Боснийское государство

Боснийское государство, располагавшееся на территории современной Боснии и Герцеговины и соседних с нею стран, было образовано в XII веке. С конца XII века получило распространение богомильство, из которого выросла Боснийская церковь. В меньшей мере были распространены католическая и православная церкви. Государство значительно расширилось в XIV веке при Степане Котроманиче и Твртко I, который провозгласил себя королём «сербов, Боснии, Поморья и Западных стран». В 1448 году боснийский феодал Степан Вукчич принял титул «гер­цога святого Саввы», отчего впоследствии его владения (прежняя область Хум) получили название Герцеговины. Босния была завоёвана турками в 1463 году, Герцеговина — в 1482 году.

Боснийский банат

См. также: Боснийский банат

Босния под названием «Босона» впервые упоминается в сочинении «Об управлении империей», написанном Константином Багрянородным около 950 года. В X веке письменные источники зафиксировали процесс обособления Боснии как особой этнополитической общности от остальных сербских земель. Босния, бывшая сербской склавинией после заселения её сербскими племенами, и первоначально возникшая в бассейне рек Босны и Врбаса, как целостное государственное образование появилось, вероятно, в X—XI веках. Во главе этого государства стоял бан. В начале XII века распалось Дуклянское государство, и Босния обрела самостоятельность. После присоединения Хорватского королевства к Венгрии в 1102 году, последняя стремилась покорить рядом расположенную Боснию. В 1150-е годы во главе боснийского государства был поставлен вассал венгерского короля — славонский вельможа Борич. После Византийско-венгерской войны в 1160-е годы Босния в течение 13 лет оказалась под Византией. Со смертью императора Мануила I она вернулась под власть Венгерского королевства. Отныне и до завоевания страны турками в 1463 году Босния, в той или иной мере, оставалась вассалом Венгрии. Страна была поделена на области, как и в Сербии, называвшиеся жупы. Они возглавлялись честниками, которые назначались баном. Они собирали налоги, осуществляли административно-судебные и военные функции. Первой известной церковной организацией, действовавшей на территории Боснии с конца XI века, была католическая Барская архиепископия. Позднее Босния непродолжительное время находилась под управлением Сплитской митрополии. При этом Босния в тот период могла находиться и под восточнохристианским влиянием. В конце XII века боснийский бан Кулин чтобы ослабить влияние хорвато-венгерского духовенства перешёл под управление Дубровницкой архиепископии. В это время в Боснии объявились первые еретики, пришедшие из Далмации. Католическая церковь подозревала их в причастности к патаренству, Кулин был обвинён в пособничестве. В 1203 году посланный в Боснию папский легат взял письменное обязательство со стороны Кулина, боснийского духовенства и дубровницкого архидьякона следовать католицизму. В 1220 году православные приходы на территории Боснии были оформлены в Дабарскую епархию Святым Саввой. В 1232 году для упрочения учения католической церкви местного епископа заменили иностранцем, который был вынужден уехать в Славонию в 1239 году. На борьбу с ересью в Боснию прибыли доминиканцы, а в XIV веке и францисканцы. В 1234 году для борьбы с «ересью» по призыву пап начались регулярные походы венгерских феодалов в Боснию, мечтавших подчинить себе эту страну, и разорявшие её. С боснийской церковью была тесно связана древнебоснийская литература.

В 1241 году на боснийскую землю ступила орда монголов. В 1235 году бан Матвей Нинослав пытался отстоять независимость страны от Венгрии, однако был вынужден признать себя венгерским вассалом. Приезда I тоже показал себя как послушный слуга Венгрии. Такое положение правителя ослабляло его власть внутри страны. В середине XIII века венгры отобрали у боснийцев северные области — Соли и Усора. После ослабления королевской власти в Венгрии в 1290-х годах там произошло усиление знати. Хорватский феодал Павел из рода Шубичей смог расширить свои владения, и в 1299 году принял титул бана Хорватии, Далмации и господина Боснии. Ему наследовал его брат Младен, который погиб в раздоре с патаренами; после чего власть в Боснии перешла к Младену II. За четверть века правления Шубичи постарались расширить влияние католицизма в Боснии, преследуя боснийскую церковь, что вызывало сильное противодействие местной знати. Младен II не удержался в Боснии, и власть снова перешла к династии Котроманичей. Степан Котроманич смог значительно укрепить и расширить своё государство на запад и север, на Адриатическое побережье от Омиша до Дубровника. Исповедуя католицизм, бан имел хорошие отношения с последователями боснийской церкви. При этом венгерский король оказывал ему покровительство. Во время неурядиц в Сербии он завладел Хумом. В 1332 году Степан II установил торговые отношения с Дубровником. Опорой правителя служили боснийские феодалы, которые в награду получали новые земли и города и освобождались от налогов.

Боснийское королевство

См. также: Боснийское королевство

Степан Твртко (правл. 1353—1391) стал баном Боснии, когда ему было 15 лет. Молодой правитель столкнулся с оппозицией боснийской властелы. В 1357 году он вынужден был помириться с венгерским королём Людовиком Великим, признав себя его вассалом и уступив последнему Завршье с торгом Дриева и часть Хума между реками Цетиной и Неретвой. В 1303 году Людовик пошёл на Боснию с войной против еретиков, но встретил противодействие и отступил. В 1373 году боснийцы завладели землями воинственного травунского феодала Николы Алтомановича в бассейне рек Лима, Тары и Пивы. Вскоре к Боснии отошли и приморские владения Николы. Будучи в родстве с Неманичами (бабка Степана была дочерью сербского кроля Драгутина), после пресечения сербской династии в 1377 году Твртко I венчался в сербском монастыре Милешева у гроба святого Саввы как «король сербов, Боснии, Поморья и Западных стран». После включения в состав Боснии сербских и хорватских земель на Адриатике, чему способствовала ослабление Венгрии, Твртко провозгласил себя «королём Сербии, Боснии, Далмации и Приморья». В 1380-х годах турки совершили первые грабительские походы на Боснию. Осенью 1388 года воевода Влатко Вукович разбил турецкое войско в битве при Билече в Травунии. Осознавая турецкую угрозу, Твртко заключил союз с сербским князем Лазарем. В 1389 году боснийцы участвовали в битве на Косовом поле. Твртко старался освободить страну от монополии дубровницких купцов на торговлю. Для этого он оказал поддержку купцам Котора и в 1382 году основал в Которском заливе город Святой Степан для ведения соляной торговли. Однако из этого ничего не вышло: Дубровник и Венгрия воспрепятствовали Боснии вести самостоятельную торговлю. Расширение территории государства сопровождалось пожалованием боснийской знати новых земель.

Социально-экономическое развитие

Босния на всём протяжении своей истории была государством со слабой властью бана и короля, которые избирались на воеводском собрании — станке. Правитель опирался на узкий круг лиц — «поштенну дворщину». Феодальные отношения в Боснии развивались медленно. К концу XII века уже сформировалась феодальная собственность на землю, крестьяне оказались в зависимом положении. Боснийская знать, состоявшая из кнезов, происходила из родо-племенной верхушки старейшин. Крупнейшие феодалы составляли властелу. Крупная собственность на землю называлась «дедина», «племенита баштина», «племенштина». Господствующая Боснийская церковь крупной земельной собственностью не владела, католическая и православная церкви в Боснии большой роли не играли, поэтому светское землевладение преобладало. К концу XV века сформировалась иерархия феодалов: верхнюю ступень занимали великие воеводы и воеводы, нижнюю — властеличичи, которые нередко были вассалами великих воевод. Феодально-зависимые крестьяне назывались «люди», иногда «кметы» (термин недостаточно ясен). В XIV веке крестьяне были прикреплены к земле феодала, потеряв право отъезда. В южной Боснии кроме земледельцев проживало много скотоводов — влахов, как и в Сербии, попавших в феодальную зависимость. Существовали также рабы-сервы, работавшие в основном слугами. До XV века из Боснии вывозилось большое количество рабов, большинство из которых были приверженцами еретической Боснийской церкви. В конце XIII—XIV веке начало развиваться горное дело благодаря залежам полезных ископаемых (серебра, свинца, золота, железа, меди, соли) в центральных и северных районах Боснии. Рудники средневековой Боснии: Остружница (известен с 1349 года; на нём добывали серебро и медь), Сребреница (известен с 1352 года; серебро, свинец и медь), Фойница (известен с 1365 года; серебро), Бусовача (упоминается лишь в 1376 году; железо), Крешево (известен с 1381 года; серебро), Олово (известен с 1382 года; свинец), Дежевица (известен с 1403 года; серебро и свинец), Дусина (упоминается лишь в 1413 и 1442 году; серебро). Из них крупнейшими были Сребреница и Фойница. В XIV веке правители Боснии начали чеканить собственные монеты. Добыча и торговля металлами способствовала возникновению городов: Олово, Крешево, Остружница, Дежевице, Хвойница. Во второй половине XIV века важным рудником страны становится Сребреница («в нём же сребродельци множество»). В XV веке за обладание Сребреницей Босния соперничала с Венгрией и Сербией. Горное дело в большой мере находилось в руках немцев, дубровчан и других чужеземцев, которые уплачивали определённый откуп. Среди ремёсел получило развитие кузнечное дело, выделка грубого сукна, кожевенное, оружейное, ювелирное, швейное, обувное производство. В первой половине XV века в Боснию приехало много ремесленников из Дубровника. Известны многочисленные колонии дубровницких ремесленников, рудокопов и мастеров: в Сребренице, Хвойнице, Крешево, Високо. Торговыми центрами были города Борач, Зворник. В торговом отношении Босния была связана в первую очередь с Дубровником и остальным Адриатическим побережьем через долину реки Неретвы. Купцы из Дубровника получили право свободной торговли на основании грамоты бана Кулина в 1189 году. Этот договор подтверждался последующими правителями страны. В XIV веке баны заключали аналогичные договор с торговцами из Сплита, Задара, Трогира, Шибеника. Купцы из этих городов привозили в страну вино, рыбу, масло, ткани, оружие, бумагу, изделия из металла и стекла; вывозили мёд, воск, лён, скот, шкуры и кожи животных. Металл вывозился в основном через Дубровник. Через торг Дриева в долине Неретвы шёл основной поток работорговли в Средневековой Боснии.

Торговые пути часто проходили по брегам рек. Товар, при ввозе и вывозе, перевозили караванами на лошадях. Повозки из-за недостатка дорог практически не использовались. Главным торговым путём (лат. via Narente, via Chelmi), связывающим Боснию с морем и Дубровником, была долина Неретвы. Караваны двигались по левому берегу реки и через Коньиц попадали в Боснию. Другой важной дорогой был «дринский путь» (лат. via Drine, via Bosne). Он вёл из Дубровника через Требине и реку Дрину в восточную Боснию. За передвижение товара по Боснии взимались таможенные пошлины.

Монастыри и церкви

До завоевания Боснии турками в ней действовали православные монастыри: Папрача, Ломница, Тамна, Добрун, Бродарево, Озрен, Рмань, Завала, Косиерово, Милешева; церкви: в Сребренице, построенная в 1419 году сербским деспотом Стефаном Лазаревичем, церковь святого Георгия в Сопотнице под Горажде, построенная как задужбина хумского герцога Степана Вукчича в 1454 году, церковь святого Петра в Бело-Поле на Лиме, которая была задужбиной хумского князя Мирослава, церковь святого Петра в Чичево под Требинем.

Доминиканцы в XIII веке построили монастыри в Дубице и Бихаче, несколько церквей, в том числе в жупе Врхбосна — церкви святого Петра в местечке Брдо и святого Степана во Вручи, церковь святого Михаила в Ротимле в жупе Лепенице. Упоминается и церковь в Сребренице. Францисканцы имели множество монастырей, в том числе монастырь с церковью святого Николая в Миле, монастыри в горнорудных районах страны: в Сребренице, Олово, Крешеве, Фойнице, Зворнике. По некоторых данным, католические церкви находились в городах Яйце, Сутьеске, Тузле, Бихаче, Биелине, Гребене, Теочаке, Гламоче и в других местах; монастыри в Любушках, Конице.

Монастыри Боснийской церкви (серб. хижа), в которых проживало духовенство, существовали в центральной Боснии и рядом расположенных районах, однако в Боснии они до сих пор не найдены. Эта организация не являлась государственной церковью средневековой Боснии.

Административно-территориальное устройство

Территориально-политическая организация Боснии в раннефеодальный период до XII века включала «земли», жупы, сельские общины и владения феодалов. «Земли» представляли собой объединения, состоящие из 7—12 жуп. К раннефеодальным «землям» Боснийского государства относились Босния, Усора, Соли, Нижние края и Хумская земля. С развитием феодализма в XIII—XIV веках система управления состояла из феодальных областей и владений, а также жуп и сельских общин. Существовали и катуны — поселения влахов. В период позднего феодализма, который пришёлся на время существования Боснийского королевства (1377—1463), государство делилось на феодальные области, котары (округа) или позднефеодальные жупы, владения феодалов, вароши, общины горняков, сельские общины и катуны влахов.

Боснийское государство в X веке: Босния — историческое ядро (владения Котроманичей); Врхбосна — периферия исторического ядра (владения Павловичей). Для дубровчан понятие «Босния» в Средние века означало куда меньшую область, нежели во времена турок: даже в XV веке они не относили к Боснии ни Западные страны, ни Подринье. При бане Кулине (1180—1204) в состав Боснии вошла Усора, Соли (владения Златоносовичей), Нижние края (владения Хорватиничей), Загорье (владения Санковичей). В XIV веке при Степане Котроманиче и Твртко I — хорватские земли в бассейне рек Врбаса, Саны (владения Бабоничей), Уны, северная Далмация (владения Шубичей), Западные страны (Завршье); сербские земли — Хум вместе с Поморскими землями, включая Неретвлянскую краину и Конавле, Подринье, Травуния, часть Зеты.

Упадок и турецкое завоевание

См. также: Османское завоевание Боснии и Герцеговины

После смерти Степана Твртко центральная власть ослабела. Новый король Степан Дабиша оказался слабым как перед Венгрией, так и перед собственными феодалами. В период его правления усиливалось влияние боснийской властелы, в том числе Хорватиничей, владевших землями на северо-западе Боснии, Косачей — владетелей земель на юге страны, и Павловичей, земли которых располагались как в восточной Боснии, так и на юге в Травунии. Дубровник подарил в городе дворец воеводе Хрвою, а «святодмитровскую подать», которая со времён Твртко шла в казну короля, получал хумский феодал Сандаль Хранич. Позднее Сандаль принял участие в свержении короля Остои. В 1408 году венгерский король Сигизмунд пошёл против боснийских феодалов с «крестовым походом», который закончился истреблением последних. В 1410 году под власть Венгрии перешли северные города Соли и Усора, а Сребреница отошла Сербии. В 1420-е годы Боснию раздирали междоусобицы, подогреваемые вмешательством со стороны венгров и турок. Павловичи и некоторые другие феодалы под угрозой разорения были вынуждены признать власть турок, которые продолжали совершать грабительские набеги в Боснию. Во время наступления турки задабривали угнетённых крестьян, обещая им свободу. В 1430-е годы во время внутренних распрей было сожжено и разрушено 16 монастырей и церквей. Пришедший к власти Твртко II пытался оказать противодействие вражески настроенным феодалам и туркам, опираясь на Венгрию. Но в итоге и он признал себя данником турецкого султана. Рассчитывая на помощь католической церкви, Твртко II поддержал деятельность францисканцев, которая вызвала сопротивление сторонников Боснийской церкви. Следующий король Степан Томаш признал себя данником Венгрии, и, продолжая политику своего предшественника, учинил расправы над патаренами. К 1450-м годам началось политическое и экономическое владений Сандаля Хранича на юге страны: земель, относительно поздно вошедших в состав Боснии. Племянник Сандаля Степан Вукчич, враждебно настроенный к королю Томашу, превратил свои владения в самостоятельное политическое образование, находившуюся в зависимости от турок. В 1448 году он принял титул «гер­цога святого Саввы» (или воеводы святого Саввы), отчего впоследствии его владения получили название Герцеговины. Последний ко­роль Боснии Степан Томашевич (правл. 1461—1463), будучи последним правителем средневекового сербского государства (1459), под угрозой турецкого вторжения в Боснию обратился за помощью к Риму и Венеции. На станке в Яйце, последней столице средневековой Боснии, на него впервые в истории страны была возложена корона, присланная папой. Степан отказался платить разорительную для страны дань султану. В ответ на это в 1463 году султан Мехмед II со своей армией вторгся в Боснию, занял Бобовац. Не получив поддержки от Рима, Степан бежал в город Ключ, где был схвачен в плен. Отдав приказ гарнизонам сдать города, Степан Томашевич был казнён под городом Яйце. Босния, раздираемая прежде феодальной и религиозной борьбой, практически без сопротивления сдалась на милость победителю. После падения Боснии Венеция 14 июня 1463 года возвестила: «На глазах у мира сгорело одно выдающееся королевство». Турецкий поход длился в течение полутора месяцев. Завоевание вызвало массовый исход на земли соседней Венгрии. Только в Ликскую и Крбавскую жупанию после падения Яйце переселилось 18 000 сербских семей. Осенью 1463 года венгерский король Матьяш I организовал поход и завладел завоёванными турками землями в северной Боснии с городами Сребреником и Яйце, которые к 1528 году были отвоёваны турками. Герцеговина была полностью завоёвана турками в 1482 году. Весть о гибели Боснийского государства докатилась до Руси, «Русский хронограф» 1512 года сообщал: «Внезапу вся в мерзость запустениа быша, вся горести исполнишася, храми разоряхуся и сожигахуся, людие изгонимы бываху… всея земля Серпъские, еже не по мнозе бысть от безбожных турок… Сиа убо вся благочестиваа царствиа — Греческое и Сербское, Басаньское… грех ради наших Божиим попущением безбожнии турки поплениша, и в запустение положиша, и покориша…».

См. также

• Города средневековой Боснии
• Литература средневековой Боснии
• Работорговля в средневековой Боснии

Примечания

Комментарии

Источники

Литература

• Бромлей, Ю. В. и др. [www.inslav.ru/images/stories/pdf/1963_Istorija_Jugoslavii-1.pdf История Югославии]. — М.: Издательство АН СССР, 1963. — Т. I. — С. 136.
• Раннефеодальные государства на Балканах VI—XII вв. / Литаврин Г.Г.. — Москва: Наука, 1985. — 363 с.
• Седов В.В. Славяне: историко-археологическое исследование. — Москва: Языки славянской культуры, 2002. — 624 с. — ISBN 5-94457-065-2.
• Формирование раннефеодальных славянских народностей / Королюк В.Д.. — Москва: Наука, 1981. — С. 289.
• Чиркович Сима. История сербов. — М.: Весь мир, 2009. — 448 с. — ISBN 978-5-7777-0431-3.
• Tepić, Ibrahim. Босния и Герцеговина с древнейших времён до конца Второй мировой войны = Bosna i Hercegovina od najstarijih vremena do kraja Drugog svjetskog rata. — Сараево: Bosanski kulturni centar, 1998. (сербохорв.)

Ссылки

• [vlib.iue.it/history/europe/Bosnia/ Материалы по истории Боснии и Герцеговины] В библиотеке World Wide Web Virtual Library  (англ.)
•  Викисклад: Атлас: Боснийское государство 

Отрывок, характеризующий Боснийское государство

– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»


В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.