Историограф

Историо́граф — звание лица, которому правительство поручает историографию, то есть написание официальной истории своего государства.

В Европе

Во Французском королевстве титул историографа известен с 1437 года, однако назначения были хаотичными, обязанности историографа и само название должности сильно варьировались от царствования к царствованию, десятилетями она оставалась вакантной.

Определённый порядок внесло назначение в 1554 году на должность «королевского историографа» (historiographe du roi) Пьера де Паскаля. С той поры и до падения старого порядка историография рассматривалась при дворе как деятельность непрерывная и коллективная. Шарль Сорель приравнивал историографа по значению к высшим коронным чинам. В разное время эту позицию занимали Мезере, Расин, Вольтер.

Из Франции должность историографа была позаимствована Бургундией XV века и многими другими европейскими монархиями. При версальском и некоторых других дворах за обладание почестями историографа плелись нешуточные интриги; часто назначение получали литераторы, не имевшие никакого опыта написания исторических сочинений.

В Англии придворный чин королевского историографа был введён при реставрации Стюартов в 1660 году и просуществовал до 1727 года. Обладателю чина полагалось жалование в 200 фунтов стерлингов. Самым известным его обладателем был Джон Драйден, одновременно носивший звание поэта-лауреата. Аналогичный чин в Шотландии был возрождён в 1781 году для Уильяма Робертсона. Сохраняется по сей день как почётное звание шотландских профессоров истории, однако никакого вознаграждения не предполагает.

В Швеции первым королевским историографом был Даниэл Хейнсий; за ним последовали Мессениус, Пуфендорф, Далин и другие. Особенностью этого поста было то, что его могли занимать не только шведы, но и иностранцы (иногда несколько человек разом). Позиция королевского историографа Швеции была упразднена в 1835 году.

В России

Первоначально историограф предполагался при задуманной Петром Великим Академии наук; ещё в 1725 году Л. Блюментрост искал для неё за границей «известного историка, который бы мог быть облечён в звание историографа». В 1747 году историографом был определён Г. Ф. Миллер, с обязательством «высокий её императорского величества интерес и Академии честь и пользу всячески наблюдать». Через 20 лет преемником Миллера был назначен князь М. М. Щербатов.

Император Александр I именным указом от 31 октября 1803 года даровал звание историографа Николаю Михайловичу Карамзину; к званию тогда же было добавлено 2 тыс. руб. ежегодного жалования, что равнялось «профессорскому» жалованию. Титул историографа в России после смерти Карамзина не возобновлялся, хотя его и пытались получить М. П. Погодин и С. М. Соловьёв.

В научно-популярных изданиях упоминается, что преемником Карамзина в качестве историографа стал в июле 1831 года А. С. Пушкин. На самом деле существует только резолюция Николая I на просьбу поэта о дозволении работать в архивах, изложенная А. Х. Бенкендорфом: «Написать гр. Нессельроде, что государь велел его принять в Иностранную коллегию с позволением рыться в старых архивах для написания истории Петра Первого».

В 1911 году ходатайствовал о присвоении звания историографа В. С. Иконников, аргументируя своё прошение тем, что он занимается историей исторической науки. Но Министерство императорского двора, в ведении которого находилась эта должность, не стало вникать в такие тонкости и ходатайство отклонило.

Ссылки

• Историограф // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Историограф

Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.


Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.