История Бразилии

Доколониальный период

Первые люди появились на территории Бразилии, по разным теориям, между 17 тыс. и 6 тыс. лет до н. э. Примерно в 800—1400 гг. н. э на острове Маражо существовала земледельческая культура Маражоара. В начале колонизации Бразилии Португалией на её настоящей территории коренное население составляло 7 млн. человек, которые в основном вели полукочевой образ жизни. Они жили за счет охоты, рыболовства, занимались сельским хозяйством.

Колониальный период

Основная статья: Колониальная Бразилия

Открытие португальцами (1500—1530)

Тордесильясский договор 1494 года определил границы владений между Испанией и Португалией по меридиану 49°32’56" з. д., (так называемый «папский меридиан»), на расстоянии 370 лиг на запад от Островов Зелёного Мыса. Территории на восток от него отходили Португалии, а земли на запад — Испании. Эта условная линия пересекала Латинскую Америку на востоке и стала первой границей ещё не открытой Бразилии. Бразилия была открыта 22 апреля 1500 Педру Алварешем Кабралом на пути вокруг Африки и наречена островом Санта-Круш (Terra da Vera Cruz). Сознавая значение сделанного им открытия, Кабрал отрядил в Лиссабон одного из капитанов, Гаспара Лемуша, с посланием королю, которое сочинил его секретарь Перу Ваш де Каминья. Через несколько месяцев король отправил в Санту-Круш три каравеллы под командованием адмирала Куэлью.

Но интересы Португалии были в другой стороне — в Азии и Африке, потому на протяжении 30 лет систематических действий по организации колонии на этой территории не проводилось. В 1530 году из Португалии стали прибывать первые поселенцы, которые привозили с собой скот, саженцы и семена с целью основать здесь колонии. На северо-востоке страны были основаны укреплённые поселения, первым из которых стал Сан-Висенте, который находится в прибережной части современного штата Сан-Паулу, основанный в 1532 году, и столица колонии Салвадор в штате Баия, основанный в 1549 году. На территории Бразилии были созданы 14 наследных феодальных владений — капитаний, причём некоторые из них по размеру больше, чем сама Португалия. Владельцы капитаний, так называемые donatarios, то есть те, которые «принимают дар», отвечали за их безопасность и развитие. Система капитаний значительно повлияла на границы и политику современной Бразилии.

Важный вклад в развитие и прогресс колоний внесли иезуиты, которые занялись защитой и обращением индейцев в христианство, а также значительной работой по подъёму морального уровня колонистов. Индейцы, обращённые в христианство, селились в организованных иезуитами поселениях «алдеи» (aldeias), которые были похожи по структуре на миссии в испанской Америке, или иезуитских редукциях.

Влажное и плодородное побережье штата Пернамбуку было пригодно для выращивания сахарного тростника. Кроме этого, такое местоположение сделало его удобным портом для судов, которые отправлялись из Португалии на африканский запад и на восток. Сахарный тростник и техника для его выращивания были завезены в Бразилию с острова Мадейра. Вскоре стала процветать трёхсторонняя торговля. В её основе лежал труд на плантациях сахарного тростника завезённых из западной Африки негров-рабов. Сахар поставлялся на европейский рынок, возрастающие потребности которого уже не могли удовлетворяться за счёт традиционных источников.

Союз Испании и Португалии и территориальная экспансия (1580—1690)

С 1580 по 1640 королевства Испания и Португалия были объединены испанской короной. В этот период, благодаря объединению двух стран, вся Южная Америка стала частью испанских владений. На Бразилию начались набеги врагов испанской короны, в частности Нидерландов, которые недавно получили независимость. Голландцы захватили и удерживали некоторое время столицу страны Салвадор в 1624-25, а в 1630 Голландская Вест-Индская компания послала флот, который захватил Пернамбуку. Он оставался под голландским контролем на протяжении четверти столетия. Новым губернатором владения компания назначила Иоганна-Морица, графа Нассау-Зиген. Голландцы начали приглашать известных художников и учёных, чтобы рассказать Европе о ресурсах и красоте Бразилии. Тем не менее, директора компании, которые руководствовались только ростом доходов, отказались поддержать социальную политику Иоганна-Морица, и он ушёл в отставку в 1644. Богатый плантатор Жого Фернандес Виейра тем временем начал восстание, которое быстро набрало силу среди населения, недовольного политикой последователей Иоганна-Морица. Бразильцы, действуя без помощи Португалии, разбили и выгнали голландцев в 1654 году, достижение, которое помогло появлению национального самосознания бразильцев.

Парадоксальным образом шестидесятилетний союз Португалии и Испании дал неожиданные преимущества заморской колонии Португалии. Воспользовавшись отсутствием границ, португальцы и бразильцы осуществляли походы вглубь страны. Первой на их пути стала капитания Сан-Висенте, и начиная с этой опорной точки в Сан-Паулу, первопроходцы передвинули границу от побережья вглубь континента. Экспедиции (порт. bandeiras) за рабами-индейцами прокладывали дорогу через леса, преодолевали горные хребты, продвигаясь все время вперёд. Экспедиционеры или бандейранты (порт. bandeirantes) прославились тем, что захватывали индейцев и в иезуитских миссиях, и тех, которые разгуливали на свободе, и возвращались вместе с ними домой. Благодаря бандейрантам границы будущей независимой Бразилии расширялись.

В 1640 португальцы во главе с королём Жуаном IV вернули независимость Португалии от Испании и отказались оставлять оккупированные и колонизованные территории на запад от первоначальной линии, установленной Тордесильясским договором.

Массовый завоз в Бразилию чернокожих рабов из Западной Африки приводил к ужесточению их эксплуатации и, как следствие, росту их стихийного сопротивления, выражавшегося чаще всего, в бегстве в труднодоступные и необжитые места страны.

Первые укреплённые поселения беглых чернокожих рабов, так называемые киломбу или мокамбу, появились в лесах капитанства Пернамбуку в конце XVI века. К 1630-м годам они объединились в примитивное раннефеодальное государство Палмарис.

Руководство государством Палмарис осуществлял избиравшийся пожизненно верховный вождь, в чьих руках сосредотачивалась вся высшая светская и духовная власть. Привилегированный класс в Палмарисе состоял из приближённых вождя, (в основном его родственников), которых он назначал своими непосредственными помощниками или правителями мелких киломбу. Жители Палмариса исповедовали афро-христианский синкретический культ.

Территория государства Палмарис достигала 27 тысяч км², на которых проживали около 20 тыс. человек (негры, мулаты, индейцы). Жители Палмариса занимались сельским хозяйством (земледелие), в меньшей степени ремёслами, вели меновую торговлю с близлежащими индейскими, а также португальскими и голландскими поселениями. Земля находилась в общей собственности, причём существовали как семейные участки, так и общинные поля. Совместный труд применялся также во время охоты, собирательства, при строительстве укреплений. Жители Палмарис заключили союз с местными индейцами и брали себе в жёны индеанок.

Лишь в 1677 году португальцам удалось нанести поражение защитникам Палмариса, однако в 1679 году последним во главе с верховным вождём Зумби удалось изгнать колонизаторов при поддержке местных индейцев. Только в 1694 году колониальным властям, собравшим 6-тысячную армию, вооружённую артиллерией, удалось захватить столицу Палмарис — селение Макаку, но мелкие киломбу сопротивлялись вплоть до 1697 года.

Бразильское королевство и империя

Основная статья: Бразильская империя

Переход к независимости

В 1807 году, когда армия Наполеона начала войну против Португалии, было принято решение перевезти короля и его двор в Рио-де-Жанейро, где они оставались до 1821 года. В этом переезде прямое участие приняло британское правительство. Оно воспользовалось тяжёлым положением Португалии и, имея намерение получить ещё большие привилегии в торговле, дало необходимые для переезда королевской семье корабли.

Дон Жуан VI перенёс в Рио-де-Жанейро португальские государственные учреждения, основал королевскую библиотеку, военную академию, медицинские и правовые школы. Своим декретом 16 декабря 1815 года он дал всем португальским владениям статус Объединённого королевства Португалии, Бразилии и Альгарвы, таким образом делая Бразилию равной Португалии.

В 1811 году, воспользовавшись нестабильностью в районе Ла-Платы во время национально-освободительного движения в Испанской Америке, Жуан направил войска в Восточную полосу (ныне Уругвай), однако благодаря британскому посредничеству 26 мая 1812 года был подписан трактат Эррера — Рэйдмэйкера. В соответствии с третьей статьёй трактата португальские войска должны были покинуть «испанскую территорию».

Но в 1816 году Жуан снова послал войска в Восточную полосу и захватил её в 1817 году.

В 1821 году король Жуан VI был вынужден поддаться политическому давлению Португалии и вернуться в Лиссабон, оставив в Рио своего наследника Педро и наделив его титулом вице-короля регента.

В сентябре 1821 года португальский парламент проголосовал за роспуск королевства Бразилии и королевских учреждений в Рио-де-Жанейро, тем самым подчинив все провинции Бразилии непосредственно Лиссабону. В то же время в Бразилию были отправлены военные части, а все бразильские военные единицы были переведены под португальское командование. Отказавшись выполнять приказ, 7 сентября 1822 года дон Педро провозгласил независимость Бразилии и 12 октября 1822 года был коронован как её первый император Педру I.

Педру I (1822—1831)

Первый правитель независимой Бразилии был сильной личностью, и его вклад в социально-политическое развитие общества ХIХ века трудно переоценить. Так, благодаря Педру I, сначала в 1824 году в Бразилии, а через 2 года в Португалии, были приняты исключительно передовые для своего времени Конституции, в которых уже не было слов про божественное происхождение королей. После смерти Жуана VI в 1826 году Дон Педро унаследовал его корону. Однако он отказался от португальского трона в пользу своей дочери, в то время ещё маленькой девочки, Марии да Глории, которая взошла на престол под именем королевы Марии II.

Педру в значительной степени утратил авторитет после неудачной трехлетней войны с Аргентиной из-за Восточной полосы (1825–1828). Война завершилась образованием Уругвая как независимого буферного государства.

В 1831 году Педро I отрёкся от престола в пользу своего сына Дона Педру II, которому в то время было лишь пять лет. Это решение было принято частично из-за разногласий с бразильским парламентом, частично благодаря его любви к риску, которая принудила бывшего короля вернуться в Португалию, чтобы свергнуть с престола своего брата Мигела, который узурпировал трон малолетней королевы Марии.

Педру II (1831—1889)

При вступлении на престол Педру II было всего пять лет. Поэтому в 1831—1840 годах страной управляли регенты, различные бразильские политические деятели. В 1834 году был ликвидирован государственный совет, состоявший из португальцев, и каждой провинции было разрешено учредить местный законодательный орган. После смерти Педру I сторонники реставрации власти Португалии образовали Консервативную партию, а приверженцы антипортугальских и республиканских убеждений — Либеральную партию. В годы регентского правления в стране в разных регионах происходили восстания, самым крупным из которых было восстание «Фаррапус» (букв. «оборванцев»), в результате которого провинция Риу-Гранди-ду-Сул стала независимой республикой на 10 лет (1835—1845). В 1840 году консерваторы и либералы согласились передать всю полноту власти Педру II.

В отличие от своего отца, Педру II был жёстким и уравновешенным монархом. За время его полустолетнего правления Бразилия достигла политической и культурной зрелости, а единство её территории было твёрдо гарантировано. Социальные и политические институты пребывали в стадии спокойного развития и стабильности. Он создал компетентную администрацию, рабство в стране постепенно изживалось, до полного уничтожения в 1888 году. Продолжался приток иммигрантов из Европы, программы роста благосостояния и охраны здоровья принимались в общенациональном масштабе. Благодаря влиянию, которым император пользовался в народе и в «верхах», переход страны от монархии к республике произошёл позднее и бескровно.

В период 1847—1889 годах Педру II сформировал и распустил 30 советов министров; премьер-министрами за это время были 23 человека, как либералы, так и консерваторы.

В мае 1851 года во время гражданской войны в Уругвае бразильские войска вторглись в Уругвай. Это привело к войне Бразилии в союзе с аргентинскими повстанцами против аргентинского диктатора Росаса в августе 1851 года, в результате которой Росас был свергнут.

Попытки Педру II захватить Уругвай привели к войне Тройственного союза против Парагвая (1864—1870). Парагвай был разгромлен, но Бразилия дорого заплатила за эту победу, понеся большие потери и затратив значительные средства. Эта война способствовала укреплению бразильской армии, которая превратилась в мощную политическую силу.

После 1830 года главным предметом экспорта Бразилии стал кофе. За 1831—1840 годы на его долю приходилось 43,8 % экспортных поступлений страны, тогда как на долю сахара — 24 %, в 1881 году — соответственно 61,5 % и менее 10 %. В середине XIX века Бразилия поставляла на мировой рынок 40 % продукции кофе, в 1880 году — 50 %, в 1902 — 65 % (480 тыс. т).

Отмена рабства и конец Империи (1888)

Отмену рабства часто называют главной причиной падения монархии. В отсутствие императора, который находился в Европе, его дочь, принцесса Изабель, стала регентом. В стране наступила последняя стадия кризиса системы рабовладения, и под натиском аболиционистов 13 мая 1888 года Изабель подписала так называемый «Золотой закон», по которому рабство в Бразилии отменялось. На самом деле, отмена рабства стала результатом постоянного давления Великобритании на бразильские власти с целью положить конец работорговле.

Тем не менее, «Золотой закон» вызвал негативную реакцию рабовладельцев, которая подточила политические основы монархии. Через несколько месяцев после парламентского кризиса, 15 ноября 1889 года военные лишили императора власти и провозгласили конец монархии и установление республики. Смена строя произошла бескровно. К императору и его семье отнеслись с заслуженным уважением, но предложили им покинуть страну. В сопровождении нескольких самых доверенных лиц они отправились в ссылку во Францию. Помощь и поддержку новому режиму предложили такие известные государственные деятели страны, как барон ди Риу-Бранку. Его знания и дипломатические качества помогли Бразилии положить конец всем разногласиям по поводу границ путём мирных переговоров.

Период республики

Федерация и система президентского правления

Новообразованная республика приняла федеративную систему управления, которая осталась неизменной до сегодняшнего дня. В соответствии с федеральным устройством, провинции прежней империи были реорганизованы в штаты. На смену конституционной монархии пришла президентская система правления. Был создан двухпалатный Конгресс, который состоит из Палаты Депутатов и Сената, а также независимый Федеральный верховный суд. На уровне штатов действовала аналогичная система.

Первая мировая война

Бразилия вступила в Первую мировую войну 26 октября 1917 года, на стороне Антанты. Первоначально Бразилия провозгласила нейтралитет (4 августа 1914 года). Вклад Бразилии в победу Антанты был более чем скромным. С военной точки зрения участие Бразилии в войне было чисто символическим.

Революция 1930 года и «Estado Novo»

Так называемая República Velha («Старая республика») просуществовала до 1930 года, когда впервые правительство было смещено в результате конфликта. Главной целью революционного движения, возглавленного Жетулиу Варгасом, была смена выборной и политической системы, в соответствии с которой из-за отсутствия сильных национальных партий к власти приходили президенты, которые поддерживались губернаторами штатов Сан-Паулу и Минас-Жерайс. В свою очередь, губернаторы обеспечивали выборы в Конгресс депутатов, согласных проводить политику центральной власти. Жетулиу Варгас, который управлял страной на протяжении 15 последующих лет, взял в руки власть в тяжёлое для страны время. Бразилия переживала последствия мирового экономического кризиса, вследствие которого резко упали цены на кофе.

Внутри страну сотрясал финансовый кризис, который сопровождался на протяжении всего десятилетия столкновениями между враждебно настроенными группировками, которые руководствовались или идеями, которые пришли из нацистской Германии и фашистской Италии, или коммунистической идеологией из Советского Союза.

Власть и перемены

В 1934 году, когда режим Жетулиу Варгаса окреп, была принята новая Конституция, которая расширила право голоса и позволила голосовать женщинам.

Несмотря на свою недолговечность, она впервые была написана избранными представителями народа на практически справедливых многопартийных выборах. Вследствие этого она содержала ряд усовершенствований политической, социальной и экономической жизни, например, независимость судебной власти, предоставление выборных прав женщинам, создание веток судебной власти для контроля над выборами и трудовыми отношениями, провозглашение свободы слова, религии, передвижений и митингов. С другой стороны конституция содержала и некоторые элементы европейского фашизма и давала Варгасу контроль над рабочими союзами.

Многие положения новой конституции так никогда и не осуществились на практике. После 1934 года режим стал очень реакционным и характеризовался почти полным подавлением оппозиции, что не давало возможности исполнять многие требования конституции. Как стало видно уже несколькими годами позднее, Варгас просто собирал силы, чтобы уничтожить демократические учреждения и установить фашистский диктаторский режим.

В ноябре 1935 года левые силы начали восстание, которое было подавлено.

В конце 1937 года, перед президентскими выборами, горячая политическая ситуация и внутренний раскол во власти вынудили Жетулиу Варгаса объявить в стране чрезвычайное положение. За этим объявлением последовал роспуск Конгресса. Особым декретом Варгас наделил себя чрезвычайными полномочиями для управления страной. Несмотря на тяжёлое время, были приняты некоторые важные политические решения, например, принято лейбористское законодательство и прогрессивная система социального обеспечения, намечена реформа системы образования; были приняты меры, приведшие к существенным изменениям в индустриализации страны (например, построен первый в Бразилии сталелитейный завод (1942—1946)).

Когда началась Вторая мировая война (1939-1945), правительство Варгаса не могло оставаться равнодушным. Диктатор колебался, выбирая, на чью сторону встать. В августе 1942 года Варгас объявил войну странам Оси. Бразилия снарядила 25-тысячный экспедиционный корпус, который вместе с 5-й Американской армией сражался в Италии. Бразилия была единственной латиноамериканской страной, которая отправила своих солдат на войну в Европу.

Вторая бразильская республика

С приближением конца войны в Европе Варгас был вынужден отказаться от своей должности, назначив выборы нового президента. Избиратели отдали большинство голосов генералу Эурику Гаспару Дутре, министру обороны в правительстве Варгаса во время войны. Новая Конституция была принята в 1946 году и действовала до 1967 года. Срок полномочий Дутры закончился в 1951 году. В это время Варгас, который находился в ссылке на своей фазенде в Риу-Гранди-ду-Сул, готовился к выборам. После окончания президентского срока Дутры Варгас был новоизбранным президентом республики, но в 1954 году, в разгар тяжёлого политического кризиса, он покончил жизнь самоубийством.

Во время правления Жуселину Кубичека (1956—1961), основателя современной столицы — Бразилиа, страна переживала быстрый экономический рост.

После него президентом стал Жаниу Куадрос, который подал в отставку менее чем через год после выборов, и тогда обязательства президента перешли к вице-президенту Жуану Гуларту. Гуларт дал президентскую присягу после того, как Конгрессом срочно была принята парламентская система правления, в соответствии с которой серьёзно ограничивались президентские полномочия. Результат плебисцита, проведённого через четыре месяца, показал, что народ выбирает старую систему президентского правления. Высокий уровень инфляции и политическая поляризация левых и правых сил привели страну к социально-политической нестабильности, которая продолжалась два с половиной года и привела к экономическому кризису. 31 марта 1964 года военные сбросили Гуларта и захватили власть.

Государственный переворот 1964 года

Политический режим 1964—1985 годов отличался авторитарностью, несколько смягчившейся начиная с 1979 года. За этот период сменилось пять президентов: все они были генералами. Первый из них, маршал Кастелу Бранку, пришёл к власти при поддержке армии и части населения, особенно среднего класса, который стоял на антикоммунистических позициях. Его основной задачей была стабилизация политической и экономической ситуации в стране. С этой целью, с помощью дополнительных поправок к конституции, правительство расширило свои полномочия и ввело дополнительные механизмы. В последующие 15 лет, с 1968 по 1983, правительство выпустило несколько Институционных актов, которые на самом деле были президентскими декретами. Много коллективных и индивидуальных прав временно ограничивались. Жёсткие меры сказались на политической и экономической жизни нации. Были отменены коллективные договоры, право на забастовки и запрещены демонстрации.

До 1968 года, срока правления президента Артура да Коста-и-Силвы, стало видно, что плоды экономической стратегии военных были оправданы. С другой стороны, политическая система в стране принимала все более репрессивный характер. Генерал Эмилиу Гаррастазу Медиси в 1969 году сменил президента Коста-и-Силву. 1967—1974 годы характеризуются наивысшим показателем экономического роста в мире по внутреннему валовому продукту (ВВП) — 14 % в 1973. Это в значительной степени было обеспечено сокращением расходов на оплату труда, повышением нормы прибыли, притоком иностранных капиталовложений и ростом внешних займов. При увеличении производительности труда на 56 % за 1965—1974 годы реальная зарплата снизилась на 31 %.

В области политики с середины 1970-х годов при президенте Эрнесту Гейзеле начался процесс либерализации режима, который с 1979 года, когда президентом стал генерал Жуан Фигейреду, постепенно набирал силу. Во время этого процесса восстановились политические права, было позволено вернуться в страну политическим эмигрантам. Этот период характеризовался также усилением давления со стороны народа, который требовал возврата демократии. В 1982 году, впервые после 1965 года, губернаторы штатов были избраны прямым голосованием.

Период демократизации общества (1985—1989)

В 1984 году по всей стране прокатились демонстрации в поддержку проведения прямых президентских выборов. В январе 1985 года Коллегией выборщиков президентом был избран Танкреду ди Алмейда Невис. Его избрание стало знаменательным фактом не только потому, что он стал первым гражданским президентом страны за 21 год, но и потому, что он был кандидатом от оппозиционной коалиции в правительстве. Перед датой торжественного вступления в должность Танкреду Невис был доставлен в больницу с тяжёлым заболеванием. После его смерти обязанности президента перешли к вице-президенту Жозе Сарнею. Как приоритет, президент Жозе Сарней установил созыв Национальной учредительной ассамблеи для разработки новой Конституции. В работе над основным законом страны приняла участие большая часть населения, и, наконец, спустя 18 месяцев, 5 октября 1988 года она была принята.

Правительство Коллора и процесс импичмента (1989—1992)

В ноябре 1989 года на первых прямых выборах, объявленных в стране после 1960 года, президентом республики был избран Фернанду Коллор ди Меллу. 29 сентября 1992 года, обвинённый в коррупции, по решению Палаты депутатов Коллор был смещён с должности на 180 дней. Со временем, после одобрения Сенатом импичмента президента, он был окончательно смещён со своей должности. 29 декабря 1992 года за несколько минут до вынесения официального обвинения в коррупции Коллор подал в отставку. Однако, большинством голосов Сенат решил настоять на импичменте. Вице-президент Итамар Франку исполнял обязанности президента страны на протяжении двух лет, оставшихся от пятилетнего президентского срока Коллора. Импичмент Коллора, одобренный Палатой депутатов, суд Сената и сама отставка ознаменовали новый раздел в политической истории Бразилии. Организованное гражданское общество, часть среднего класса и студенты сыграли решающую роль в процессе импичмента, который внёс живую струю в жизнь страны.

У населения появилась надежда на то, что политика и власть могут быть этичными.

Современная Бразилия

В период с 1995 по 2003 годы должность президента республики занимал Фернанду Энрике Кардозу, который был избран в ходе первого тура прямых выборов 3 октября 1994 года, получив 53 % голосов. В центре предвыборной политической платформы Кардозу стоял план стабилизации экономики, а программа основывалась на ряде мероприятий, направленных на улучшение ситуации в охране здоровья, образовании, экономике, инфраструктуре и сельском хозяйстве. В предвыборной программе он также обещал укрепить роль государства как координирующей, регулирующей и планирующей силы в процессе развития общества, а также обещал провести реформу государственного сектора.

4 октября 1998 года Кардозу был переизбран на второй президентский срок. Он получил 52,91 % голосов избирателей. Его основной оппонент, лидер Партии трудящихся Луис Инасиу Лула да Силва, набрал 31,84 % голосов.

С 2003 по 2011 президентом республики был Луис Инасиу Лула да Силва. Во время его правления социальное неравенство в Бразилии достигло минимального показателя за последние полвека.

С 1 января 2011 года президентом республики является Дилма Вана Русеф.

С конца XX века в ряде мест существуют сепаратистские настроения. В имеющем этнокультурную специфику Южном регионе имели место попытки провозглашения Республики Гаучо Пампа (Republic of Gaucho Pampas) в штате Риу-Гранди-ду-Сул (исторически уже бывшем самопровозглашённой республикой) и Движением «Юг — это моя страна» Федеративной Республики Пампа (Federal Republic of Pampas) во всём регионе. (см. en) В экономически наиболее развитом штате Сан-Паулу такую идею выдвигают Движение Республики Сан-Паулу и Движение за независимость Сан-Паулу.

Отрывок, характеризующий История Бразилии

– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.
Когда он, очнувшись в холодном поту, зашевелился на диване, Наташа подошла к нему и спросила, что с ним. Он не ответил ей и, не понимая ее, посмотрел на нее странным взглядом.
Это то было то, что случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, что говорил доктор: она видела эти страшные, более для нее несомненные, нравственные признаки.
С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна – пробуждение от жизни. И относительно продолжительности жизни оно не казалось ему более медленно, чем пробуждение от сна относительно продолжительности сновидения.

Ничего не было страшного и резкого в этом, относительно медленном, пробуждении.
Последние дни и часы его прошли обыкновенно и просто. И княжна Марья и Наташа, не отходившие от него, чувствовали это. Они не плакали, не содрогались и последнее время, сами чувствуя это, ходили уже не за ним (его уже не было, он ушел от них), а за самым близким воспоминанием о нем – за его телом. Чувства обеих были так сильны, что на них не действовала внешняя, страшная сторона смерти, и они не находили нужным растравлять свое горе. Они не плакали ни при нем, ни без него, но и никогда не говорили про него между собой. Они чувствовали, что не могли выразить словами того, что они понимали.
Они обе видели, как он глубже и глубже, медленно и спокойно, опускался от них куда то туда, и обе знали, что это так должно быть и что это хорошо.
Его исповедовали, причастили; все приходили к нему прощаться. Когда ему привели сына, он приложил к нему свои губы и отвернулся, не потому, чтобы ему было тяжело или жалко (княжна Марья и Наташа понимали это), но только потому, что он полагал, что это все, что от него требовали; но когда ему сказали, чтобы он благословил его, он исполнил требуемое и оглянулся, как будто спрашивая, не нужно ли еще что нибудь сделать.
Когда происходили последние содрогания тела, оставляемого духом, княжна Марья и Наташа были тут.
– Кончилось?! – сказала княжна Марья, после того как тело его уже несколько минут неподвижно, холодея, лежало перед ними. Наташа подошла, взглянула в мертвые глаза и поспешила закрыть их. Она закрыла их и не поцеловала их, а приложилась к тому, что было ближайшим воспоминанием о нем.
«Куда он ушел? Где он теперь?..»

Когда одетое, обмытое тело лежало в гробу на столе, все подходили к нему прощаться, и все плакали.
Николушка плакал от страдальческого недоумения, разрывавшего его сердце. Графиня и Соня плакали от жалости к Наташе и о том, что его нет больше. Старый граф плакал о том, что скоро, он чувствовал, и ему предстояло сделать тот же страшный шаг.
Наташа и княжна Марья плакали тоже теперь, но они плакали не от своего личного горя; они плакали от благоговейного умиления, охватившего их души перед сознанием простого и торжественного таинства смерти, совершившегося перед ними.



Для человеческого ума недоступна совокупность причин явлений. Но потребность отыскивать причины вложена в душу человека. И человеческий ум, не вникнувши в бесчисленность и сложность условий явлений, из которых каждое отдельно может представляться причиною, хватается за первое, самое понятное сближение и говорит: вот причина. В исторических событиях (где предметом наблюдения суть действия людей) самым первобытным сближением представляется воля богов, потом воля тех людей, которые стоят на самом видном историческом месте, – исторических героев. Но стоит только вникнуть в сущность каждого исторического события, то есть в деятельность всей массы людей, участвовавших в событии, чтобы убедиться, что воля исторического героя не только не руководит действиями масс, но сама постоянно руководима. Казалось бы, все равно понимать значение исторического события так или иначе. Но между человеком, который говорит, что народы Запада пошли на Восток, потому что Наполеон захотел этого, и человеком, который говорит, что это совершилось, потому что должно было совершиться, существует то же различие, которое существовало между людьми, утверждавшими, что земля стоит твердо и планеты движутся вокруг нее, и теми, которые говорили, что они не знают, на чем держится земля, но знают, что есть законы, управляющие движением и ее, и других планет. Причин исторического события – нет и не может быть, кроме единственной причины всех причин. Но есть законы, управляющие событиями, отчасти неизвестные, отчасти нащупываемые нами. Открытие этих законов возможно только тогда, когда мы вполне отрешимся от отыскиванья причин в воле одного человека, точно так же, как открытие законов движения планет стало возможно только тогда, когда люди отрешились от представления утвержденности земли.

После Бородинского сражения, занятия неприятелем Москвы и сожжения ее, важнейшим эпизодом войны 1812 года историки признают движение русской армии с Рязанской на Калужскую дорогу и к Тарутинскому лагерю – так называемый фланговый марш за Красной Пахрой. Историки приписывают славу этого гениального подвига различным лицам и спорят о том, кому, собственно, она принадлежит. Даже иностранные, даже французские историки признают гениальность русских полководцев, говоря об этом фланговом марше. Но почему военные писатели, а за ними и все, полагают, что этот фланговый марш есть весьма глубокомысленное изобретение какого нибудь одного лица, спасшее Россию и погубившее Наполеона, – весьма трудно понять. Во первых, трудно понять, в чем состоит глубокомыслие и гениальность этого движения; ибо для того, чтобы догадаться, что самое лучшее положение армии (когда ее не атакуют) находиться там, где больше продовольствия, – не нужно большого умственного напряжения. И каждый, даже глупый тринадцатилетний мальчик, без труда мог догадаться, что в 1812 году самое выгодное положение армии, после отступления от Москвы, было на Калужской дороге. Итак, нельзя понять, во первых, какими умозаключениями доходят историки до того, чтобы видеть что то глубокомысленное в этом маневре. Во вторых, еще труднее понять, в чем именно историки видят спасительность этого маневра для русских и пагубность его для французов; ибо фланговый марш этот, при других, предшествующих, сопутствовавших и последовавших обстоятельствах, мог быть пагубным для русского и спасительным для французского войска. Если с того времени, как совершилось это движение, положение русского войска стало улучшаться, то из этого никак не следует, чтобы это движение было тому причиною.
Этот фланговый марш не только не мог бы принести какие нибудь выгоды, но мог бы погубить русскую армию, ежели бы при том не было совпадения других условий. Что бы было, если бы не сгорела Москва? Если бы Мюрат не потерял из виду русских? Если бы Наполеон не находился в бездействии? Если бы под Красной Пахрой русская армия, по совету Бенигсена и Барклая, дала бы сражение? Что бы было, если бы французы атаковали русских, когда они шли за Пахрой? Что бы было, если бы впоследствии Наполеон, подойдя к Тарутину, атаковал бы русских хотя бы с одной десятой долей той энергии, с которой он атаковал в Смоленске? Что бы было, если бы французы пошли на Петербург?.. При всех этих предположениях спасительность флангового марша могла перейти в пагубность.
В третьих, и самое непонятное, состоит в том, что люди, изучающие историю, умышленно не хотят видеть того, что фланговый марш нельзя приписывать никакому одному человеку, что никто никогда его не предвидел, что маневр этот, точно так же как и отступление в Филях, в настоящем никогда никому не представлялся в его цельности, а шаг за шагом, событие за событием, мгновение за мгновением вытекал из бесчисленного количества самых разнообразных условий, и только тогда представился во всей своей цельности, когда он совершился и стал прошедшим.
На совете в Филях у русского начальства преобладающею мыслью было само собой разумевшееся отступление по прямому направлению назад, то есть по Нижегородской дороге. Доказательствами тому служит то, что большинство голосов на совете было подано в этом смысле, и, главное, известный разговор после совета главнокомандующего с Ланским, заведовавшим провиантскою частью. Ланской донес главнокомандующему, что продовольствие для армии собрано преимущественно по Оке, в Тульской и Калужской губерниях и что в случае отступления на Нижний запасы провианта будут отделены от армии большою рекою Окой, через которую перевоз в первозимье бывает невозможен. Это был первый признак необходимости уклонения от прежде представлявшегося самым естественным прямого направления на Нижний. Армия подержалась южнее, по Рязанской дороге, и ближе к запасам. Впоследствии бездействие французов, потерявших даже из виду русскую армию, заботы о защите Тульского завода и, главное, выгоды приближения к своим запасам заставили армию отклониться еще южнее, на Тульскую дорогу. Перейдя отчаянным движением за Пахрой на Тульскую дорогу, военачальники русской армии думали оставаться у Подольска, и не было мысли о Тарутинской позиции; но бесчисленное количество обстоятельств и появление опять французских войск, прежде потерявших из виду русских, и проекты сражения, и, главное, обилие провианта в Калуге заставили нашу армию еще более отклониться к югу и перейти в середину путей своего продовольствия, с Тульской на Калужскую дорогу, к Тарутину. Точно так же, как нельзя отвечать на тот вопрос, когда оставлена была Москва, нельзя отвечать и на то, когда именно и кем решено было перейти к Тарутину. Только тогда, когда войска пришли уже к Тарутину вследствие бесчисленных дифференциальных сил, тогда только стали люди уверять себя, что они этого хотели и давно предвидели.


Знаменитый фланговый марш состоял только в том, что русское войско, отступая все прямо назад по обратному направлению наступления, после того как наступление французов прекратилось, отклонилось от принятого сначала прямого направления и, не видя за собой преследования, естественно подалось в ту сторону, куда его влекло обилие продовольствия.
Если бы представить себе не гениальных полководцев во главе русской армии, но просто одну армию без начальников, то и эта армия не могла бы сделать ничего другого, кроме обратного движения к Москве, описывая дугу с той стороны, с которой было больше продовольствия и край был обильнее.
Передвижение это с Нижегородской на Рязанскую, Тульскую и Калужскую дороги было до такой степени естественно, что в этом самом направлении отбегали мародеры русской армии и что в этом самом направлении требовалось из Петербурга, чтобы Кутузов перевел свою армию. В Тарутине Кутузов получил почти выговор от государя за то, что он отвел армию на Рязанскую дорогу, и ему указывалось то самое положение против Калуги, в котором он уже находился в то время, как получил письмо государя.
Откатывавшийся по направлению толчка, данного ему во время всей кампании и в Бородинском сражении, шар русского войска, при уничтожении силы толчка и не получая новых толчков, принял то положение, которое было ему естественно.
Заслуга Кутузова не состояла в каком нибудь гениальном, как это называют, стратегическом маневре, а в том, что он один понимал значение совершавшегося события. Он один понимал уже тогда значение бездействия французской армии, он один продолжал утверждать, что Бородинское сражение была победа; он один – тот, который, казалось бы, по своему положению главнокомандующего, должен был быть вызываем к наступлению, – он один все силы свои употреблял на то, чтобы удержать русскую армию от бесполезных сражений.
Подбитый зверь под Бородиным лежал там где то, где его оставил отбежавший охотник; но жив ли, силен ли он был, или он только притаился, охотник не знал этого. Вдруг послышался стон этого зверя.
Стон этого раненого зверя, французской армии, обличивший ее погибель, была присылка Лористона в лагерь Кутузова с просьбой о мире.
Наполеон с своей уверенностью в том, что не то хорошо, что хорошо, а то хорошо, что ему пришло в голову, написал Кутузову слова, первые пришедшие ему в голову и не имеющие никакого смысла. Он писал:

«Monsieur le prince Koutouzov, – писал он, – j'envoie pres de vous un de mes aides de camps generaux pour vous entretenir de plusieurs objets interessants. Je desire que Votre Altesse ajoute foi a ce qu'il lui dira, surtout lorsqu'il exprimera les sentiments d'estime et de particuliere consideration que j'ai depuis longtemps pour sa personne… Cette lettre n'etant a autre fin, je prie Dieu, Monsieur le prince Koutouzov, qu'il vous ait en sa sainte et digne garde,
Moscou, le 3 Octobre, 1812. Signe:
Napoleon».
[Князь Кутузов, посылаю к вам одного из моих генерал адъютантов для переговоров с вами о многих важных предметах. Прошу Вашу Светлость верить всему, что он вам скажет, особенно когда, станет выражать вам чувствования уважения и особенного почтения, питаемые мною к вам с давнего времени. Засим молю бога о сохранении вас под своим священным кровом.
Москва, 3 октября, 1812.
Наполеон. ]

«Je serais maudit par la posterite si l'on me regardait comme le premier moteur d'un accommodement quelconque. Tel est l'esprit actuel de ma nation», [Я бы был проклят, если бы на меня смотрели как на первого зачинщика какой бы то ни было сделки; такова воля нашего народа. ] – отвечал Кутузов и продолжал употреблять все свои силы на то, чтобы удерживать войска от наступления.
В месяц грабежа французского войска в Москве и спокойной стоянки русского войска под Тарутиным совершилось изменение в отношении силы обоих войск (духа и численности), вследствие которого преимущество силы оказалось на стороне русских. Несмотря на то, что положение французского войска и его численность были неизвестны русским, как скоро изменилось отношение, необходимость наступления тотчас же выразилась в бесчисленном количестве признаков. Признаками этими были: и присылка Лористона, и изобилие провианта в Тарутине, и сведения, приходившие со всех сторон о бездействии и беспорядке французов, и комплектование наших полков рекрутами, и хорошая погода, и продолжительный отдых русских солдат, и обыкновенно возникающее в войсках вследствие отдыха нетерпение исполнять то дело, для которого все собраны, и любопытство о том, что делалось во французской армии, так давно потерянной из виду, и смелость, с которою теперь шныряли русские аванпосты около стоявших в Тарутине французов, и известия о легких победах над французами мужиков и партизанов, и зависть, возбуждаемая этим, и чувство мести, лежавшее в душе каждого человека до тех пор, пока французы были в Москве, и (главное) неясное, но возникшее в душе каждого солдата сознание того, что отношение силы изменилось теперь и преимущество находится на нашей стороне. Существенное отношение сил изменилось, и наступление стало необходимым. И тотчас же, так же верно, как начинают бить и играть в часах куранты, когда стрелка совершила полный круг, в высших сферах, соответственно существенному изменению сил, отразилось усиленное движение, шипение и игра курантов.


Русская армия управлялась Кутузовым с его штабом и государем из Петербурга. В Петербурге, еще до получения известия об оставлении Москвы, был составлен подробный план всей войны и прислан Кутузову для руководства. Несмотря на то, что план этот был составлен в предположении того, что Москва еще в наших руках, план этот был одобрен штабом и принят к исполнению. Кутузов писал только, что дальние диверсии всегда трудно исполнимы. И для разрешения встречавшихся трудностей присылались новые наставления и лица, долженствовавшие следить за его действиями и доносить о них.
Кроме того, теперь в русской армии преобразовался весь штаб. Замещались места убитого Багратиона и обиженного, удалившегося Барклая. Весьма серьезно обдумывали, что будет лучше: А. поместить на место Б., а Б. на место Д., или, напротив, Д. на место А. и т. д., как будто что нибудь, кроме удовольствия А. и Б., могло зависеть от этого.
В штабе армии, по случаю враждебности Кутузова с своим начальником штаба, Бенигсеном, и присутствия доверенных лиц государя и этих перемещений, шла более, чем обыкновенно, сложная игра партий: А. подкапывался под Б., Д. под С. и т. д., во всех возможных перемещениях и сочетаниях. При всех этих подкапываниях предметом интриг большей частью было то военное дело, которым думали руководить все эти люди; но это военное дело шло независимо от них, именно так, как оно должно было идти, то есть никогда не совпадая с тем, что придумывали люди, а вытекая из сущности отношения масс. Все эти придумыванья, скрещиваясь, перепутываясь, представляли в высших сферах только верное отражение того, что должно было совершиться.
«Князь Михаил Иларионович! – писал государь от 2 го октября в письме, полученном после Тарутинского сражения. – С 2 го сентября Москва в руках неприятельских. Последние ваши рапорты от 20 го; и в течение всего сего времени не только что ничего не предпринято для действия противу неприятеля и освобождения первопрестольной столицы, но даже, по последним рапортам вашим, вы еще отступили назад. Серпухов уже занят отрядом неприятельским, и Тула, с знаменитым и столь для армии необходимым своим заводом, в опасности. По рапортам от генерала Винцингероде вижу я, что неприятельский 10000 й корпус подвигается по Петербургской дороге. Другой, в нескольких тысячах, также подается к Дмитрову. Третий подвинулся вперед по Владимирской дороге. Четвертый, довольно значительный, стоит между Рузою и Можайском. Наполеон же сам по 25 е число находился в Москве. По всем сим сведениям, когда неприятель сильными отрядами раздробил свои силы, когда Наполеон еще в Москве сам, с своею гвардией, возможно ли, чтобы силы неприятельские, находящиеся перед вами, были значительны и не позволяли вам действовать наступательно? С вероятностию, напротив того, должно полагать, что он вас преследует отрядами или, по крайней мере, корпусом, гораздо слабее армии, вам вверенной. Казалось, что, пользуясь сими обстоятельствами, могли бы вы с выгодою атаковать неприятеля слабее вас и истребить оного или, по меньшей мере, заставя его отступить, сохранить в наших руках знатную часть губерний, ныне неприятелем занимаемых, и тем самым отвратить опасность от Тулы и прочих внутренних наших городов. На вашей ответственности останется, если неприятель в состоянии будет отрядить значительный корпус на Петербург для угрожания сей столице, в которой не могло остаться много войска, ибо с вверенною вам армиею, действуя с решительностию и деятельностию, вы имеете все средства отвратить сие новое несчастие. Вспомните, что вы еще обязаны ответом оскорбленному отечеству в потере Москвы. Вы имели опыты моей готовности вас награждать. Сия готовность не ослабнет во мне, но я и Россия вправе ожидать с вашей стороны всего усердия, твердости и успехов, которые ум ваш, воинские таланты ваши и храбрость войск, вами предводительствуемых, нам предвещают».