История Австралии (1788—1850)

История Австралии

Хронология Доисторическая Австралия 1606 — 1787 гг. 1788 — 1850 гг. 1851 — 1900 гг. 1901 — 1945 гг. С 1945 года Основные статьи Монархия • Исследование Конституция • Федерация Экономика • Железные дороги Иммиграция • Аборигены Военная история • Дипломатика Штаты, территории и города Новый Южный Уэльс • Сидней Виктория • Мельбурн Квинсленд • Брисбен Западная Австралия • Перт Южная Австралия • Аделаида Тасмания • Хобарт АСТ • Канберра Северная территория • Дарвин Портал • Проект

История Австралии с 1788 по 1850 года покрывает ранний колониальный период Австралии, со времени прибытия Первого флота в Сидней, Новый Южный Уэльс, где была основана исправительная колония, научное исследование Австралии, создание других австралийских колоний и становление представительского демократического правительства.

Колонизация

Обычно считается, что колонизация Австралии был обусловлен необходимостью решения проблемы переполненности в британской тюремной системе, тем не менее было бы просто экономически не выгодно транспортировать каторжников только по этой причине. Многие каторжники были опытными торговцами и фермерами, осужденными за незначительные преступления на семь лет, этого времени должно было хватить на строительство инфраструктуры новой колонии. Осужденным часто давали помилование и выделяли участки земли под ферму.

Ботанический залив был отрекомендован подходящим местом для строительства колонии Сэром Джозефом Бэнксом в 1770 году во время кругосветной экспедиции Джеймса Кука. В 1783 году под руководством Бэнкса, лоялист Джеймс Матра, также учувствовавший в экспедиции Кука в 1770 году в качестве младшего офицера на Индеворе, составил «Предложение об учреждении поселения в Новом Южном Уэльсе» с полным обоснованием необходимости колонии, состоящей из американских лоялистов, китайцев и полинезийцев, но не каторжников.

После беседы с министром внутренних дел Томасом Таунсендом, первым Виконтом Сиднеем, в 1784 году, Матра внес изменения в свое «Предложение» относительно использования каторжников в качестве переселенцев. Из меморандума Правительства от декабря 1784 года, видно что Кабинетом был учтен план Матры относительно планов создания колонии в Новом Южном Уэльсе. По предложению Сэра Джона Колла и Сэра Джорджа Янга, членов Королевского Сообщества Банков, правительство включило в план колонизации остров Норфолк, в связи с его привлекательностью в сфере лесозаготовок и разведения льна.

13 мая 1787 года из Портсмута в направлении Ботанического залива вышел Первый флот под командованием капитана Артура Филлипа, в его состав было 11 парусных кораблей с 1530 поселенцами на борту (736 каторжников, 12 детей каторжников, 211 морских пехотинцев, 27 жён пехотинцев и их 14 детей, а также около 300 офицеров и прочих служащих). Через несколько дней после прибытия в Ботанический залив, корабли направились в более подходящий для колонизации Порт-Джэксон, где 26 января 1788 года в бухте Сидней-Коув основали первое поселение. Позднее этот день стал национальным праздником Австралии, известным как День Австралии. Официально о создании колонии Новый Южный Уэльс губернатор Филлип объявил 7 февраля 1788 года.

Поселению было дано имя в честь министра внутренних дел Великобритании Томаса Таунсенда, виконта Сидней. В церемонии поднятия флага и формальное принятие земель во владение короля Георга III участвовали только Филлип, несколько десятков пехотинцев и офицеров корабля Supply, члены экипажа и заключенные наблюдали за церемонией с корабля. Остальные корабли флота не могли покинуть Ботанический залив из-за бури.

24 января 1988 года в Ботанический залив пребыла французская экспедиция состоящая из двух кораблей под руководством Жана-Франсуа де Лаперуза, которая прошла трёхлетний путь от Бреста до мыса Горн, вдоль побережья Чили к Калифорнии, к северо-западу Камчатки, юго-востоку Остров Пасхи, северо-западу Макао, также посетив Филиппины, Гавайи и остров Норфолк. Несмотря на дружелюбный прием, французы являлись проблемой, так как показывали заинтересованность в Франции новых землях в регионе.

Тем не менее, 2 февраля, по поручению губернатора Филлипа, лейтенант Кинг нанес визит вежливости французам и предложил им любую помощь какая им может понадобится. В ответ французы сделали аналогичное предложение, так как имели очень хорошие запасы провизии. Но ни одна из сторон так и не воспользовалась предложением. 10 марта французская экспедиция покинула Ботанический залив, Лаперуз и Филлип не встречались. Именем Лаперуза назван один из сиднейских пригородов.

Артур Филлип был наделен полной властью над жителями колонии. Будучи просвещенным человеком, он старался к установлению гармоничных отношений с местными аборигенами, а также пытался направить на путь исправления каторжников колонии. По отчетам и журналам Филлипа и его офицеров видно что первые годы колонии выдались трудными. Некоторые офицеры перестали верить в успех колонизации Нового Южного Уэльса. Земледелие на первых этапах давало мало урожая, а поставке из Европы были очень редкими. В период между 1788 и 1792 годами в Сидней было доставлено 3546 мужчин и 766 женщин-каторжников, «профессиональных преступников», которым не хватало навыков для создания полноценной колонии. Многие вновь прибывшие были больны и нетрудоспособны, а условия здоровых заключённых только ухудшались тяжёлым трудом и недостаточным количеством пищи. Продовольственный кризис достиг пика в 1790 году, также в прибывший июне Второй флот потерял четверть своих пассажиров из-за болезней, а состоянием каторжников Третьего флота вызвало возмущение губернатора Филлипа. Тем не менее, с 1791 года уровень торговли начинает расти, приход кораблей становится регулярным, чувство изолированности проходит, увеличиваются поставки в колонию.

Каторжники и свободные поселенцы

16 января 1793 года на транспорте Беллона в Сидней прибыли первые свободные поселенцы. Это были Томас Роуз, фермер из Дорсета, с женой и четырьмя детьми, им был выдан надел в 120 акров, Фредерик Мередит, который уже посещал Сидней на корабле Сириус, входившего в состав Первого флота, Томас Уэбб, который также бывал в колонии на корабле Сириус, с женой и племянником Джозефом Уэббом и Эдвард Пауэлл, также посеявший первое поселение, но в составе Второго Флота. Томас Уэбб и Эдвард Пауэлл получили 80 акров земли, а Джозеф Уэбб и Фредерик Мередит 60 акров.

Вся земля предоставлялась им бесплатно, также правительство должно было обеспечивать им свободное передвижение и сельскохозяйственный инвентарь в течении двух лет. Также они должны были использовать труд заключенных, которые в свою очередь должны были быть обеспечены пайком в течении двух лет и одеждой из государственного магазина в течении года. Земли, которыми наделили первых поселенцев находились к западу от Сиднея и получили название «Свободные равнины». В настоящее время на этой территории располагаются пригороды Сиднея Стратфилд и Хоумбуш.

Каждый третий из каторжников, перемещенных в Новый Южный Уэльс после 1798 года, был ирландцем, примерно пятая часть была направлена сюда после политических и крестьянских беспорядков имевшим место в то время в Ирландии. Несмотря на то что поселенцы были хорошо экипированы, мало внимания было уделено навыкам которые могли бы помочь сделать колонию самодостаточной, лишь только в первой волне заключённых были люди с фермерским или торговым опытом, также сказалось и отсутствие понимания местного климата и сезонной череды, что привело к проблема в первых попытка наладить сельское хозяйство, от полного голода спасала только охота. Поселенцы почти голодали, это вынудило губернатора Филлипа направить корабль за провиантом в Батавию.

Осужденные как правило были осуждены на семь и четырнадцать лет каторжных работ, но были и приговоренные к пожизненному сроку, иногда это были приговоры к смертной казне заменённые на каторгу. После прибытия в колонию, каторжники распределялись по различным видам работ. Заключенные со специальностью направлялись на работу в соответствии со своими умениями (например каменщики пользовались большим спросом), у кого не было каких-либо профессиональных навыков направлялись в рабочие группы для строительства дорог и выполнения подобных задач. Женщины-заключенные как правило назначались прислугой в дома свободных поселенцев, многие также занимались проституцией.

У свободных поселенцев была возможность нанять себе каторжников, кормить их и следить что бы они не сбежали в обмен на право получить землю. Это помогло сократить нагрузку на центральную администрацию, те заключенные которые не попадали на работу к поселенцам, располагались в барраках Гайд Парка или женской колонии Парраматты.

Условия заключенных были суровыми, те каторжники которые отказывались работать могли быть выпороты, одеты в кандалы или направлены в исправительную колонию строго режима. Исправительные колонии в Порт-Артуре и заливе Моритон, были более строгими чем аналогичное учреждение в Сиднее, но самой строгой была колония на острове Норфолк. Те заключенные которые полностью отбыли свое наказание или были помилованы, как правило оставались в Австралии, в статусе поселенцев и уже сами могли брать себе на работу заключенных.

В 1789 году бывший каторжник Джеймс Рьюз вырастил первый успешный урожай пшеницы в Новом Южном Уэльсе. Он повторил этот успех и в следующем году, из-за острой проблемы продовольствия и необходимостью её решения, губернатор Артур Филлип наградил Рьюза первым наделом земли в колонии. Рьюз получил 30 акров земли в Роуз Хилл недалеко от Парраматты, ферма получила название «Эксперементальная ферма», являющуюся на данный момент одной из самых старых в стране. Это было первое успешное сельскохозяйственное предприятие, вскоре появились и другие, постепенно колония самостоятельно смогла обеспечивать себя едой.

В 1804 году произошло восстание в Касл Хилл, более известное как вторая битва при Уинигар Хилл, которое произошло возглавляемое 200 беглыми каторжниками, в основном ирландцев, но был достаточно быстро подавлено корпусом Нового Южного Уэльса. 26 января 1808 года произошёл Ромовый бунт направленный против губернатора Уильяма Блая по предводительством капитана Джона Макартутра. Лаклан Маккуори был назначен новым губернатором, после своего прибытия он направил корпус НЮУ в Англию, а вместо него привез с собой 73-й полк.

Исследование Австралии

В октябре 1795 года Джордж Басс и Мэтью Флиндерс отплыли на маленькой лодке Мальчик-с-пальчик из Порта-Джэксона в Ботанический залив, а также исследовали реку Джорджес дальше вверх по течению, чем это было сделано ранее колонистами. На основании их отчетов о экспедиции был основан Бэнкстаун. В марте 1796 года они отправились в другую экспедицию на аналогичной лодке, которую так же назвали Мальчик-с-пальчик. Во время этого путешествия они проплыли на юг до озера Иллаварра, которое они назвали лагуна Мальчика-с-пальчика. Также они обнаружили и исследовали Порт-Хакинг. В 1798—1799 гг. они обплыли вокруг Тасмании, тем самым подтвердили то что это остров.

Европейские исследователи пользовались услугами аборигенов в качестве проводников, что повышало шанс на успех в путешествии. В 1801—1802 гг. Мэтью Флиндерс совершил плаванье вокруг Австралии на корабле Инвестигейтор. В этом плавании его сопровождал австралийский абориген, с территории Сиднея, Бунгари, ставший первым рожденным в Австралии человеком который совершил путешествие вокруг австралийского континента. Также известен факт того, что губернатор Филлип в 1792 году взял с собой двух австралийских аборигенов, Беннелонга и Йеммерраванне, в Англию и были представлены Георгу III, они стали первыми коренными австралийцами посетившими Европу.

В 1813 году, Грегори Блаксленду, Уильяму Лоусону и Уильяму Уэнтуорту удалось пересечь заслон лесистых оврагов и отвесных скал Голубых гор, находящихся к западу от Сиднея. Они добились успеха благодаря тому, что шли по хребтам, а не искали пути в долинах. Пройдя через гору Йорк мимо реки Кокс к изобилующему сахарным тростником холму, позже получившему название гора Блексленд, с вершины которого увидели «достаточно травы, что бы поддерживать запас колонии в течении 30 лет».

В 1824 году губернатор Томас Брисбен поручил Гамильтону Хьюму и бывшему капитану королевского флота Уильяму Ховеллу возглавить экспедицию для поисков новых пастбищ на юге, а также исследовать куда текут западные реки Нового Южного Уэльса. Более 16 недель продолжалась экспедиция в Порт-Филлип и обратно. Они сделали много важных открытий, в том числе нашли реку Муррей, многие из её притоков, а также множество сельскохозяйственных и пастбищных земель между Ганнингом и Корио.

Путешествие Чарльза Стёрта вдоль реки Макуори в 1828 году привело к открытию реки Дарлинг (река). Появилась теория о том, что реки Нового Южного Уэльса выходят во внутренне море. В 1829 году он отправился во вторую экспедицию вдоль реки Маррамбиджи к «широкой и благородной реке» Муррей, которой он дал название в честь генерального секретаря по вопросам колоний Джорджа Мюррея. Далее он отправился вдоль этой реки к месту её слияния с рекой Дарлинг, дважды попав в стычки с местными аборигенами. Далее к озеру Алегзандрина, где река Муррей выходит в Большой Австралийский залив. На обратном пути участникам экспедиции пришлось грести против течения сотни километров.

Топограф Томас Митчелл в 30х годах 19 века провёл серию экспедиций, чтобы заполнить пробелы после прошлых экспедиций. Он стремился записать оригинальные названия мест, данные аборигенами, вокруг колоний, благодаря чему они до сих пор сохраняют свои исконные названия.

В 1839 году польский путешественник граф Павел Стшелецкий исследовал Австралийские Альпы и стал первым европейцем который смог забраться на самую высокую вершину Австралии, которую он назвал Косцюшко, в честь польского патриота Тадеуша Косцюшко.

Становление свободного поселения

Традиционное общество аборигенов управлялось советом старейшин и корпоративным процессом принятия решений, но управление колонией было по европейскому образцу было автократичным под руководством назначенного губернатора, в колонии действовали английские законы, таким образом представления о правах, установленных Билльем о правах 1689 года и Великой хартией вольностей, завезены на австралийский континент британскими колонистами.

В 1790 году Второй флот доставил в Сидней двух человек, которые сыграли важную роль в будущем колонии. Первый, Д'Арси Уэнтуорт, отец Уильяма Уэнтуорта, основал первую австралийскую газету, а также стал лидером движения против направления в Австралию заключенных и введения представительской демократии в колонии. Второй был Джон Макартутр, шотландский офицер, основатель шерстяной промышленности Австралии, которая заложила основы будущего процветания Австралии. Макартур был беспокойным элементом, в 1808 году он был одним из зачинщиков Ромового бунта против губернатора Уильяма Блая.

Примерно с 1815 года, в период губернаторства Лаклана Маккуори, были открыты большие сельскохозяйственные угодья и стало прибывать большое количество свободных поселенцев и колония стала быстро расти. Несмотря на долгий и трудный путь, поселенцев привлекала возможность начать новую жизнь на практически свободных землях английской короны. С 20х годов 19 века расселение было разрешено только в пределах определенных мест, так называемых Девятнадцати графств.

Однако многие поселенцы стали занимать места и дальше разрешенных пределов, они были известны как сквотеры и стали основой мощного помещичьего класса. В результате противодействия со стороны рабочего класса и ремесленников транспортировка заключенных в Сидней прекратилась в 1840 году, но продолжалась на протяжении еще нескольких лет в другие части небольшие колонии, такие как Земля Ван-Димена (первое поселение основано в 1803 году, позднее переименован в Тасманию) и Моретон-Бэй (основан в 1824 и позднее переименован в Квинсленд). Генеральный прокурор, реформист Джон Планкетт стремился применить принципы Просвещения в управлении колонией, установив равенство перед законом, в том числе предоставив право быть присаженными в суде бывшим каторжникам, а также путем расширения правовой защиты каторжникам, наемным рабочим и аборигенам.

Колония Суон-Ривер (ныне Западная Австралия) со столицей в городе Перт была основана в 1829 году. Колония страдала от нехватки рабочей силы и в 1850 году предприниматели обратились к Лондону с просьбой направлять в колонию каторжников, которое продолжалось до 1868 года. Новая Зеландия являлась частью Нового Южного Уэльса до того как стала отдельной колонией 1840 году.

Первые администрации созданные после 1788 года были автократическими и управлялись британским губернатором назначенным британским монархом. В большинстве случаев колонии управлялись британскими военными, что вызывало значительное недовольство у поселенцев своими методами. Например, корпус Нового Южного Уэльса, отвечавший за одноименную колонию, был более известен как «Ромовый корпус», в связи с их тотальным контролем производства и реализации рома, который являлся своеобразной валютой того времени. В связи с чем стали все чаше звучать голоса о создании управления колонией местными на основе представительской демократии.

Самый старый законодательный орган Австралии, Законодательный совет Нового Южного Уэльса был создан в 1825 году, как консультативный орган при губернаторе. В 1835 году Уильям Уэнтуорт основал первую австралийскую партию, Австралийскую Патриотическую Ассоциацию, целью которой было формирование демократического правительства Нового Южного Уэльса. Также Планкетт возглавлял обвинение в двух процессах по делу о резне в Миолл-Крик где были убиты 30 аборигенов, виновные были приговорены к смертной казне. Еще одним успехом Планнкета является Закон о церкви 1836 года, который упразднял главенство английской церкви и уравнивал права англикан, католиков, пресвитерианцев и немного позднее методистов.

В 1840 году были созданы городской совет Аделаиды и городской совет Сиднея. Правом голоса на выборах обладали мужчины, которые владели имуществом более 1000 фунтов, а богатые землевладельцы получали до четырёх голосов. Первые выборы были проведены в 1843 году в Законодательный совет Нового Южного Уэльса, правом голоса также обладали только мужчины, которые могли доказать свою финансовую или имущественную состоятельность. В 1850 году были проведены выборы в законодательные советы других колоний, таких как Южная Австралия, Виктория и Тасмания.

Экономика

В значительной степени, для своего выживания, колонии полагались на импорт из Англии. Официальной валютой являлся британский фунт, неофициальной и самым ходовым товаром являлся ром. В этот период австралийский бизнес стал процветать. К примеру, партнерская компания Берри и Уолстоункарафт сделали огромное состояние за счет земляных грантов, труда осужденных и экспорта кедра в Англию.

Религия, образование и культура

С незапамятных времен аборигены Австралии исповедовали анимистическую религию, известную как Время сновидений. Христианство в Австралию пришло вместе с арестантами Первого флота, прибывшего в 1788 году. Являясь британской колонией официальной церковью Австралии стала Церковь Англии, но десятая часть прибывших была католиками и примерно половина родилась в Ирландии. Также небольшая часть морской пехоты была католиками. Некоторые ирландские заключенные были сосланы в Австралию за политические преступления и восстания в Ирландии, поэтому власти с подозрением относились к религиозным меньшинствам на протяжении первых трёх десятилетий существования колонии. Первый католический обряд был проведен в 1788 году командой исследователя Лаперуза при погребении отца Луи Ресевье, французского монаха, умершего во время стоянки в Ботаническом заливе.

В ранние годы колонизации представители английской Церкви тесно сотрудничали с губернаторами. Ричард Джонсон, англиканский капеллан Первого флота, при губернаторе, Артуром Филиппом, отвечал за улучшение "нравственности" в колонии, но он также принимал активное участие в области здравоохранения и образования. Преподобный Сэмюэль Марсден (1765-1838) исполнял судебные обязанности, он стал известен как "порющим священником" из-за того, что выносил решения о порке чаще всего.

Арестанты католики были вынуждены посещать английскую церковь, и в связи с этим их дети, а также сироты становились протестантами. Первые католические священники, Джеймс Гарольд, Джеймс Диксон и Питер О'Нил, прибыли в Австралию в 1800 году в качестве заключенных, они были осуждены за участие в ирландском восстании 1798 года. Позднее отец Диксон был условно освобождён и ему разрешено было служить мессу. 15 мая 1803 года, в сутане сделанной из занавесок и чашей из олова он провел первую мессу.

Восстание заключенных в Касл Хилл под руководством ирландцев в 1804 году встревожило британские власти и они запретили отцу Диксону проводить мессу. Отец Иеремия Флинн, ирландский цистерцианец, был назначен главой Апостольская префектура в Новой Голландии и без разрешения отправился в колонию. Флинн тайно проводил священнические обряды, но был арестован и выслан в Лондон. Общественная реакция на это в Великобритании вынудило власти отправить в колонию двух католических священников, Джона Джозефа Терри и Филипа Коннели, в 1820 году. 29 октября 1829 года губернатор Лаклан Маккуори заложил первый камень Собора Девы Марии. Отсутствие католической миссии до 1818 года отражало правовые ограничение католиков и трудное положение Ирландии в Британской империи. В связи с эти правительство разрешило английским бенедиктинцам вести церковные службы в колонии. Церковь Англии потеряла свои привилегии после введения Закона о Церкви 1836 года, составленный генеральным прокурором Джоном Планкеттом, уравнивал в правах англикан, католиков, пресвитериан и позднее методистов.

Первоначально образование в колонии было формальным, обучение проводилось в основном на дому. По настоянию премьер-министра герцога Веллингтона и при покровительстве Вильгельма IV была основана старейшая школа Австралии, Королевская школа в 1831 году. К 1833 году насчитывалось уже около 10 католических школ в австралийских колониях. Сегодня один из пяти австралийских учеников учится в католической школе.

Первый католический епископ Сиднея Джон Бид Полдинг попросил сообщество монахинь прислать сестер милосердия для помощи женщинам-заключенным и работы в школах и больницах. В 1839 году в Австралию прибыло пять ирландских сестёр милосердия. В 1843 году, также по просьбе Полдинга, прибыли представители «Христианских братьев» для оказания помощи в школьном обучении. Иезуиты стали первым религиозным орденом который основал своё представительство в Австралии в городе Севенхилл, позднее они открыли свои школы в Южной Австралии, Виктории, Квинсленде и Северной территории.

Первым произведением австралийской литературы считаются рассказы о заселении Сиднея, написанных Уоткином Тенчем, капитаном морских пехотинцев прибывших с Первым флотом в 1788 году. В 1899 году поэт, первопроходец, политик и журналист Уильям Уэнтуорт опубликовал первую книгу написанную австралийцем «Статистическое, историческое и политическое описание колонии Нового Южного Уэльса и ее зависимых поселений на Земле Ван—Димена с особым перечислением преимуществ, которые эти колонии предлагают для эмиграции и их превосходство во многих отношениях над теми, которыми обладают Соединенные Штаты Америки», в котором он отстаивал избираемое собрание для Нового Южного Уэльса, суд присяжных и поселения Австралии для свободных эмигрантов, а не осужденных. В 1839 году в Сиднее был опубликована новелла «Страж: Повесть» Анны Марии Банн, это была первая напечатанная и опубликованная новелла на австралийском континенте, а также первое австралийское произведение написанное женщиной.

Европейские традиции австралийского театра прибыли в колонию вместе с Первым флотом. Самая первая постановка по пьесе ирландского драматурга Джорджа Фаркера «Офицер-вербовщик» (англ. The Recruiting Officer) была показана в 1789 году заключенными. Через два столетия о жизни театра заключенных была написана пьеса «Добро Нашей Страны» писательницей Тимберлейк Уэртенбакер, основаная на романе Томаса Кенилли «Лицидей». В 1837 году был открыт Королевский театр в Хобарте, старейший театр Австралии. Королевский театр в Аделаиде был открыт постановкой Шекспира в 1841 и на данный момент является старейшим театром на континенте. Мельбурнский Атенеум,открытый в 1839 году, является одним из старейших публичных учреждений Австралии и включает в себя библиотеку, театр, школу искусств, а также первый кинотеатр, где в 1906 году был показан первый полнометражный фильм «Подлинная история банды Келли».

Отрывок, характеризующий История Австралии (1788—1850)

Виконт был миловидный, с мягкими чертами и приемами, молодой человек, очевидно считавший себя знаменитостью, но, по благовоспитанности, скромно предоставлявший пользоваться собой тому обществу, в котором он находился. Анна Павловна, очевидно, угощала им своих гостей. Как хороший метрд`отель подает как нечто сверхъестественно прекрасное тот кусок говядины, который есть не захочется, если увидать его в грязной кухне, так в нынешний вечер Анна Павловна сервировала своим гостям сначала виконта, потом аббата, как что то сверхъестественно утонченное. В кружке Мортемара заговорили тотчас об убиении герцога Энгиенского. Виконт сказал, что герцог Энгиенский погиб от своего великодушия, и что были особенные причины озлобления Бонапарта.
– Ah! voyons. Contez nous cela, vicomte, [Расскажите нам это, виконт,] – сказала Анна Павловна, с радостью чувствуя, как чем то a la Louis XV [в стиле Людовика XV] отзывалась эта фраза, – contez nous cela, vicomte.
Виконт поклонился в знак покорности и учтиво улыбнулся. Анна Павловна сделала круг около виконта и пригласила всех слушать его рассказ.
– Le vicomte a ete personnellement connu de monseigneur, [Виконт был лично знаком с герцогом,] – шепнула Анна Павловна одному. – Le vicomte est un parfait conteur [Bиконт удивительный мастер рассказывать], – проговорила она другому. – Comme on voit l'homme de la bonne compagnie [Как сейчас виден человек хорошего общества], – сказала она третьему; и виконт был подан обществу в самом изящном и выгодном для него свете, как ростбиф на горячем блюде, посыпанный зеленью.
Виконт хотел уже начать свой рассказ и тонко улыбнулся.
– Переходите сюда, chere Helene, [милая Элен,] – сказала Анна Павловна красавице княжне, которая сидела поодаль, составляя центр другого кружка.
Княжна Элен улыбалась; она поднялась с тою же неизменяющеюся улыбкой вполне красивой женщины, с которою она вошла в гостиную. Слегка шумя своею белою бальною робой, убранною плющем и мохом, и блестя белизною плеч, глянцем волос и брильянтов, она прошла между расступившимися мужчинами и прямо, не глядя ни на кого, но всем улыбаясь и как бы любезно предоставляя каждому право любоваться красотою своего стана, полных плеч, очень открытой, по тогдашней моде, груди и спины, и как будто внося с собою блеск бала, подошла к Анне Павловне. Элен была так хороша, что не только не было в ней заметно и тени кокетства, но, напротив, ей как будто совестно было за свою несомненную и слишком сильно и победительно действующую красоту. Она как будто желала и не могла умалить действие своей красоты. Quelle belle personne! [Какая красавица!] – говорил каждый, кто ее видел.
Как будто пораженный чем то необычайным, виконт пожал плечами и о опустил глаза в то время, как она усаживалась перед ним и освещала и его всё тою же неизменною улыбкой.
– Madame, je crains pour mes moyens devant un pareil auditoire, [Я, право, опасаюсь за свои способности перед такой публикой,] сказал он, наклоняя с улыбкой голову.
Княжна облокотила свою открытую полную руку на столик и не нашла нужным что либо сказать. Она улыбаясь ждала. Во все время рассказа она сидела прямо, посматривая изредка то на свою полную красивую руку, которая от давления на стол изменила свою форму, то на еще более красивую грудь, на которой она поправляла брильянтовое ожерелье; поправляла несколько раз складки своего платья и, когда рассказ производил впечатление, оглядывалась на Анну Павловну и тотчас же принимала то самое выражение, которое было на лице фрейлины, и потом опять успокоивалась в сияющей улыбке. Вслед за Элен перешла и маленькая княгиня от чайного стола.
– Attendez moi, je vais prendre mon ouvrage, [Подождите, я возьму мою работу,] – проговорила она. – Voyons, a quoi pensez vous? – обратилась она к князю Ипполиту: – apportez moi mon ridicule. [О чем вы думаете? Принесите мой ридикюль.]
Княгиня, улыбаясь и говоря со всеми, вдруг произвела перестановку и, усевшись, весело оправилась.
– Теперь мне хорошо, – приговаривала она и, попросив начинать, принялась за работу.
Князь Ипполит перенес ей ридикюль, перешел за нею и, близко придвинув к ней кресло, сел подле нее.
Le charmant Hippolyte [Очаровательный Ипполит] поражал своим необыкновенным сходством с сестрою красавицей и еще более тем, что, несмотря на сходство, он был поразительно дурен собой. Черты его лица были те же, как и у сестры, но у той все освещалось жизнерадостною, самодовольною, молодою, неизменною улыбкой жизни и необычайною, античною красотой тела; у брата, напротив, то же лицо было отуманено идиотизмом и неизменно выражало самоуверенную брюзгливость, а тело было худощаво и слабо. Глаза, нос, рот – все сжималось как будто в одну неопределенную и скучную гримасу, а руки и ноги всегда принимали неестественное положение.
– Ce n'est pas une histoire de revenants? [Это не история о привидениях?] – сказал он, усевшись подле княгини и торопливо пристроив к глазам свой лорнет, как будто без этого инструмента он не мог начать говорить.
– Mais non, mon cher, [Вовсе нет,] – пожимая плечами, сказал удивленный рассказчик.
– C'est que je deteste les histoires de revenants, [Дело в том, что я терпеть не могу историй о привидениях,] – сказал он таким тоном, что видно было, – он сказал эти слова, а потом уже понял, что они значили.
Из за самоуверенности, с которой он говорил, никто не мог понять, очень ли умно или очень глупо то, что он сказал. Он был в темнозеленом фраке, в панталонах цвета cuisse de nymphe effrayee, [бедра испуганной нимфы,] как он сам говорил, в чулках и башмаках.
Vicomte [Виконт] рассказал очень мило о том ходившем тогда анекдоте, что герцог Энгиенский тайно ездил в Париж для свидания с m lle George, [мадмуазель Жорж,] и что там он встретился с Бонапарте, пользовавшимся тоже милостями знаменитой актрисы, и что там, встретившись с герцогом, Наполеон случайно упал в тот обморок, которому он был подвержен, и находился во власти герцога, которой герцог не воспользовался, но что Бонапарте впоследствии за это то великодушие и отмстил смертью герцогу.
Рассказ был очень мил и интересен, особенно в том месте, где соперники вдруг узнают друг друга, и дамы, казалось, были в волнении.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказала Анна Павловна, оглядываясь вопросительно на маленькую княгиню.
– Charmant, – прошептала маленькая княгиня, втыкая иголку в работу, как будто в знак того, что интерес и прелесть рассказа мешают ей продолжать работу.
Виконт оценил эту молчаливую похвалу и, благодарно улыбнувшись, стал продолжать; но в это время Анна Павловна, все поглядывавшая на страшного для нее молодого человека, заметила, что он что то слишком горячо и громко говорит с аббатом, и поспешила на помощь к опасному месту. Действительно, Пьеру удалось завязать с аббатом разговор о политическом равновесии, и аббат, видимо заинтересованный простодушной горячностью молодого человека, развивал перед ним свою любимую идею. Оба слишком оживленно и естественно слушали и говорили, и это то не понравилось Анне Павловне.
– Средство – Европейское равновесие и droit des gens [международное право], – говорил аббат. – Стоит одному могущественному государству, как Россия, прославленному за варварство, стать бескорыстно во главе союза, имеющего целью равновесие Европы, – и она спасет мир!
– Как же вы найдете такое равновесие? – начал было Пьер; но в это время подошла Анна Павловна и, строго взглянув на Пьера, спросила итальянца о том, как он переносит здешний климат. Лицо итальянца вдруг изменилось и приняло оскорбительно притворно сладкое выражение, которое, видимо, было привычно ему в разговоре с женщинами.
– Я так очарован прелестями ума и образования общества, в особенности женского, в которое я имел счастье быть принят, что не успел еще подумать о климате, – сказал он.
Не выпуская уже аббата и Пьера, Анна Павловна для удобства наблюдения присоединила их к общему кружку.


В это время в гостиную вошло новое лицо. Новое лицо это был молодой князь Андрей Болконский, муж маленькой княгини. Князь Болконский был небольшого роста, весьма красивый молодой человек с определенными и сухими чертами. Всё в его фигуре, начиная от усталого, скучающего взгляда до тихого мерного шага, представляло самую резкую противоположность с его маленькою, оживленною женой. Ему, видимо, все бывшие в гостиной не только были знакомы, но уж надоели ему так, что и смотреть на них и слушать их ему было очень скучно. Из всех же прискучивших ему лиц, лицо его хорошенькой жены, казалось, больше всех ему надоело. С гримасой, портившею его красивое лицо, он отвернулся от нее. Он поцеловал руку Анны Павловны и, щурясь, оглядел всё общество.
– Vous vous enrolez pour la guerre, mon prince? [Вы собираетесь на войну, князь?] – сказала Анна Павловна.
– Le general Koutouzoff, – сказал Болконский, ударяя на последнем слоге zoff , как француз, – a bien voulu de moi pour aide de camp… [Генералу Кутузову угодно меня к себе в адъютанты.]
– Et Lise, votre femme? [А Лиза, ваша жена?]
– Она поедет в деревню.
– Как вам не грех лишать нас вашей прелестной жены?
– Andre, [Андрей,] – сказала его жена, обращаясь к мужу тем же кокетливым тоном, каким она обращалась к посторонним, – какую историю нам рассказал виконт о m lle Жорж и Бонапарте!
Князь Андрей зажмурился и отвернулся. Пьер, со времени входа князя Андрея в гостиную не спускавший с него радостных, дружелюбных глаз, подошел к нему и взял его за руку. Князь Андрей, не оглядываясь, морщил лицо в гримасу, выражавшую досаду на того, кто трогает его за руку, но, увидав улыбающееся лицо Пьера, улыбнулся неожиданно доброй и приятной улыбкой.
– Вот как!… И ты в большом свете! – сказал он Пьеру.
– Я знал, что вы будете, – отвечал Пьер. – Я приеду к вам ужинать, – прибавил он тихо, чтобы не мешать виконту, который продолжал свой рассказ. – Можно?
– Нет, нельзя, – сказал князь Андрей смеясь, пожатием руки давая знать Пьеру, что этого не нужно спрашивать.
Он что то хотел сказать еще, но в это время поднялся князь Василий с дочерью, и два молодых человека встали, чтобы дать им дорогу.
– Вы меня извините, мой милый виконт, – сказал князь Василий французу, ласково притягивая его за рукав вниз к стулу, чтоб он не вставал. – Этот несчастный праздник у посланника лишает меня удовольствия и прерывает вас. Очень мне грустно покидать ваш восхитительный вечер, – сказал он Анне Павловне.
Дочь его, княжна Элен, слегка придерживая складки платья, пошла между стульев, и улыбка сияла еще светлее на ее прекрасном лице. Пьер смотрел почти испуганными, восторженными глазами на эту красавицу, когда она проходила мимо него.
– Очень хороша, – сказал князь Андрей.
– Очень, – сказал Пьер.
Проходя мимо, князь Василий схватил Пьера за руку и обратился к Анне Павловне.
– Образуйте мне этого медведя, – сказал он. – Вот он месяц живет у меня, и в первый раз я его вижу в свете. Ничто так не нужно молодому человеку, как общество умных женщин.


Анна Павловна улыбнулась и обещалась заняться Пьером, который, она знала, приходился родня по отцу князю Василью. Пожилая дама, сидевшая прежде с ma tante, торопливо встала и догнала князя Василья в передней. С лица ее исчезла вся прежняя притворность интереса. Доброе, исплаканное лицо ее выражало только беспокойство и страх.
– Что же вы мне скажете, князь, о моем Борисе? – сказала она, догоняя его в передней. (Она выговаривала имя Борис с особенным ударением на о ). – Я не могу оставаться дольше в Петербурге. Скажите, какие известия я могу привезти моему бедному мальчику?
Несмотря на то, что князь Василий неохотно и почти неучтиво слушал пожилую даму и даже выказывал нетерпение, она ласково и трогательно улыбалась ему и, чтоб он не ушел, взяла его за руку.
– Что вам стоит сказать слово государю, и он прямо будет переведен в гвардию, – просила она.
– Поверьте, что я сделаю всё, что могу, княгиня, – отвечал князь Василий, – но мне трудно просить государя; я бы советовал вам обратиться к Румянцеву, через князя Голицына: это было бы умнее.
Пожилая дама носила имя княгини Друбецкой, одной из лучших фамилий России, но она была бедна, давно вышла из света и утратила прежние связи. Она приехала теперь, чтобы выхлопотать определение в гвардию своему единственному сыну. Только затем, чтоб увидеть князя Василия, она назвалась и приехала на вечер к Анне Павловне, только затем она слушала историю виконта. Она испугалась слов князя Василия; когда то красивое лицо ее выразило озлобление, но это продолжалось только минуту. Она опять улыбнулась и крепче схватила за руку князя Василия.
– Послушайте, князь, – сказала она, – я никогда не просила вас, никогда не буду просить, никогда не напоминала вам о дружбе моего отца к вам. Но теперь, я Богом заклинаю вас, сделайте это для моего сына, и я буду считать вас благодетелем, – торопливо прибавила она. – Нет, вы не сердитесь, а вы обещайте мне. Я просила Голицына, он отказал. Soyez le bon enfant que vous аvez ete, [Будьте добрым малым, как вы были,] – говорила она, стараясь улыбаться, тогда как в ее глазах были слезы.
– Папа, мы опоздаем, – сказала, повернув свою красивую голову на античных плечах, княжна Элен, ожидавшая у двери.
Но влияние в свете есть капитал, который надо беречь, чтоб он не исчез. Князь Василий знал это, и, раз сообразив, что ежели бы он стал просить за всех, кто его просит, то вскоре ему нельзя было бы просить за себя, он редко употреблял свое влияние. В деле княгини Друбецкой он почувствовал, однако, после ее нового призыва, что то вроде укора совести. Она напомнила ему правду: первыми шагами своими в службе он был обязан ее отцу. Кроме того, он видел по ее приемам, что она – одна из тех женщин, особенно матерей, которые, однажды взяв себе что нибудь в голову, не отстанут до тех пор, пока не исполнят их желания, а в противном случае готовы на ежедневные, ежеминутные приставания и даже на сцены. Это последнее соображение поколебало его.
– Chere Анна Михайловна, – сказал он с своею всегдашнею фамильярностью и скукой в голосе, – для меня почти невозможно сделать то, что вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен в гвардию, вот вам моя рука. Довольны вы?
– Милый мой, вы благодетель! Я иного и не ждала от вас; я знала, как вы добры.
Он хотел уйти.
– Постойте, два слова. Une fois passe aux gardes… [Раз он перейдет в гвардию…] – Она замялась: – Вы хороши с Михаилом Иларионовичем Кутузовым, рекомендуйте ему Бориса в адъютанты. Тогда бы я была покойна, и тогда бы уж…
Князь Василий улыбнулся.
– Этого не обещаю. Вы не знаете, как осаждают Кутузова с тех пор, как он назначен главнокомандующим. Он мне сам говорил, что все московские барыни сговорились отдать ему всех своих детей в адъютанты.
– Нет, обещайте, я не пущу вас, милый, благодетель мой…
– Папа! – опять тем же тоном повторила красавица, – мы опоздаем.
– Ну, au revoir, [до свиданья,] прощайте. Видите?
– Так завтра вы доложите государю?
– Непременно, а Кутузову не обещаю.
– Нет, обещайте, обещайте, Basile, [Василий,] – сказала вслед ему Анна Михайловна, с улыбкой молодой кокетки, которая когда то, должно быть, была ей свойственна, а теперь так не шла к ее истощенному лицу.
Она, видимо, забыла свои годы и пускала в ход, по привычке, все старинные женские средства. Но как только он вышел, лицо ее опять приняло то же холодное, притворное выражение, которое было на нем прежде. Она вернулась к кружку, в котором виконт продолжал рассказывать, и опять сделала вид, что слушает, дожидаясь времени уехать, так как дело ее было сделано.
– Но как вы находите всю эту последнюю комедию du sacre de Milan? [миланского помазания?] – сказала Анна Павловна. Et la nouvelle comedie des peuples de Genes et de Lucques, qui viennent presenter leurs voeux a M. Buonaparte assis sur un trone, et exaucant les voeux des nations! Adorable! Non, mais c'est a en devenir folle! On dirait, que le monde entier a perdu la tete. [И вот новая комедия: народы Генуи и Лукки изъявляют свои желания господину Бонапарте. И господин Бонапарте сидит на троне и исполняет желания народов. 0! это восхитительно! Нет, от этого можно с ума сойти. Подумаешь, что весь свет потерял голову.]
Князь Андрей усмехнулся, прямо глядя в лицо Анны Павловны.
– «Dieu me la donne, gare a qui la touche», – сказал он (слова Бонапарте, сказанные при возложении короны). – On dit qu'il a ete tres beau en prononcant ces paroles, [Бог мне дал корону. Беда тому, кто ее тронет. – Говорят, он был очень хорош, произнося эти слова,] – прибавил он и еще раз повторил эти слова по итальянски: «Dio mi la dona, guai a chi la tocca».
– J'espere enfin, – продолжала Анна Павловна, – que ca a ete la goutte d'eau qui fera deborder le verre. Les souverains ne peuvent plus supporter cet homme, qui menace tout. [Надеюсь, что это была, наконец, та капля, которая переполнит стакан. Государи не могут более терпеть этого человека, который угрожает всему.]
– Les souverains? Je ne parle pas de la Russie, – сказал виконт учтиво и безнадежно: – Les souverains, madame! Qu'ont ils fait pour Louis XVII, pour la reine, pour madame Elisabeth? Rien, – продолжал он одушевляясь. – Et croyez moi, ils subissent la punition pour leur trahison de la cause des Bourbons. Les souverains? Ils envoient des ambassadeurs complimenter l'usurpateur. [Государи! Я не говорю о России. Государи! Но что они сделали для Людовика XVII, для королевы, для Елизаветы? Ничего. И, поверьте мне, они несут наказание за свою измену делу Бурбонов. Государи! Они шлют послов приветствовать похитителя престола.]
И он, презрительно вздохнув, опять переменил положение. Князь Ипполит, долго смотревший в лорнет на виконта, вдруг при этих словах повернулся всем телом к маленькой княгине и, попросив у нее иголку, стал показывать ей, рисуя иголкой на столе, герб Конде. Он растолковывал ей этот герб с таким значительным видом, как будто княгиня просила его об этом.
– Baton de gueules, engrele de gueules d'azur – maison Conde, [Фраза, не переводимая буквально, так как состоит из условных геральдических терминов, не вполне точно употребленных. Общий смысл такой : Герб Конде представляет щит с красными и синими узкими зазубренными полосами,] – говорил он.
Княгиня, улыбаясь, слушала.
– Ежели еще год Бонапарте останется на престоле Франции, – продолжал виконт начатый разговор, с видом человека не слушающего других, но в деле, лучше всех ему известном, следящего только за ходом своих мыслей, – то дела пойдут слишком далеко. Интригой, насилием, изгнаниями, казнями общество, я разумею хорошее общество, французское, навсегда будет уничтожено, и тогда…
Он пожал плечами и развел руками. Пьер хотел было сказать что то: разговор интересовал его, но Анна Павловна, караулившая его, перебила.
– Император Александр, – сказала она с грустью, сопутствовавшей всегда ее речам об императорской фамилии, – объявил, что он предоставит самим французам выбрать образ правления. И я думаю, нет сомнения, что вся нация, освободившись от узурпатора, бросится в руки законного короля, – сказала Анна Павловна, стараясь быть любезной с эмигрантом и роялистом.
– Это сомнительно, – сказал князь Андрей. – Monsieur le vicomte [Господин виконт] совершенно справедливо полагает, что дела зашли уже слишком далеко. Я думаю, что трудно будет возвратиться к старому.
– Сколько я слышал, – краснея, опять вмешался в разговор Пьер, – почти всё дворянство перешло уже на сторону Бонапарта.
– Это говорят бонапартисты, – сказал виконт, не глядя на Пьера. – Теперь трудно узнать общественное мнение Франции.
– Bonaparte l'a dit, [Это сказал Бонапарт,] – сказал князь Андрей с усмешкой.
(Видно было, что виконт ему не нравился, и что он, хотя и не смотрел на него, против него обращал свои речи.)
– «Je leur ai montre le chemin de la gloire» – сказал он после недолгого молчания, опять повторяя слова Наполеона: – «ils n'en ont pas voulu; je leur ai ouvert mes antichambres, ils se sont precipites en foule»… Je ne sais pas a quel point il a eu le droit de le dire. [Я показал им путь славы: они не хотели; я открыл им мои передние: они бросились толпой… Не знаю, до какой степени имел он право так говорить.]
– Aucun, [Никакого,] – возразил виконт. – После убийства герцога даже самые пристрастные люди перестали видеть в нем героя. Si meme ca a ete un heros pour certaines gens, – сказал виконт, обращаясь к Анне Павловне, – depuis l'assassinat du duc il y a un Marietyr de plus dans le ciel, un heros de moins sur la terre. [Если он и был героем для некоторых людей, то после убиения герцога одним мучеником стало больше на небесах и одним героем меньше на земле.]
Не успели еще Анна Павловна и другие улыбкой оценить этих слов виконта, как Пьер опять ворвался в разговор, и Анна Павловна, хотя и предчувствовавшая, что он скажет что нибудь неприличное, уже не могла остановить его.
– Казнь герцога Энгиенского, – сказал мсье Пьер, – была государственная необходимость; и я именно вижу величие души в том, что Наполеон не побоялся принять на себя одного ответственность в этом поступке.
– Dieul mon Dieu! [Боже! мой Боже!] – страшным шопотом проговорила Анна Павловна.
– Comment, M. Pierre, vous trouvez que l'assassinat est grandeur d'ame, [Как, мсье Пьер, вы видите в убийстве величие души,] – сказала маленькая княгиня, улыбаясь и придвигая к себе работу.
– Ah! Oh! – сказали разные голоса.
– Capital! [Превосходно!] – по английски сказал князь Ипполит и принялся бить себя ладонью по коленке.
Виконт только пожал плечами. Пьер торжественно посмотрел поверх очков на слушателей.
– Я потому так говорю, – продолжал он с отчаянностью, – что Бурбоны бежали от революции, предоставив народ анархии; а один Наполеон умел понять революцию, победить ее, и потому для общего блага он не мог остановиться перед жизнью одного человека.
– Не хотите ли перейти к тому столу? – сказала Анна Павловна.
Но Пьер, не отвечая, продолжал свою речь.
– Нет, – говорил он, все более и более одушевляясь, – Наполеон велик, потому что он стал выше революции, подавил ее злоупотребления, удержав всё хорошее – и равенство граждан, и свободу слова и печати – и только потому приобрел власть.
– Да, ежели бы он, взяв власть, не пользуясь ею для убийства, отдал бы ее законному королю, – сказал виконт, – тогда бы я назвал его великим человеком.
– Он бы не мог этого сделать. Народ отдал ему власть только затем, чтоб он избавил его от Бурбонов, и потому, что народ видел в нем великого человека. Революция была великое дело, – продолжал мсье Пьер, выказывая этим отчаянным и вызывающим вводным предложением свою великую молодость и желание всё полнее высказать.
– Революция и цареубийство великое дело?…После этого… да не хотите ли перейти к тому столу? – повторила Анна Павловна.
– Contrat social, [Общественный договор,] – с кроткой улыбкой сказал виконт.
– Я не говорю про цареубийство. Я говорю про идеи.
– Да, идеи грабежа, убийства и цареубийства, – опять перебил иронический голос.
– Это были крайности, разумеется, но не в них всё значение, а значение в правах человека, в эманципации от предрассудков, в равенстве граждан; и все эти идеи Наполеон удержал во всей их силе.
– Свобода и равенство, – презрительно сказал виконт, как будто решившийся, наконец, серьезно доказать этому юноше всю глупость его речей, – всё громкие слова, которые уже давно компрометировались. Кто же не любит свободы и равенства? Еще Спаситель наш проповедывал свободу и равенство. Разве после революции люди стали счастливее? Напротив. Mы хотели свободы, а Бонапарте уничтожил ее.
Князь Андрей с улыбкой посматривал то на Пьера, то на виконта, то на хозяйку. В первую минуту выходки Пьера Анна Павловна ужаснулась, несмотря на свою привычку к свету; но когда она увидела, что, несмотря на произнесенные Пьером святотатственные речи, виконт не выходил из себя, и когда она убедилась, что замять этих речей уже нельзя, она собралась с силами и, присоединившись к виконту, напала на оратора.
– Mais, mon cher m r Pierre, [Но, мой милый Пьер,] – сказала Анна Павловна, – как же вы объясняете великого человека, который мог казнить герцога, наконец, просто человека, без суда и без вины?
– Я бы спросил, – сказал виконт, – как monsieur объясняет 18 брюмера. Разве это не обман? C'est un escamotage, qui ne ressemble nullement a la maniere d'agir d'un grand homme. [Это шулерство, вовсе не похожее на образ действий великого человека.]
– А пленные в Африке, которых он убил? – сказала маленькая княгиня. – Это ужасно! – И она пожала плечами.
– C'est un roturier, vous aurez beau dire, [Это проходимец, что бы вы ни говорили,] – сказал князь Ипполит.
Мсье Пьер не знал, кому отвечать, оглянул всех и улыбнулся. Улыбка у него была не такая, какая у других людей, сливающаяся с неулыбкой. У него, напротив, когда приходила улыбка, то вдруг, мгновенно исчезало серьезное и даже несколько угрюмое лицо и являлось другое – детское, доброе, даже глуповатое и как бы просящее прощения.
Виконту, который видел его в первый раз, стало ясно, что этот якобинец совсем не так страшен, как его слова. Все замолчали.
– Как вы хотите, чтобы он всем отвечал вдруг? – сказал князь Андрей. – Притом надо в поступках государственного человека различать поступки частного лица, полководца или императора. Мне так кажется.
– Да, да, разумеется, – подхватил Пьер, обрадованный выступавшею ему подмогой.
– Нельзя не сознаться, – продолжал князь Андрей, – Наполеон как человек велик на Аркольском мосту, в госпитале в Яффе, где он чумным подает руку, но… но есть другие поступки, которые трудно оправдать.
Князь Андрей, видимо желавший смягчить неловкость речи Пьера, приподнялся, сбираясь ехать и подавая знак жене.

Вдруг князь Ипполит поднялся и, знаками рук останавливая всех и прося присесть, заговорил:
– Ah! aujourd'hui on m'a raconte une anecdote moscovite, charmante: il faut que je vous en regale. Vous m'excusez, vicomte, il faut que je raconte en russe. Autrement on ne sentira pas le sel de l'histoire. [Сегодня мне рассказали прелестный московский анекдот; надо вас им поподчивать. Извините, виконт, я буду рассказывать по русски, иначе пропадет вся соль анекдота.]
И князь Ипполит начал говорить по русски таким выговором, каким говорят французы, пробывшие с год в России. Все приостановились: так оживленно, настоятельно требовал князь Ипполит внимания к своей истории.
– В Moscou есть одна барыня, une dame. И она очень скупа. Ей нужно было иметь два valets de pied [лакея] за карета. И очень большой ростом. Это было ее вкусу. И она имела une femme de chambre [горничную], еще большой росту. Она сказала…
Тут князь Ипполит задумался, видимо с трудом соображая.
– Она сказала… да, она сказала: «девушка (a la femme de chambre), надень livree [ливрею] и поедем со мной, за карета, faire des visites». [делать визиты.]
Тут князь Ипполит фыркнул и захохотал гораздо прежде своих слушателей, что произвело невыгодное для рассказчика впечатление. Однако многие, и в том числе пожилая дама и Анна Павловна, улыбнулись.
– Она поехала. Незапно сделался сильный ветер. Девушка потеряла шляпа, и длинны волоса расчесались…
Тут он не мог уже более держаться и стал отрывисто смеяться и сквозь этот смех проговорил:
– И весь свет узнал…
Тем анекдот и кончился. Хотя и непонятно было, для чего он его рассказывает и для чего его надо было рассказать непременно по русски, однако Анна Павловна и другие оценили светскую любезность князя Ипполита, так приятно закончившего неприятную и нелюбезную выходку мсье Пьера. Разговор после анекдота рассыпался на мелкие, незначительные толки о будущем и прошедшем бале, спектакле, о том, когда и где кто увидится.


Поблагодарив Анну Павловну за ее charmante soiree, [очаровательный вечер,] гости стали расходиться.
Пьер был неуклюж. Толстый, выше обыкновенного роста, широкий, с огромными красными руками, он, как говорится, не умел войти в салон и еще менее умел из него выйти, то есть перед выходом сказать что нибудь особенно приятное. Кроме того, он был рассеян. Вставая, он вместо своей шляпы захватил трехугольную шляпу с генеральским плюмажем и держал ее, дергая султан, до тех пор, пока генерал не попросил возвратить ее. Но вся его рассеянность и неуменье войти в салон и говорить в нем выкупались выражением добродушия, простоты и скромности. Анна Павловна повернулась к нему и, с христианскою кротостью выражая прощение за его выходку, кивнула ему и сказала:
– Надеюсь увидать вас еще, но надеюсь тоже, что вы перемените свои мнения, мой милый мсье Пьер, – сказала она.
Когда она сказала ему это, он ничего не ответил, только наклонился и показал всем еще раз свою улыбку, которая ничего не говорила, разве только вот что: «Мнения мнениями, а вы видите, какой я добрый и славный малый». И все, и Анна Павловна невольно почувствовали это.
Князь Андрей вышел в переднюю и, подставив плечи лакею, накидывавшему ему плащ, равнодушно прислушивался к болтовне своей жены с князем Ипполитом, вышедшим тоже в переднюю. Князь Ипполит стоял возле хорошенькой беременной княгини и упорно смотрел прямо на нее в лорнет.
– Идите, Annette, вы простудитесь, – говорила маленькая княгиня, прощаясь с Анной Павловной. – C'est arrete, [Решено,] – прибавила она тихо.
Анна Павловна уже успела переговорить с Лизой о сватовстве, которое она затевала между Анатолем и золовкой маленькой княгини.
– Я надеюсь на вас, милый друг, – сказала Анна Павловна тоже тихо, – вы напишете к ней и скажете мне, comment le pere envisagera la chose. Au revoir, [Как отец посмотрит на дело. До свидания,] – и она ушла из передней.