему на мгновение из за спин и затылков людей показалась высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова. Голова эта, с необычайно широким лбом и скулами, красивым чувственным ртом и величественным холодным взглядом, была не обезображена близостью смерти. Она была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал его в Петербург. Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов несущих, и холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться.
Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала ему: «Venez». [Идите.] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только что совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло, исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять симметрично наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том, что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.
– На другой бочок перевернуться хотят, – прошептал слуга и поднялся, чтобы переворотить лицом к стене тяжелое тело графа.
Пьер встал, чтобы помочь слуге.
В то время как графа переворачивали, одна рука его беспомощно завалилась назад, и он сделал напрасное усилие, чтобы перетащить ее. Заметил ли граф тот взгляд ужаса, с которым Пьер смотрел на эту безжизненную руку, или какая другая мысль промелькнула в его умирающей голове в эту минуту, но он посмотрел на непослушную руку, на выражение ужаса в лице Пьера, опять на руку, и на лице его явилась так не шедшая к его чертам слабая, страдальческая улыбка, выражавшая как бы насмешку над своим собственным бессилием. Неожиданно, при виде этой улыбки, Пьер почувствовал содрогание в груди, щипанье в носу, и слезы затуманили его зрение. Больного перевернули на бок к стене. Он вздохнул.
– Il est assoupi, [Он задремал,] – сказала Анна Михайловна, заметив приходившую на смену княжну. – Аllons. [Пойдем.]
Пьер вышел.


В приемной никого уже не было, кроме князя Василия и старшей княжны, которые, сидя под портретом Екатерины, о чем то оживленно говорили. Как только они увидали Пьера с его руководительницей, они замолчали. Княжна что то спрятала, как показалось Пьеру, и прошептала:
– Не могу видеть эту женщину.
– Catiche a fait donner du the dans le petit salon, – сказал князь Василий Анне Михайловне. – Allez, ma pauvre Анна Михайловна, prenez quelque сhose, autrement vous ne suffirez pas. [Катишь велела подать чаю в маленькой гостиной. Вы бы пошли, бедная Анна Михайловна, подкрепили себя, а то вас не хватит.]
Пьеру он ничего не сказал, только пожал с чувством его руку пониже плеча. Пьер с Анной Михайловной прошли в petit salon. [маленькую гостиную.]
– II n'y a rien qui restaure, comme une tasse de cet excellent the russe apres une nuit blanche, [Ничто так не восстановляет после бессонной ночи, как чашка этого превосходного русского чаю.] – говорил Лоррен с выражением сдержанной оживленности, отхлебывая из тонкой, без ручки, китайской чашки, стоя в маленькой круглой гостиной перед столом, на котором стоял чайный прибор и холодный ужин. Около стола собрались, чтобы подкрепить свои силы, все бывшие в эту ночь в доме графа Безухого. Пьер хорошо помнил эту маленькую круглую гостиную, с зеркалами и маленькими столиками. Во время балов в доме графа, Пьер, не умевший танцовать, любил сидеть в этой маленькой зеркальной и наблюдать, как дамы в бальных туалетах, брильянтах и жемчугах на голых плечах, проходя через эту комнату, оглядывали себя в ярко освещенные зеркала, несколько раз повторявшие их отражения. Теперь та же комната была едва освещена двумя свечами, и среди ночи на одном маленьком столике беспорядочно стояли чайный прибор и блюда, и разнообразные, непраздничные люди, шопотом переговариваясь, сидели в ней, каждым движением, каждым словом показывая, что никто не забывает и того, что делается теперь и имеет еще совершиться в спальне. Пьер не стал есть, хотя ему и очень хотелось. Он оглянулся вопросительно на свою руководительницу и увидел, что она на цыпочках выходила опять в приемную, где остался князь Василий с старшею княжной. Пьер полагал, что и это было так нужно, и, помедлив немного, пошел за ней. Анна Михайловна стояла подле княжны, и обе они в одно время говорили взволнованным шопотом:
– Позвольте мне, княгиня, знать, что нужно и что ненужно, – говорила княжна, видимо, находясь в том же взволнованном состоянии, в каком она была в то время, как захлопывала дверь своей комнаты.
– Но, милая княжна, – кротко и убедительно говорила Анна Михайловна, заступая дорогу от спальни и не пуская княжну, – не будет ли это слишком тяжело для бедного дядюшки в такие минуты, когда ему нужен отдых? В такие минуты разговор о мирском, когда его душа уже приготовлена…
Князь Василий сидел на кресле, в своей фамильярной позе, высоко заложив ногу на ногу. Щеки его сильно перепрыгивали и, опустившись, казались толще внизу; но он имел вид человека, мало занятого разговором двух дам.
– Voyons, ma bonne Анна Михайловна, laissez faire Catiche. [Оставьте Катю делать, что она знает.] Вы знаете, как граф ее любит.
– Я и не знаю, что в этой бумаге, – говорила княжна, обращаясь к князю Василью и указывая на мозаиковый портфель, который она держала в руках. – Я знаю только, что настоящее завещание у него в бюро, а это забытая бумага…
Она хотела обойти Анну Михайловну, но Анна Михайловна, подпрыгнув, опять загородила ей дорогу.
– Я знаю, милая, добрая княжна, – сказала Анна Михайловна, хватаясь рукой за портфель и так крепко, что видно было, она не скоро его пустит. – Милая княжна, я вас прошу, я вас умоляю, пожалейте его. Je vous en conjure… [Умоляю вас…]
Княжна молчала. Слышны были только звуки усилий борьбы зa портфель. Видно было, что ежели она заговорит, то заговорит не лестно для Анны Михайловны. Анна Михайловна держала крепко, но, несмотря на то, голос ее удерживал всю свою сладкую тягучесть и мягкость.
– Пьер, подойдите сюда, мой друг. Я думаю, что он не лишний в родственном совете: не правда ли, князь?
– Что же вы молчите, mon cousin? – вдруг вскрикнула княжна так громко, что в гостиной услыхали и испугались ее голоса. – Что вы молчите, когда здесь Бог знает кто позволяет себе вмешиваться и делать сцены на пороге комнаты умирающего. Интриганка! – прошептала она злобно и дернула портфель изо всей силы.
Но Анна Михайловна сделала несколько шагов, чтобы не отстать от портфеля, и перехватила руку.
– Oh! – сказал князь Василий укоризненно и удивленно. Он встал. – C'est ridicule. Voyons, [Это смешно. Ну, же,] пустите. Я вам говорю.
Княжна пустила.
– И вы!
Анна Михайловна не послушалась его.
– Пустите, я вам говорю. Я беру всё на себя. Я пойду и спрошу его. Я… довольно вам этого.
– Mais, mon prince, [Но, князь,] – говорила Анна Михайловна, – после такого великого таинства дайте ему минуту покоя. Вот, Пьер, скажите ваше мнение, – обратилась она к молодому человеку, который, вплоть подойдя к ним, удивленно смотрел на озлобленное, потерявшее всё приличие лицо княжны и на перепрыгивающие щеки князя Василья.
– Помните, что вы будете отвечать за все последствия, – строго сказал князь Василий, – вы не знаете, что вы делаете.
– Мерзкая женщина! – вскрикнула княжна, неожиданно бросаясь на Анну Михайловну и вырывая портфель.
Князь Василий опустил голову и развел руками.
В эту минуту дверь, та страшная дверь, на которую так долго смотрел Пьер и которая так тихо отворялась, быстро, с шумом откинулась, стукнув об стену, и средняя княжна выбежала оттуда и всплеснула руками.
– Что вы делаете! – отчаянно проговорила она. – II s'en va et vous me laissez seule. [Он умирает, а вы меня оставляете одну.]
Старшая княжна выронила портфель. Анна Михайловна быстро нагнулась и, подхватив спорную вещь, побежала в спальню. Старшая княжна и князь Василий, опомнившись, пошли за ней. Через несколько минут первая вышла оттуда старшая княжна с бледным и сухим лицом и прикушенною нижнею губой. При виде Пьера лицо ее выразило неудержимую злобу.
– Да, радуйтесь теперь, – сказала она, – вы этого ждали.
И, зарыдав, она закрыла лицо платком и выбежала из комнаты.
За княжной вышел князь Василий. Он, шатаясь, дошел до дивана, на котором сидел Пьер, и упал на него, закрыв глаза рукой. Пьер заметил, что он был бледен и что нижняя челюсть его прыгала и тряслась, как в лихорадочной дрожи.
– Ах, мой друг! – сказал он, взяв Пьера за локоть; и в голосе его была искренность и слабость, которых Пьер никогда прежде не замечал в нем. – Сколько мы грешим, сколько мы обманываем, и всё для чего? Мне шестой десяток, мой друг… Ведь мне… Всё кончится смертью, всё. Смерть ужасна. – Он заплакал.
Анна Михайловна вышла последняя. Она подошла к Пьеру тихими, медленными шагами.
– Пьер!… – сказала она.
Пьер вопросительно смотрел на нее. Она поцеловала в лоб молодого человека, увлажая его слезами. Она помолчала.