История Антверпена

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Точная дата начала истории Антверпена неизвестна, скорее всего, это произошло не ранее VII века.





До XVI века

Герцог Брабантский предоставил право свободной торговли в Антверпене английским, венецианским и генуэзским купцам, что благотворно отразилось на популярности здешней ярмарки. Поначалу Антверпен соперничал с близлежащими Хертогенбосом и Бергеном, затем — с Лёвеном и Брюсселем.

С момента упадка Брюгге в XII веке и до Восьмидесятилетней войны Антверпен оставался самым богатым торговым городом не только Нидерландов, но и всей Северной Европы. В XV веке, когда Нидерландами правил Бургундский дом, почти все иностранные купеческие представительства переместились из Брюгге в Антверпен.

XVI век

С открытием Америки и переходом бургундского наследства в дом испанских Габсбургов в антверпенские банки хлынуло золото Нового света. В 1531 году в городе открылась биржа, послужившая образцом для подобных заведений в Лондоне и Амстердаме. К середине XVI века население Антверпена превышало 100 тысяч жителей. Яркий памятник этого золотого века — пышно убранная ренессансная Антверпенская ратуша (1561—1565).

Когда разгорелась Нидерландская революция, Антверпен выступил на стороне восставших, ибо среди его купеческого сословия преобладали протестанты. Не получавшие жалования у короля Филиппа II испанские войска взбунтовались и разграбили Антверпен в ноябре 1576 года[1] В 1585 году город был осаждён и взят испанскими войсками Александра Пармского и с тех пор хранил верность королю. В ответ северные провинции перекрыли судоходство по Шельде, тем самым отрезав город от выхода к морю. По этой причине экономическая активность в кратчайшие сроки переместилась на север, преимущественно в Амстердам. К 1589 году население Антверпена сократилось до 42 тысяч жителей.

Австрийские Нидерланды

Мюнстерский мир даровал Республике землю по обоим берегам устья реки Шельды, а за испанцами оставил город Антверпен, закрепив отъединение Антверпена от моря, что означало закрытие судоходства по Шельде (нид.) и уничтожение торговой деятельности города. Позднее голландцы построили форты по обеим сторонам устья реки и два столетия контролировали всю морскую торговлю австрийских Нидерландов. Это позволило перенаправить торговые маршруты из Антверпена в порты Амстердама и Мидделбурга[2]. 15 ноября 1715 года в Антверпене был заключен Барьерный договор.

В 1784 году император Иосиф II в попытке закончить экономическую блокаду города отправил ультиматум в Голландию об открытии Шельды, приказал стягивать войска к Бельгии и отозвал своего посланника. После скоротечного конфликта 8 ноября 1785 года в Фонтенбло представители Голландии и Австрии подписали мирный договор при содействии Франции и Пруссии — в результате Шельда осталась по-прежнему в полной власти голландцев, не пропускавших чужих кораблей в устье этой реки, но Нидерланды в качестве компенсации выплачивали 10 миллионов флоринов[3] Австрии, причём 4,5 млн флоринов взяла на себя по договору Франция в виде займа голландцам[4].

Наполеоновская Франция

Возрождение города началось с приходом к власти во Франции Наполеона, решившего создать в Антверпене военный порт. Когда свободное плавание по Шельде, провозглашенное национальным конвентом, было признано и Нидерландской республикой в Гаагском трактате 16 мая 1795 года, торговля Антверпена возродилась[5]. Декретом 21 июля 1803 года Антверпен был объявлен первым военным портом на севере Франции, и до 1813 года французы занимались постройкой в его гавани верфи и двух больших доков, которые обошлись в 33 млн. франков[5], а также расширением Шельды для обеспечения приближения крупных судов к городу[6]. Наполеон превратил Антверпен в огромную военно-морскую базу для своего флота, способную вместить 42[7] линейных корабля.

Пока Бонапарт царил над Бельгией и Голландией, он говорил, что «Антверпен — это пистолет, направленный в английскую грудь»[8][9]. Наполеон надеялся, что, став лучшей в Европе, гавань Антверпена, лежащая против устья Темзы и на фланге путей сообщения Великобритании с Балтийским морем[10], будет серьёзным конкурентом для лондонского порта и, таким образом, значительно сократит его грузооборот, но был разгромлен до осуществления этого плана[11].

Независимая Бельгия

В 1830 году, во время бельгийской революции, Шассе, глава антверпенского гарнизона, 17 октября объявил осадное положение. Атакованный со всех сторон превосходящими силами мятежников, он отступил с голландскими войсками в цитадель Антверпена и 27 октября подверг город сильнейшей бомбардировке. Шассе держался в цитадели два года и наконец он должен был сдаться маршалу Жерару, командовавшему французскими войсками в Бельгии.

При определении государственной границы Бельгии, которая отделилась от Нидерландов в 1834 году, Талейран за взятку включил Антверпен в состав Бельгии. В 1839 году Зеландская Фландрия по договору была отделена от Бельгии и вошла в состав нидерландской провинции Зеландия, так как голландцы не желали, чтобы бельгийцы могли контролировать устье Шельды; взамен им пришлось гарантировать свободную навигацию по Шельде до Антверпена и Гента.

Значительная торговля, которую Антверпен под владычеством Голландии завёл с её колониями и которая с каждым годом расширялась, перешла к Амстердаму и Роттердаму: судооборот Антверпенского порта составлял в 1829 году 1028 судов и 129 тысяч тонн груза, в два раза больше, чем Роттердам и Амстердам вместе взятые, а в 1831 году в порт вошли лишь 398 суден, торговля с Ост-Индией полностью была прекращена. Но этот временный упадок длился недолго: благосостояние города скоро вновь поднялось[5]. Столь быстрому расширению торговых оборотов в особенности много способствовала деятельность министра Рожье, который в 1863 году добился выкупа тяготевшей над Бельгией пошлины, взимавшейся на Шельде согласно мирному договору 1839 года. Из общей выкупной суммы в 36 млн франков Бельгия приняла на себя около трети; остальная часть была распределена между государствами, участвующими в судоходстве по Шельде.

Несмотря на падение экономической роли Антверпена, он продолжал оставаться крупным художественным и культурным центром Южных Нидерландов. Имена местных живописцев Рубенса, Ван Дейка и Йорданса гремели по всей Европе.

С конца XIX века начался новый период экономического подъёма, связанный с расширением порта. Антверпен был первым городом, принимавшим чемпионат мира по гимнастике в 1903 году. В течение Первой мировой войны в Антверпен отступала бельгийская армия после поражения при Льеже. Осада Антверпена заняла всего 11 дней. Антверпен оставался под немецкой оккупацией вплоть до перемирия.

В 1920 году в Антверпене прошли летние Олимпийские игры.

Напишите отзыв о статье "История Антверпена"

Примечания

  1. Pirenne H. Histoire de Belgique. IV, 1927, p.78
  2. [resources2.kb.nl/010015000/pdf/DDD_010015689.pdf J.H. Kernkamp — De Handel op den Vijand (verslag uit Het Vaderland, 27 november 1934)]
  3. The Cambridge Modern History. Vol. 6. 1909. стр. 281, 312
  4. Munro Price. Preserving the Monarchy: The Comte de Vergennes 1774—1787. Cambr., 1995. стр. 190
  5. 1 2 3 История Антверпена // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  6. Dunton Larkin. The World and Its People. — Silver, Burdett, 1896. — P. 163.
  7. Никонов А.П. Наполеон: Попытка № 2. — СПб.: «Питер», НЦ ЭНАС, ISBN 978-5-93196-990-9, ISBN 978-5-4237-0004-1, 2008. — 376 с. — 4000 экз.
  8. Тарле Е. В. Наполеон. — М.: Государственное социально-экономическое издательство, 1939. — 352 с.
  9. André Palluel-Guillard, Alfred Fierro et Jean Tulard. Histoire et dictionnaire du Consulat et de l'Empire. — Paris: Éditions Robert Laffont, 1995. — ISBN 2221058585.
  10. Мэхэн А.Т. Влияние морской силы на французскую революцию и империю. 1793-1812.. — СПб.: Terra Fantastica, 2002.
  11. Dunton Larkin. The World and Its People. — Silver, Burdett, 1896. — P. 164.

Отрывок, характеризующий История Антверпена



1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.