История Вильнюса

История Вильнюса, прежней столицы Великого княжества Литовского, Виленской губернии Российской империи, Виленского воеводства предвоенной Польши, Королевства Литва, официальной столицы независимого литовского государства в межвоенный период, столицы марионеточного государства Срединная Литва, столицы Литовской ССР и современной столицы Литвы, насчитывает свыше шести столетий. Исторически является столицей Виленского края.

Возникновение

Древнейшие поселения на современной территории Вильнюса, как свидетельствуют археологические находки в различных частях города, относятся к эпохе мезолита.

Первым упоминанием в письменных источниках иногда, вслед за «Историей города Вильно» („Historya miasta Wilna“, 1836—1837) польского историка Михала Балинского называется описание путешествия XII века Снорри Стурлусона, в котором якобы в форме Velni упоминается Вильнюс .

Более замечательно повествование известного скандинавского путешественника по всему Северу (в XII ст.) Снорро-Стурлезона, который пишет, что в окрестностях города Вильно (Вильни, Вылне, Вельне) он встретил своих одноземцев, с которыми мог объясняться на родном языке.

В действительности в письменных источниках город впервые упоминается в первой четверти XIV века, когда он стал резиденцией великих князей литовских и столицей Великого княжества Литовского: в письме на латинском языке, датированном 25 января 1323 года, Гедимин назвал Вильно своим стольным городом.

30 января 1387 года король польский и великий князь литовский Ягайло пожаловал Вильно городские (Магдебургское) права.

Легенда об основании города

По преданиям, зафиксированным в летописях, мифический литовский князь Свинторог (лит. Šventaragis, польск. Świntorog, белор. Свінтарог) облюбовал место при впадении реки Вильни (лит. Vilnia, Vilnelė, польск. Wilejka, белор. Вілейка) в Вилию (лит. Neris, польск. Wilija, белор. Вілія) для своего погребения. Он наказал сыну после своей смерти сжечь в устье Вильни его тело и впредь здесь совершать ритуальные трупосожжения. Место получило название долины Свинторога (долина Швянтарагиса; лит. Šventaragio slėnis, польск. dolina Świntoroga, белор. Даліна Свінтарога).

По легенде, спустя годы великий князь литовский Гедимин отправился из Трок на охоту в окружавшие долину Свинторога леса. Ему удалось убить тура; после удачной охоты Гедимин остался ночевать на Свинтороге. Во сне он увидел огромного железного волка на той самой горе, на которой князь убил тура; волк выл, как сотня волков. На утро князь рассказал свой сон свите, но никто не смог объяснить его смысла. Растолковать сон сумел верховный жрец Лиздейка. Он объяснил, что волк означает замок и город, который здесь заложит правитель. Город станет столицей всех литовских земель, а вой волков означает славу, которая распространится по всему миру благодаря достоинствам жителей города.

Великое Княжество Литовское и Речь Посполитая

В 1503—1522 годах город был окружён городской стеной с девятью воротами и тремя башнями. Вершины развития Вильнюс достиг в правление короля польского и великого князя литовского Сигизмунда Старого (лит. Žygimantas Senasis, польск. Zygmunt I Stary, белор. Жыгімонт Стары), обосновавшегося здесь со своим двором в 1544 году. В дальнейшем город постоянно рос и развивался.

В 1570 году иезуитами была основана коллегия. 1579 году королём Польши Стефаном Баторием (лит. Steponas Batoras, польск. Stefan Batory, белор. Стэфан Баторы) коллегия была преобразована в Академию и университет виленский Общества Иисуса (Almae Academia et Universitas Vilnensis Societatis Jesu). Таким образом Вильно стал первым университетским городом Великого княжества Литовского и его крупным научным и культурным центром.

Ущерб городу наносили разрушительные пожары 1610, 1737, 1748, 1749 годов и эпидемии. В ходе Русско-польской войны город взяли 28 июля 1655 года украинские казаки Ивана Золотаренко и русские войска царя Алексея Михайловича, разграбили и уничтожили значительную часть населения (резня продолжалась три дня, было убито более 25 тысяч человек в один день, по другим сведениям двадцать тысяч или до двадцати тысяч человек, или до трети жителей); разрушения довершил длившийся 17 дней пожар. После чего в самом городе было заключено перемирие. Бегство жителей, разрушительные пожары и эпидемия вызвали голод:

Голод был такой страшный, что люди убивали друг друга за кусок хлеба, пожирали трупы и брат убивал брата, ради пищи. Современники пишут, что после этих бедствий в Вильне нельзя было узнать Вильна.

После возобновления боевых действий уже поляки брали город. С осени 1661 года он вновь стал находиться в составе Речи Посполитой.

В 1769 году было основано кладбище Росса (лит. Rasų kapinės, польск. Cmentarz na Rossie) — старейший некрополь Вильнюса.

В 1793 году город заняли русские войска. В 1794 году Вильна стала центром восстания Тадеуша Костюшко. После третьего раздела Речи Посполитой в 1795 году Вильна отошла к Российской империи.

Российская империя

Вильна стала административным центром Виленской (1795—1797), затем Литовской (1797—1801), Литовско-виленской (1801—1840), а с 1840 — вновь Виленской губернии, входившей в Северо-Западный край Империи. К ведению виленского военного губернатора (генерал-губернатора) относились также Ковенская, Гродненская и, в разное время, другие губернии.

В 1799—1805 годах были разрушены городские стены. Сохранились отдельные фрагменты и Острая брама (лит. Aušros Vartai, «Ворота зари»; польск. Ostra Brama, белор. Вострая Брама) с часовней и чудотворной иконой Остробрамской Божией Матери.

В апреле 1803 года императором Александром I был учреждён императорский Виленский университет.

Летом 1812 года город заняли французские войска Наполеона. Остатки разбитой великой армии отступали на родину также через Вильну. Улицы и окрестности были усеяны горами трупов замёрзших, умерших от голода и болезней солдат; захоронены они были лишь несколько месяцев спустя.

После восстания 1831 года Виленский университет в 1832 году был закрыт. Бои восстания 1863 года город не затронули, но после его подавления генералом Муравьёвым были приняты меры по искоренению польской культуры и приданию Вильне русского характера. Были заново отстроены пришедшие в упадок Пречистенская и Пятницкая церкви, отремонтированы и обновлены другие православные храмы.

Во второй половине XIX и в начале XX века Вильна стала центром белорусского национального возрождения. В Вильне публиковались первые литературные произведения на современном белорусском языке, действовали белорусские организации, издавалась первые белорусские газеты — «Наша Ніва», «Гомон» и прочие.

XX век

На рубеже XIX и XX веков Вильно стал центром культурного и политического возрождения литовской нации. После отмены запрета на использование литовского языка (латиницей) в печати в 1904 году в Вильне стала издаваться первая газета на литовском языке на территории Литвы «Вильняус жинёс» ("Vilniaus žinios"). В 1905 году состоялся Великий Вильнюсский сейм (Didysis Vilniaus Seimas) — съезд представителей литовского народа, сформулировавший требования политической автономии Литвы.

Первая мировая война

Перед войной у города Вильно дислоцировалась 27-я пехотная дивизия. 14 августа 1914 года, с началом мобилизации, 27-я пехотная дивизия покинула окрестности города и была направлена к границе с Восточной Пруссией в район д. Симно. Во время войны, с 1915 по 1918 годы город был оккупирован немецкими и австрийскими войсками. 18-22 сентября 1917 года в Вильнюсе была проведена «конференция литовцев». Решено возродить независимое Литовское государство со столицей в Вильнюсе и этнографическими границами. 16 февраля 1918 года в Вильнюсе был подписан Акт независимости Литовского государства.

Интербеллум

После того, как 31 декабря 1918 года немецкая армия оставила город, 1-5 января 1919 года город был в руках местных формирований польской самообороны, а 5 января а его заняла Красная Армия. В Вильну из Двинска переехало советское Временное революционное рабоче-крестьянское правительство во главе с В. Мицкявичюсом-Капсукасом. На Первом съезде Советов Литвы 18-20 февраля принята Декларация об объединении Советской Литвы и Советской Белоруссии. 27 февраля провозглашено образование Литовско-Белорусской Советской Социалистической Республики («Литбел»).
В ходе советско-польской войны 19 апреля 1919 года город заняли польские части, 20 июля 1920 — части Красной Армии. Вскоре после поражения в Битве за Варшаву отступающая Красная Армия передала город Литве в соответствии с подписанным 12 июля 1920 года договором между Советской Россией и Литовской Республикой. Польша также признала суверенитет Литвы над Вильнюсом и Виленским краем по Сувалкскому договору, подписанному 7 октября 1920 года. Однако уже 9 октября 1920 года части генерала Л. Желиговского с негласной санкции Ю. Пилсудского заняли Вильнюс и часть Юго-восточной Литвы.

В 1920—1922 годах Вильно был столицей государственного образования Срединная Литва, отвечавшего федералистской концепции Ю. Пилсудского и его сторонников, в частности, генерала Люциана Желиговского. 20 февраля 1922 года Виленский сейм принял постановление о присоединении города и края к Польше. Однако во Временной конституции Литвы 1918, в конституциях 1928 и 1938 годов Вильно именовался столицей Литвы. «Временной столицей» Литвы официально именовался город Ковно (Каунас). В 1926 году на территории бывшей Срединной Литвы было сформировано Виленское воеводство.

В межвоенное время Вильно (белор. Вильня) являлся центром белорусского национального движения. В городе действовала белорусская гимназия, белорусский музей братьев Луцкевичей. После вхождения Вильнюса в состав СССР многие из белорусских национальных деятелей были репрессированы.

Польские власти в период 1920—1939 годов подавляли деятельность литовского национального движения. Большинство литовской национальной интеллигенции уехало из города. Единственным храмом, где проводились богослужения на литовском языке (c 1901 года), был костёл Святого Николая (Šv. Mikalojaus bažnyčia).

Вторая мировая война

18 сентября 1939 года Вильно и окрестности заняла Красная Армия, значительная часть Виленского края была передана в состав Белорусской ССР, а по «Договору о передаче Литовской Республике города Вильно и Виленской области и о взаимопомощи между Советским Союзом и Литвой» от 10 октября 1939 года оставшаяся часть Виленкого края вместе с Вильно были переданы Литовской республике. 27 октября в Вильно вошли части литовской армии (к этому времени этнические литовцы, согласно официальной статистике, составляли меньшинство, около 2 %).

На остальной бывшей территории Польши (в том числе и 2/3 Виленского края, признанного Литве по мирному договору Литвы и Советской России от 12 июля 1920 г) 28-30 октября 1939 года было созвано Народное собрание, которое провозгласило установление Советской власти в Западной Белоруссии и воссоединение её с Белорусской ССР. 2 ноября 1939 Верховный Совет СССР и 14 ноября Верховный Совет БССР соответственно приняли законы о включении Западной Белоруссии в состав СССР и воссоединении её с БССР.

С лета 1940 года Вильно стал столицей Литовской Советской Социалистической Республики, включённой в состав СССР, и по-русски официально стал именоваться "Вильнюс".

Во время Великой Отечественной войны город с 23 июня 1941 года был захвачен немецкими войсками, в сентябре того же года было образовано Вильнюсское гетто. За время оккупации жертвами Холокоста стали 95 % представителей еврейской общины города.

13 июля 1944 года в результате Вильнюсской операции, после штурма города с 7 по 13 июля, Вильнюс был освобождён от немецко-фашистских захватчиков войсками Третьего Белорусского фронта под командованием Ивана Даниловича Черняховского.

В боях с частями немецкого гарнизона за освобождение города 7 июля — 14 июля 1944 года также приняли участие 12,5 тыс. бойцов польской Армии крайовой (операция «Острая брама», часть проводимой АК акции «Буря»; в разных источниках цифра бойцов АК доходит до 15 тысяч ). 16 июля командиры формирований АК были приглашены на совещание к генералу Черняховскому и арестованы. В мемориальном ансамбле в память о советских воинах Великой Отечественной войны на Антакальнисе похоронено 2906 советских воинов Третьего Белорусского фронта, погибших при освобождении Вильнюса.

Томас Венцлова в 1978 году писал:

Родом я не из Вильнюса… …но потом уже стал вильнюсцем, как и многие тысячи литовцев, которые во время войны и после войны съехались в свою историческую столицу. Для них это был совершенно незнакомый город. Перед войной между Вильнюсом и независимой Литвой, как известно, практически не было связей. Правда, был миф о Вильнюсе, существенный для литовского воображения — но об этом позже и это другое. …В самый первый день после школы я заблудился в руинах (некого было спросить, потому что людей я встречал немного, к тому же никто не говорил по-литовски)… …Тут надо сказать несколько слов о языке. Вильнюс — город теперь наполовину литовский и говорит на поразительной «койнэ», поскольку сюда съехались представители всех литовских диалектов.

В 1990 году Вильнюс вновь стал столицей независимого Литовского государства.

На 2009 год Вильнюс стал культурной столицей Европы.

См. также

• Важнейшие даты
• Виленский край

Литература

• А. Папшис. Вильнюс. Вильнюс: Минтис, 1977.

Ссылки

• Статья [ejwiki.org/wiki/%D0%92%D0%B8%D0%BB%D1%8C%D0%BD%D1%8E%D1%81_(%D0%92%D0%B8%D0%BB%D1%8C%D0%BD%D0%BE,_%D0%92%D0%B8%D0%BB%D1%8C%D0%BD%D0%B0)_-_%D0%B5%D0%B2%D1%80%D0%B5%D0%B9%D1%81%D0%BA%D0%B0%D1%8F_%D0%BE%D0%B1%D1%89%D0%B8%D0%BD%D0%B0_%D0%B3%D0%BE%D1%80%D0%BE%D0%B4%D0%B0 «Вильнюс (Вильно, Вильна) - еврейская община города»] в [ejwiki.org/wiki/%D0%97%D0%B0%D0%B3%D0%BB%D0%B0%D0%B2%D0%BD%D0%B0%D1%8F_%D1%81%D1%82%D1%80%D0%B0%D0%BD%D0%B8%D1%86%D0%B0 ЕЖеВИКе — Академической Вики-энциклопедии по еврейским и израильским темам]
• д/ф «Вильнюсский край и Белоруссия» из ист. цикла [ont.by/programs/programs/obratniy/ «Обратный отсчет»] (Беларусь-ТВ, эфир 1 ноябряя 2012)

Отрывок, характеризующий История Вильнюса

– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.



В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.


На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.


Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]