Исповедник

Испове́дник (греч. ὁμολογητής, лат. confessor, confessoris) — особый лик святых в христианстве. Изначально к числу прославляемых церковью в этом лике причислялись те, кто открыто исповедовал христианскую веру во время гонений и сам был гоним, но не претерпел мученической смерти. Этимологическая основа лат. confiteri впервые была использована в значении «исповедоваться, открыто признавать» (ср. англ. to confess, to profess) именно в рукописях христианских авторов. Во избежание неоднозначности, связанной с однокоренным словом «исповедь», во многих языках термин может использоваться с уточнением: англ. Confessor of the Faith и т. п.

В Православии исповедников из числа монашествующих иногда называют преподобноисповедниками, а исповедников из числа священнослужителей и епископов —священноисповедниками, однако в церковных календарях, выпускаемых Издательством Московской Патриархии Русской Православной Церкви, такая терминология не используется: все те, кто открыто исповедовал христианскую веру во время гонений, в них именуются просто исповедниками.

Раннехристианский период

В раннем христианстве к числу исповедников причислялись те христиане, кто при жизни испытывал за свою веру гонения, включая физические страдания, но — в отличие от мучеников — остался жив и умер естественной смертью.. Понимание исповедничества как подвига основано на словах Христа: «Итак всякого, кто исповедает (ὁμολογήσει) Меня пред людьми, того исповедаю и Я пред Отцем Моим Небесным; а кто отречется от Меня пред людьми, отрекусь от того и Я пред Отцем Моим Небесным» (Мф. 10:32-33).

Различие между мученичеством и исповедничеством

По представлениям древней Церкви, подвиг исповедничества отличался от мученичества тем, что не содержал в себе дара мученической кончины, которая понималась как прославление мученика и принятие его в ряды святых Божиих непосредственно во время мучения. Так, галльские исповедники, пострадавшие при Марке Аврелии, отказывались называться мучениками и писали, что «мученики — это те, кто сподобился скончаться в исповедничестве, те, мученичество которых Христос запечатлел смертию, а мы только слабые и смиренные исповедники».

Хотя у св. Киприана Карфагенского есть запись, что скончавшиеся исповедники могли почитаться как мученики, впоследствии экклесиологи встали на точку зрения тех раннехристианских свидетельств, где исповедники и мученики различаются. Так, в одной из эпитафий говорится:

Господь увенчал благословенных исповедников, следующих за мучениками, Аврелия Диогена исповедника и Валерию…

Оригинальный текст (лат.)  

A Domino coronati sunt beati confessores comites martyrum Aurelius Diogenes confessor et Valeria Felicissima vivi in Deo fecerunt

— De Rossi. Bullettino di archeologia cristiana, 1864, p. 30

Киприан, указывая, что:

Такой исповедник воистину славен, и за него церковь потом будет гордиться, но не стыдиться

Оригинальный текст (лат.)  

Is demum confessor illustris et verus est de quo post-modum non erubescit Ecclesia sed gloriatur

— St. Cyprian. Ep. xxxvii (Письмо к Корнелию о письме римским исповедникам, увлеченным Новацианом)

пишет далее, что одно только страдание за веру не даёт ещё основания называть человека исповедником, доколе он не сохранит подтверждения этому до конца своих дней.

Исповедничество как особая форма подвига

Исповедничество как особая форма подвига приобретает большое распространение со времен гонений при императоре Декии, когда целью преследований становится не умерщвление христиан как преступников, а принуждение их к отречению с помощью пыток и других средств устрашения. Более всего (особенно при императоре Галле) преследовались предстоятели церквей, поскольку, по мысли правительства, их отречение или изгнание должно было подорвать силы христианской церкви. Результат, однако, был во многих случаях обратным: церковная община сплачивалась вокруг своего епископа и, следуя его примеру, с твёрдостью исповедовала свою веру.

С IV века употребление термина «исповедник» расширяется, он начинает прилагаться к подвижникам, которые святостью и совершенством своей жизни засвидетельствовали свою веру. В их число включаются «люди, отличающиеся особой добродетелью и знаниями, исповедующие веру во Христа перед миром своим героическим опытом, а также писаниями и молениями». Со временем им, как и мученикам, начинают ставить часовни-мартирии (лат. martyria), то есть почитать так же, как в предшествующие века почитали только мучеников. В дальнейшем наименование исповедника усваивалось ряду святых, переживших гонения за веру при императорах-арианах, иконоборцах и т. д.

Начало почитания исповедников

Среди первыми, кого стали почитать как исповедников в Восточной (православной) церкви — святые епископы Антоний и Иларий (Hilarion), а также Филогон и Афанасий; говоря об их почитании, Иероним указывает, что они не были мучениками. На Западе такого почитания удостоился св. Мартин Турский

(316/335-397), а до него — Сильвестр, папа Римский.

Среди тех, кого Церковь почитает с именем исповедника, можно упомянуть Павла Исповедника, Максима Исповедника, Мартина Исповедника, Василия Исповедника.

Павел Исповедник, патриарх Константинопольский (скончался в 350 году, день памяти — 6 (19) ноября), строго говоря, относится к священномученикам: находясь в ссылке, он был задушен арианами.

Максим Исповедник (ок. 580—662, дни памяти — 21 января (3 февраля) и 13 (26) августа), будучи решительным противником монофелитов, претерпел жестокие пытки вместе с двумя своими учениками. Несколько ранее Максима Исповедника, в 655 году, скончался в ссылке другой борец с монофелитами — Мартин Исповедник, папа Римский (день памяти — 14 (27) апреля).

Василий Исповедник «был иноком и пострадал в царствование иконоборца Льва Исавра (717—741)», но впоследствии (в 750 году, день памяти — 28 февраля (13 марта)) мирно скончался.

Исповедники в Русской церкви

Допетровский период

В Древней Руси были особо известны и почитались Василий Исповедник, Максим Исповедник и Павел Исповедник, патриарх Константинопольский. К русским святым наименование исповедника не прилагалось.

Действительно, если обратиться к истории древнерусской святости в изложении Георгия Федотова (его исследование оканчивается на пороге XVIII века), мы не встретим этот тип подвига.

Синодальный период

Среди святых Русской Православной Церкви, жизнь которых прошла в синодальный период истории Русской церкви, мы по-прежнему не видим исповедников. Одно из немногих исключений, если не единственное,— Иоанн Русский, христианский подвиг которого совершался далеко от России.

Исповедники появляются в последующий период жестоких гонений на Православную церковь.

Исповедничество в период гонений на Русскую Православную Церковь

Русской Православной Церковью в Соборе новомучеников и исповедников Российских были прославлены в лике исповедников

• Агафангел (Преображенский), митрополит Ярославский, скончавшийся в 1928 году, день памяти — 3 (16) октября;
• Николай (Могилевский), митрополит Алма-Атинский, скончавшийся в 1955 году, день памяти — 12 (25) октября;
• Вассиан (Пятницкий), архиепископ Тамбовский, скончавшийся в 1940 году, день памяти — 14 (27) декабря;
• Лука (Войно-Ясенецкий), архиепископ Симферопольский, скончавшийся в 1961 году, день памяти — 29 марта (11 апреля);
• Амвросий (Полянский), епископ Каменец-Подольский, скончавшийся в 1932 году, день памяти — 7 (20) декабря;
• Афанасий (Сахаров), епископ Ковровский, скончавшийся в 1962 году, дни памяти — 2 (15) марта (тезоименитство) и 15 (28) октября;
• Василий (Преображенский), епископ Кинешемский, скончавшийся в 1945 году, дни памяти — 31 июля (13 августа) и 5 (18) октября (обре́тение мощей);
• Виктор (Островидов), епископ Глазовский, скончавшийся в 1934 году, дни памяти — 19 апреля (2 мая) и 18 июня (1 июля) (обре́тение мощей);
• Севастиан (Фомин), схиархимандрит, скончавшийся в 1966 году, день памяти — 6 (19) апреля;
• Александр (Уродов), архимандрит, скончавшийся в 1961 году, день памяти — 1 (14) августа;
• Гавриил (Игошкин), архимандрит, скончавшийся в 1959 году, день памяти — 5 (18) октября;
• Георгий (Лавров), архимандрит, скончавшийся в 1932 году, дни памяти — 4 июля (21 июня) и 11 октября (28 сентября) (обре́тение мощей);
• Игнатий (Бирюков), архимандрит, скончавшийся в 1932 году, день памяти — 15 (28) сентября;
• Леонтий (Стасевич), архимандрит, скончавшийся в 1972 году, день памяти — 28 января (10 февраля);
• Сергий (Сребрянский), архимандрит, скончавшийся в 1948 году, дни памяти — 23 марта (5 апреля) и 28 ноября (11 декабря) (обре́тение мощей)
• Иоанн (Оленевский), иерей, скончавшийся в 1951 году, дни памяти — 31 мая и 6 августа (обре́тение мощей)

и другие.

Таким образом, XX век дал России больше исповедников, чем вся её предшествующая история. Впрочем, число исповедников среди новомучеников в Соборе новомучеников и исповедников Российских невелико, если сравнивать его с числом священномучеников (преобладающий вид подвига в Соборе новомучеников и исповедников Российских).

Литература

• [www.biblioteka3.ru/biblioteka/pravoslavnaja-bogoslovskaja-jenciklopedija/tom-5/ispovedniki.html Исповедники] // Православная Богословская Энциклопедия. Том 5. Издание Петроград. Приложение к духовному журналу «Странник» за 1904 г.

Ссылки

• [days.pravoslavie.ru/Life/life6701.htm Святитель Лука, исповедник, архиепископ Симферопольский]
• [www.wco.ru/biblio/books/akluka1/Main.htm Акафист святителю Луке, исповеднику, Архиепископу Крымскому]

Отрывок, характеризующий Исповедник

Кутузов в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла на воротник его жирная шея, сидел в вольтеровском кресле, положив симметрично пухлые старческие руки на подлокотники, и почти спал. На звук голоса Вейротера он с усилием открыл единственный глаз.
– Да, да, пожалуйста, а то поздно, – проговорил он и, кивнув головой, опустил ее и опять закрыл глаза.
Ежели первое время члены совета думали, что Кутузов притворялся спящим, то звуки, которые он издавал носом во время последующего чтения, доказывали, что в эту минуту для главнокомандующего дело шло о гораздо важнейшем, чем о желании выказать свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было: дело шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности – .сна. Он действительно спал. Вейротер с движением человека, слишком занятого для того, чтобы терять хоть одну минуту времени, взглянул на Кутузова и, убедившись, что он спит, взял бумагу и громким однообразным тоном начал читать диспозицию будущего сражения под заглавием, которое он тоже прочел:
«Диспозиция к атаке неприятельской позиции позади Кобельница и Сокольница, 20 ноября 1805 года».
Диспозиция была очень сложная и трудная. В оригинальной диспозиции значилось:
Da der Feind mit seinerien linken Fluegel an die mit Wald bedeckten Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegel laengs Kobeinitz und Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wir im Gegentheil mit unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so ist es vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wir die Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem Feind zugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen Schlapanitz und dem Thuerassa Walde verfolgen koennen, indem wir dem Defileen von Schlapanitz und Bellowitz ausweichen, welche die feindliche Front decken. Zu dieserien Endzwecke ist es noethig… Die erste Kolonne Marieschirt… die zweite Kolonne Marieschirt… die dritte Kolonne Marieschirt… [Так как неприятель опирается левым крылом своим на покрытые лесом горы, а правым крылом тянется вдоль Кобельница и Сокольница позади находящихся там прудов, а мы, напротив, превосходим нашим левым крылом его правое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы займем деревни Сокольниц и Кобельниц, будучи поставлены в возможность нападать на фланг неприятеля и преследовать его в равнине между Шлапаницем и лесом Тюрасским, избегая вместе с тем дефилеи между Шлапаницем и Беловицем, которою прикрыт неприятельский фронт. Для этой цели необходимо… Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось, неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевден стоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей свече, казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает. Прямо против Вейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в воинственной позе, оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел румяный Милорадович с приподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротера, и спускал с него глаза только в то время, когда австрийский начальник штаба замолкал. В это время Милорадович значительно оглядывался на других генералов. Но по значению этого значительного взгляда нельзя было понять, был ли он согласен или несогласен, доволен или недоволен диспозицией. Ближе всех к Вейротеру сидел граф Ланжерон и с тонкой улыбкой южного французского лица, не покидавшей его во всё время чтения, глядел на свои тонкие пальцы, быстро перевертывавшие за углы золотую табакерку с портретом. В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятною учтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что то; но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольте смотреть на карту и слушать. Ланжерон поднял глаза кверху с выражением недоумения, оглянулся на Милорадовича, как бы ища объяснения, но, встретив значительный, ничего не значущий взгляд Милорадовича, грустно опустил глаза и опять принялся вертеть табакерку.
– Une lecon de geographie, [Урок из географии,] – проговорил он как бы про себя, но довольно громко, чтобы его слышали.
Пржебышевский с почтительной, но достойной учтивостью пригнул рукой ухо к Вейротеру, имея вид человека, поглощенного вниманием. Маленький ростом Дохтуров сидел прямо против Вейротера с старательным и скромным видом и, нагнувшись над разложенною картой, добросовестно изучал диспозиции и неизвестную ему местность. Он несколько раз просил Вейротера повторять нехорошо расслышанные им слова и трудные наименования деревень. Вейротер исполнял его желание, и Дохтуров записывал.
Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни на кого особенно, начал говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении. Возражения Ланжерона были основательны, но было очевидно, что цель этих возражений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералу Вейротеру, столь самоуверенно, как школьникам ученикам, читавшему свою диспозицию, что он имел дело не с одними дураками, а с людьми, которые могли и его поучить в военном деле. Когда замолк однообразный звук голоса Вейротера, Кутузов открыл глава, как мельник, который просыпается при перерыве усыпительного звука мельничных колес, прислушался к тому, что говорил Ланжерон, и, как будто говоря: «а вы всё еще про эти глупости!» поспешно закрыл глаза и еще ниже опустил голову.
Стараясь как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии, Ланжерон доказывал, что Бонапарте легко может атаковать, вместо того, чтобы быть атакованным, и вследствие того сделать всю эту диспозицию совершенно бесполезною. Вейротер на все возражения отвечал твердой презрительной улыбкой, очевидно вперед приготовленной для всякого возражения, независимо от того, что бы ему ни говорили.
– Ежели бы он мог атаковать нас, то он нынче бы это сделал, – сказал он.
– Вы, стало быть, думаете, что он бессилен, – сказал Ланжерон.
– Много, если у него 40 тысяч войска, – отвечал Вейротер с улыбкой доктора, которому лекарка хочет указать средство лечения.
– В таком случае он идет на свою погибель, ожидая нашей атаки, – с тонкой иронической улыбкой сказал Ланжерон, за подтверждением оглядываясь опять на ближайшего Милорадовича.
Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думал менее всего о том, о чем спорили генералы.
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»
– Ну, – отвечал старик.
– Тит, ступай молотить, – говорил шутник.
– Тьфу, ну те к чорту, – раздавался голос, покрываемый хохотом денщиков и слуг.