История Венгрии

Переселение венгров на Дунай (IX—X века)

Предки венгров — мадьяры — угорский народ. Ряд учёных (Немет, Закиев) считает их союзом тюркских и угорских племён, кочевавших в заволжских степях Южного Урала и на территории исторической Башкирии. Поражение от Хазарии способствовало переселению мадьяр в Приднепровские степи, откуда они в составе древневенгерской конфедерации племён вторглись на Средний Дунай, вероятнее всего, сокрушив Великую Моравию. Этот период истории Венгрии известен как эпоха завоевания родины на Дунае.

Впервые мадьяры появились на Дунае в 862 году в качестве союзников великоморавского князя Ростислава, против которого объединились король восточных франков Людовик II Немецкий и болгарский князь Борис I. В 881 году венгры как союзники князя Святополка, преемника Ростислава, дошли до Вены; однако это был лишь набег, основная часть мадьярской орды продолжала кочевать в степях Северного Причерноморья.

В 894 году византийские дипломаты убедили венгров начать войну против Болгарии в союзе с Византией. Корабли Византии помогли переправиться через Дунай мадьярскому войску под предводительством Левенте, и венгры опустошили Болгарию вплоть до столицы, вывезли в плен и продали в рабство множество девушек и женщин. Тогда болгарский царь Симеон I заключил союз с печенегами. Болгары вступили в степь и в 896 году вместе с печенегами нанесли сокрушительное поражение венграм; союзники напали на становища мадьяр и вырезали их жен и детей. После этого венгры покинули свои кочевья и вскоре перешли на Среднедунайскую низменность, заняв территории, частью зависимые от Болгарии, а частью входившие в состав Великоморавской державы, где вскоре создали своё княжество. В этот период племенной союз мадьяр возглавлял Арпад (889—907), основатель династии Арпадов, до 904 года деливший власть с соправителем — Курсаном (Кусаном). Последний великоморавский князь Моймир II долго и безуспешно боролся с венграми и погиб в войне с ними около 906 года. Ещё до этого начались набеги венгров в Германию, Италию и другие страны Европы.

В течение первой половины Х века подвижная кавалерия мадьяр, легко ускользающая от тяжелой рыцарской конницы, жестоко и почти безнаказанно опустошала почти всю континентальную Западную Европу. Первым успешным набегом считается поход в Италию в 899 году, когда венгры победили итальянского короля Беренгария I в битве на р. Брент. В 900 году мадьярская конница грабила Баварию, в 901 году — Италию и Каринтию; в 904 году — снова Италию, в 907—911 годах — Саксонию, Баварию, Тюрингию, Швабию; в 920—924 годах — Италию: в 922 году венгры при очередном набеге достигли Апулии, 24 марта 924 году сожгли Павию, столицу Королевства Италия, в 926 году дошли до Рима. В 924—927 году венгерская конница опустошала Бургундию, Прованс, Баварию и Италию; в 933 году мадьяры дошли до Константинополя, в 935 году снова вторглись в Бургундию, Аквитанию и Италию. В 937 году они пересекли Арелат и опять вступили в Италию; в 938 году опустошали Саксонию, в 942—943 и 947 годах — Италию. В 941 и 944 годах мадьяры через Южную Францию вторгались в Испанию, причём в 944 году столкнулись там даже с арабами. Повсюду венгры захватывали богатую добычу, сжигали города, опустошали села, вывозили в плен девушек и женщин, которые, как правило, становились их женами и рожали им детей — таким способом те венгры, чьи жены погибли во время войны с болгарами и печенегами, создали новые семьи. Примечательно, что в этот период набеги мадьяр почти или совсем не затрагивали славянские страны (Чехию, Польшу, Киевскую Русь), даже Хорватия успешно отразила вторжения венгров, а затем стала её важным союзником. В период, когда во главе союза мадьярских племен стоял сын Арпада, князь Жольт (Золтан, 907—947), венгры были ужасом Западной Европы. Время от времени венгры терпели при набегах серьезные поражения (в 933 году — от германского короля Генриха I Птицелова, в битве при Риаде на реке Унструт, в 941 году — у Рима, и т. д.), но в целом противостоять вторжениям мадьяр европейские феодальные королевства не могли.

Преемник Золтана — Вал (Файс, 947—952) продолжал ту же политику: в 950—951 годах венгры вновь грабили Италию, Бургундию, Аквитанию. Его брат Такшонь (952—972) в 954 году опустошил Баварию, Франконию, Лотарингию. Однако в 955 году мадьяры потерпели тяжелое поражение от немцев в битве на реке Лех. После этого походы венгров на запад стали гораздо реже и вскоре прекратились. Такшонь развернул набеги на Балканы, в 959 году его войска осаждали Константинополь, в 965 году болгарский царь Петр заключил союз с венграми, обязавшись пропускать их через территорию Болгарии в византийские владения. Такшонь активно поддержал русского князя Святослава I в его войне против Византии, однако совместные действия русов, мадьяр и болгар закончились неудачей в 971 году.

Такшонь укрепил центральную власть, а своего наследника Гезу женил на дочери правителя Трансильвании Дьюлы II — Шарольт. Князь Геза (972—997) счел за лучшее принять христианство, поскольку Венгрия оказалась в клещах между двумя вновь усилившимися союзными христианскими империями — Германией и Византией. Тем не менее крещение Геза принял (в 974 году) от самого папы римского, без посредников, причём продолжал поклоняться и языческим богам. Он запретил венграм грабительские набеги на соседей, жестоко усмирял феодалов, постепенно навел порядок в государстве. Он создал тяжелую кавалерию, состоявшую в основном из иностранных наемников (варяги, хорваты, болгары) под командованием немецких рыцарей-швабов. Его попытка завоевать Нижнюю Австрию (983—991), воспользовавшись смутой в Германии, оказалась неудачной.

Расцвет Венгерского королевства

В 1000 году племенной князь Вайк принял католичество, имя Иштван (Стефан) и титул короля. Иштван I (1000 — 1038) окончательно превратил мадьярский союз племен в средневековое европейское королевство, разделил страну на комитаты, во главе которых стояли королевские чиновники — ишпаны. Он ревностно насаждал католичество, подавил мятеж в Трансильвании, ввел свод законов, отменил рабовладение, выиграл войну с Польшей за Словакию. Его племянник Петер Орсеоло (1038 — 1041, 1044 — 1046), сын венецианского дожа, наводнил страну немцами и итальянцами, чем вызвал недовольство у большинства венгров. Против него восстал и захватил трон знатный вельможа Шамуэль Аба (1041 — 1044), который опирался на язычников и беднейших крестьян, жестоко расправляясь с представителями знати. Однако ему не удалось выиграть войну с могущественным германским королём Генрихом III Чёрным (в 1042 — 1044 г.) Потерпев поражение, Шамуэль Аба был свергнут и казнен.

Петер Орсеоло в благодарность за помощь признал себя вассалом Германии (1045 г.) Это вызвало негодование венгров, которые призвали в страну трех сыновей Вазула (Василия), двоюродного брата Иштвана I, ослепленного по его приказу — Эндре (Андраша), Белу и Левенте, живших при дворе Ярослава Мудрого в Киеве. Королём Венгрии стал Эндре I (1046 — 1060), женатый на дочери Ярослава — Анастасии. Эндре не вернулся к язычеству, но вскоре развязал войну с Германией. Он успешно действовал против немцев вместе с братом Белой, которому отдал треть королевства. Однако затем началась война между сторонниками Эндре и Белы, последний одержал победу в союзе с Германией и Чехией. Королём стал Бела I (1060 — 1063); сын Эндре — Шаламон бежал вместе с матерью в Германию и через три года сел на престол с помощью германских войск (1063). Сыновья Белы — Геза, Ламперт и Ласло — вынуждены были подчиниться.

Новым королём стал Шаламон (1063 — 1074). В 1067 г. он успешно воевал с Венецией, поддерживая против неё хорватского бана Дмитара Звонимира, женатого на дочери Белы — Илоне. В 1068 г. Шаламон разбил вторгнувшихся печенегов в сражении у Керлеша, а в 1071 г. в ходе войны с Византией его войска взяли Белград. Но вскоре возобновилась борьба между королём и его двоюродными братьями. В 1069 г. Шаламон одержал победу: Ламперт бежал в Польшу, Ласло на Русь. В 1074 г. Шаламон победил и Гезу в сражении при Карцаге, но Ласло привел с собой поляков и чехов и в битве при Модьороде нанес королю решающее поражение. Шаламон потерял трон и бежал к печенегам, до конца жизни кочевал вместе со степняками и безуспешно пытался вернуть себе власть.

Геза I (1074 — 1077) был ревностным христианином, восстановил отношения с Византией; император Михаил VII в 1075 г. прислал ему новую искусно изготовленную корону, взамен утерянной Шаламоном во время бегства. Гезе наследовал брат — Ласло I (1077 — 1095), прозванный Святым за чрезмерное благочестие: папа римский даже собирался поставить его во главе Первого крестового похода, помешала этому только смерть короля. Правление Ласло было успешным, он заставил изгнанного Шаламона примириться с потерей трона, несколько раз отразил вторжения половцев и печенегов, поддерживал папство в борьбе с императором Генрихом IV. После смерти в 1089 г. Дмитара Звонимира Ласло I, родной брат его вдовы Илоны, выдвинул претензии на хорватский трон, захватил Славонию, в конце концов возвел в Хорватии своего племянника Альмоша, сына Гезы I. Другой сын Гезы, Кальман, унаследовал престол после смерти Ласло.

Кальман Книжник (1095 — 1116), получивший своё прозвище за пристрастие к литературе (главным образом богословской), покровительствовал наукам и искусствам, издал два свода законов, официально запретил ведовские процессы («De strigis vero quae non sunt, nulla amplius quaestio fiat» — «О ведьмах, каковых на самом деле не существует, не должно быть никаких судебных расследований»). При проходе крестоносцев через его владения Кальман перебил целый отряд, который начал грабить венгерские земли, заставив прочих крестоносцев соблюдать дисциплину, и тем оградил Венгрию от разорения. В 1099 г. Кальман вмешался в междоусобицу в Киевской Руси, поддержав великого князя Святополка II против галицких Ростиславичей, но его армия потерпела сокрушительное поражение в битве у Перемышля от галичан и половцев. Зато в 1102 г. Кальман окончательно присоединил к Венгерскому королевству Хорватию, а к 1105 г. отвоевал у венецианцев Далмацию. Больше всего неприятностей доставил Кальману его брат Альмош, который долгое время претендовал на трон, призывая на помощь то немцев, то чехов, то поляков; в конце концов Альмош был ослеплен по приказу короля вместе с сыном — Белой.

Правление Иштвана II (1116 — 1131), сына Кальмана, было заполнено неудачами: Иштван проиграл войну с Чехией (1116), с Венецией (1116 — 1125), безуспешно вторгался на Волынь (1121 — 1123), не принесла победы и война с Византией (1127 — 1129). Умирая, он передал трон ослепленному им же племяннику — Беле, сыну Альмоша. Бела II Слепец (1131 — 1141) делил власть со своей женой Илоной (Еленой Сербской) и её братом Белошем, которого назначил главнокомандующим. Несколько лет им пришлось воевать с очередным претендентом — Борисом Коломановичем, внуком Владимира II Мономаха. Борис несколько лет вторгался в Венгрию при помощи соседних государей, но так и не добился успеха. При Беле II была восстановлена власть венгров над частью Далмации (1136) и присоединена Босния (1137). В 1139 г. венгры вмешались в войну между великим князем киевским Ярополком II в войне с главным соперником — Всеволодом Ольговичем, и помогали ему при осаде Чернигова.

Сын Белы II — Геза II (1141 — 1162) тоже должен был вести войну с Борисом Коломановичем. Женой Гезы II была дочь киевского князя Мстислава I Великого — Евфросинья (королева Фружина); её брата Изяслава II, волынского князя, Геза II поддерживал в его многолетней борьбе за Киев с Юрием Долгоруким. В 1151 г. эта борьба завершилась победой Изяслава; в 1152 г. Изяслав и Геза разбили на р.Сан и галицкого князя Владимирко, союзника Долгорукого. Затем главной проблемой для венгерского короля стал конфликт с Византией, куда перебрался Борис Коломанович в 1150-х гг. Геза II, в свою очередь, поддержал против византийского императора Мануила I его двоюродного брата Андроника Комнина. В конце концов Борис погиб в войне с венграми, и в 1155 г. был заключен мир между Венгрией и Византией. Затем Геза II вступил в союз с Германией, и в 1158 г. венгерский отряд принял участие в осаде Милана войсками Фридриха I Барбароссы.

К концу правления Гезы новую угрозу ему и его наследнику Иштвану III создали младшие братья короля — Ласло и Иштван (последний даже вступил в брак с Марией Комнин, племянницей византийского императора). После смерти Гезы они захватили власть — сначала Ласло II (1162 — 1163), а после его смерти — Иштван IV (1163). Оба признавали себя вассалами Византии. Но в июне 1163 г. Иштван III все-таки занял престол при поддержке армии германского императора Фридриха I Барбароссы, а византийское вторжение в Венгрию было отражено в том же году.

Однако по завещанию Гезы II Хорватия и Далмация должны были перейти под управление Белы, младшего сына Гезы. Когда император Мануил понял, что не сможет восстановить на троне Иштвана IV, он потребовал от его племянника Иштвана III (1162 — 1172) в обмен на признание его королём уступить пограничную область Серемшег и отдать Белу в заложники в Константинополь. Как только Бела оказался в Византии, Мануил начал войну с Иштваном III под лозунгом защиты прав Белы и добился того, что в 1167 г. Хорватия и Далмация фактически оказались под контролем Византии. Бела, воспитанный при константинопольском дворе, стал истинным византийцем по языку, привычкам и обычаям, даже принял имя Алексей и, вероятно, перешел в православие. Когда в 1172 г. умер Иштван III (возможно, не своей смертью), его младший брат без труда утвердился на троне под именем Белы III (1172 — 1196).

Новый король был недоволен отсталостью Венгрии по сравнению с культурной Византией, поэтому всемерно поощрял развитие в стране образования, посылал венгров учиться в Италию, Францию, Англию; при нем королевство процветало, казна была полна, королевская власть очень сильно укрепилась. После смерти Мануила в 1180 г. Бела III вернул под венгерскую власть земли Хорватии, а во время череды переворотов в Византии отнял у неё города Браничев и Белград. Затем он выдал свою дочь Маргит (Маргариту) за нового императора Исаака II и примирился с империей (1185 г.) В 1188 г. венгры завоевали Галицкое княжество, воспользовавшись борьбой за власть между наследниками Ярослава Осмомысла, но бесчинства венгров привели к восстанию галичан и бегству из Галича сына короля — Эндре (Андраша), которого Бела III пытался сделать галицким князем. Однако в целом его могущество было велико, Венгрия стала одним из сильнейших феодальных королевств Европы.

После смерти Белы III снова началась война за престол между его двумя сыновьями: против короля Имре (1196 — 1204) выступил его младший брат Эндре (Андраш). Большинству венгров больше нравился веселый и легкомысленный Эндре, чем слушавшийся священников Имре. В 1197 г. Эндре одержал победу над войсками короля и вынудил брата уступить ему Хорватию и Далмацию. Но в 1199 г. Имре нанес ему поражение и заставил бежать в Австрию под защиту Бабенбергов. По миру 1200 г. братья договорились признать наследниками друг друга. В 1201 г. Имре подчинил Сербию, в 1202 — 1203 гг. воевал с Болгарией, в конце концов провозгласил себя королём и Сербии, и Болгарии, но в войне с болгарским царем Калояном потерпел поражение. В 1204 г. война за трон возобновилась. Имре прекратил войну смелым поступком: в одиночку явился в лагерь брата и потребовал от него капитуляции. Пораженный Эндре не осмелился сопротивляться и позволил королю увести себя в тюрьму. Затем братья снова примирились, но вскоре Имре неожиданно умер. Эндре стал опекуном его малолетнего сына Ласло III (1204 — 1205) и быстро захватил всю власть. Вдова Имре, Констанция Арагонская, бежала в Вену, но здесь Ласло III внезапно скончался от болезни.

Королём стал Эндре II по прозванию Крестоносец (1205 — 1235). Он щедро раздавал королевские земли своим сторонникам и проводил авантюрную внешнюю политику; центральная власть при нем быстро ослабла. Много лет Эндре II посылал войска за Карпаты, в Галицко-Волынское княжество, которое раздирала жестокая борьба между претендентами после гибели могущественного князя Романа Мстиславича (1205 г.) Эндре даже провозгласил себя "королём Галиции и Лодомерии" (под "Лодомерией" понималось Волынское княжество со столицей во Владимире-Волынском). Однако все походы в итоге оказались безуспешными. Пока Эндре тратил силы в борьбе за Галич, Венгрией управляла его жена, королева Гертруда Меранская. Она раздавала земли своим фаворитам, которые безнаказанно совершали разного рода преступления; в конце концов недовольные вельможи устроили заговор и зверски убили королеву (1213 г.), причем Эндре наказал только главу заговорщиков, простив остальных, что возмутило его сына и наследника Белу. Эндре предпочел отправиться в Палестину, став во главе Пятого крестового похода (1217 — 1221 гг.) Действия венгров в Палестине были в целом неудачны, после нескольких рейдов по мусульманской территории Эндре вернулся в Венгрию, уступив Асеням спорные города Браничев и Белград за свободный проход венгерской армии через Болгарию.

В отсутствие короля Венгрия окончательно впала в состояние анархии, феодалы практически вышли из подчинения, казна была расхищена. Младший сын Эндре II, Кальман (Коломан) в 1219 г. был изгнан из Галича Мстиславом Удатным. Наконец, в 1222 г. Эндре был вынужден подписать "Золотую буллу" — аналог "Великой хартии вольностей", изданной в Англии семью годами раньше. "Золотая булла" гарантировала права главным образом высших сословий и духовенства и официально позволила феодалам выступать против короля в случае ущемления их прав.

Эндре II пытался опереться на рыцарей Тевтонского ордена, которым предоставил место для поселения в Барцашаге (в Трансильвании), однако уже через несколько лет изгнал их из королевства, и в 1226 г. они переселились в Прибалтику. Тем временем сын и наследник Эндре II, Бела, назначенный управлять Хорватией и Далмацией, начал отнимать там земли у своевольных магнатов. Эндре сместил Белу и назначил на его место Кальмана, а Беле отдал под управление Трансильванию. Третьего сына, Эндре-младшего, король несколько лет упорно пытался возвести в Галиче, пока наконец Даниил Галицкий не выгнал венгерские войска. Эндре-младший умер во время этой войны, а королю в 1235 г. наследовал его старший сын — Бела IV (1235 — 1270).

Монгольское вторжение (XIII век) и его последствия

Поход Бату-хана на запад, начавшийся в 1236 г., был во многом продиктован желанием монголов окончательно уничтожить половецкую орду, остатки которой укрылись на территории Венгрии после разгрома половцев в южнорусских степях. Весной 1241 г., опустошив Галицко-Волынское княжество, монгольская армия несколькими отрядами перевалила через Карпаты. Бату-хан прорвался в Венгрию на севере, через "Русские ворота", Бури и Кадан — через Молдавию в Трансильванию, а Бучек — через Валахию с юга. Главные силы под командованием Субэдея двигались по пути Кадана (одновременно значительная часть монгольского войска вторглась в Польшу и прошла через неё без особого сопротивления). Бела IV собирал войска под Пештом, в то время как передовые части венгров были разбиты 12 марта 1241 г. 14 марта несколько венгерских баронов, недовольных союзом короля с половецкой ордой, убили главного хана — Котяна, и других знатных половцев. После этого половцы оставили Белу и двинулись в Болгарию. Младший брат Бату-хана — Шибан вышел 15 марта к лагерю венгерского короля. Бела IV сначала придерживался оборонительной тактики, но когда венграм стало известно, что монгольские силы вдвое уступают им по численности, а немалую часть армии Бату-хана составляют русские новобранцы, он решил дать монголам сражение. Несколько дней монголы отступали, проделав примерно половину обратного пути до Карпат, затем 11 апреля 1241 г. Бату внезапно атаковал армию Белы и нанес ему полное поражение в битве на р.Шайо. Бела IV бежал в Австрию, к герцогу Фридриху II Воинственному, которому за помощь отдал свою казну и три западных комитата (с гг. Мошон и Шопрон). Монголы овладели всей территорией Венгрии к востоку от Дуная, уже назначали своих наместников и делали набеги на запад, доходя до окрестностей Вены. Но чешский король Вацлав I Одноглазый и австрийский герцог Фридрих Воинственный успешно отбивали все набеги монголов; хотя Кадан со своим отрядом прошел через Хорватию и Далмацию до Адриатического моря, закрепиться в Венгрии монголы не успели. В декабре 1241 г. скончался монгольский каган Угэдей; по монгольским обычаям, на период до избрания нового кагана следовало прервать все военные действия и собраться на курултай в Монголии. Ожидалось избрание на престол Гуюк-хана, личного недоброжелателя Бату-хана. В этих условиях монголы решили в Венгрии не оставаться и в 1242 г. начали отступление через Сербию и Болгарию в южнорусские степи.

После ухода монгольской армии Венгрия лежала в развалинах; путник мог ехать по стране 15 дней, не встретив по дороге ни одного человека; голод был так велик, что продавали человеческое мясо. Свирепствовали эпидемии, повсюду рыскали стаи волков, они даже осаждали деревни. Однако Бела IV приложил все усилия, чтобы восстановить хозяйство, расселял на опустевших местах немцев (на севере) и влахов (на юго-востоке), пускал в страну евреев, а половцам (куманам) предоставил не только земли для кочевий (между Дунаем и Тисой), но и сделал их орду частью венгерской армии. Венгрия быстро ожила и снова сделалась сильным и могущественным королевством.

Второй расцвет

Уже через четыре года после ухода монголов Венгрия под управлением Белы IV возродилась почти в прежнем состоянии. В 1242 г. Бела отнял у австрийского герцога Фридриха Воинственного три западных комитата с городом Эстергом, в 1243-44 г. неудачно воевал с венецианцами, которым уступил Задар. В 1243 г. он выдал свою дочь Анну за наследника черниговского и галицкого престолов — бывшего новгородского князя Ростислава Михайловича, и в 1245-1250 гг. опять принимал участие в династической борьбе за Галич, продолжавшейся и после монгольского нашествия. На этот раз Бела пытался возвести в Галицком княжестве уже не венгерского принца, а своего ставленника Ростислава. Однако неоднократные поражения заставили короля прекратить войну и заключить с Даниилом Галицким окончательный мир. Для своего зятя Ростислава Михайловича Бела IV создал особое наместничество — новый банат Мачва в северной Сербии (с центром в Белграде). Бан Ростислав долго правил в этой области, выдал свою дочь Елизавету (Эржебет) за юного болгарского царя Михаила I Асеня, после чего начал вмешиваться и в болгарские дела — как с помощью Белы IV, так и самостоятельно.

После смерти Фридриха Воинственного пресеклась династия Бабенбергов в Австрии. Бела IV попытался овладеть Австрией; началась борьба за наследство Бабенбергов, в которой принимали участие короли Чехии и Венгрии, галицко-волынский князь Даниил Романович и римская курия. В 1254 г. Бела IV добился утверждения своей власти над Штирией, но в последующие годы борьба возобновилась. Венгры (с союзными куманами) потерпели поражение 12 июля 1260 года в битве при Кресенбрунне. В итоге Бела не удержал Штирию, которая в конце концов, вслед за Австрией, была присоединена к владением чешского короля Пржемысла Отакара II (1261 г.).

Последние годы правления Белы IV были омрачены борьбой со старшим сыном — Иштваном, который вынудил отца сначала передать ему Трансильванию, а затем разделить с ним королевство по Дунаю. Умирая, Бела даже передал управление королевством не законному наследнику Иштвану, а своей дочери Анне Венгерской, супруге бана Ростислава; однако её зятю Пржемыслу Отакару II не удалось защитить права Анны на регентство. Новый король Иштван V (1270 — 1272) заключил в 1270 г. союз с королём Польши Болеславом V Стыдливым, а 21 мая 1271 г. Иштван нанес полное поражение чешской армии и заставил Пржемысла заключить мир. Но в 1272 г. сам Иштван V умер молодым, и в стране началась долгая смута.

При малолетнем сыне Иштвана V — Ласло IV (1272 — 1290) стала править вдова Иштвана, куманка Эржебет, дочь хана Котяна. Её сторонникам удалось сорвать попытку захватить трон, которую предпринял молодой принц Бела, сын бана Ростислава. Затем в стране развернулась борьба феодальных клик, одну из них возглавлял клан Чаков, другую — кланы Кёсеги и Гуткелед. Началась многолетняя разорительная междоусобица. В 1277 г. Эржебет, стремясь избавиться от опеки магнатов, провозгласила 15-летнего Ласло совершеннолетним, и его поддержали все, кто желал прекращения феодальной анархии. Ласло IV заключил союз с австрийским герцогом Рудольфом I Габсбургом и вместе они нанесли сокрушительное поражение чешской армии в битве у Сухих Крут (1278 г.), могущественный Пржемысл II погиб, авторитет Ласло IV поднялся еще выше. Но венгерские магнаты боялись усиления короля и особенно его опоры на куманов; папский легат Филипп, прибывший в Венгрию, обвинил короля в язычестве, потребовал крещения куман. Это вызвало конфликт между королём и его сородичами по матери: Ласло IV фактически отказался исполнять требование папы, в ответ легат отлучил от церкви короля и наложил интердикт на всю Венгрию. Королю пришлось выступить против куманов, к 1282 г. он победил их и заставил подчиниться, но лишь убедился, что война с ними подорвала королевскую власть. Тогда молодой король бросил свой двор и ушел в куманскую орду, стал жить в шатре, одеваться по-кумански; у венгров Ласло IV получил прозвище Кун, т.е. Куман, Половец. Он теперь легко нарушал христианские обычаи, распутничал с легкомысленными половчанками, законную жену заточил в монастырь. В 1285 г. из Золотой Орды вторглась татарская армия под предводительством полководцев Ногая и Тулабуги; они дошли до Пешта и разорили восточную Венгрию. В 1287 г. папа Николай IV даже поставил вопрос об организации крестового похода против Ласло, свержении венгерского короля и возведении его племянника Карла Мартелла Анжуйского — сына сестры Ласло, Марии, и короля Неаполя — Карла II Хромого. В 1290 г. Ласло IV был зарублен в своем шатре тремя куманами — вероятно, наемными убийцами; детей у него не было, и главная линия Арпадов пресеклась. На престол был возведен Эндре III (1290 — 1301), внук Иштвана V, сын венецианки Томазины Морозини.

Однако и Эндре III не мог править спокойно: утверждали, что его отец Иштван Постум был незаконнорожденный и его фактическим отцом являлся палатин Денеш (Дионисий). По этой причине претензии на престол помимо Карла-Мартелла выдвинули Альбрехт, сын Рудольфа I Габсбурга, и даже самозванец Эндре Славонский, якобы младший брат Ласло IV. Все правление Эндре III провел в борьбе с мятежниками, сумел победить Альбрехта и женился на его дочери Агнессе, но подавить своеволие магнатов так и не смог. После его внезапной смерти в 1301 г. началась борьба за наследство Арпадов. На престол выдвинули притязания сын чешского короля Вацлава II — будущий король Чехии Вацлав III (Ласло Чех, король Венгрии в 1301 — 1305), обручившийся с дочерью Эндре III; нижнебаварский герцог Оттон Виттельсбах (Отто, король Венгрии в 1305 — 1307), внук Белы IV, а также сын умершего в 1295 г. Карла Мартелла — Карл-Роберт (Карой I), который короновался в Эстергоме еще в 1301 г., но не сумел захватить трон. Большинство венгерских магнатов поддержали чешского претендента, однако на стороне Кароя выступили ставший королём Германии Альбрехт Габсбург, папа Бонифаций VIII и могущественный хорватский магнат Павел Шубич. В 1305 г. Ласло Чех отказался от престола в пользу Отто, который был коронован под именем Белы V. Карой с успехом вел против него военные действия; влиятельный трансильванский воевода Ласло Кан в 1307 г. захватил Отто в плен и заставил покинуть страну. 19-летний Карой I оказался единственным претендентом и в 1308 г. наконец стал королём, основав Анжуйскую династию. Однако крупнейшие магнаты — Ласло Кан и Матэ Чак — не подчинялись молодому королю; по всей Венгрии феодалы правили как независимые государи. Карой I (1308 — 1342) много лет потратил на то, чтобы восстановить королевскую власть. Наконец смерть Матэ Чака (1321 г.) и свержение Младена Шубича (1322 г.) позволила королю объединить Венгрию; в 1323 г. он перенес свою резиденцию из Темешвара в Вишеград.

Карой I сумел возродить экономику, опираясь на доходы от золотых рудников, умело провел финансовую и таможенную реформы. Однако его внешняя политика, направленная в первую очередь на подчинение Боснии, Сербии и Валахии, была неудачной: в 1330 г. он потерпел сокрушительное поражение от валашского господаря Басараба I, в 1336 г. — от сербского короля Стефана Душана, в результате чего потерял Белград.

Сын Кароя I и Эржебет (Елизаветы, дочери польского короля Владислава Локотка и сестры Казимира III Великого) — Лайош (Людовик) I, носил королевский титул в 1342 — 1382 гг. Его правление традиционно считается периодом максимального расцвета военно-политического могущества Венгрии. При Лайоше I многие государства Балканского полуострова признавали своим сюзереном венгерского короля. В 1347 г. Лайош предпринял большой поход в Италию, чтобы отомстить за смерть младшего брата — Эндре, убитого по приказу его жены Джованны I. Венгерская армия прошла через Верону, Романью, мимо Рима и в феврале 1348 г. вступила в Неаполь. Лайош назначил по городам Неаполитанского королевства своих наместников, но эпидемия чумы, охватившая в то время Европу, вынудила его увести армию. В 1349 г. венгры снова вторглись в Южную Италию под начальством Иштвана Лацкфи, воеводы трансильванского; королевство было охвачено жестокой войной между сторонниками Джованны и Лайоша. В 1350 г. сам Лайош высадился в Италии и подступал к Неаполю, но покровительство папы Климента VI помогло Джованне заключить выгодный мир, в итоге венгры вынуждены были покинуть Неаполитанское королевство.

Эпидемия чумы обошла Венгрию стороной, поскольку она все еще оставалась сравнительно редкозаселенной страной: в результате страны Западной Европы во 2-й половине XIV века пережили упадок, а Чехия, Венгрия, Польша и Литва — подъем. Походы в Италию поспособствовали развитию культуры среди венгров; Лайош поощрял образование, открывал школы, в 1367 г. — академию. Он покровительствовал крестьянам и горожанам, заменил барщину оброком, сделал своей столицей Буду вместо Вишеграда. Лайош тоже предпринимал походы в Галицкую Русь, однако в итоге уступил эту страну своему дяде по матери, польскому королю Казимиру III. В 1353 г. он отразил вторжение ордынских татар, вытеснил их из Молдавии. На Балканы Лайош предпринял больше дюжины походов, главным образом под лозунгом искоренения богумильской ереси. Против Венеции он заключил союз с Генуей, начал войну за далматинские города, действуя не только в Далмации, но и в Северной Италии. К началу 1358 г. почти все города Далмации признали власть Венгрии, в том же году Лайошу I добровольно подчинился бан Боснии, Твртко I. Дубровник перешел под протекторат Венгрии, с этого времени начался расцвет города, продолжавшийся до 1526 г.

Как сын Эржебет, сестры короля Польского Казимира III, не имевшего законного наследника, Лайош в 1370 г. получил и польскую корону. Польско-венгерская уния (1370 — 1382) принесла Лайошу больше проблем, чем славы; поляки были недовольны тем, что он почти не бывал в Польше, отдав её в управление матери, Эржебет (Эльжбете), а она окружила себя венгерскими придворными; в Польше царила анархия, с этого времени здесь началось засилье шляхты.

У Лайоша тоже не было сыновей, поэтому он оставил Венгрию и Польшу своим дочерям — Марии и Ядвиге. При Марии (1382 — 1387) правила её мать Эржебет, дочь боснийского бана Стефана II Котроманича. Мария была обручена с сыном германского императора Карла IV Люксембурга — Сигизмундом. Однако враждебная партия в 1385 г. сумела возвести на венгерский престол неаполитанского короля Карла III, под именем Кароя II (1385 — 1386). Карой II на короткий срок объединил два королевства, но уже в феврале 1386 г. был убит в результате заговора, который организовала Эржебет. Против вдовствующей королевы, в свою очередь, выступили хорваты, которые поддержали претензии на венгерский престол сына Кароя II — Владислава, ставшего королём Неаполя. В 1387 г. хорваты захватили в плен Эржебет и Марию, при этом Эржебет была убита, а Марию вызволил Сигизмунд Люксембург, который привел свои войска в Венгрию и стал королём (Жигмонд, 1387 — 1437).

В правление Жигмонда феодалы снова усилились, хорваты вообще отложились при поддержке Владислава Неаполитанского (не оставившего своих претензий) и Твртко I, короля Боснии. В 1395 г. Жигмонд нанес хорватам решительное поражение, после чего возглавил крестовый поход против турок, которые к этому времени начали делать набеги на земли южных вассалов Венгрии. Однако 25 сентября 1396 г. турки под предводительством Баязида I в Никопольском сражении наголову разгромили войско крестоносцев. После этого феодальная анархия в Венгрии усилилась, хорваты снова вышли из-под контроля, Владислав в 1403 г. в Загребе возложил на себя венгерскую корону. Война закончилась в 1409 г.: Жигмонд сохранил трон, а в 1410 г. добился короны императора "Священной Римской империи". В дальнейшем он много занимался германскими делами, а также борьбой против гуситов в Чехии. Однако венгры немало гордились императорским титулом Жигмонда и больше не пытались свергнуть его с трона. Зато с юга венграм начали грозить турки, которые уже покорили Македонию, Болгарию и Албанию и совершали разорительные набеги на Боснию, Валахию, Сербию, все чаще вторгались в южные провинции Венгрии.

Зять и наследник Жигмонда Альберт правил недолго (1438 — 1439) и умер, оставив сына Ласло V. Но воинственная партия призвала на престол молодого короля Польши Владислава III и в 1440 г. короновала его под именем Уласло I — надеясь, что он успешно возглавит борьбу против турок, которые в этом году уже осаждали Белград. Главными союзниками Уласло I стали два сильнейших магната — Миклош Уйлаки и Янош Хуньяди, сын выходца из Валахии; опираясь на них, Уласло I победил сторонников Ласло Габсбурга, затем возглавил новый крестовый поход против турок (1443 — 1444). Первоначально кампания была успешна, турки вынуждены были заключить мир, согласившись на признание независимости Албании и Сербии. Но сторонники войны были возмущены, они требовали освобождения Болгарии, мечтали дойти до Иерусалима. Они уговорили молодого короля нарушить мир и возобновить поход. В 1444 г. султан Мурад II нанес полное поражение крестоносцам в битве при Варне, Уласло пал в бою, турецкие набеги возобновились.

Сторонники Уласло пошли на компромисс с германским императором Фридрихом III Габсбургом, поддерживавшим претензии своего родственника Ласло V. Он был признан королём Венгрии (1444 — 1457), а Янош Хуньяди — регентом (1446 — 1452). Малолетний Ласло V до 1453 г. находился в Австрии, фактически в полном распоряжении Фридриха III, а Венгрия, ослабляемая набегами турок, продолжала оставаться в состоянии междуцарствия. Партию Ласло V поддерживал чешский полководец Ян Гишкра, подчинивший себе всю Словакию, союзник гуситской Чехии. В 1453 г. Ласло V стал наконец королём Венгрии, при нем стал править соперник Яноша Хуньяди — словенский граф Ульрик Циллеи. Хуньяди продолжал править на юге, отражая набеги турок, нередко своими силами. В 1456 г. он нанес турецкому султану Мехмеду II Завоевателю сокрушительное поражение в сражении под Белградом (считается, что эта битва на 80 лет отсрочила падение Венгерского королевства). Однако вскоре Янош Хуньяди умер от чумы. Его старший сын Ласло Хуньяди убил Ульрика Циллеи и в свою очередь был убит королём Ласло V. Вдова Хуньяди и его свояк, Михай Силадьи, подняли мятеж; Ласло V, опасаясь мести семьи Хуньяди, бежал в Прагу, захватив в качестве пленника младшего сына Яноша, 14-летнего Матьяша Хуньяди. Но в ноябре 1457 г. умер и сам король Ласло V (тоже от эпидемии), его линия пресеклась, трон Венгрии оказался вакантным. Громкая слава Яноша Хуньяди побудила мелкое дворянство и горожан в январе 1458 г. провозгласить королём Матьяша, при котором Венгерское королевство пережило последний период расцвета.

Матьяш I Хуньяди (1458 — 1490) получил прозвище Корвин (Ворон), т.к. эта птица была изображена на его гербе. Матьяш был неутомимым воином, хорошим правителем и образованным меценатом. Первые годы его правления прошли среди усобиц и борьбы враждующих группировок феодалов, главными соперниками были предводитель баронов Михай Силадьи и архиепископ Эстергома, просветитель и гуманист, хорват Янош Витез. Последний одержал победу и стал канцлером; его союзник, чешский король-гусит Йиржи Подебрад, выдал свою дочь Каталину замуж за Матьяша. Совместными усилиями Матьяша и Витеза было создано регулярное войско — "Черная армия". Матьяш Корвин успешно отражал набеги турок, которые к 1459 г. окончательно завоевали Сербию, а в 1463 г. — Боснию. В 1464 г. Матьяш отнял у турок ключевую боснийскую крепость — Яйце, но смерть папы Пия II в том же году положила конец надеждам на организацию общеевропейского крестового похода против Османов.

Это побудило Матьяша выдвинуть новую стратегию борьбы с турками — создания на Дунае сильной монархии, включающей соседние христианские страны. Поэтому Корвин перенес центр тяжести своей внешней политики на запад. Поскольку его жена Каталина скончалась в 1464 г., союз между Чехией и Венгрией ослабел. В 1466 г. Матьяш развязал против Йиржи Подебрада т.н. Богемскую войну (1466 — 1478). В ходе этой войны к Венгрии были присоединены Моравия и Силезия; преемник Подебрада — Владислав Ягеллон, сын польского короля Казимира IV — удержал лишь Чехию и Лужицы. В 1482 г. Матьяш начал войну против германского императора Фридриха III и в 1485 г. взял Вену, отняв у Габсбургов их наследственные владения. Под власть Корвина перешли Австрия, Штирия и Каринтия. Придворная «Chronica Hungarorum» Яноша Турочи объявила венгров потомками гуннов, а Корвина — «вторым Аттилой».

Венгрия при короле Матьяше I переживала еще невиданный культурный расцвет, огромная королевская библиотека стала крупнейшей в Европе. В 1476 г. Матьяш женился на дочери неаполитанского короля Ферранте I — Беатрисе; она была популярна в народе, поощряла просветительскую деятельность короля. По просьбе Беатрисы Матьяш отправил в Италию генерала Балаша, который в 1481 г. отнял у турок город Отранто, захваченный накануне Мехмедом II. Однако брак с Беатрисой был омрачен отсутствием сыновей, в результате Матьяш решил отдать престол своему незаконному сыну Яношу Корвину. Но магнаты не пожелали его коронации и выдвинули кандидатуру Владислава Ягеллона, короля Чехии. В 1490 г. Янош Корвин был разгромлен в битве у горы Чонт и примирился с выбором магнатов, получив титул герцога Славонии.

Упадок Венгрии (1490—1526)

В 1490 г. венгерский престол занял чешский король Владислав II Ягеллон под именем Уласло II (1490 — 1516); в правление Уласло II и его сына Лайоша II Чехия и Венгрия были на 36 лет объединены личной унией. Воцарение Уласло сопровождалось потерей всех завоеваний Матьяша Хуньяди: сын императора Фридриха III, Максимилиан Габсбург, без особого труда отвоевал Австрию, а Силезия и Моравия в результате венгро-чешской унии воссоединились с Чехией.

Став королём Венгрии, Уласло II переехал в Буду и с тех пор мало занимался чешскими делами; но королевская власть при нем пришла в упадок не только в Чехии, но и в Венгрии. Новый король никогда не оспаривал решения королевского совета, получив среди венгров прозвище «Владислав Добже» (или "Владислав Бене"), поскольку почти на каждое предложение отвечал "Хорошо". По требованию дворянства Беатриса, вдова Матьяша, вышла замуж за Уласло II. Влиятельной фигурой стал канцлер Тамаш Бакоц, архиепископ Эстергома, чья блестящая карьера началась при Матьяше с рядового чиновника. В целом время правления Уласло II стало самым безмятежным периодом со времен Жигмонда. Но после смерти Матьяша Корвина турки приободрились, и набеги на Венгрию снова стали регулярными.

Уласло II настолько подчинялся воле дворянства во всех вопросах, что в его правление не возникло ни одного мятежа либо заговора. Феодалам удалось добиться отмены многих прогрессивных нововведений. В то время, как во всей Европе создавались централизованные монархии, венгерские дворяне именно в этот период настояли на отмене военного налога, что означало роспуск наемной (т.е. регулярной) армии; в интересах дворян был издан декрет, обязывающий города и местечки, не имеющие статуса королевских, выплачивать натуральную десятину местным феодалам. К концу XV века к венгерским дворянам перешло преобладание как в государственном совете, так и в королевском суде. Наконец, в правление Уласло II был принят ряд законов, санкционировавших закрепощение крестьян и резкое увеличение барщины.

В то же время рост цен на сельскохозяйственные продукты в Западной Европе стимулировали развитие венгерской экономики, однако всеми выгодами от роста экспорта пользовалось привилегированное сословие. Внутри этого сословия тоже усилилась борьба — между крупными магнатами и основной массой венгерского дворянства. В 1498 г. государственное собрание установило перечень 41 крупного землевладельца, которые имели право и обязанность содержать собственные войска. В 1503 — 1504 гг. обострилась борьба между дворянами и магнатами по вопросу о назначении палатина, а в 1504 г. — из-за наследства умершего Яноша Корвина. Победу одержали дворяне и их кандидат на наследство Янош Запольяи, хорват по происхождению, воевода Трансильвании, который вскоре стал лидером «дворянской партии».

В 1505 г. дворяне провели закон о запрете наследовать корону любому иностранцу — вопреки желанию Уласло II, Габсбурга по матери, передать трон австрийским Габсбургам в случае прекращения венгро-чешской линии Ягеллонов. В 1506 г. Уласло II заключил соответствующее соглашение с правителем Австрии Максимилианом I, вызвав возмущение венгерских дворян, которое сгладило только рождение в том же году наследника от третьей жены короля, Анны де Фуа.

В 1512 г. османский престол занял султан Селим I Явуз (Грозный), который возобновил агрессивную политику, турки начали набеги на южные области Венгрии. В 1513 г. папа Лев X поручил организацию нового крестового похода против турок епископу Тамашу Бакоци, бывшему крепостному крестьянину, возвысившемуся при Матьяше Корвине и ставшему крупным эстергомским землевладельцем. Тамаш Бакоц в короткий срок собрал 40-тыс. войско куруцев (крестоносцев), во главе которого встал мелкий дворянин Дьёрдь Дожа, происходивший из трансильванских секеев. Венгерские феодалы, встревоженные созданием огромной крестьянской армии, испугались их выхода из-под контроля и в мае 1514 г. вынудили короля отменить крестовый поход. Возмущенные куруцы открыли военные действия против феодалов, летом 1514 г. восстание охватило большую часть Венгрии. 15 июля руководители дворянской армии — Иштван Батори и Янош Запольяи нанесли решающее поражение восставшим, Дьёрдь Дожа был взят в плен и 20 июля казнен с невиданной ранее жестокостью. К осени восстание было подавлено, при этом феодалы истребили до 50 тыс. мятежников. В октябре — ноябре 1514 г. были приняты законы, еще больше ухудшившие положение венгерских крестьян: были утверждены разделение на сословия, прикрепление крестьян к земле на вечные времена, еженедельная барщина и т.д. Силы венгерской нации были окончательно подорваны.

Сын Уласло II — 10-летний Лайош II (1516 — 1526) первые годы правил под опекой своего дяди, польского короля Сигизмунда I Ягеллона. Еще в 1515 г. его женили на принцессе Марии Австрийской (дочери испанского короля Филиппа I Красивого), а его сестра Анна вышла замуж за наследника австрийского трона Фердинанда I. Однако, несмотря на поддержку своей умной и талантливой жены, Лайош II был не в силах обуздать феодальную анархию, в которую все глубже погружалась Венгрия. В 1521 г. султан Сулейман I Кануни захватил Белград. В 1522 г. Лайош II был объявлен совершеннолетним. Он пытался заручиться поддержкой европейских королей против Османов, обращался к папе римскому, дожу Венеции, к Польше, Англии и Австрии. Однако венгерских послов повсюду встречали холодно, в самой Венгрии Лайошу уже не подчинялось большинство дворян.

Турецкое завоевание

29 августа 1526 г. в битве при Мохаче 50-тыс. армия османского султана Сулеймана I во главе с великим визирем Ибрагим-пашой нанесла 25-тыс. венгерскому войску жестокое поражение: главной причиной стала наступившая феодальная анархия, многие венгерские дворяне не явились на призыв короля, феодалы так и не решились вооружить крестьян. Лайош II утонул в болоте во время бегства, через 12 дней Сулейман вступил в столицу, которая сдалась туркам без боя. Турки грабили все земли до Пешта и Балатона, только в первый год вывели в плен до 200 тыс. чел. Вдовствующая королева Мария бежала в Пожонь; в сентябре 1526 г. Фердинанд I Габсбург был избран королём чешским, но венгерским королём на сейме в Секешфехерваре 11 ноября провозглашен Янош Запольяи. Однако Фердинанд, подкупив многих вельмож, 17 декабря 1526 г. был избран и королём Венгрии. На территории Венгрии, еще не попавшей под власть турок, началась многолетняя война между сторонниками Фердинанда и Яноша Запольяи, при этом венгерские феодалы постоянно переходили из одного лагеря в другой, преследуя только собственные выгоды. Между тем в 1527 — 1528 гг. турки взяли все венгерские крепости на Дунае, овладели всей Боснией, Хорватией, Славонией. После разграбления Рима в 1527 г. войска Габсбургов были переброшены в Венгрию и нанесли ряд поражений Яношу Запольяи. Тогда в январе 1528 г. Запольяи, согласно договору в Стамбуле, отдался под защиту Сулеймана. В марте 1528 г. войска Габсбургов одержали новую победу над Запольяи, которому пришлось бежать в Польшу. В ответ Сулейман I в 1529 г. снова выступил в поход, в августе 1529 г. турки и венгерские приверженцы Запольяи заняли Буду и восстановили короля Яноша на троне. Против Фердинанда Сулейман двинулся дальше, в Австрию, в сентябре — октябре 1529 г. турки осаждали Вену, не смогли взять город, но продолжали поддерживать Яноша Запольяи. Переговоры между Австрией и Турцией были неудачны, в 1532 — 1533 гг. состоялась новая война между турками и австрийцами на территории Венгрии; брат Фердинанда, император Карл V, искусно оборонялся в Австрии и не пропустил турок вглубь Германии. 23 июля 1533 г. в Стамбуле был заключен первый австро-турецкий мирный договор, согласно которому большая часть Венгрии оказалась под властью Яноша Запольяи и в вассальной зависимости от турок, а земли на западе и северо-западе Венгрии отошли к Австрии, обязавшейся за это ежегодно выплачивать султану 30 тыс. дукатов.

В 1530 — 1534 гг. фактическим регентом Венгрии был Альвизе Луиджи Гритти (незаконный сын дожа Андреа Гритти), друг Ибрагим-паши и доверенное лицо Сулеймана. Гритти играл роль посредника между Сулейманом и Запольяи, но ввязался в авантюры, попытался подорвать власть Запольяи, а в июле 1534 г. убил в Трансильвании одного из его главных сторонников — надьварадского епископа Имре Цибака. Но трансильванские магнаты с помощью молдавского господаря Петра Рареша в сентябре 1534 г. напали на лагерь Гритти, он был захвачен в плен и подвергся жестокой казни. Позиции Яноша Запольяи постепенно слабели, папа отлучил его от церкви; долгое время у Запольяи не было прямых наследников, и мало-помалу он стал склоняться к идее признать Фердинанда Габсбурга своим наследником в Венгрии.

24 февраля 1538 г. в Надьвараде был заключен мир между сторонниками Фердинанда и Запольяи, согласно которому Фердинанд был признан единственным претендентом на трон, а возможные наследники Запольяи получали щедрое вознаграждение. Но в 1539 г. Янош Запольяи женился на Изабелле, дочери польского короля Сигизмунда I, 7 июля 1540 г. новая королева родила сына — Яноша Жигмонда, а 22 июля 1540 г. Янош Запольяи умер, взяв клятву со своих баронов, что они откажутся выполнять условия Надьварадского мира. Всемогущий советник и последний казначей умершего короля Дьёрдь Мартинуцци («брат Дьёрдь», варадский епископ) добился того, что младенец Янош Жигмонд был избран королём под именем Яноша II и признан Стамбулом. Фердинанд I решил захватить владения Яноша Жигмонда, послал войска в Буду; началась австро-турецкая война 1540 — 1547 гг. Сулейман выступил в поход под лозунгом защиты прав Яноша Жигмонда, в августе 1541 г. снова овладел Будой, в 1543 г. захватил Эстергом, Секешфехервар, Тату, Печ и Шиклош, затем еще ряд крепостей между Дунаем и Тисой. Таким образом, в ходе этой войны Венгрия была разделена на три части: центральные и южные районы перешли под непосредственную власть турецкого султана, западные вошли в состав владений Габсбургов (урезанное Венгерское королевство под контролем австрийцев и со столицей в Пожони), восточные составили владения Яноша Жигмонда, постепенно превратившиеся в новое государство — княжество Трансильвания.

Далеко не все венгры оказывали сопротивление завоевателям: крестьяне юго-востока воспринимали турок как освободителей от засилья местных феодалов, обложивших их непосильными поборами. Турки стремились обеспечить себе поддержку со стороны венгерских крестьян и обращались с ними очень мягко, особенно старались оказывать покровительство городам. Буда стала центром вилайета Венгрия, подразделявшейся на санджаки. Бейлербей Буды носил титул паши и являлся военным, административным и судебным правителем вилайета. Он имел право вызывать на помощь войска соседнего, созданного ранее вилайета Босния, а также другого эйялета, с центром в Темешваре, учрежденного несколько позже. Дань Османам с Трансильвании была невелика, на землях султана венгерские крестьяне тоже не были чрезмерно обременены налогами. Никаких гонений на христианскую веру в венгерских владениях Османов не наблюдалось, хотя переход в ислам всячески поощрялся. Трансильвания вообще превратилась в уникальный островок веротерпимости посреди охваченной религиозными войнами Европы, здесь мирно сосуществовали католичество, православие, протестантизм и униатская церковь, что было подтверждено трансильванским сеймом 1571 г. в Тыргу-Муреше. Период османского протектората стал периодом культурного расцвета Трансильвании, который начался уже вскоре после битвы при Мохаче; тогда же зарождается культ короля Матьяша, чей авторитаризм теперь казался благословением.

В 1566 году Венгрия вновь стала полем соперничества между Османами и Габсбургами. В итоге престарелый султан Сулейман Кануни совершил поход на Венгрию. Хотя крепость Сигетвар пала, но победа турок была омрачена смертью султана Сулеймана. В 1570 г. Янош Жигмонд и Максимилиан II подписали договор в Шпейере, по которому Янош Жигмонд отрекся от венгерской короны, за что был признан Габсбургами князем Трансильвании (как вассального княжества в составе Венгрии) и получил длинный титул princeps Transsylvaniae et partium regni Hungariae dominus ("князь Трансильвании и правитель части Венгрии"). Эта структура сохранилась и после смерти Яноша Жигмонда, хотя на нем пресеклась династия Запольяи. Янош II хотел оставить княжество своему казначею Каспару Бекешу, но трансильванская знать провозгласила князем Иштвана Батори (1571 — 1576), после чего установилась практика выборности трансильванских князей, которые лишь иногда передавали трон от отца к сыну.

Наконец, Королевская Венгрия, остававшаяся под властью Габсбургов, существовала как составная часть австрийского государства со столицей в Пресбурге (Пожони). Сразу после избрания венгерским королём Фердинанд I создал своё правительство (губерниум), главой которого был палатин; если этот пост оказывался вакантным, управление получал один из венгерских архиепископов или епископов. Семьи Баттяни, Батори, Эрдеди, Надашди, Зриньи и другие венгерские кланы занимали в Пожони высокие должности или, возглавляя комитат, имели под командованием многочисленные группы среднего дворянства. Они содержали значительные частные армии и роскошные дворы. Сословия Королевской Венгрии ревностно отстаивали свои права перед Габсбургами, и автономия венгров в составе Австрии была отнюдь не номинальной.

В XVI веке в Венгрии, особенно в Трансильвании, быстро распространяется кальвинизм, который заставил сильно потесниться католическую церковь, хотя Реформация и не восторжествовала полностью. Чрезвычайная популярность протестантизма в народе объяснялись тем, что он давал удовлетворительные ответы на вопросы, волновавшие венгерское общество. Согласно католической трактовке, турки были небесной карой, ниспосланной на венгров за грехи; по протестантской концепции, венгры были богоизбранным народом, подвергнутым суровым испытаниям: доказав твердость своей веры, венгры будут освобождены от власти чужеземцев. Протестантское вероучение уделяло особое внимание системе образовательных учреждений всех уровней; даже в самых бедных приходских школах самых маленьких трансильванских сел можно было найти превосходных школьных учителей; при Матьяше обычной книгой считался иллюстрированный рукописный сборник, стоивший целое состояние, а всего столетие спустя печатное издание Гомера можно было купить на рынке по цене, равной стоимости килограмма мяса или галлона вина.

Еще три австро-турецкие войны (1551 — 1562, 1566 — 1568, 1592 — 1606) привели к незначительному расширению османских владений в Венгрии. Успешное наступление австрийцев в 1590-х гг. было сведено на нет католическими фанатиками, которые в короткий срок вызвали возмущение населения на землях, отвоеванных у турок. В 1604 г. император Рудольф II восстановил здесь прежние законы против еретиков; ответом стало мощное восстание в Трансильвании, его возглавил магнат-кальвинист Иштван Бочкаи, его сторону приняли гайдуки, боровшиеся ранее против Османов. В 1605 г. Бочкаи вторгся в Венгерское королевство, его отряды дошли до Штирии. Брат Рудольфа II — Маттиас, наместник императора в Венгрии, — фактически выступил против императора, овладел властью в Венгрии и поспешил примириться с венгерскими протестантами. 23 июня 1606 г. по договору в Вене Маттиас признал за венгерскими дворянами и городами свободу вероисповедания и уступил Бочкаи семь горных комитатов Венгрии.

По Ситваторокскому (Живаторокскому) мирному договору между Австрией и Турцией император освобождался от уплаты дани за единовременную компенсацию в 200 тыс. форинтов. Тогда же умер Иштван Бочкаи, в Трансильвании власть захватил Жигмонд Ракоци. Маттиас открыто выступил против Рудольфа, в 1608 г. стал королём Венгрии под именем Матьяша II (1608 — 1618), а в 1612 г. сверг брата и с австрийского престола, вновь объединив габсбургские владения. Маттиас заплатил за венгерскую корону реставрацией всех привилегий венгров времен Ягеллонов: палатин был уполномочен заменять монарха в его отсутствие, без согласия сеймов король не имел права объявлять войну, из крепостных гарнизонов он должен был удалить всех офицеров, кроме венгров. В Трансильвании в том же году власть захватил Габор Батори, эксцентричный гуляка и вольнодумец, который был склонен к авантюрам и в 1610 — 1611 гг. временно завоевал Валахию. В 1613 г. кнзяем стал Габор Бетлен (1613 — 1629), чьи личность и достижения часто сопоставляют с образом Матьяша Хуньяди.

Габор Бетлен, «венгерский Макиавелли», усердный кальвинист, сторонник Османов, создал регулярную армию, жестоко подавлял своеволие магнатов, покончил с анархией; он был безжалостен при сборе податей, наполнив княжескую казну. Он отличался веротерпимостью, финансировал перевод Библии, осуществлявшийся иезуитом Дьёрдем Кальди, позволял православным румынам иметь своего епископа и укрывал анабаптистов. Вмешавшись в Тридцатилетнюю войну, он в 1619 г. захватил Словакию, затем и Пожонь, в ноябре — декабре 1619 г. даже осаждал Вену в союзе с восставшими чехами. В январе 1620 г. Габор Бетлен на государственном собрании в Пожони был избран князем Венгрии (1620 — 1622); то же собрание приняло решение об уравнении в правах лютеран, кальвинистов и католиков, об изгнании иезуитов. Однако удержать власть над обоими частями христианской Венгрии Бетлен не сумел: победы Габсбургов заставили его заключить 6 января 1622 г. почетный Микуловский (Никольсбургский) мир, по которому за отказ от венгерской короны он получил семь спорных комитатов и титул герцога Германской империи; в этом документе вообще не было упомянуто о претензиях Габсбургов на Трансильванию. Бетлен еще несколько раз вступал в войну с австрийцами, но своего успеха больше не повторил. Однако его вес на политической арене был очень велик, а культурный расцвет Трансильвании поражал европейских гостей. «Здесь нет ничего варварского!» — воскликнул посланник одной из западных стран в 1621 г. при посещении княжеского двора в Дьюлафехерваре, не сумев скрыть своего изумления. Княжеский дворец был перестроен в величественной манере итальянскими архитекторами и скульпторами; они обильно украсили его фресками, лепными потолками, фламандскими и итальянскими гобеленами. Различные экзотические предметы его убранства, балы, театральные постановки, музыкальные концерты, проводившиеся в его стенах, равно как и учтивость придворных манер, соответствовали всем высшим представлениям об изысканности, господствовавшим в те времена.

В 1629 г. Габор Бетлен умер, и его вдова Каталина Бранденбургская, непопулярная и неопытная, не удержала власть. Семь комитатов после смерти Бетлена были возвращены Габсбургам. В 1630 г. трансильванские феодалы избрали князем Дьёрдя Ракоци I (1630 — 1648), его правление считается последним этапом "золотого века" Трансильвании, где правили по-прежнему венгры (Ракоци всё больше опирался на кальвинистов, сузив рамки веротерпимости). Дьёрдь Ракоци I тоже проводил независимую внешнюю политику, вмешивался в усобицы в Молдавии и Валахии, а в 1643 г. заключил союз со Швецией и возобновил войну против Австрии, при поддержке местного населения снова завоевал всю Словакию, и в 1645 г. трансильванцы вместе со шведами совместно осаждали Брно. Однако под давлением Стамбула Дьёрдь Ракоци I в том же году пошел на сепаратный Линцский мир (декабрь 1645 г.) с Фердинандом III, закрепив за собой семь комитатов и получив титул имперского князя.

Сын и наследник Дьёрдя Ракоци I — Дьёрдь Ракоци II (1648 — 1660) продолжал антигабсбургскую политику, но надеялся освободиться и от власти турок, подчинил Валахию и Молдову; в борьбе за влияние в этих княжествах сначала столкнулся с Богданом Хмельницким, в мае 1653 г. помог своему союзнику Матею Басарабу победить его сына Тимоша Хмельницкого в битве под Финтой. Однако вскоре Дьёрдь Ракоци II решил воспользоваться вторжением шведов в Речь Посполитую и добиться для себя польского трона, подобно Стефану Баторию. Трансильванцы вторглись в Польшу в союзе со шведами и запорожцами, но поляки навели на них татар, а султан Мехмед IV лишил Дьёрдя Ракоци II княжеской власти; в 1658 — 1662 гг. турки и татары жестоко опустошили Трансильванию. Экономическому процветанию княжества пришел конец, в июне 1660 г. Дьёрдь Ракоци II был смертельно ранен в битве с турками. Его сподвижник Янош Кемени не удержал власть, в 1661 г. турки возвели в Трансильвании своего послушного ставленника Михая Апафи (1661 — 1690).

В 1663 г. началась новая австро-турецкая война. По Вашварскому миру 10 августа 1664 г. между Австрией и Турцией османские войска были выведены из Трансильвании, но она осталась под верховной властью султана, в нескольких трансильванских крепостях — Нове-Замки (Эршекуйвар), Орадя (Надьварад), Зеринвар (Уйзриньивар) — разместились турецкие гарнизоны, а размер дани, отправлявшейся в Стамбул, был резко повышен. Общий кризис в Османской империи привел к ухудшению положения населения её венгерских провинций. Тем не менее новые восстания куруцев, последовавшие в 1670-х гг. в северной Венгрии, были направлены против Австрии. Мятежников поддерживал Людовик XIV. Первое восстание началось в 1672 г., но куруцы были быстро разбиты; в 1678 г. их возглавил дворянин Имре Тёкёли, которому удалось захватить большую часть Королевской Венгрии. Некоторое время он лавировал между Стамбулом и Веной, но в 1682 г. заключил союзный договор с Мехмедом IV, что стало причиной похода турок на Вену и в итоге закончилось падением османского господства в Венгрии.

Под властью Габсбургов (1687—1867)

В 1683 г. османская армия предприняли поход на Вену, её осада завершилась сокрушительным поражением турок. После этого началась война Священной лиги против Османской империи (1684 — 1699). В 1686 г. австрийцы осадили Буду (в осаде приняли участие 15 тыс. венгров) и после 2,5 мес. осады взяли её 2 сентября 1686 г.; столица Венгрии, представлявшая собой сплошное пепелище, была отдана на трехдневное разграбление. Это событие отмечала вся Европа: от Рима до Амстердама и от Венеции до Мадрида победу праздновали салютом, народными гуляньями и благодарственными процессиями, папа провозгласил день взятия Буды религиозным праздником. До конца 1686 г. были взяты также Печ и Сегед; поражения были столь велики, что турки впервые за всю историю Османской империи сами предлагали мирные переговоры. Буда лежала в развалинах, и австрийцы не спешили возрождать её, наместнический совет оставался в Пожони еще при Иосифе II. В 1687 г. австрийцы завоевали Трансильванию (Михай Апафи вынужден был принять покровительство императора), Хорватию, Славонию; этот год был отмечен кровавой расправой габсбургских войск над массой венгерских протестантов (резня в Пряшеве).

В 1687 г. на сейме в Пожони венгры по предложению австрийского императора Леопольда I признали наследственные права на венгерскую корону за мужским коленом Габсбургов: они могли теперь вступать на венгерский трон без всяких выборов. Статья Золотой Буллы 1222, дозволявшая восстание против нарушившего конституцию короля, была отменена. Королём Венгрии объявлен Йожеф (Иосиф) I, старший сын Леопольда I.

В 1690 г. умер Михай Апафи, и Вена отказалась признать его сына Михая II законным наследником; Имре Тёкёли с помощью турок сумел восстановить независимость Трансильвании, но в том же году она была окончательно завоевана австрийцами. Успешное контрнаступление турок окончилось их тяжелым поражением в битве при Зенте (1697 г.), после которой вся территория бывшего Венгерского королевства, за исключением Баната, оказалась под властью Габсбургов (согласно Карловицкому миру 1699 г.). Банат был присоединен после новой австро-турецкой войны согласно Пожаревацкому миру 1718 г.

После освобождения Венгрии австрийцы повели себя там, как в завоеванной стране: от своих новых владений они ждали в основном денег, чтобы покрыть дефицит бюджета, начали самовольно вводить новые налоги и с большой строгостью собирать их, нарушали венгерскую конституцию, даже попытались упразднить национальный сейм. Всех землевладельцев, имевших собственность в отвоеванных районах, обязали представить документы, при отсутствии которых их поместья продавались с аукциона – генералам, аристократам и армейским снабженцам; венгерские полки были расформированы, а оборона южной границы поручена сербам, в Задунавье были расселены немцы-католики.

Притеснения протестантов, посягательства новых властей на конституцию и свободы венгров (проект кардинала Колонича) вызвали новое восстание куруцев (1703 — 1711). Повстанцев возглавил Ференц (Франц) Ракоци, внук Дьёрдя Ракоци II и пасынок Имре Тёкёли. Воспользовавшись Войной за Испанское наследство, которая отвлекла главные силы австрийцев, куруцы овладели почти всей территорией Венгрии, угрожали самой Вене, австрийцы удержали в Венгрии лишь несколько крепостей. Однако венгерское ополчение было явно слабее регулярной австрийской армии: в открытых сражениях австрийцы имели успех даже при столкновениях с превосходящими их по численности в 2-3 раза силами повстанцев. Куруцы искали союза с Францией и Россией, но реальной помощи так и не получили. Ференц Ракоци учредил сенат из прелатов и аристократов, создал регулярную армию, поощрял торговлю, но крепостного права не отменил, лишь воевавшие крестьяне временно освобождались от повинностей. В 1708 г. куруцы потерпели поражение у Тренчина, в 1710 г. — у Сольнока и Эгера; Ракоци отступил к Мункачу, Пётр I обещал ему помощь, но этому помешала неудача Прутского похода. В 1711 г. был заключен Сатмарский мир, по которому Венгрия снова признала власть Габсбургов, 12-тыс. армия Ференца Ракоци капитулировала. Сам Ракоци отказался признать мир, пытался получить помощь в России, потом во Франции, наконец уехал в Турцию, где и умер в 1735. В результате примирения протестанты получили всеобщую амнистию, религиозную свободу, а Габсбурги обещали замещение должностей в Венгрии исключительно венграми.

Император Карл VI (в Венгрии — Карой III, 1711 — 1740) в течение всего своего правления был озабочен тем, чтобы передать нераздельными свои обширные владения своей дочери Марии Терезии. После смерти Карла VI против его дочери выступили Пруссия, Бавария, Франция, развязав войну за Австрийское наследство (1740 — 1748). У 23-летней Марии Терезии не было в достаточном количестве ни денег, ни солдат, это побудило её обратиться за помощью к венграм на сейме в Пожони. Венгры охотно откликнулись и в короткий срок выставили 100-тыс. армию, которая позволила остановить наступление противников, а в итоге — сохранить под властью Габсбургов почти все владения Карла VI. Мария Терезия старалась отблагодарить венгров, статус Венгрии в составе Габсбургской монархии в течение XVIII века неуклонно возрастал, Хорватия все более ставилась в зависимость от Венгрии и постепенно была обращена в венгерскую провинцию.

В 1794 году был раскрыт заговор «венгерских якобинцев», руководители заговора были казнены.

Мадьярская оппозиция, отстаивая либеральную программу, преследовала и национально-венгерские цели, достигла введения венгерского языка в делопроизводство и основания Венгерской академии наук (1825). При Фердинанде I (1835—1848) всё резче обозначались новые политические течения и образовались партии (три), ведшие между собой борьбу, в которой крепли и развивались национальное самосознание и мадьяризм. На консервативную партию, состоявшую из значительной части высшего дворянства и меньшинства низшего, с Дешеффи (Dessewffy) во главе, опиралось правительство. Сильнейшей была партия либеральная, представлявшая оппозицию, с графом Баттяни и Кошутом во главе. Кроме части высшего дворянства, готового поступиться своими привилегиями для блага нации, к оппозиции принадлежало большинство низшего дворянства и народ. Они требовали прав для недворянских сословий, равенства перед законом, свободы печати и т. д., и кое-чего успели достигнуть (в 1840-х годах). Либерально-консервативная умеренная партия, со Ст. Сечени во главе, не имела большой силы. Правительственная система Меттерниха вызывала в Венгрии все большее и большее недовольство, умеряемое лишь популярностью эрцгерцога-палатина в 1796—1847 годах Иосифа Австрийского. Венгерский язык решительно становился официальным вместо прежней нейтральной латыни.

Венгерская национальная революция

Февральская революция 1848 года во Франции наэлектризовала политическую ситуацию во всей Европе. Венгрия не стала исключением. 15 марта 1848 года в Пеште толпы горожан требовали освобождения венгров от власти Габсбургов, свободы печати и вероисповедания, создания национальной армии и отмены крепостного права. Император согласился предоставить венграм относительную автономию, однако рост межнациональных противоречий, откровенный сепаратизм и антимонархизм оппозиции вынудил Австрию призвать для подавления мятежа русские войска во главе с фельдмаршалом Иваном Паскевичем, который и подавил выступление венгров к августу 1849 года.

В наказание император отделил от Венгрии Трансильванию, Воеводину, Банат, Хорватию и Славонию. Высшие административные посты заняли австрийцы. Однако внешнеполитические поражения вынудили австрийское руководство искать компромисс с венгерской оппозицией.

Австро-Венгрия (1867—1918)

Поражение в войне с Пруссией побудило Австрию к созданию дуализма, то есть к предоставлению Венгрии (которая включала также Трансильванию, Банат и Хорватию) полной автономии. В феврале 1867 года объявлено восстановление конституция 1848 года (с немногими изменениями) учреждение особого ответственного министерства с графом Дьюлой Андраши во главе; урегулированы финансовые отношения (Венгрия участвует в общих расходах на 30 %), Государственное Собрание было превращено в постоянный законодательный орган. Венгрия отделена от Австрии государственным устройством, законодательством и управлением, но объединена с нею династией и некоторыми общими ведомствами (военным, иностранных дел). 8 июня 1867 года было торжество коронования Франца-Иосифа в Будапеште по старым обычаям.

30 декабря 1916 года в Будапеште под именем Карла Четвёртого взошёл на трон последний венгерский король — австрийский император Карл Первый. В 1918 он отстранился от управления государством и умер в изгнании в 1922 году. В 2004 причислен к лику блаженных Католической церковью.

Венгерская Народная Республика (1918—1919)

24 октября антигабсбургская оппозиция образовала Венгерский Национальный Совет (Magyar Nemzeti Tanács), который фактически начал играть роль параллельного парламента. 11 ноября 1918 года Кайзер Австрии и Король Венгрии Карл I декларировал своё самоустранение от царствования над Австрией, 12 ноября 1918 года Рейхсрат упразднил монархию что автоматически повлекло разрыв австро-венгерской унии и ликвидацию Австро-Венгрии, 13 ноября 1918 года Карл I декларировал своё самоустранение от царствования и над Венгрией, 16 ноября 1918 года Государственное Собрание упразднило монархию и провозгласило Королевство Венгрия Венгерской Народной Республикой - первое демократическое государство в Венгрии, Президентом был избран Михай Каройи, вслед за монархией в тот же день была упразднена и Палата Пэров.

Венгерская Советская Республика (1919)

Ещё 30 октября был сформирован, а 2 ноября начал работу Будапештский рабочий совет (Budapesti Munkástanács), 21 марта 1919 года Социал-демократическая партия Венгрии и Коммунистическая партия Венгрии объединились в Социалистическую партию Венгрии, в результате чего под её контроль перешло больше половины мест в Будапештском рабочем совете (в этот же день был реорганизован в Будапештский рабоче-солдатский совет (Budapesti Központi Forradalmi Munkás- és Katonatanács)), который в тот же день упразднил Государственное Собрание и Венгерский Национальный Совет, взял власть в свои руки и провозгласил Венгерскую Советскую Республику. 14-23 июля прошло I Государственное собрание рабочих, солдатских и крестьянских советов (Tanácsok Országos Gyűlése), избравшее Центральный исполнительный комитет рабочих, солдатских и крестьянских советов (Központi Intéző Bizottság). Была создана венгерская Красная Армия, которая в июне 1919 года совершила победоносный поход в Словакию. 6 августа румынские войска вошли в Будапешт и положили конец Советской республике.

Венгерская Народная Республика (1919—1920)

7 августа Временным главой государства стал регент Иосиф Август Австрийский, однако уже 23 августа он отказался от регенства, функции главы государства исполнял назначенный им 7 августа премьер-министр Фридрих Иштван (24 ноября его сменил Карой Гусар).

Регентство Хорти (1920—1944) и диктатура Салаши (1944—1945)

25 - 26 января 1920 года прошли выборы в Национальное Собрание большинство в котором получили консерваторы, 1 марта 1920 года Национальное Собрание объявило о восстановлении монархии, король избран не был, регентом был объявлен Миклош Хорти.

Вторая мировая война

Во Второй мировой войне Венгрия поддержала Третий рейх. Незадолго до этого, 2 ноября 1938 года, при разделе Чехословакии южная часть Словакии, 9 марта 1939 года — Карпатская Русь и 4 апреля того же года часть восточной Словакии вошли в состав Венгрии. 30 августа 1940 года была возвращена Северная Трансильвания, в восточной части которой преобладало венгерское население. В 1941 году Венгрия приняла участие в агрессии против Югославии и участвовала в войне против Советского Союза.

19 марта 1944 года Германия начала операцию «Маргарете». Германские войска оккупировали Венгрию. Немцы начали отправку евреев в лагеря смерти на территории Польши.

В сентябре 1944 года советские войска пересекли венгерскую границу. 15 октября Хорти заявил о заключении перемирия с Советским Союзом, однако венгерские войска не прекратили ведение боевых действий. Германия провела операцию «Панцерфауст», в ходе которой отрядом СС был похищен и взят в заложники сын Миклоша Хорти. Это вынудило его аннулировать перемирие и передать власть Ференцу Салаши и его организации «Скрещённые стрелы».

2 декабря 1944 года на части территории Венгрии, занятой РККА, часть венгерской оппозиции, не признавшая режим «скрещённых стрел», объединилась в Венгерский национальный фронт независимости (Magyar Nemzeti Függetlenségi Front, MNFF, ВНФН) в который вошли КПВ, СДПВ, ПМСХ, НКП и Гражданско-демократическая партия; 21 декабря оппозиция сформировала параллельный парламент — Временное национальное собрание (Ideiglenes Nemzetgyűlés), а 22 декабря — его исполнительный орган — Временное национальное правительство (Ideiglenes Nemzeti Kormány), а также заменила на территории ею контролируемой просалашистские региональные и муниципальные советы своими органами — национальными комитетами (nemzeti bizottság). 20 января 1945 года Временное национальное правительство официально заключило перемирие с антигитлеровской коалицией, для контроля за соблюдением перемирия страны входящие в коалицию образовали Союзную контрольную комиссию.

13 февраля 1945 года РККА взяла Будапешт, салашисты потеряли власть над большей частью страны. 6—15 марта 1945 года салашисты и вермахт предприняли безуспешную попытку контрнаступления против Красной Армии в районе озера Балатон, которая стоила жизни 33 тысячам советских солдат. 28 марта 1945 года под контролем РККА и ВНФН оказалась вся Венгрия, Салаши бежал в Австрию.

Вторая Венгерская Республика (1946—1949)

Окончательную судьбу монархии и регентства должно было решить Национальное собрание. На прошедших в 1945 году году выборах в Национальное собрание большинство (57 % голосов) получила Независимая партия мелких хозяев. 2 февраля 1946 года Национальное собрание приняло закон о государственном устройстве, упразднивший монархию и провозглашавший Венгерскую Республику, законодательным органом становилось Государственное собрание, избираемое народом, главой государства — президент, избираемый Государственным собранием, исполнительным органом — правительство, назначаемое президентом и ответственное перед Государственным собранием.

Венгерская народная республика (1949—1989)

Приход к власти коммунистов

На парламентских выборах 31 августа 1947 года большинство получила Коммунистическая партия Венгрии. В марте 1948 года в СДПВ поменялось руководство, официальной идеологией партии был объявлен ленинизм, представители непрокоммунистических течений в СДПВ, занимавшие какие-либо руководящие посты в партии, были из неё исключены, 13 июня СДПВ объединилась с КПВ в Венгерскую партию трудящихся (Magyar Dolgozók Pártja, MDP, ВПТ), по контролем которой оказалось более половины мест в Государственном собрании, генеральным секретарём ЦК ВПТ стал генеральный секретарь ЦК КПВ Матьяш Ракоши.

Советизация

В 1949 году была принята конституция, была провозглашена Венгерская Народная Республика, формально законодательным органом оставалось Государственное собрание, избиравшееся по многомандатным (с 1966 года - по одномандантным) округам, Правительство было переименовано в совет министров, должность президента упразднена, а функции президента перешли к Президентскому совету (Elnöki Tanács), избираемому Государственным собранием. Вскоре были запрещены все партии, кроме Венгерской партии трудящихся (ВПТ). Демократия была заменена диктатурой ВПТ.

Венгерское восстание и попытка десоветизации

21 июля 1956 года Ракоши был отправлен в отставку, его место занял Эрнё Герё. 23 октября 1956 года началась массовая антикоммунистическая демонстрация в Будапеште, в ходе которой демонстранты демонтировали и разбили на куски памятник Сталину на центральной площади столицы и попытались захватить ряд зданий. Волнения в тот же день переросли в восстание. 24 октября Имре Надь был назначен на пост председателя совета министров Венгрии. Совет Министров в новом составе объявил о прекращении огня, роспуске Венгерской Народной Армии и Управления государственной безопасности и создании гонведа, прекращении деятельности ВПТ, а также о начале переговоров с СССР о выводе советских войск из Венгрии, 30 октября была восстановлена многопартийная система, 31 октября боевое крыло антикоммунистически настроенных демонстрантов было оформлено в Национальную гвардию (Nemzetőrség), 3 ноября было образовано новое правительство из представителей ВПТ, ПНСХ, НКП и СДПВ. Актив ВПТ, защищавший общественные здания, министерства и райкомы, получил приказ венгерского правительства немедленно сдать все наличное оружие. 4 ноября Советская армия вошла в Будапешт и к 7 ноября подавило сопротивление национальной гвардии, венгерское правительство было арестовано. Премьер-министр Венгрии Имре Надь был осужден и приговорен к смертной казни. 7 ноября было образовало просоветское Революционное рабоче-крестьянское правительство (Forradalmi Munkás-Paraszt Kormány), все решения предыдущего правительства были отменены.В результате этого восстания ВПТ прекратила своё существование. На базе её кадров была создана другая единственная законная партия - Венгерская социалистическая рабочая партия (Magyar Szocialista Munkáspárt, MSZMP, ВСРП), генеральным секретарём её стал Янош Кадар, пробыв на этом посту до 1988 года, когда его сменил Карой Гросс.

Третья Венгерская Республика

В 1989 году в ВСРП поменялось руководство, идеологией партии была объявлена социал-демократия, а сама она была переименована в Венгерскую социалистическую партию (Magyar Szocialista Párt, MSZP, ВСП), однопартийная система была отменена (были созданы либеральная партия — Альянс свободных демократов (АСД), ряд консервативных партий — Венгерский демократический форум (ВДФ), Партия независимых мелких хозяев (ПНМХ), Христианско-демократическая народная партия (ХДНП)), Венгерский гражданский союз (ВГС, более известный под венгерской аббревиатурой как Фидес). Венгрия вновь была провозглашена Венгерской Республикой — третьей демократией в истории Венгрии. Была изменена внешняя политика — был взят курс на возвращение в Европу, начался вывод частей Советской армии с территории Венгрии (закончился в 1991 году, с 1999 года Венгрия — член НАТО, а с 1 мая 2004 — член ЕС).

В марте 1990 года прошли первые с 1947 года многопартийные выборы в Государственное собрание, первое место на которых заняла консервативная партия — Венгерский демократический форум, правительство возглавил её представитель Йожеф Антал. Главными приоритетами кабинета ВДФ и его союзников были объявлены рыночная экономика и частная собственность, была проведена приватизация

Однако реформы сопровождались экономическими трудностями: росла безработица, упал уровень жизни, девальвирован форинт, возникли проблемы с МВФ. В 1994 году на парламентских выборах первое место заняла Венгерской социалистической партии (ВСП), которая вместе с Альянсом свободных демократов сформировала правительство во главе с Дьюлой Хорном. В 1995—1996 в Венгрии проводилась экономическая программа, известная как «план Бокроша» (по имени автора пакета реформ Ласло Бокроша), включавшая в себя девальвацию форинта, сокращение социальных выплат, введение налога на импорт.

Несмотря на успешную стабилизацию макроэкономических показателей (дефицит бюджета сократился с 9,6 % до 3,8 %, внешнеторгового баланса — с 9,4 % до 3,8 %), популярность Хорна и ВСП упала из-за падения реального объёма заработной платы, что привело к поражению социалистов на выборах 1998 года (ВСП получила 134 места в парламенте вместо прежних 208), первое место заняла консервативная партия Фидес, она получила 28,18 % голосов и 148 из 386 мест в парламенте. Вступив в коалицию с Независимой партией мелких хозяев и Венгерским демократическим форумом, Фидес сформировал правительство во главе со своим лидером 35-летним Виктором Орбаном.

На выборах 2002 года даже несмотря на то, что Фидес собрал 41,07 % голосов и увеличил своё представительство в парламенте со 147 депутатов до 164, правящая коалиция получила лишь 188 депутатских мандатов и была вынуждена перейти в оппозицию к новому правительству коалиции ВСП—Альянс свободных демократов. 25 августа 2004 разрешился правительственный кризис, в результате чего в отставку ушёл прежний премьер-министр Петер Медьеши, а на его место Венгерская социалистическая партия избрала министра по делам молодёжи и спорта, мультимиллионера Ференца Дьюрчаня. Кризис в правящей коалиции социалистов и свободных демократов связан, прежде всего, с накопившимися финансово-экономическими проблемами, которые включают в себя огромный бюджетный дефицит (почти 6 % в 2003), завышенный курс национальной валюты, небывалый рост внутренней и внешней задолженности страны (свыше 50 миллиардов долларов). Отражаясь на социальной сфере, эти проблемы вызывают недовольство населения.

В апреле 2006 в Венгрии прошли новые парламентские выборы. Венгерская социалистическая партия получила 186 из 386 мандатов, её союзник по правительственной коалиции — Союз свободных демократов — 18 мандатов. Их соперники — Венгерская гражданская партия — на выборах выступала единым списком с Христианско-демократической народной партией, они получили 164 мандата. 19 сентября 2006 года в Будапеште народные волнения в связи с обнародованием высказываний премьер-министра о плачевном состоянии экономики. В 2006 году впервые в новейшей истории Венгрии произошли беспорядки в Будапеште. 14 апреля 2009 года на пост премьера социалистами был назначен беспартийный Гордон Байнаи.

После очередных парламентских выборов новым премьером с 29 мая 2010 года стал Виктор Орбан, лидер правой коалиции Фидес—Христианско-демократическая народная партия, получившей конституционное большинство. Фидес инициировала принятие новой Конституции, которая вступила в действие с 2012 года. В новой конституции говорится, что венгерский народ объединяют «Бог и христианство». За государством закрепляется обязанность защищать жизнь, при этом оговорено, что жизнь начинается при зачатии. Фактически эта статья конституции вводит запрет на аборты. Брак обозначен в конституции как союз мужчины и женщины.

За время после падения коммунистического режима наблюдались обострения напряжённости на национальной почве со Словакией и Румынией, где венгры проживают как меньшинства.

См. также

► История Венгрии

Ссылки и литература

• [www.europa.km.ru/hungaria/history1.htm История Венгрии]
• [www.globalaffairs.ru/number/n_5966 Я.Шимов. Австрия и Венгрия: идентичность на развалинах]
• [horthy.narod.ru/ Венгерская история. Правление Миклоша Хорти]
• [www.airwar.ru/history/av2ww/axis/koshice/koshice.html Инцидент в Кошице 26.06.1941 — повод для вступления Венгрии во Вторую мировую войну]
• [militera.lib.ru/h/sb_crusade_in_rossia/04.html Пушкаш А. И. Соучастие Венгрии в нападении на СССР]
• Статья Тамаша Крауса [scepsis.ru/library/id_931.html «О венгерских рабочих советах 1956 года»]
• [vengriya.org/istoriya-vengrii/noveishaya-istoriya-vengrii.html Новейшая история Венгрии]
• [www.hungarianhistory.com История Венгрии] (англ.)
• [www.drevnyaya.ru/vyp/stat/s3_25_4.pdf Юрасов М. К. Русско-Венгерские отношения начала XII в. ] //Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2006. № 3 (25). С. 47-56.
• Асташин Н.А. Миклош Хорти: адмирал в своем лабиринте // До и после Версаля. М.: «Индрик», 2009, [www.inslav.ru/images/stories/pdf/2009_Do_i_posle_Versal'a.pdf с. 374-393.] ISBN 978-5-91674-059-2

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий История Венгрии

Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней дерево. Она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
– Bon, je vous laisse dans votre petit coin. Je vois, que vous y etes tres bien, [Хорошо, я вас оставлю в вашем уголке. Я вижу, вам там хорошо,] – сказал голос Анны Павловны.
И Пьер, со страхом вспоминая, не сделал ли он чего нибудь предосудительного, краснея, оглянулся вокруг себя. Ему казалось, что все знают, так же как и он, про то, что с ним случилось.
Через несколько времени, когда он подошел к большому кружку, Анна Павловна сказала ему:
– On dit que vous embellissez votre maison de Petersbourg. [Говорят, вы отделываете свой петербургский дом.]
(Это была правда: архитектор сказал, что это нужно ему, и Пьер, сам не зная, зачем, отделывал свой огромный дом в Петербурге.)
– C'est bien, mais ne demenagez pas de chez le prince Ваsile. Il est bon d'avoir un ami comme le prince, – сказала она, улыбаясь князю Василию. – J'en sais quelque chose. N'est ce pas? [Это хорошо, но не переезжайте от князя Василия. Хорошо иметь такого друга. Я кое что об этом знаю. Не правда ли?] А вы еще так молоды. Вам нужны советы. Вы не сердитесь на меня, что я пользуюсь правами старух. – Она замолчала, как молчат всегда женщины, чего то ожидая после того, как скажут про свои года. – Если вы женитесь, то другое дело. – И она соединила их в один взгляд. Пьер не смотрел на Элен, и она на него. Но она была всё так же страшно близка ему. Он промычал что то и покраснел.
Вернувшись домой, Пьер долго не мог заснуть, думая о том, что с ним случилось. Что же случилось с ним? Ничего. Он только понял, что женщина, которую он знал ребенком, про которую он рассеянно говорил: «да, хороша», когда ему говорили, что Элен красавица, он понял, что эта женщина может принадлежать ему.
«Но она глупа, я сам говорил, что она глупа, – думал он. – Что то гадкое есть в том чувстве, которое она возбудила во мне, что то запрещенное. Мне говорили, что ее брат Анатоль был влюблен в нее, и она влюблена в него, что была целая история, и что от этого услали Анатоля. Брат ее – Ипполит… Отец ее – князь Василий… Это нехорошо», думал он; и в то же время как он рассуждал так (еще рассуждения эти оставались неоконченными), он заставал себя улыбающимся и сознавал, что другой ряд рассуждений всплывал из за первых, что он в одно и то же время думал о ее ничтожестве и мечтал о том, как она будет его женой, как она может полюбить его, как она может быть совсем другою, и как всё то, что он об ней думал и слышал, может быть неправдою. И он опять видел ее не какою то дочерью князя Василья, а видел всё ее тело, только прикрытое серым платьем. «Но нет, отчего же прежде не приходила мне в голову эта мысль?» И опять он говорил себе, что это невозможно; что что то гадкое, противоестественное, как ему казалось, нечестное было бы в этом браке. Он вспоминал ее прежние слова, взгляды, и слова и взгляды тех, кто их видал вместе. Он вспомнил слова и взгляды Анны Павловны, когда она говорила ему о доме, вспомнил тысячи таких намеков со стороны князя Василья и других, и на него нашел ужас, не связал ли он уж себя чем нибудь в исполнении такого дела, которое, очевидно, нехорошо и которое он не должен делать. Но в то же время, как он сам себе выражал это решение, с другой стороны души всплывал ее образ со всею своею женственной красотою.


В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.
«Tout ca est bel et bon, mais il faut que ca finisse», [Всё это хорошо, но надо это кончить,] – сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем хорошо поступает в этом деле. «Молодость… легкомыслие… ну, да Бог с ним, – подумал князь Василий, с удовольствием чувствуя свою доброту: – mais il faut, que ca finisse. После завтра Лёлины именины, я позову кое кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое дело. Да, мое дело. Я – отец!»
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и с ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах людей связывается с нею, что он не может никак возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою судьбу. Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило дня, чтобы у князя Василья (у которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором должен был быть Пьер, ежели он не хотел расстроить общее удовольствие и обмануть ожидания всех. Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома, проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «до завтра», или «к обеду, а то я тебя не увижу», или «я для тебя остаюсь» и т. п. Но несмотря на то, что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания. Он каждый день говорил себе всё одно и одно: «Надо же, наконец, понять ее и дать себе отчет: кто она? Ошибался ли я прежде или теперь ошибаюсь? Нет, она не глупа; нет, она прекрасная девушка! – говорил он сам себе иногда. – Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не сказала глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и ясно. Так она не глупа. Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не дурная женщина!» Часто ему случалось с нею начинать рассуждать, думать вслух, и всякий раз она отвечала ему на это либо коротким, но кстати сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересует, либо молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутительнее всего показывали Пьеру ее превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в сравнении с этой улыбкой.
Она обращалась к нему всегда с радостной, доверчивой, к нему одному относившейся улыбкой, в которой было что то значительней того, что было в общей улыбке, украшавшей всегда ее лицо. Пьер знал, что все ждут только того, чтобы он, наконец, сказал одно слово, переступил через известную черту, и он знал, что он рано или поздно переступит через нее; но какой то непонятный ужас охватывал его при одной мысли об этом страшном шаге. Тысячу раз в продолжение этого полутора месяца, во время которого он чувствовал себя всё дальше и дальше втягиваемым в ту страшившую его пропасть, Пьер говорил себе: «Да что ж это? Нужна решимость! Разве нет у меня ее?»
Он хотел решиться, но с ужасом чувствовал, что не было у него в этом случае той решимости, которую он знал в себе и которая действительно была в нем. Пьер принадлежал к числу тех людей, которые сильны только тогда, когда они чувствуют себя вполне чистыми. А с того дня, как им владело то чувство желания, которое он испытал над табакеркой у Анны Павловны, несознанное чувство виноватости этого стремления парализировало его решимость.
В день именин Элен у князя Василья ужинало маленькое общество людей самых близких, как говорила княгиня, родные и друзья. Всем этим родным и друзьям дано было чувствовать, что в этот день должна решиться участь именинницы.
Гости сидели за ужином. Княгиня Курагина, массивная, когда то красивая, представительная женщина сидела на хозяйском месте. По обеим сторонам ее сидели почетнейшие гости – старый генерал, его жена, Анна Павловна Шерер; в конце стола сидели менее пожилые и почетные гости, и там же сидели домашние, Пьер и Элен, – рядом. Князь Василий не ужинал: он похаживал вокруг стола, в веселом расположении духа, подсаживаясь то к тому, то к другому из гостей. Каждому он говорил небрежное и приятное слово, исключая Пьера и Элен, которых присутствия он не замечал, казалось. Князь Василий оживлял всех. Ярко горели восковые свечи, блестели серебро и хрусталь посуды, наряды дам и золото и серебро эполет; вокруг стола сновали слуги в красных кафтанах; слышались звуки ножей, стаканов, тарелок и звуки оживленного говора нескольких разговоров вокруг этого стола. Слышно было, как старый камергер в одном конце уверял старушку баронессу в своей пламенной любви к ней и ее смех; с другой – рассказ о неуспехе какой то Марьи Викторовны. У середины стола князь Василий сосредоточил вокруг себя слушателей. Он рассказывал дамам, с шутливой улыбкой на губах, последнее – в среду – заседание государственного совета, на котором был получен и читался Сергеем Кузьмичем Вязмитиновым, новым петербургским военным генерал губернатором, знаменитый тогда рескрипт государя Александра Павловича из армии, в котором государь, обращаясь к Сергею Кузьмичу, говорил, что со всех сторон получает он заявления о преданности народа, и что заявление Петербурга особенно приятно ему, что он гордится честью быть главою такой нации и постарается быть ее достойным. Рескрипт этот начинался словами: Сергей Кузьмич! Со всех сторон доходят до меня слухи и т. д.
– Так таки и не пошло дальше, чем «Сергей Кузьмич»? – спрашивала одна дама.
– Да, да, ни на волос, – отвечал смеясь князь Василий. – Сергей Кузьмич… со всех сторон. Со всех сторон, Сергей Кузьмич… Бедный Вязмитинов никак не мог пойти далее. Несколько раз он принимался снова за письмо, но только что скажет Сергей … всхлипывания… Ку…зьми…ч – слезы… и со всех сторон заглушаются рыданиями, и дальше он не мог. И опять платок, и опять «Сергей Кузьмич, со всех сторон», и слезы… так что уже попросили прочесть другого.
– Кузьмич… со всех сторон… и слезы… – повторил кто то смеясь.
– Не будьте злы, – погрозив пальцем, с другого конца стола, проговорила Анна Павловна, – c'est un si brave et excellent homme notre bon Viasmitinoff… [Это такой прекрасный человек, наш добрый Вязмитинов…]
Все очень смеялись. На верхнем почетном конце стола все были, казалось, веселы и под влиянием самых различных оживленных настроений; только Пьер и Элен молча сидели рядом почти на нижнем конце стола; на лицах обоих сдерживалась сияющая улыбка, не зависящая от Сергея Кузьмича, – улыбка стыдливости перед своими чувствами. Что бы ни говорили и как бы ни смеялись и шутили другие, как бы аппетитно ни кушали и рейнвейн, и соте, и мороженое, как бы ни избегали взглядом эту чету, как бы ни казались равнодушны, невнимательны к ней, чувствовалось почему то, по изредка бросаемым на них взглядам, что и анекдот о Сергее Кузьмиче, и смех, и кушанье – всё было притворно, а все силы внимания всего этого общества были обращены только на эту пару – Пьера и Элен. Князь Василий представлял всхлипыванья Сергея Кузьмича и в это время обегал взглядом дочь; и в то время как он смеялся, выражение его лица говорило: «Так, так, всё хорошо идет; нынче всё решится». Анна Павловна грозила ему за notre bon Viasmitinoff, а в глазах ее, которые мельком блеснули в этот момент на Пьера, князь Василий читал поздравление с будущим зятем и счастием дочери. Старая княгиня, предлагая с грустным вздохом вина своей соседке и сердито взглянув на дочь, этим вздохом как будто говорила: «да, теперь нам с вами ничего больше не осталось, как пить сладкое вино, моя милая; теперь время этой молодежи быть так дерзко вызывающе счастливой». «И что за глупость всё то, что я рассказываю, как будто это меня интересует, – думал дипломат, взглядывая на счастливые лица любовников – вот это счастие!»
Среди тех ничтожно мелких, искусственных интересов, которые связывали это общество, попало простое чувство стремления красивых и здоровых молодых мужчины и женщины друг к другу. И это человеческое чувство подавило всё и парило над всем их искусственным лепетом. Шутки были невеселы, новости неинтересны, оживление – очевидно поддельно. Не только они, но лакеи, служившие за столом, казалось, чувствовали то же и забывали порядки службы, заглядываясь на красавицу Элен с ее сияющим лицом и на красное, толстое, счастливое и беспокойное лицо Пьера. Казалось, и огни свечей сосредоточены были только на этих двух счастливых лицах.
Пьер чувствовал, что он был центром всего, и это положение и радовало и стесняло его. Он находился в состоянии человека, углубленного в какое нибудь занятие. Он ничего ясно не видел, не понимал и не слыхал. Только изредка, неожиданно, мелькали в его душе отрывочные мысли и впечатления из действительности.
«Так уж всё кончено! – думал он. – И как это всё сделалось? Так быстро! Теперь я знаю, что не для нее одной, не для себя одного, но и для всех это должно неизбежно свершиться. Они все так ждут этого , так уверены, что это будет, что я не могу, не могу обмануть их. Но как это будет? Не знаю; а будет, непременно будет!» думал Пьер, взглядывая на эти плечи, блестевшие подле самых глаз его.
То вдруг ему становилось стыдно чего то. Ему неловко было, что он один занимает внимание всех, что он счастливец в глазах других, что он с своим некрасивым лицом какой то Парис, обладающий Еленой. «Но, верно, это всегда так бывает и так надо, – утешал он себя. – И, впрочем, что же я сделал для этого? Когда это началось? Из Москвы я поехал вместе с князем Васильем. Тут еще ничего не было. Потом, отчего же мне было у него не остановиться? Потом я играл с ней в карты и поднял ее ридикюль, ездил с ней кататься. Когда же это началось, когда это всё сделалось? И вот он сидит подле нее женихом; слышит, видит, чувствует ее близость, ее дыхание, ее движения, ее красоту. То вдруг ему кажется, что это не она, а он сам так необыкновенно красив, что оттого то и смотрят так на него, и он, счастливый общим удивлением, выпрямляет грудь, поднимает голову и радуется своему счастью. Вдруг какой то голос, чей то знакомый голос, слышится и говорит ему что то другой раз. Но Пьер так занят, что не понимает того, что говорят ему. – Я спрашиваю у тебя, когда ты получил письмо от Болконского, – повторяет третий раз князь Василий. – Как ты рассеян, мой милый.
Князь Василий улыбается, и Пьер видит, что все, все улыбаются на него и на Элен. «Ну, что ж, коли вы все знаете», говорил сам себе Пьер. «Ну, что ж? это правда», и он сам улыбался своей кроткой, детской улыбкой, и Элен улыбается.
– Когда же ты получил? Из Ольмюца? – повторяет князь Василий, которому будто нужно это знать для решения спора.
«И можно ли говорить и думать о таких пустяках?» думает Пьер.
– Да, из Ольмюца, – отвечает он со вздохом.
От ужина Пьер повел свою даму за другими в гостиную. Гости стали разъезжаться и некоторые уезжали, не простившись с Элен. Как будто не желая отрывать ее от ее серьезного занятия, некоторые подходили на минуту и скорее отходили, запрещая ей провожать себя. Дипломат грустно молчал, выходя из гостиной. Ему представлялась вся тщета его дипломатической карьеры в сравнении с счастьем Пьера. Старый генерал сердито проворчал на свою жену, когда она спросила его о состоянии его ноги. «Эка, старая дура, – подумал он. – Вот Елена Васильевна так та и в 50 лет красавица будет».
– Кажется, что я могу вас поздравить, – прошептала Анна Павловна княгине и крепко поцеловала ее. – Ежели бы не мигрень, я бы осталась.
Княгиня ничего не отвечала; ее мучила зависть к счастью своей дочери.
Пьер во время проводов гостей долго оставался один с Элен в маленькой гостиной, где они сели. Он часто и прежде, в последние полтора месяца, оставался один с Элен, но никогда не говорил ей о любви. Теперь он чувствовал, что это было необходимо, но он никак не мог решиться на этот последний шаг. Ему было стыдно; ему казалось, что тут, подле Элен, он занимает чье то чужое место. Не для тебя это счастье, – говорил ему какой то внутренний голос. – Это счастье для тех, у кого нет того, что есть у тебя. Но надо было сказать что нибудь, и он заговорил. Он спросил у нее, довольна ли она нынешним вечером? Она, как и всегда, с простотой своей отвечала, что нынешние именины были для нее одними из самых приятных.
Кое кто из ближайших родных еще оставались. Они сидели в большой гостиной. Князь Василий ленивыми шагами подошел к Пьеру. Пьер встал и сказал, что уже поздно. Князь Василий строго вопросительно посмотрел на него, как будто то, что он сказал, было так странно, что нельзя было и расслышать. Но вслед за тем выражение строгости изменилось, и князь Василий дернул Пьера вниз за руку, посадил его и ласково улыбнулся.
– Ну, что, Леля? – обратился он тотчас же к дочери с тем небрежным тоном привычной нежности, который усвоивается родителями, с детства ласкающими своих детей, но который князем Василием был только угадан посредством подражания другим родителям.
И он опять обратился к Пьеру.
– Сергей Кузьмич, со всех сторон , – проговорил он, расстегивая верхнюю пуговицу жилета.
Пьер улыбнулся, но по его улыбке видно было, что он понимал, что не анекдот Сергея Кузьмича интересовал в это время князя Василия; и князь Василий понял, что Пьер понимал это. Князь Василий вдруг пробурлил что то и вышел. Пьеру показалось, что даже князь Василий был смущен. Вид смущенья этого старого светского человека тронул Пьера; он оглянулся на Элен – и она, казалось, была смущена и взглядом говорила: «что ж, вы сами виноваты».
«Надо неизбежно перешагнуть, но не могу, я не могу», думал Пьер, и заговорил опять о постороннем, о Сергее Кузьмиче, спрашивая, в чем состоял этот анекдот, так как он его не расслышал. Элен с улыбкой отвечала, что она тоже не знает.
Когда князь Василий вошел в гостиную, княгиня тихо говорила с пожилой дамой о Пьере.
– Конечно, c'est un parti tres brillant, mais le bonheur, ma chere… – Les Marieiages se font dans les cieux, [Конечно, это очень блестящая партия, но счастье, моя милая… – Браки совершаются на небесах,] – отвечала пожилая дама.
Князь Василий, как бы не слушая дам, прошел в дальний угол и сел на диван. Он закрыл глаза и как будто дремал. Голова его было упала, и он очнулся.
– Aline, – сказал он жене, – allez voir ce qu'ils font. [Алина, посмотри, что они делают.]
Княгиня подошла к двери, прошлась мимо нее с значительным, равнодушным видом и заглянула в гостиную. Пьер и Элен так же сидели и разговаривали.
– Всё то же, – отвечала она мужу.
Князь Василий нахмурился, сморщил рот на сторону, щеки его запрыгали с свойственным ему неприятным, грубым выражением; он, встряхнувшись, встал, закинул назад голову и решительными шагами, мимо дам, прошел в маленькую гостиную. Он скорыми шагами, радостно подошел к Пьеру. Лицо князя было так необыкновенно торжественно, что Пьер испуганно встал, увидав его.
– Слава Богу! – сказал он. – Жена мне всё сказала! – Он обнял одной рукой Пьера, другой – дочь. – Друг мой Леля! Я очень, очень рад. – Голос его задрожал. – Я любил твоего отца… и она будет тебе хорошая жена… Бог да благословит вас!…
Он обнял дочь, потом опять Пьера и поцеловал его дурно пахучим ртом. Слезы, действительно, омочили его щеки.
– Княгиня, иди же сюда, – прокричал он.
Княгиня вышла и заплакала тоже. Пожилая дама тоже утиралась платком. Пьера целовали, и он несколько раз целовал руку прекрасной Элен. Через несколько времени их опять оставили одних.
«Всё это так должно было быть и не могло быть иначе, – думал Пьер, – поэтому нечего спрашивать, хорошо ли это или дурно? Хорошо, потому что определенно, и нет прежнего мучительного сомнения». Пьер молча держал руку своей невесты и смотрел на ее поднимающуюся и опускающуюся прекрасную грудь.
– Элен! – сказал он вслух и остановился.
«Что то такое особенное говорят в этих случаях», думал он, но никак не мог вспомнить, что такое именно говорят в этих случаях. Он взглянул в ее лицо. Она придвинулась к нему ближе. Лицо ее зарумянилось.
– Ах, снимите эти… как эти… – она указывала на очки.
Пьер снял очки, и глаза его сверх той общей странности глаз людей, снявших очки, глаза его смотрели испуганно вопросительно. Он хотел нагнуться над ее рукой и поцеловать ее; но она быстрым и грубым движеньем головы пeрехватила его губы и свела их с своими. Лицо ее поразило Пьера своим изменившимся, неприятно растерянным выражением.
«Теперь уж поздно, всё кончено; да и я люблю ее», подумал Пьер.
– Je vous aime! [Я вас люблю!] – сказал он, вспомнив то, что нужно было говорить в этих случаях; но слова эти прозвучали так бедно, что ему стало стыдно за себя.
Через полтора месяца он был обвенчан и поселился, как говорили, счастливым обладателем красавицы жены и миллионов, в большом петербургском заново отделанном доме графов Безухих.


Старый князь Николай Андреич Болконский в декабре 1805 года получил письмо от князя Василия, извещавшего его о своем приезде вместе с сыном. («Я еду на ревизию, и, разумеется, мне 100 верст не крюк, чтобы посетить вас, многоуважаемый благодетель, – писал он, – и Анатоль мой провожает меня и едет в армию; и я надеюсь, что вы позволите ему лично выразить вам то глубокое уважение, которое он, подражая отцу, питает к вам».)
– Вот Мари и вывозить не нужно: женихи сами к нам едут, – неосторожно сказала маленькая княгиня, услыхав про это.
Князь Николай Андреич поморщился и ничего не сказал.
Через две недели после получения письма, вечером, приехали вперед люди князя Василья, а на другой день приехал и он сам с сыном.
Старик Болконский всегда был невысокого мнения о характере князя Василья, и тем более в последнее время, когда князь Василий в новые царствования при Павле и Александре далеко пошел в чинах и почестях. Теперь же, по намекам письма и маленькой княгини, он понял, в чем дело, и невысокое мнение о князе Василье перешло в душе князя Николая Андреича в чувство недоброжелательного презрения. Он постоянно фыркал, говоря про него. В тот день, как приехать князю Василью, князь Николай Андреич был особенно недоволен и не в духе. Оттого ли он был не в духе, что приезжал князь Василий, или оттого он был особенно недоволен приездом князя Василья, что был не в духе; но он был не в духе, и Тихон еще утром отсоветывал архитектору входить с докладом к князю.
– Слышите, как ходит, – сказал Тихон, обращая внимание архитектора на звуки шагов князя. – На всю пятку ступает – уж мы знаем…
Однако, как обыкновенно, в 9 м часу князь вышел гулять в своей бархатной шубке с собольим воротником и такой же шапке. Накануне выпал снег. Дорожка, по которой хаживал князь Николай Андреич к оранжерее, была расчищена, следы метлы виднелись на разметанном снегу, и лопата была воткнута в рыхлую насыпь снега, шедшую с обеих сторон дорожки. Князь прошел по оранжереям, по дворне и постройкам, нахмуренный и молчаливый.
– А проехать в санях можно? – спросил он провожавшего его до дома почтенного, похожего лицом и манерами на хозяина, управляющего.
– Глубок снег, ваше сиятельство. Я уже по прешпекту разметать велел.
Князь наклонил голову и подошел к крыльцу. «Слава тебе, Господи, – подумал управляющий, – пронеслась туча!»
– Проехать трудно было, ваше сиятельство, – прибавил управляющий. – Как слышно было, ваше сиятельство, что министр пожалует к вашему сиятельству?
Князь повернулся к управляющему и нахмуренными глазами уставился на него.
– Что? Министр? Какой министр? Кто велел? – заговорил он своим пронзительным, жестким голосом. – Для княжны, моей дочери, не расчистили, а для министра! У меня нет министров!
– Ваше сиятельство, я полагал…
– Ты полагал! – закричал князь, всё поспешнее и несвязнее выговаривая слова. – Ты полагал… Разбойники! прохвосты! Я тебя научу полагать, – и, подняв палку, он замахнулся ею на Алпатыча и ударил бы, ежели бы управляющий невольно не отклонился от удара. – Полагал! Прохвосты! – торопливо кричал он. Но, несмотря на то, что Алпатыч, сам испугавшийся своей дерзости – отклониться от удара, приблизился к князю, опустив перед ним покорно свою плешивую голову, или, может быть, именно от этого князь, продолжая кричать: «прохвосты! закидать дорогу!» не поднял другой раз палки и вбежал в комнаты.
Перед обедом княжна и m lle Bourienne, знавшие, что князь не в духе, стояли, ожидая его: m lle Bourienne с сияющим лицом, которое говорило: «Я ничего не знаю, я такая же, как и всегда», и княжна Марья – бледная, испуганная, с опущенными глазами. Тяжелее всего для княжны Марьи было то, что она знала, что в этих случаях надо поступать, как m lle Bourime, но не могла этого сделать. Ей казалось: «сделаю я так, как будто не замечаю, он подумает, что у меня нет к нему сочувствия; сделаю я так, что я сама скучна и не в духе, он скажет (как это и бывало), что я нос повесила», и т. п.
Князь взглянул на испуганное лицо дочери и фыркнул.
– Др… или дура!… – проговорил он.
«И той нет! уж и ей насплетничали», подумал он про маленькую княгиню, которой не было в столовой.
– А княгиня где? – спросил он. – Прячется?…
– Она не совсем здорова, – весело улыбаясь, сказала m llе Bourienne, – она не выйдет. Это так понятно в ее положении.
– Гм! гм! кх! кх! – проговорил князь и сел за стол.
Тарелка ему показалась не чиста; он указал на пятно и бросил ее. Тихон подхватил ее и передал буфетчику. Маленькая княгиня не была нездорова; но она до такой степени непреодолимо боялась князя, что, услыхав о том, как он не в духе, она решилась не выходить.
– Я боюсь за ребенка, – говорила она m lle Bourienne, – Бог знает, что может сделаться от испуга.
Вообще маленькая княгиня жила в Лысых Горах постоянно под чувством страха и антипатии к старому князю, которой она не сознавала, потому что страх так преобладал, что она не могла чувствовать ее. Со стороны князя была тоже антипатия, но она заглушалась презрением. Княгиня, обжившись в Лысых Горах, особенно полюбила m lle Bourienne, проводила с нею дни, просила ее ночевать с собой и с нею часто говорила о свекоре и судила его.
– Il nous arrive du monde, mon prince, [К нам едут гости, князь.] – сказала m lle Bourienne, своими розовенькими руками развертывая белую салфетку. – Son excellence le рrince Kouraguine avec son fils, a ce que j'ai entendu dire? [Его сиятельство князь Курагин с сыном, сколько я слышала?] – вопросительно сказала она.
– Гм… эта excellence мальчишка… я его определил в коллегию, – оскорбленно сказал князь. – А сын зачем, не могу понять. Княгиня Лизавета Карловна и княжна Марья, может, знают; я не знаю, к чему он везет этого сына сюда. Мне не нужно. – И он посмотрел на покрасневшую дочь.
– Нездорова, что ли? От страха министра, как нынче этот болван Алпатыч сказал.
– Нет, mon pere. [батюшка.]
Как ни неудачно попала m lle Bourienne на предмет разговора, она не остановилась и болтала об оранжереях, о красоте нового распустившегося цветка, и князь после супа смягчился.
После обеда он прошел к невестке. Маленькая княгиня сидела за маленьким столиком и болтала с Машей, горничной. Она побледнела, увидав свекора.
Маленькая княгиня очень переменилась. Она скорее была дурна, нежели хороша, теперь. Щеки опустились, губа поднялась кверху, глаза были обтянуты книзу.
– Да, тяжесть какая то, – отвечала она на вопрос князя, что она чувствует.
– Не нужно ли чего?
– Нет, merci, mon pere. [благодарю, батюшка.]
– Ну, хорошо, хорошо.
Он вышел и дошел до официантской. Алпатыч, нагнув голову, стоял в официантской.
– Закидана дорога?
– Закидана, ваше сиятельство; простите, ради Бога, по одной глупости.
Князь перебил его и засмеялся своим неестественным смехом.
– Ну, хорошо, хорошо.
Он протянул руку, которую поцеловал Алпатыч, и прошел в кабинет.
Вечером приехал князь Василий. Его встретили на прешпекте (так назывался проспект) кучера и официанты, с криком провезли его возки и сани к флигелю по нарочно засыпанной снегом дороге.
Князю Василью и Анатолю были отведены отдельные комнаты.
Анатоль сидел, сняв камзол и подпершись руками в бока, перед столом, на угол которого он, улыбаясь, пристально и рассеянно устремил свои прекрасные большие глаза. На всю жизнь свою он смотрел как на непрерывное увеселение, которое кто то такой почему то обязался устроить для него. Так же и теперь он смотрел на свою поездку к злому старику и к богатой уродливой наследнице. Всё это могло выйти, по его предположению, очень хорошо и забавно. А отчего же не жениться, коли она очень богата? Это никогда не мешает, думал Анатоль.
Он выбрился, надушился с тщательностью и щегольством, сделавшимися его привычкою, и с прирожденным ему добродушно победительным выражением, высоко неся красивую голову, вошел в комнату к отцу. Около князя Василья хлопотали его два камердинера, одевая его; он сам оживленно оглядывался вокруг себя и весело кивнул входившему сыну, как будто он говорил: «Так, таким мне тебя и надо!»
– Нет, без шуток, батюшка, она очень уродлива? А? – спросил он, как бы продолжая разговор, не раз веденный во время путешествия.
– Полно. Глупости! Главное дело – старайся быть почтителен и благоразумен с старым князем.
– Ежели он будет браниться, я уйду, – сказал Анатоль. – Я этих стариков терпеть не могу. А?
– Помни, что для тебя от этого зависит всё.
В это время в девичьей не только был известен приезд министра с сыном, но внешний вид их обоих был уже подробно описан. Княжна Марья сидела одна в своей комнате и тщетно пыталась преодолеть свое внутреннее волнение.
«Зачем они писали, зачем Лиза говорила мне про это? Ведь этого не может быть! – говорила она себе, взглядывая в зеркало. – Как я выйду в гостиную? Ежели бы он даже мне понравился, я бы не могла быть теперь с ним сама собою». Одна мысль о взгляде ее отца приводила ее в ужас.
Маленькая княгиня и m lle Bourienne получили уже все нужные сведения от горничной Маши о том, какой румяный, чернобровый красавец был министерский сын, и о том, как папенька их насилу ноги проволок на лестницу, а он, как орел, шагая по три ступеньки, пробежал зa ним. Получив эти сведения, маленькая княгиня с m lle Bourienne,еще из коридора слышные своими оживленно переговаривавшими голосами, вошли в комнату княжны.
– Ils sont arrives, Marieie, [Они приехали, Мари,] вы знаете? – сказала маленькая княгиня, переваливаясь своим животом и тяжело опускаясь на кресло.
Она уже не была в той блузе, в которой сидела поутру, а на ней было одно из лучших ее платьев; голова ее была тщательно убрана, и на лице ее было оживление, не скрывавшее, однако, опустившихся и помертвевших очертаний лица. В том наряде, в котором она бывала обыкновенно в обществах в Петербурге, еще заметнее было, как много она подурнела. На m lle Bourienne тоже появилось уже незаметно какое то усовершенствование наряда, которое придавало ее хорошенькому, свеженькому лицу еще более привлекательности.
– Eh bien, et vous restez comme vous etes, chere princesse? – заговорила она. – On va venir annoncer, que ces messieurs sont au salon; il faudra descendre, et vous ne faites pas un petit brin de toilette! [Ну, а вы остаетесь, в чем были, княжна? Сейчас придут сказать, что они вышли. Надо будет итти вниз, а вы хоть бы чуть чуть принарядились!]
Маленькая княгиня поднялась с кресла, позвонила горничную и поспешно и весело принялась придумывать наряд для княжны Марьи и приводить его в исполнение. Княжна Марья чувствовала себя оскорбленной в чувстве собственного достоинства тем, что приезд обещанного ей жениха волновал ее, и еще более она была оскорблена тем, что обе ее подруги и не предполагали, чтобы это могло быть иначе. Сказать им, как ей совестно было за себя и за них, это значило выдать свое волнение; кроме того отказаться от наряжения, которое предлагали ей, повело бы к продолжительным шуткам и настаиваниям. Она вспыхнула, прекрасные глаза ее потухли, лицо ее покрылось пятнами и с тем некрасивым выражением жертвы, чаще всего останавливающемся на ее лице, она отдалась во власть m lle Bourienne и Лизы. Обе женщины заботились совершенно искренно о том, чтобы сделать ее красивой. Она была так дурна, что ни одной из них не могла притти мысль о соперничестве с нею; поэтому они совершенно искренно, с тем наивным и твердым убеждением женщин, что наряд может сделать лицо красивым, принялись за ее одеванье.
– Нет, право, ma bonne amie, [мой добрый друг,] это платье нехорошо, – говорила Лиза, издалека боком взглядывая на княжну. – Вели подать, у тебя там есть масака. Право! Что ж, ведь это, может быть, судьба жизни решается. А это слишком светло, нехорошо, нет, нехорошо!
Нехорошо было не платье, но лицо и вся фигура княжны, но этого не чувствовали m lle Bourienne и маленькая княгиня; им все казалось, что ежели приложить голубую ленту к волосам, зачесанным кверху, и спустить голубой шарф с коричневого платья и т. п., то всё будет хорошо. Они забывали, что испуганное лицо и фигуру нельзя было изменить, и потому, как они ни видоизменяли раму и украшение этого лица, само лицо оставалось жалко и некрасиво. После двух или трех перемен, которым покорно подчинялась княжна Марья, в ту минуту, как она была зачесана кверху (прическа, совершенно изменявшая и портившая ее лицо), в голубом шарфе и масака нарядном платье, маленькая княгиня раза два обошла кругом нее, маленькой ручкой оправила тут складку платья, там подернула шарф и посмотрела, склонив голову, то с той, то с другой стороны.
– Нет, это нельзя, – сказала она решительно, всплеснув руками. – Non, Marie, decidement ca ne vous va pas. Je vous aime mieux dans votre petite robe grise de tous les jours. Non, de grace, faites cela pour moi. [Нет, Мари, решительно это не идет к вам. Я вас лучше люблю в вашем сереньком ежедневном платьице: пожалуйста, сделайте это для меня.] Катя, – сказала она горничной, – принеси княжне серенькое платье, и посмотрите, m lle Bourienne, как я это устрою, – сказала она с улыбкой предвкушения артистической радости.
Но когда Катя принесла требуемое платье, княжна Марья неподвижно всё сидела перед зеркалом, глядя на свое лицо, и в зеркале увидала, что в глазах ее стоят слезы, и что рот ее дрожит, приготовляясь к рыданиям.
– Voyons, chere princesse, – сказала m lle Bourienne, – encore un petit effort. [Ну, княжна, еще маленькое усилие.]
Маленькая княгиня, взяв платье из рук горничной, подходила к княжне Марье.
– Нет, теперь мы это сделаем просто, мило, – говорила она.
Голоса ее, m lle Bourienne и Кати, которая о чем то засмеялась, сливались в веселое лепетанье, похожее на пение птиц.
– Non, laissez moi, [Нет, оставьте меня,] – сказала княжна.
И голос ее звучал такой серьезностью и страданием, что лепетанье птиц тотчас же замолкло. Они посмотрели на большие, прекрасные глаза, полные слез и мысли, ясно и умоляюще смотревшие на них, и поняли, что настаивать бесполезно и даже жестоко.
– Au moins changez de coiffure, – сказала маленькая княгиня. – Je vous disais, – с упреком сказала она, обращаясь к m lle Bourienne, – Marieie a une de ces figures, auxquelles ce genre de coiffure ne va pas du tout. Mais du tout, du tout. Changez de grace. [По крайней мере, перемените прическу. У Мари одно из тех лиц, которым этот род прически совсем нейдет. Перемените, пожалуйста.]
– Laissez moi, laissez moi, tout ca m'est parfaitement egal, [Оставьте меня, мне всё равно,] – отвечал голос, едва удерживающий слезы.
M lle Bourienne и маленькая княгиня должны были признаться самим себе, что княжна. Марья в этом виде была очень дурна, хуже, чем всегда; но было уже поздно. Она смотрела на них с тем выражением, которое они знали, выражением мысли и грусти. Выражение это не внушало им страха к княжне Марье. (Этого чувства она никому не внушала.) Но они знали, что когда на ее лице появлялось это выражение, она была молчалива и непоколебима в своих решениях.
– Vous changerez, n'est ce pas? [Вы перемените, не правда ли?] – сказала Лиза, и когда княжна Марья ничего не ответила, Лиза вышла из комнаты.
Княжна Марья осталась одна. Она не исполнила желания Лизы и не только не переменила прически, но и не взглянула на себя в зеркало. Она, бессильно опустив глаза и руки, молча сидела и думала. Ей представлялся муж, мужчина, сильное, преобладающее и непонятно привлекательное существо, переносящее ее вдруг в свой, совершенно другой, счастливый мир. Ребенок свой, такой, какого она видела вчера у дочери кормилицы, – представлялся ей у своей собственной груди. Муж стоит и нежно смотрит на нее и ребенка. «Но нет, это невозможно: я слишком дурна», думала она.
– Пожалуйте к чаю. Князь сейчас выйдут, – сказал из за двери голос горничной.
Она очнулась и ужаснулась тому, о чем она думала. И прежде чем итти вниз, она встала, вошла в образную и, устремив на освещенный лампадой черный лик большого образа Спасителя, простояла перед ним с сложенными несколько минут руками. В душе княжны Марьи было мучительное сомненье. Возможна ли для нее радость любви, земной любви к мужчине? В помышлениях о браке княжне Марье мечталось и семейное счастие, и дети, но главною, сильнейшею и затаенною ее мечтою была любовь земная. Чувство было тем сильнее, чем более она старалась скрывать его от других и даже от самой себя. Боже мой, – говорила она, – как мне подавить в сердце своем эти мысли дьявола? Как мне отказаться так, навсегда от злых помыслов, чтобы спокойно исполнять Твою волю? И едва она сделала этот вопрос, как Бог уже отвечал ей в ее собственном сердце: «Не желай ничего для себя; не ищи, не волнуйся, не завидуй. Будущее людей и твоя судьба должна быть неизвестна тебе; но живи так, чтобы быть готовой ко всему. Если Богу угодно будет испытать тебя в обязанностях брака, будь готова исполнить Его волю». С этой успокоительной мыслью (но всё таки с надеждой на исполнение своей запрещенной, земной мечты) княжна Марья, вздохнув, перекрестилась и сошла вниз, не думая ни о своем платье, ни о прическе, ни о том, как она войдет и что скажет. Что могло всё это значить в сравнении с предопределением Бога, без воли Которого не падет ни один волос с головы человеческой.


Когда княжна Марья взошла в комнату, князь Василий с сыном уже были в гостиной, разговаривая с маленькой княгиней и m lle Bourienne. Когда она вошла своей тяжелой походкой, ступая на пятки, мужчины и m lle Bourienne приподнялись, и маленькая княгиня, указывая на нее мужчинам, сказала: Voila Marie! [Вот Мари!] Княжна Марья видела всех и подробно видела. Она видела лицо князя Василья, на мгновенье серьезно остановившееся при виде княжны и тотчас же улыбнувшееся, и лицо маленькой княгини, читавшей с любопытством на лицах гостей впечатление, которое произведет на них Marie. Она видела и m lle Bourienne с ее лентой и красивым лицом и оживленным, как никогда, взглядом, устремленным на него; но она не могла видеть его, она видела только что то большое, яркое и прекрасное, подвинувшееся к ней, когда она вошла в комнату. Сначала к ней подошел князь Василий, и она поцеловала плешивую голову, наклонившуюся над ее рукою, и отвечала на его слова, что она, напротив, очень хорошо помнит его. Потом к ней подошел Анатоль. Она всё еще не видала его. Она только почувствовала нежную руку, твердо взявшую ее, и чуть дотронулась до белого лба, над которым были припомажены прекрасные русые волосы. Когда она взглянула на него, красота его поразила ее. Анатопь, заложив большой палец правой руки за застегнутую пуговицу мундира, с выгнутой вперед грудью, а назад – спиною, покачивая одной отставленной ногой и слегка склонив голову, молча, весело глядел на княжну, видимо совершенно о ней не думая. Анатоль был не находчив, не быстр и не красноречив в разговорах, но у него зато была драгоценная для света способность спокойствия и ничем не изменяемая уверенность. Замолчи при первом знакомстве несамоуверенный человек и выкажи сознание неприличности этого молчания и желание найти что нибудь, и будет нехорошо; но Анатоль молчал, покачивал ногой, весело наблюдая прическу княжны. Видно было, что он так спокойно мог молчать очень долго. «Ежели кому неловко это молчание, так разговаривайте, а мне не хочется», как будто говорил его вид. Кроме того в обращении с женщинами у Анатоля была та манера, которая более всего внушает в женщинах любопытство, страх и даже любовь, – манера презрительного сознания своего превосходства. Как будто он говорил им своим видом: «Знаю вас, знаю, да что с вами возиться? А уж вы бы рады!» Может быть, что он этого не думал, встречаясь с женщинами (и даже вероятно, что нет, потому что он вообще мало думал), но такой у него был вид и такая манера. Княжна почувствовала это и, как будто желая ему показать, что она и не смеет думать об том, чтобы занять его, обратилась к старому князю. Разговор шел общий и оживленный, благодаря голоску и губке с усиками, поднимавшейся над белыми зубами маленькой княгини. Она встретила князя Василья с тем приемом шуточки, который часто употребляется болтливо веселыми людьми и который состоит в том, что между человеком, с которым так обращаются, и собой предполагают какие то давно установившиеся шуточки и веселые, отчасти не всем известные, забавные воспоминания, тогда как никаких таких воспоминаний нет, как их и не было между маленькой княгиней и князем Васильем. Князь Василий охотно поддался этому тону; маленькая княгиня вовлекла в это воспоминание никогда не бывших смешных происшествий и Анатоля, которого она почти не знала. M lle Bourienne тоже разделяла эти общие воспоминания, и даже княжна Марья с удовольствием почувствовала и себя втянутою в это веселое воспоминание.
– Вот, по крайней мере, мы вами теперь вполне воспользуемся, милый князь, – говорила маленькая княгиня, разумеется по французски, князю Василью, – это не так, как на наших вечерах у Annette, где вы всегда убежите; помните cette chere Annette? [милую Аннет?]
– А, да вы мне не подите говорить про политику, как Annette!
– А наш чайный столик?
– О, да!
– Отчего вы никогда не бывали у Annette? – спросила маленькая княгиня у Анатоля. – А я знаю, знаю, – сказала она, подмигнув, – ваш брат Ипполит мне рассказывал про ваши дела. – О! – Она погрозила ему пальчиком. – Еще в Париже ваши проказы знаю!
– А он, Ипполит, тебе не говорил? – сказал князь Василий (обращаясь к сыну и схватив за руку княгиню, как будто она хотела убежать, а он едва успел удержать ее), – а он тебе не говорил, как он сам, Ипполит, иссыхал по милой княгине и как она le mettait a la porte? [выгнала его из дома?]
– Oh! C'est la perle des femmes, princesse! [Ах! это перл женщин, княжна!] – обратился он к княжне.
С своей стороны m lle Bourienne не упустила случая при слове Париж вступить тоже в общий разговор воспоминаний. Она позволила себе спросить, давно ли Анатоль оставил Париж, и как понравился ему этот город. Анатоль весьма охотно отвечал француженке и, улыбаясь, глядя на нее, разговаривал с нею про ее отечество. Увидав хорошенькую Bourienne, Анатоль решил, что и здесь, в Лысых Горах, будет нескучно. «Очень недурна! – думал он, оглядывая ее, – очень недурна эта demoiselle de compagn. [компаньонка.] Надеюсь, что она возьмет ее с собой, когда выйдет за меня, – подумал он, – la petite est gentille». [малютка – мила.]
Старый князь неторопливо одевался в кабинете, хмурясь и обдумывая то, что ему делать. Приезд этих гостей сердил его. «Что мне князь Василий и его сынок? Князь Василий хвастунишка, пустой, ну и сын хорош должен быть», ворчал он про себя. Его сердило то, что приезд этих гостей поднимал в его душе нерешенный, постоянно заглушаемый вопрос, – вопрос, насчет которого старый князь всегда сам себя обманывал. Вопрос состоял в том, решится ли он когда либо расстаться с княжной Марьей и отдать ее мужу. Князь никогда прямо не решался задавать себе этот вопрос, зная вперед, что он ответил бы по справедливости, а справедливость противоречила больше чем чувству, а всей возможности его жизни. Жизнь без княжны Марьи князю Николаю Андреевичу, несмотря на то, что он, казалось, мало дорожил ею, была немыслима. «И к чему ей выходить замуж? – думал он, – наверно, быть несчастной. Вон Лиза за Андреем (лучше мужа теперь, кажется, трудно найти), а разве она довольна своей судьбой? И кто ее возьмет из любви? Дурна, неловка. Возьмут за связи, за богатство. И разве не живут в девках? Еще счастливее!» Так думал, одеваясь, князь Николай Андреевич, а вместе с тем всё откладываемый вопрос требовал немедленного решения. Князь Василий привез своего сына, очевидно, с намерением сделать предложение и, вероятно, нынче или завтра потребует прямого ответа. Имя, положение в свете приличное. «Что ж, я не прочь, – говорил сам себе князь, – но пусть он будет стоить ее. Вот это то мы и посмотрим».
– Это то мы и посмотрим, – проговорил он вслух. – Это то мы и посмотрим.
И он, как всегда, бодрыми шагами вошел в гостиную, быстро окинул глазами всех, заметил и перемену платья маленькой княгини, и ленточку Bourienne, и уродливую прическу княжны Марьи, и улыбки Bourienne и Анатоля, и одиночество своей княжны в общем разговоре. «Убралась, как дура! – подумал он, злобно взглянув на дочь. – Стыда нет: а он ее и знать не хочет!»
Он подошел к князю Василью.
– Ну, здравствуй, здравствуй; рад видеть.
– Для мила дружка семь верст не околица, – заговорил князь Василий, как всегда, быстро, самоуверенно и фамильярно. – Вот мой второй, прошу любить и жаловать.
Князь Николай Андреевич оглядел Анатоля. – Молодец, молодец! – сказал он, – ну, поди поцелуй, – и он подставил ему щеку.
Анатоль поцеловал старика и любопытно и совершенно спокойно смотрел на него, ожидая, скоро ли произойдет от него обещанное отцом чудацкое.
Князь Николай Андреевич сел на свое обычное место в угол дивана, подвинул к себе кресло для князя Василья, указал на него и стал расспрашивать о политических делах и новостях. Он слушал как будто со вниманием рассказ князя Василья, но беспрестанно взглядывал на княжну Марью.
– Так уж из Потсдама пишут? – повторил он последние слова князя Василья и вдруг, встав, подошел к дочери.
– Это ты для гостей так убралась, а? – сказал он. – Хороша, очень хороша. Ты при гостях причесана по новому, а я при гостях тебе говорю, что вперед не смей ты переодеваться без моего спроса.
– Это я, mon pиre, [батюшка,] виновата, – краснея, заступилась маленькая княгиня.
– Вам полная воля с, – сказал князь Николай Андреевич, расшаркиваясь перед невесткой, – а ей уродовать себя нечего – и так дурна.
И он опять сел на место, не обращая более внимания на до слез доведенную дочь.
– Напротив, эта прическа очень идет княжне, – сказал князь Василий.
– Ну, батюшка, молодой князь, как его зовут? – сказал князь Николай Андреевич, обращаясь к Анатолию, – поди сюда, поговорим, познакомимся.
«Вот когда начинается потеха», подумал Анатоль и с улыбкой подсел к старому князю.
– Ну, вот что: вы, мой милый, говорят, за границей воспитывались. Не так, как нас с твоим отцом дьячок грамоте учил. Скажите мне, мой милый, вы теперь служите в конной гвардии? – спросил старик, близко и пристально глядя на Анатоля.
– Нет, я перешел в армию, – отвечал Анатоль, едва удерживаясь от смеха.
– А! хорошее дело. Что ж, хотите, мой милый, послужить царю и отечеству? Время военное. Такому молодцу служить надо, служить надо. Что ж, во фронте?
– Нет, князь. Полк наш выступил. А я числюсь. При чем я числюсь, папа? – обратился Анатоль со смехом к отцу.
– Славно служит, славно. При чем я числюсь! Ха ха ха! – засмеялся князь Николай Андреевич.
И Анатоль засмеялся еще громче. Вдруг князь Николай Андреевич нахмурился.
– Ну, ступай, – сказал он Анатолю.
Анатоль с улыбкой подошел опять к дамам.
– Ведь ты их там за границей воспитывал, князь Василий? А? – обратился старый князь к князю Василью.
– Я делал, что мог; и я вам скажу, что тамошнее воспитание гораздо лучше нашего.
– Да, нынче всё другое, всё по новому. Молодец малый! молодец! Ну, пойдем ко мне.
Он взял князя Василья под руку и повел в кабинет.
Князь Василий, оставшись один на один с князем, тотчас же объявил ему о своем желании и надеждах.
– Что ж ты думаешь, – сердито сказал старый князь, – что я ее держу, не могу расстаться? Вообразят себе! – проговорил он сердито. – Мне хоть завтра! Только скажу тебе, что я своего зятя знать хочу лучше. Ты знаешь мои правила: всё открыто! Я завтра при тебе спрошу: хочет она, тогда пусть он поживет. Пускай поживет, я посмотрю. – Князь фыркнул.
– Пускай выходит, мне всё равно, – закричал он тем пронзительным голосом, которым он кричал при прощаньи с сыном.
– Я вам прямо скажу, – сказал князь Василий тоном хитрого человека, убедившегося в ненужности хитрить перед проницательностью собеседника. – Вы ведь насквозь людей видите. Анатоль не гений, но честный, добрый малый, прекрасный сын и родной.
– Ну, ну, хорошо, увидим.
Как оно всегда бывает для одиноких женщин, долго проживших без мужского общества, при появлении Анатоля все три женщины в доме князя Николая Андреевича одинаково почувствовали, что жизнь их была не жизнью до этого времени. Сила мыслить, чувствовать, наблюдать мгновенно удесятерилась во всех их, и как будто до сих пор происходившая во мраке, их жизнь вдруг осветилась новым, полным значения светом.
Княжна Марья вовсе не думала и не помнила о своем лице и прическе. Красивое, открытое лицо человека, который, может быть, будет ее мужем, поглощало всё ее внимание. Он ей казался добр, храбр, решителен, мужествен и великодушен. Она была убеждена в этом. Тысячи мечтаний о будущей семейной жизни беспрестанно возникали в ее воображении. Она отгоняла и старалась скрыть их.
«Но не слишком ли я холодна с ним? – думала княжна Марья. – Я стараюсь сдерживать себя, потому что в глубине души чувствую себя к нему уже слишком близкою; но ведь он не знает всего того, что я о нем думаю, и может вообразить себе, что он мне неприятен».
И княжна Марья старалась и не умела быть любезной с новым гостем. «La pauvre fille! Elle est diablement laide», [Бедная девушка, она дьявольски дурна собою,] думал про нее Анатоль.
M lle Bourienne, взведенная тоже приездом Анатоля на высокую степень возбуждения, думала в другом роде. Конечно, красивая молодая девушка без определенного положения в свете, без родных и друзей и даже родины не думала посвятить свою жизнь услугам князю Николаю Андреевичу, чтению ему книг и дружбе к княжне Марье. M lle Bourienne давно ждала того русского князя, который сразу сумеет оценить ее превосходство над русскими, дурными, дурно одетыми, неловкими княжнами, влюбится в нее и увезет ее; и вот этот русский князь, наконец, приехал. У m lle Bourienne была история, слышанная ею от тетки, доконченная ею самой, которую она любила повторять в своем воображении. Это была история о том, как соблазненной девушке представлялась ее бедная мать, sa pauvre mere, и упрекала ее за то, что она без брака отдалась мужчине. M lle Bourienne часто трогалась до слез, в воображении своем рассказывая ему , соблазнителю, эту историю. Теперь этот он , настоящий русский князь, явился. Он увезет ее, потом явится ma pauvre mere, и он женится на ней. Так складывалась в голове m lle Bourienne вся ее будущая история, в самое то время как она разговаривала с ним о Париже. Не расчеты руководили m lle Bourienne (она даже ни минуты не обдумывала того, что ей делать), но всё это уже давно было готово в ней и теперь только сгруппировалось около появившегося Анатоля, которому она желала и старалась, как можно больше, нравиться.
Маленькая княгиня, как старая полковая лошадь, услыхав звук трубы, бессознательно и забывая свое положение, готовилась к привычному галопу кокетства, без всякой задней мысли или борьбы, а с наивным, легкомысленным весельем.
Несмотря на то, что Анатоль в женском обществе ставил себя обыкновенно в положение человека, которому надоедала беготня за ним женщин, он чувствовал тщеславное удовольствие, видя свое влияние на этих трех женщин. Кроме того он начинал испытывать к хорошенькой и вызывающей Bourienne то страстное, зверское чувство, которое на него находило с чрезвычайной быстротой и побуждало его к самым грубым и смелым поступкам.
Общество после чаю перешло в диванную, и княжну попросили поиграть на клавикордах. Анатоль облокотился перед ней подле m lle Bourienne, и глаза его, смеясь и радуясь, смотрели на княжну Марью. Княжна Марья с мучительным и радостным волнением чувствовала на себе его взгляд. Любимая соната переносила ее в самый задушевно поэтический мир, а чувствуемый на себе взгляд придавал этому миру еще большую поэтичность. Взгляд же Анатоля, хотя и был устремлен на нее, относился не к ней, а к движениям ножки m lle Bourienne, которую он в это время трогал своею ногою под фортепиано. M lle Bourienne смотрела тоже на княжну, и в ее прекрасных глазах было тоже новое для княжны Марьи выражение испуганной радости и надежды.
«Как она меня любит! – думала княжна Марья. – Как я счастлива теперь и как могу быть счастлива с таким другом и таким мужем! Неужели мужем?» думала она, не смея взглянуть на его лицо, чувствуя всё тот же взгляд, устремленный на себя.
Ввечеру, когда после ужина стали расходиться, Анатоль поцеловал руку княжны. Она сама не знала, как у ней достало смелости, но она прямо взглянула на приблизившееся к ее близоруким глазам прекрасное лицо. После княжны он подошел к руке m lle Bourienne (это было неприлично, но он делал всё так уверенно и просто), и m lle Bourienne вспыхнула и испуганно взглянула на княжну.
«Quelle delicatesse» [Какая деликатность,] – подумала княжна. – Неужели Ame (так звали m lle Bourienne) думает, что я могу ревновать ее и не ценить ее чистую нежность и преданность ко мне. – Она подошла к m lle Bourienne и крепко ее поцеловала. Анатоль подошел к руке маленькой княгини.
– Non, non, non! Quand votre pere m'ecrira, que vous vous conduisez bien, je vous donnerai ma main a baiser. Pas avant. [Нет, нет, нет! Когда отец ваш напишет мне, что вы себя ведете хорошо, тогда я дам вам поцеловать руку. Не прежде.] – И, подняв пальчик и улыбаясь, она вышла из комнаты.


Все разошлись, и, кроме Анатоля, который заснул тотчас же, как лег на постель, никто долго не спал эту ночь.
«Неужели он мой муж, именно этот чужой, красивый, добрый мужчина; главное – добрый», думала княжна Марья, и страх, который почти никогда не приходил к ней, нашел на нее. Она боялась оглянуться; ей чудилось, что кто то стоит тут за ширмами, в темном углу. И этот кто то был он – дьявол, и он – этот мужчина с белым лбом, черными бровями и румяным ртом.
Она позвонила горничную и попросила ее лечь в ее комнате.
M lle Bourienne в этот вечер долго ходила по зимнему саду, тщетно ожидая кого то и то улыбаясь кому то, то до слез трогаясь воображаемыми словами рauvre mere, упрекающей ее за ее падение.
Маленькая княгиня ворчала на горничную за то, что постель была нехороша. Нельзя было ей лечь ни на бок, ни на грудь. Всё было тяжело и неловко. Живот ее мешал ей. Он мешал ей больше, чем когда нибудь, именно нынче, потому что присутствие Анатоля перенесло ее живее в другое время, когда этого не было и ей было всё легко и весело. Она сидела в кофточке и чепце на кресле. Катя, сонная и с спутанной косой, в третий раз перебивала и переворачивала тяжелую перину, что то приговаривая.
– Я тебе говорила, что всё буграми и ямами, – твердила маленькая княгиня, – я бы сама рада была заснуть, стало быть, я не виновата, – и голос ее задрожал, как у собирающегося плакать ребенка.
Старый князь тоже не спал. Тихон сквозь сон слышал, как он сердито шагал и фыркал носом. Старому князю казалось, что он был оскорблен за свою дочь. Оскорбление самое больное, потому что оно относилось не к нему, а к другому, к дочери, которую он любит больше себя. Он сказал себе, что он передумает всё это дело и найдет то, что справедливо и должно сделать, но вместо того он только больше раздражал себя.
«Первый встречный показался – и отец и всё забыто, и бежит кверху, причесывается и хвостом виляет, и сама на себя не похожа! Рада бросить отца! И знала, что я замечу. Фр… фр… фр… И разве я не вижу, что этот дурень смотрит только на Бурьенку (надо ее прогнать)! И как гордости настолько нет, чтобы понять это! Хоть не для себя, коли нет гордости, так для меня, по крайней мере. Надо ей показать, что этот болван об ней и не думает, а только смотрит на Bourienne. Нет у ней гордости, но я покажу ей это»…
Сказав дочери, что она заблуждается, что Анатоль намерен ухаживать за Bourienne, старый князь знал, что он раздражит самолюбие княжны Марьи, и его дело (желание не разлучаться с дочерью) будет выиграно, и потому успокоился на этом. Он кликнул Тихона и стал раздеваться.
«И чорт их принес! – думал он в то время, как Тихон накрывал ночной рубашкой его сухое, старческое тело, обросшее на груди седыми волосами. – Я их не звал. Приехали расстраивать мою жизнь. И немного ее осталось».
– К чорту! – проговорил он в то время, как голова его еще была покрыта рубашкой.
Тихон знал привычку князя иногда вслух выражать свои мысли, а потому с неизменным лицом встретил вопросительно сердитый взгляд лица, появившегося из под рубашки.
– Легли? – спросил князь.
Тихон, как и все хорошие лакеи, знал чутьем направление мыслей барина. Он угадал, что спрашивали о князе Василье с сыном.
– Изволили лечь и огонь потушили, ваше сиятельство.
– Не за чем, не за чем… – быстро проговорил князь и, всунув ноги в туфли и руки в халат, пошел к дивану, на котором он спал.
Несмотря на то, что между Анатолем и m lle Bourienne ничего не было сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа, до появления pauvre mere, поняли, что им нужно много сказать друг другу тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В то время как княжна прошла в обычный час к отцу, m lle Bourienne сошлась с Анатолем в зимнем саду.
Княжна Марья подходила в этот день с особенным трепетом к двери кабинета. Ей казалось, что не только все знают, что нынче совершится решение ее судьбы, но что и знают то, что она об этом думает. Она читала это выражение в лице Тихона и в лице камердинера князя Василья, который с горячей водой встретился в коридоре и низко поклонился ей.
Старый князь в это утро был чрезвычайно ласков и старателен в своем обращении с дочерью. Это выражение старательности хорошо знала княжна Марья. Это было то выражение, которое бывало на его лице в те минуты, когда сухие руки его сжимались в кулак от досады за то, что княжна Марья не понимала арифметической задачи, и он, вставая, отходил от нее и тихим голосом повторял несколько раз одни и те же слова.
Он тотчас же приступил к делу и начал разговор, говоря «вы».
– Мне сделали пропозицию насчет вас, – сказал он, неестественно улыбаясь. – Вы, я думаю, догадались, – продолжал он, – что князь Василий приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему то князь Николай Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне вчера сделали пропозицию насчет вас. А так как вы знаете мои правила, я отнесся к вам.
– Как мне вас понимать, mon pere? – проговорила княжна, бледнея и краснея.
– Как понимать! – сердито крикнул отец. – Князь Василий находит тебя по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!… А я у тебя спрашиваю.
– Я не знаю, как вы, mon pere, – шопотом проговорила княжна.
– Я? я? что ж я то? меня то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала:
– Я желаю только одного – исполнить вашу волю, – сказала она, – но ежели бы мое желание нужно было выразить…
Она не успела договорить. Князь перебил ее.
– И прекрасно, – закричал он. – Он тебя возьмет с приданным, да кстати захватит m lle Bourienne. Та будет женой, а ты…
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
– Ну, ну, шучу, шучу, – сказал он. – Помни одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
– Да я не знаю… mon pere.
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.
«Кто тут? Зачем? Подождите!» как будто говорило лицо Анатоля. Княжна Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m lle Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем, и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m lla Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m lle Bourienne.
– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.


12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир , [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.
Они полгода не видались почти; и в том возрасте, когда молодые люди делают первые шаги на пути жизни, оба нашли друг в друге огромные перемены, совершенно новые отражения тех обществ, в которых они сделали свои первые шаги жизни. Оба много переменились с своего последнего свидания и оба хотели поскорее выказать друг другу происшедшие в них перемены.
– Ах вы, полотеры проклятые! Чистенькие, свеженькие, точно с гулянья, не то, что мы грешные, армейщина, – говорил Ростов с новыми для Бориса баритонными звуками в голосе и армейскими ухватками, указывая на свои забрызганные грязью рейтузы.
Хозяйка немка высунулась из двери на громкий голос Ростова.
– Что, хорошенькая? – сказал он, подмигнув.
– Что ты так кричишь! Ты их напугаешь, – сказал Борис. – А я тебя не ждал нынче, – прибавил он. – Я вчера, только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта Кутузовского – Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелен? – спросил Борис.
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.