Историческая ратуша Мюнстера

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Историческая ратуша Мюнстера (нем.  Historisches Rathaus Münster) — здание городского управления города Мюнстер (федеральная земля Северный Рейн-Вестфалия). Наряду с собором Святого Павла ратуша является одним из самых значительныx памятников архитектуры исторического центра города Мюнстер и его символом. Своей наибольшей известности ратуша достигла в 1648 году, когда в ней был заключен Вестфальский мир, поставившего точку в Тридцатилетней войне, а Нидерланды были признаны независимым государством.





История

Так как во время Мюнстерской коммуны в 15341535 годах все документы городского архива были уничтожены, то вся информация вплоть до 1530-х годов основывается на документах, которые сохранялись вне города. Поэтому датировка большинства городских событий до этого времени достаточно проблематична.

Ранняя история (XII—XV века)

В 1170 году Мюнстер получил городские права. Соответственно появилась необходимость в строительстве здания, в котором бы смогли разместиться органы магистрата и городского суда. Первоначально сооружается фахверковое здание между собором Святого Павла и улицей Принципальмаркт. Уже к 1200 году магистрат переезжает в новое массивное каменное здание, имеющее размер 14,50 м×18 м.

Это здание было построено непосредственно на визуальной линии «Собор Святого Павла — Епископский дворец», что можно было рассматривать как притязание граждан Мюнстера на самоуправление[1]. Сам же епископ расценивал это как провокацию, так как ратуша перекрывала ему обзор из дворца на собор.

В начале XIV века строится новое здание ратуши уже непосредственно на Принципальмаркт. Вероятно, магистрат переехал в это здание в 1320 году[2]. К концу XIV век, вероятно, в 1395 году, к ратуше пристраивается выступающий на Принципальмаркт 4-х метровый ризалит.

В 15761577 годах перестраивается крыша ратуши — вместо двухскатной крыши в направлении север-юг, строится новая двухскатная крыша в направлении запад-восток, а с западной, обращённой к Принципальмаркт стороне создаётся высокий готический фронтон. Одновременно с этим с восточной стороны к ратуше было пристроено двухэтажное здание, которое было известно под разными именами: «Малая палата Совета», «Комнатка (нем. Stübchen)», «Зимняя палата Совета» (в связи с тем, что имелась проблема с отоплением Главного зала Совета (сидящие вблизи камина члены Совета покрывались потом, а члены Совета, сидящие в противоположной части зала, замерзали) зимние заседания часто переносились в эту палату).

Вестфальский мир

В 1648 году в Мюнстерской ратуше, а также в ратуше города Оснабрюк (Священная Римская империя и её оппонент Франция, включая их альянсы, вели переговоры в Оснабрюке, а Нидерландская республика и её оппонент Испания проводили переговоры в Мюнстере), проходит Вестфальский конгресс. Выбор Мюнстера и Оснабрюка местом проведения конгресса обусловливался тем, что эти города соблюдали нейтралитет в ходе Тридцатилетней войны. Ещё 27 мая 1643 года имперский надворный советник Иоганн Кране в палате совета огласил заявление о нейтралитете города Мюнстер, соответствующее заявление огласил также представитель архиепископа Мюнстера.

Специально к началу проведения конгресса художник Эферхард Алердинк в 1646 году получил заказ на украшение фасада ратуши. 15 мая 1648 года в Большом зале Совета (в XVIII веке он был переименован в Мирный зал) состоялся обмен подписанными договорами. В этот день также было подписано мирное соглашение между Испанией и семью нидерландскими провинциями, в котором признавалась независимость Республики Соединённых провинций Нидерландов, то есть Вестфальский мир завершил собой также и Восьмидесятилетнюю войну.

Реконструкция XIX века

В конце 1850-х годов принимается решение ранее не использовавшийся чердак здания ратуши перестроить в ещё один зал для заседаний. 29 апреля 1858 года депутаты городского Совета утвердили проект перестройки и предварительную смету расходов. 12 декабря 1858 года проект был утверждён строительным инспектором Гауптнером, а также инспектором железной дороги Кайлем. Однако, строительство всё откладывалось ввиду того, что от работы отказался архитектор Юлиус Карл Рашдорф. Кроме того в проект были внесены 3 изменения, которые были поданы на утверждение правительственному советнику по вопросам строительства Вильгельму Залценбергу. 21 февраля 1861 года он отклонил эти изменения, сославшись на «нехватку архитектурного стиля». Залценберг подал собственный проект реконструкции, который и был утверждён. По этому проекту был построен зал с «бочарным» сводом.

Разрушение и восстановление

В ходе второй мировой войны 28 октября 1944 года во время бомбардировок союзнической авиации несколько бомб попало в Мюнстерскую ратушу, в результате чего здание полностью выгорело. В 18:25 обрушился готический фронтон. Обломки, рухнувшего на Принципальмаркт фронтона были убраны на свалку и, таким образом, безвозвратно утрачены.

В 1948 году к 300-летней годовщине со дня подписания Вестфальского мира было принято решение о восстановлении здания ратуши. Несмотря на то, что ещё в 1942 году элементы внутреннего декора ратуши и инвентарь Мирного зала были эвакуированы в замок Воббель в Липпе, большая часть внутреннего убранства, включая готические окна и роскошный камин в южной стене, погибла. В ходе реставрации утраченный камин был заменён на камин из Нидерландского дома.

23 ноября 1948 года был объявлен конкурс на лучший проект реконструкции ратуши. Для участия в конкурсе были приглашены три мюнстерских архитектора. Победу одержал проект Генриха Бартманна, но работы не начинались, ввиду отсутствия средств — у муниципалитета были более срочные и важные объекты для финансирования, а именно, больницы, школы, объекты водо- и газоснабжения.

Восстановление началось только в 1950 году, но и в этом случае муниципалитет средств выделить не смог и работы финансировались «Комитетом по восстановлению Мюнстерской ратуши» за счёт добровольных пожертвований и прибылей от специально проводимых лотерейных розыгрышей. Общая сумма собранных средств превзошла все ожидания и составила 873 000 марок[3]. Работы стартовали 9 июля. На торжества по случаю начала восстановления ратуши явилось более 30 000 человек, в том числе бывший рейхсканцлер Веймарской республики и почетный гражданин города Мюнстер Генрих Брюнинг.

Строительными работами руководил Генрих Бентелер, который также руководил восстановлением собора Святого Павла. Он несколько отступил от планов реконструкции полностью соответствующей оригиналу, однако, при этом отступление от внешнего вида было минимальным и прослеживалось только в незначительных деталях, а в вопросах технологии строительства расхождения с оригиналом были принципиальными. Так, например, при восстановлении широко использовались бетонные конструкции, которых не было и не могло быть в историческом здании.

9 июля 1952 года состоялись празднества по поводу завершения строительства здания. В 1953 году был оформлен восточный фасад, а в октябре 1954 года — главный западный фасад, выходящий на Принципальмаркт. 30 октября 1958 года, к 310-летнему юбилею Вестфальского мира были завершены все работы по восстановлению исторической ратуши Мюнстера.

Большинство отзывов были положительными, но встречались и резкие критические замечания. Так, например, газета Frankfurter Allgemeine Zeitung 11 ноября 1958 года высказалась следующим образом:

«Замысел ведущего архитектора — это абсолютно тривиальная помесь банка с отелем. Мюнстер может показывать своим гостям собор, театр и Мирный зал — единственное помещение ратуши, которое соответствует своему предназначению[4]

Тем не менее жители Мюнстера гордились результатом восстановления исторической ратуши, которое было для них важным символом экономического возрождения.

В 1992 году была проведена реставрация фронтона, а в2004-2006 годах были выполнены полномасштабные реставрационные работы. Чтобы во время реставрации гости города могли любоваться фронтоном ратуши, строительные леса были затянуты фотографическим полотном площадью 538 м² с изображением фасада.

Сегодня историческая ратуша — это один из основных туристических объектов Мюнстера. Здание преимущественно используется для культурных или представительных поводов, например, в нём проводился большой банкет по случаю 350-летнего юбилея Вестфальского мира. Однако, в здании исторической ратуши и сегодня иногда проходят заседания городского Совета.

Архитектура

Историческая ратуша представляет собой 4-х этажное здание: подвал, этаж аркад, основной этаж, чердак. На этаже аркад находится холл, гражданский зал и Мирный зал. На основном этаже располагается Главный зал Совета.

Западный фасад

Западный фасад, выходящий на Принципальмаркт, является главным украшением исторической ратуши. Фасад из песчаника выполнен в готическом стиле и имеет высоту 31 м. Папский легат на Вестфальском конгрессе Фабио Киджи (будущий папа Александр VII) писал о фасаде Мюнстерской ратуши:

«Фронтон великолепной ратуши возвышается над другими крышами и, по-видимому, достаёт до неба[5]

Как правило, подобная богатая отделка была свойственна только культовым сооружениям, создавая подобный фасад у гражданского здания, жители Мюнстера как бы бросали вызов власти епископа. Столь дорогое и роскошное строительство город мог себе позволить только в период экономического процветания — в конце XIV века, когда Мюнстер вошёл в Ганзейский союз.

Визуально фасад делится на три уровня: аркада, основной этаж и фронтон. Уровень аркад представляет собой 4 стрельчатые арки, опирающиеся на 5 колонн, капители которых ранее были украшены растительными и животными орнаментами, символизирующими собой добродетели и пороки. Так капитель самой левой колонны имела отделку в виде дубовой листвы — символ прочности и надёжности. Справа от неё капитель была украшена сказочными существами: сиреной, василиском и драконом — символами лжи и смерти. Средняя колонна имела капитель, украшенную фигурами пантеры (мягкость), льва (сила), орёл (мужество) и феникс (обновление). Вторая справа колонна имела капитель с масками 4-х лесных демонов. Капитель крайней правой колонны была украшена виноградной лозой — символом умеренности и мудрости.

Во время разрушения ратуши в 1944 году эти колонны не уцелели и первоначально были заменены колоннами с простыми дорическими капителями, но уже в 19631964 году капители были декорированы краббами, в виде аллегорических изображений 4-х стихий — воздуха, огня, воды и земли.

До 1824 года пространство над колоннами было заполнено живописными элементами, первоначально выполненными, вероятно, во 2-й четверти XV столетия, а затем заменявшимися в 1646 году художником Эферхардом Алердинком и в 1780 году Иоганном Георгом Леглайтнером. Последняя живопись представляла собой изображение Карла Великого (посередине), пары рыцарей, несущих герб Мюнстера и пары рыцарей, отдающих честь императору.

Фасад основного этажа имеет 4 больших готических стрельчатых окна с витражами, за которыми находится Большой зал Совета. Ранее на фасаде основного этажа размещались статуи Иисуса, Девы Марии, архангела Михаила, Святого Людгера и Святого Ламберта. Только фигуры Святых Людгера и Ламберта сохранились после обрушения фронтона 28 октября 1944 года. После восстановления ратуши эти фигуры были установлены на северной и южной стенах ратуши соответственно.

Фронтон разделён 8-ю тонкими лопатками на 7 частей. Четыре средних, самых высоких лопатки завершаются пинаклями с фигурами ангелов, пинакли двух средних лопаток украшены женскими фигурами, а на двух крайних пинаклей установлены фигуры стражей.

В самом верху средней части расположена скульптурная композиция, которую ошибочно принято называть «Коронация Марии», но это не верное название, так как на скульптуре Мария уже изображена в короне. Что на самом деле изображает эта композиция достоверно сказать нельзя, так как она многократно изменялась в ходе ремонтов и перестроек[6]. Ниже этой композиции установлена фигура короля со скипетром и державой. Историки не пришли к единому мнению по поводу того, кому принадлежит эта скульптура — Карлу Великому или царю Соломону. Ниже скульптуры короля располагается герб Священной Римской империи. От первоначального декора фронтона сохранились только сильно выветренная статуя Марии из композиции «Коронации Мари» и королевская фигура. Обе фигуры выставлены в гражданском зале ратуши.

Гражданский зал

Гражданский зал представляет собой прямоугольный большой холл, потолок которого опирается на 4 массивных восьмиугольных колонны. Не позднее, чем с 1337 года Гражданский зал служил местом собрания членов магистрата. В тыльной части зала есть мраморная лестница, которая ведёт в сооружённый в 16151616 годах Большой зал Совета. В правой стороне тыльной стены Гражданского зала находится дверь, ведущая в Мирный зал. Над дверью — герб города Мюнстер.

Мирный зал

Мирный зал (до XVIII века назывался Палата Совета) — зал 10×15 м, богато обшитый деревянными панелями эпохи Возрождения. Первые деревянные обшивки на западной и восточной стене были выполнены в 1577 году знаменитым вестфальским художником Германом том Рингом. В панелях западной стены установлены деревянные скульптуры Спасителя и 11 апостолов в следующем порядке: Варфоломей, Фома, Андрей Первозванный, Иаков Алфеев, Матфей, Филипп, Пётр, Иисус Христос, Иоанн, Иаков Зеведеев, Симон Зилот, Фаддей, Матфий и Павел. Выше деревянных панелей расположены 37 портретов делегатов Вестфальского конгресса.

На восточной стене находятся 4 больших окна. Ранее окна имели витражи с аллегорическими изображениями добродетелей. Но при разрушении ратуши в 1944 году витражи погибли и в ходе восстановления были заменены простыми тонированными стёклами. Межоконные простенки обшиты деревянными панелями с изображениями трёх тематических направленностей: в сторону зала обращены изображения четырёх евангелистов Матфея, Марка, Луки и Иоанна (образы евангелистов созданы по гравюрам вестфальского живописца Генриха Альдегревера 1549 года); на самом северном оконном откосе изображена фигура Моисея, а на остальных семи откосах — аллегорические изображения семи свободных искусств и наук — Грамматика, Диалектика, Арифметика, Риторика, Музыка, Геометрия. Вдоль всей восточной стены установлена скамья, рассчитанная на 14 человек.

Вся северная стена Мирного зала занята большим шкафом. Перед шкафом столы городского судьи и бургомистра. В центральной части шкафа размещено Распятие. По всей длине шкафа в два ряда расположены 22 барельефа со следующими сюжетами:

Левая (западная) сторона шкафа
Мария Магдалина Пьяный мужчина Святой Георгий, убивающий дракона Самсон, раздирающий пасть льва Иона, выходящий из китовой пасти Геральдическое изображение двух волков
Святой Мартин на коне и нищий Убийство Святого Ламберта Святой Эгидий с ланью Святой Людгер Ссорящаяся супружеская пара Геральдический лев
Правая (восточная) сторона шкафа
Геральдический грифон Двое борющихся мужчин Самсон срывает ворота Газы Ландскнехт с алебардой и волынщик Мужчина, несущий тело в саване
Женщина, бьющая медведя дубиной Собака, грызущая кость Иисус Навин с гроздью винограда Две дерущихся обезьяны Один мужчина замахивается мечом на другого

На южной стене находится большой камин. Оригинальный камин 1577 года с изображением суда царя Соломона погиб при бомбардировке и вместо него установлен камин из Нидерландского дома в Мюнстере со скульптурой Фемиды и иллюстрацией к притче о богаче и Лазаре (Лк. 16:19-31). На чугунном медальоне камина изображены корона, скипетр, 3 голубя с оливковыми ветвями в клюве и надпись «Anno 1648. Pax optima rerum, 24. Oct.» (в пер. с лат. «Мир — это наибольшее богатство, 24 октября 1648».

Большой зал

Построенный в 1861 году зал с бочарным сводом после разрушения ратуши был восстановлен совершенно в новом облике. Бочарный свод был заменён простым плоским потолком. В оформлении зала превалируют цвета города Мюнстер — золотой, красный и серебряный. В зале проходят регулярные заседания членов муниципалитета.

Подвалы

С 1545 года подвалы ратуши использовались для хранения вина. В 1924 году в подвале был открыт ресторан. После восстановления ратуши подвалы используются в технических целях.

Музей

Художественные произведения, образцы оружия, знамёна собирались в ратуше, начиная с середины XVII века. Посетивший Мюнстерскую ратушу 21 сентября 1817 года король Пруссии Фридрих Вильгельм III распорядился, чтобы Мирный зал использовался исключительно в музейных целях.

Сейчас в исторической ратуше представлена большая коллекция старинного оружия XVI-XVII веков, в которой выделяется огромный меч длиной 2,49 м с клинком длиной 1,45 м и шириной — 15 см.

Коллекция знамён представляет собой подлинные полотнища XVI-XIX веков, которые пережили вторую мировую войну. Также выставляется серебряная посуда, доспехи, орудия пыток и казни, прочие старинные предметы, имеющие большую историческую и художественную ценность.

Напишите отзыв о статье "Историческая ратуша Мюнстера"

Литература

  • Max Geisberg: Die Bau- und Kunstdenkmäler von Westfalen. Bd. 41. Die Stadt Münster, Teil 2. Die Dom-Immunität, die Marktanlage, das Rathaus. Aschendorff, Münster 1976, ISBN 3-402-05091-9.
  • Klaus Gruna: Das Rathaus zu Münster. Kleine Kunstführer. Bd. 1722. Schnell&Steiner, München/Zürich 1988.
  • Otto-Ehrenfried Selle: Rathaus und Friedenssaal zu Münster. Westfälische Kunststätten. Bd. 93. Münster 2002. ISSN 0930-3952

Примечания

  1. Klaus Gruna: Das Rathaus zu Münster. Schnell Kunstführer. Nr. 1722. Мюнхен/Цюрих, 1988, стр. 3.
  2. Otto-Ehrenfried Selle: Rathaus und Friedenssaal zu Münster. Westfälische Kunststätten. H. 93. Мюнстер, 2002, стр. 6.
  3. [www.presse-service.de/data.cfm/static/707819.html Das Rathaus zu Münster — ein Geschenk an die Stadt] — Новости города Мюнстер от 19 сентября 2008 г.
  4. Wolfgang Pehnt: Deutsche Architektur seit 1900 (DVA). Мюнхен, 2005, стр. 275—276.
  5. [www.muenster.de/stadt/kongress1648/02_stadt/stadt1_1.html Porträt über Fabio Chigi]; dort zitiert nach: Hans Galen (Hrsg.): Münster und Westfalen zur Zeit des Westfälischen Friedens: geschildert durch den päpstlichen Gesandten Fabio Chigi. Стр. 35-39.
  6. Otto-Ehrenfried Selle: Rathaus und Friedenssaal zu Münster. Westfälische Kunststätten. H. 93 Мюнстер, 2002, стр. 18, 20-25.

Ссылки

  • [www.muenster.de/stadt/tourismus/pdf/friedenssaalflyer.pdf Мюнстерская ратуша (PDF)] (нем.)
  • [sketchup.google.com/3dwarehouse/details?mid=6793e20a1419d57e3258b123d1cdb70f&ct=3dbl&hl=ru 3D-модель Мюнстерской ратуши]


Координаты: 51°57′42″ с. ш. 7°37′41″ в. д. / 51.96167° с. ш. 7.62806° в. д. / 51.96167; 7.62806 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=51.96167&mlon=7.62806&zoom=14 (O)] (Я)

Отрывок, характеризующий Историческая ратуша Мюнстера

Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.


6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.