История Республики Гаити

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Остров Гаити был открыт Христофором Колумбом в 1492 году и назван им Эспаньолой.

Испанская Эспаньола

Колумб заложил небольшое поселение Навидад (Рождество), однако, когда он вернулся в следующем 1493 году, поселенцы исчезли, по-видимому, были убиты. Он заявил права Испании на весь остров и оставил своего брата Бартоломео для основания нового поселения.

Вслед за прибытием европейцев туземное население Гаити начало быстро вымирать. Высокая смертность в колонии была обусловлена убийствами, принудительными работами и репрессиями, однако наибольший вклад, скорее всего, внесли занесённые из Старого Света болезни, к которым у аборигенов не было иммунитета. Однако, значительное число «Таино» уцелели и стали селиться в других местах.

Испанская заинтересованность в острове начала спадать в 1520-х после обнаружения более прибыльных золотых и серебряных месторождений в Мексике и Южной Америке. После этого население Эспаньолы росло медленно. В 1606 году испанский король, напуганный атаками пиратов, приказал всем колонистам переселиться ближе к столице владения — Санто-Доминго. Это решение привело к противоположным результатам — английские, голландские и французские пираты стали устраивать базы на оставленных северном и западном берегах острова.

Французское Сан-Доминго

В 1625 году на расположенном у северо-западного берега Гаити небольшом острове Тортуга обосновались французские буканьеры. Они жили за счет пиратства и охоты. Хотя испанцы несколько раз уничтожали их поселения, при первой же возможности буканьеры возвращались. Официальное поселение на Тортуге было основано в 1659 году по поручению французского короля Людовика XIV.

В 1664 году недавно основанная Французская Вест-Индская компания получила контроль над колонией, которая была ею названа Сан-Доминго, и Франция формально предъявила претензии на западную часть острова Гаити. В 1670 году французы основали первое постоянное поселение на самом острове — Кап-Франсуа (современный Кап-Аитьен). В 1697 году по Рисвикскому мирному договору Испания официально передала Франции западную треть острова. С этого времени буканьеры стали численно уступать плантаторам, которые начали выращивать табак, индиго, хлопок и какао на плодородных северных равнинах, что привело к ввозу рабов из Африки. Нередко происходили восстания рабов, и некоторые рабы уходили в горы, где смешивались с остатками таино, что привело к окончательному исчезновению чистокровных аборигенов.

До Семилетней войны (1756—1763) экономика Сан-Доминго постепенно росла. Сахар и, позднее, кофе стали важными экспортными культурами. После войны, во время которой морская торговля была нарушена, колония вступила в стадию бурного роста. В 1767 году было вывезено 72 млн фунтов сахара-сырца, 51 млн фунтов очищенного сахара, 1 млн фунтов индиго, 2 млн фунтов хлопка. Сан-Доминго стало «жемчужиной Антильских островов» — одной из богатейших колоний Французской империи XVIII века. К 1780-м Сан-Доминго производило около 40 % сахара и 60 % кофе, потребляемых в Европе — одна колония, по размеру примерно соответствующая Бельгии, производила больше сахара и кофе, чем вся Британская Вест-Индия.

В труде на плантациях были заняты около 790 тыс. африканских рабов (в 1783—1791 на Сан-Доминго приходилась примерно треть трансатлантической работорговли). Между 1764 и 1771 ежегодный ввоз рабов составлял 10—15 тыс., к 1786 около 28 тыс., а с 1787 года колония стала получать более 40 тыс. рабов в год. К 1789 году на 500 тыс. рабов приходилось только 32 тыс. господствующего белого населения. На протяжении всего периода существования колонии большинство рабов были рождены в Африке, так как жестокие условия существования препятствовали их естественному приросту. Поэтому влияние африканской культуры осталось сильным и к концу французского господства, в частности языческого культа вуду, образовавшегося в результате смешения католических ритуалов с верованиями и религиозными практиками Гвинеи, Конго и Дагомеи.

Для упорядочения рабства Людовик XIV в 1685 году ввел в действие Чёрный кодекс, предоставивший некоторые права рабам и наложивший обязательства на владельцев — кормить, одевать и поддерживать здоровье своих рабов. Чёрный кодекс также регламентировал телесные наказания, позволяя владельцам применять жестокие методы для внушения своим рабам должного послушания.

Тысячи рабов обретали свободу, спасаясь бегством в горы. Беглые рабы формировали общины маронов и нападали на изолированные плантации. Наиболее известным из них был Макандаль, однорукий раб родом из Гвинеи, бежавший в 1751 году. Он, бывший вудуистским унганом (священником), объединил множество банд маронов. Последующие 6 лет он провёл, совершая успешные рейды и ускользая от французов. Макандал убил, по общему мнению, более 6 тыс. человек, проповедуя фанатичную идею уничтожения белой цивилизации на Сан-Доминго. В 1758 году, после неудачной попытки отравления питьевой воды владельцев плантации, был схвачен и публично сожжён заживо в Кап-Аитьене.

На Сан-Доминго также присутствовала наибольшая на Карибах община «свободных цветных». Общая численность людей смешанной расы в 1789 году составляла 25 тыс. Первое поколение «цветных» было обычно потомками французских мужчин-рабовладельцев и африканок-наложниц. Во французских колониях данная практика приобрела полуофициальный статус (пласаж). По этой системе дети являлись свободными и могли наследовать собственность — образовался класс мулатов-собственников. Данный класс занимал среднее положение между африканскими рабами и французскими колонистами. Некоторые африканцы также пользовались правами свободных.

По мере роста «цветного» населения французские правители вводили дискриминационные законы. Указы запрещали «цветным» владеть некоторыми профессиями, жениться на белых, носить европейскую одежду, публично носить шпаги и огнестрельное оружие. Однако эти предписания не ограничивали покупку земли, и многие «цветные» собирали крупные владения и становились рабовладельцами. К 1789 году им принадлежала треть площади плантаций и четверть рабов Сан-Доминго. Ключевую роль в подъёме класса мулатов-собственников сыграла растущая важность кофе, который буйно рос на малорентабельных участках на склонах холмов. Местом наибольшей концентрации «цветных» стал южный полуостров — последний заселённый регион колонии, вследствие удалённости его от морских путей и труднопреодолимой гористой местности. В приходе Жереми они составляли большинство населения.

Гаитянская революция

Осенью 1790 года на острове произошло восстание, чему предшествовала Великая французская революция во Франции. Мулаты во главе с Жаком Венсаном Оже потребовали равноправия с белыми. Бунт был подавлен, его участники казнены, но Учредительное собрание приравняло негров и мулатов к белым.

В августе 1791 года на острове вспыхнуло восстание, которое возглавил негр-вудуист Дутти Букман. С помощью США и Великобритании восстание было подавлено, а Букман схвачен и казнён.

В 1793 году на остров вторглись англичане, воевавшие с Францией. Испания, которая выступала против революции во Франции, привлекла восставших рабов на свою сторону, обещая им свободу. В феврале 1794 года лидер повстанцев Франсуа Доминик Туссен перешёл на сторону Франции и в мае завладел Санто-Доминго. Затем он стал фактическим руководителем севера страны, а в 1798 году окончательно изгнал с острова английские войска. В январе 1801 года Туссен-Лувертюр отменил рабство, земли белых плантаторов перешли в собственность негритянской верхушки. В 1802 году Франция предприняла попытку вернуть контроль над островом, там высадился экспедиционный корпус под командованием наполеоновского генерала Шарля Леклерка. Негритянские войска были разбиты. Туссен-Лувертюр попал в плен, был вывезен во Францию, где вскоре умер в тюрьме.

Однако в июне 1802 года вспыхнула эпидемия желтой лихорадки, от которой у французов не было защиты, вымирал один полк за другим. В ноябре 1802 года умер и сам Леклерк, и командование перешло к нерешительному и бездарному виконту Рошамбо. Занятый подготовкой войны с ведущими европейскими державами, Наполеон Бонапарт потерял интерес к французским колониям в Вест-Индии, и присланные на остров войска остались без поддержки.

Вскоре гаитянские генералы Дессалин, Кристоф и Петион вновь развернули войну против белых. Через год французские войска бежали из страны; три четверти французских солдат погибли.

Независимость

1 января 1804 года лидер повстанцев генерал Жан Жак Дессалин провозгласил в западной части острова создание независимого государства и назвал его древним индейским именем Гаити. В том же 1804 году он объявил себя императором Жаком I. В 1805 году была принята конституция, по которой было отменено рабство и был введён запрет на покупку иностранцами недвижимости на территории Гаити.

Была организована массовая резня белых в 1804 году и создана сильная армия в размере 10 % населения. Земли были переданы бывшим рабам, что вызвало недовольство бывших военных и плантаторов. В октябре 1806 года они подняли мятеж и провозгласили президентом Анри Кристофа. 17 октября 1806 года Жан-Жак Дессалин был убит. Из-за возникших междоусобиц между неграми и мулатами государство раскололось на «Государство Гаити», контролируемое негром Анри Кристофом и «Республику Гаити», контролируемую мулатом Александром Петионом.

В 1811 году Кристоф провозгласил себя королём Анри I. В его государстве был создан дворянский класс, состоящий из негров, основаны школы, создана армия, стала развиваться торговля.

В Республике Гаити, контролируемой Петионом, были предприняты ряд мер, давшие толчок развитию экономики: в частности, земли были розданы мелким землевладельцам и был отменён налог в размере трети урожая. Петион поддерживал борьбу за независимость Латинской Америки и помогал Боливару.

После смерти Петиона в марте 1818 года президентом стал Жан-Пьер Бойе, который сумел распространить своё влияние на весь остров и стал правителем всего Гаити.

Буайе правил Гаити до 1843 года. Он добился от Франции признания независимости, но в обмен должен был уплатить компенсацию за конфискованную собственность. В марте 1843 года после вспыхнувшего вооружённого восстания Буайе подал в отставку. Его на посту президента сменил Шарль Эрар, при котором в 1844 году Санто-Доминго отделилось от страны.

До 1847 года в стране сменилось 5 правительств, после чего в марте 1847 года президентом был избран Фостен Эли Сулук. В августе 1849 года он провозгласил себя императором Фостеном I, преследовал мулатов и безудержно тратил государственные средства, что привело к нищете среди населения и нарастанию недовольства. Попытки вернуть Доминиканскую Республику под контроль Гаити потерпели провал. В январе 1859 года генерал Фабр Жефрар сверг Сулука и попытался вывести страну из кризиса: предпринимал меры по развитию экономики, создал морской, художественный и медицинский колледжи. В 1867 году он был свергнут. До 1879 года в стране царил хаос: правительства сменялись одно за другим. В 1879 году к власти пришёл генерал Этьен Саломон, проведший ряд реформ и погасивший внешний долг. После падения его режима страна вновь впала в кризис.

XX век

Положение ещё больше ухудшилось в начале XX века, когда власти напечатали быстро обесценившиеся деньги. Страну захлестнула инфляция.

27 января 1914 года забастовки и восстания привели к отставке президента Мишеля Ореста. Начались массовые беспорядки и погромы во всей стране. С целью подавления беспорядков на острове высадились морские пехотинцы США, которые заняли Центральный банк страны и изъяли золотые запасы страны. 8 февраля президентом стал Эмануэль Орест Самор. Продолжающиеся беспорядки привели к его отставке. В феврале 1915 года к власти пришёл проамериканец Жан Вильбрен Гийом Сан. В столице вновь вспыхнули беспорядки, и Гийом Сан укрылся во французском посольстве. 27 июля в столичной тюрьме были казнены 170 политических заключённых. В ответ на это 28 июля взбешенная толпа городских жителей ворвалась в посольство, вытащила генерала Сана на площадь, где он был до смерти закидан камнями.

Американская оккупация

В августе того же года под давлением США президентом был избран Филипп Сюдр Дартигенав. Командование США провело массовые аресты и распустило армию. Ситуация в стране продолжала оставаться нестабильной, постоянно вспыхивали крестьянские бунты. В 1917 году Дартигенав разогнал Законодательный совет после того, как он отказался одобрить разработанную американцами конституцию Гаити. В 1918 году новая конституция вступила в действие. Она признавала за иностранцами владение недвижимостью и землёй, утвердила американскую оккупацию. В это время в стране вспыхнуло крупное восстание во главе с офицером Шарлеманем Перальтом. В его армии было 40 тысяч человек. В октябре 1919 года его армия попыталась штурмом взять Порт-о-Пренс и свергнуть Дартигенава, но его армия была разгромлена, сам Перальт попал в плен и был казнён. К 1920 году партизанское движение в стране было подавлено, погибли свыше 13 тысяч гаитян.

В 1929 году в стране вспыхнули крестьянские и студенческие беспорядки, антиамериканские выступления. Президент США Герберт Гувер послал на Гаити комиссию для подготовки вывода американских войск с острова. Под давлением США президент Луи Борно ушёл в отставку. С марта по ноябрь обязанности президента исполнял Луи Эжен Рой, в ноябре 1930 года президентом стал Стенио Жозеф Винсен, который начал переговоры о выводе американских войск из страны. В июле 1934 года, уже когда президентом США был Франклин Рузвельт, было подписано соглашение о выводе американских войск из страны. С 6 по 15 августа 1934 года американские войска были выведены из страны, 21 августа был спущен американский флаг с президентского дворца. Однако контроль США над экономикой страны сохранялся.

Период 1935-57 гг.

В 1935 году была введена новая конституция. В 1937 году в соседней Доминиканской Республике произошла массовая резня гаитян, что едва не привело к войне между двумя странами. Войну удалось предотвратить, когда Рафаэль Трухильо согласился выплатить Гаити компенсацию. В апреле 1941 года президентом страны стал Эли Леско. С началом Второй мировой войны он объявил войну Японии.

В январе 1946 года в стране вспыхнула всеобщая забастовка, заставившая Леско 11 января подать в отставку. До августа 1946 года у власти был председатель военного исполнительного комитета Франк Лаво. В августе 1946 года впервые за 30 лет президентом стал негр Дюмарсе Эстиме. Придя к власти, он предоставил американским компаниям право на владение землёй. В 1950 году он пытался переизбраться на новый срок, но не был поддержан парламентом и распустил его. 10 мая Эстиме был свергнут армией. В декабре полковник Поль Эжен Маглуар стал президентом. В 1954 году он ужесточил репрессии против оппозиции. В 1956 году он попытался переизбраться. Это решение вызвало всеобщую забастовку в стране, и 12 декабря режим Маглуара пал.

Были назначены новые выборы. В период до выборов между сторонниками различных кандидатов развернулась борьба за власть. В мае 1957 года бывший министр образования и руководитель Рабоче-крестьянского движения Пьер Финьоль стал временным президентом. 14 июня 1957 года генерал Антонио Кебро осуществил военный переворот и запретил Рабоче-крестьянское движение. В сентябре состоялись выборы, на которых победил бывший министр здравоохранения доктор медицины Франсуа Дювалье.

Папа Док на 1 гаитянском гурде, 1979		Папа Док на 5 гурдах, 1979

Диктатура Дювалье

22 октября 1957 года Франсуа Дювалье официально вступил в должность президента. Придя к власти, он провозгласил лозунг «власть чёрным». Он провёл чистку в армии, запретил профсоюзы и оппозицию. Посредством тайной полиции («тонтон-макуты») Дювалье расправлялся с инакомыслящими и держал население в страхе. В апреле 1961 года Дювалье распустил Конгресс.

В 1961 году Дювалье добился переизбрания на президентский пост на второй срок. Во внешней политике Дювалье ориентировался на США. В 1962 году во время Карибского кризиса Дювалье предоставил американцам гаитянские порты и аэродромы. Он выдавал себя за стойкого антикоммуниста и союзника США в борьбе с «красной угрозой». В 1963 году отношения между США и Гаити обострились, когда Кеннеди обвинил Дювалье в диктаторстве. Тогда Дювалье публично объявил, что нашлёт на Кеннеди проклятье. Через полтора месяца, 22 ноября 1963 года, Кеннеди был убит.

В 1963 году ухудшились отношения между Доминиканской республикой и Гаити. Президент Доминиканской республики оказывал помощь гаитянским эмигрантам, боровшимся за свержение Дювалье. Всё это привело к тому, что Доминиканская республика едва не напала на Гаити, но конфликт был улажен Организацией американских государств.

Когда в США возрастало движение негров за свои права, то Дювалье говорил, что США мало помогают Гаити, потому что большинство гаитян — чёрные, и требовал больше денег на борьбу с «красной угрозой». В июне 1964 года Дювалье объявил себя пожизненным президентом.

В 1967-1968 годах в стране постоянно вспыхивали крестьянские бунты, неоднократно происходили попытки свержения Дювалье. В 1968-1969 годах на острове несколько раз высаживались группы эмигрантов с целью свержения диктатора. 14 апреля 1967 года, когда предполагалось отпраздновать 60-летие Дювалье, мятежниками было взорвано в Порт-о-Пренсе несколько бомб, и церемония празднования была сорвана. Дювалье ответил оппозиции жестокими репрессиями. В апреле 1970 года против Дювалье восстала часть гаитянского флота: экипажи судов береговой охраны обстреляли президентский дворец. Мятеж был подавлен с помощью американской авиации.

В конце 60-х годов Дювалье, страдающий диабетом и сердечной недостаточностью, стал думать о преемнике. Незадолго до своей смерти в 1971 году Дювалье внёс поправки в конституцию, которые позволили ему назначить преемника. Преемником он выбрал своего сына Жан-Клода Дювалье. Возрастной ценз на президентский пост был снижен с 40 до 20 лет. Но на тот момент Жан-Клоду было 19 лет, и поправки в конституцию пришлось вносить снова.

21 апреля 1971 года Франсуа Дювалье умер. О его смерти было сказано только несколько дней спустя, опасаясь народных волнений. «Бэби Док» продолжал дело своего отца. При нём часть «тонтон-макутов» была преобразована в «леопардов», что не изменило их сути.

Беби Док на 25 гаитянских гурдах, 1973

Власть «Бэби Док» удержать не сумел — в январе 1982 года произошла попытка восстания, в 1984 году в стране начались голодные бунты. В июле 1985 года Жан-Клод объявил себя пожизненным президентом, но в конце года в стране начались массовые восстания против диктатора, которые уже невозможно было остановить ни политическими, ни силовыми методами.7 февраля 1986 года военно-морской флот США блокировал побережье Порт-о-Пренса. Диктатор и его семья бежали из страны во Францию.

Период после диктатуры

Власть на Гаити перешла к белому генералу Анри Намфи. Однако позиции сторонников Дювалье были сильны, и они продолжали терроризировать население. В январе 1988 года на выборах победил лидер Объединения прогрессивных национальных демократов Лесли Манига. Он не нашёл общего языка с армией, а левая оппозиция обвинила его в соглашательстве со сторонниками Дювалье. 20 июня 1988 года Манига был свергнут, и к власти вернулся Анри Намфи, который продолжал преследование оппозиции. 17 сентября того же года он был свергнут. Новым военным главой страны стал Проспер Анвиль, продолживший политику своего предшественника. В стране возобновились массовые протесты, и 10 марта тот был свергнут.

16 декабря 1990 года президентом был избран Жан-Бертран Аристид — бывший католический священник, приверженец «теории освобождения». Он собирался провести ряд политических и социальных реформ, но его планы встретили сопротивление в парламенте и армии. 29 сентября 1991 года Аристид был свергнут, власть в стране захватил генерал Рауль Седра, который начал террор против сторонников Аристида.

США отказывались признавать режим Седра. В 1994 году ООН наложило эмбарго на ввоз в Гаити любых товаров, кроме продовольствия и медикаментов. США поставили своей задачей возвращения в страну свергнутого хунтой Аристида и потребовали Седра уйти в отставку. Была развёрнута широкая пропагандистская программа против гаитянского режима, к берегам Гаити подошли корабли американского военно-морского флота.

19 сентября 1994 года в результате военного вторжения США (операция «Поддержка демократии») Р. Седра и его сторонники ушли в отставку, были расформированы ранее существовавшие вооружённые силы и полиция (вместо них началось формирование национальной полиции численностью 4500 чел.). На острове был размещён миротворческий контингент войск ООН.

15 октября 1994 года в страну вернулся Аристид, который приступил к исполнению обязанностей президента. Он создал политическое движение «Лавалас».

17 декабря 1995 года на выборах победил кандидат «Лавалас» Рене Преваль. Придя к власти, он начал реформы неолиберального толка, что обострило и без того сложную ситуацию в стране. В 1997 году в стране начались массовые забастовки, часто перерастающие в столкновения с полицией. Движение «Лавелас» раскололось, сторонники Аристида создали своё движение «Семья Лавелас».

XXI век

В 2001 году к власти в стране вновь вернулся Аристид. Было создано «альтернативное правительство» во главе с самопровозглашённым президентом Гуаргом. В 2003 году Гуарг был арестован. Правительство Аристида отказалось провести досрочные парламентские выборы.

В экономической политике Аристид пошёл на непопулярные меры, сделав ряд уступок МВФ, что осложнило и без того сложную ситуацию в стране.

Восстание 2004 года

5 февраля 2004 года в Гонаиве начался антиправительственный мятеж, возглавленный «Революционным фронтом сопротивления Артибонита». Мятежники заняли север страны, почти все крупные города и окружили столицу. Они потребовали отставки президента Аристида. 29 февраля 2004 года Аристид подал в отставку и бежал из страны. Временно исполняющим обязанности президента стал председатель Верховного суда Гаити Бонифас Александр. Он обратился к ООН с просьбой направить в страну международные силы для наведения порядка. В апреле 2004 года в страну были введены воинские контингенты из США, Франции, Канады и Чили. 14 мая 2006 года президентом страны был снова избран Рене Преваль популярный среди малоимущих слоев населения. Ситуация в стране на протяжении его правления оставалась нестабильной, происходили массовые акции протеста с различными требованиями — от простого обеспечения продовольствием голодных до возврата к власти президента Аристида.

Январское землетрясение

12.01.2010 года ночью на Гаити произошло сильнейшее за последние 200 лет землетрясение. На юге острова, в 15 километрах от столицы Порт-о-Пренс, с небольшим интервалом были зафиксированы два мощных толчка магнитудой 5.9 и 7 баллов по шкале Рихтера. Всего же в регионе за последние сутки произошло более 30 толчков магнитудой от 4.5 до 5.7. В результате серии подземных толчков была почти полностью разрушена столица страны Порт-о-Пренс.

Последний толчок магнитудой 4.7 зарегистрирован в среду в 15.41 мск в 55 километрах юго-западнее Порт-о-Пренса, сообщают сейсмологи.

Остров остался без электричества и связи, большинство зданий полностью разрушены, десятки тысяч людей лишились крова, причем многие дома в этой беднейшей стране и в нормальных условиях опасны для жизни.

В ликвидации последствий удара стихии принимали участие спасательные команды многих стран мира: США, России, Китая, Филиппин, Мексики. По последним данным на март 2010 года, число жертв землетрясения достигло 300 тысяч человек. Эксперты называют цифры общего ущерба, нанесенного землетрясением, на сумму от 8 до 14 миллиардов долларов.

Эпидемия холеры

В октябре 2010 года в стране разразилась эпидемия холеры, которая в итоге охватила около 600 тысяч человек и унесла жизни около 8 тысяч. Некоторые специалисты связывают её возникновение с антисанитарными условиями, в которых находится значительная часть населения после январского землетрясения. Однако частью гаитян поддерживалась версия о том, что в эпидемии виновны миротворцы ООН, на основании чего с организации была потребована денежная компенсация. ООН отказалась её выплатить.

14 мая 2011 года после окончания полномочий Рене Преваля президентом был избран Мишель Мартелли, политик и известный музыкант. Вступая в должность президента, Мартелли пообещал ускорить темпы строительства жилья и объектов инфраструктуры, содействовать развитию сельского хозяйства и воссоздать армию. Однако протесты сторонников Аристида не прекратились — несколько раз в столице проходили демонстрации против высоких цен, воссоздания армии и коррупции чиновников. Президента критиковали даже коллеги по цеху — гаитянские музыканты. В то же время отставные военные из расформированной армии, не сдавшие оружие, устроили свою акцию протеста, за которую несколько десятков человек было арестовано.

Ссылки

• [krugosvet.ru/enc/strany_mira/GAITI.html?page=0,4#part-23 история Гаити (Энциклопедия Кругосвет)]

Отрывок, характеризующий История Республики Гаити

– Ребята, вперед! – крикнул он детски пронзительно.
«Вот оно!» думал князь Андрей, схватив древко знамени и с наслаждением слыша свист пуль, очевидно, направленных именно против него. Несколько солдат упало.
– Ура! – закричал князь Андрей, едва удерживая в руках тяжелое знамя, и побежал вперед с несомненной уверенностью, что весь батальон побежит за ним.
Действительно, он пробежал один только несколько шагов. Тронулся один, другой солдат, и весь батальон с криком «ура!» побежал вперед и обогнал его. Унтер офицер батальона, подбежав, взял колебавшееся от тяжести в руках князя Андрея знамя, но тотчас же был убит. Князь Андрей опять схватил знамя и, волоча его за древко, бежал с батальоном. Впереди себя он видел наших артиллеристов, из которых одни дрались, другие бросали пушки и бежали к нему навстречу; он видел и французских пехотных солдат, которые хватали артиллерийских лошадей и поворачивали пушки. Князь Андрей с батальоном уже был в 20 ти шагах от орудий. Он слышал над собою неперестававший свист пуль, и беспрестанно справа и слева от него охали и падали солдаты. Но он не смотрел на них; он вглядывался только в то, что происходило впереди его – на батарее. Он ясно видел уже одну фигуру рыжего артиллериста с сбитым на бок кивером, тянущего с одной стороны банник, тогда как французский солдат тянул банник к себе за другую сторону. Князь Андрей видел уже ясно растерянное и вместе озлобленное выражение лиц этих двух людей, видимо, не понимавших того, что они делали.
«Что они делают? – думал князь Андрей, глядя на них: – зачем не бежит рыжий артиллерист, когда у него нет оружия? Зачем не колет его француз? Не успеет добежать, как француз вспомнит о ружье и заколет его».
Действительно, другой француз, с ружьем на перевес подбежал к борющимся, и участь рыжего артиллериста, всё еще не понимавшего того, что ожидает его, и с торжеством выдернувшего банник, должна была решиться. Но князь Андрей не видал, чем это кончилось. Как бы со всего размаха крепкой палкой кто то из ближайших солдат, как ему показалось, ударил его в голову. Немного это больно было, а главное, неприятно, потому что боль эта развлекала его и мешала ему видеть то, на что он смотрел.
«Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются», подумал он и упал на спину. Он раскрыл глаза, надеясь увидать, чем кончилась борьба французов с артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий артиллерист, взяты или спасены пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба – высокого неба, не ясного, но всё таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, – подумал князь Андрей, – не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, – совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, я, что узнал его наконец. Да! всё пустое, всё обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!…»


На правом фланге у Багратиона в 9 ть часов дело еще не начиналось. Не желая согласиться на требование Долгорукова начинать дело и желая отклонить от себя ответственность, князь Багратион предложил Долгорукову послать спросить о том главнокомандующего. Багратион знал, что, по расстоянию почти 10 ти верст, отделявшему один фланг от другого, ежели не убьют того, кого пошлют (что было очень вероятно), и ежели он даже и найдет главнокомандующего, что было весьма трудно, посланный не успеет вернуться раньше вечера.
Багратион оглянул свою свиту своими большими, ничего невыражающими, невыспавшимися глазами, и невольно замиравшее от волнения и надежды детское лицо Ростова первое бросилось ему в глаза. Он послал его.
– А ежели я встречу его величество прежде, чем главнокомандующего, ваше сиятельство? – сказал Ростов, держа руку у козырька.
– Можете передать его величеству, – поспешно перебивая Багратиона, сказал Долгоруков.
Сменившись из цепи, Ростов успел соснуть несколько часов перед утром и чувствовал себя веселым, смелым, решительным, с тою упругостью движений, уверенностью в свое счастие и в том расположении духа, в котором всё кажется легко, весело и возможно.
Все желания его исполнялись в это утро; давалось генеральное сражение, он участвовал в нем; мало того, он был ординарцем при храбрейшем генерале; мало того, он ехал с поручением к Кутузову, а может быть, и к самому государю. Утро было ясное, лошадь под ним была добрая. На душе его было радостно и счастливо. Получив приказание, он пустил лошадь и поскакал вдоль по линии. Сначала он ехал по линии Багратионовых войск, еще не вступавших в дело и стоявших неподвижно; потом он въехал в пространство, занимаемое кавалерией Уварова и здесь заметил уже передвижения и признаки приготовлений к делу; проехав кавалерию Уварова, он уже ясно услыхал звуки пушечной и орудийной стрельбы впереди себя. Стрельба всё усиливалась.
В свежем, утреннем воздухе раздавались уже, не как прежде в неравные промежутки, по два, по три выстрела и потом один или два орудийных выстрела, а по скатам гор, впереди Працена, слышались перекаты ружейной пальбы, перебиваемой такими частыми выстрелами из орудий, что иногда несколько пушечных выстрелов уже не отделялись друг от друга, а сливались в один общий гул.
Видно было, как по скатам дымки ружей как будто бегали, догоняя друг друга, и как дымы орудий клубились, расплывались и сливались одни с другими. Видны были, по блеску штыков между дымом, двигавшиеся массы пехоты и узкие полосы артиллерии с зелеными ящиками.
Ростов на пригорке остановил на минуту лошадь, чтобы рассмотреть то, что делалось; но как он ни напрягал внимание, он ничего не мог ни понять, ни разобрать из того, что делалось: двигались там в дыму какие то люди, двигались и спереди и сзади какие то холсты войск; но зачем? кто? куда? нельзя было понять. Вид этот и звуки эти не только не возбуждали в нем какого нибудь унылого или робкого чувства, но, напротив, придавали ему энергии и решительности.
«Ну, еще, еще наддай!» – обращался он мысленно к этим звукам и опять пускался скакать по линии, всё дальше и дальше проникая в область войск, уже вступивших в дело.
«Уж как это там будет, не знаю, а всё будет хорошо!» думал Ростов.
Проехав какие то австрийские войска, Ростов заметил, что следующая за тем часть линии (это была гвардия) уже вступила в дело.
«Тем лучше! посмотрю вблизи», подумал он.
Он поехал почти по передней линии. Несколько всадников скакали по направлению к нему. Это были наши лейб уланы, которые расстроенными рядами возвращались из атаки. Ростов миновал их, заметил невольно одного из них в крови и поскакал дальше.
«Мне до этого дела нет!» подумал он. Не успел он проехать нескольких сот шагов после этого, как влево от него, наперерез ему, показалась на всем протяжении поля огромная масса кавалеристов на вороных лошадях, в белых блестящих мундирах, которые рысью шли прямо на него. Ростов пустил лошадь во весь скок, для того чтоб уехать с дороги от этих кавалеристов, и он бы уехал от них, ежели бы они шли всё тем же аллюром, но они всё прибавляли хода, так что некоторые лошади уже скакали. Ростову всё слышнее и слышнее становился их топот и бряцание их оружия и виднее становились их лошади, фигуры и даже лица. Это были наши кавалергарды, шедшие в атаку на французскую кавалерию, подвигавшуюся им навстречу.
Кавалергарды скакали, но еще удерживая лошадей. Ростов уже видел их лица и услышал команду: «марш, марш!» произнесенную офицером, выпустившим во весь мах свою кровную лошадь. Ростов, опасаясь быть раздавленным или завлеченным в атаку на французов, скакал вдоль фронта, что было мочи у его лошади, и всё таки не успел миновать их.
Крайний кавалергард, огромный ростом рябой мужчина, злобно нахмурился, увидав перед собой Ростова, с которым он неминуемо должен был столкнуться. Этот кавалергард непременно сбил бы с ног Ростова с его Бедуином (Ростов сам себе казался таким маленьким и слабеньким в сравнении с этими громадными людьми и лошадьми), ежели бы он не догадался взмахнуть нагайкой в глаза кавалергардовой лошади. Вороная, тяжелая, пятивершковая лошадь шарахнулась, приложив уши; но рябой кавалергард всадил ей с размаху в бока огромные шпоры, и лошадь, взмахнув хвостом и вытянув шею, понеслась еще быстрее. Едва кавалергарды миновали Ростова, как он услыхал их крик: «Ура!» и оглянувшись увидал, что передние ряды их смешивались с чужими, вероятно французскими, кавалеристами в красных эполетах. Дальше нельзя было ничего видеть, потому что тотчас же после этого откуда то стали стрелять пушки, и всё застлалось дымом.
В ту минуту как кавалергарды, миновав его, скрылись в дыму, Ростов колебался, скакать ли ему за ними или ехать туда, куда ему нужно было. Это была та блестящая атака кавалергардов, которой удивлялись сами французы. Ростову страшно было слышать потом, что из всей этой массы огромных красавцев людей, из всех этих блестящих, на тысячных лошадях, богачей юношей, офицеров и юнкеров, проскакавших мимо его, после атаки осталось только осьмнадцать человек.
«Что мне завидовать, мое не уйдет, и я сейчас, может быть, увижу государя!» подумал Ростов и поскакал дальше.
Поровнявшись с гвардейской пехотой, он заметил, что чрез нее и около нее летали ядры, не столько потому, что он слышал звук ядер, сколько потому, что на лицах солдат он увидал беспокойство и на лицах офицеров – неестественную, воинственную торжественность.
Проезжая позади одной из линий пехотных гвардейских полков, он услыхал голос, назвавший его по имени.
– Ростов!
– Что? – откликнулся он, не узнавая Бориса.
– Каково? в первую линию попали! Наш полк в атаку ходил! – сказал Борис, улыбаясь той счастливой улыбкой, которая бывает у молодых людей, в первый раз побывавших в огне.
Ростов остановился.
– Вот как! – сказал он. – Ну что?
– Отбили! – оживленно сказал Борис, сделавшийся болтливым. – Ты можешь себе представить?
И Борис стал рассказывать, каким образом гвардия, ставши на место и увидав перед собой войска, приняла их за австрийцев и вдруг по ядрам, пущенным из этих войск, узнала, что она в первой линии, и неожиданно должна была вступить в дело. Ростов, не дослушав Бориса, тронул свою лошадь.
– Ты куда? – спросил Борис.
– К его величеству с поручением.
– Вот он! – сказал Борис, которому послышалось, что Ростову нужно было его высочество, вместо его величества.
И он указал ему на великого князя, который в ста шагах от них, в каске и в кавалергардском колете, с своими поднятыми плечами и нахмуренными бровями, что то кричал австрийскому белому и бледному офицеру.
– Да ведь это великий князь, а мне к главнокомандующему или к государю, – сказал Ростов и тронул было лошадь.
– Граф, граф! – кричал Берг, такой же оживленный, как и Борис, подбегая с другой стороны, – граф, я в правую руку ранен (говорил он, показывая кисть руки, окровавленную, обвязанную носовым платком) и остался во фронте. Граф, держу шпагу в левой руке: в нашей породе фон Бергов, граф, все были рыцари.
Берг еще что то говорил, но Ростов, не дослушав его, уже поехал дальше.
Проехав гвардию и пустой промежуток, Ростов, для того чтобы не попасть опять в первую линию, как он попал под атаку кавалергардов, поехал по линии резервов, далеко объезжая то место, где слышалась самая жаркая стрельба и канонада. Вдруг впереди себя и позади наших войск, в таком месте, где он никак не мог предполагать неприятеля, он услыхал близкую ружейную стрельбу.
«Что это может быть? – подумал Ростов. – Неприятель в тылу наших войск? Не может быть, – подумал Ростов, и ужас страха за себя и за исход всего сражения вдруг нашел на него. – Что бы это ни было, однако, – подумал он, – теперь уже нечего объезжать. Я должен искать главнокомандующего здесь, и ежели всё погибло, то и мое дело погибнуть со всеми вместе».
Дурное предчувствие, нашедшее вдруг на Ростова, подтверждалось всё более и более, чем дальше он въезжал в занятое толпами разнородных войск пространство, находящееся за деревнею Працом.
– Что такое? Что такое? По ком стреляют? Кто стреляет? – спрашивал Ростов, ровняясь с русскими и австрийскими солдатами, бежавшими перемешанными толпами наперерез его дороги.
– А чорт их знает? Всех побил! Пропадай всё! – отвечали ему по русски, по немецки и по чешски толпы бегущих и непонимавших точно так же, как и он, того, что тут делалось.
– Бей немцев! – кричал один.
– А чорт их дери, – изменников.
– Zum Henker diese Ruesen… [К чорту этих русских…] – что то ворчал немец.
Несколько раненых шли по дороге. Ругательства, крики, стоны сливались в один общий гул. Стрельба затихла и, как потом узнал Ростов, стреляли друг в друга русские и австрийские солдаты.
«Боже мой! что ж это такое? – думал Ростов. – И здесь, где всякую минуту государь может увидать их… Но нет, это, верно, только несколько мерзавцев. Это пройдет, это не то, это не может быть, – думал он. – Только поскорее, поскорее проехать их!»
Мысль о поражении и бегстве не могла притти в голову Ростову. Хотя он и видел французские орудия и войска именно на Праценской горе, на той самой, где ему велено было отыскивать главнокомандующего, он не мог и не хотел верить этому.


Около деревни Праца Ростову велено было искать Кутузова и государя. Но здесь не только не было их, но не было ни одного начальника, а были разнородные толпы расстроенных войск.
Он погонял уставшую уже лошадь, чтобы скорее проехать эти толпы, но чем дальше он подвигался, тем толпы становились расстроеннее. По большой дороге, на которую он выехал, толпились коляски, экипажи всех сортов, русские и австрийские солдаты, всех родов войск, раненые и нераненые. Всё это гудело и смешанно копошилось под мрачный звук летавших ядер с французских батарей, поставленных на Праценских высотах.
– Где государь? где Кутузов? – спрашивал Ростов у всех, кого мог остановить, и ни от кого не мог получить ответа.
Наконец, ухватив за воротник солдата, он заставил его ответить себе.
– Э! брат! Уж давно все там, вперед удрали! – сказал Ростову солдат, смеясь чему то и вырываясь.
Оставив этого солдата, который, очевидно, был пьян, Ростов остановил лошадь денщика или берейтора важного лица и стал расспрашивать его. Денщик объявил Ростову, что государя с час тому назад провезли во весь дух в карете по этой самой дороге, и что государь опасно ранен.
– Не может быть, – сказал Ростов, – верно, другой кто.
– Сам я видел, – сказал денщик с самоуверенной усмешкой. – Уж мне то пора знать государя: кажется, сколько раз в Петербурге вот так то видал. Бледный, пребледный в карете сидит. Четверню вороных как припустит, батюшки мои, мимо нас прогремел: пора, кажется, и царских лошадей и Илью Иваныча знать; кажется, с другим как с царем Илья кучер не ездит.
Ростов пустил его лошадь и хотел ехать дальше. Шедший мимо раненый офицер обратился к нему.
– Да вам кого нужно? – спросил офицер. – Главнокомандующего? Так убит ядром, в грудь убит при нашем полку.
– Не убит, ранен, – поправил другой офицер.
– Да кто? Кутузов? – спросил Ростов.
– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.
«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4 й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему. Не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.
В то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон Толь случайно наехал на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь что то долго и с жаром говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.
«И это я мог бы быть на его месте?» подумал про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет.
Его отчаяние было тем сильнее, что он чувствовал, что его собственная слабость была причиной его горя.
Он мог бы… не только мог бы, но он должен был подъехать к государю. И это был единственный случай показать государю свою преданность. И он не воспользовался им… «Что я наделал?» подумал он. И он повернул лошадь и поскакал назад к тому месту, где видел императора; но никого уже не было за канавой. Только ехали повозки и экипажи. От одного фурмана Ростов узнал, что Кутузовский штаб находится неподалеку в деревне, куда шли обозы. Ростов поехал за ними.
Впереди его шел берейтор Кутузова, ведя лошадей в попонах. За берейтором ехала повозка, и за повозкой шел старик дворовый, в картузе, полушубке и с кривыми ногами.
– Тит, а Тит! – сказал берейтор.
– Чего? – рассеянно отвечал старик.
– Тит! Ступай молотить.
– Э, дурак, тьфу! – сердито плюнув, сказал старик. Прошло несколько времени молчаливого движения, и повторилась опять та же шутка.
В пятом часу вечера сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.
Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.
Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.
В 6 м часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам.
В арьергарде Дохтуров и другие, собирая батальоны, отстреливались от французской кавалерии, преследовавшей наших. Начинало смеркаться. На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и, запыленные мукой, с белыми возами уезжали по той же плотине, – на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно. так же убитыми.
Каждые десять секунд, нагнетая воздух, шлепало ядро или разрывалась граната в средине этой густой толпы, убивая и обрызгивая кровью тех, которые стояли близко. Долохов, раненый в руку, пешком с десятком солдат своей роты (он был уже офицер) и его полковой командир, верхом, представляли из себя остатки всего полка. Влекомые толпой, они втеснились во вход к плотине и, сжатые со всех сторон, остановились, потому что впереди упала лошадь под пушкой, и толпа вытаскивала ее. Одно ядро убило кого то сзади их, другое ударилось впереди и забрызгало кровью Долохова. Толпа отчаянно надвинулась, сжалась, тронулась несколько шагов и опять остановилась.
Пройти эти сто шагов, и, наверное, спасен; простоять еще две минуты, и погиб, наверное, думал каждый. Долохов, стоявший в середине толпы, рванулся к краю плотины, сбив с ног двух солдат, и сбежал на скользкий лед, покрывший пруд.
– Сворачивай, – закричал он, подпрыгивая по льду, который трещал под ним, – сворачивай! – кричал он на орудие. – Держит!…
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.