История Берлина

История Берлина берёт своё начало задолго до первого документального упоминания, ещё в доисторический период берлинского региона. Свидетельства этого древнего этапа заселения региона представлены в берлинском Музее доисторического периода и ранней истории, а также в исторической реконструкции деревни-музея Дюппель, где также демонстрируются средневековые ремёсла.

Истоки

Окончание Вислинского оледенения

Изделия из кремня и обработанной кости позволяют сделать заключение о наличии поселений человека в берлинском регионе за 60 тыс. лет до нашей эры. В это время обширные пространства северной и восточной Германии были покрыты ледниками последнего оледенения, охватившего период приблизительно с 110 000 до 8 000 лет до нашей эры. В Барутской долине, расположенной в 75 км к югу от Берлина, континентальный ледник достиг своих максимальных размеров приблизительно 20 тысяч лет назад. Около 19 тысяч лет назад берлинский регион, низменность которого относят к молодым моренам Вислинского оледенения, освободился от ледяного покрова. Около 18 тысяч лет назад талые воды сформировали Берлинскую долину, по которой пролегло русло реки Шпрее.

Параллельно течению Шпрее образовались плато Барним и Тельтов. После схода льдов северных оленей вытеснили косули, олени, лоси и кабаны. Люди, жившие охотой, начали строить постоянные жилища. В девятом тысячелетии до нашей эры на берегах Шпрее, Даме и Беке расселились охотники и рыболовы, оставившие после себя наконечники стрел, скребки и кремниевые топоры.

Германцы, славяне и образование Бранденбургской марки

В четвёртом тысячелетии до нашей эры сформировались культуры, занимавшиеся земледелием и скотоводством, пользовавшиеся керамическими изделиями и делавшие запасы продовольствия. С VI века до н. э. территория заселялась преимущественно германцами: в исторических источниках упоминаются семноны (одна из ветвей свевов) и бургунды.

В IV и V веках н. э. большая часть германских племён покинула свои территории проживания на Хафеле и Шпрее и направилась в направлении Верхнего Рейна в Швабию, что привело к снижению численности населения в берлинском регионе, по-прежнему германского. В VI веке славянские племена устремились в Лужицу, а около 720 года они появились на территории современного Берлина, заселяя старые германские городища и осваивая ранее не заселённые территории.

Славянский период истории Берлина завершился в 1157 году с основанием Бранденбургской марки Альбрехтом Медведем. После нескольких неудачных попыток предшествующих веков Асканиям удалось разбить славян, возглавляемых Яксой из Копаницы, и овладеть их крепостью Бранденбург. Первые деревни на территории современного Большого Берлина появились на новых землях Тельтова, присоединённых к марке асканийскими маркграфами, искусными политиками, мудро использовавшими возможности международного духовного ордена цистерцианцев из монастыря Ленин и рыцарей-тамплиеров из комтурства Темпельхоф.

Бранденбургская марка от Виттельсбахов до Потсдамского эдикта

После смерти в 1320 году последнего из бранденбургских Асканиев Генриха II его дядя, император Священной Римской империи Людовик IV, представитель рода Виттельсбахов, передал Бранденбургскую марку своему старшему сыну Людвигу Бранденбургскому. С приходом к власти Виттельсбахов ситуация в Бранденбурге обострилась. В 1325 году жители Берлина и Кёлльна сожгли пастора Николауса Бернауского, поддерживавшего папу в борьбе против императора, за что на Берлин был наложен папский интердикт.

В 1380 году в Берлине случился крупный пожар, жертвами которого пали, в частности, ратуша и почти все церкви. В 1415 году курфюрстом Бранденбургской марки стал Фридрих I, правивший до 1440 года. Члены дома Гогенцоллернов правили в Берлине до 1918 года и носили последовательно титулы маркграфов Бранденбурга, затем королей Пруссии и в конце концов императоров Германии. Берлинцы не всегда относились к этим изменениям положительно. В 1448 году они подняли восстание (так называемые «Берлинские волнения») против строительства нового дворца для курфюрста Фридриха II. Эта акция протеста не увенчалась успехом, и населению пришлось поплатиться многими политическими и экономическими свободами. В 1451 году Берлин стал городом-резиденцией бранденбургских маркграфов и курфюрстов.

Став резиденцией Гогенцоллернов, Берлин простился со своим статусом свободного ганзейского города и перешёл от торговли к производству предметов роскоши для придворной знати. Значительно выросла численность населения, достигшая к 1600 году 12 тысяч человек, что повлекло обнищание жителей. Вину за злосчастия берлинцы возложили на евреев: в 1510 году 100 евреев обвинили в краже и осквернении гостий. 38 из них было сожжено, двоим, перешедшим в христианство, отрубили головы, остальных выслали из города. Невиновность евреев была доказана через 30 лет, и им было разрешено вернуться в Берлин при условии выплаты определённого сбора. В 1573 году евреи были вновь изгнаны из Берлина, уже на сотню лет.

В 1539 году курфюрст Бранденбурга и герцог Пруссии Иоахим II ввёл в Бранденбурге Реформацию и конфисковал секуляризированные владения церкви. Полученные таким образом средства он использовал на строительство улицы Курфюрстендамм, соединившей Городской дворец с охотничьим дворцом Груневальд. В 1567 году запланированное как развлекательное представление превратилось в настоящую трёхдневную войну между Берлином и Шпандау, в которой шпандаусцы не согласились со своими поражением в игре и в конце концов побили берлинцев.

Тридцатилетняя война в первой половине XVII века имела тяжёлые последствия для Берлина. Треть домов получила повреждения, население уменьшилось наполовину. Фридрих Вильгельм, известный как «великий курфюрст», вступил на трон в 1640 году и осуществлял политику привлечения иммигрантов и религиозной терпимости. Город разросся, были основаны предместья Фридрихсвердер, Доротеенштадт и Фридрихштадт. В 1671 году в Берлине обрели новую родину 50 еврейских семей, изгнанных из Австрии. Потсдамский эдикт Фридриха Вильгельма в 1685 году открыл Бранденбург для французских гугенотов. Из более чем 15 тысяч прибывших французов в Берлине обосновалось 6 тысяч. К 1700 году 20 % населения Берлина составляли французы, оказавшие большое культурное влияние на жизнь города. Берлин также принял переселенцев из Богемии, Польши, Зальцбурга. Фридрих Вильгельм основал профессиональную армию.

Королевство Пруссия

В 1701 году Фридрих III короновался королём Пруссии (точнее, «королём в Пруссии», поскольку ему принадлежала не вся Пруссия) под именем Фридриха I. Король сосредоточил свои усилия в первую очередь на укреплении имиджа своего государства. К западу от города по его приказу был возведён дворец Шарлоттенбург, а к 1707 году был перестроен под резиденцию Городской дворец. Согласно указу от 18 января 1709 года пять независимых городов Берлин, Кёлльн, Фридрихсвердер, Доротеенштадт и Фридрихштадт объединились с 1 января 1710 года в «королевский главный город-резиденцию Берлин». Вскоре после этого за городскими воротами города стали появляться новые предместья.

Сын Фридриха I Фридрих Вильгельм I взошёл на прусский престол в 1713 году и благодаря присущей ему экономности превратил Пруссию в серьёзную военную державу. В 1709 году в Берлине проживало 55 тысяч человек, из них 5 тысяч служили в армии. В 1755 году население Берлина составляло 100 тысяч человек, из которых солдатами были 26 тысяч. При Фридрихе Вильгельме вокруг Берлина появилась деревянная стена с 14 воротами, известная как «акцизная стена».

В 1740 году к власти пришёл Фридрих II, известный как Фридрих Великий, «философ на троне», переписывавшийся с Вольтером. При Фридрихе Великом город стал центром Просвещения. В это время в Берлине проживал известный философ Мозес Мендельсон. При Фридрихе Вильгельме II, преемнике Фридриха Великого, в стране наступил застой. Король был противником Просвещения, применял цензуру и репрессии. При Фридрихе Вильгельме II была возведена новая каменная городская стена. В конце XVIII века по указу Фридриха Вильгельма II были построены новые Бранденбургские ворота, ставшие символом Берлина.

В 1806 году в Берлин вошли войска Наполеона. Начались демократические реформы, в Берлине появилось городское самоуправление. В 1809 году состоялись первые выборы в городской парламент, хотя право голоса на них имели только состоятельные жители мужского пола. В 1810 году был основан Берлинский университет, первым ректором которого стал Иоганн Готлиб Фихте. В 1810—1811 годах первую берлинскую ежедневную газету «Берлинер Абендблеттер» издавал Генрих фон Клейст. В 1812 году евреи обрели свободу в выборе профессии. Поражение французов в 1814 году ознаменовало конец эпохи реформ.

В первой половине XIX века началась промышленная революция. Численность населения резко возросла с 200 до 400 тысяч человек, и Берлин занял четвёртое место среди крупнейших городов Европы после Лондона, Парижа и Санкт-Петербурга. В 1838 году была запущена первая железная дорога в Пруссии, соединившая Берлин и Потсдам. Потсдамский вокзал положил начало стремительно развивавшейся железнодорожной истории Берлина.

Как и другие европейские города Берлин был охвачен в 1848 году Мартовской революцией. Фридриху Вильгельму IV удалось подавить революционное движение, выразившееся в Берлине в так называемом «баррикадном восстании». Однако позднее начались беспорядки. Так, 14 июня 1848 года был разграблен взятый штурмом берлинский цейхгауз. Как следствие, самоуправление города было вновь ограничено путём повышения уровня дохода, дававшего право голоса в выборах, и в выборах могли принимать участие лишь пять процентов населения города. Такая избирательная система сохранилась в Берлине до 1918 года.

В 1861 году королём стал Вильгельм I. В начале его правления ещё сохранялись надежды на либерализацию режима. Вильгельм I назначил в правительство либеральных министров и принял решение о строительстве Красной ратуши. В 1861 году территория города увеличилась за счёт включения Веддинга и Моабита, а также предместий Темпельхоф и Шёнеберг.

Дальнейший стремительный рост численности населения Берлина принёс городу крупные проблемы. В этой связи в 1862 году вступил в действие так называемый план Хобрехта, призванный упорядочить застройку Берлина и его окрестностей. Строительство водопровода и канализации благодаря активной деятельности Рудольфа Вирхова создало основы для превращения Берлина в современный город.

Германская империя

Под руководством Пруссии по окончании Франко-прусской войны Германия объединилась по так называемому малогерманскому пути. В 1871 году была образована Германская империя, императором стал Вильгельм I, рейхсканцлером — Отто фон Бисмарк. Берлин получил статус имперской столицы.

К этому времени Берлин представлял собой промышленный город, где проживало 800 тысяч человек. Городская инфраструктура не справлялась с такими темпами роста. В 1873 году началось строительство канализации, завершившееся в 1893 году. За экономическим бумом грюндерства последовал крах, экономический кризис второй половины 1870-х годов. Перспективы городского развития по-прежнему оставались предметом дискуссий. 1 января 1876 года государство передало городу мосты и улицы. В 1882 году по так называемому Кройцбергскому судебному решению функции строительной полиции были ограничены предупреждением опасностей, ей запрещалось впредь вмешиваться в эстетические аспекты строительства.

В 1884 году началось строительство Рейхстага, завершившееся 5 декабря 1894 года.

В 1896 году в связи с ростом интенсивности дорожного движения в Берлине началось возведение подземки и пригородной электрички. Районы вокруг центра города (Кройцберг, Пренцлауэр-Берг, Фридрихсхайн и Веддинг) в так называемом Вильгельмовском кольце стали застраиваться многоквартирными доходными домами для проживания рабочих. Юго-запад города с 1850 года застраивался просторными жилыми колониями вилловой застройки для состоятельного бюргерства, вслед за ними в конце XIX века появились кварталы вилл и на западе города. В 1909 году в Йоханнистале открылось первое в Германии авиамоторное лётное поле.

Первая мировая война заставила Берлин голодать. Зимой 1916—1917 годов за помощью обратилось 150 тысяч голодающих, начались забастовки. По окончании войны в 1918 году кайзер Вильгельм II отрёкся от престола. После Ноябрьской революции социал-демократ Филипп Шейдеман и коммунист Карл Либкнехт провозгласили в Германии республику. В последующие месяцы Берлин превратился в арену уличных боёв, развернувшихся между различными политическими группировками.

Веймарская республика

В результате Ноябрьской революции королевство Пруссия было ликвидировано и сформировано Свободное государство Пруссия, его столицей стал Берлин.

В конце декабря 1918 года была основана Коммунистическая партия Германии (КПГ). В январе 1919 года произошло восстание спартакистов, закончившееся поражением, а 15 января 1919 года правыми силами были убиты Роза Люксембург и Карл Либкнехт. В марте 1920 года Вольфганг Капп, учредитель правой Немецкой отечественной партии, попытался свергнуть правительство. Его поддержали подразделения берлинского гарнизона, было захвачено правительственное здание, в то время как само правительство Веймарской республики уже покинуло город. Капповский путч был предотвращён всеобщей забастовкой.

1 октября 1920 года законом «Об образовании новой городской общины» был учреждён Большой Берлин. К старому Берлину присоединилось семь городов: (Шарлоттенбург, Кёпеник, Лихтенберг, Нойкёльн, Шёнеберг, Шпандау и Вильмерсдорф), 59 сельских общин и 27 поместий. В Большом Берлине в это время проживало 3 804 048 человек.

В 1922 году в Берлине был убит министр иностранных дел Веймарской республики Вальтер Ратенау. Город находился в трауре, похороны политика собрали полмиллиона человек.

Экономическое положение города и страны было удручающим. По Версальскому мирному договору Германия выплачивала высокие репарации. Правительство пыталось решить проблему с помощью печатного станка. На фоне общей экономической нестабильности в 1923 году началась гиперинфляция, которая больно ударила по рабочим, служащим и пенсионерам.

Ситуация стала улучшаться с 1924 года благодаря новым соглашениям, достигнутым Веймарской республикой с державами-победительницами, финансовой помощи США и более эффективной финансовой политике. Начался расцвет Берлина, так называемые «золотые двадцатые». В это время Берлин превратился в один из крупнейших промышленных центров Европы. Культурным центром Европы Берлин сделали проживавшие в городе выдающиеся личности, как архитектор Вальтер Гропиус, физик Альберт Эйнштейн, художник Георг Гросс, писатели Арнольд Цвейг, Бертольт Брехт и Курт Тухольски, актёры и режиссёры Марлен Дитрих, Фридрих Вильгельм Мурнау, Фриц Ланг. Ночную жизнь Берлина точно изображена в знаменитом фильме «Кабаре».

В 1924 году в Берлине открылся аэропорт Темпельхоф. В том же году на территории Берлинской ярмарки состоялась первая международная радиовыставка. Берлин стал вторым по величине внутренним портом страны. Постепенно, начиная с 1924 года, электрифицируемые городские, окружные и пригородные железные дороги в 1930 году объединились в единую систему городских электричек, обеспечивавшую передвижение более чем четырёхмиллионного населения Берлина. В 1926 году к открытию третьей радиовыставки в Берлине состоялась церемония запуска радиобашни. В 1930—1933 годах «Союз космонавтики», к которому позднее присоединился Вернер фон Браун, проводил свои первые испытания ракет на жидком топливе на стартовой площадке в Тегеле.

Краткий период подъёма в 1929 году прервал мировой экономический кризис. В этом же году Национал-социалистическая немецкая рабочая партия Адольфа Гитлера впервые получила места в городском парламенте. 20 июля 1932 года правительство Пруссии, возглавляемое Отто Брауном, было смещено рейхсканцлером Францем фон Папеном под предлогом потери кабинетом контроля за общественным порядком. Фактическим поводом для этого явилась перестрелка между штурмовиками и коммунистами в Альтоне (на тот момент город административно относился к Пруссии). Эти события получили название «Прусский путч». Крах республики приближали экстремистские силы слева и справа. 30 января 1933 года рейхсканцлером Германии назначен Адольф Гитлер.

Разделённый город

На Ялтинской конференции, проходившей 2—11 февраля 1945 года, союзники приняли решение о разделе Германии на четыре оккупационные зоны, а Берлина — на четыре оккупационных сектора. Каждая из четырёх зон и каждый из четырёх секторов передавались под контроль одной из стран-союзниц: Великобритании, Советского Союза, США и Франции. Поэтому летом 1945 года советские войска покинули западные секторы города, занятые ими в ходе битвы за Берлин. Уже в мае советская комендатура Берлина назначила первый магистрат во главе с Артуром Вернером и городское управление из числа членов КПГ. Несмотря на разделение Берлина на секторы властные функции по-прежнему осуществлялись совместной комендатурой, но вскоре между союзниками обострились конфликты политического характера.

20 октября 1946 года во всех четырёх секторах города состоялись первые выборы в городское собрание депутатов Большого Берлина. На выборах победу одержали социал-демократы, опередив Христианско-демократический союз и Социалистическую единую партию Германии.

5 декабря 1948 года планировалось провести новые совместные выборы в городское собрание депутатов Большого Берлина, но советские власти отказались проводить выборы в своём секторе. Напротив, 30 ноября 1948 года фракция СЕПГ провела заседание городского собрания с участием делегаций трудовых коллективов предприятий Восточного Берлина, на котором было принято решение о смещении законно избранных членов магистрата и назначении обер-бургомистром Фридриха Эберта, сына бывшего рейхспрезидента Эберта.

Блокада Берлина и воздушный мост

В июне 1948 года советские войска заблокировали автомобильное и железнодорожное сообщение по территории советской зоны оккупации между Западной Германией и Западным Берлином, стремясь добиться экономического контроля над Берлином в целом. Магистрат Большого Берлина, располагавшийся в восточной части города, распределял между жителями Западного Берлина продуктовые карточки. Блокада Берлина имела преимущественно символическое значение и создавала препятствия исключительно для товаров из Западной Германии. Тем не менее, жители Западного Берлина в силу сложившейся политической обстановки чувствовали свою сопричастность с Западом и отказались от товаров из восточных округов города и окрестностей.

В ответ на блокаду Западного Берлина правительство США организовало воздушный мост для доставки в изолированный Западный Берлин продовольствия, топлива и других товаров потребления. Воздушный мост с Западным Берлином функционировал до сентября 1949 года, несмотря на то, что блокада была снята ещё 12 мая 1949 года. В этот период инженерными войсками США была проведена реконструкция аэропорта Темпельхоф. Американские пилоты при посадке в Берлине часто сбрасывали детям из кабины сладости, поэтому самолёты, принимавшие участие в воздушном мосте, называли изюмными бомбардировщиками. Посылки со сладостями сбрасывались и в Восточном Берлине.

Попытка советских властей поставить Западный Берлин в экономическую зависимость от советской зоны оккупации провалилась. Напротив, после блокады население западных секторов Берлина как никогда ощутило свою политическую и экономическую принадлежность к Западной Германии. За экономическим разделом последовал политический раздел.

Берлин и два немецких государства

23 мая 1949 года была образована Федеративная Республика Германии. Статья 23 Основного закона ФРГ включала Большой Берлин в перечень федеральных земель в составе ФРГ. В свою очередь Конституция Германской Демократической Республики, образованной 7 октября 1949 года, устанавливала, что Германия является «неделимой республикой» с единым немецким гражданством и столицей в Берлине, под которым подразумевался Большой Берлин. С точки зрения властей ГДР город входил в советскую зону оккупации, и его западные секторы находились только в управлении западных держав. Таким образом, оба новых немецких государства претендовали на Берлин целиком, но так и не реализовали свои претензии вплоть до 3 октября 1990 года.

В 1950 году в Западном Берлине в одностороннем порядке вступила в силу Конституция Берлина. Согласно статье 2 абзац 1 Конституции Берлина город и до 1990 года являлся федеральной землёй в составе Западной Германии. Однако данная статья была отклонена союзниками, находившимися в Западном Берлине. 3 декабря 1950 года в Берлине состоялись первые выборы в парламент Западного Берлина.

События 17 июня в ГДР

17 июня 1953 года 60 берлинских рабочих-строителей вышли на демонстрацию, которую западные средства информации окрестили «народным восстанием». Первоначально демонстранты протестовали против недавно введённого правительством ГДР повышения норм труда. Исходной точкой демонстрации стала строившаяся в то время аллея Сталина (современная Карл-Маркс-аллее). После сообщения о демонстрации, переданного по радио РИАС, протестный марш пополнился новыми участниками из числа жителей Восточного Берлина. Солидарность с демонстрантами, двигавшимися к Потсдамской площади, выражали и жители западных районов Берлина. Вслед за Берлином демонстрации и забастовки прошли в других городах ГДР.

События стали выходить из-под контроля, и правительство ГДР обратилось за помощью к советским войскам. В ходе уличных боёв погибло не менее 153 человек. Участие в событиях рабочих из Западного Берлина, сводки РИАС, нападения на офицеров народной полиции и пожар в Колумбус-хаус были использованы властями ГДР для того, чтобы осудить происходившее как контрреволюционный заговор, нити которого ведут в Западный Берлин. Тем не менее, непопулярное повышение норм труда было отменено, кроме того, были образованы военизированные отряды из политически устойчивых граждан для отражения враждебных действий в будущем без привлечения советских войск.

Возведение стены

13 августа 1961 года по решению правительства ГДР началось возведение Берлинской стены, окончательно закрепившей раздел города на две части. Проект сооружения стены в Берлине имел гриф государственной тайны. Стена должна была положить конец иммиграции населения ГДР на запад, которая приносила молодому социалистическому государству огромный экономический и кадровый урон.

За укладкой первых каменных блоков ранним утром на Потсдамской площади наблюдали американские войска, находившиеся в полной боевой готовности. Несмотря на то, что западные союзники получили через своих осведомителей информацию о радикальных планах окружить Западный Берлин стеной, точная дата проведения и масштаб строительных работ стал для них неожиданностью. Доступ американцев в Западный Берлин при этом не ограничивался, поэтому они не предприняли никаких военных действий.

В 1963 году в Берлине побывал президент Соединённых Штатов Америки Джон Ф. Кеннеди. У Шёнебергской ратуши Кеннеди выступил перед жителями Западного Берлина с речью о Берлинской стене, в которой прозвучали ставшие историческими слова: «Я — берлинец». Для жителей Западного Берлина, островка демократии в центре ГДР, это значило очень много, но если учесть, сколь толерантно американцы отнеслись к самому возведению стены, речь Кеннеди представляла собой только символический жест. Для западных союзников и ГДР строительство стены принесло политическую и военную стабильность, статус-кво Берлина был в буквальном смысле зацементирован. СССР отказался от своего требования преобразовать Западный Берлин в демилитаризованный «свободный» город, заявленного в ультимативной речи Хрущёва в 1958 году.

В 1971 году Четырёхстороннее соглашение по Западному Берлину разрешило вопросы транспортной досягаемости Западного Берлина и сняло возможную экономическую угрозу от блокады транспортного сообщения с этой частью города. Четыре державы-победительницы подтвердили свою совместную ответственность за Берлин в целом и установили, что Западный Берлин не входит в состав ФРГ и не управляется ею. В то время, как Советский Союз распространял действие Четырёхстороннего соглашения только на Западный Берлин, в 1975 году западные державы в своей ноте в ООН подчеркнули собственное видение четырёхстороннего статуса Берлина, действовавшего в отношении города в целом.

Городское развитие и политика в отношении Берлина

Западный Берлин получал крупные субсидии от ФРГ, в том числе и в пропагандистских целях для того, чтобы превратить его в «витрину Запада». Западные инвестиции направлялись предприятиям Западного Берлина. Так называемая «надбавка за страх» в 6 процентов к заработной плате смягчала экономическую ситуацию в Западном Берлине, где постоянно ощущалась нехватка рабочей силы. И в Восточном Берлине около 50 % городского бюджета направлялось из государственной казны ГДР.

Отстроенные заново Курфюрстендамм на западе и Александерплац на востоке отвечали репрезентативным целям двух Берлинов. В 1948 году Западный Берлин обзавёлся собственным университетом — Свободным университетом Берлина. Кроме того, были построены федеральная автотрасса 100, Берлинская филармония, Europa-Center и новое здание Немецкой оперы. На востоке в 1970-е годы была реализована крупная программа жилищного строительства, в ходе которой были заложены новые жилые районы.

Конец 1960-х в Западном Берлине

Начиная с 1968 года Западный Берлин и в частности Шарлоттенбург и штаб-квартира издательства Axel Springer AG приняли на себя роль центра студенческого движения, зародившегося в Свободном университете Берлина. Студенческое движение вызвало социальный конфликт и раскололо общество на две части. Стычки студентов с полицией нередко сопровождались применением физической силы.

Свой отсчёт студенческие волнения в Берлине берут 2 июня 1967 года, когда недалеко от здания Немецкой оперы во время разгона демонстрации против визита шаха Ирана Мохаммеда Резы Пехлеви от полицейской пули погиб студент-пацифист Бенно Онезорг.

Теракты в Западном Берлине

В начале 1970-х годов Западный Берлин превратился в арену терроризма. Помимо Фракции Красной армии в городе действовало Движение 2 июля, получившее своё название по дате гибели Бенно Онезорга. 10 ноября 1974 года был убит президент Высшего суда Берлина Гюнтер фон Дренкманн, а в 1975 году террористами был похищен председатель западноберлинского отделения ХДС Петер Лоренц.

Сквоттерство в Берлине

В конце 1970-х годов Западный Берлин столкнулся с достаточно активным движением сквоттеров в Кройцберге, где при общем дефиците жилья, с которым сталкивался Западный Берлин, по причинам спекулятивного характера пустовали жилые дома. В июле 1981 года сквоттерство в Западном Берлине достигло рекордной отметки в 165 самовольно занятых домов. К ноябрю 1984 года самовольное проживание в 78 из этих домов было узаконено договорами аренды и купли-продажи, остальные дома были освобождены. В декабре 1980 года попытка сквоттеров занять пустующий дом по адресу Френкельуфер 48 (нем. Fraenkelufer 48) обернулась для них серьёзными столкновениями с полицией, получившими в истории города название «битва на Френкельуфер». Во время разгона полицией демонстрации, протестовавшей против освобождения занятых сквоттерами восьми домов на Потсдамской улице, погиб, попав под рейсовый автобус, сквоттер Клаус-Юрген Раттай.

Новая волна сквоттерства настигла уже теперь Восточный Берлин в переломный для Германии 1989 год в районах Фридрихсхайн и Пренцлауэр-Берг, чему способствовала пассивная позиция Народной полиции ГДР. Ситуация изменилась с переходом восточноберлинского магистрата в ведение Сената Западного Берлина. В ходе зачистки захваченных домов на Майнцской улице развернулись жестокие уличные бои. Самовольный захват многих домов был узаконен по схеме, использованной в 1980-х. Последние самовольно захваченные дома были освобождены в 1996—1998 годах.

750-летний юбилей Берлина

Подготовка к празднованию 750-летия Берлина в 1987 году проходила в 1982—1986 годах в обеих частях разделённого города. В Западном Берлине к юбилею были заново отстроены площади Брайтшайдплац и Ратенауплац. В столице ГДР был воссоздан исторический старый центр Николаифиртель. Как на западе, так и на востоке города была проведена реконструкция станций городской электрички и метрополитена. В честь юбилея города были выпущены почтовые марки.

Падение Берлинской стены

Находясь в октябре 1989 года с визитом в Берлине по случаю празднования 40-й годовщины образования ГДР, М. С. Горбачёв в своей речи заявил, что запретительные меры в отношении граждан ГДР, бежавших из страны через границы Венгрии и Чехословакии, недопустимы. 9 ноября, неправильно восприняв выступление на пресс-конференции члена Политбюро СЕПГ Гюнтера Шабовски, пограничники на переходе Борнхольмер-штрассе (нем. Bornholmer Straße) пропустили собравшуюся там толпу через границу. Пограничники решили, что Политбюро СЕПГ разрешило открыть границы, хотя окончательное решение по этому вопросу ещё не было принято. Руководство ГДР после отставки в октябре своего главы Эриха Хонеккера оказалось в полном замешательстве.

Многие берлинцы, забравшись на стену у Бранденбургских ворот, пустились на радостях танцевать. Берлинская стена вскоре была снесена, а берлинцы молотками добыли себе исторические сувениры из обломков стены.

Обер-бургомистр Восточного Берлина Тино Швирцина и правящий бургомистр Западного Берлина Вальтер Момпер приступили к переговорам для подготовки к предстоящему объединению разделённого города. Тандем бургомистров вскоре получил шуточные прозвища Швирцомпер и Момпцина, а объединённое городское правительство западноберлинского Сената и восточноберлинского магистрата именовали в шутку «Маги-Сенат».

Новейшая история Берлина

Согласно Договору об объединении Германии с воссоединением Германии 3 октября 1990 года Берлин становился столицей немецкого государства. С принятием этого договора четыре державы-союзницы прекратили контроль над Берлином. Тем самым спорный юридический статус Берлина был снят, а берлинский вопрос окончательно решён. 2 декабря 1990 года состоялись первые выборы в городское собрание объединённого Берлина. Но бундестаг и федеральное правительство пока ещё находились в Бонне. Лишь после долгих и жарких споров 20 июня 1991 года бундестаг принял решение о переводе в столицу Берлин парламентских и правительственных учреждений.

Первым из конституционных органов объединённой Федеративной Республики Германия в Берлин переехал 1 января 1994 года федеральный президент Рихард фон Вайцзеккер. 7 сентября 1999 года начал работу в Берлине бундестаг, а 29 сентября 2000 года — бундесрат.

В 1996 году в Берлине и Бранденбурге проводился референдум по вопросу слияния двух федеральных земель, натолкнувшийся на сопротивление слиянию со стороны бранденбуржцев. Отменённые после объединения Германии государственные дотации и берлинский банковский скандал 1997 года обернулись для города — федеральной земли Берлин огромными финансовыми и налоговыми проблемами, ограничивающими свободу действий городского правительства. Это привело в 2001 году к отставке правящего бургомистра Эберхарда Дипгена на основании вотума недоверия, на этом посту его сменил Клаус Воверайт.

Литература

• Wolfgang Ribbe (Hrsg.): Geschichte Berlins (Veröffentlichungen der Historischen Kommission zu Berlin), 2 Bde., München 1987, 3. erweiterte und aktualisierte Auflage, Berlin 2002; Standardwerk anlässlich des 750-Jahre-Jubiläums
• Ingo Materna und Wolfgang Ribbe: Geschichte in Daten. Berlin, München / Berlin 1997
• Wolfgang Fritze: Gründungsstadt Berlin. Die Anfänge von Berlin-Cölln als Forschungsproblem. Bearbeitet, herausgegeben und durch einen Nachtrag ergänzt von Winfried Schich, Berlin 2000.
• Felix Escher: Berlin und sein Umland. Zur Genese der Berliner Stadtlandschaft bis zum Beginn des 20. Jahrhunderts (= Einzelveröffentlichungen der Historischen Kommission zu Berlin, Bd. 47, Berlin 1985
• Geschichte der Berliner Verwaltungsbezirke, hrsg. von Wolfgang Ribbe, Bd. 1 ff., 1987 ff.
• Adriaan von Müller: Jahrtausende unter dem Pflaster von Berlin. Edition Praeger, 1973
• Adriaan von Müller: Die Archäologie Berlins. Gustav Lübbe Verlag, 1986
• Adriaan von Müller: Unter dem Pflaster Berlins, Ein archäologischer Streifzug. Argon Verlag, 1995
• Michael Schwibbe, Huth P. et al: ZEIT REISE — 1200 Jahre Leben in Berlin. Berlin: Zeitreise Verlagsgesellschaft 2008, ISBN 978-3-00-024613-5
• Autorenkollektiv: Chronik Berlin. Chronik Verlag, Gütersloh/München 1997, ISBN 3-577-14444-0
• Angela M. Arnold, Gabriele von Griesheim: Trümmer, Bahnen und Bezirke. Eigenverlag, 2002, ISBN 3-00-009839-9 — Ausführliche Darstellung zu den Zerstörungen Berlins nach dem Zweiten Weltkrieg, auch bezirksbezogen
• Ernst Engelberg: Das Wilhelminische Berlin, Berlin 1997, Einleitung zum gleichnamigen Buch, herausgegeben von Ruth Glatzer
• Gerd Heinrich: Kulturatlas Berlin — Ein Stadtschicksal in Karten und Texten, Berlin 2007, ISBN 978-3-000-21714-2

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме История Берлина

Отрывок, характеризующий История Берлина

«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»


В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.