История Баварии

История Баварии

Древняя история до 1180 года

Древнейшие обитатели древнебаварских земель были кельтского происхождения, с примесью этрусков на юге, именно: винделики на плоской возвышенности до Инна, на востоке норики, в Альпах — реции, а на севере племена бойев, главным местожительством которых с 365 года д.н. эры была Богемия. Для более успешной защиты Галлии против вторжений варваров Август поручил своим полководцам, Друзу и Тиберию, завоевать эти страны и устроил из них две провинции: Рецию, с главным городом Augusta Vindelicorum (Аугсбург), и Норик. Границей между ними служило течение Инна.

Но уже в III столетии спокойствию обеих провинций, с течением времени принявших вполне римский характер, стали угрожать передвижения германских племен. В V столетии они временно были заняты герулами, ругами и скирами, вытесненными из своих обиталищ на Дуксе нашествием гуннов. Воцарившееся безначалие повело к тому, что страна подпала под власть сначала остготов, а потом, между 530—540 годами, франкских королей Австразии. Но еще раньше этого, в начале VI столетия, в ней утвердились новые пришельцы, преимущественно племена маркоманов и квадов, обитавших в Богемии (Bojohemum) и принесших оттуда название Bajuwarii. Во главе их, со средины VI столетия, стояли герцоги из рода Агилольфингов.

Герцогство занимало область между реками Лех и Энс, горами Фихтель и Тридентинскими Альпами. Первым герцогом, имя которого упоминается в истории, был Гарибальд I (умер в 590 году), имевший свою резиденцию в Регенсбурге. Соединившись с лонгобардами против владычества франков, он был разбит последними и принужден просить мира. Ему наследовал его родственник, Тассилон I (умер в 612 году), ознаменовавший себя тем, что он впервые открыл враждебные действия против славян и их союзников, аваров. При сыне его Гарибальде II (умер в 630 году) баварцы получили от франкского короля Дагоберта I первые писанные законы (Lex Baiuvariorum , между 628—638 годами). По его же приглашению в Баварию прибыли св. Евстахий и Агил и проповедовали там христианство. Окончательно же христианство было введено при Теодоне II (умер в 717 году) франкскими миссионерами Рупертом, Эммерамом и Корбинианом.

Герцог Одилон (737—748 г.), зять Карла Мартелла, формально принял королевский титул, но его попытка свергнуть верховную власть франкских королей кончилась тем, что он был низложен Карломанном и Пипином. При нем архиепископ Бонифаций разделил баварскую церковь на 4 епископства: Зальцбург, Пассау, Регенсбург и Фрайзинг; вместе с тем учреждено было и несколько монастырей.

Тассилон III (748—788 г.) принужден был принести на государственном сейме в Компьене присягу на верность Пипину Короткому, и получил от него свои наследственные владения в лен. Но впоследствии он нарушил эту присягу и соединился с тестем своим, лангобардским королём Дезидерием и аквитанским герцогом против франков. После низвержения Дезидерия Карл Великий обратился против его союзника и угрозой войны заставил его возобновить присягу в Вормсе и выдать заложников. Тассилон, однако, не подчинился и завязал сношения с аварами, за что был вызван в 788 году на государственный сейм в Ингельгейм, осужден за клятвопреступление на смертную казнь и вместе со всей семьей заточен в монастырь, где род его и угас. Бавария, хотя осталась по-прежнему герцогством и сохранила свои древние законы, но была разделена на несколько небольших округов, подчиненных, подобно другим областям государства, управлению графов. Таким образом, Бавария сделалась провинцией Франкского государства и получила одинаковую с ним политическую организацию (Ср. Ланг, «B. s Gauen nach den drei Volkstämmen der Alamannen, Franken und Bojoaren» (Нюрнб., 1830).

При разделе государства, предпринятом Карлом Великим, Бавария вместе с Италией досталась второму сыну его Пипину, умершему еще при жизни отца. Людовик Благочестивый, наследовавший Карлу Великому, передал сначала управление своему старшему сыну Лотарю с титулом короля, но при новом разделении в 817 году она перешла к Людовику II, прозванному потом Немецким, который называл себя rex Bojoariorum и избрал своей резиденцией Регенсбург. Людовик непрерывно воевал со славянскими народами, причинявшими много вреда своими частыми набегами. Тем временем мало-помалу окрепла светская власть епископов и усилилось могущество пфальцграфов, правивших в качестве наместников. После смерти Людовика Немецкого в 876 году, его сын Карломан сделался королём Баварии, к которой в то время принадлежали еще Каринтия, Крайна, Истрия, Фриуль, Паннония, Богемия и Моравия.

Карломанну наследовал в 879 году его младший брат Людовик III, а после его смерти в 881 году второй брат Карл III Толстый, который, получив в 884 году и корону Франции, соединил таким образом под своей властью все государства Карла В. После него она перешла в 887 году к побочному сыну Карломанна Арнульфу, а затем в 899 году к сыну его Людовику Дитяти, в правлении которого Бавария много пострадала от нападений венгров. С Людовиком Дитятей прекратился в 911 году род Каролингов, и баварцы избрали своим герцогом сына маркграфа Луитпольда, Арнульфа II Злого, известного своей враждой с императором Конрадом I. Его сын После его смерти Оттон I Великий отобрал Баварию у сына Арнульфа, Эбергарда, передав её его дяде, Бертольду (умер 947 году), а затем своему брату Генриху I, назначив брата Эбергарда, Арнульфа, пфальцграфом Баварии. Это подало повод к внутренним раздорам, сделавшим Баварию театром опустошительных войн. Воспользовавшись вспыхнувшим против императора и герцога Генриха восстанием, Арнульф старался снова завладеть своим наследственным, герцогством Бавария, и призвал на помощь венгерцев, которые вторглись в Баварию, опустошили её, но были разбиты Оттоном на Лехфельде. Генриху I наследовал сын его Генрих II Строптивый, один из образованнейших князей того времени и непримиримый враг Оттона II, который отнял у него Баварию и передал её Оттону Швабскому (умер 982 году). После смерти Отгона II, Генрих снова получил герцогство Бавария, которое после него в 995 году перешло к его сыну Генриху IV, сделавшемуся потом императором германским под именем Генриха II. Со смертью его в истории Баварии наступает почти 200-летний период, в течение которого стране пришлось много вытерпеть, как от Крестовых походов, лишивших её значительной части населения, так и от вечной смены герцогов, то назначаемых, то снова изгоняемых императорами, и которые своими взаимными раздорами не давали ей успокоиться. Наконец, после изгнания Генриха XII Льва (основателя Мюнхена), Бавария перешла в 1180 году к пфальцграфу Оттону Виттельсбахскому, родоначальнику баварского и пфальцского дома.

Бавария в составе Священной Римской империи

Герцог Оттон Виттельсбахский

Герцог Оттон Виттельсбах (умер в 1183 году) и его деятельный преемник Людвиг I значительно расширили свои наследственные владения, а последний, кроме того, получил от императора Фридриха II в лен Рейнский Пфальц. Людвиг умер в 1231 году от удара кинжалом, нанесенным ему каким-то неизвестным на Кельхаймском мосту (отсюда его прозвище Людвиг Кельхаймский); ему Бавария обязана основанием города Ландсхута.

Правление его сына, Оттона Светлейшего (1231—1253), ознаменовалось внутренними раздорами из-за светской власти епископов, стремившихся к полной независимости. За свою приверженность к императору, он был отлучен папой от церкви.

Его сыновья Людвиг II Строгий и Генрих XIII, два года правили вместе, но в 1255 году разделили между собой страну, причем Людвиг получил Верхнюю Баварию с Мюнхеном, Рейнский Пфальц и титул курфюрста, а Генрих сделался владетелем Нижней Баварии с главным городом Ландсхутом (его потомки правили в Нижней Баварии до 1340 года). Кроме того, обоим братьям досталось наследство Конрадина Гогенштауфенского.

Один из двух сыновей Людвига II (умер в 1253 году), Людвиг, был избран в императоры под именем Людвига IV Баварского (умер в 1347 году). В 1329 году он заключил с сыновьями своего брата раздельный договор в Павии, по которому последним были предоставлены Рейнский Пфальц и Верхний Пфальц; обе стороны лишились права отчуждения своих владений и наследования в женской линии, тогда как титул курфюрста должен был принадлежать обоим поочередно. Впрочем, последнее постановление было отменено Золотой буллой в 1356 году, представившей курфюрстское достоинство Пфальцскому дому. Таким образом возникли две главные линии Виттельсбахского дома: Пфальцская и Баварская. По прекращении нижнебаварской линии император Людовик, с согласия сословий, присоединил Нижнюю Баварию к Верхней. Ему Бавария обязана также многими улучшениями в порядке внутреннего управления; так, он даровал Мюнхену городовое право, издал гражданское уложение для Верхней Баварии и новые судопроизводственные законы для Нижней Баварии. Людвиг оставил после себя шесть сыновей и богатое наследство, к которому, кроме Баварии, принадлежали Бранденбург, голландские и зееландские провинции, Тироль и т. д. Но эти внешние владения скоро были утрачены, и между отдельными линиями начались раздоры и междоусобицы, окончившиеся 1505 году соединением большей части древнебаварских земель в руках Альбрехта IV.

В XIV столетии положено было начало постепенному развитию сословного государственного устройства Баварии, так как, пользуясь затруднениями и раздорами своих князей, дворянство и города вымогали от них разные права и льготы, встречая поддержку со стороны владетелей духовных княжеств и имуществ. Сословия (прелаты, рыцари и города) собирались, когда им заблагорассудится, и притом либо в виде «сейма» (соединенные сословия), либо в виде отдельных сословий, из которых каждое образовало свой особый союз. Общие государственные законы предварительно обсуждались постоянной сословной комиссией, совместно с советниками герцога, а затем поступали на окончательное утверждение сейма. Разверстка утверждённых налогов производилась опять-таки сословиями, которые взимали и расходовали их через своих людей, а не через герцогских чиновников.

Тяжелый кризис пришлось пережить сословной конституции Баварии в начале правления герцога Альбрехта IV, абсолютистские поползновения которого вызвали энергичное сопротивление нижнебаварских чинов, дошедшее до открытого восстания. В 1506 году сословия Нижней и Верхней Баварии соединились в одно сословное собрание, и герцог Альбрехт, сознавая весь вред существовавшего до сих пор дробления на уделы, добился от них признания единства и нераздельности государства и порядка престолонаследия по праву первородства. Согласно с этим, из трех его сыновей: Вильгельма IV, Людвига и Эрнста, ему должен был наследовать один только Вильгельм; но после его смерти в 1508 году начались распри, приведшие к совместному правлению Вильгельма и Людвига.

Оба они оказали реформации, нашедшей многочисленных приверженцев и в Баварии, самое решительное противодействие и в 1541 году призвали в страну иезуитов. Вильгельм умер в 1550 году. Сын его Альбрехт V Великодушный тоже был другом иезуитов, но вместе с тем покровительствовал наукам и искусствам.

Из трех его сыновей ему наследовал в 1579 году Вильгельм V Благочестивый, который в 1597 году вынужден был сеймом передать правление своему старшему сыну Максимилиану I и удалиться в монастырь.

Максимилиан I, одаренный редкими способностями, был душой лиги, образовавшейся против протестантской Унии. Во время 30-летней войны император Фердинанд II пожаловал ему в 1623 году Пфальцское курфюршество и в виде залога на военные издержки передал ему Верхний Пфальц. Вестфальский мир упрочил за Максимилианом I титул пятого избирателя и владение Верхним Пфальцем, вместе с тем учреждено было восьмое курфюршество для Пфальцской линии и за нею утверждено право наследства на Баварию, в случае прекращения потомства Вильгельма. Максимилиан умер 27 сентября 1651 года после 55-летнего царствования.

При его мирном и бережливом преемнике Фердинанде Марии в последний раз собрался баварский сейм, не отличавшийся многолюдством; с этого времени все права сейма перешли к постоянной сословной комиссии, получившей название сословной управы (Landschafts Verordnung), первоначально избиравшейся только на 9 лет.

Фердинанду Марии наследовал в 1679 году его сын, Максимилиан II Эмануэль, принявший в войне за Испанское наследство сторону Франции. Вследствие этого, после битвы при Гохштедте в 1701 году, император обошелся с Баварией, как с завоеванной страной: Максимилиан был объявлен изменником и лишен своих прав, которые были возвращены ему только по Баденскому миру 1714 года.

Ему наследовал в 1726 году Карл Альбрехт. Основываясь на брачном договоре между герцогом Альбрехтом V и его супругой Анной, дочерью императора Фердинанда I, подкрепленный также завещанием последнего, он предъявил после смерти Карла VI притязания на большую часть Австрийского наследства и начал войну против Марии-Терезии. При поддержке французской армией, он завоевал всю Верхнюю Австрию, провозгласил себя после завоевания Праги королём богемским и в 1742 году был избран во Франкфурте в немецкие императоры, под именем Карла VII. Но на этом его торжество окончилось. Австрия заняла своими войсками Баварию, и Карл Альбрехт, поспешивший в Мюнхен, скоропостижно умер 20 января 1745 года.

Максимилиан Иосиф

Его сын и наследник, Максимилиан Иосиф, заключил с Австрией мир в Фюссене, 22 апреля 1745 года, признав Прагматическую санкцию, и взамен получив обратно все завоеванные Австрией баварские земли. Искренно проникнутый желанием видеть свою страну счастливой, он обратил все своё внимание на улучшение земледелия, ремесел, горного дела, правосудия, полиции, финансов и народного образования. Он учредил Академию наук в Мюнхене (1759 году) и щедро покровительствовал искусствам. Будучи бездетным, он подтвердил все существовавшие наследственные договоры с домом пфальцских курфюрстов. Как по договорам Виттельсбахского дома, так и по определениям Вестфальского мира, пфальцскому курфюрсту бесспорно принадлежали права наследства на Баварии, когда со смертью Максимилиана Иосифа 30 декабря 1777 году угасла Виттельсбахская линия. Но неожиданно для всех Австрия выступила с притязаниями на Нижнюю Баварию и заняла несколько округов.

Наследник и преемник Миксимилиана Иосифа, бездетный Карл Теодор, сдавшись на увещания императора Иосифа II, подписал 3 января и 14 января 1778 году соглашение, в котором обещал Австрии уступку Нижней Баварии, владения Миндельгейм и богемских ленов в Верхнем Пфальце. Но герцог Карл Цвейбрюкенский, как ближайший агнат и вероятный наследник Баварии, объявил себя против этой уступки, побуждаемый к тому прусским королём Фридрихом II. Это и послужило поводом к так называемой войне за баварское наследство, которая, однако, окончилась без кровопролития Тешенским миром в 1779 году, благодаря преимущественно вмешательству России, высказавшейся против Австрии. За курфюрстом пфальц-баварским было обеспечено бесспорное владение Баварией, за исключением Иннской четверти с Брунау (38 миль²), отошедшей к Австрии. Вместе с тем, согласно постановлениям Вестфальского мира, прекратило своё существование и восьмое курфюршество.

Новая история

Карл Теодор умер 16 февраля 1799 года С ним угасла Нейбург-Зальцбахская линия царствующей династии и курфюршеское достоинство перешло к Цвейбрюкенской линии. Герцог Карл умер еще в 1795 году, не оставив после себя детей, а потому правление перешло к его брату, Максимилиану IV Иосифу.

Последний немедленно подтвердил (патент от 16 февраля 1799 года) права страны в сословий, но в то же время наотрез отказал в созыве общего сейма и через своего министра Монжеля ввел систему так называемого просвещенного деспотизма. Последовал ряд мер, открывших собой новую эру: смягчение цензуры, ограничение власти духовенства в светских делах и упразднение монастырей. Но все это обходилось не без насилия и расхищения общественного добра. По Люневильскому миру (9 февраля 1801 года), Бавария потеряла весь Рейнский Пфальц, герцогства Цвайбрюккен и Юлих, но получила за это богатое вознаграждение, именно епископство Вюрцбург, Бамберг, Фрайзинг и Аугсбург, часть Пассау вместе с 12 аббатствами и 17 имперскими городами, в числе которых были Ульм, Кемптен, Мемминген, Нёрдлинген и Швайнфурт. Бавария приобрела таким образом 60 миль², 110 000 жителей и более миллиона доходов. Прессбургским миром территория её была увеличена на 500 миль² и на 1 млн жителей. В числе новых приобретений находились Тироль, Форарльберг, маркграфство Бургау, княжество Эйхштет, маркграфство Ансбах, взамен чего Вюрцбург отошел к прежнему великому герцогу Тосканскому, а герцогство Берг — к Франции. Из рук иноземного завоевателя курфюрст получил державную власть и королевский титул, принятый им 1 января 1806 года под именем Максимилиана Иосифа I.

Вслед за этим он стал во главе тех немецких владетельных князей, которые 12 июля 1806 года подписали акт об учреждении Рейнского союза, приняв на себя обязательство в случае войны выставлять для французского императора контингент из 30 000 солдат. Вскоре к новому королевству был присоединен и имперский город Нюрнберг; та же участь постигла и инклавы. Старое сосословное устройство было фактически отменено, и правительство самовольно присвоило себе право взимания налогов. Формальное упразднение старой конституции последовало 1 мая 1808 года провозглашением новой, пожалованной конституции, которая хотя и обещала равенство перед законом, равенство обложения, свободу совести и общее, а не сословное представительство, но так, все осталась только на бумаге.

За участие в кампании 1809 года против Австрии Бавария получила в награду княжество Регенсбург, маркграфства Байройт, Зальцбург, Берхтесгаден, уступив, со своей стороны, Южный Тироль, Ульм и некоторые другие округи. Бавария насчитывала в это время 3 300 000 жителей.

В Русской кампании 1812 года, баварский контингент в 30 000 человек почти весь погиб от холода и голода. В 1813 году она выставила новую армию под команду Наполеона и вместе с тем сосредоточила наблюдательный корпус на австрийской границе. Но, видя опасность положения Наполеона, баварское правительство сразу изменило свою политику. За 10 дней до решительной битвы при Лейпциге, она вышла из Рейнского союза и заключила договор с Австрией, по которому за уступку Тироля, Форарльберга, Зальцбурга, Иннской четверти и т. д. за ней обеспечены были все остальные владения, вместе с Вюрцбургом, Ашаффенбургом и некоторой частью левого берега Рейна, образующей ныне Баварский Пфальц. С тех пор Бавария перешла на сторону союзников и участвовала в походе 1814 и 1815 годов.

На Венском конгрессе окончательно были упорядочены её территориальные отношения, и за баварским королём признаны права самодержавного государя. В течение всего этого времени, в котором более управлял умный и энергичный, но не чуждый насилиям министр, Монжеля (Montgelas), чем добрый и мало бережливый король Максимилиан Иосиф, в Баварии насаждены были многие французские учреждения, и притом не всегда самые лучшие. Зато просвещение и образованность несомненно сделали успехи, хотя довольно односторонние. На Венском конгрессе, а также после падения Монжеля в 1817 году, баварское правительство ревниво оберегало свои державные привилегии, и в этом заключалась одна из причин неудачи всех тогдашних попыток к объединению Германии на более широких основаниях, чем это могло быть достигнуто союзной конституцией. 26 мая 1818 года последовало обнародование конституции.

Это была жалованная конституция. В силу её Бавария должна была оставаться на вечные времена самостоятельным государством, не сливаясь с какой-либо другой монархией. Все граждане государства одинаково должны нести общественные тягости и одинаково пользуются личной свободой. Вместе с тем провозглашена свобода совести и печати — последняя с известными ограничениями. Законодательная власть вручается королю совокупно с двумя палатами: государственных советников и палатой депутатов. Последняя избирается на 6-летний срок и каждые три года должна быть обязательно созвана на два месяца. Предложение законов может исходить только от короля, и решения палат получают законную силу только после утверждения верховной власти. Зато все постановления, касающиеся прав собственности и налогов, могут издаваться лишь при участии и с одобрения палат. Обнародованию конституции предшествовало издание эдикта об устройстве общин на довольно либеральных для того времени основаниях.

Вместе с тем был заключен конкордат с римской курией, включенный в состав конституции. Уже на первом сейме 1819 года палата представителей обнаружила смелость, способность и практический смысл. Сеймы 1822 и 1825 годов заняты были преимущественно прениями о финансах, сопровождавшимися многими неприятными для правительства разоблачениями, а также обсуждением нового таможенного законодательства, улучшением судоустройства, учреждением кассы погашения, смягчением цеховых и других ограничений и т. д.

Правление Людвига I

После смерти Максимилиана I, 13 октября 1825 года на трон взошёл его сын, ставший править под именем Людвиг I. Он вошёл в историю как покровитель наук и искусств. В 1826 году он перевёл из Ландсхута в Мюнхен университет, который ныне известен как Мюнхенский университет Людвига-Максимилиана, реорганизовал Академию художеств. Под его руководством Мюнхен стал превращаться во «вторые Афины». Однако предприятия короля требовали огромных расходов, чему не особенно сочувствовали члены Палаты депутатов. Это, а также Бельгийская революция в Объединённом Нидерландском королевстве и Июльская революция во Франции, привело к тому, что первоначально либеральный король стал реакционером.

В 1837 году к власти пришли ультрамонтанты, и первым министром стал Карл фон Абель. Первую скрипку в стране стали играть иезуиты, начались гонения на протестантов, одна за другой из Конституции удалялись либеральные статьи. При этом Людвиг сочувственно отнёсся к греческому восстанию, и согласился на избрание своего сына, Оттона, греческим королём, что очень недёшево обошлось баварскому казначейству, принужденному поддерживать короля разоренной страны.

Однако к коллапсу клерикального режима в Баварии привели не народные протесты, а любовные похождения короля. В 1846 году он попал под сильное влияние ирландской авантюристки Элизы Гильберт, выдававшей себя за «испанскую танцовщицу Лолу Монтес», которой удалось, как говорили, «победить Лойолу», то есть свергнуть клерикальное министерство Абеля, а потом и умеренное министерство Маурера. Первым министром стал принц Людвиг фон Эттинген-Валленштайн, кабинет которого стали называть «министерством Лолы». Новый первый министр пытался завоевать симпатии либералов, апеллируя к пангерманизму, но так и не смог сформировать дееспособного правительства.

Революция 1848—1849 годов

В 1848 году новости о революции во Франции привели к народным волнениям. 11 марта король отправил в отставку первого министра, а 20 марта, осознав степень народного возмущения своим правлением, отрёкся от престола сам. Новым королём стал его сын, Максимилиан II.

Ещё 6 марта 1848 года Людвиг I издал прокламацию, в которой обещал, что баварское правительство будет действовать ради свободы и единства Германии. Действуя в духе этой прокламации, Максимилиан II признал власть созванного во Франкфурте Германского парламента, а 19 декабря издал указ о действии в Баварии всех законов, принимаемых Германским парламентом. Однако главенство среди германских государств всё больше стало переходить к Пруссии, а не к Австрии. Максимилиан был поддержан парламентом, когда отказался согласиться с предложением о вручении имперской короны прусскому королю Фридриху Вильгельму IV. Однако Максимилиан пошёл вопреки воле народа, отказавшись поддержать проект германской Конституции, когда выяснилось, что согласно ему из состава Германского союза исключается Австрия.

Бавария в составе Веймарской республики

12 ноября 1918 года на базе баварского отделения католической Партии Центра была создана Баварская народная партия (БНП). С 1919 по 1933 годы БНП была самой влиятельной политической силой в Баварии, неизменно входя во все провинциальные правительства. Её представители трижды становились премьер-министрами Баварии:

• Гуго фон Лерхенфельд-Кёферинг (21 сентября 1921 — 8 ноября 1922),
• Ойген фон Книллинг (8 ноября 1922 — 1 июля 1924),
• Генрих Хельд (2 июля 1924 — 10 марта 1933).

В ноябре 1923 года в Мюнхене была совершена первая попытка захвата власти нацистами, в ходе Пивного путча. Он был подавлен, его инициаторы во главе с А. Гитлером арестованы. Гитлер и его соратники отбывали наказание в тюрьме Ландсберга.

См. также

• Список правителей Баварии
• Виттельсбахи
• Баварская Советская республика
• Пивной путч

Ссылки

• [www.bayern.de/%D1%81%D1%82%D0%BE%D1%80%D0%B8%D1%8F-%D0%B0%D0%B2%D0%B0%D1%80%D0%B8%D0%B8-.750.20729/index.htm история Баварии] (рус.) на официальном сайте баварского правительства
• Rosenthal, «Gesch. des Gerichtswesens und der Verwaltungsorganisation Bayerns» (1-й т., Вюрцбург, 1889); «Forschungen zur Gesch. B.'s» (Б., 1897 и сл.).

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

According to the narrative traditions collected by Anno, the Bishop of Cologne and some other documents, the Bavarians had come from Armenia, the 'land of Noah's Ark'.[3

Отсутствует в русском переводе

Отрывок, характеризующий История Баварии

– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
– Attendez, j'ai des vues sur vous pour ce soir. [У меня есть на вас виды в этот вечер.] Она взглянула на Элен и улыбнулась ей. – Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour ma рauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы были сострадательны к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание. Побудьте с ней минут 10.] А чтоб вам не очень скучно было, вот вам милый граф, который не откажется за вами следовать.
Красавица направилась к тетушке, но Пьера Анна Павловна еще удержала подле себя, показывая вид, как будто ей надо сделать еще последнее необходимое распоряжение.
– Не правда ли, она восхитительна? – сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. – Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьей она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только хотела знать ваше мнение, – и Анна Павловна отпустила Пьера.
Пьер с искренностью отвечал Анне Павловне утвердительно на вопрос ее об искусстве Элен держать себя. Ежели он когда нибудь думал об Элен, то думал именно о ее красоте и о том не обыкновенном ее спокойном уменьи быть молчаливо достойною в свете.
Тетушка приняла в свой уголок двух молодых людей, но, казалось, желала скрыть свое обожание к Элен и желала более выразить страх перед Анной Павловной. Она взглядывала на племянницу, как бы спрашивая, что ей делать с этими людьми. Отходя от них, Анна Павловна опять тронула пальчиком рукав Пьера и проговорила:
– J'espere, que vous ne direz plus qu'on s'ennuie chez moi, [Надеюсь, вы не скажете другой раз, что у меня скучают,] – и взглянула на Элен.
Элен улыбнулась с таким видом, который говорил, что она не допускала возможности, чтобы кто либо мог видеть ее и не быть восхищенным. Тетушка прокашлялась, проглотила слюни и по французски сказала, что она очень рада видеть Элен; потом обратилась к Пьеру с тем же приветствием и с той же миной. В середине скучливого и спотыкающегося разговора Элен оглянулась на Пьера и улыбнулась ему той улыбкой, ясной, красивой, которой она улыбалась всем. Пьер так привык к этой улыбке, так мало она выражала для него, что он не обратил на нее никакого внимания. Тетушка говорила в это время о коллекции табакерок, которая была у покойного отца Пьера, графа Безухого, и показала свою табакерку. Княжна Элен попросила посмотреть портрет мужа тетушки, который был сделан на этой табакерке.
– Это, верно, делано Винесом, – сказал Пьер, называя известного миниатюриста, нагибаясь к столу, чтоб взять в руки табакерку, и прислушиваясь к разговору за другим столом.
Он привстал, желая обойти, но тетушка подала табакерку прямо через Элен, позади ее. Элен нагнулась вперед, чтобы дать место, и, улыбаясь, оглянулась. Она была, как и всегда на вечерах, в весьма открытом по тогдашней моде спереди и сзади платье. Ее бюст, казавшийся всегда мраморным Пьеру, находился в таком близком расстоянии от его глаз, что он своими близорукими глазами невольно различал живую прелесть ее плеч и шеи, и так близко от его губ, что ему стоило немного нагнуться, чтобы прикоснуться до нее. Он слышал тепло ее тела, запах духов и скрып ее корсета при движении. Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое было закрыто только одеждой. И, раз увидав это, он не мог видеть иначе, как мы не можем возвратиться к раз объясненному обману.
«Так вы до сих пор не замечали, как я прекрасна? – как будто сказала Элен. – Вы не замечали, что я женщина? Да, я женщина, которая может принадлежать всякому и вам тоже», сказал ее взгляд. И в ту же минуту Пьер почувствовал, что Элен не только могла, но должна была быть его женою, что это не может быть иначе.
Он знал это в эту минуту так же верно, как бы он знал это, стоя под венцом с нею. Как это будет? и когда? он не знал; не знал даже, хорошо ли это будет (ему даже чувствовалось, что это нехорошо почему то), но он знал, что это будет.
Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней дерево. Она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
– Bon, je vous laisse dans votre petit coin. Je vois, que vous y etes tres bien, [Хорошо, я вас оставлю в вашем уголке. Я вижу, вам там хорошо,] – сказал голос Анны Павловны.
И Пьер, со страхом вспоминая, не сделал ли он чего нибудь предосудительного, краснея, оглянулся вокруг себя. Ему казалось, что все знают, так же как и он, про то, что с ним случилось.
Через несколько времени, когда он подошел к большому кружку, Анна Павловна сказала ему:
– On dit que vous embellissez votre maison de Petersbourg. [Говорят, вы отделываете свой петербургский дом.]
(Это была правда: архитектор сказал, что это нужно ему, и Пьер, сам не зная, зачем, отделывал свой огромный дом в Петербурге.)
– C'est bien, mais ne demenagez pas de chez le prince Ваsile. Il est bon d'avoir un ami comme le prince, – сказала она, улыбаясь князю Василию. – J'en sais quelque chose. N'est ce pas? [Это хорошо, но не переезжайте от князя Василия. Хорошо иметь такого друга. Я кое что об этом знаю. Не правда ли?] А вы еще так молоды. Вам нужны советы. Вы не сердитесь на меня, что я пользуюсь правами старух. – Она замолчала, как молчат всегда женщины, чего то ожидая после того, как скажут про свои года. – Если вы женитесь, то другое дело. – И она соединила их в один взгляд. Пьер не смотрел на Элен, и она на него. Но она была всё так же страшно близка ему. Он промычал что то и покраснел.
Вернувшись домой, Пьер долго не мог заснуть, думая о том, что с ним случилось. Что же случилось с ним? Ничего. Он только понял, что женщина, которую он знал ребенком, про которую он рассеянно говорил: «да, хороша», когда ему говорили, что Элен красавица, он понял, что эта женщина может принадлежать ему.
«Но она глупа, я сам говорил, что она глупа, – думал он. – Что то гадкое есть в том чувстве, которое она возбудила во мне, что то запрещенное. Мне говорили, что ее брат Анатоль был влюблен в нее, и она влюблена в него, что была целая история, и что от этого услали Анатоля. Брат ее – Ипполит… Отец ее – князь Василий… Это нехорошо», думал он; и в то же время как он рассуждал так (еще рассуждения эти оставались неоконченными), он заставал себя улыбающимся и сознавал, что другой ряд рассуждений всплывал из за первых, что он в одно и то же время думал о ее ничтожестве и мечтал о том, как она будет его женой, как она может полюбить его, как она может быть совсем другою, и как всё то, что он об ней думал и слышал, может быть неправдою. И он опять видел ее не какою то дочерью князя Василья, а видел всё ее тело, только прикрытое серым платьем. «Но нет, отчего же прежде не приходила мне в голову эта мысль?» И опять он говорил себе, что это невозможно; что что то гадкое, противоестественное, как ему казалось, нечестное было бы в этом браке. Он вспоминал ее прежние слова, взгляды, и слова и взгляды тех, кто их видал вместе. Он вспомнил слова и взгляды Анны Павловны, когда она говорила ему о доме, вспомнил тысячи таких намеков со стороны князя Василья и других, и на него нашел ужас, не связал ли он уж себя чем нибудь в исполнении такого дела, которое, очевидно, нехорошо и которое он не должен делать. Но в то же время, как он сам себе выражал это решение, с другой стороны души всплывал ее образ со всею своею женственной красотою.


В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.
«Tout ca est bel et bon, mais il faut que ca finisse», [Всё это хорошо, но надо это кончить,] – сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем хорошо поступает в этом деле. «Молодость… легкомыслие… ну, да Бог с ним, – подумал князь Василий, с удовольствием чувствуя свою доброту: – mais il faut, que ca finisse. После завтра Лёлины именины, я позову кое кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое дело. Да, мое дело. Я – отец!»
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и с ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах людей связывается с нею, что он не может никак возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою судьбу. Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило дня, чтобы у князя Василья (у которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором должен был быть Пьер, ежели он не хотел расстроить общее удовольствие и обмануть ожидания всех. Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома, проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «до завтра», или «к обеду, а то я тебя не увижу», или «я для тебя остаюсь» и т. п. Но несмотря на то, что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания. Он каждый день говорил себе всё одно и одно: «Надо же, наконец, понять ее и дать себе отчет: кто она? Ошибался ли я прежде или теперь ошибаюсь? Нет, она не глупа; нет, она прекрасная девушка! – говорил он сам себе иногда. – Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не сказала глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и ясно. Так она не глупа. Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не дурная женщина!» Часто ему случалось с нею начинать рассуждать, думать вслух, и всякий раз она отвечала ему на это либо коротким, но кстати сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересует, либо молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутительнее всего показывали Пьеру ее превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в сравнении с этой улыбкой.