Испанская Флорида

	Испанская Флорида
	исп. La Florida
	Испанская колония
	Девиз; Plus ultra
	Гимн; Гимн Испании
	; Карта западной и восточной Флориды в 1810 году
Столица	Сан-Агустин
Язык(и)	Испанский
Религия	Католицизм
Форма правления	монархия

К:Появились в 1513 году К:Появились в 1784 году К:Исчезли в 1763 году К:Исчезли в 1821 году

Испанская Флорида (исп. La Florida) — колония Испании на полуострове Флорида и прилегающих территориях, в настоящее время составляющих штат США Флорида и юго-восток штата Джорджия. Колония существовала с начала XVI века по 1763 год, когда она была продана Великобритании. Испания вновь владела Флоридой с 1783 по 1821 год. После этого Флорида была передана США в обмен на отказ от всех притязаний на Техас.

Открытие и раннее освоение

В 1512 году Хуан Понсе де Леон, губернатор Пуэрто-Рико, получил разрешение испанского короля отправиться на поиски земель к северу от Кубы. Он за свой счёт снарядил три корабля и выплыл из Пуэрто-Рико в 1513 году. В начале апреля экспедиция достигла северо-восточного побережья Флориды, которую Понсе де Леон принял за остров. Он объявил остров испанским владением и назвал его Флорида, либо в честь пасхального фестиваля цветов (исп. Pascua Florida), так как «остров» был открыт перед пасхой, либо из-за богатой растительности Флориды. Затем он исследовал восточное побережье острова, архипелаг Флорида-Кис, и, обогнув полуостров, западное побережье, после чего возвратился на Пуэрто-Рико.

Нельзя исключить и того, что испанцы высаживались на Флориде и до Понсе де Леона, хотя он, несомненно, был первым испанцем с королевским патентом. Сообщается, что индейцы встретили экспедицию Понсе де Леона враждебно, а один из встреченных им индейцев знал несколько слов по-испански.

За экспедицией Понсе де Леона последовали множество других. Так, между 1514 и 1516 годом Педро де Саласар обратил в рабство около 500 индейцев на восточном побережье Флориды. В 1516 году Флориду исследовала экспедиция Диего Мируэло, а в 1517 — Франсиско Эрнандеса де Кордобы. В 1519 году Алонсо Альварес де Пинеда составил карту всего побережья Мексиканского залива, включая Флориду. В 1521 году Понсе де Леон снарядил два корабля, чтобы основать постоянное поселение во Флориде, однако экспедиция была разгромлена индейцами Калуса, а сам Понсе де Леон умер от ран в Гаване.

В том же году в устье реки Уоккамо (ныне Южная Каролина) Педро де Кехо и Франсиско Гордийо захватили 60 индейцев и обратили в рабство. Кехо вернулся в 1525 году вместе с Лукасом Васкесом де Аийоном, и последний в 1526 году вместе с отрядом из 600 человек приплыл к атлантическому побережью Северной Америки, чтобы основать там поселение. Колония Сан-Мигель-де-Гульдапе, на территории современной Джорджии, стала первым европейским поселением на нынешней территории США. Колония была оставлена через два месяца из-за голода, болезней и постоянных нападений индейцев. 150 выживших колонистов вернулись на острова.

Экспедиция Нарваэса

В 1527 году Панфило де Нарваэс отплыл с отрядом из 600 человек на пяти кораблях из Испании с миссией исследовать и заселить побережье Мексиканского залива между Мексикой и Флоридой. 12 апреля 1528 года экспедиция высадилась около залива Тампа. Нарваэс использовал неверные карты, по которым залив был обозначен в 150 км севернее его действительного расположения, поэтому он отправил корабли на север на поиски залива, а сам с большей частью экспедиции отправился пешком вдоль западного побережья полуострова, рассчитывая присоединиться к кораблям в заливе Тампа. Побережье оказалось в большой своей части ненаселённым, и экспедиция питалась лишь собственными запасами, пока не встретилась с индейцами у реки Уитлакучи. Там они взяли заложников и пришли в индейскую деревню, где смогли достать кукурузу, а ещё севернее были встречены вождём племени, Дунчанчеллином, и сопровождены в его деревню севернее реки Суонни. Вождь пытался заручиться поддержкой испанцев против враждебного племени аппалачей.

Взяв индейцев в качестве проводников, испанцы двинулись на северо-запад, в сторону территории, заселённой аппалачами. Экспедиция, обойдя крупные поселения аппалачей, вышла к Ауте, поселению на берегу Мексиканского залива, которое к этому моменту уже длительное время выдерживало нападения индейцев. Так как экспедиция была истощена недостаточным питанием, болезнями и нападениями индейцев, Нарваэс решил не продолжать движение по берегу, и с оставшимися 240 людьми отплыл вдоль берега на пяти плотах. Плоты были разбросаны штормом около побережья Техаса (в частности, плот, на котором находился Нарваэс, пропал бесследно), и четверо спасшихся участников экспедиции (в том числе Альвар Нуньес Кабеса де Вака) через восемь лет добрались до Мексики.

Экспедиция де Сото

Эрнандо де Сото, участник похода Писарро против инков, в 1536 году вернулся в Испанию и через год был назначен губернатором Кубы. 30 мая 1539 года снаряжённая им большая экспедиция для «завоевания» Флориды высадилась на берег в заливе Тампа, где они обнаружили Хуана Ортиса, участника экспедиции Нарваэса, взятого в плен индейцами. Ортис сообщил де Сото о богатстве племени аппалачей, и де Сото с 550 солдатами и 200 лошадьми отправился на север, дальше от берега, чем шла ранее экспедиция Нарваэса. Экспедиция де Сото находила пропитание на своём пути. Индейцы, помнившие ещё о Нарваэсе, были сдержанны либо откровенно враждебны. Де Сото захватил несколько мужчин как проводников и женщин для развлечения солдат.

В октябре экспедиция достигла земель аппалачей и остановилась в их главном городе Анхаика, на месте современного Таллахасси в северной Флориде. В городе они обнаружили запасы продовольствия, но не нашли золота или каких-либо других драгоценностей. Весной де Сото отправился на северо-восток, дойдя до современной территории штата Северная Каролина, затем повернул на запад, пересёк главный Аппалачский хребет и попал на территорию штата Теннесси, затем повернул на юг, на современную территорию штата Джорджия. Впоследствии экспедиция отправилась на запад, потеряла всю свою провизию в сражении с индейцами на реке Алабама, перезимовала и в марте 1541 года переправилась через реку Миссисипи. Следующую зиму экспедиция де Сото провела на территории современной Оклахомы, после чего вернулась к реке Миссисипи, где предположительно умер де Сото. 310 выживших участников экспедиции возвратились в 1543 году в испанские владения.

Окусе и Санта-Элена

Хотя испанцы быстро обнаружили, что во Флориде нет золота, полуостров играл стратегическую роль для защиты Мексики и Карибского бассейна, поэтому территория должна была быть заселена. В 1559 году Тристан де Луна-и-Аррельяно отправился из Мексики с 500 военными и 1000 человек гражданского населения с целью основать поселения Окусе (в заливе Пенсакола) и Санта-Элена (Порт-Ройял-Саунд, ныне Южная Каролина). Предполагалось, что большинство колонистов дойдут от Окусе до Санта-Элены пешком. Однако через месяц после прибытия экспедиции в Окусе, когда не все корабли ещё были разгружены, ураган уничтожил существенную часть запасов. Вглубь материка были посланы экспедиции, однако они не смогли обеспечить достаточных запасов продовольствия. Тем временем Луна получил приказ короля немедленно занять Санта-Элену и в ответ выслал три небольших корабля. Эти корабли попали в шторм и были вынуждены вернуться в Мексику. В 1561 году Луну сменил Анхель де Вильяфанье, имевший приказ занять Санта-Элену, приведя туда большую часть колонистов из Окусе. Вильяфанье привёл в Санта-Элену 75 человек, но шторм помешал им высадиться на берег, и экспедиция вернулась в Мексику.

Соперничество с Францией

Поскольку Франция также начала интересоваться северным берегом Мексиканского залива, испанцы вынуждены были ускорить колонизацию. Так, Жан Рибо в 1562 году в ходе экспедиции в Северную Флориду основал поселение Шарльфор на том месте, где сейчас расположено Рекрутское депо морской пехоты Пэррис-Айленд (Южная Каролина). Рене Гулен де Лодоньер в 1564 году основал Фор-Каролин там, где сейчас находится Джэксонвилл. Фор-Каролин служил гаванью для высадки переселенцев-гугенотов. В том же году гарнизон Шарльфора оставил форт и переместился в Фор-Каролин.

В том же 1562 году английский авантюрист Томас Стакли добился поддержки у королевы Елизаветы своего собственного плана колонизации Флориды. Стакли снарядил экспедицию, но не пересёк Атлантический океан, сочтя более выгодным занятие пиратством около побережья Ирландии.

В ответ испанцы основали Сан-Агустин в 1565 году. Это поселение было основано Педро де Менендесом де Авильесом и стало первым постоянным европейским поселением на территории нынешних США. Менендес де Авильес немедленно собрал отряд и отправился по земле, чтобы напасть на Фор-Каролин. Одновременно французы отплыли из Фор-Каролин, намереваясь атаковать Сан-Агустин с моря. Испанцы легко взяли крепость, вырезав всё мужское население (лишь 25 человек смогли спастись). Французы, в свою очередь, не смогли достичь Сан-Агустина из-за шторма, многие корабли разбились в проливе Матанзас. Менендес де Авильес, нашедший выживших в кораблекрушении, приказал их всех казнить.

Испанцы переименовали Фор-Каролин в Форт Сан-Матео. Через два года Доминик де Гург захватил форт и вырезал всех испанцев.

Дальнейшая история

В 1566 году испанцы основали, наконец, колонию Санта-Элена на острове Паррис, ныне Южная Каролина. Хуан Пардо дважды (1566-67 и 1567-68) организовывал экспедиции вглубь материка, на современную территорию Теннесси, основав несколько фортов. В 1586 году английский пират Френсис Дрейк разграбил и сжёг Сан-Агустин, а в 1587 году испанцы оставили Санта-Элену.

Начиная с 1567 года, иезуиты, как и везде в испанских колониях, стали основывать миссии во Флориде. В 1572 году все иезуиты покинули Флориду, и в 1573 году францисканцы взяли ответственность за миссии. Со временем число миссий достигло ста, они действовали в индейских племенах гуале, тимукуа и аппалачи. В 1656 году произошло восстание индейцев гуале.

В течение всего XVII века европейские переселенцы в Виргинию, Северную и Южную Каролину постепенно отодвигали границы испанских владений на юг, а французское освоение Луизианы угрожало Флориде с запада. Начиная с 1680 года, английские переселенцы и их индейские союзники в провинции Каролина постоянно нападали на испанские миссии и Сан-Агустин. В 1702 году полковник Джеймс Мур сжёг город Сан-Агустин, но не смог овладеть фортом.

В 1696 году испанцы основали город Пенсакола на месте бывшего поселения Окусе. В 1719 году Пенсаколу захватили французы.

В этот же период началась миграция во Флориду индейцев, позже образовавших народ семинолов.

Британское владение

В 1763 году Испания передала Флориду Великобритании в обмен на контроль над Гаваной, которую англичане заняли во время Семилетней войны. Практически всё испанское население, а также обратившиеся в католичество в миссиях индейцы оставили территорию. Англичане разделили Флориду на Восточную и Западную и занялись привлечением переселенцев. Для этого переселенцам предлагали землю и финансовую поддержку. Одновременно шла миграция во Флориду с севера индейских племён.

В 1767 году северная граница Западной Флориды была существенно передвинута, так что Западная Флорида включила части современных территорий штатов Алабама и Миссисипи.

Во время войны за независимость США Великобритания сохранила контроль над Восточной Флоридой, но Испания смогла захватить Западную Флориду благодаря союзу с Францией, находящейся в состоянии войны с Англией. По Версальскому мирному договору 1783 года между Великобританией и Испанией вся Флорида отошла Испании, но её границы не были точно определены. США признавали старую границу по 31 параллели, в то время как Испания настаивала на перенесённой границе, желая сохранить расширенную Флориду. По мирному договору Сан-Лоренцо 1795 года между Испанией и США граница была проведена по 31-й параллели.

Второй испанский колониальный период

В начале XIX века Испания проводила политику привлечения переселенцев, как из Испании, так и из США, раздавая им значительные земельные участки. Постепенно нарастала напряжённость в отношениях между поселенцами и индейцами, и в какой-то момент индейцы из Флориды стали нападать на поселения в Джорджии. В ответ армия США стала совершать регулярные рейды вглубь испанской территории. Наиболее значительный из них, проведённый в 1817—1818 годах под командованием Эндрю Джексона, известен как Первая семинольская война. После окончания войны Восточная Флорида фактически оказалась под контролем США.

22 февраля 1819 года Испания и США подписали договор Адамса — Ониса, вступивший в силу 10 июля 1821 года. Согласно этому договору, Флорида передавалась США в обмен на отказ США от территориальных притязаний на Техас.

Источники

Milanich, Jerald T. (1995) Florida Indians and the Invasion from Europe. University Press of Florida. ISBN 0-8130-1360-7
Tebeau, Charlton. (1980) A History of Florida. Rev. Ed. University of Miami Press. ISBN 0-87024-303-9
[www.uwf.edu/jworth/spanfla.htm Spanish Florida: Evolution of a Colonial Society, 1513—1763]

Напишите отзыв о статье "Испанская Флорида"

Отрывок, характеризующий Испанская Флорида

– Женись, женись, голубчик… Родство хорошее!… Умные люди, а? Богатые, а? Да. Хороша мачеха у Николушки будет! Напиши ты ему, что пускай женится хоть завтра. Мачеха Николушки будет – она, а я на Бурьенке женюсь!… Ха, ха, ха, и ему чтоб без мачехи не быть! Только одно, в моем доме больше баб не нужно; пускай женится, сам по себе живет. Может, и ты к нему переедешь? – обратился он к княжне Марье: – с Богом, по морозцу, по морозцу… по морозцу!…
После этой вспышки, князь не говорил больше ни разу об этом деле. Но сдержанная досада за малодушие сына выразилась в отношениях отца с дочерью. К прежним предлогам насмешек прибавился еще новый – разговор о мачехе и любезности к m lle Bourienne.
– Отчего же мне на ней не жениться? – говорил он дочери. – Славная княгиня будет! – И в последнее время, к недоуменью и удивлению своему, княжна Марья стала замечать, что отец ее действительно начинал больше и больше приближать к себе француженку. Княжна Марья написала князю Андрею о том, как отец принял его письмо; но утешала брата, подавая надежду примирить отца с этою мыслью.
Николушка и его воспитание, Andre и религия были утешениями и радостями княжны Марьи; но кроме того, так как каждому человеку нужны свои личные надежды, у княжны Марьи была в самой глубокой тайне ее души скрытая мечта и надежда, доставлявшая ей главное утешение в ее жизни. Утешительную эту мечту и надежду дали ей божьи люди – юродивые и странники, посещавшие ее тайно от князя. Чем больше жила княжна Марья, чем больше испытывала она жизнь и наблюдала ее, тем более удивляла ее близорукость людей, ищущих здесь на земле наслаждений и счастия; трудящихся, страдающих, борющихся и делающих зло друг другу, для достижения этого невозможного, призрачного и порочного счастия. «Князь Андрей любил жену, она умерла, ему мало этого, он хочет связать свое счастие с другой женщиной. Отец не хочет этого, потому что желает для Андрея более знатного и богатого супружества. И все они борются и страдают, и мучают, и портят свою душу, свою вечную душу, для достижения благ, которым срок есть мгновенье. Мало того, что мы сами знаем это, – Христос, сын Бога сошел на землю и сказал нам, что эта жизнь есть мгновенная жизнь, испытание, а мы всё держимся за нее и думаем в ней найти счастье. Как никто не понял этого? – думала княжна Марья. Никто кроме этих презренных божьих людей, которые с сумками за плечами приходят ко мне с заднего крыльца, боясь попасться на глаза князю, и не для того, чтобы не пострадать от него, а для того, чтобы его не ввести в грех. Оставить семью, родину, все заботы о мирских благах для того, чтобы не прилепляясь ни к чему, ходить в посконном рубище, под чужим именем с места на место, не делая вреда людям, и молясь за них, молясь и за тех, которые гонят, и за тех, которые покровительствуют: выше этой истины и жизни нет истины и жизни!»
Была одна странница, Федосьюшка, 50 ти летняя, маленькая, тихенькая, рябая женщина, ходившая уже более 30 ти лет босиком и в веригах. Ее особенно любила княжна Марья. Однажды, когда в темной комнате, при свете одной лампадки, Федосьюшка рассказывала о своей жизни, – княжне Марье вдруг с такой силой пришла мысль о том, что Федосьюшка одна нашла верный путь жизни, что она решилась сама пойти странствовать. Когда Федосьюшка пошла спать, княжна Марья долго думала над этим и наконец решила, что как ни странно это было – ей надо было итти странствовать. Она поверила свое намерение только одному духовнику монаху, отцу Акинфию, и духовник одобрил ее намерение. Под предлогом подарка странницам, княжна Марья припасла себе полное одеяние странницы: рубашку, лапти, кафтан и черный платок. Часто подходя к заветному комоду, княжна Марья останавливалась в нерешительности о том, не наступило ли уже время для приведения в исполнение ее намерения.
Часто слушая рассказы странниц, она возбуждалась их простыми, для них механическими, а для нее полными глубокого смысла речами, так что она была несколько раз готова бросить всё и бежать из дому. В воображении своем она уже видела себя с Федосьюшкой в грубом рубище, шагающей с палочкой и котомочкой по пыльной дороге, направляя свое странствие без зависти, без любви человеческой, без желаний от угодников к угодникам, и в конце концов, туда, где нет ни печали, ни воздыхания, а вечная радость и блаженство.
«Приду к одному месту, помолюсь; не успею привыкнуть, полюбить – пойду дальше. И буду итти до тех пор, пока ноги подкосятся, и лягу и умру где нибудь, и приду наконец в ту вечную, тихую пристань, где нет ни печали, ни воздыхания!…» думала княжна Марья.
Но потом, увидав отца и особенно маленького Коко, она ослабевала в своем намерении, потихоньку плакала и чувствовала, что она грешница: любила отца и племянника больше, чем Бога.

Библейское предание говорит, что отсутствие труда – праздность была условием блаженства первого человека до его падения. Любовь к праздности осталась та же и в падшем человеке, но проклятие всё тяготеет над человеком, и не только потому, что мы в поте лица должны снискивать хлеб свой, но потому, что по нравственным свойствам своим мы не можем быть праздны и спокойны. Тайный голос говорит, что мы должны быть виновны за то, что праздны. Ежели бы мог человек найти состояние, в котором он, будучи праздным, чувствовал бы себя полезным и исполняющим свой долг, он бы нашел одну сторону первобытного блаженства. И таким состоянием обязательной и безупречной праздности пользуется целое сословие – сословие военное. В этой то обязательной и безупречной праздности состояла и будет состоять главная привлекательность военной службы.
Николай Ростов испытывал вполне это блаженство, после 1807 года продолжая служить в Павлоградском полку, в котором он уже командовал эскадроном, принятым от Денисова.
Ростов сделался загрубелым, добрым малым, которого московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre [дурного тона], но который был любим и уважаем товарищами, подчиненными и начальством и который был доволен своей жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил сетования матери на то, что дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков родителей.
Читая эти письма, Николай испытывал страх, что хотят вывести его из той среды, в которой он, оградив себя от всей житейской путаницы, жил так тихо и спокойно. Он чувствовал, что рано или поздно придется опять вступить в тот омут жизни с расстройствами и поправлениями дел, с учетами управляющих, ссорами, интригами, с связями, с обществом, с любовью Сони и обещанием ей. Всё это было страшно трудно, запутано, и он отвечал на письма матери, холодными классическими письмами, начинавшимися: Ma chere maman [Моя милая матушка] и кончавшимися: votre obeissant fils, [Ваш послушный сын,] умалчивая о том, когда он намерен приехать. В 1810 году он получил письма родных, в которых извещали его о помолвке Наташи с Болконским и о том, что свадьба будет через год, потому что старый князь не согласен. Это письмо огорчило, оскорбило Николая. Во первых, ему жалко было потерять из дома Наташу, которую он любил больше всех из семьи; во вторых, он с своей гусарской точки зрения жалел о том, что его не было при этом, потому что он бы показал этому Болконскому, что совсем не такая большая честь родство с ним и что, ежели он любит Наташу, то может обойтись и без разрешения сумасбродного отца. Минуту он колебался не попроситься ли в отпуск, чтоб увидать Наташу невестой, но тут подошли маневры, пришли соображения о Соне, о путанице, и Николай опять отложил. Но весной того же года он получил письмо матери, писавшей тайно от графа, и письмо это убедило его ехать. Она писала, что ежели Николай не приедет и не возьмется за дела, то всё именье пойдет с молотка и все пойдут по миру. Граф так слаб, так вверился Митеньке, и так добр, и так все его обманывают, что всё идет хуже и хуже. «Ради Бога, умоляю тебя, приезжай сейчас же, ежели ты не хочешь сделать меня и всё твое семейство несчастными», писала графиня.
Письмо это подействовало на Николая. У него был тот здравый смысл посредственности, который показывал ему, что было должно.
Теперь должно было ехать, если не в отставку, то в отпуск. Почему надо было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого Марса, давно не езженного и страшно злого жеребца, и вернувшись на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой. Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба (что ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф торговал у него, и которых Ростов на пари бил, что продаст за 2 тысячи, как ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны были дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне Боржозовской, – он знал, что надо ехать из этого ясного, хорошего мира куда то туда, где всё было вздор и путаница.
Через неделю вышел отпуск. Гусары товарищи не только по полку, но и по бригаде, дали обед Ростову, стоивший с головы по 15 руб. подписки, – играли две музыки, пели два хора песенников; Ростов плясал трепака с майором Басовым; пьяные офицеры качали, обнимали и уронили Ростова; солдаты третьего эскадрона еще раз качали его, и кричали ура! Потом Ростова положили в сани и проводили до первой станции.
До половины дороги, как это всегда бывает, от Кременчуга до Киева, все мысли Ростова были еще назади – в эскадроне; но перевалившись за половину, он уже начал забывать тройку саврасых, своего вахмистра Дожойвейку, и беспокойно начал спрашивать себя о том, что и как он найдет в Отрадном. Чем ближе он подъезжал, тем сильнее, гораздо сильнее (как будто нравственное чувство было подчинено тому же закону скорости падения тел в квадратах расстояний), он думал о своем доме; на последней перед Отрадным станции, дал ямщику три рубля на водку, и как мальчик задыхаясь вбежал на крыльцо дома.
После восторгов встречи, и после того странного чувства неудовлетворения в сравнении с тем, чего ожидаешь – всё то же, к чему же я так торопился! – Николай стал вживаться в свой старый мир дома. Отец и мать были те же, они только немного постарели. Новое в них било какое то беспокойство и иногда несогласие, которого не бывало прежде и которое, как скоро узнал Николай, происходило от дурного положения дел. Соне был уже двадцатый год. Она уже остановилась хорошеть, ничего не обещала больше того, что в ней было; но и этого было достаточно. Она вся дышала счастьем и любовью с тех пор как приехал Николай, и верная, непоколебимая любовь этой девушки радостно действовала на него. Петя и Наташа больше всех удивили Николая. Петя был уже большой, тринадцатилетний, красивый, весело и умно шаловливый мальчик, у которого уже ломался голос. На Наташу Николай долго удивлялся, и смеялся, глядя на нее.
– Совсем не та, – говорил он.
– Что ж, подурнела?
– Напротив, но важность какая то. Княгиня! – сказал он ей шопотом.
– Да, да, да, – радостно говорила Наташа.
Наташа рассказала ему свой роман с князем Андреем, его приезд в Отрадное и показала его последнее письмо.
– Что ж ты рад? – спрашивала Наташа. – Я так теперь спокойна, счастлива.
– Очень рад, – отвечал Николай. – Он отличный человек. Что ж ты очень влюблена?
– Как тебе сказать, – отвечала Наташа, – я была влюблена в Бориса, в учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что лучше его не бывает людей, и мне так спокойно, хорошо теперь. Совсем не так, как прежде…
Николай выразил Наташе свое неудовольствие о том, что свадьба была отложена на год; но Наташа с ожесточением напустилась на брата, доказывая ему, что это не могло быть иначе, что дурно бы было вступить в семью против воли отца, что она сама этого хотела.
– Ты совсем, совсем не понимаешь, – говорила она. Николай замолчал и согласился с нею.
Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.

Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
– Разбойник! Неблагодарная тварь!… изрублю собаку… не с папенькой… обворовал… – и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»
Митенька стремглав слетел с шести ступеней и убежал в клумбу. (Клумба эта была известная местность спасения преступников в Отрадном. Сам Митенька, приезжая пьяный из города, прятался в эту клумбу, и многие жители Отрадного, прятавшиеся от Митеньки, знали спасительную силу этой клумбы.)
Жена Митеньки и свояченицы с испуганными лицами высунулись в сени из дверей комнаты, где кипел чистый самовар и возвышалась приказчицкая высокая постель под стеганным одеялом, сшитым из коротких кусочков.
Молодой граф, задыхаясь, не обращая на них внимания, решительными шагами прошел мимо них и пошел в дом.
Графиня узнавшая тотчас через девушек о том, что произошло во флигеле, с одной стороны успокоилась в том отношении, что теперь состояние их должно поправиться, с другой стороны она беспокоилась о том, как перенесет это ее сын. Она подходила несколько раз на цыпочках к его двери, слушая, как он курил трубку за трубкой.
На другой день старый граф отозвал в сторону сына и с робкой улыбкой сказал ему:
– А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно погорячился! Мне Митенька рассказал все.