Исторический центр Ярославля

Исторический центр Ярославля*
Historical Centre of the City of Yaroslavl**
Всемирное наследие ЮНЕСКО
Страна	Российская Федерация
Тип	Культурный
Критерии	ii, iv
Ссылка	[whc.unesco.org/en/list/1170 1170]
Регион***	Европа и Северная Америка
Включение	2005  (29 сессия)
* [whc.unesco.org/ru/list Название в официальном рус. списке] ** [whc.unesco.org/en/list Название в официальном англ. списке] *** [whc.unesco.org/en/list/?search=&search_by_country=&type=&media=&region=&order=region Регион по классификации ЮНЕСКО]

Исторический центр Ярославля, ограниченный улицами Собинова (собственно объект охраны) и Республиканской (буферная зона), был внесён в список Всемирного наследия ЮНЕСКО в 2005 году (за 5 лет до празднования 1000-летия города) как «выдающийся пример градостроительной реформы Екатерины II, развёрнутой в масштабах всей России в 1763 году». В ярославской истории эта территория известна как Земляной город (ядро которого — Рубленый город).

Градостроительная реформа

См. также: Градостроительная реформа Екатерины II

В эпоху классицизма город застраивался по регулярному плану, автором которого считается Иван Старов. (Более ранний план А. В. Квасова недостаточно учитывал историко-архитектурную специфику Ярославля). За центр застройки была выбрана приходская церковь Ильи Пророка (1650), расположенная в одном квартале от берега Волги.

Ильинский околоток был освобождён от ветхих хозяйственных построек. Перед храмом появилась типичная для русского классицизма полукруглая площадь, застроенная симметричными корпусами присутственных мест и дворцом наместника между ними (снесён, отдельные его черты повторяет нынешнее здание областной администрации). Современное название этой площади — Советская.

К центральной площади сходятся улицы-лучи: Угличская, Рождественская, Пробойная (специально «пробитая» сквозь хаотичную застройку древнерусского города), а также Плацпарадная площадь. Перспективу улиц замыкают значимые памятники более раннего времени: Плацпарадной площади — Успенский собор на Стрелке, Угличской улицы — Знаменская башня, Рождественской — Угличская башня, Пробойной — церкви Симеона Столпника (ныне не существующие). Стихийно сформировавшиеся градостроительные акценты XVII века, таким образом, оказываются гармонично вписанными в застройку современного города.

Радиальный план становится ясен, стоит окинуть центр города со звонницы Спасо-Преображенского монастыря. Застройка отличается симметрией и регулярностью. Новые элементы планировки согласованы с наследием допетровского времени. Градостроительная концепция выделяется чёткостью и ясностью, хотя план города не столь умозрительно рационален, как в случае с соседней Костромой ([www.google.com/search?hl=&q=кострома+веер+екатерина&sourceid=navclient-ff&rlz=1B3GGLL_ruRU367RU368&ie=UTF-8 рассказывают], что при посещении города Екатерина II на вопрос, какой бы она хотела видеть Кострому, просто развернула свой веер).

Уникальность города

Международный совет по сохранению памятников и достопримечательных мест, рекомендуя Ярославль к внесению в список Всемирного наследия, отмечал размеренность ритмов рядовой застройки: двух- и трехэтажные здания образуют довольно широкие улицы (как правило, озеленённые), которые выводят на обширные площади. Церкви и башни допетровского времени служат зрительными и композиционными доминантами застройки более позднего времени. Относительно современной ситуации в докладе отмечается следующее:

• Ярославль выгодно отличается от других городов России тем, что промышленное развитие мало затронуло центральную часть города.
• Несмотря на значительные утраты советского времени, Ярославль пострадал меньше других городов аналогичного размера и значения. Новых зданий в центре города сравнительно немного. К счастью, сохранились в нетронутом виде берега Которосли и острова на ней. Речной вокзал 1980-х гг. не вносит диссонанса в восприятие Волжской набережной.
• В целом, при застройке города в XX веке превалировало стремление к сохранению историко-архитектурного наследия. В буферной зоне высота новых построек не превышает 14-17 метров.

Церковь Ильи Пророка замыкает перспективу улицы Нахимсона (б. М. Рождественской)...		...площади Челюскинцев (б. Плацпарадной)		...улицы Кирова (б. Угличской), причём с каждого ракурса смотрится по-разному

В докладе делается вывод о том, что в случае с Ярославлем градостроительная реформа оказалась особенно удачной, как в плане самой городской застройки, так и в отношении её сгармонированности с историческим прошлым и с водными просторами Волги и Которосли. При этом сама градостроительная реформа Екатерины не имеет прецедентов в европейской истории по масштабам, ибо она привела к приведению облика практически всех городов Российской империи в соответствие с рационалистическими идеалами Просвещения. Перепланировка Ярославля вышла особенно сбалансированной, а его главная площадь не имеет себе равных в провинциях империи по поистине «царским» размерам.

Отдельные памятники

На территории (около 110 га) объекта ЮНЕСКО на настоящий момент расположено 140 памятников архитектуры, находящихся под государственной охраной, примерно столько же могут быть включены в этот список дополнительно. Культурное наследие исторического центра составляют как отдельные достопримечательности, так и архитектурные ансамбли определенных улиц, площадей, набережных.

Отдельные памятники

Важнейшими из памятников исторического центра Ярославля в российском комитете ЮНЕСКО считают следующие:

#	Название	Изображение	Год создания
1	Волжская набережная
1.1	Митрополичьи палаты		к. XVII в.
1.2	Волжская (Арсенальная) башня		к. XVII в.
2	Ансамбль Губернаторского дома		1820-1860 гг.
3	Советская площадь		основная часть — к. XVIII в
3.1	Церковь Св. Ильи Пророка (как центр ансамбля)		1647-1650 гг.
4	Площадь Волкова
4. 1	Власьевская башня		к. XVII в
4. 2	Городской театра им. Волкова		1911 г.
5	Улица Ушинского
5.1	Трактир «Пассаж»
5.2	Усадьба Вахрамеева
5.3	Дом Шапулиных- Сорокиных
6	Спасо-Преображенский монастырь		XII - XIX вв.
7	Церковь Богоявления		к. XVII в
8	Гостиный двор		н. XIX в
9	Бывший дом Духовного ведомства		н. XX в.

Угрозы и опасности

Крупные по размеру, богатые по силуэту, щедро украшенные изнутри и снаружи храмовые комплексы купеческого Ярославля XVII века вправлены, подобно драгоценным каменьям, в радиальную планировку эпохи классицизма, которая выводит на них основные городские магистрали, что обуславливает их исключительное градостроительное значение. Это касается храмов, расположенных в центре города. В то же время едва ли не самые значительные храмовые комплексы были выстроены в слободах на периферии города. Это относится к храмам Николы Мокрого, Иоанна Предтечи в Толчкове, ансамблю в Коровниках, Фёдоровской церкви, Толгскому монастырю. Все эти незаурядные по архитектурно-художественным достоинствам памятники находятся за пределами охраняемой ЮНЕСКО зоны.

Утраты XX века выразились для Ярославля, главным образом, в полной утрате застройки сердцевины старого города — кремля, или Рубленого города. Уничтожен был и завершающий панораму Волжской набережной с севера храм Петра и Павла на Волге. Обеднил восприятие центральных улиц города снос таких памятников, как храмы Кирилло-Афанасьевской обители, Власьевского прихода (в который упиралась Комсомольская улица), Варварьинского храма (замыкал перспективу улицы Трефолева), Всехсвятской церкви с небольшой полукруглой площадью перед ней, церкви Рождества Богородицы перед Спасо-Преображенским монастырём. Уцелевшие храмы зачастую оказывались «укрыты» от взгляда стандартными постройками советской эпохи (это относится к Казанскому монастырю, церкви Николы Надеина). В своём большинстве утрачены такие градостроительные доминанты старого Ярославля, как колокольни.

В рамках подготовки к празднованию 1000-летия Ярославля была утверждена программа воссоздания колоколен и иных градостроительных доминант, однако она не была осуществлена. Единственный памятник, который был реально воссоздан, — Успенский собор на Стрелке. Вместе с тем новое здание не соответствует ни по архитектуре, ни по масштабу окружающей застройке, подавляя её своей массивностью. Это строительство вызвало озабоченность ярославской общественности и стало предметом рассмотрения на сессии комитета Всемирного наследия в 2009 году; два года спустя предлагалось включить Ярославль в список «Наследие в опасности». В местной печати сообщается и о других случаях возведения в охраняемой ЮНЕСКО части города ультрасовременных по своему облику развлекательных центров, о допускаемых застройщиками нарушениях высотного регламента.

В последующие годы Министерство культуры России приняло нормативные акты, позволяющие вести в старом городе многоэтажную застройку, что «фактически стало инструментом для застройщиков, стремящихся тотально застроить исторический центр города». На сессии 2015 года комитет Всемирного наследия рекомендовал Российской Федерации пересмотреть данные строительные регламенты.

Волжская набережная...		...сочетает атмосферу старого Ярославля...		...с вкраплениями советской застройки

Отрывок, характеризующий Исторический центр Ярославля

– Да это всё тот же я, это не другие, – сказал князь Андрей, а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochаin [Ближний] это те, твои киевские мужики, которым ты хочешь сделать добро.
И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.
– Вы шутите, – всё более и более оживляясь говорил Пьер. Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди такие же, как и мы, выростающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как обряд и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал хорошо, но и не разуверите, чтоб вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.
– Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, сказал князь Андрей. – Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что справедливо, что добро – предоставь судить тому, кто всё знает, а не нам. Ну ты хочешь спорить, – прибавил он, – ну давай. – Они вышли из за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
– Ну давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3 м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал? – Князь Андрей загнул третий палец.
– Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить 10 ть лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал – как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом,что за воображенье, что медицина кого нибудь и когда нибудь вылечивала! Убивать так! – сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера. Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.
– Ах это ужасно, ужасно! – сказал Пьер. – Я не понимаю только – как можно жить с такими мыслями. На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, всё мне гадко… главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь… ну, как же вы?…
– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей; – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть надо как нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
– Так вот кого мне жалко – человеческого достоинства, спокойствия совести, чистоты, а не их спин и лбов, которые, сколько ни секи, сколько ни брей, всё останутся такими же спинами и лбами.
– Нет, нет и тысячу раз нет, я никогда не соглашусь с вами, – сказал Пьер.


Вечером князь Андрей и Пьер сели в коляску и поехали в Лысые Горы. Князь Андрей, поглядывая на Пьера, прерывал изредка молчание речами, доказывавшими, что он находился в хорошем расположении духа.
Он говорил ему, указывая на поля, о своих хозяйственных усовершенствованиях.
Пьер мрачно молчал, отвечая односложно, и казался погруженным в свои мысли.
Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен притти на помощь ему, просветить и поднять его. Но как только Пьер придумывал, как и что он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит всё в его ученьи, и он боялся начать, боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.
– Нет, отчего же вы думаете, – вдруг начал Пьер, опуская голову и принимая вид бодающегося быка, отчего вы так думаете? Вы не должны так думать.
– Про что я думаю? – спросил князь Андрей с удивлением.
– Про жизнь, про назначение человека. Это не может быть. Я так же думал, и меня спасло, вы знаете что? масонство. Нет, вы не улыбайтесь. Масонство – это не религиозная, не обрядная секта, как и я думал, а масонство есть лучшее, единственное выражение лучших, вечных сторон человечества. – И он начал излагать князю Андрею масонство, как он понимал его.
Он говорил, что масонство есть учение христианства, освободившегося от государственных и религиозных оков; учение равенства, братства и любви.
– Только наше святое братство имеет действительный смысл в жизни; всё остальное есть сон, – говорил Пьер. – Вы поймите, мой друг, что вне этого союза всё исполнено лжи и неправды, и я согласен с вами, что умному и доброму человеку ничего не остается, как только, как вы, доживать свою жизнь, стараясь только не мешать другим. Но усвойте себе наши основные убеждения, вступите в наше братство, дайте нам себя, позвольте руководить собой, и вы сейчас почувствуете себя, как и я почувствовал частью этой огромной, невидимой цепи, которой начало скрывается в небесах, – говорил Пьер.
Князь Андрей, молча, глядя перед собой, слушал речь Пьера. Несколько раз он, не расслышав от шума коляски, переспрашивал у Пьера нерасслышанные слова. По особенному блеску, загоревшемуся в глазах князя Андрея, и по его молчанию Пьер видел, что слова его не напрасны, что князь Андрей не перебьет его и не будет смеяться над его словами.
Они подъехали к разлившейся реке, которую им надо было переезжать на пароме. Пока устанавливали коляску и лошадей, они прошли на паром.
Князь Андрей, облокотившись о перила, молча смотрел вдоль по блестящему от заходящего солнца разливу.
– Ну, что же вы думаете об этом? – спросил Пьер, – что же вы молчите?
– Что я думаю? я слушал тебя. Всё это так, – сказал князь Андрей. – Но ты говоришь: вступи в наше братство, и мы тебе укажем цель жизни и назначение человека, и законы, управляющие миром. Да кто же мы – люди? Отчего же вы всё знаете? Отчего я один не вижу того, что вы видите? Вы видите на земле царство добра и правды, а я его не вижу.
Пьер перебил его. – Верите вы в будущую жизнь? – спросил он.
– В будущую жизнь? – повторил князь Андрей, но Пьер не дал ему времени ответить и принял это повторение за отрицание, тем более, что он знал прежние атеистические убеждения князя Андрея.
– Вы говорите, что не можете видеть царства добра и правды на земле. И я не видал его и его нельзя видеть, ежели смотреть на нашу жизнь как на конец всего. На земле, именно на этой земле (Пьер указал в поле), нет правды – всё ложь и зло; но в мире, во всем мире есть царство правды, и мы теперь дети земли, а вечно дети всего мира. Разве я не чувствую в своей душе, что я составляю часть этого огромного, гармонического целого. Разве я не чувствую, что я в этом огромном бесчисленном количестве существ, в которых проявляется Божество, – высшая сила, как хотите, – что я составляю одно звено, одну ступень от низших существ к высшим. Ежели я вижу, ясно вижу эту лестницу, которая ведет от растения к человеку, то отчего же я предположу, что эта лестница прерывается со мною, а не ведет дальше и дальше. Я чувствую, что я не только не могу исчезнуть, как ничто не исчезает в мире, но что я всегда буду и всегда был. Я чувствую, что кроме меня надо мной живут духи и что в этом мире есть правда.
– Да, это учение Гердера, – сказал князь Андрей, – но не то, душа моя, убедит меня, а жизнь и смерть, вот что убеждает. Убеждает то, что видишь дорогое тебе существо, которое связано с тобой, перед которым ты был виноват и надеялся оправдаться (князь Андрей дрогнул голосом и отвернулся) и вдруг это существо страдает, мучается и перестает быть… Зачем? Не может быть, чтоб не было ответа! И я верю, что он есть…. Вот что убеждает, вот что убедило меня, – сказал князь Андрей.
– Ну да, ну да, – говорил Пьер, – разве не то же самое и я говорю!
– Нет. Я говорю только, что убеждают в необходимости будущей жизни не доводы, а то, когда идешь в жизни рука об руку с человеком, и вдруг человек этот исчезнет там в нигде, и ты сам останавливаешься перед этой пропастью и заглядываешь туда. И, я заглянул…
– Ну так что ж! вы знаете, что есть там и что есть кто то? Там есть – будущая жизнь. Кто то есть – Бог.
Князь Андрей не отвечал. Коляска и лошади уже давно были выведены на другой берег и уже заложены, и уж солнце скрылось до половины, и вечерний мороз покрывал звездами лужи у перевоза, а Пьер и Андрей, к удивлению лакеев, кучеров и перевозчиков, еще стояли на пароме и говорили.