Исраелян, Георгий Аванесович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Георгий Аванесович Исраелян
Գևորգ (Գեորգի) Ավանեսի Իսրայելյան
Дата рождения

15 июня 1920(1920-06-15)

Место рождения

село Неркин Сызнек, Шушинский уезд, Елизаветпольская губерния ныне Ходжалинский район, Азербайджан

Дата смерти

31 января 1989(1989-01-31) (68 лет)

Место смерти

город Турсунзаде, Таджикская ССР, СССР

Принадлежность

СССР СССР

Род войск

инженерные войска

Годы службы

1940—1946

Звание

старшина

Часть

140-й стрелковый полк 182-й стрелковой дивизии

Сражения/войны

Великая Отечественная война

Награды и премии

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Исраелян.

Георгий (Геворг, Жора) Аванесович Исраелян (1920—1989) — советский военнослужащий. В Рабоче-крестьянской Красной Армии и Советской Армии служил с 1940 по 1946 год. Участник Великой Отечественной войны. Полный кавалер ордена Славы. Первый военнослужащий в истории Вооружённых Сил СССР, награждённый орденом Славы III степени. Воинское звание — старшина.





Биография

До призыва на военную службу

Георгий Аванесович Исраелян родился 15 июня 1920 года[1][2][3] в селе Неркин Сызнек (Нижний Сызнек)[1][2][3] Шушинского уезда Азербайджанской ССР (ныне де-факто село Аскеранского района Нагорно-Карабахской Республики, де-юре — Ходжалинского района Азербайджанской Республики) в семье ремесленника-кустаря. Армянин[1]. Окончил 6 классов школы в 1937 году[4]. До призыва на военную службу работал в колхозе[1][4][5].

На фронтах Великой Отечественной войны

В ряды Рабоче-крестьянской Красной Армии Г. А. Исраелян был призван Степанакертским районным военкоматом Нагорно-Карабахской автономной области Азербайджанской ССР 11 сентября 1940 года[6][7]. Срочную службу проходил на территории Эстонской ССР в составе 140-го стрелкового полка 182-й стрелковой дивизии. В боях с немецко-фашистскими захватчиками Георгий Аванесович с июля 1941 года на Северо-Западном фронте. Боевое крещение принял под городом Порховом. Затем в составе полка с боями отступал в район Старой Руссы, где осенью 1941 года войска Северо-Западного фронта сумели остановить дальнейшее продвижение врага, а в период контрнаступления советских войск под Москвой провели Демянскую наступательную операцию. Во время напряжённых боёв в конце февраля 1942 года в районе деревни Пеньково сапёр сапёрного взвода 140-го стрелкового полка красноармеец Г. А. Исраелян на протяжении 10 суток почти без сна и отдыха проводил группы разведчиков через инженерные заграждения противника, а также минировал дороги в тылу немцев[8].

В ходе зимнего наступления 1942 года 182-я стрелковая дивизия сумела лишь немного потеснить врага и закрепилась на достигнутых позициях в районе населённых пунктов Борисово, Звад и Медведно. В дальнейшем части дивизии вели в этом районе позиционные бои, периодически предпринимая попытки наступления на Старую Руссу с севера. 18 и 21 августа 1942 года, работая под интенсивным огнём противника в составе группы сапёров, красноармеец Исраелян лично установил 200 мин, тем самым обезопасив стыки стрелковых подразделений дивизии, а также проделал три прохода в заграждениях противника[8].

После разгрома немецко-фашистских войск под Сталинградом советское командование решило перехватить стратегическую инициативу и на других участках советско-германского фронта. В январе 1943 года Ставкой Верховного Главнокомандования был одобрен план стратегической операции «Полярная звезда», в рамках которой войскам Северо-Западного фронта предстояло, наконец, ликвидировать демянский котёл.

Демянская наступательная операция

14 февраля 1943 года войска Северо-Западного фронта перешли в наступление в рамках Демянской фронтовой операции. 182-й стрелковой дивизии предстояло прорвать хорошо оборудованную в инженерном отношении оборону противника на рубеже Чириково—Пенно, и перерезав шоссе Старая Русса — Холм, продвинуться на рубеж реки Полисть. 140-й стрелковый полк под командованием майора М. И. Кротова 23 февраля завязал бои за опорный пункт немцев колхоз Пенно. Перед началом атаки младший сержант Г. А. Исраелян проделал проход в проволочном заграждении, сняв при этом 27 мин, но едва стрелковые подразделения поднялись в атаку, ожил немецкий ДЗОТ, который шквальным огнём вновь прижал советскую пехоту к земле. В сложившейся ситуации Г. А. Исраелян, ближе других располагавшийся к огневой точке, проявил мужество и отвагу. Под ливнем пуль он сумел подобраться к ДЗОТу и забросал его гранатами, уничтожив станковый пулемёт вместе с расчётом. Во время штурма немецких укреплений он объединил вокруг себя небольшую группу сапёров, силами которой неоднократно обеспечивал продвижение пехоты, при этом уничтожив ещё две пулемётные точки и взорвав 3 укреплённых блиндажа врага[9]. 24 февраля 140-й стрелковый полк при поддержке танков 32-го танкового полка начал непосредственный штурм деревни Пенно. Во время атаки младший сержант Исраелян шёл впереди стрелковых подразделений и первым ворвался на немецкие позиции. В схватке в траншеях он забросал гранатами три блиндажа, истребив 7 немецких солдат, и захватил пулемёт, из которого продолжал разить живую силу неприятеля[9]. Когда в расположении неприятеля был подбит советский танк, Георгий Аванесович остался возле повреждённой машины, и организовав вместе с танкистами круговую оборону, отразил натиск врага, пытавшегося взять в плен экипаж, уничтожив при этом 20 немецких солдат[10][11].

Несмотря на локальные успехи, достигнутые в ходе операции, взломать долговременную оборону врага, которую немцы создавали почти полтора года, советским войскам не удалось. Бои за Старую Руссу с переменным успехом продолжались до февраля 1944 года.

Орден Славы III степени

В начале осени 1943 года в боях под Старой Руссой Георгий Аванесович был тяжело ранен. Это было уже четвёртое его ранение за время войны[5]. К ноябрю он вернулся в свой полк, который в это время занимал позиции в районе деревни Соболево. Опытного сапёра, пользовавшегося большим авторитетом не только в сапёрном взводе, но и в полку, назначили командиром сапёрного отделения. «Он сапёр божьей милостью», — говорили об Исраеляне офицеры полка[12]. Георгий Аванесович унаследовал от отца профессию портного[10] и благодаря ловким пальцам за несколько секунд мог справиться с любым оставленным немцами «сюрпризом». Бывали случаи, когда сапёры на передовой сталкивались с неизвестными раннее образцами взрывных устройств. Тогда звали Исраеляна, который быстро разгадывал секреты устройства вражеской мины[13]. За два с небольшим года войны, на участках, где разминирование вёл Георгий Аванесович, на минах не подорвался ни один советский солдат[12]. Именно такой младший командир, способный внушить бойцам уверенность в успехе предприятия и провести их через усеянное минами поле, был нужен командованию полка для выполнения ответственного боевого задания.

Накануне праздника 7 ноября сержанта Г. А. Исраеляна вызвали в штаб. Разведчики доложили, что противник усиливает артиллерией свои части на участке обороны полка, а захваченный в плен немецкий лейтенант рассказал, что значительная часть личного состава немецкого подразделения получила несколько выходных[14][15]. Всё свидетельствовало о том, что немцы планировали какую-то крупную операцию. Командование решило опередить врага и сорвать его планы, а заодно и произвести детальную разведку немецких укреплений. Провести разведку боем было поручено стрелковой роте лейтенанта Зубатова, усиленной взводом разведчиков, а проложить пехоте путь через вражеские инженерные заграждения должны были сапёры под командованием сержанта Г. А. Исраеляна. В ночь на 7 ноября разведгруппа начала выдвижение к переднему краю противника — впереди бойцы Исраеляна во главе со своим командиром, следом за ними пехотинцы. Свои мины сапёры сняли быстро, с немецкими возились чуть дольше — из земли пришлось извлечь более 15 фугасов. Когда до немецких позиций осталось не более 20 метров, разведчики по сигналу командира группы устремились на немецкие позиции, гранатами проложив себе путь через ряды колючей проволоки. Сержант Исраелян первым ворвался во вражескую траншею, где завязал ближний бой с врагом. Действуя гранатами и трофейным ручным пулемётом, сапёры Г. А. Исраелян и А. И. Скороходов взорвали два немецких блиндажа, уничтожили 50-миллиметровый миномёт и истребили 15 военнослужащих вермахта. Во время боя Георгий Аванесович успевал подмечать каждый изгиб вражеских траншей, расположение пулемётных и миномётных гнёзд, позиции артиллерийских батарей. Бой был скоротечный, и по сигналу разведгруппа быстро отошла на свою сторону, но за это короткое время разведчики успели нанести большой урон врагу, а также наметить наиболее удобные пути подхода к немецким позициям, вскрыть очертание переднего края противника и расположение его огневых средств[14][16][17]. Данные, добытые разведчиками, стали целями для полковой и дивизионной артиллерии. За образцовое выполнение боевого задания командования приказом от 17 ноября 1943 года сержант Г. А. Исраелян был награждён орденом Славы 3-й степени (№ 803)[2]. Георгий Аванесович стал первым военнослужащим Красной Армии, награждённым этой наградой[3][10][11][12].

Орден Славы II степени

18 февраля 1944 года войска 2-го Прибалтийского фронта перешли в наступление в рамках Старорусско-Новоржевской операции. 140-й стрелковый полк гвардии майора В. И. Родионова прорвал оборону немцев к югу от Старой Руссы, и развивая наступление в направлении посёлка Волот и далее на Морино, прошёл с боями 180 километров и первым в дивизии ворвался в город Дно. Продолжая наступление на запад, 182-я стрелковая дивизия в начале марта вышла на рубеж реки Великая. Первая попытка форсировать водную преграду оказалась неудачной. Но 26 марта штурмовые батальоны дивизии переправились через реку в районе населённого пункта Середкино-Слепни и захватили небольшой плацдарм на правом берегу. В числе первых водную преграду преодолело и сапёрное отделение сержанта Г. А. Исраеляна. Работая под шквальным огнём врага, Георгий Аванесович со своими бойцами проделал проходы в проволочном заграждении, открыв путь стрелковому подразделению к опорному пункту немцев деревне Глыжино[18]. Вместе с пехотой сапёры участвовали в штурме населённого пункта. Взятие опорного пункта немцев позволила бойцам отделения Исраеляна быстро наладить переправу, благодаря чему на захваченный стрелковыми подразделениями плацдарм переправилась полковая артиллерия. В последующие два дня Георгий Аванесович с несколькими сапёрами своего отделения проделал большую работу по закреплению достигнутых рубежей, установив перед позициями своей пехоты 1500 мин. Когда 29 марта противник крупными силами перешли в контратаку с целью ликвидации плацдарма, много немецких солдат погибло на минном поле, что во многом способствовало успешному отражению натиска врага. В первой декаде апреля 1944 года 140-й стрелковый полк вёл успешные бои за расширение плацдарма на правом берегу Великой. К 10 апреля штурмовой батальон форсировал реку Петь, приток Великой. В ночь на 10 апреля 1944 года сапёрное отделение сержанта Исраеляна под ураганным артиллерийско-миномётным огнём противника навели переправу через водную преграду, дав возможность переправить на другой берег артиллерийские орудия[1][4][19]. За мужество и отвагу, проявленные в боях за плацдарм на западном берегу реки Великая приказом от 27 апреля 1944 года Георгий Аванесович был награждён орденом Славы 2-й степени (№ 965)[2].

Орден Славы I степени

Летом 1944 года 182-я стрелковая дивизия уже вела бои на территории Прибалтики. Старший сержант Г. А. Исраелян, перед началом Режицко-Двинской операции назначенный на должность помощника командира сапёрного взвода, в ходе наступления умело руководил группами сапёров, обеспечивая быстрое продвижение стрелковых частей. Только во время Мадонской операции за период с 1 по 6 августа Георгий Аванесович, командуя группами разграждения, разминировал три минных поля, обезвредив при этом более 170 противотанковых и противопехотных мин, чем обеспечил высокие темпы наступления своего полка[1][7]. 2 августа 1944 года 140-й стрелковый полк прорвал немецкую оборону у деревни Пелечаре (Pelēčāre, ныне Рудзатская волость Ливанского края Латвии) и к середине дня вышел на рубеж реки Нерета (Неретиня) у села Сталидзани (Nātras Staleidzāni, ныне Аташиенская волость Крустпилсского края Латвии). Стремясь закрепиться на новых рубежах и остановить дальнейшее продвижение советских войск, немцы отошли за реку и взорвали мост. Старший сержант Исраелян, прибывший к месту взрыва, быстро мобилизовал сапёров и бойцов других подразделений и организовал восстановительные работы. Скоро мост был готов, и по нему на другой берег переправились основные силы дивизии с тяжёлым вооружением и техникой[1][7]. Стремительная переправа советских войск через Нерету явилась полной неожиданностью для немцев, и они не сумели организовать сопротивление, что позволило частям дивизии значительно продвинуться вперёд[20]. Георгий Аванесович со своими бойцами продолжал вести инженерную разведку, действуя впереди стрелковых подразделений. 5 августа его группа сумела выйти во фланг группировки противника в районе деревни Римшас (Rimšas, ныне Межарская волость Крустпилсского края Латвии) и перерезать дорогу на Рубени (Medņu Rubeņi, ныне Вариешская волость Крустпилсского края Латвии), по которой отступали немцы. Устроив засаду, сапёры разгромили колонну вражеской пехоты, истребив 10 и взяв в плен 16 солдат неприятеля[1][7]. 6 августа 1944 года 140-й стрелковый полк вышел на рубеж реки Айвиексте и захватил плацдарм на её левом берегу, первым в дивизии выполнив поставленную боевую задачу. Всего в боях с 11 июля по 7 августа 1944 года бойца гвардии майора В. И. Родионова освободили 79 населённых пунктов, истребили около 1000 вражеских солдат и офицеров, взяли в плен более 60 военнослужащих вермахта[21]. За храбрость, мужество и бесстрашие, проявленные в боях за освобождение Латвийской ССР, 10 августа 1944 года командир полка представил старшего сержанта Г. А. Исраеляна к ордену Славы 1-й степени[7]. Высокая награда за номером 179 была присвоена Георгию Аванесовичу указом Президиума Верховного Совета СССР от 24 марта 1945 года[2][22][23].

В Восточной Пруссии

В сентябре 1944 года 182-я стрелковая дивизия вела бои на рижском направлении. В октябре она была переброшена под Шяуляй и в составе 43-й армии 1-го Прибалтийского фронта вела наступление на мемельском направлении, в ходе которого вышла на рубеж реки Неман. К началу 1945 года Г. И. Исраелян получил звание старшины и принял под командование сапёрный взвод своего полка. 20 января в рамках Восточно-Прусской операции 140-й стрелковый полк переправился через Неман и штурмом взял опорный пункт обороны немцев Каукемен, чем нарушил систему обороны противника и тем самым обеспечил успешное форсирование реки остальными частями дивизии. Стремительным ударом в юго-западном направлении полк опрокинул боевые порядки немцев, и пройдя за день 30 километров, освободил 19 населённых пунктов и к исходу дня вышел на берег залива Куриш-Гаф. Десять дней спустя полк уже вёл бои к северу от Кёнигсберга. 31 января перед ним была поставлена задача овладеть опорным пунктом обороны немцев деревней Надрау и перерезать дорогу, связывающую Гранц со столицей Восточной Пруссии. Смелым обходным манёвром бойцы гвардии подполковника Родионова проникли в тыл немцев, неожиданно атаковал позиции противника и обратил его в паническое бегство. В ходе скоротечного боя взвод старшины Исраеляна нанёс большой урон врагу.

3-4 февраля 182-я стрелковая дивизия вела тяжёлые бои за овладение крупным населённым пунктом Побетен. Взвод Г. И. Исраеляна в это время находился непосредственно в боевых порядках пехоты и вместе с ней участвовал в штурме опорного пункта неприятеля. 4 февраля Георгий Аванесович одним из первых поднял свой взвод в атаку, ворвался во вражеские траншеи и лично уничтожил огневую точку противника вместе с расчётом. В уличных боях в Побетене он увлекал своих бойцов на выполнение боевой задачи, «и воодушевляя своим примером отваги остальных, во многом способствовал разгрому вражеского опорного пункта и овладению им», в бою лично уничтожил немецкого офицера[6].

Во второй половине февраля 182-я стрелковая дивизия активной обороной сковывала силы немецкой оперативной группы «Земланд», стремившейся деблокировать почти полностью окружённый гарнизон Кёнигсберга и восстановить его снабжение через гавани Земландского полуострова. 23-24 февраля 140-й стрелковый полк отражал яростный натиск противника севернее Меденау в районе господского двора Вареген[24]. Во время одной из атак на участке обороны полка сложилась напряжённая ситуация: противник под прикрытием огневого вала сумел почти вплотную приблизиться к советским траншеям. В критический момент, несмотря на шквальный артиллерийский и миномётный огонь со стороны немцев, взвод старшины Г. А. Исраеляна вступил в бой с врагом. Воодушевляемые своим командиром, сапёры из личного оружия в упор расстреливали немецкую пехоту, истребив 40 вражеских солдат, чем спасли положение[3][6][25].

В апреле 1945 года 182-я стрелковая дивизия принимала участие в разгроме земландской группировки противника. В середине месяца старшина Г. А. Исраелян со своими бойцами вышел на побережье Балтийского моря, где и завершил свой боевой путь. Несколькими днями позже дивизия была переброшена в район Гдингена, где встретила День Победы.

После войны

После окончания Великой Отечественной войны старшина Г. А. Исраелян оставался на военной службе до 1946 года[1][4]. После демобилизации и до 1952 года Георгий Аванесович жил в городе Баку, где работал в военизированной охране[4]. Затем переехал в город Иолотань Туркменской ССР[4]. Трудился закройщиком на Иолотаньском райпромкомбинате[25]. В 1967 году перебрался в Регар (с 1978 года — Турсунзаде) Таджикской ССР. Работая на местном комбинате бытового обслуживания, прошёл путь от рядового закройщика до начальника цеха[4]. Свой производственный план в 9-й пятилетке Георгий Аванесович выполнил за три года. Был награждён почётным знаком «Ударник пятилетки»[10]. Умер Г. А. Исраелян 31 января 1989 года[1][2][4]. Похоронен в городе Турсунзаде Республики Таджикистан.

Награды

Медаль «За боевые заслуги» (05.09.1942)[8]
Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»

Документы

  • [podvignaroda.mil.ru/ Общедоступный электронный банк документов «Подвиг Народа в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»]. Номера в базе данных:
[www.podvignaroda.ru/?n=23022376 Орден Красного Знамени (архивный реквизит 23022376)].
[www.podvignaroda.ru/?n=1515337258 Орден Отечественной войны 1-й степени (архивный реквизит 1515337258)].
[www.podvignaroda.ru/?n=19221495 Орден Красной Звезды (архивный реквизит 19221495)].
[www.podvignaroda.ru/?n=46570674 Представление к ордену Славы 1-й степени (архивный реквизит 46570674)].
[www.podvignaroda.ru/?n=46801404 Указ Президиума Верховного Совета СССР от 24 марта 1945 года (архивный реквизит 46801404)].
[www.podvignaroda.ru/?n=46801917 Список награждённых указом Президиума Верховного Совета СССР от 24 марта 1945 года (архивный реквизит 46801917)].
[www.podvignaroda.ru/?n=21582028 Орден Славы 2-й степени (архивный реквизит 21582028)].
[www.podvignaroda.ru/?n=17974198 Орден Славы 3-й степени (архивный реквизит 17974198)].
[www.podvignaroda.ru/?n=10534746 Медаль «За боевые заслуги» (архивный реквизит 10534746)].

Напишите отзыв о статье "Исраелян, Георгий Аванесович"

Примечания

  1. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Кавалеры ордена Славы трёх степеней: Краткий биографический словарь, 2000.
  2. ↑ 1 2 3 4 5 6  [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=6125 Исраелян, Георгий Аванесович]. Сайт «Герои Страны».
  3. ↑ 1 2 3 4 [www.mayrhayastan.am/Rus/Israelyanx.html Военный музей «Мать-Армения». Г. А. Исраелян]
  4. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 [encyclopedia.mil.ru/encyclopedia/gentlemens/hero.htm?id=11476231@morfHeroes Энциклопедия Министерства обороны Российской Федерации. Г. А. Исраелян]
  5. ↑ 1 2 Лобода, 1967, с. 131.
  6. ↑ 1 2 3 4 ЦАМО, ф. 33, оп. 686196, д. 802.
  7. ↑ 1 2 3 4 5 ЦАМО, ф. 33, оп. 686046, д. 24.
  8. ↑ 1 2 3 ЦАМО, ф. 33, оп. 682524, д. 885.
  9. ↑ 1 2 3 ЦАМО, ф. 33, оп. 686044, д. 1822.
  10. ↑ 1 2 3 4 ВИЖ, 1978, с. 117.
  11. ↑ 1 2 [onagradah.ru/orden-slavy/ Портал о наградах «ОНАГРАДАХ.РУ». Орден Славы]
  12. ↑ 1 2 3 Вокруг света, 1985, с. 25.
  13. ↑ Лобода, 1967, с. 132.
  14. ↑ 1 2 Лобода, 1967, с. 131—132.
  15. ↑ Вокруг света, 1985, с. 24.
  16. ↑ Вокруг света, 1985, с. 24—25.
  17. ↑ 1 2 ЦАМО, ф. 33, оп. 686044, д. 538.
  18. ↑ Ныне урочище на территории Новгородкинской волости Пушкиногорского района Псковской области (примерные координаты [wikimapia.org/#lang=ru&lat=57.096233&lon=28.763237&z=15&m=b 57°05’46,4"N 28°45’47,7"E])
  19. ↑ 1 2 ЦАМО, ф. 33, оп. 686044, д. 4246.
  20. ↑ Лобода, 1967, с. 132—133.
  21. ↑ ЦАМО, ф. 33, оп. 690155, д. 2915
  22. ↑ 1 2 Указ Президиума Верховного Совета СССР от 24 марта 1945 года.
  23. ↑ Список награждённых указом Президиума Верховного Совета СССР от 24 марта 1945 года.
  24. ↑ Господский двор Вареген располагался севернее современного посёлка Логвино ([wikimapia.org/#lang=ru&lat=54.788232&lon=20.218209&z=17&m=b 54°47’17,6N 20°13′05,6″E])
  25. ↑ 1 2 Лобода, 1967, с. 133.
  26. ↑ Карточка награждённого к 40-летию Победы.

Литература

  • [www.az-libr.ru/Persons/000/Src/0003/2075a312.shtml Кавалеры ордена Славы трёх степеней: Краткий биографический словарь] / Пред. ред. коллегии Д. С. Сухоруков. — М: Воениздат, 2000. — 703 с. — ISBN 5-203-01883-9.
  • Лобода В. Ф. Солдатская слава. Кн. 2. — М: Военное издательство, 1967. — С. 131—133. — 352 с.
  • Дёмочкин А. П., Макашов А. Дорогами Славы: очерки о полных кавалерах ордена Славы, проживающих в Таджикистане. — Душанбе: Ирфон, 1976. — С. 61. — 173 с.
  • Провалинский М. М. Кавалеры солдатского ордена. — Баку: Азернешр, 1975. — С. 53—55. — 68 с.
  • Григорий Резниченко [www.vokrugsveta.ru/vs/article/3284/ Ночной рейд] // Вокруг света : журнал. — 1985. — № 5. — С. 24—25.
  • Колесников Г., Борисов В. Из истории ордена «Победа» и ордена Славы // Военно-исторический журнал. — 1978. — № 11. — С. 116—120.

Отрывок, характеризующий Исраелян, Георгий Аванесович

Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.


В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.
«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.
В первую же минуту Пьер невольно и ей, и княжне Марье, и, главное, самому себе сказал неизвестную ему самому тайну. Он покраснел радостно и страдальчески болезненно. Он хотел скрыть свое волнение. Но чем больше он хотел скрыть его, тем яснее – яснее, чем самыми определенными словами, – он себе, и ей, и княжне Марье говорил, что он любит ее.
«Нет, это так, от неожиданности», – подумал Пьер. Но только что он хотел продолжать начатый разговор с княжной Марьей, он опять взглянул на Наташу, и еще сильнейшая краска покрыла его лицо, и еще сильнейшее волнение радости и страха охватило его душу. Он запутался в словах и остановился на середине речи.
Пьер не заметил Наташи, потому что он никак не ожидал видеть ее тут, но он не узнал ее потому, что происшедшая в ней, с тех пор как он не видал ее, перемена была огромна. Она похудела и побледнела. Но не это делало ее неузнаваемой: ее нельзя было узнать в первую минуту, как он вошел, потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни, теперь, когда он вошел и в первый раз взглянул на нее, не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально вопросительные.
Смущение Пьера не отразилось на Наташе смущением, но только удовольствием, чуть заметно осветившим все ее лицо.


– Она приехала гостить ко мне, – сказала княжна Марья. – Граф и графиня будут на днях. Графиня в ужасном положении. Но Наташе самой нужно было видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.
– Да, есть ли семья без своего горя? – сказал Пьер, обращаясь к Наташе. – Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел его. Какой был прелестный мальчик.
Наташа смотрела на него, и в ответ на его слова только больше открылись и засветились ее глаза.
– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.


Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Исраелян,_Георгий_Аванесович&oldid=78174731»