Хронология истории Гонконга
Поделись знанием:
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.
Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.
Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.
«Но, может быть, это моя рубашка на столе, – думал князь Андрей, – а это мои ноги, а это дверь; но отчего же все тянется и выдвигается и пити пити пити и ти ти – и пити пити пити… – Довольно, перестань, пожалуйста, оставь, – тяжело просил кого то князь Андрей. И вдруг опять выплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью и силой.
«Да, любовь, – думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что нибудь, для чего нибудь или почему нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить – любить бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской. И от этого то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он… Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз поняд всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидать ее. Один раз, глядя в эти глаза, сказать…»
И пити пити пити и ти ти, и пити пити – бум, ударилась муха… И внимание его вдруг перенеслось в другой мир действительности и бреда, в котором что то происходило особенное. Все так же в этом мире все воздвигалось, не разрушаясь, здание, все так же тянулось что то, так же с красным кругом горела свечка, та же рубашка сфинкс лежала у двери; но, кроме всего этого, что то скрипнуло, пахнуло свежим ветром, и новый белый сфинкс, стоячий, явился пред дверью. И в голове этого сфинкса было бледное лицо и блестящие глаза той самой Наташи, о которой он сейчас думал.
«О, как тяжел этот неперестающий бред!» – подумал князь Андрей, стараясь изгнать это лицо из своего воображения. Но лицо это стояло пред ним с силою действительности, и лицо это приближалось. Князь Андрей хотел вернуться к прежнему миру чистой мысли, но он не мог, и бред втягивал его в свою область. Тихий шепчущий голос продолжал свой мерный лепет, что то давило, тянулось, и странное лицо стояло перед ним. Князь Андрей собрал все свои силы, чтобы опомниться; он пошевелился, и вдруг в ушах его зазвенело, в глазах помутилось, и он, как человек, окунувшийся в воду, потерял сознание. Когда он очнулся, Наташа, та самая живая Наташа, которую изо всех людей в мире ему более всего хотелось любить той новой, чистой божеской любовью, которая была теперь открыта ему, стояла перед ним на коленях. Он понял, что это была живая, настоящая Наташа, и не удивился, но тихо обрадовался. Наташа, стоя на коленях, испуганно, но прикованно (она не могла двинуться) глядела на него, удерживая рыдания. Лицо ее было бледно и неподвижно. Только в нижней части его трепетало что то.
Князь Андрей облегчительно вздохнул, улыбнулся и протянул руку.
– Вы? – сказал он. – Как счастливо!
Наташа быстрым, но осторожным движением подвинулась к нему на коленях и, взяв осторожно его руку, нагнулась над ней лицом и стала целовать ее, чуть дотрогиваясь губами.
– Простите! – сказала она шепотом, подняв голову и взглядывая на него. – Простите меня!
– Я вас люблю, – сказал князь Андрей.
– Простите…
– Что простить? – спросил князь Андрей.
– Простите меня за то, что я сделала, – чуть слышным, прерывным шепотом проговорила Наташа и чаще стала, чуть дотрогиваясь губами, целовать руку.
– Я люблю тебя больше, лучше, чем прежде, – сказал князь Андрей, поднимая рукой ее лицо так, чтобы он мог глядеть в ее глаза.
Глаза эти, налитые счастливыми слезами, робко, сострадательно и радостно любовно смотрели на него. Худое и бледное лицо Наташи с распухшими губами было более чем некрасиво, оно было страшно. Но князь Андрей не видел этого лица, он видел сияющие глаза, которые были прекрасны. Сзади их послышался говор.
Петр камердинер, теперь совсем очнувшийся от сна, разбудил доктора. Тимохин, не спавший все время от боли в ноге, давно уже видел все, что делалось, и, старательно закрывая простыней свое неодетое тело, ежился на лавке.
– Это что такое? – сказал доктор, приподнявшись с своего ложа. – Извольте идти, сударыня.
В это же время в дверь стучалась девушка, посланная графиней, хватившейся дочери.
Как сомнамбулка, которую разбудили в середине ее сна, Наташа вышла из комнаты и, вернувшись в свою избу, рыдая упала на свою постель.
С этого дня, во время всего дальнейшего путешествия Ростовых, на всех отдыхах и ночлегах, Наташа не отходила от раненого Болконского, и доктор должен был признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого искусства ходить за раненым.
Как ни страшна казалась для графини мысль, что князь Андрей мог (весьма вероятно, по словам доктора) умереть во время дороги на руках ее дочери, она не могла противиться Наташе. Хотя вследствие теперь установившегося сближения между раненым князем Андреем и Наташей приходило в голову, что в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты будут возобновлены, никто, еще менее Наташа и князь Андрей, не говорил об этом: нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Болконским, но над Россией заслонял все другие предположения.
Пьер проснулся 3 го сентября поздно. Голова его болела, платье, в котором он спал не раздеваясь, тяготило его тело, и на душе было смутное сознание чего то постыдного, совершенного накануне; это постыдное был вчерашний разговор с капитаном Рамбалем.
Часы показывали одиннадцать, но на дворе казалось особенно пасмурно. Пьер встал, протер глаза и, увидав пистолет с вырезным ложем, который Герасим положил опять на письменный стол, Пьер вспомнил то, где он находился и что ему предстояло именно в нынешний день.
«Уж не опоздал ли я? – подумал Пьер. – Нет, вероятно, он сделает свой въезд в Москву не ранее двенадцати». Пьер не позволял себе размышлять о том, что ему предстояло, но торопился поскорее действовать.
Оправив на себе платье, Пьер взял в руки пистолет и сбирался уже идти. Но тут ему в первый раз пришла мысль о том, каким образом, не в руке же, по улице нести ему это оружие. Даже и под широким кафтаном трудно было спрятать большой пистолет. Ни за поясом, ни под мышкой нельзя было поместить его незаметным. Кроме того, пистолет был разряжен, а Пьер не успел зарядить его. «Все равно, кинжал», – сказал себе Пьер, хотя он не раз, обсуживая исполнение своего намерения, решал сам с собою, что главная ошибка студента в 1809 году состояла в том, что он хотел убить Наполеона кинжалом. Но, как будто главная цель Пьера состояла не в том, чтобы исполнить задуманное дело, а в том, чтобы показать самому себе, что не отрекается от своего намерения и делает все для исполнения его, Пьер поспешно взял купленный им у Сухаревой башни вместе с пистолетом тупой зазубренный кинжал в зеленых ножнах и спрятал его под жилет.
Подпоясав кафтан и надвинув шапку, Пьер, стараясь не шуметь и не встретить капитана, прошел по коридору и вышел на улицу.
Тот пожар, на который так равнодушно смотрел он накануне вечером, за ночь значительно увеличился. Москва горела уже с разных сторон. Горели в одно и то же время Каретный ряд, Замоскворечье, Гостиный двор, Поварская, барки на Москве реке и дровяной рынок у Дорогомиловского моста.
Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место, на котором должно быть совершено его дело. У большей части домов были заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно робкими лицами и французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и другие с удивлением смотрели на Пьера. Кроме большого роста и толщины, кроме странного мрачно сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому сословию мог принадлежать этот человек. Французы же с удивлением провожали его глазами, в особенности потому, что Пьер, противно всем другим русским, испуганно или любопытна смотревшим на французов, не обращал на них никакого внимания. У ворот одного дома три француза, толковавшие что то не понимавшим их русским людям, остановили Пьера, спрашивая, не знает ли он по французски?
Пьер отрицательно покачал головой и пошел дальше. В другом переулке на него крикнул часовой, стоявший у зеленого ящика, и Пьер только на повторенный грозный крик и звук ружья, взятого часовым на руку, понял, что он должен был обойти другой стороной улицы. Он ничего не слышал и не видел вокруг себя. Он, как что то страшное и чуждое ему, с поспешностью и ужасом нес в себе свое намерение, боясь – наученный опытом прошлой ночи – как нибудь растерять его. Но Пьеру не суждено было донести в целости свое настроение до того места, куда он направлялся. Кроме того, ежели бы даже он и не был ничем задержан на пути, намерение его не могло быть исполнено уже потому, что Наполеон тому назад более четырех часов проехал из Дорогомиловского предместья через Арбат в Кремль и теперь в самом мрачном расположении духа сидел в царском кабинете кремлевского дворца и отдавал подробные, обстоятельные приказания о мерах, которые немедленно должны были бытт, приняты для тушения пожара, предупреждения мародерства и успокоения жителей. Но Пьер не знал этого; он, весь поглощенный предстоящим, мучился, как мучаются люди, упрямо предпринявшие дело невозможное – не по трудностям, но по несвойственности дела с своей природой; он мучился страхом того, что он ослабеет в решительную минуту и, вследствие того, потеряет уважение к себе.
Он хотя ничего не видел и не слышал вокруг себя, но инстинктом соображал дорогу и не ошибался переулками, выводившими его на Поварскую.
По мере того как Пьер приближался к Поварской, дым становился сильнее и сильнее, становилось даже тепло от огня пожара. Изредка взвивались огненные языка из за крыш домов. Больше народу встречалось на улицах, и народ этот был тревожнее. Но Пьер, хотя и чувствовал, что что то такое необыкновенное творилось вокруг него, не отдавал себе отчета о том, что он подходил к пожару. Проходя по тропинке, шедшей по большому незастроенному месту, примыкавшему одной стороной к Поварской, другой к садам дома князя Грузинского, Пьер вдруг услыхал подле самого себя отчаянный плач женщины. Он остановился, как бы пробудившись от сна, и поднял голову.
В стороне от тропинки, на засохшей пыльной траве, были свалены кучей домашние пожитки: перины, самовар, образа и сундуки. На земле подле сундуков сидела немолодая худая женщина, с длинными высунувшимися верхними зубами, одетая в черный салоп и чепчик. Женщина эта, качаясь и приговаривая что то, надрываясь плакала. Две девочки, от десяти до двенадцати лет, одетые в грязные коротенькие платьица и салопчики, с выражением недоумения на бледных, испуганных лицах, смотрели на мать. Меньшой мальчик, лет семи, в чуйке и в чужом огромном картузе, плакал на руках старухи няньки. Босоногая грязная девка сидела на сундуке и, распустив белесую косу, обдергивала опаленные волосы, принюхиваясь к ним. Муж, невысокий сутуловатый человек в вицмундире, с колесообразными бакенбардочками и гладкими височками, видневшимися из под прямо надетого картуза, с неподвижным лицом раздвигал сундуки, поставленные один на другом, и вытаскивал из под них какие то одеяния.
Женщина почти бросилась к ногам Пьера, когда она увидала его.
– Батюшки родимые, христиане православные, спасите, помогите, голубчик!.. кто нибудь помогите, – выговаривала она сквозь рыдания. – Девочку!.. Дочь!.. Дочь мою меньшую оставили!.. Сгорела! О о оо! для того я тебя леле… О о оо!
– Полно, Марья Николаевна, – тихим голосом обратился муж к жене, очевидно, для того только, чтобы оправдаться пред посторонним человеком. – Должно, сестрица унесла, а то больше где же быть? – прибавил он.
– Истукан! Злодей! – злобно закричала женщина, вдруг прекратив плач. – Сердца в тебе нет, свое детище не жалеешь. Другой бы из огня достал. А это истукан, а не человек, не отец. Вы благородный человек, – скороговоркой, всхлипывая, обратилась женщина к Пьеру. – Загорелось рядом, – бросило к нам. Девка закричала: горит! Бросились собирать. В чем были, в том и выскочили… Вот что захватили… Божье благословенье да приданую постель, а то все пропало. Хвать детей, Катечки нет. О, господи! О о о! – и опять она зарыдала. – Дитятко мое милое, сгорело! сгорело!
– Да где, где же она осталась? – сказал Пьер. По выражению оживившегося лица его женщина поняла, что этот человек мог помочь ей.
– Батюшка! Отец! – закричала она, хватая его за ноги. – Благодетель, хоть сердце мое успокой… Аниска, иди, мерзкая, проводи, – крикнула она на девку, сердито раскрывая рот и этим движением еще больше выказывая свои длинные зубы.
– Проводи, проводи, я… я… сделаю я, – запыхавшимся голосом поспешно сказал Пьер.
Грязная девка вышла из за сундука, прибрала косу и, вздохнув, пошла тупыми босыми ногами вперед по тропинке. Пьер как бы вдруг очнулся к жизни после тяжелого обморока. Он выше поднял голову, глаза его засветились блеском жизни, и он быстрыми шагами пошел за девкой, обогнал ее и вышел на Поварскую. Вся улица была застлана тучей черного дыма. Языки пламени кое где вырывались из этой тучи. Народ большой толпой теснился перед пожаром. В середине улицы стоял французский генерал и говорил что то окружавшим его. Пьер, сопутствуемый девкой, подошел было к тому месту, где стоял генерал; но французские солдаты остановили его.
– On ne passe pas, [Тут не проходят,] – крикнул ему голос.
– Сюда, дяденька! – проговорила девка. – Мы переулком, через Никулиных пройдем.
Пьер повернулся назад и пошел, изредка подпрыгивая, чтобы поспевать за нею. Девка перебежала улицу, повернула налево в переулок и, пройдя три дома, завернула направо в ворота.
– Вот тут сейчас, – сказала девка, и, пробежав двор, она отворила калитку в тесовом заборе и, остановившись, указала Пьеру на небольшой деревянный флигель, горевший светло и жарко. Одна сторона его обрушилась, другая горела, и пламя ярко выбивалось из под отверстий окон и из под крыши.
Когда Пьер вошел в калитку, его обдало жаром, и он невольно остановился.
– Который, который ваш дом? – спросил он.
– О о ох! – завыла девка, указывая на флигель. – Он самый, она самая наша фатера была. Сгорела, сокровище ты мое, Катечка, барышня моя ненаглядная, о ох! – завыла Аниска при виде пожара, почувствовавши необходимость выказать и свои чувства.
Пьер сунулся к флигелю, но жар был так силен, что он невольна описал дугу вокруг флигеля и очутился подле большого дома, который еще горел только с одной стороны с крыши и около которого кишела толпа французов. Пьер сначала не понял, что делали эти французы, таскавшие что то; но, увидав перед собою француза, который бил тупым тесаком мужика, отнимая у него лисью шубу, Пьер понял смутно, что тут грабили, но ему некогда было останавливаться на этой мысли.
Звук треска и гула заваливающихся стен и потолков, свиста и шипенья пламени и оживленных криков народа, вид колеблющихся, то насупливающихся густых черных, то взмывающих светлеющих облаков дыма с блестками искр и где сплошного, сноповидного, красного, где чешуйчато золотого, перебирающегося по стенам пламени, ощущение жара и дыма и быстроты движения произвели на Пьера свое обычное возбуждающее действие пожаров. Действие это было в особенности сильно на Пьера, потому что Пьер вдруг при виде этого пожара почувствовал себя освобожденным от тяготивших его мыслей. Он чувствовал себя молодым, веселым, ловким и решительным. Он обежал флигелек со стороны дома и хотел уже бежать в ту часть его, которая еще стояла, когда над самой головой его послышался крик нескольких голосов и вслед за тем треск и звон чего то тяжелого, упавшего подле него.
Пьер оглянулся и увидал в окнах дома французов, выкинувших ящик комода, наполненный какими то металлическими вещами. Другие французские солдаты, стоявшие внизу, подошли к ящику.
– Eh bien, qu'est ce qu'il veut celui la, [Этому что еще надо,] – крикнул один из французов на Пьера.
– Un enfant dans cette maison. N'avez vous pas vu un enfant? [Ребенка в этом доме. Не видали ли вы ребенка?] – сказал Пьер.
– Tiens, qu'est ce qu'il chante celui la? Va te promener, [Этот что еще толкует? Убирайся к черту,] – послышались голоса, и один из солдат, видимо, боясь, чтобы Пьер не вздумал отнимать у них серебро и бронзы, которые были в ящике, угрожающе надвинулся на него.
– Un enfant? – закричал сверху француз. – J'ai entendu piailler quelque chose au jardin. Peut etre c'est sou moutard au bonhomme. Faut etre humain, voyez vous… [Ребенок? Я слышал, что то пищало в саду. Может быть, это его ребенок. Что ж, надо по человечеству. Мы все люди…]
– Ou est il? Ou est il? [Где он? Где он?] – спрашивал Пьер.
– Par ici! Par ici! [Сюда, сюда!] – кричал ему француз из окна, показывая на сад, бывший за домом. – Attendez, je vais descendre. [Погодите, я сейчас сойду.]
И действительно, через минуту француз, черноглазый малый с каким то пятном на щеке, в одной рубашке выскочил из окна нижнего этажа и, хлопнув Пьера по плечу, побежал с ним в сад.
– Depechez vous, vous autres, – крикнул он своим товарищам, – commence a faire chaud. [Эй, вы, живее, припекать начинает.]
Выбежав за дом на усыпанную песком дорожку, француз дернул за руку Пьера и указал ему на круг. Под скамейкой лежала трехлетняя девочка в розовом платьице.
– Voila votre moutard. Ah, une petite, tant mieux, – сказал француз. – Au revoir, mon gros. Faut etre humain. Nous sommes tous mortels, voyez vous, [Вот ваш ребенок. А, девочка, тем лучше. До свидания, толстяк. Что ж, надо по человечеству. Все люди,] – и француз с пятном на щеке побежал назад к своим товарищам.
Пьер, задыхаясь от радости, подбежал к девочке и хотел взять ее на руки. Но, увидав чужого человека, золотушно болезненная, похожая на мать, неприятная на вид девочка закричала и бросилась бежать. Пьер, однако, схватил ее и поднял на руки; она завизжала отчаянно злобным голосом и своими маленькими ручонками стала отрывать от себя руки Пьера и сопливым ртом кусать их. Пьера охватило чувство ужаса и гадливости, подобное тому, которое он испытывал при прикосновении к какому нибудь маленькому животному. Но он сделал усилие над собою, чтобы не бросить ребенка, и побежал с ним назад к большому дому. Но пройти уже нельзя было назад той же дорогой; девки Аниски уже не было, и Пьер с чувством жалости и отвращения, прижимая к себе как можно нежнее страдальчески всхлипывавшую и мокрую девочку, побежал через сад искать другого выхода.
Когда Пьер, обежав дворами и переулками, вышел назад с своей ношей к саду Грузинского, на углу Поварской, он в первую минуту не узнал того места, с которого он пошел за ребенком: так оно было загромождено народом и вытащенными из домов пожитками. Кроме русских семей с своим добром, спасавшихся здесь от пожара, тут же было и несколько французских солдат в различных одеяниях. Пьер не обратил на них внимания. Он спешил найти семейство чиновника, с тем чтобы отдать дочь матери и идти опять спасать еще кого то. Пьеру казалось, что ему что то еще многое и поскорее нужно сделать. Разгоревшись от жара и беготни, Пьер в эту минуту еще сильнее, чем прежде, испытывал то чувство молодости, оживления и решительности, которое охватило его в то время, как он побежал спасать ребенка. Девочка затихла теперь и, держась ручонками за кафтан Пьера, сидела на его руке и, как дикий зверек, оглядывалась вокруг себя. Пьер изредка поглядывал на нее и слегка улыбался. Ему казалось, что он видел что то трогательно невинное и ангельское в этом испуганном и болезненном личике.
На прежнем месте ни чиновника, ни его жены уже не было. Пьер быстрыми шагами ходил между народом, оглядывая разные лица, попадавшиеся ему. Невольно он заметил грузинское или армянское семейство, состоявшее из красивого, с восточным типом лица, очень старого человека, одетого в новый крытый тулуп и новые сапоги, старухи такого же типа и молодой женщины. Очень молодая женщина эта показалась Пьеру совершенством восточной красоты, с ее резкими, дугами очерченными черными бровями и длинным, необыкновенно нежно румяным и красивым лицом без всякого выражения. Среди раскиданных пожитков, в толпе на площади, она, в своем богатом атласном салопе и ярко лиловом платке, накрывавшем ее голову, напоминала нежное тепличное растение, выброшенное на снег. Она сидела на узлах несколько позади старухи и неподвижно большими черными продолговатыми, с длинными ресницами, глазами смотрела в землю. Видимо, она знала свою красоту и боялась за нее. Лицо это поразило Пьера, и он, в своей поспешности, проходя вдоль забора, несколько раз оглянулся на нее. Дойдя до забора и все таки не найдя тех, кого ему было нужно, Пьер остановился, оглядываясь.
Фигура Пьера с ребенком на руках теперь была еще более замечательна, чем прежде, и около него собралось несколько человек русских мужчин и женщин.
– Или потерял кого, милый человек? Сами вы из благородных, что ли? Чей ребенок то? – спрашивали у него.
Пьер отвечал, что ребенок принадлежал женщине и черном салопе, которая сидела с детьми на этом месте, и спрашивал, не знает ли кто ее и куда она перешла.
– Ведь это Анферовы должны быть, – сказал старый дьякон, обращаясь к рябой бабе. – Господи помилуй, господи помилуй, – прибавил он привычным басом.
– Где Анферовы! – сказала баба. – Анферовы еще с утра уехали. А это либо Марьи Николавны, либо Ивановы.
– Он говорит – женщина, а Марья Николавна – барыня, – сказал дворовый человек.
– Да вы знаете ее, зубы длинные, худая, – говорил Пьер.
– И есть Марья Николавна. Они ушли в сад, как тут волки то эти налетели, – сказала баба, указывая на французских солдат.
– О, господи помилуй, – прибавил опять дьякон.
– Вы пройдите вот туда то, они там. Она и есть. Все убивалась, плакала, – сказала опять баба. – Она и есть. Вот сюда то.
Но Пьер не слушал бабу. Он уже несколько секунд, не спуская глаз, смотрел на то, что делалось в нескольких шагах от него. Он смотрел на армянское семейство и двух французских солдат, подошедших к армянам. Один из этих солдат, маленький вертлявый человечек, был одет в синюю шинель, подпоясанную веревкой. На голове его был колпак, и ноги были босые. Другой, который особенно поразил Пьера, был длинный, сутуловатый, белокурый, худой человек с медлительными движениями и идиотическим выражением лица. Этот был одет в фризовый капот, в синие штаны и большие рваные ботфорты. Маленький француз, без сапог, в синей шипели, подойдя к армянам, тотчас же, сказав что то, взялся за ноги старика, и старик тотчас же поспешно стал снимать сапоги. Другой, в капоте, остановился против красавицы армянки и молча, неподвижно, держа руки в карманах, смотрел на нее.
– Возьми, возьми ребенка, – проговорил Пьер, подавая девочку и повелительно и поспешно обращаясь к бабе. – Ты отдай им, отдай! – закричал он почти на бабу, сажая закричавшую девочку на землю, и опять оглянулся на французов и на армянское семейство. Старик уже сидел босой. Маленький француз снял с него последний сапог и похлопывал сапогами один о другой. Старик, всхлипывая, говорил что то, но Пьер только мельком видел это; все внимание его было обращено на француза в капоте, который в это время, медлительно раскачиваясь, подвинулся к молодой женщине и, вынув руки из карманов, взялся за ее шею.
Красавица армянка продолжала сидеть в том же неподвижном положении, с опущенными длинными ресницами, и как будто не видала и не чувствовала того, что делал с нею солдат.
Пока Пьер пробежал те несколько шагов, которые отделяли его от французов, длинный мародер в капоте уж рвал с шеи армянки ожерелье, которое было на ней, и молодая женщина, хватаясь руками за шею, кричала пронзительным голосом.
– Laissez cette femme! [Оставьте эту женщину!] – бешеным голосом прохрипел Пьер, схватывая длинного, сутоловатого солдата за плечи и отбрасывая его. Солдат упал, приподнялся и побежал прочь. Но товарищ его, бросив сапоги, вынул тесак и грозно надвинулся на Пьера.
– Voyons, pas de betises! [Ну, ну! Не дури!] – крикнул он.
Пьер был в том восторге бешенства, в котором он ничего не помнил и в котором силы его удесятерялись. Он бросился на босого француза и, прежде чем тот успел вынуть свой тесак, уже сбил его с ног и молотил по нем кулаками. Послышался одобрительный крик окружавшей толпы, в то же время из за угла показался конный разъезд французских уланов. Уланы рысью подъехали к Пьеру и французу и окружили их. Пьер ничего не помнил из того, что было дальше. Он помнил, что он бил кого то, его били и что под конец он почувствовал, что руки его связаны, что толпа французских солдат стоит вокруг него и обыскивает его платье.
– Il a un poignard, lieutenant, [Поручик, у него кинжал,] – были первые слова, которые понял Пьер.
– Ah, une arme! [А, оружие!] – сказал офицер и обратился к босому солдату, который был взят с Пьером.
– C'est bon, vous direz tout cela au conseil de guerre, [Хорошо, хорошо, на суде все расскажешь,] – сказал офицер. И вслед за тем повернулся к Пьеру: – Parlez vous francais vous? [Говоришь ли по французски?]
Пьер оглядывался вокруг себя налившимися кровью глазами и не отвечал. Вероятно, лицо его показалось очень страшно, потому что офицер что то шепотом сказал, и еще четыре улана отделились от команды и стали по обеим сторонам Пьера.
– Parlez vous francais? – повторил ему вопрос офицер, держась вдали от него. – Faites venir l'interprete. [Позовите переводчика.] – Из за рядов выехал маленький человечек в штатском русском платье. Пьер по одеянию и говору его тотчас же узнал в нем француза одного из московских магазинов.
– Il n'a pas l'air d'un homme du peuple, [Он не похож на простолюдина,] – сказал переводчик, оглядев Пьера.
– Oh, oh! ca m'a bien l'air d'un des incendiaires, – смазал офицер. – Demandez lui ce qu'il est? [О, о! он очень похож на поджигателя. Спросите его, кто он?] – прибавил он.
– Ти кто? – спросил переводчик. – Ти должно отвечать начальство, – сказал он.
– Je ne vous dirai pas qui je suis. Je suis votre prisonnier. Emmenez moi, [Я не скажу вам, кто я. Я ваш пленный. Уводите меня,] – вдруг по французски сказал Пьер.
– Ah, Ah! – проговорил офицер, нахмурившись. – Marchons! [A! A! Ну, марш!]
Около улан собралась толпа. Ближе всех к Пьеру стояла рябая баба с девочкою; когда объезд тронулся, она подвинулась вперед.
– Куда же это ведут тебя, голубчик ты мой? – сказала она. – Девочку то, девочку то куда я дену, коли она не ихняя! – говорила баба.
– Qu'est ce qu'elle veut cette femme? [Чего ей нужно?] – спросил офицер.
Пьер был как пьяный. Восторженное состояние его еще усилилось при виде девочки, которую он спас.
– Ce qu'elle dit? – проговорил он. – Elle m'apporte ma fille que je viens de sauver des flammes, – проговорил он. – Adieu! [Чего ей нужно? Она несет дочь мою, которую я спас из огня. Прощай!] – и он, сам не зная, как вырвалась у него эта бесцельная ложь, решительным, торжественным шагом пошел между французами.
Разъезд французов был один из тех, которые были посланы по распоряжению Дюронеля по разным улицам Москвы для пресечения мародерства и в особенности для поимки поджигателей, которые, по общему, в тот день проявившемуся, мнению у французов высших чинов, были причиною пожаров. Объехав несколько улиц, разъезд забрал еще человек пять подозрительных русских, одного лавочника, двух семинаристов, мужика и дворового человека и нескольких мародеров. Но из всех подозрительных людей подозрительнее всех казался Пьер. Когда их всех привели на ночлег в большой дом на Зубовском валу, в котором была учреждена гауптвахта, то Пьера под строгим караулом поместили отдельно.
В Петербурге в это время в высших кругах, с большим жаром чем когда нибудь, шла сложная борьба партий Румянцева, французов, Марии Феодоровны, цесаревича и других, заглушаемая, как всегда, трубением придворных трутней. Но спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни, петербургская жизнь шла по старому; и из за хода этой жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то трудное положение, в котором находился русский народ. Те же были выходы, балы, тот же французский театр, те же интересы дворов, те же интересы службы и интриги. Только в самых высших кругах делались усилия для того, чтобы напоминать трудность настоящего положения. Рассказывалось шепотом о том, как противоположно одна другой поступили, в столь трудных обстоятельствах, обе императрицы. Императрица Мария Феодоровна, озабоченная благосостоянием подведомственных ей богоугодных и воспитательных учреждений, сделала распоряжение об отправке всех институтов в Казань, и вещи этих заведений уже были уложены. Императрица же Елизавета Алексеевна на вопрос о том, какие ей угодно сделать распоряжения, с свойственным ей русским патриотизмом изволила ответить, что о государственных учреждениях она не может делать распоряжений, так как это касается государя; о том же, что лично зависит от нее, она изволила сказать, что она последняя выедет из Петербурга.
У Анны Павловны 26 го августа, в самый день Бородинского сражения, был вечер, цветком которого должно было быть чтение письма преосвященного, написанного при посылке государю образа преподобного угодника Сергия. Письмо это почиталось образцом патриотического духовного красноречия. Прочесть его должен был сам князь Василий, славившийся своим искусством чтения. (Он же читывал и у императрицы.) Искусство чтения считалось в том, чтобы громко, певуче, между отчаянным завыванием и нежным ропотом переливать слова, совершенно независимо от их значения, так что совершенно случайно на одно слово попадало завывание, на другие – ропот. Чтение это, как и все вечера Анны Павловны, имело политическое значение. На этом вечере должно было быть несколько важных лиц, которых надо было устыдить за их поездки во французский театр и воодушевить к патриотическому настроению. Уже довольно много собралось народа, но Анна Павловна еще не видела в гостиной всех тех, кого нужно было, и потому, не приступая еще к чтению, заводила общие разговоры.
Новостью дня в этот день в Петербурге была болезнь графини Безуховой. Графиня несколько дней тому назад неожиданно заболела, пропустила несколько собраний, которых она была украшением, и слышно было, что она никого не принимает и что вместо знаменитых петербургских докторов, обыкновенно лечивших ее, она вверилась какому то итальянскому доктору, лечившему ее каким то новым и необыкновенным способом.
Все очень хорошо знали, что болезнь прелестной графини происходила от неудобства выходить замуж сразу за двух мужей и что лечение итальянца состояло в устранении этого неудобства; но в присутствии Анны Павловны не только никто не смел думать об этом, но как будто никто и не знал этого.
– On dit que la pauvre comtesse est tres mal. Le medecin dit que c'est l'angine pectorale. [Говорят, что бедная графиня очень плоха. Доктор сказал, что это грудная болезнь.]
– L'angine? Oh, c'est une maladie terrible! [Грудная болезнь? О, это ужасная болезнь!]
– On dit que les rivaux se sont reconcilies grace a l'angine… [Говорят, что соперники примирились благодаря этой болезни.]
Слово angine повторялось с большим удовольствием.
– Le vieux comte est touchant a ce qu'on dit. Il a pleure comme un enfant quand le medecin lui a dit que le cas etait dangereux. [Старый граф очень трогателен, говорят. Он заплакал, как дитя, когда доктор сказал, что случай опасный.]
– Oh, ce serait une perte terrible. C'est une femme ravissante. [О, это была бы большая потеря. Такая прелестная женщина.]
– Vous parlez de la pauvre comtesse, – сказала, подходя, Анна Павловна. – J'ai envoye savoir de ses nouvelles. On m'a dit qu'elle allait un peu mieux. Oh, sans doute, c'est la plus charmante femme du monde, – сказала Анна Павловна с улыбкой над своей восторженностью. – Nous appartenons a des camps differents, mais cela ne m'empeche pas de l'estimer, comme elle le merite. Elle est bien malheureuse, [Вы говорите про бедную графиню… Я посылала узнавать о ее здоровье. Мне сказали, что ей немного лучше. О, без сомнения, это прелестнейшая женщина в мире. Мы принадлежим к различным лагерям, но это не мешает мне уважать ее по ее заслугам. Она так несчастна.] – прибавила Анна Павловна.
Полагая, что этими словами Анна Павловна слегка приподнимала завесу тайны над болезнью графини, один неосторожный молодой человек позволил себе выразить удивление в том, что не призваны известные врачи, а лечит графиню шарлатан, который может дать опасные средства.
– Vos informations peuvent etre meilleures que les miennes, – вдруг ядовито напустилась Анна Павловна на неопытного молодого человека. – Mais je sais de bonne source que ce medecin est un homme tres savant et tres habile. C'est le medecin intime de la Reine d'Espagne. [Ваши известия могут быть вернее моих… но я из хороших источников знаю, что этот доктор очень ученый и искусный человек. Это лейб медик королевы испанской.] – И таким образом уничтожив молодого человека, Анна Павловна обратилась к Билибину, который в другом кружке, подобрав кожу и, видимо, сбираясь распустить ее, чтобы сказать un mot, говорил об австрийцах.
– Je trouve que c'est charmant! [Я нахожу, что это прелестно!] – говорил он про дипломатическую бумагу, при которой отосланы были в Вену австрийские знамена, взятые Витгенштейном, le heros de Petropol [героем Петрополя] (как его называли в Петербурге).
– Как, как это? – обратилась к нему Анна Павловна, возбуждая молчание для услышания mot, которое она уже знала.
И Билибин повторил следующие подлинные слова дипломатической депеши, им составленной:
– L'Empereur renvoie les drapeaux Autrichiens, – сказал Билибин, – drapeaux amis et egares qu'il a trouve hors de la route, [Император отсылает австрийские знамена, дружеские и заблудшиеся знамена, которые он нашел вне настоящей дороги.] – докончил Билибин, распуская кожу.
– Charmant, charmant, [Прелестно, прелестно,] – сказал князь Василий.
– C'est la route de Varsovie peut etre, [Это варшавская дорога, может быть.] – громко и неожиданно сказал князь Ипполит. Все оглянулись на него, не понимая того, что он хотел сказать этим. Князь Ипполит тоже с веселым удивлением оглядывался вокруг себя. Он так же, как и другие, не понимал того, что значили сказанные им слова. Он во время своей дипломатической карьеры не раз замечал, что таким образом сказанные вдруг слова оказывались очень остроумны, и он на всякий случай сказал эти слова, первые пришедшие ему на язык. «Может, выйдет очень хорошо, – думал он, – а ежели не выйдет, они там сумеют это устроить». Действительно, в то время как воцарилось неловкое молчание, вошло то недостаточно патриотическое лицо, которого ждала для обращения Анна Павловна, и она, улыбаясь и погрозив пальцем Ипполиту, пригласила князя Василия к столу, и, поднося ему две свечи и рукопись, попросила его начать. Все замолкло.
– Всемилостивейший государь император! – строго провозгласил князь Василий и оглянул публику, как будто спрашивая, не имеет ли кто сказать что нибудь против этого. Но никто ничего не сказал. – «Первопрестольный град Москва, Новый Иерусалим, приемлет Христа своего, – вдруг ударил он на слове своего, – яко мать во объятия усердных сынов своих, и сквозь возникающую мглу, провидя блистательную славу твоея державы, поет в восторге: «Осанна, благословен грядый!» – Князь Василий плачущим голосом произнес эти последние слова.
Билибин рассматривал внимательно свои ногти, и многие, видимо, робели, как бы спрашивая, в чем же они виноваты? Анна Павловна шепотом повторяла уже вперед, как старушка молитву причастия: «Пусть дерзкий и наглый Голиаф…» – прошептала она.
Князь Василий продолжал:
– «Пусть дерзкий и наглый Голиаф от пределов Франции обносит на краях России смертоносные ужасы; кроткая вера, сия праща российского Давида, сразит внезапно главу кровожаждущей его гордыни. Се образ преподобного Сергия, древнего ревнителя о благе нашего отечества, приносится вашему императорскому величеству. Болезную, что слабеющие мои силы препятствуют мне насладиться любезнейшим вашим лицезрением. Теплые воссылаю к небесам молитвы, да всесильный возвеличит род правых и исполнит во благих желания вашего величества».
– Quelle force! Quel style! [Какая сила! Какой слог!] – послышались похвалы чтецу и сочинителю. Воодушевленные этой речью, гости Анны Павловны долго еще говорили о положении отечества и делали различные предположения об исходе сражения, которое на днях должно было быть дано.
– Vous verrez, [Вы увидите.] – сказала Анна Павловна, – что завтра, в день рождения государя, мы получим известие. У меня есть хорошее предчувствие.
Предчувствие Анны Павловны действительно оправдалось. На другой день, во время молебствия во дворце по случаю дня рождения государя, князь Волконский был вызван из церкви и получил конверт от князя Кутузова. Это было донесение Кутузова, писанное в день сражения из Татариновой. Кутузов писал, что русские не отступили ни на шаг, что французы потеряли гораздо более нашего, что он доносит второпях с поля сражения, не успев еще собрать последних сведений. Стало быть, это была победа. И тотчас же, не выходя из храма, была воздана творцу благодарность за его помощь и за победу.
Предчувствие Анны Павловны оправдалось, и в городе все утро царствовало радостно праздничное настроение духа. Все признавали победу совершенною, и некоторые уже говорили о пленении самого Наполеона, о низложении его и избрании новой главы для Франции.
Вдали от дела и среди условий придворной жизни весьма трудно, чтобы события отражались во всей их полноте и силе. Невольно события общие группируются около одного какого нибудь частного случая. Так теперь главная радость придворных заключалась столько же в том, что мы победили, сколько и в том, что известие об этой победе пришлось именно в день рождения государя. Это было как удавшийся сюрприз. В известии Кутузова сказано было тоже о потерях русских, и в числе их названы Тучков, Багратион, Кутайсов. Тоже и печальная сторона события невольно в здешнем, петербургском мире сгруппировалась около одного события – смерти Кутайсова. Его все знали, государь любил его, он был молод и интересен. В этот день все встречались с словами:
– Как удивительно случилось. В самый молебен. А какая потеря Кутайсов! Ах, как жаль!
– Что я вам говорил про Кутузова? – говорил теперь князь Василий с гордостью пророка. – Я говорил всегда, что он один способен победить Наполеона.
Но на другой день не получалось известия из армии, и общий голос стал тревожен. Придворные страдали за страдания неизвестности, в которой находился государь.
– Каково положение государя! – говорили придворные и уже не превозносили, как третьего дня, а теперь осуждали Кутузова, бывшего причиной беспокойства государя. Князь Василий в этот день уже не хвастался более своим protege Кутузовым, а хранил молчание, когда речь заходила о главнокомандующем. Кроме того, к вечеру этого дня как будто все соединилось для того, чтобы повергнуть в тревогу и беспокойство петербургских жителей: присоединилась еще одна страшная новость. Графиня Елена Безухова скоропостижно умерла от этой страшной болезни, которую так приятно было выговаривать. Официально в больших обществах все говорили, что графиня Безухова умерла от страшного припадка angine pectorale [грудной ангины], но в интимных кружках рассказывали подробности о том, как le medecin intime de la Reine d'Espagne [лейб медик королевы испанской] предписал Элен небольшие дозы какого то лекарства для произведения известного действия; но как Элен, мучимая тем, что старый граф подозревал ее, и тем, что муж, которому она писала (этот несчастный развратный Пьер), не отвечал ей, вдруг приняла огромную дозу выписанного ей лекарства и умерла в мучениях, прежде чем могли подать помощь. Рассказывали, что князь Василий и старый граф взялись было за итальянца; но итальянец показал такие записки от несчастной покойницы, что его тотчас же отпустили.
Общий разговор сосредоточился около трех печальных событий: неизвестности государя, погибели Кутайсова и смерти Элен.
На третий день после донесения Кутузова в Петербург приехал помещик из Москвы, и по всему городу распространилось известие о сдаче Москвы французам. Это было ужасно! Каково было положение государя! Кутузов был изменник, и князь Василий во время visites de condoleance [визитов соболезнования] по случаю смерти его дочери, которые ему делали, говорил о прежде восхваляемом им Кутузове (ему простительно было в печали забыть то, что он говорил прежде), он говорил, что нельзя было ожидать ничего другого от слепого и развратного старика.
– Я удивляюсь только, как можно было поручить такому человеку судьбу России.
Пока известие это было еще неофициально, в нем можно было еще сомневаться, но на другой день пришло от графа Растопчина следующее донесение:
«Адъютант князя Кутузова привез мне письмо, в коем он требует от меня полицейских офицеров для сопровождения армии на Рязанскую дорогу. Он говорит, что с сожалением оставляет Москву. Государь! поступок Кутузова решает жребий столицы и Вашей империи. Россия содрогнется, узнав об уступлении города, где сосредоточивается величие России, где прах Ваших предков. Я последую за армией. Я все вывез, мне остается плакать об участи моего отечества».
Получив это донесение, государь послал с князем Волконским следующий рескрипт Кутузову:
«Князь Михаил Иларионович! С 29 августа не имею я никаких донесений от вас. Между тем от 1 го сентября получил я через Ярославль, от московского главнокомандующего, печальное известие, что вы решились с армиею оставить Москву. Вы сами можете вообразить действие, какое произвело на меня это известие, а молчание ваше усугубляет мое удивление. Я отправляю с сим генерал адъютанта князя Волконского, дабы узнать от вас о положении армии и о побудивших вас причинах к столь печальной решимости».
Девять дней после оставления Москвы в Петербург приехал посланный от Кутузова с официальным известием об оставлении Москвы. Посланный этот был француз Мишо, не знавший по русски, но quoique etranger, Busse de c?ur et d'ame, [впрочем, хотя иностранец, но русский в глубине души,] как он сам говорил про себя.
Государь тотчас же принял посланного в своем кабинете, во дворце Каменного острова. Мишо, который никогда не видал Москвы до кампании и который не знал по русски, чувствовал себя все таки растроганным, когда он явился перед notre tres gracieux souverain [нашим всемилостивейшим повелителем] (как он писал) с известием о пожаре Москвы, dont les flammes eclairaient sa route [пламя которой освещало его путь].
Хотя источник chagrin [горя] г на Мишо и должен был быть другой, чем тот, из которого вытекало горе русских людей, Мишо имел такое печальное лицо, когда он был введен в кабинет государя, что государь тотчас же спросил у него:
– M'apportez vous de tristes nouvelles, colonel? [Какие известия привезли вы мне? Дурные, полковник?]
– Bien tristes, sire, – отвечал Мишо, со вздохом опуская глаза, – l'abandon de Moscou. [Очень дурные, ваше величество, оставление Москвы.]
– Aurait on livre mon ancienne capitale sans se battre? [Неужели предали мою древнюю столицу без битвы?] – вдруг вспыхнув, быстро проговорил государь.
Мишо почтительно передал то, что ему приказано было передать от Кутузова, – именно то, что под Москвою драться не было возможности и что, так как оставался один выбор – потерять армию и Москву или одну Москву, то фельдмаршал должен был выбрать последнее.
Государь выслушал молча, не глядя на Мишо.
– L'ennemi est il en ville? [Неприятель вошел в город?] – спросил он.
– Oui, sire, et elle est en cendres a l'heure qu'il est. Je l'ai laissee toute en flammes, [Да, ваше величество, и он обращен в пожарище в настоящее время. Я оставил его в пламени.] – решительно сказал Мишо; но, взглянув на государя, Мишо ужаснулся тому, что он сделал. Государь тяжело и часто стал дышать, нижняя губа его задрожала, и прекрасные голубые глаза мгновенно увлажились слезами.
Но это продолжалось только одну минуту. Государь вдруг нахмурился, как бы осуждая самого себя за свою слабость. И, приподняв голову, твердым голосом обратился к Мишо.
– Je vois, colonel, par tout ce qui nous arrive, – сказал он, – que la providence exige de grands sacrifices de nous… Je suis pret a me soumettre a toutes ses volontes; mais dites moi, Michaud, comment avez vous laisse l'armee, en voyant ainsi, sans coup ferir abandonner mon ancienne capitale? N'avez vous pas apercu du decouragement?.. [Я вижу, полковник, по всему, что происходит, что провидение требует от нас больших жертв… Я готов покориться его воле; но скажите мне, Мишо, как оставили вы армию, покидавшую без битвы мою древнюю столицу? Не заметили ли вы в ней упадка духа?]
Увидав успокоение своего tres gracieux souverain, Мишо тоже успокоился, но на прямой существенный вопрос государя, требовавший и прямого ответа, он не успел еще приготовить ответа.
– Sire, me permettrez vous de vous parler franchement en loyal militaire? [Государь, позволите ли вы мне говорить откровенно, как подобает настоящему воину?] – сказал он, чтобы выиграть время.
– Colonel, je l'exige toujours, – сказал государь. – Ne me cachez rien, je veux savoir absolument ce qu'il en est. [Полковник, я всегда этого требую… Не скрывайте ничего, я непременно хочу знать всю истину.]
– Sire! – сказал Мишо с тонкой, чуть заметной улыбкой на губах, успев приготовить свой ответ в форме легкого и почтительного jeu de mots [игры слов]. – Sire! j'ai laisse toute l'armee depuis les chefs jusqu'au dernier soldat, sans exception, dans une crainte epouvantable, effrayante… [Государь! Я оставил всю армию, начиная с начальников и до последнего солдата, без исключения, в великом, отчаянном страхе…]
– Comment ca? – строго нахмурившись, перебил государь. – Mes Russes se laisseront ils abattre par le malheur… Jamais!.. [Как так? Мои русские могут ли пасть духом перед неудачей… Никогда!..]
Этого только и ждал Мишо для вставления своей игры слов.
– Sire, – сказал он с почтительной игривостью выражения, – ils craignent seulement que Votre Majeste par bonte de c?ur ne se laisse persuader de faire la paix. Ils brulent de combattre, – говорил уполномоченный русского народа, – et de prouver a Votre Majeste par le sacrifice de leur vie, combien ils lui sont devoues… [Государь, они боятся только того, чтобы ваше величество по доброте души своей не решились заключить мир. Они горят нетерпением снова драться и доказать вашему величеству жертвой своей жизни, насколько они вам преданы…]
– Ah! – успокоенно и с ласковым блеском глаз сказал государь, ударяя по плечу Мишо. – Vous me tranquillisez, colonel. [А! Вы меня успокоиваете, полковник.]
Государь, опустив голову, молчал несколько времени.
– Eh bien, retournez a l'armee, [Ну, так возвращайтесь к армии.] – сказал он, выпрямляясь во весь рост и с ласковым и величественным жестом обращаясь к Мишо, – et dites a nos braves, dites a tous mes bons sujets partout ou vous passerez, que quand je n'aurais plus aucun soldat, je me mettrai moi meme, a la tete de ma chere noblesse, de mes bons paysans et j'userai ainsi jusqu'a la derniere ressource de mon empire. Il m'en offre encore plus que mes ennemis ne pensent, – говорил государь, все более и более воодушевляясь. – Mais si jamais il fut ecrit dans les decrets de la divine providence, – сказал он, подняв свои прекрасные, кроткие и блестящие чувством глаза к небу, – que ma dinastie dut cesser de rogner sur le trone de mes ancetres, alors, apres avoir epuise tous les moyens qui sont en mon pouvoir, je me laisserai croitre la barbe jusqu'ici (государь показал рукой на половину груди), et j'irai manger des pommes de terre avec le dernier de mes paysans plutot, que de signer la honte de ma patrie et de ma chere nation, dont je sais apprecier les sacrifices!.. [Скажите храбрецам нашим, скажите всем моим подданным, везде, где вы проедете, что, когда у меня не будет больше ни одного солдата, я сам стану во главе моих любезных дворян и добрых мужиков и истощу таким образом последние средства моего государства. Они больше, нежели думают мои враги… Но если бы предназначено было божественным провидением, чтобы династия наша перестала царствовать на престоле моих предков, тогда, истощив все средства, которые в моих руках, я отпущу бороду до сих пор и скорее пойду есть один картофель с последним из моих крестьян, нежели решусь подписать позор моей родины и моего дорогого народа, жертвы которого я умею ценить!..] Сказав эти слова взволнованным голосом, государь вдруг повернулся, как бы желая скрыть от Мишо выступившие ему на глаза слезы, и прошел в глубь своего кабинета. Постояв там несколько мгновений, он большими шагами вернулся к Мишо и сильным жестом сжал его руку пониже локтя. Прекрасное, кроткое лицо государя раскраснелось, и глаза горели блеском решимости и гнева.
– Colonel Michaud, n'oubliez pas ce que je vous dis ici; peut etre qu'un jour nous nous le rappellerons avec plaisir… Napoleon ou moi, – сказал государь, дотрогиваясь до груди. – Nous ne pouvons plus regner ensemble. J'ai appris a le connaitre, il ne me trompera plus… [Полковник Мишо, не забудьте, что я вам сказал здесь; может быть, мы когда нибудь вспомним об этом с удовольствием… Наполеон или я… Мы больше не можем царствовать вместе. Я узнал его теперь, и он меня больше не обманет…] – И государь, нахмурившись, замолчал. Услышав эти слова, увидав выражение твердой решимости в глазах государя, Мишо – quoique etranger, mais Russe de c?ur et d'ame – почувствовал себя в эту торжественную минуту – entousiasme par tout ce qu'il venait d'entendre [хотя иностранец, но русский в глубине души… восхищенным всем тем, что он услышал] (как он говорил впоследствии), и он в следующих выражениях изобразил как свои чувства, так и чувства русского народа, которого он считал себя уполномоченным.
– Sire! – сказал он. – Votre Majeste signe dans ce moment la gloire de la nation et le salut de l'Europe! [Государь! Ваше величество подписывает в эту минуту славу народа и спасение Европы!]
Государь наклонением головы отпустил Мишо.
В то время как Россия была до половины завоевана, и жители Москвы бежали в дальние губернии, и ополченье за ополченьем поднималось на защиту отечества, невольно представляется нам, не жившим в то время, что все русские люди от мала до велика были заняты только тем, чтобы жертвовать собою, спасать отечество или плакать над его погибелью. Рассказы, описания того времени все без исключения говорят только о самопожертвовании, любви к отечеству, отчаянье, горе и геройстве русских. В действительности же это так не было. Нам кажется это так только потому, что мы видим из прошедшего один общий исторический интерес того времени и не видим всех тех личных, человеческих интересов, которые были у людей того времени. А между тем в действительности те личные интересы настоящего до такой степени значительнее общих интересов, что из за них никогда не чувствуется (вовсе не заметен даже) интерес общий. Большая часть людей того времени не обращали никакого внимания на общий ход дел, а руководились только личными интересами настоящего. И эти то люди были самыми полезными деятелями того времени.
Те же, которые пытались понять общий ход дел и с самопожертвованием и геройством хотели участвовать в нем, были самые бесполезные члены общества; они видели все навыворот, и все, что они делали для пользы, оказывалось бесполезным вздором, как полки Пьера, Мамонова, грабившие русские деревни, как корпия, щипанная барынями и никогда не доходившая до раненых, и т. п. Даже те, которые, любя поумничать и выразить свои чувства, толковали о настоящем положении России, невольно носили в речах своих отпечаток или притворства и лжи, или бесполезного осуждения и злобы на людей, обвиняемых за то, в чем никто не мог быть виноват. В исторических событиях очевиднее всего запрещение вкушения плода древа познания. Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодностью.
Значение совершавшегося тогда в России события тем незаметнее было, чем ближе было в нем участие человека. В Петербурге и губернских городах, отдаленных от Москвы, дамы и мужчины в ополченских мундирах оплакивали Россию и столицу и говорили о самопожертвовании и т. п.; но в армии, которая отступала за Москву, почти не говорили и не думали о Москве, и, глядя на ее пожарище, никто не клялся отомстить французам, а думали о следующей трети жалованья, о следующей стоянке, о Матрешке маркитантше и тому подобное…
Николай Ростов без всякой цели самопожертвования, а случайно, так как война застала его на службе, принимал близкое и продолжительное участие в защите отечества и потому без отчаяния и мрачных умозаключений смотрел на то, что совершалось тогда в России. Ежели бы у него спросили, что он думает о теперешнем положении России, он бы сказал, что ему думать нечего, что на то есть Кутузов и другие, а что он слышал, что комплектуются полки, и что, должно быть, драться еще долго будут, и что при теперешних обстоятельствах ему не мудрено года через два получить полк.
По тому, что он так смотрел на дело, он не только без сокрушения о том, что лишается участия в последней борьбе, принял известие о назначении его в командировку за ремонтом для дивизии в Воронеж, но и с величайшим удовольствием, которое он не скрывал и которое весьма хорошо понимали его товарищи.
За несколько дней до Бородинского сражения Николай получил деньги, бумаги и, послав вперед гусар, на почтовых поехал в Воронеж.
Только тот, кто испытал это, то есть пробыл несколько месяцев не переставая в атмосфере военной, боевой жизни, может понять то наслаждение, которое испытывал Николай, когда он выбрался из того района, до которого достигали войска своими фуражировками, подвозами провианта, гошпиталями; когда он, без солдат, фур, грязных следов присутствия лагеря, увидал деревни с мужиками и бабами, помещичьи дома, поля с пасущимся скотом, станционные дома с заснувшими смотрителями. Он почувствовал такую радость, как будто в первый раз все это видел. В особенности то, что долго удивляло и радовало его, – это были женщины, молодые, здоровые, за каждой из которых не было десятка ухаживающих офицеров, и женщины, которые рады и польщены были тем, что проезжий офицер шутит с ними.
В самом веселом расположении духа Николай ночью приехал в Воронеж в гостиницу, заказал себе все то, чего он долго лишен был в армии, и на другой день, чисто начисто выбрившись и надев давно не надеванную парадную форму, поехал являться к начальству.
Начальник ополчения был статский генерал, старый человек, который, видимо, забавлялся своим военным званием и чином. Он сердито (думая, что в этом военное свойство) принял Николая и значительно, как бы имея на то право и как бы обсуживая общий ход дела, одобряя и не одобряя, расспрашивал его. Николай был так весел, что ему только забавно было это.
От начальника ополчения он поехал к губернатору. Губернатор был маленький живой человечек, весьма ласковый и простой. Он указал Николаю на те заводы, в которых он мог достать лошадей, рекомендовал ему барышника в городе и помещика за двадцать верст от города, у которых были лучшие лошади, и обещал всякое содействие.
– Вы графа Ильи Андреевича сын? Моя жена очень дружна была с вашей матушкой. По четвергам у меня собираются; нынче четверг, милости прошу ко мне запросто, – сказал губернатор, отпуская его.
Прямо от губернатора Николай взял перекладную и, посадив с собою вахмистра, поскакал за двадцать верст на завод к помещику. Все в это первое время пребывания его в Воронеже было для Николая весело и легко, и все, как это бывает, когда человек сам хорошо расположен, все ладилось и спорилось.
Помещик, к которому приехал Николай, был старый кавалерист холостяк, лошадиный знаток, охотник, владетель коверной, столетней запеканки, старого венгерского и чудных лошадей.
Николай в два слова купил за шесть тысяч семнадцать жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он уже сошелся на «ты», по отвратительной дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Переодевшись, надушившись и облив голову холодной подои, Николай хотя несколько поздно, но с готовой фразой: vaut mieux tard que jamais, [лучше поздно, чем никогда,] явился к губернатору.
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».
Катерина Петровна действительно стала играть вальсы и экосезы, и начались танцы, в которых Николай еще более пленил своей ловкостью все губернское общество. Он удивил даже всех своей особенной, развязной манерой в танцах. Николай сам был несколько удивлен своей манерой танцевать в этот вечер. Он никогда так не танцевал в Москве и счел бы даже неприличным и mauvais genre [дурным тоном] такую слишком развязную манеру танца; но здесь он чувствовал потребность удивить их всех чем нибудь необыкновенным, чем нибудь таким, что они должны были принять за обыкновенное в столицах, но неизвестное еще им в провинции.
Во весь вечер Николай обращал больше всего внимания на голубоглазую, полную и миловидную блондинку, жену одного из губернских чиновников. С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался с ее мужем, как будто они хотя и не говорили этого, но знали, как славно они сойдутся – то есть Николай с женой этого мужа. Муж, однако, казалось, не разделял этого убеждения и старался мрачно обращаться с Ростовым. Но добродушная наивность Николая была так безгранична, что иногда муж невольно поддавался веселому настроению духа Николая. К концу вечера, однако, по мере того как лицо жены становилось все румянее и оживленнее, лицо ее мужа становилось все грустнее и бледнее, как будто доля оживления была одна на обоих, и по мере того как она увеличивалась в жене, она уменьшалась в муже.
Николай, с несходящей улыбкой на лице, несколько изогнувшись на кресле, сидел, близко наклоняясь над блондинкой и говоря ей мифологические комплименты.
Переменяя бойко положение ног в натянутых рейтузах, распространяя от себя запах духов и любуясь и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кичкирами, Николай говорил блондинке, что он хочет здесь, в Воронеже, похитить одну даму.
– Какую же?
– Прелестную, божественную. Глаза у ней (Николай посмотрел на собеседницу) голубые, рот – кораллы, белизна… – он глядел на плечи, – стан – Дианы…
Муж подошел к ним и мрачно спросил у жены, о чем она говорит.
– А! Никита Иваныч, – сказал Николай, учтиво вставая. И, как бы желая, чтобы Никита Иваныч принял участие в его шутках, он начал и ему сообщать свое намерение похитить одну блондинку.
Муж улыбался угрюмо, жена весело. Добрая губернаторша с неодобрительным видом подошла к ним.
– Анна Игнатьевна хочет тебя видеть, Nicolas, – сказала она, таким голосом выговаривая слова: Анна Игнатьевна, что Ростову сейчас стало понятно, что Анна Игнатьевна очень важная дама. – Пойдем, Nicolas. Ведь ты позволил мне так называть тебя?
– О да, ma tante. Кто же это?
– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.
Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.
Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.
Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как то совестно и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.
– Ты видел княжну? – сказала она, головой указывая на даму в черном, стоявшую за клиросом.
Николай тотчас же узнал княжну Марью не столько по профилю ее, который виднелся из под шляпы, сколько по тому чувству осторожности, страха и жалости, которое тотчас же охватило его. Княжна Марья, очевидно погруженная в свои мысли, делала последние кресты перед выходом из церкви.
Николай с удивлением смотрел на ее лицо. Это было то же лицо, которое он видел прежде, то же было в нем общее выражение тонкой, внутренней, духовной работы; но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Как и прежде бывало с Николаем в ее присутствии, он, не дожидаясь совета губернаторши подойти к ней, не спрашивая себя, хорошо ли, прилично ли или нет будет его обращение к ней здесь, в церкви, подошел к ней и сказал, что он слышал о ее горе и всей душой соболезнует ему. Едва только она услыхала его голос, как вдруг яркий свет загорелся в ее лице, освещая в одно и то же время и печаль ее, и радость.
– Я одно хотел вам сказать, княжна, – сказал Ростов, – это то, что ежели бы князь Андрей Николаевич не был бы жив, то, как полковой командир, в газетах это сейчас было бы объявлено.
Княжна смотрела на него, не понимая его слов, но радуясь выражению сочувствующего страдания, которое было в его лице.
– И я столько примеров знаю, что рана осколком (в газетах сказано гранатой) бывает или смертельна сейчас же, или, напротив, очень легкая, – говорил Николай. – Надо надеяться на лучшее, и я уверен…
Княжна Марья перебила его.
– О, это было бы так ужа… – начала она и, не договорив от волнения, грациозным движением (как и все, что она делала при нем) наклонив голову и благодарно взглянув на него, пошла за теткой.
Вечером этого дня Николай никуда не поехал в гости и остался дома, с тем чтобы покончить некоторые счеты с продавцами лошадей. Когда он покончил дела, было уже поздно, чтобы ехать куда нибудь, но было еще рано, чтобы ложиться спать, и Николай долго один ходил взад и вперед по комнате, обдумывая свою жизнь, что с ним редко случалось.
Княжна Марья произвела на него приятное впечатление под Смоленском. То, что он встретил ее тогда в таких особенных условиях, и то, что именно на нее одно время его мать указывала ему как на богатую партию, сделали то, что он обратил на нее особенное внимание. В Воронеже, во время его посещения, впечатление это было не только приятное, но сильное. Николай был поражен той особенной, нравственной красотой, которую он в этот раз заметил в ней. Однако он собирался уезжать, и ему в голову не приходило пожалеть о том, что уезжая из Воронежа, он лишается случая видеть княжну. Но нынешняя встреча с княжной Марьей в церкви (Николай чувствовал это) засела ему глубже в сердце, чем он это предвидел, и глубже, чем он желал для своего спокойствия. Это бледное, тонкое, печальное лицо, этот лучистый взгляд, эти тихие, грациозные движения и главное – эта глубокая и нежная печаль, выражавшаяся во всех чертах ее, тревожили его и требовали его участия. В мужчинах Ростов терпеть не мог видеть выражение высшей, духовной жизни (оттого он не любил князя Андрея), он презрительно называл это философией, мечтательностью; но в княжне Марье, именно в этой печали, выказывавшей всю глубину этого чуждого для Николая духовного мира, он чувствовал неотразимую привлекательность.
«Чудная должна быть девушка! Вот именно ангел! – говорил он сам с собою. – Отчего я не свободен, отчего я поторопился с Соней?» И невольно ему представилось сравнение между двумя: бедность в одной и богатство в другой тех духовных даров, которых не имел Николай и которые потому он так высоко ценил. Он попробовал себе представить, что бы было, если б он был свободен. Каким образом он сделал бы ей предложение и она стала бы его женою? Нет, он не мог себе представить этого. Ему делалось жутко, и никакие ясные образы не представлялись ему. С Соней он давно уже составил себе будущую картину, и все это было просто и ясно, именно потому, что все это было выдумано, и он знал все, что было в Соне; но с княжной Марьей нельзя было себе представить будущей жизни, потому что он не понимал ее, а только любил.
Мечтания о Соне имели в себе что то веселое, игрушечное. Но думать о княжне Марье всегда было трудно и немного страшно.
«Как она молилась! – вспомнил он. – Видно было, что вся душа ее была в молитве. Да, это та молитва, которая сдвигает горы, и я уверен, что молитва ее будет исполнена. Отчего я не молюсь о том, что мне нужно? – вспомнил он. – Что мне нужно? Свободы, развязки с Соней. Она правду говорила, – вспомнил он слова губернаторши, – кроме несчастья, ничего не будет из того, что я женюсь на ней. Путаница, горе maman… дела… путаница, страшная путаница! Да я и не люблю ее. Да, не так люблю, как надо. Боже мой! выведи меня из этого ужасного, безвыходного положения! – начал он вдруг молиться. – Да, молитва сдвинет гору, но надо верить и не так молиться, как мы детьми молились с Наташей о том, чтобы снег сделался сахаром, и выбегали на двор пробовать, делается ли из снегу сахар. Нет, но я не о пустяках молюсь теперь», – сказал он, ставя в угол трубку и, сложив руки, становясь перед образом. И, умиленный воспоминанием о княжне Марье, он начал молиться так, как он давно не молился. Слезы у него были на глазах и в горле, когда в дверь вошел Лаврушка с какими то бумагами.
– Дурак! что лезешь, когда тебя не спрашивают! – сказал Николай, быстро переменяя положение.
– От губернатора, – заспанным голосом сказал Лаврушка, – кульер приехал, письмо вам.
– Ну, хорошо, спасибо, ступай!
Николай взял два письма. Одно было от матери, другое от Сони. Он узнал их по почеркам и распечатал первое письмо Сони. Не успел он прочесть нескольких строк, как лицо его побледнело и глаза его испуганно и радостно раскрылись.
– Нет, это не может быть! – проговорил он вслух. Не в силах сидеть на месте, он с письмом в руках, читая его. стал ходить по комнате. Он пробежал письмо, потом прочел его раз, другой, и, подняв плечи и разведя руками, он остановился посреди комнаты с открытым ртом и остановившимися глазами. То, о чем он только что молился, с уверенностью, что бог исполнит его молитву, было исполнено; но Николай был удивлен этим так, как будто это было что то необыкновенное, и как будто он никогда не ожидал этого, и как будто именно то, что это так быстро совершилось, доказывало то, что это происходило не от бога, которого он просил, а от обыкновенной случайности.
Тот, казавшийся неразрешимым, узел, который связывал свободу Ростова, был разрешен этим неожиданным (как казалось Николаю), ничем не вызванным письмом Сони. Она писала, что последние несчастные обстоятельства, потеря почти всего имущества Ростовых в Москве, и не раз высказываемые желания графини о том, чтобы Николай женился на княжне Болконской, и его молчание и холодность за последнее время – все это вместе заставило ее решиться отречься от его обещаний и дать ему полную свободу.
«Мне слишком тяжело было думать, что я могу быть причиной горя или раздора в семействе, которое меня облагодетельствовало, – писала она, – и любовь моя имеет одною целью счастье тех, кого я люблю; и потому я умоляю вас, Nicolas, считать себя свободным и знать, что несмотря ни на что, никто сильнее не может вас любить, как ваша Соня».
Оба письма были из Троицы. Другое письмо было от графини. В письме этом описывались последние дни в Москве, выезд, пожар и погибель всего состояния. В письме этом, между прочим, графиня писала о том, что князь Андрей в числе раненых ехал вместе с ними. Положение его было очень опасно, но теперь доктор говорит, что есть больше надежды. Соня и Наташа, как сиделки, ухаживают за ним.
С этим письмом на другой день Николай поехал к княжне Марье. Ни Николай, ни княжна Марья ни слова не сказали о том, что могли означать слова: «Наташа ухаживает за ним»; но благодаря этому письму Николай вдруг сблизился с княжной в почти родственные отношения.
На другой день Ростов проводил княжну Марью в Ярославль и через несколько дней сам уехал в полк.
Письмо Сони к Николаю, бывшее осуществлением его молитвы, было написано из Троицы. Вот чем оно было вызвано. Мысль о женитьбе Николая на богатой невесте все больше и больше занимала старую графиню. Она знала, что Соня была главным препятствием для этого. И жизнь Сони последнее время, в особенности после письма Николая, описывавшего свою встречу в Богучарове с княжной Марьей, становилась тяжелее и тяжелее в доме графини. Графиня не пропускала ни одного случая для оскорбительного или жестокого намека Соне.
Но несколько дней перед выездом из Москвы, растроганная и взволнованная всем тем, что происходило, графиня, призвав к себе Соню, вместо упреков и требований, со слезами обратилась к ней с мольбой о том, чтобы она, пожертвовав собою, отплатила бы за все, что было для нее сделано, тем, чтобы разорвала свои связи с Николаем.
– Я не буду покойна до тех пор, пока ты мне не дашь этого обещания.
Соня разрыдалась истерически, отвечала сквозь рыдания, что она сделает все, что она на все готова, но не дала прямого обещания и в душе своей не могла решиться на то, чего от нее требовали. Надо было жертвовать собой для счастья семьи, которая вскормила и воспитала ее. Жертвовать собой для счастья других было привычкой Сони. Ее положение в доме было таково, что только на пути жертвованья она могла выказывать свои достоинства, и она привыкла и любила жертвовать собой. Но прежде во всех действиях самопожертвованья она с радостью сознавала, что она, жертвуя собой, этим самым возвышает себе цену в глазах себя и других и становится более достойною Nicolas, которого она любила больше всего в жизни; но теперь жертва ее должна была состоять в том, чтобы отказаться от того, что для нее составляло всю награду жертвы, весь смысл жизни. И в первый раз в жизни она почувствовала горечь к тем людям, которые облагодетельствовали ее для того, чтобы больнее замучить; почувствовала зависть к Наташе, никогда не испытывавшей ничего подобного, никогда не нуждавшейся в жертвах и заставлявшей других жертвовать себе и все таки всеми любимой. И в первый раз Соня почувствовала, как из ее тихой, чистой любви к Nicolas вдруг начинало вырастать страстное чувство, которое стояло выше и правил, и добродетели, и религии; и под влиянием этого чувства Соня невольно, выученная своею зависимою жизнью скрытности, в общих неопределенных словах ответив графине, избегала с ней разговоров и решилась ждать свидания с Николаем с тем, чтобы в этом свидании не освободить, но, напротив, навсегда связать себя с ним.
Хлопоты и ужас последних дней пребывания Ростовых в Москве заглушили в Соне тяготившие ее мрачные мысли. Она рада была находить спасение от них в практической деятельности. Но когда она узнала о присутствии в их доме князя Андрея, несмотря на всю искреннюю жалость, которую она испытала к нему и к Наташе, радостное и суеверное чувство того, что бог не хочет того, чтобы она была разлучена с Nicolas, охватило ее. Она знала, что Наташа любила одного князя Андрея и не переставала любить его. Она знала, что теперь, сведенные вместе в таких страшных условиях, они снова полюбят друг друга и что тогда Николаю вследствие родства, которое будет между ними, нельзя будет жениться на княжне Марье. Несмотря на весь ужас всего происходившего в последние дни и во время первых дней путешествия, это чувство, это сознание вмешательства провидения в ее личные дела радовало Соню.
В Троицкой лавре Ростовы сделали первую дневку в своем путешествии.
В гостинице лавры Ростовым были отведены три большие комнаты, из которых одну занимал князь Андрей. Раненому было в этот день гораздо лучше. Наташа сидела с ним. В соседней комнате сидели граф и графиня, почтительно беседуя с настоятелем, посетившим своих давнишних знакомых и вкладчиков. Соня сидела тут же, и ее мучило любопытство о том, о чем говорили князь Андрей с Наташей. Она из за двери слушала звуки их голосов. Дверь комнаты князя Андрея отворилась. Наташа с взволнованным лицом вышла оттуда и, не замечая приподнявшегося ей навстречу и взявшегося за широкий рукав правой руки монаха, подошла к Соне и взяла ее за руку.
– Наташа, что ты? Поди сюда, – сказала графиня.
Наташа подошла под благословенье, и настоятель посоветовал обратиться за помощью к богу и его угоднику.
Тотчас после ухода настоятеля Нашата взяла за руку свою подругу и пошла с ней в пустую комнату.
– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.
На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.
Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.
От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.
После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…
Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?
Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.
Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.
Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.
Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.
Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
(перенаправлено с «История Гонконга»)
Хронология истории Гонконга охватывает период с первых упоминаний этой местности в источниках и до наших дней, а также иллюстрирует важнейшие процессы, происходившие в экономике, политике и культуре этого города, освещает отношения китайских жителей Гонконга с местной властью. Также данная хронология рассказывает о важнейших инфраструктурных проектах и наиболее выдающихся в архитектурном плане строениях, оказавших значительное влияние на развитие и внешний облик Гонконга. Со второй половины XIX века и практически до конца XX века этот оживлённый порт и центр международной торговли был ареной противоборства и сотрудничества двух культур и экономических укладов — европейского и китайского. Гонконг выполнял роль моста во взаимодействии и взаимопроникновении западной и восточной культур, а также играл важную роль в распространении среди китайцев европейских знаний и развитии синологии. И даже после перехода Гонконга под юрисдикцию Китая в 1997 году он продолжает служить своеобразным окном, через которое в огромную страну попадают инвестиции, новые технологии, культура ведения бизнеса, тенденции моды и веяния демократии.
Содержание
Хронология
До 1839 года
| |
|
| I век | Ранние поселения на территории Гонконга существовали уже в начале I тысячелетия, о чём свидетельствует относящаяся к периоду династии Восточная Хань гробница Лэй-Чэн-Ук (Lei Cheng Uk), обнаруженная в 1955 году в районе Чхёнсавань (современный округ Самсёйпоу)[1][2][3]. |
| XI век | В прибрежные области современной провинции Гуандун (включая район Гонконга) начали массово переселяться китайцы, которые постепенно ассимилировали или вытеснили коренное население здешних мест — юэ (некоторые исследователи считают их предками вьетов и тайских народов)[4]. |
| 1197 год | Солевары с острова Даюйшань, недовольные налоговым гнётом, подняли восстание и под предводительством Фан Дэна на время взяли под свой контроль прибрежные воды[5]. |
| 1266 год | На территории современного округа Сайкун был построен храм Тяньхоу или Тиньхау (сегодня он является старейшим и крупнейшим храмом Гонконга, посвящённым богине Мацзу)[6]. |
| 1279 год | 19 марта в морском сражении у Ямэня (современный район Синьхуэй округа Цзянмынь) флот династии Юань разбил остатки флота династии Южная Сун, а несколько спасшихся чиновников императорского суда нашли приют на острове Даюйшань[5]. |
| 1395 год | Основан город Цзюлун (Цзюлунчжай), выполнявший роль военной крепости[7]. |
| Первая треть XV века | Мимо Гонконга неоднократно проплывал китайский мореплаватель Чжэн Хэ, нанёсший многие здешние топонимы на свои карты[7]. |
| 1513 год | Португальский путешественник Жоржи Альвареш основал на территории современного округа Тхюньмунь торговое поселение[8]. |
| 1661 год | Началась «Большая чистка» или «Большая эвакуация», во время которой цинские войска изгоняли из прибрежных районов Гуандуна сторонников династии Мин. В итоге большая часть населения уезда Синьань, к которому относилась и территория материковой части современного Гонконга, была насильственно выселена в глубь страны[9]. |
| 1699 год | На острове Даюйшань в рыбацкой деревне Тай-О был построен храм Ху-Он или Хаувон, посвящённый легендарному полководцу династии Южная Сун[10]. |
| Начало XVIII века | Семья Тай (по происхождению — хакка из Гуандуна) построила на острове Гонконг новый храм Тяньхоу[11]. |
| 1718 год | Местные жители деревни Ванчау (современный округ Юньлон) построили храм Исин или Ишин[12]. |
| 1730 год | В Цзюлуне был построен храм Ху-Он[13]. |
| 1773 год | На юге острова Гонконг (современный район Эбердин или Шипайвань) местные жители построили храм Хуншин[14]. |
| 1783 год | Выходцы из Хойчжоу, жившие на острове Чанчжоу или Чунчау (современный округ Айлендс), в честь избавления от чумы, вспыхнувшей в 1777 году, построили храм Пактай[15]. |
| 1798 год | Местные рыбаки построили на острове Пинчжоу или Пэнчау (современный округ Айлендс) храм Тяньхоу[16]. |
| 1809 год | Состоялась битва между пиратской армией Чжан Баоцзы, который с конца XVIII века превратил Гонконг в свою вотчину и собирал дань с китайских и португальских торговых судов, и объединённым флотом императорского наместника Гуандуна и губернатора португальской колонии Макао[5]. |
| 1813 год | Местные рыбаки построили на острове Чанчжоу храм Хуншин[17]. |
| 1821 год | На острове Гонконг насчитывалось около 70 дворов местных жителей, в основном рыбаков, ловцов жемчуга, солеваров, изготовителей благовоний и мелких торговцев[18]. |
| 1839 год | В марте посланник императора Линь Цзэсюй блокировал иностранные фактории в Гуанчжоу и уничтожил большую партию опиума, что фактически повлекло за собой начало Первой опиумной войны[19]. |
|
|
|
|
| Гонконг, 1841 год | Гонконг, 1845 год | Гонконг, 1846 год | Гонконг, 1846 год |
1840—1859 годы
| |
|
| 1840 год | В апреле британское правительство официально объявило Китаю войну. 30 августа на переговорах, проходивших в Тяньцзине между генерал-губернатором Чжили Ци Шанем и управляющим британской торговлей в Китае Чарльзом Эллиотом, китайская сторона отвергла требование Великобритании об отчуждении острова Гонконг (топоним Гонконг произошёл из имени деревни Сянганцзы, ныне известной как район Эбердин или Шипайвань, где британские суда пополняли запасы пресной воды)[20]. |
| 1841 год | 20 января Цинский Китай был вынужден согласиться на уступку острова Гонконг (позже обе воюющие стороны отказались от этой договорённости). 26 января Гонконг был объявлен британской колонией, а его первым руководителем (администратором) стал Чарльз Эллиот. В феврале британские власти объявили, что приветствуют заход в порт судов из любых стран. Вслед за английскими войсками и торговцами на остров потянулось китайское население. К маю оно превысило 5,5 тыс. человек (более половины китайцев жили в двух десятках деревень, остальные работали грузчиками, строителями, торговцами, лодочниками и селились недалеко от европейцев). 7 июня Эллиот объявил Гонконг свободным портом, в котором торговцы не будут обкладываться налогами. Вскоре состоялась продажа прав пользования земельными участками, на которых развернулось бурное строительство. Первые склады на острове построили компании «Линдсей энд Ко» и «Джардин, Матисон энд Ко», началось сооружение центральной улицы нового города — Виктории, названного в честь королевы Великобритании. В конце июня на Гонконг обрушились два мощных тайфуна, которые уничтожили все новые постройки. 12 августа новым администратором Гонконга стал Генри Поттингер. В начале осени в огне большого пожара почти полностью был уничтожен местный чайнатаун. В этом же году секретарь администрации по китайским делам Джон Роберт Моррисон (сын миссионера и выдающегося китаеведа Роберта Моррисона) начал издавать «Гонконг Газетт»; в Гонконге была учреждена католическая префектура, контролируемая Семинарией иностранных миссий в Милане[21]. |
| 1842 год | В марте Генри Поттингер своей декларацией подтвердил свободу торговли в Гонконге. 29 августа был подписан Нанкинский договор, по которому император Китая уступил Великобритании остров Гонконг в вечное пользование. Уже скоро Гонконг стал для англичан главным опорным пунктом торговли в Китае и основной военной базой на Дальнем Востоке. В этом же году миссионеры Шук и Уайт начали издавать газету «Френд оф Чайна»; в колонии обосновалось Американское баптистское общество зарубежных миссионеров; к концу года в Гонконге уже существовали англиканская, католическая и баптистская молельни[22]. |
| 1843 год | 5 апреля была утверждена «Гонконгская хартия», а 6 апреля — «Губернаторские инструкции», в соответствии с которыми и создавался административный аппарат колонии. Губернатор сосредотачивал в своих руках всю законодательную, исполнительную и судебную власти, а его деятельность контролировалась непосредственно из Лондона. При губернаторе существовали законодательный и административный советы, которые на начальном этапе выполняли лишь консультативные функции. Весной под влиянием патриотических организаций Гуанчжоу в колонии вспыхнула забастовка китайских торговцев и рабочих, выступавших против строительства Гонконгского порта. В апреле — мае были разгромлены помещения правительственной канцелярии, миссионерской школы Моррисоновского просветительского общества, фирм «Джардин, Матисон энд Ко», «Дэнт энд Ко» и «Джиллеспи». 26 июня первым губернатором Гонконга стал Генри Поттинджер, который одновременно занимал посты управляющего британской торговлей в Китае и посланника Британии в Цинской империи. 8 октября был заключён дополнительный англо-китайский договор, по которому все китайские торговцы, следовавшие в Гонконг, должны были получать специальные пропуска и платить таможенные пошлины за товары, вывозимые из колонии. 23 октября Поттинджер разрешил заход в гонконгский порт судам с опиумом. В этом же году в Гонконге состоялась первая конференция христианских проповедников в Китае; в колонию из Малакки был переведён Англо-китайский колледж (семинария), который возглавлял выдающийся миссионер-синолог Джеймс Легг; был построен первый католический собор (сгорел в 1859 году)[23][24]. |
| 1844 год | 8 мая новым губернатором Гонконга стал Джон Дэвис. Попытка ввести с осени ежегодную платную регистрацию проживавших в Гонконге лиц закончилась бегством из колонии 3 тыс. китайцев (после многочисленных протестов этот проект был властями отменён). В этом же году в районе Чичжу (Стэнли) было похищено жалованье гарнизона колонии (12 тыс. рупий); из среды китайцев были назначены старейшины (баотоу или баочжэн), имевшие неформальный статус посредников между властями и местными жителями, но этот институт не прижился[24][25]. |
| 1845 год | 3 апреля в Гонконге открылась Королевская Сассекская масонская ложа, а 8 декабря — Зетландская масонская ложа. В этом же году колониальные власти издали указ о пресечении деятельности тайного общества «Саньхэхуэй» («Триада»), а также ввели клеймение преступников и членов антицинских тайных обществ (последних после этого выдавали властям Китая). Кроме того, губернатор Дэвис попытался пресечь проституцию, выслав большую группу «жриц любви» за пределы колонии; судоходная компания «Пи энд Оу» открыла регулярное сообщение между Гонконгом и Великобританией; в Гонконге стали выходить газеты «Чайна Мейл», которой покровительствовала компания «Джардин, Матисон энд Ко», и «Оверленд Френд оф Чайна»; открылся Гонконгский клуб, в состав которого входили самые состоятельные и влиятельные люди колонии (вплоть до 1945 года членство в нём китайцев и индусов было запрещено). 97 % населения Гонконга были китайцами (строительными рабочими, слугами, лодочниками и мелкими торговцами), постоянно проживающих в колонии европейцев насчитывалось 595 человек, главным образом коммерсантов и их служащих. К концу года в городе Виктория было построено уже 1874 новых здания. За прошедший год в порт Гонконга зашло 672 судна общим тоннажем 227 тыс. тонн[26]. |
| 1846 год | Состоялись первые скачки на ипподроме «Хэппи Вэлли», созданном на месте осушенного болота (современный округ Ваньчай)[27]. |
| 1847 год | 15 января в Гонконге было создано китайское отделение Королевского азиатского общества, которое внесло значительный вклад в изучение Китая. В этом же году в колонии насчитывалось 26 тайных обществ, входивших в систему «Саньхэхуэй», каждое из которых имело около ста членов. Они обладали огромным влиянием на китайское население Гонконга и тесно сотрудничали с местными пиратами. Также в этом году власти начали продавать ежемесячные лицензии владельцам опиекурилен (по 10 долл.), производителям и торговцам опиумом (по 20 долл.) и продавцам сырого опиума (по 30 долл.); в Гонконге обосновались Английская пресвитерианская миссия, Рейнское миссионерское общество и Южное отделение Базельского миссионерского общества. За прошедший год в порт Гонконга зашло 694 судна общим тоннажем 228 тыс. тонн, в том числе из портов по реке Чжуцзян — 238 (83 тыс. т), из портов китайского побережья — 139 (24 тыс. т), из Индии — 111 (66 тыс. т), из Южной Америки — 56 (16 тыс. т), из Великобритании — 53 (21 тыс. т), из Австралии — 33 (10 тыс. т), из Северной Америки — 16 (8 тыс. т)[28]. |
| 1848 год | 21 марта губернатором Гонконга стал Джордж Бонэм. В морских сражениях, случившихся 28 сентября и 3 октября, британцы разгромили флот пиратского главаря Цю Ябао, состоявший из 23 джонок и насчитывавший 1,8 тыс. бойцов, а также сожгли две верфи, построенные пиратами на китайском побережье. В этом же году образовалась любительская драматическая труппа[24][29]. |
| 1849 год | 11 марта состоялось первое богослужение в англиканском кафедральном соборе Святого Иоанна Богослова. Осенью британцы разгромили пиратского главаря Шап Нг-цзая, который располагал 64 джонками, 1224 орудиями и 3150 бойцами (причём 58 джонок были потоплены). В этом же году население Гонконга превысило 30 тыс. человек; была построена первая мечеть и основан Клуб регаты города Виктория. К концу 40-х годов в Гонконге складировалось и затем реализовывалось в Китае 3/4 индийского урожая опиума (господствующее положение в сфере торговли опиумом принадлежало компаниям «Джардин, Матисон энд Ко» и «Дэнт энд Ко»); кроме того, через колонию в Гуанчжоу поставляли хлопок-сырец, хлопчатобумажные ткани и пряжу, металлические изделия, а обратно вывозили шёлк, чай, фарфор, сахар, индиго; в полиции Гонконга числилось 168 человек, в том числе 51 китаец и 46 индийцев[30][31][32]. |
| 1850 год | В марте в заливе Дапэнвань британцы вновь разбили пиратскую флотилию Цю Ябао, состоявшую из 13 джонок. В этом же году в Гонконге обосновались Берлинское миссионерское общество и католическая Миланская зарубежная миссия. За прошедший год в порт Гонконга зашло 884 судна общим тоннажем 299 тыс. тонн[33]. |
| 1851 год | Во время крупного пожара в скученном китайском районе одновременно сгорело 458 домов. Выходцы из Аньфэна построили храм Ицы, который вскоре превратился в прибежище для умирающих бедняков и складом незахороненных трупов (когда власти в 1856 году обнаружили этот храм, в прессе развернулась бурная антикитайская компания). Был основан Клуб крикета; в колонии обосновалось Берлинское женское миссионерское общество; стоимость английских промышленных товаров, поставлявшихся в Китай через Гонконг, составила 11,5 млн фунтов, индийских товаров — 1,5 млн ф. ст., а опиума — 6 млн ф. ст.[34]. |
| 1852 год | В Гонконге обосновалось Уэслианское методистское миссионерское общество[35]. |
| 1853 год | В Гонконге было построено большое здание местной масонской ложи и стали регулярно проводиться съезды масонов («масонские балы»). Правительство начало издавать «Гонконг Гавернмент Газетт». За год в водах Гонконга было совершено 70 нападений пиратов на европейские суда, причём в летний период в среднем совершалось 14 атак в месяц[36]. |
| 1854 год | 13 апреля губернатором Гонконга стал Джон Бауринг. Приближение войск тайпинов к Гуанчжоу усилило приток китайских беженцев в колонию, а в Цзюлуне неоднократно происходили вооружённые столкновения. Среди беженцев было немало состоятельных людей, и вскоре китайский капитал стал играть определённую роль в колонии. Например, компрадор Го Ясян в 1854 году купил у компании «Пи энд Оу» судостроительные и судоремонтные верфи в Гонконге, создал своё пароходство (к 1876 году он стал крупнейшим налогоплательщиком среди китайцев колонии). В сентябре в порт Гонконга вошёл тайпинский флот под командованием Хун Сюцзуна. В этом же году расходы на полицию составили 8620 ф. ст., а на образование — 120 ф. ст.[24][37]. |
| 1855 год | В январе в порт Гонконга вошли китайские правительственные джонки с двумя тысячами солдат на борту, и британским колониальным властям с трудом удалось предотвратить сражение между ними и тайпинами. В том же январе англичане издали указ, запретивший судам воюющих сторон заходить в воды Гонконга, а губернатор Бауринг и адмирал Стирлинг по просьбе императорского наместника Е Миншэня даже отправились на военных кораблях в Гуанчжоу для защиты города от наступавших тайпинов. В сентябре экспедицией Бауринга в колонию были доставлены 270 русских пленных с потерпевшего крушение у берегов Японии фрегата «Диана» (после заключения российско-британского мира в июне 1856 года они были отправлены на родину). В этом же году был принят «Закон о китайских пассажирах», установивший минимум условий для перевозки эмигрантов морским транспортом (это стало ответом властей на ужасные условия, в которых содержались и перевозились кули из Гонконга)[38]. |
| 1856 год | В сентябре в Гонконг прибыла флотилия тайпинов под командованием Мао Чаншоу, который объединился с главарём пиратов Лу Дунцзю (повстанцы просили военной помощи для атаки на императорские войска у южных берегов Гуандуна, но британцы отказали им в этом). 8 октября китайские власти задержали в порту Гуанчжоу британский бриг, что стало формальным поводом для начала Второй Опиумной войны. Британские войска, сосредоточенные в Гонконге, с 23 октября по 13 ноября предприняли ряд атак на Гуанчжоу, но вскоре, из-за недостатка военных сил, были вынуждены вернуться в колонию. Китайские власти изгнали всех иностранцев из Гуанчжоу в Гонконг и фактически блокировали остров, а часть китайского населения покинула Гонконг. В этом же году закрылся Англо-китайский колледж[39]. |
| 1857 год | В январе 400 европейцев были отравлены хлебом, содержавшим мышьяк, а полиция в ответ провела массовые аресты «подозрительных лиц». В феврале в Гонконг стали прибывать британские и французские войска (к середине декабря здесь уже находилось 26 британских и 13 французских военных кораблей, 4,5 тыс. британских и 1,3 тыс. французских военнослужащих). В ноябре в связи с распространением в порту венерических заболеваний был издан закон об «обязательном лечении и расследовании обстоятельств заражения». Кроме того, власти обложили налогом «весёлые кварталы», а полученные средства направили на содержание специализированной больницы. В том же ноябре на пароходе «Америка» в Гонконг прибыл граф Евфимий Путятин. 12 декабря послы Британии и Франции направили наместнику Е Миншэню ультиматум. Не получив нужного ответа, союзники начали наступление. В этом же году достигла своего пика эмиграция кули через Гонконг (26,2 тыс. человек); был арестован главарь преступного мира колонии Хуан Мочжоу; предприниматель Лапрейк построил в районе Шипайвань (Эбердин) первый сухой док; открылось отделение «Чартерного торгового банка Индии, Лондона и Китая» («Юли»); начала издаваться газета «Дейли Пресс»; было учреждено консульство России в Гонконге (однако, вплоть до начала XX века обязанности консулов выполняли иностранцы)[40]. |
| 1858 год | 5 января англо-французские войска захватили Гуанчжоу. 26 июня между Британией и Китаем был подписан Тяньцзиньский договор, по которому англичане получили право иметь посланника в Пекине, что в свою очередь позволило не совмещать, как это было ранее, должности губернатора Гонконга и дипломатического представителя в Поднебесной. После подписания договора и существенного расширения географии «открытых портов» роль Гонконга несколько снизилась, зато быстро росло значение Шанхая (если в 1856 году внешнеторговый оборот Гонконга составлял 928 тыс. ф. ст., а Шанхая — 993 тыс. ф. ст., то уже в 1866 году оборот Гонконга составлял 1,352 млн ф. ст., а Шанхая — 4,211 млн ф. ст.). В этом же году в Гонконге вспыхнула эпидемия холеры, местным китайцам было разрешено входить в состав суда присяжных, власти обложили ломбарды высоким налогом (500 долл. в год), стало выходить приложение к «Дейли Пресс» — газета «Чжунвай Синьбао». Кроме того, был смещён главный регистратор колонии Колдуэлл, который собирал дань с китайских купцов, казино и публичных домов, покровительствовал главарям тайных обществ и пиратам[41]. |
| 1859 год | 9 сентября губернатором Гонконга стал Геркулес Робинсон. В этом же году открылось отделение «Чартерного банка Индии, Австралии и Китая» («Мэйцзяли») — ведущего британского банка в Китае того времени. К концу 50-х годов тайные общества установили контроль над рынком рабочей силы, взимая поборы с китайцев, работавших по найму в Гонконге, а также организовали отправку из колонии кули в США, Юго-Восточную Азию и Австралию[24][42][43]. |
|
|
|
|
| Гонконг, 1850 год | Гонконг, 1851 год | Гонконг, 1864 год | Гонконг, 1865 год |
1860—1899 годы
| |
|
| 1860 год | 21 марта было достигнуто соглашение о передаче англичанам в аренду полуострова Цзюлун. 24 октября был подписан Пекинский договор, по которому полуостров Цзюлун отошёл Британии уже в качестве составной части колонии Гонконг. В этом же году газета «Френд оф Чайна», критиковавшая деятельность колониальной администрации, была вынуждена переехать из Гонконга в Гуанчжоу; был введён налог на вывески, против которого активно протестовали торговцы; в знак протеста против принудительной регистрации бастовали грузчики[44]. |
| 1861 год | Создана Генеральная торговая палата — крупнейшее объединение гонконгских коммерсантов. Основана страховая компания «Каи»[45]. |
| 1862 год | Колония перешла с золотого стандарта на серебряный, что усилило связь и взаимозависимость с экономикой Китая. Власти Гонконга объявили об обязательной проверке всех судов, на которых из колонии вывозили кули[46]. |
| 1863 год | Было построено водохранилище Бофулинь (Покфулам) вместимостью 2 млн галлонов (после нескольких расширений его объём увеличился до 70 млн галлонов). В знак протеста против принудительной регистрации бастовали носильщики паланкинов. На базе доков Лапрейка (Гонконг) и Купера (Гуанчжоу) была создана компания «Гонконг энд Вампу Док», которую возглавил представитель пароходства «Пи энд Оу». Открылось представительство «Центрального банка Западной Индии»[47]. |
| 1864 год | Колониальные власти провели массовую депортацию профессиональных нищих, буквально запрудивших улицы города; объединились газеты «Чайна Мейл» и «Гонконг Мейл энд Шиппинг Лист», началось издание газеты «Хуацзы Жибао»; несколько миссионерских школ были объединены в одну Центральную школу, которую посещало 140 учеников. К концу года население Гонконга составляло более 125 тыс. человек, школы посещало лишь 13 % детей, большинство из которых были европейцами[48]. |
| 1865 год | В марте по инициативе основных торговых домов Гонконга (за исключением «Джардин, Матисон энд Ко»), а также нескольких коммерсантов из числа местных парсов была создана «Гонконг-Шанхайская банковская корпорация» («Хуэйфэн»). 16 октября были утверждены новые «Губернаторские инструкции», в соответствии с которыми в законодательный совет кроме пяти чиновников (губернатора, командующего гарнизоном, верховного судьи, генерального прокурора и казначея) входили ещё четыре неофициальных члена (в том числе три представителя крупнейших фирм «Дэнт энд Ко», «Джардин, Матисон энд Ко», «Джибб, Ливингстон энд Ко» или «Пэнинсьюла энд Ориентал»). В административный совет теперь входили губернатор, командующий гарнизоном, секретарь администрации и генпрокурор. В этом же году в Гонконге вспыхнула новая эпидемия холеры; были созданы пароходная компания «Гонконг, Кантон энд Макао Стимбоут Нэвигейшн» и страховая компания «Баонин»[49][50]. |
| 1866 год | 11 марта губернатором Гонконга стал Ричард Грейвс Макдоннелл. В этом же году колонию охватил серьёзный банковский кризис (к началу 1867 года из 11 местных банков разорилось пять)[24][51]. |
| 1867 год | 9 февраля в Гонконге умер итальянский путешественник Филиппо де Филиппи. 15 октября китайские власти в лице наместника Гуандуна и начальника местной таможни, желавшие собирать пошлину с опиума, установили блокаду Гонконга (вокруг колонии были созданы девять таможенных пунктов, китайские катера задерживали джонки с товарами, в том числе и следовавшие транзитом в Гуанчжоу). В этом же году разорился один из крупнейших торговых домов Гонконга «Дэнт энд Ко»; во время крупного пожара в скученном китайском районе одновременно сгорело около пяти сотен домов; губернатор Макдоннелл попытался ввести запрет на игорные дома, но был вынужден объявить об официальной продаже лицензий на открытие казино (вскоре примеру Гонконга последовали Макао и Гуанчжоу)[52]. |
| 1868 год | Была создана крупнейшая гильдия «Наньбэй Хан», в которую входили наиболее влиятельные китайские предприниматели Гонконга. «Джардин, Матисон энд Ко» поглотила компанию «Гонконг Фаэр Иншуранс», которая специализировалась на страховании от пожаров. Торговля с Гонконгом составила 17,5 % внешнеторгового оборота Китая. Власти издали указ о наказании за плохое обращение с кули. Начал выходить журнал «Чайниз Мэгэзин»[53]. |
| 1869 год | Финансовое положение доселе дотационного Гонконга настолько улучшилось, что британское правительство издало приказ о ежегодном отчислении из бюджета колонии 20 тыс. фунтов стерлингов на нужды обороны империи (с 1889 года эта цифра возросла до 40 тыс. ф. ст.). В 60-х годах все полицейские участки были оснащены телеграфом, власти создали полицейскую школу и специальную портовую полицию, численность личного состава увеличилась до 598 человек (из которых 377 были индийцами, а 132 — китайцами)[54]. |
| 1870 год | На средства крупных китайских предпринимателей Гонконга была построена больница традиционной медицины «Дунхуа Июань», на базе которой позже возникла целая система больниц, домов для престарелых, средних школ, детских садов, кладбищ и похоронных бюро для китайцев (вплоть до 1945 года для местного населения колонии не было иной альтернативы в области традиционной медицины). В состав комитета больницы «Дунхуа» входили самые влиятельные коммерсанты из числа китайцев, которые на его основе создали неформальное «правительство», решавшее самые различные проблемы китайского населения Гонконга. В начале 70-х годов первенство в торговле опиумом перешло к компании «Д. Сэссун, Санз энд Ко» («Лаошасунь»), принадлежавшей семье ближневосточных евреев, сделавших состояние в Индии; лидировавшая до этого компания «Джардин, Матисон энд Ко» из-за роста конкуренции и высокого социального статуса её владельцев в Британии постепенно вышла из этого «неблаговидного» бизнеса[55]. |
| 1871 год | По распоряжению из Лондона политика лицензирования игорного бизнеса была отменена, после чего азартные игры окончательно ушли в тень[56]. |
| 1872 год | 16 апреля губернатором Гонконга стал Артур Кеннеди. В августе в знак протеста против введения налога на ночлежки началась забастовка кули[24][57]. |
| 1873 год | Местная газета «Дейли Адвертайзер» была переименована в «Гонконг Таймс», под началом видного общественного деятеля Ван Тао начала выходить газета «Сюньхуань Жибао» (типография, в которой печаталась газета, в 1871 году была куплена у миссионеров)[58]. |
| 1874 год | В сентябре в результате бушевавшего тайфуна в порту Гонконга пострадало 35 крупных кораблей и погибло около 2 тыс. человек. В этом же году в состав административного совета были введены ещё два чиновника, расширив его до шести человек; в колонии было 18 католических школ, в которых обучалось 723 ученика (после закрытия в 50—60-х годах XIX века многих протестантских учебных заведений и замены их государственными, католические миссии продолжали сохранять своё влияние)[59]. |
| 1875 год | Католическая Школа Спасителя была преобразована в Колледж Святого Иосифа[60]. |
| 1876 год | Был возрождён Колледж Святого Павла, основанный ранее первым англиканским епископом гонконгского диоцеза Дж. Смитом; «Джардин, Матисон энд Ко» основала сахарную фабрику «Чайна Шугар Рефайнинг»[60]. |
| 1877 год | 22 апреля губернатором Гонконга стал Джон Поуп-Хеннесси, который одним из первых среди британских чиновников уважительно относился к местным китайцам. С его подачи неофициальным членом законодательного совета стал первый китаец — юрист У Тинфан, он отменил клеймение китайских правонарушителей и телесные наказания, открыл для китайских жителей центральный район Гонконга, ранее закрытый для них. В этом же году сблизившиеся «Джардин, Матисон энд Ко» и «Гонконг-Шанхайская банковская корпорация» совместно предоставили императору крупный заем в 1,6 млн ф. ст.; «Джардин, Матисон энд Ко» объединила несколько своих пароходств в компанию «Индо-Чайна Стим Нэвигейшн» («Ихэ»); была разрешена практика первому китайскому адвокату Гонконга[24][61]. |
| 1878 год | Начал издаваться журнал «Фар Ист» (он выходил одновременно в Гонконге, Шанхае и Токио)[62]. |
| 1879 год | В октябре пожар уничтожил угольные склады компании «Д. Сэссун, Санз энд Ко», в декабре сгорели 368 домов, нанеся ущерб в размере 1 млн долларов[63]. |
| 1880 год | К началу 80-х годов китайские жители Гонконга являлись крупнейшими владельцами недвижимости в колонии, в их руках находилось 90 % денежной массы, от них в казну поступало 90 % налогов. Среди 18 местных компаний, числившихся крупнейшими налогоплательщиками, только «Джардин, Матисон энд Ко» являлась европейской. Число членов влиятельной гильдии «Наньбэй хан», которая осуществляла торговлю с портами китайского побережья и Юго-Восточной Азии, возросло до 395, а численность китайских коммерсантов, занимавшихся торговлей в самой колонии, увеличилась до 2377. Большая часть экономического и политического влияния была сосредоточена у так называемых «четырёх больших семей Гонконга» — Ли, Хо (Ху), Хой и Ло (Лу). В январе власти разрешили китайским коммерсантам покупать у частных лиц и правительства земли в центре Виктории, что вскоре переросло в масштабную спекуляцию земельными участками и даже привело к банкротству нескольких крупных предпринимателей[64]. |
| 1881 год | Начала выходить газета «Гонконг Телеграф»[62]. |
| 1882 год | 28 марта администратором Гонконга стал Уильям Генри Марш. |
| 1883 год | 30 марта губернатором Гонконга стал Джордж Боуин. В этом же году был создан Санитарный совет, контролировавший соблюдение правил санитарии, но принятие жёстких законодательных актов вызвало протесты среди китайцев-домовладельцев, в первую очередь хозяев трущоб; открылась школа для девочек Беллилиоза[24][65]. |
| 1884 год | 3—9 октября в знак протеста против ареста портовых грузчиков тайные общества организовали забастовку китайских трудящихся Гонконга. В этом же году на острове Гонконг были основаны Гонконгский жокей-клуб и буддийский храм Лопань; в церкви Американской конгрегации Гонконга был крещён Сунь Ятсен; претерпел некоторые изменения законодательный совет: мировые судьи избирали теперь только одного неофициального члена, а члены Генеральной торговой палаты Гонконга выдвигали одного представителя. Доход колониальных властей Гонконга в этом году составил 1 173 тыс. долларов[66][27][67]. |
| 1885 год | 21 декабря администратором Гонконга вновь стал Уильям Генри Марш[68]. |
| 1886 год | Было заключено англо-китайское соглашение, по которому весь опиум, следовавший через порт Гонконга, регистрировался при ввозе и вывозе, запрещалось передвижение джонок ночью, в колонии открывался отдел китайской морской таможни, продававший лицензии на ввоз опиума. Данное соглашение существенно подорвало контрабанду опиума в Поднебесную, после чего китайские власти сняли блокаду Гонконга. «Джардин, Матисон энд Ко» поглотила созданную двумя годами ранее компанию «Гонконг энд Коулун Уарф энд Годуан», которая вела в Цзюлуне масштабное строительство причалов и складов. Торговля с Гонконгом составила 34,8 % внешнеторгового оборота Китая[69]. |
| 1887 год | 6 октября губернатором Гонконга стал Уильям де Во. В этом же году полиция провела масштабное наступление на тайные общества колонии, после которого уцелевшие группы консолидировались в пять крупных обществ (хуэйданов), а власти приняли законы «О борьбе с контрабандой опиума» и «Об улучшении защиты женщин и детей», направленный против процветавших в Гонконге домашнего рабства, продажи девочек в услужение, вывоза детей в публичные дома Америки, Азии и Австралии. Кроме того, на базе клинической школы при больнице Лондонского миссионерского общества «Элис Мемориал Хоспитал», построенной известным юристом и врачом Хэ Ци, открылся Медицинский колледж для китайцев (впоследствии его студентом был Сунь Ятсен); «Джардин, Матисон энд Ко» открыла цементный завод. Торговля с Гонконгом составила 47,3 % внешнеторгового оборота Китая, грузооборот прибрежной торговли, которая осуществлялась на джонках, составлял более 3,4 млн т[24][70]. |
| 1888 год | 30 мая начал функционировать фуникулёр (Peak Tram), обслуживавший местную элиту, которая проживала в самом фешенебельном районе Гонконга — на пике Виктории. В этом же году был принят закон о регулировании городской застройки, согласно которому лучшие районы Гонконга фактически были зарезервированы за европейцами. Грузооборот гонконгского порта составил 12,7 млн т[71][72]. |
| 1889 год | Центральная школа была преобразована в Королевский колледж Гонконга. При участии коммерсантов Хачика Чатера (строительный и земельный магнат армянского происхождения) и Ли Шэна была основана строительная компания «Гонконг Лэнд Инвестмент энд Эйдженси», которая занялась расширением прибрежных территорий за счёт засыпки бухт, сносом старых китайских кварталов и возведением на освобождённых землях больших доходных домов[73]. |
| 1890 год | Открылась Бакстеровская школа для девочек. Хачик Чатер при участии Сэссунов и «Джардин, Матисон энд Ко» основал компанию «Гонконг Электрик», которая уже через год обеспечивала электроэнергией около шестисот зданий. Была основана Шаньтоу-Чаочжоуская пароходная компания[74]. |
| 1891 год | 10 декабря губернатором Гонконга стал Уильям Робинсон. В этом же году доход колониальных властей Гонконга составил 2 025 тыс. долларов; была основана Ассоциация биржевых маклеров, торговавших ценными бумагами; на средства китайского коммерсанта Лю Ботао была открыта школа «Юйцай Шушэ», готовившая студентов к экзаменам на должности чиновников в Китае[75][24][76]. |
| 1892 год | В марте Се Цзуаньтай и Янь Цайюнь создали патриотическое «Общество совершенствования гуманности» (Фужэнь Вэньшэ). В этом же году была построена психиатрическая больница; грузооборот гонконгского порта составил 13,5 млн т[77]. |
| 1894 год | Вспыхнувшая в Гонконге эпидемия чумы унесла за год жизни 2,5 тыс. человек. В ходе борьбы с болезнью власти снесли несколько китайских кварталов, а часть зданий сожгли (в результате этих жёстких мер из колонии были вынуждены уехать около 80 тыс. человек, оставшихся без крова). Попытка провести Санитарным советом повторную дезинфекцию привела к тому, что домовладельцы совместно с тайными обществами организовали забастовку кули. В издательстве «Чжунхуа Иньу Шуцзюй» видного общественного деятеля Ван Тао вышла в свет первая книга по истории Гонконга — «Сянган Цзацзи» писателя Чэнь Юйсюня[78]. |
| 1895 год | В январе в Гонконг с Гавайев вернулся Сунь Ятсен. 21 февраля на базе «Общества совершенствования гуманности» было создано гонконгское отделение «Союза возрождения Китая» (Синьчжунхуэй). До 27 августа Синьчжунхуэй действовал в Гонконге под вывеской компании «Цяньхэн», а затем заговорщики перебрались в Гуанчжоу. 28 октября группа китайских повстанцев, прибывшая из Гонконга в Гуанчжоу, была разогнана полицией (45 человек из четырёхсот были арестованы), после чего британские власти запретили Сунь Ятсену показываться в Гонконге. В этом же году в обращение был введён гонконгский доллар (из-за предпочтения китайцев к серебряной валюте власти Гонконга, в отличие от других британских колоний, так и не перешли на фунт стерлингов, гонконгский доллар был равен мексиканскому торговому доллару, который до этого был основным средством обмена в колонии); население Гонконга достигло 240 тыс. человек[79][80]. |
| 1896 год | В январе возникло Китайское собрание (Чжунхуа Хуэйгуань), у истоков которого стояли крупнейшие китайские предприниматели Гонконга Гу Юньшань, Хуан Яоцин, Фэн Хуачуань, Чэнь Гэнюй, Хэ Цзэмин, Хэ Лиу, Ло Шаокай и Лу Гуанькан. В этом же году законодательный совет увеличился за счёт одного официального и одного неофициального членов; открылась Англо-китайская школа для девочек; в системе больницы «Дунхуа» началось применение методов западной медицины; грузооборот гонконгского порта составил 16,1 млн т[81]. |
| 1897 год | «Чартерный банк Индии, Австралии и Китая» получил право денежной эмиссии в Гонконге. Был отменён указ, обязывавший китайцев носить в тёмное время суток фонари и специальные пропуска. Образовалось объединение выходцев из уезда Дуньвань (Гуандун) — «Дунвань Дунъи Тан»[82]. |
| 1898 год | 9 июня в Пекине была подписана конвенция, согласно которой Великобритания получила в аренду на 99 лет 376 кв. миль земель, с севера прилегавших к территории колонии (которая тогда охватывала 29 кв. миль). Эти новоприобретённые земли получили название «Новых территорий», и хотя конвенция предусматривала аренду, плату за них британцы так никогда и не платили. 25 ноября губернатором Гонконга стал Генри Артур Блейк. В этом же году «Джардин, Матисон энд Ко» и «Гонконг-Шанхайская банковская корпорация» создали «Британско-Китайскую корпорацию», которая специализировалась на железнодорожном строительстве в Поднебесной; при участии всё той же «Джардин, Матисон энд Ко» была создана компания «Стар Ферри», которая организовала регулярное паромное сообщение между Гонконгом и Цзюлуном; «Гонконг-Шанхайская банковская корпорация» получила право денежной эмиссии в Гонконге[83][24]. |
| 1899 год | 16—18 марта была проведена демаркация границы между Китаем и «Новыми территориями». 16 апреля местные жители, опасавшиеся за свои земли, обстреляли британские бараки в деревне Тайпу. 17 апреля власти Гонконга смогли взять под своё фактическое управление «Новые территории», хотя формально конвенция о переходе этих земель под власть британцев вступала в силу 1 июля 1898 года (отчасти такая задержка объяснялась тем, что колониальные власти практически ничего не знали об этом районе, насчитывавшем 597 деревень, но основной причиной стало ожесточённое сопротивление местных жителей). 18 апреля начались бои между британскими войсками и населением нескольких деревень, а 16 мая британцы даже вышли за пределы «Новых территорий» и захватили Шэньчжэнь (войска из него были выведены лишь в ноябре). В тот же день, 16 мая, китайцы были вынуждены вывести свои войска из города Цзюлун, в котором по Пекинской конвенции сохранялась цинская администрация. Осенью в Гонконг прибыл видный философ и литератор Лян Цичао, обсуждавший с местными активистами возможность объединения революционных сил. Вскоре в колонии стала выходить газета «Чжунго Жибао», которую по поручению Сунь Ятсена издавал его друг по колледжу Чэнь Шаобо. 27 декабря колониальные власти отменили китайскую юрисдикцию над Цзюлуном, объявив его неотъемлемой частью Гонконга, и конфисковали всю собственность китайского правительства, сохранившуюся в городе. В конце года в Гонконге состоялась встреча деятелей Синьчжунхуэя с представителями крупнейших тайных обществ Китая, на которой было принято решение о создании «Младокитайского союза» (Синьханьхуэй) под руководством Сунь Ятсена. Кроме того, на базе гонконгского тайного общества «Саньхэхуэй» (или «Триада») была создана антицинская «Ложа верности и гармонии» (Чжунхэтан)[84]. |
|
|
|
|
| Гонконг, 1868 год | Гонконг, 1869 год | Гонконг, 1880 год | Гонконг, 1890 год |
1900—1929 годы
| |
|
| 1900 год | Китайское собрание было переименовано в Китайский коммерческий союз (Хуашангунцзюй). В Гонконге существовало 13 государственных и 82 частные (включая миссионерские) школы, в которых обучалось 5620 учеников (в том числе 3870 китайцев). В колонии от преследований цинских властей скрывался Кан Ювэй, партия которого начала издавать газету «Сянган Шанбао». Австралийский хуацяо Ма Инбяо основал торговый дом «Сяньши», который вскоре обзавёлся сетью многоэтажных универмагов. Был основан Солдатский клуб. В Гонконге стало функционировать штатное консульство России[86]. |
| 1901 год | В августе на средства богатого семейства Сэссун была заложена первая синагога Охель Леа. В этом же году было основано пароходство «Таошань», работавшее на линии Гонконг — Гуанчжоу[87][88]. |
| 1902 год | Британские власти продлили запрет на появление Сунь Ятсена на территории Гонконга (хотя он неоднократно бывал проездом в гонконгском порту). Был принят Указ о нанимателях и слугах, согласно которому хозяин был обязан заключать письменный контракт при найме на срок больше месяца и предупреждать об увольнении за месяц[89]. |
| 1903 год | Начала выходить газета «Саут Чайна Морнинг Пост», в дальнейшем ставшая самой популярной и авторитетной англоязычной газетой Гонконга. Основана пароходная компания «Юаньань»[90][87]. |
| 1904 год | 29 июля губернатором Гонконга стал Меттью Натан. 30 июля началась регулярная работа гонконгского трамвая. В этом же году был принят закон, запрещавший китайцам без разрешения губернатора селиться на пике Виктории (так европейцы пытались оградиться от эпидемии чумы); начала выходить газета «Сентрал Пост»; была основана Ассоциация добровольцев-резервистов[91][24][92]. |
| 1905 год | В феврале через Гонконг проследовали русские пленные из Японии. В сентябре по приказу Сунь Ятсена в Гонконге на основе местного отделения Синьчжунхуэя было образовано отделение новой партии «Объединённый союз» (Тунмэнхой) (ему подчинялись все организации партии в провинциях Гуандун и Фуцзянь). В этом же году гуандунская семья Цянь, заработавшая капитал на торговых операциях в Японии и Юго-Восточной Азии, основала табачную компанию «Наньян Сюнди»; была построена гонконгская часть железной дороги Цзюлун — Гуанчжоу; на острове Гонконг был построен первый в колонии храм Тамкун[93][94]. |
| 1907 год | 7 марта «Гонконг-Шанхайская банковская корпорация» выдала заем в размере 1,5 млн ф. ст. на строительство железной дороги Цзюлун — Гуанчжоу. 29 июля губернатором Гонконга стал Фредерик Лугард. В этом же году братья Го Лэ и Го Шунь, перебравшиеся в Гонконг из Австралии, основали торговый дом «Юнань» («Винг Он»), который вскоре объединял сеть универмагов, страховые компании, банк, текстильные фабрики, гостиницы и склады[24][95]. |
| 1908 год | В октябре китайские жители колонии организовали антияпонский бойкот (они не обслуживали японские суда в порту, громили китайские лавки и склады, продолжавшие торговать японскими товарами). Власти были вынуждены объявить чрезвычайное положение, подавление беспорядков сопровождалось столкновениями полиции с митингующими. В этом же году компания «Баттерфилд энд Суайр», один из крупнейших в Китае операторов пароходов, причалов и складов, основала крупнейшие в колонии доки «Тайгу»[96]. |
| 1909 год | Был создан Союз китайских механиков. В Гонконге открылось отделение Русско-Китайского банка (в 1910 году он был преобразован в «Русско-Азиатский банк»). В Шанхае состоялась международная конференция по опиуму, на которой были ужесточены правила распространения наркотика внутри колонии. Постепенно поставки опиума в Китай существенно сократились и он потерял прежнее значение в товарообороте Гонконга[97]. |
| 1910 год | В ноябре врач Гуань Синьянь создал в колонии умеренное патриотическое «Общество неподчинения и обрезания кос» (Цзянь бянь буифу хуэй). В этом же году были закрыты все опиекурильни; открылось представительство страхового общества «Россия»; в школах Гонконга обучалось 6297 учеников (в том числе 4337 китайцев). Население колонии превысило 430 тыс. человек. Торговля с Гонконгом составила 33,2 % внешнеторгового оборота Китая (её объём равнялся 280,1 млн таможенных лянов, а положительное сальдо Гонконга — 62,7 млн таможенных лянов), на колонию приходилось около 40 % китайского экспорта шёлка-сырца и шёлковых тканей, более 5 % экспорта китайского чая. Грузооборот гонконгского порта составил 20,9 млн т[98]. |
| 1911 год | В апреле в Гуанчжоу вспыхнуло восстание, подготовленное гонкогским отделением партии Тунмэнхой. 8 мая с Китаем было заключено новое соглашение, по которому индийский опиум мог поставляться в Поднебесную только по специальному разрешению, выданному колониальными властями Индии (это соглашение способствовало сокращению контрабанды наркотика через Гонконг). 14 августа началось полноценное движение поездов по Цзюлун-Гуанчжоуской железной дороге; за 1911 год было перевезено 1,6 млн пассажиров и 29 тыс. т грузов (сейчас эта дорога известна как «Восточная линия» компании MTR Corporation). В этом же году на основе Медицинского колледжа для китайцев был создан Гонконгский университет (часть средств была собрана среди коммерсантов Гонконга и Гуанчжоу, часть — среди хуацяо в Австралии и Юго-Восточной Азии, здание и земельный участок предоставил индийский предприниматель Моди); «Чартерный банк Индии, Лондона и Китая» получил право денежной эмиссии в Гонконге[99]. |
| 1912 год | После Синьхайской революции в Гонконге осело множество китайских предпринимателей, искавших стабильности и порядка. Хотя и в колонии случился резкий всплеск преступности, особенно после снятия военных постов с китайской стороны границы, что открыло дорогу преступным элементам из Китая. В ответ на разгул грабителей и пиратов власти ввели армейское патрулирование улиц. 24 июля губернатором Гонконга стал Френсис Генри Мэй. В ноябре — декабре в Гонконге совершал демонстрационные полёты на аэроплане русский лётчик Кузьминский. В декабре в связи с запретом пользоваться мелкой китайской монетой китайское население колонии в знак протеста объявило бойкот гонконгскому трамваю (бойкот удалось прекратить лишь к январю 1913 года). К концу года в колонии работало 15 пароходств, основанных на средства китайских предпринимателей и располагавших 29 судами (в основном они обслуживали местные линии между Гонконгом и Макао, Гуанчжоу, Учжоу, Наньнином и Сямэнем, иногда заходили в порты Вьетнама и Сингапур). В этом же году образовалось объединение торговцев, выходцев из уезда Шуньдэ (Гуандун) — «Люйган Шуньдэ Шанхуэй»[24][100]. |
| 1913 год | Китайский коммерческий союз был переименован в Китайскую генеральную торговую палату Гонконга (Сянган Чжунхуа Цзуншанхуэй)[101]. |
| 1914 год | В апреле в Гонконге был открыт склад Московского товарищества мануфактуры «Эмиль Циндель». В этом же году Ассоциация биржевых маклеров была переименована в Гонконгскую фондовую биржу[102][76]. |
| 1915 год | В мае китайское население Гонконга организовало новый антияпонский бойкот, вылившийся в погромы японских магазинов. В этом же году в порту было построено укрытие от штормов и тайфунов, предназначенное для небольших судов[103]. |
| 1916 год | В мае закончилась победой забастовка лоцманов, которые добивались признания своего профсоюза и увеличения заработной платы. В этом же году были основаны Клуб полицейских резервистов и землячество торговцев, выходцев из провинции Фуцзянь — «Фуцзянь Шанхуэй»[104]. |
| 1917 год | 3 мая возникла Гонконгская ассоциация конституционной реформы, призывавшая ограничить власть губернатора, подчинявшегося непосредственно Лондону, в пользу местной элиты. Также в мае в Гонконге проездом находился российский революционер Фёдор Сергеев (Артём). В конце декабря в Гонконг прибыл крейсер «Орёл» (при поддержке местных властей 350 мятежных матросов были переведены на британский крейсер и отправлены во Владивосток, а само судно перешло в подчинение белогвардейского командования). Экспорт опиума из Гонконга в Китай составил 1469 ящиков[105]. |
| 1918 год | 22 января в результате перестрелки на Грессон-стрит (район Ваньчай) погибли четверо полицейских и два грабителя, ещё шесть полицейских и один грабитель получили ранения. 26 февраля в результате пожара, случившегося на ипподроме «Хэппи Вэлли», погибли около 580 человек. В марте через Гонконг проследовал адмирал Александр Колчак. В июле Гонконг охватили беспорядки, вызванные подорожанием базового продукта питания китайского населения — риса[106]. |
| 1919 год | Весной колонию накрыла новая волна антияпонских настроений, сопровождавшаяся бойкотом японских товаров, массовыми демонстрациями студентов и погромами магазинов в Ваньцзы (Ванчай) — основном районе проживания японцев в Гонконге. В ответ Япония в виде угрозы ввела три военных корабля в пролив Лиюймэнь (Лэйюмунь), расположенный к северо-западу от Гонконга, а британские власти усилили патрулирование полицией японских кварталов, изъяли изданные в Китае учебники с призывами к бойкоту и ввели цензуру в китайских газетах «Хуацзы Жибао» и «Сюньхуань Жибао». В апреле на Версальской конференции представитель Китая передал премьер-министру Франции Жоржу Клемансо меморандум с требованием о возвращении концессий, в том числе и «Новых территорий» (14 мая китайская делегация получила довольно расплывчатый ответ без какой либо конкретики). В мае транзитом через Гонконг проследовали генерал-лейтенанты Сычёв и Карцев. 30 сентября губернатором Гонконга стал Реджинальд Эдвард Стаббс, который ввёл в китайских школах новые учебники, нейтральные в идеологическом плане. 1 декабря была создана Ассоциация жителей Цзюлуна, представлявшая интересы предпринимательских кругов Цзюлуна и «Новых территорий». К концу года капиталовложения китайской буржуазии в Гонконге достигли 17,5 млн долларов; среди крупнейших инвесторов значились торговые компании «Сяньши» и «Юнань» (также они владели двумя страховыми компаниями и производством парфюмерии), «Гуандунский банк», «Восточно-Азиатский банк», «Национальный торговый резервный банк» и «Резервный банк Цзяхуа», торговые компании «Дасинь» и «Чжунхуа». В этом же году под руководством богатого компрадора Фэн Цичжо было создано «Китайское общество священных учений» (Чжунхуа Шэнцзяохуэй), популяризировавшее идеи конфуцианства[24][107]. |
| 1920 год | В мае начали забастовку механики и монтёры доков, к которым вскоре присоединились монтёры гонконгского трамвая. В декабре прекратило своё существование российское консульство в Гонконге, а консул фон Эттинген уехал во Францию. Население колонии превысило 630 тыс. человек. Торговля с Гонконгом составила 22,6 % внешнеторгового оборота Китая (её объём равнялся 295,7 млн таможенных лянов). Грузооборот гонконгского порта составил 21,5 млн т (общий объём каботажных перевозок на 46 % превышал объём океанских перевозок). Цзюлун-Гуанчжоуская железная дорога перевезла 2,2 млн пассажиров[108]. |
| 1921 год | В марте при участии Су Чжаочжэна и Линь Вэйминя был создан Генеральный профсоюз китайских моряков. Также в марте состоялся визит в Гонконг японского наследного принца Хирохито. 3 декабря на Вашингтонской конференции китайский посол Гу Вэйцзюнь вновь потребовал отмены концессий и возврата под юрисдикцию Китая Цзюлуна и «Новых территорий». Объём торговли между Гонконгом и Китаем составил 384 млн таможенных лянов, а положительное сальдо Гонконга — 78,2 млн таможенных лянов[109]. |
| 1922 год | В январе началась забастовка моряков, требовавших увеличения заработной платы и выступавших против кабальной системы найма на суда. В начале прекратили работу 1,5 тыс. матросов на 90 судах, через неделю бастовали уже 6,5 тыс. человек на 123 судах, а вскоре общее число забастовщиков достигло 20 тыс. человек (почти половина из них к концу января перебралась в Гуанчжоу, где располагался штаб забастовки). Китайские власти поддержали моряков жильём и питанием, прилегающие к колонии районы Гуандуна прекратили поставки продовольствия в колонию, а сочувствующие бастующим в китайских портах препятствовали отправке грузов в Гонконг. Следствием блокады стал стремительный рост цен на рыбу, рис, мясо, овощи и топливо. В ответ власти объявили чрезвычайное положение и запретили покидать колонию без специального разрешения, а судовладельцы стали завозить штрейкбрехеров из Индии и Филиппин. 27 января к забастовке присоединились другие транспортники Гонконга и число бастующих достигло 30 тыс. человек. Фактически забастовка переросла антибританский бойкот, парализовавший весь Гонконг. Губернатор объявил все участвовавшие в забастовке профсоюзы вне закона[110]. К 10 февраля в порту скопилось 168 судов, ожидавших разгрузки 260 тыс. т грузов, прекратилось сообщение по 5 океанским и 9 прибрежным линиям, предприниматели несли огромные убытки. 28 февраля началась всеобщая забастовка, которую поддержали механики, работники ресторанов, чайных, банков, почты, телеграфа, трамвая, типографий, пекарен, молочной фабрики, бойни, торговцы овощами, прислуга и даже служащие европейских фирм (в начале марта число бастующих превысило 100 тыс. человек). 4 марта в районе Шатянь (Шатин) войска расстреляли толпу беженцев, покидавших колонию (погибло шесть человек, несколько сот получили ранения). 5 марта было достигнуто соглашение, по которому матросам увеличили зарплату, всем рабочим возместили 50 % заработной платы за время забастовки, а профсоюз матросов был восстановлен в правах. Вскоре (весной) бастовали портовые грузчики, мотористы баркасов и лодок, корабельные торговые приказчики. В мае гонконгские рабочие составили 80 % делегатов на I Всекитайском съезде профсоюзов в Гуанчжоу. В июне — августе бастовали печатники, служащие отелей, грузчики риса. В этом же году был издан указ, запрещавший труд на предприятиях детей до 10 лет, а на опасных производствах — до 15 лет, при ограничении рабочего дня 10 часами, но он повсеместно нарушался. Экспорт опиума из Гонконга в Китай составил в 1922 году 946 ящиков[111]. |
| 1923 год | В апреле в доках «Тайгу» отменили надбавки к зарплате, введённые после забастовки матросов. В этом же году власти разделили земли на «Новых территориях» на сельсхохозяйственные и отведённые под жилую застройку, что вызвало сильное недовольство местных жителей[112]. |
| 1924 год | В августе в Гуанчжоу произошёл вооружённый путч отрядов компрадорского купечества, который финансировали деловые круги Гонконга. В этом же году «Джардин, Матисон энд Ко» основала машиностроительную компанию «Эво Инджиниринг»; из-за плохого качества китайского шёлка торговцы Гонконга лишились заказов из США; импорт британских товаров составил 9,4 млн ф. ст.; объём торговли между Гонконгом и Китаем составил 417 млн таможенных лянов; на «Новых территориях» была открыта первая школа; на острове Даюйшань на месте молельни, заложенной в 1906 году, был основан буддийский монастырь Полинь. К концу года подвижной состав китайской части Цзюлун-Гуанчжоуской железной дороги оказался в таком плохом состоянии, что из соображений безопасности пассажиров на границе с Гонконгом пересаживали в британский поезд[113][114]. |
| 1925 год | В мае на II Всекитайском съезде профсоюзов, также проходившем в Гуанчжоу, гонконгские профсоюзы объединились под руководством новосозданной Всекитайской федерации профсоюзов. В июне в Гуанчжоу окончилась провалом попытка мятежа, предпринятая милитаристами Ян Симинем и Лю Чжэньхуанем, которых также финансировали из Гонконга. 19 июня под воздействием агитации коммунистов и гоминьдановцев забастовали моряки, рабочие порта, механики, трамвайщики и служащие иностранных фирм Гонконга (всего около 100 тыс. человек). Закрылось до 80 % магазинов, учащиеся и студенты прекратили занятия. 21 июня власти ввели чрезвычайное положение и армейское патрулирование улиц, из числа европейцев начали создаваться добровольческие отряды, был запрещён вывоз продовольствия, серебра и ценных бумаг. Поскольку гоминьдановское правительство в Гуанчжоу активно поддерживало забастовку в колонии, британцы ввели блокаду южного Гуандуна и направили свои военные корабли к сеттльменту Шамянь. После расстрела 23 июня англо-французским гарнизоном Шамяни демонстрации к забастовке присоединилось большое число ранее колебавшихся[115]. Прекратилось сообщение между Цзюлуном и островом Гонконг, а также морское сообщение колонии с Гуанчжоу, прекратилась торговля рыбой и овощами, закрылись почта и телеграф, рестораны и чайные, парикмахерские, механические мастерские и доки «Тайгу», не вышли на работу подметальщики улиц и ассенизаторы; очень быстро Гонконг из «ароматного порта» (Сянган) превратился в «зловонный» (Чоуган). К концу июня колонию покинули около 130 тыс. китайских трудящихся, которыми руководил совет во главе с Су Чжаочжэном, а антианглийский байкот на территории, подконтрольной Гоминьдану, стал обязательным. 15 августа Ассоциация жителей Гонконга, представлявшая интересы банкиров и промышленников, потребовала от властей начала военных действий против Национального правительства в Гуанчжоу, но Лондон не решился на открытую интервенцию и ограничился финансовой помощью бизнесменам колонии в размере 3 млн ф. ст. В сентябре — ноябре в Гуандуне произошли мятежи, поднятые милитаристами Чэнь Цзюнмином, Дэн Бэньинем и Сунь Кэу (после поражения Чэнь Цзюнмин обосновался в Гонконге, где возглавил «Партию справедливости»)[116]. |
| 1926 год | В январе губернатор Клементи вторично, после отмены 25 июня 1925 года, ввёл чрезвычайное положение; с участием крупных предпринимателей был создан «Комитет по решению китайской проблемы». 15 апреля в Гуанчжоу прошёл I съезд Генерального совета профсоюзов Гонконга. 1 июля начался Северный поход, вскоре британцы блокировали Гуанчжоу с моря. Опасаясь интервенции в свой тыл, гоминьдановцы надавили на стачком и тот 10 октября объявил о прекращении забастовки, длившейся 16 месяцев, и антианглийского бойкота. Из-за забастовки объём торговли между Гонконгом и Китаем сократился до 218,2 млн таможенных лянов. В состав Административного совета вошёл первый китаец — крупный бизнесмен Чжоу Шоучэнь[119]. |
| 1927 год | 31 марта власти запретили Генеральный совет профсоюзов Гонконга, 26 мая — Союз матросов. 22 июня началась забастовка моряков пароходства, которое обслуживало сообщение между Гонконгом, Гуанчжоу и Макао, 29 июня — забастовка работников «Китайской коммерческой пароходной компании» («Чжаошанцзюй»). 15 октября в Гонконге под руководством Чжан Тайлэя состоялось объединённое заседание Южнокитайского бюро и Гуандунского комитета КПК, на котором было принято решение о проведении восстания в Гуанчжоу. После декабрьского поражения многие участники Гуанчжоуского восстания либо бежали через Гонконг (как, например, Хэ Лун и Е Цзяньин), либо скрывались в самой колонии. Штаб Гуандунского комитета компартии перебрался в Гонконг, но британские власти стали выдавать коммунистов гоминьдановской полиции и спецслужбам. В этом же году был принят указ «О незаконных забастовках и локаутах». Основными внешнеторговыми партнёрами Гонконга, товарооборот которого достиг в 1927 году 152,3 млн ф. ст., были Китай (43 %), Французский Индокитай (10,5 %), Япония (8,2 %), Голландская Ост-Индия (6,9 %), Великобритания (6,6 %), Таиланд (5,7 %), США (5,5 %) и Сингапур (3 %). За этот год в колонии было похищено имущества на 600 тыс. гонк. долл. (возвращено владельцам лишь 13 % от украденного), полиция обнаружила 1317 трупов и депортировала из Гонконга 745 нищих (причём 241 из них — не впервые)[120]. |
| 1928 год | В марте британцы достигли с гоминьдановцами долгожданного соглашения о соединении Цзюлун-Гуанчжоуской и Гуанчжоу-Ханькоуской железных дорог, начались контакты между правительством Гуандуна и губернатором Клементи. В июне начала своё вещание правительственная радиостанция (в 1948 году она была переименована в «Radio Hong Kong»). В августе при поддержке властей был создан Ассоциированный союз китайских матросов, выступавший против коммунистического влияния на рабочих. В этом же году под руководством Чжоу Эньлая был создан «особый отдел», занимавшийся разведкой и ликвидацией предателей (в колонии эти функции выполнял лидер гонконгских коммунистов Дэн Фа, который осенью создал Союз рабочих представителей Гонконга). Объём торговли между Гонконгом и Китаем составил 408,2 млн таможенных лянов. Число чиновников в Законодательном совете увеличилось до 9, а неофициальных членов — до 8 (теперь губернатор назначал шестерых из них, причём трое должны были быть китайцами)[121][122]. |
| 1929 год | Было основано объединение выходцев из Чаочжоу — «Люйган Чаочжоу Тунсянхуэй». К концу года силы правопорядка возросли почти до 2 тыс. человек[123]. |
|
|
|
|
| Гонконг, 1910 год | Гонконг, 1915 год | Гонконг, 1923 год | Гонконг, 1928 год |
1930—1959 годы
| |
|
| 1930 год | 9 мая губернатором Гонконга стал Уильям Пил. В этом же году население колонии достигло почти 840 тыс. человек (насчитывалось даже 12 тыс. домашних рабынь); грузооборот гонконгского порта составил 37,9 млн т (его доля во внешнеторговом обороте Китая сократилась до 2,2 %), положительное сальдо Гонконга в торговле с Китаем — 60,3 млн таможенных лянов, а доля Гонконга во внешней торговле Китая — 17 %; остров Гонконг был соединён с материком подводным водопроводом[24][124]. |
| 1931 год | В начале года коммунисты организовали забастовку, после которой последовал полный разгром местного комитета КПК. Население колонии насчитывало почти 850 тыс. человек, из которых 96,6 % составляли китайцы. Родившиеся за пределами Гонконга составляли 69 % жителей колонии; многие китайцы рассматривали Гонконг как временный пункт пребывания или место работы; например, на острове Гонконг лишь 6,4 % населения прожили там не менее 30 лет, 16 % — не менее 20 лет и 38,5 % — не менее 10 лет. Структура внешней торговли Гонконга была таковой: экспорт — Китай (54,2 %), Британские колонии и доминионы (10,6 %), Индокитай (6,2 %), Япония (5 %) и Макао (4,7 %); импорт — Китай (26,9 %), Голландская Ост-Индия (10,9 %), Великобритания (10,6 %), Япония (9,3 %) и США (7,8 %). Импорт британских товаров составил 4,2 млн ф. ст.[4][125]. |
| 1932 год | Введённые преференции, предоставлявшие внутри Британской империи налоговые льготы товарам, произведённым на её территории, существенно поддержали промышленность Гонконга. Колониальные власти окончательно запретили деятельность публичных домов. Из-за острой нехватки воды началась установка водопроводных счётчиков. Доходы правительства Гонконга за 1931—1932 г.г. составили 33 млн ф. ст.[126]. |
| 1933 год | 13 апреля была основана автобусная компания «Коулун Мотор Бус». В этом же году на лодках постоянно жили около 100 тыс. человек (преимущественно они относились к этнической группе даньцзя или танка). Доля Гонконга в импорте Китая сократилась до 3,6 %[127][128]. |
| 1934 год | Капиталовложения китайской буржуазии в Гонконге достигли 51,3 млн долларов. Структура внешней торговли Гонконга была таковой: экспорт — Китай (48 %), Британские колонии и доминионы (12,2 %), Индокитай (7,4 %), США (5,7 %) и Макао (5,3 %); импорт — Китай (35,2 %), Япония (8,8 %), Голландская Ост-Индия (8,3 %), Таиланд (8 %) и Великобритания (7,8 %)[129]. |
| 1935 год | Вслед за ограничительными мерами китайских властей администрация Гонконга в ноябре запретила вывоз серебряных монет, а 5 декабря изъяла их из обращения, заменив ассигнациями (после этого обменный курс гонконгского доллара стал обеспечиваться запасами конвертируемой валюты). 12 декабря губернатором Гонконга стал Эндрю Калдекотт. В этом же году были созданны оппозиционные Чан Кайши «Временный комитет действия гоминьдана» (впоследствии был переименован в «Комитет действия по национальному освобождению Китая») и «Народно-революционная лига Китая». За прошедший год в колонию въехало на жительство 3,35 млн человек, а уехало — 3,4 млн. Доходы правительства Гонконга за 1934—1935 г.г. составили 28 млн ф. ст.[24][130]. |
| 1936 год | Аэропорт Кайтак стал принимать гражданские самолёты. Санитарный совет был преобразован в Городской совет, включавший 13 членов (5 постоянных и 8 неофициальных). Структура внешней торговли Гонконга была таковой: экспорт — Китай (42,7 %), Британские колонии и доминионы (13,7 %), США (8,1 %), Япония (5,1 %) и Индокитай (5 %); импорт — Китай (33,6 %), Япония (12,8 %), Голландская Ост-Индия (8,5 %), США (7,1 %) и Таиланд (6,6 %). Доля Гонконга в импорте Китая сократилась до 1,9 %. Из Японии и оккупированных ею районов Северного Китая поступало 95 % гонконгского импорта хлопчатобумажных тканей (в то время как доля Великобритании упала до 2 %)[131][118]. |
| 1937 год | 2 сентября в результате разгула стихии, вызванного тайфуном (позже стал известен как «Большой Гонконгский тайфун»), погибло около 11 тыс. человек. 28 октября губернатором Гонконга стал Джеффри Норткот. После оккупации японцами Шанхая (октябрь) и переезда гоминьдановского правительства в Чунцин (ноябрь) Гонконг превратился для Китая в «окно в мир». В колонии осело много политических и общественных деятелей; в частности, из Шанхая приехали вдова Сунь Ятсена Сун Цинлин, учёный и педагог Цай Юаньпэй, писатель, историк и общественный деятель Го Можо, писатель и издатель Мао Дунь, видный журналист Цзоу Таофэнь, ветеран революционного движения Пань Ханьнянь, вдова лидера левых гоминьдановцев Ляо Чжункая Хэ Сяннин и многие другие. Также в Гонконг перебрался главарь преступного мира Шанхая Ду Юэшэн, который заведовал гонконгским отделением китайского Красного Креста и валютными операциями гоминьдановских правительственных учреждений в колонии. В этом же году Цзюлун-Гуанчжоуская железная дорога была соединена с железной дорогой Гуанчжоу — Ханькоу, что значительно увеличило её стратегическое значение; завершилось строительство большого водохранилища Чэнмэн (Шинмунь); через Гонконг прошло 3 % китайского импорта и 12 % экспорта; в колонии насчитывалось 769 промышленных предприятий; был принят Указ о фабриках и мастерских, который требовал гарантий безопасности труда и ограничивал ночной труд женщин и детей[24][132][133]. |
| 1938 год | В июне в Гонконге была создана Лига защиты Китая, председателем которой стала Сун Цинлин, а президентом — управляющий Банком Китая Сун Цзывэнь (фактически всей работой руководил сын Ляо Чжункая Ляо Чэнчжи, который к тому же координировал деятельность КПК в колонии). Лига вела антияпонскую пропаганду, собирала средства и медикаменты для оказания помощи фронту и партизанам, открывала в Гонконге бесплатные столовые для сирот войны. В октябре японцы оккупировали Гуанчжоу и прекратили сообщение по Цзюлун-Гуанчжоуской железной дороге, но это не уменьшило массового наплыва беженцев в Гонконг. В этом же году власти начали возводить на «Новых территориях» оборонительные укрепления (они так и не были закончены); в Цзюлуне под руководством выдающегося педагога Тао Синчжи начала свою работу вечерняя школа «Чжунхуа». В Гонконге проживало 1,03 млн человек, не считая 600 тыс. беженцев из Китая. Структура внешней торговли Гонконга была таковой: экспорт — Китай (45,1 %), Британские колонии и доминионы (12,2 %), США (10,2 %), Индокитай (4,9 %), Макао (4,1 %) и Великобритания (4,1 %); импорт — Китай (37 %), Великобритания (9,1 %), США (8,8 %), Британские колонии и доминионы (8,1 %) и Голландская Ост-Индия (6,6 %). Через колонию прошло 45 % китайского импорта и 41,3 % экспорта. Импорт британских товаров составил 3,5 млн ф. ст. Расходы гонконгского правительства направлялись на нужды обороны Британской империи (18,5 %), оплату административного аппарата (17,3 %), строительство (15,9 %), содержание полиции, пожарных, судов (14,6 %), здравоохранение (9,7 %) и образование (5,7 %)[134]. |
| 1939 год | Летом японцы блокировали все порты Южного Китая, что привело к значительному сокращению торговли в Гонконге. В ноябре возникло объединение выходцев из уезда Наньхай (Гуандун) — «Наньхай Тунсянхуэй». В этом же году было учреждено «Научное общество новой письменности», которое являлось одним из конспиративных центров КПК. Введение китайским правительством во второй половине 30-х годов высоких таможенных пошлин на импортируемые товары, в основном на текстиль и продовольствие, привели к тому, что внешнеторговый оборот Гонконга сократился в 1939 году до 69,9 млн ф. ст.; грузооборот гонконгского порта сократился по сравнению с 1927 годом на 20 %. Бегство китайской буржуазии в колонию привело к тому, что число промышленных предприятий выросло до 1024 (а с учётом незарегистрированных — до 2 тыс.). Основными отраслями промышленности были текстильная, резиновая, электротехническая, фармацевтическая, парфюмерная и консервная (за исключением консервированного имбиря, почти вся продукция шла на рынок Китая)[135]. |
| 1940 год | В январе под давлением японцев власти Гонконга прекратили отправку оружия в Китай (в июле мораторий был продлён). В апреле в колонию приехали сёстры Сун Мэйлин и Сун Айлин, остававшиеся здесь до конца 1941 года. Также в апреле были приняты дополнения к указу о чрезвычайных полномочиях администрацииво время обороны Гонконга. В этом же году был принят Указ о промышленных советах, гарантировавший минимальную зарплату и 9-часовой рабочий день; крупнейшее издательство Китая «Шанъу Иньшугуань» перенесло свою деятельность в Гонконг; активизировалась деятельность Добровольческого корпуса обороны Гонконга, который регулярно проводил военные учения; строилось значительное число бомбоубежищ; власти увеличили налоги, направляя полученные средства на нужды обороны (2/3 суммы переводилось в Лондон); британцы и американцы начали эвакуировать женщин и детей; японская артиллерия неоднократно обстреливала приграничные области Гонконга (раненых с китайской территории привозили прямо в больницы Цзюлуна). Кроме того, в колонию была вывезена библиотека Пекинского университета; китайские жители колонии проводили негласный бойкот японских товаров; в Гонконге распространялись облигации военного займа чунцинского правительства. В колонии функционировало 649 школ, в которых обучалось более 112 тыс. учеников. К концу года население Гонконга превысило 1,6 млн человек. Вслед за беженцами в колонию потянулись и члены тайных обществ, что привело к резкому росту преступности, активизации пиратов, контрабандистов и фальшивомонетчиков (нередко банды устраивали схватки за контроль над лагерями беженцев)[136][137]. |
| 1941 год | 8 апреля официально начала выходить прокоммунистическая газета «Хуашан Бао». 30 мая Сун Цзывэнь заявил о своём выходе из Лиги защиты Китая, обвинив организацию в слишком явной ориентации на КПК. К лету в китайских кварталах и лагерях беженцев разразился голод, вызванный прекращением поставок продовольствия из Китая и последовавшим за этим ростом цен. 26 июля власти заморозили все японские вклады в банках Гонконга. В августе Сун Цинлин организовала распродажу личных вещей Сунь Ятсена, направив вырученные средства в фонд помощи голодающим. К 19 августа японцы полностью эвакуировали своих женщин и детей в Гуанчжоу. 10 сентября губернатором Гонконга стал Марк Янг. 19 сентября британские власти разрешили провести массовую антияпонскую демонстрацию, приуроченную к 10-летию оккупации Маньчжурии. С 19 сентября по 6 декабря колонию покинули все японские подданные, за исключением нескольких человек из персонала консульства. В сентябре японские военные стали задерживать все направлявшиеся в Гонконг джонки с продовольствием[24][138]. В ноябре на границе с Гонконгом начала сосредотачиваться японская пехота и артиллерия (к началу декабря 50-тысячной японской группировке противостояли 13 тыс. солдат гонконгского гарнизона, включая добровольцев). 8 декабря японская армия напала на колонию, нанеся авиационный удар по «Новым территориям» и Цзюлуну (были уничтожены все самолёты, базировавшиеся на аэродроме Кайтак). Тут же активизировалась внушительная «пятая колонна» японцев, состоявшая из разветвлённой сети шпионов и диверсантов. За шпионаж в пользу японцев был арестован даже влиятельный финансист, председатель Торговой палаты Гуанчжоу и компрадор «Гонконг-Шанхайской банковской корпорации» Чэнь Лянбо. После начала военных действий на самолёте, специально присланном Чан Кайши, из колонии были срочно эвакуированы сёстры Сун; также бежали от оккупантов сподвижник Сунь Ятсена Сыту Мэйтан, профессор Тао Сишэн, милитарист Чэнь Цзитан и многие другие[139]. |
| 1942 год | 2 января японцы создали Управление администрации Гонконга, которое возглавил генерал-майор Ядзаки. 10 января с просьбой навести порядок к нему обратился председатель исполкома Китайской торговой палаты Дун Чжунвэй. Того же 10 января генерал-лейтенант Такаси Сакаи устроил банкет, на который пригласил 180 ведущих коммерсантов, юристов, врачей из числа местных китайцев (явились только 133 человека). 12 января состоялось заседание Китайской торговой палаты, на котором по указке японцев был избран Консультативный совет по восстановлению (его возглавили крупные бизнесмены Ло Сюйхэ и Чжоу Шоучэнь). 30 января оккупационные власти разрешили вкладчикам банков ежемесячно получать по 50 долл. на человека (позже увелив лимит сначала до 150 долл., а потом до 300). 25 февраля губернатором Гонконга стал генерал Рэнсукэ Исогаи, формально сменивший военную администрацию оккупированной колонии. При нём был сформирован Совет китайских представителей, куда вошли магнаты Ло Сюйхэ, Чэнь Лянбо и Ли Цзэфэн (управляющий «Восточно-Азиатским банком» и директор компании «Гонконг энд Макао Стимбоут»). Им подчинялся Китайский совет по сотрудничеству, который возглавил Чжоу Шоучэнь. В феврале японцы разрешили возобновить работу 22 банкам, после чего провели конфискацию денежных вкладов, золота и драгоценностей, принадлежавших гражданам стран антигитлеровской коалиции. К концу марта в созданной японцами Гонконгской ассоциации промышленников числились хозяева 30 фабрик, на которых работали около 30 тыс. человек. Местные органы управления, укомплектованные из числа китайцев, слабо справлялись со своими обязанностями, и 16 апреля японцы создали три районных бюро (в Гонконге, Цзюлуне и на «Новых территориях»), которые жёстко контролировали деятельность низовых ячеек[142]. 30 апреля японцы распустили местные силы самообороны, ставшие ареной борьбы партизан с предателями из тайных обществ. Из числа индийцев и филиппинцев, находившихся в Гонконге, были созданы прояпонские националистические организации, выступавшие в поддержку идеи «Великой Азии». Оккупационные власти начали массовую депортацию за пределы колонии китайцев, не имевших работы и документов (кроме того, они активно вербовали молодёжь для работы на угольных копях Хайнани). Массовый отток населения подстёгивали спровоцированный японцами голод и расцвет «чёрного рынка». Всего весной 1942 года из Гонконга убыло 250 тыс. человек, в том числе большинство рыбаков, даньцзя («людей в лодках») и носильщиков. Активизировались члены тайных обществ, многие из которых сотрудничали с японской полицией. Под контролем гуандунской и фуцзянской мафий получили распространение уличный рэкет, игорные дома, опиекурильни и публичные дома (только в районе Ваньцзы их насчитывалось около 500)[143]. |
| 1943 год | 15 апреля японцы отменили распределение продовольствия по карточкам (за исключением служащих оккупационной администрации и рабочих военных предприятий) и передали торговлю продуктами питания Гражданской ассоциации продовольственной помощи Гонконга, которую возглавлял сингапурский магнат Ху Вэньху. 1 июня было запрещено обращение гонконгских долларов. 28 декабря возобновилось движение по Цзюлун-Гуанчжоуской железной дороге (оно часто прерывалось диверсиями партизан). В этом же году японцы создали рыболовецкий кооператив, который объединил обособленные рыболовецкие общины и артели[145]. |
| 1944 год | Зимой японцы создали компанию «Синфа», которая монополизировала торговлю рисом, и запретили другим коммерсантам ввозить зерно в Гонконг, что ещё больше взвинтило цены на продовольствие. К марту оккупационные власти ликвидировали 18 банков, конфисковав их авуары. В апреле китайские партизаны взорвали железнодорожный мост в Цзюлуне. Летом из-за нехватки топлива временно прекратилось снабжение Гонконга электроэнергией[146]. |
| 1945 год | 1 февраля губернатором Гонконга стал генерал Хисакадзу Танака. 15 августа Великобритания восстановила свой суверенитет над Гонконгом (вышедший из концлагеря Чичжу секретарь гонконгского правительства Франклин Джимсон поднял британский флаг и поручил до прибытия королевского флота следить за порядком японским военным). 21 августа Чан Кайши отдал распоряжение своим войскам выдвинуться в сторону Гонконга, надеясь занять колонию до прихода основных сил Великобритании, но те оказались расторопнее (30 августа в гонконгский порт прибыли суда под командованием контр-адмирала Сесила Харкурта, который принял сдачу японских войск). 16 сентября в Гонконге состоялась официальная церемония капитуляции японцев, 24 сентября было объявлено о прекращении обращения японских военных бон. В годы войны было уничтожено около 20 тыс. зданий, без крова осталось 170 тыс. человек. Властям приходилось бесплатно кормить почти 90 % жителей Гонконга, раздавать одежду и содержать ночлежки. Школы посещали всего 3 тыс. учеников (до войны — 120 тыс.). В ноябре оборот внешней торговли колонии составлял 12 млн гонк. долл. В конце ноября была возобновлена торговля, введены стабильные цены на основные продовольственные товары, а рис и мука распределялись по карточкам. К концу года за счёт массовой иммиграции из Китая население Гонконга удвоилось и почти достигло довоенного уровня — 1,5 млн человек[147]. |
| 1946 год | 1 мая губернатором Гонконга вновь стал Марк Янг, сменивший временную военную администрацию контр-адмирала Сесила Харкурта (хотя армия и продолжала выполнять функции полиции). В июне было создано Бюро труда, призванное контролировать уровень заработной платы и питание рабочих. В сентябре власти предоставили китайцам возможность работать в административном аппарате колонии, в том числе на высоких должностях в полиции, управлении железной дороги, службе здравоохранения; была основана авиакомпания «Катэй Пасифик». «Новые территории», на которых проживало 170 тыс. человек (в основном крестьяне, рыбаки и мелкие торговцы), разделили на 38 округов. Местные жители избирали старост, а те, в свою очередь, избирали Консультативный совет «Новых территорий». К концу года оборот внешней торговли колонии составлял в среднем 141,6 млн гонк. долл. в месяц (за год импорт составил 933,5 млн гонк. долл., а экспорт — 765,6 млн гонк. долл.); из-за разрушений, причинённых во время войны, работало лишь 903 фабрики и мастерские (до войны их было почти 2 тыс.). Уровень производства в резиновой промышленности составлял 20 % довоенного, в судоремонтной промышленности — 30 %, в консервной — 40 %, в лакокрасочной — 70 %; число занятых в этих отраслях (30 тыс. человек) было в три раза меньше, чем до войны. Цены на продовольственные и промышленные товары по сравнению с 1938—1939 годами выросли в 7—7,5 раз (в том числе на рис — в 12 раз, на мясо, растительное масло и топливо — в 6 раз, на рыбу — в 5 раз). Порт, практически не пострадавший в годы войны, вышел по грузообороту на лучшие довоенные показатели. В результате возобновления гражданской войны в Китае в колонию устремились предприниматели из Шанхая и Гуанчжоу, которые открывали в Гонконге новые предприятия и учреждали новые компании, что несколько улучшило положение в сфере занятости. В этом же году бастовали рабочие энергетических компаний «Гонконг Электрик» и «Чайна Лайт энд Пауэр»; в связи с ростом преступности был издан указ об особых правах охраны госучреждений и военных складов, согласно которому разрешалось открывать огонь при малейшей угрозе нападения; вспыхнула эпидемия оспы[24][148][149]. |
| 1947 год | 25 июля губернатором Гонконга стал Александр Грэнтэм. В августе в течение почти месяца бастовали 11 тыс. членов Союза китайских механиков, которые таки добились повышения зарплаты. Осенью в Гуандуне активизировалась партизанская борьба против гоминьдановцев, которой руководила гонконгская ячейка КПК. В этом же году бастовали рабочие трамвайного депо, сигаретной и верёвочной промышленности; власти провели кампанию по борьбе с тайными обществами, разгромив 27 банд, депортировав более ста их членов и арестовав 77 человек; потребление электроэнергии составило 91 млн кВт/ч в год; для послевоенного восстановления фондового рынка две ранее самостоятельные торговые площадки, основанные в 1891 и 1921 годах, слились в новую Гонконгскую фондовую биржу. В колонии открылось бюро агентства Синьхуа, неформально выполнявшее функции посольства Китая (им руководил Цяо Гуаньхуа). В Гонконге насчитывалось 147 союзов рабочих (крупнейшими были Союз китайских механиков, Гильдия водителей автомобилей, Гонконгская ассоциация джонок, Клуб рабочих верфи военно-морского флота, Союз кули «Тун Так», Союз уличных торговцев и Союз моряков). В металлообрабатывающей и химической промышленности было занято 24,5 тыс. человек, в других отраслях обрабатывающей промышленности — 31,5 тыс. человек, в коммунальной сфере — 3 тыс. человек (в промышленности работали около 20 тыс. женщин, около трети из которых — чернорабочими). В конце года власти попытались выселить жителей трущоб старого Цзюлуна, что привело к беспорядкам и размещению в районе полицейских постов (старый Цзюлун формально находился под юрисдикцией Китая, которая, правда, никогда фактически не осуществлялась). Этот инцидент ещё более обострил китайско-британские отношения; гоминьдановское правительство заявило протест послу Великобритании, в Гонконг для переговоров с губернатором Грэнтэмом прибыл министр иностранных дел Китая Е Гунчао. Население Гонконга достигло 1,75 млн человек, в школах обучалось 120 тыс. учеников (из 225 тыс. детей в возрасте от 5 до 12 лет), в колонии насчитывалось 9 тыс. беспризорных детей, от болезни бери-бери умерло более 1,3 тыс. человек[24][150][76]. |
| 1948 год | 1 января в Гонконге при участии Тань Пиншаня, Чэнь Миншу, Цай Тинкая, Ли Цзишэня и Чжу Юньшаня был создан Революционный комитет Гоминьдана, почётным председателем которого была избрана Сун Цинлин. 30 января Великобритания и Китай заключили двустороннее соглашение о борьбе с контрабандой. 15 апреля при участии представителей Китая произошла делинеация границы в районе Шатоуцзяо (Ша-Тау-Кок), на некоторых участках которой во время войны были снесены пограничные знаки. В этом же году британцы разрешили гоминьдановским властям создать пункты таможенного досмотра в Гонконге и Цзюлуне, собирать пошлины с грузов, а также патрулировать заливы Шэньчжэньвань (Дип Бэй) и Дапэнвань (Мирс Бэй); при перерегистрации получили лицензии 97 профсоюзов и 17 ассоциаций работодателей; во главе рабочего движения стала Федерация профсоюзов, в которой некоторым влиянием пользовались китайские коммунисты; компания «Баттерфилд энд Суайр» взяла под свой контроль авиакомпанию «Катэй Пасифик»; состоялась забастовка на предприятии американской компании «Тексас Ойл»; в ходе борьбы с преступностью власти арестовали более 25 тыс. человек, а также высекли 4,5 тыс. правонарушителей; губернатор издал указ, согласно которому прокуратура получала широкие полномочия по выяснению финансового положения чиновников, подозревавшихся в коррупции; также был принят Указ о поддержании общественного порядка, согласно которому губернатор в случае возникновения чрезвычайной ситуации мог объявить комендантский час, закрыть границы, территориальные воды и порт. В конце года в связи с усилением притока беженцев и возникновением дефицита на ряд промышленных товаров вновь начался рост цен; из-за нестабильности в Китае и Юго-Восточной Азии разорялось множество фирм, росла безработица, снижался уровень оплаты труда, возникали проблемы с приобретением сырья[151][149]. |
| 1949 год | В апреле гонконгское бюро КПК было переименовано в Южнокитайское бюро ЦК КПК, которое возглавил Фан Фан. В мае в Гонконге состоялось заседание постоянного комитета Социал-демократической партии Китая, участники которого поддержали политику Чан Кайши. 18 августа власти обязали всех жителей колонии, кроме военнослужащих и детей до 12 лет, зарегистрироваться и получить «вид на жительство». 19 сентября был убит бывший сподвижник Чан Кайши, занимавший в конце 30-х годов пост посла в СССР, генерал Ян Цзэ. 14 октября прервалось движение по Цзюлун-Гуанчжоуской железной дороге. В этом же году был введён закон, запретивший забастовки и локауты; после падения гоминьдановского режима в Гонконг из Китая устремилось большое число беженцев (в декабре их прибывало в среднем по 10 тыс. человек в неделю), в том числе чиновников, коммерсантов и интеллигенции, а также многие русские эмигранты (их община группировалась вокруг церкви Святого Андрея). Среди прибывших в колонию были главарь шанхайской мафии и генерал-майор гоминьдановской армии Ду Юэшэн, финансист Цянь Синьчжи, владелец «Шанхайского банка» Чэнь Гуанфу, владелец «Первого коммерческого банка Чжэцзяна» Ли Мин, бывший посол в США Ван Чжэнтин (он занял пост председателя совета директоров страховой компании «Пасифик Иншуренс»). Кроме того, в Гонконге обосновалась верхушка крупнейшего тайного общества Шанхая «Цинбан», специализировавшегося на вымогательствах в лагерях беженцев и торговле героином. По итогам года доля Китая во внешней торговле Гонконга увеличислась до 20 %, но Гонконг имел в торговле с Китаем дефицит в 8 млн гонк. долларов. В трущобах и палатках проживало 330 тыс. человек[152]. |
| 1950 год | Зимой Федерация профсоюзов Гонконга организовала забастовку работников трамвая, закончившуюся столкновениями с полицией. 30 января полиция разогнала собрание, в котором участвовали молодёжь и члены профсоюза трамвайщиков (были произведены аресты, а руководителя профсоюза Лю Фа и нескольких активистов депортировали в Китай). В мае власти закрыли границу с Китаем, создав в районе Шэньчжэня контрольно-пропускной пункт. Для въезда в Гонконг теперь требовалась специальная виза (упрощённая процедура её получения была введена только для граждан Тайваня). В августе командование британского флота решило открывать огонь в ответ на участившиеся случаи обстрела китайцами судов, направлявшихся в колонию и заходивших в территориальные воды Китая. В этом же году население Гонконга превысило 2,2 млн человек; власти снесли более 17 тыс. хижин, оставив без крова почти 107 тыс. человек; в результате большого пожара в трущобах Цзюлуна на улице оказались ещё 20 тыс. человек; был принят закон о депортации, согласно которому власти могли высылать из Гонконга всех лиц, не имевших документов на право жительства в колонии; в текстильном секторе Гонконга насчитывалось 187,5 тыс. верётен; вылов рыбы составил 16,4 тыс. т (вырос с 1946 года в восемь раз). По итогам года доля Китая во внешней торговле Гонконга увеличислась до 30 %, экспорт в Китай за год вырос на 150 % и теперь Гонконг имел в торговле с Китаем положительное сальдо в размере 603 млн гонк. долларов. В декабре в связи с войной в Корее США ввели эмбарго на торговлю с Китаем, Гонконгом и Макао, после чего колония оказалась в весьма затруднительном положении (наиболее пострадала текстильная промышленность)[4][153]. |
| 1951 год | 21 января в Цзюлуне вновь произошёл сильнейший пожар. 18 мая ООН под давлением США приняла резолюцию о всеобщем эмбарго на торговлю с КНР, что вынудило бизнесменов Гонконга выйти на новые рынки сбыта (прежде всего они устремились в Индонезию, Таиланд и Сингапур). К концу года в Гонконге функционировало 1873 фабрики и мастерские, на которых трудилось почти 95 тыс. человек (наиболее развитыми отраслями были судостроение и судоремонт, текстильное, резиновое, стекольное, лакокрасочное и кожевенное производство). Процветала киноиндустрия, в которой среди множества мелких фирм выделялось семь крупных компаний. Оборот внешней торговли за год вырос с 7,5 до 9,3 млрд гонк. долл. (особенно с Великобританией, странами Содружества и Японией); торговля с КНР составила 2,47 млрд гонк. долларов. Из-за фактической блокады КНР Гонконг стал «замочной скважиной в китайской двери» (в колонии открылись генеральные консульства США, Франции, Бельгии, Нидерландов, Италии, Индонезии, Таиланда, Южной Кореи, Панамы, консульства Филиппин, Швейцарии, Норвегии, Португалии, Аргентины, торговые представительства Австралии и Канады)[154]. |
| 1952 год | 10 января из Гонконга были высланы руководители цзюлунского отделения профсоюза красильщиков; летом — активисты профсоюзов трамвайщиков, телефонистов и текстильщиков. 1 марта в Гонконг прибыла группа помощи жертвам цзюлунского пожара, созданная в Гуанчжоу. Полиция остановила китайский поезд на «Новых территориях» в Фэнлине (недалеко от границы с Китаем), что вызвало серьёзные беспорядки. В этом же году в структуре гонконгского экспорта продукция текстильной и швейной промышленности составляла 26,5 %, сантехника, обувь, галантерея, часы, фотоаппараты, оптика и мебель — 10,5 %, электроаппаратура и запчасти к ней — 1,3 % (25 % экспортируемых товаров производились непосредственно в Гонконге). США несколько ослабили эмбарго относительно Гонконга, но экспортировать можно было только те товары, о которых точно было известно, что они произведены в колонии (соответствующие удостоверения выдавали Генеральная торговая палата Гонконга, Китайская генеральная торговая палата Гонконга, Федерация промышленности Гонконга, Ассоциация китайских промышленников и Индийская торговая палата Гонконг). Грузооборот гонконгского порта составил почти 4,4 млн т, каботажных перевозок на джонках между колонией и прибрежными районами Китая — 465 тыс. т, железной дороги — 222 тыс. т, аэропорта — 3 тыс. тонн. Расходы на медицинское обслуживание составляли 7,3 % колониального бюджета, расходы на полицию превысили 20 млн гонк. долл. (один полицейский приходился на 465 жителей)[155]. |
| 1953 год | 25 декабря из-за сильного пожара в скученном бедном районе Сэккипмэй (современный округ Самсёйпоу) за одну ночь без крова остались около 53 тыс. человек, преимущественно иммигрантов из Китая. После пожара губернатор Александр Грэнтэм инициировал программу строительства общественного жилья, призванную решить острую жилищную проблему среди иммигрантов. В этом же году в Гонконге произошло более 19 тыс. серьёзных правонарушений (доля раскрытых дел составляла около 50 %)[156]. |
| 1954 год | В колонии было зарегистрированно 29 банков, вклады в них составляли 926 млн гонк. долларов. Прогоминьдановский Совет профсоюзов объединял около 100 организаций, а прокоммунистическая Федерация профсоюзов — 57. В колонии обосновалось 385 тыс. беженцев из Китая; 19 % из них составляли бывшие чиновники, коммерсанты и помещики, 16 % — бывшие гоминьдановские военнослужащие и полицейские. В гонконгских трущобах проживало около 650 тыс. человек; эти районы находились под контролем мафии, там процветали насилие, проституция и наркомания. Власти расселили в государственных многоэтажных домах 154 тыс. человек, была создана Гонконгская жилищная администрация[157]. |
| 1955 год | 11 апреля в результате диверсии, подготовленной тайваньскими агентами, после вылета из гонконгского аэропорта взорвался индийский самолёт с китайской делегацией, следовавшей в Бандунг на Конференцию солидарности стран Азии и Африки (16 человек погибли, 3 получили ранения). В октябре губернатор Гонконга Александр Грэнтэм посетил Китай, где встретился с премьером Госсовета и министром иностранных дел Чжоу Эньлаем. В Гонконге было произведено 37,3 тыс. т хлопчатобумажной пряжи, 1 тыс. т шерстяной пряжи, 129,6 млн м² тканей; в колонии насчитывалось 314,1 тыс. верётен, 21 крупная прядильная фабрика и 116 ткацких фабрик. В этом же году Канада и Австралия потребовали ограничить импорт резиновой обуви из Гонконга, а США, ЮАР и Тринидад — гонконгских хлопчатобумажных изделий. Рабочий класс колонии подвергался нещадной эксплуатации: 87 % трудящихся работали по субботам, а 73 % — и по воскресеньям, лишь у 12 % трудящихся рабочий день был ограничен 8 часами (преимущественно они были заняты на предприятиях, принадлежавших западному капиталу), 42 % ежедневно работали по 11 и более часов. Средняя дневная зарплата квалифицированного рабочего составляла 1,2—2,1 ам. долл., рабочего средней квалификации — 0,9—1,1 ам. долл., чернорабочего — 0,5—0,9 ам. доллара. Произошло более 3 тыс. случаев производственного травматизма (из которых 2,7 % имели смертельных исход). Власти закрыли 192 фабрики, которые грубо нарушали требования безопасности и гигиены труда. Из 1150 начальных и средних школ только 37 % были государственными или на дотации. Ежегодные доходы колониальных властей от продажи прав аренды земельных участков составили около 10 млн гонк. долларов. На «Новых территориях» проживало 11,6 % жителей колонии; здесь не было ни одного банковского отделения, а свои сбережения люди хранили в крупных магазинах[158]. |
| 1956 год | 10 октября полиция сняла в Цзюлуне с домов тайваньские флаги и лозунги с символами Синьхайской революции, годовщина которой — главный национальный праздник Тайваня. Вскоре весь Цзюлун охватили манифестации, подстрекаемые гоминьдановской агентурой. Параллельно члены прогоминьдановских тайных обществ (в первую очередь «14К») устроили погромы фирм и магазинов, продававших товары из КНР, а также левых профсоюзов, учреждений и предприятий, принадлежавших Китаю. Постепенно беспорядки переросли в грабежи магазинов и частных домов, избиения коммунистов и сочувствующих им. Губернатор Грэнтэм объявил чрезвычайное положение и ввёл комендантский час, было прекращено паромное сообщение между Цзюлуном и островом Гонконг. Несмотря на принятые меры остановить волну насилия не удалось; в ночь с 11 на 12 октября число убитых превысило 100 человек[159]. 13 октября Чжоу Эньлай заявил британскому поверенному в делах об озабоченности китайских властей нападениями гоминьдановцев на мирное население и потребовал обеспечить безопасность граждан и имущества КНР. В ответ колониальная администрация возложила всю ответственность на происки тайных обществ, ни словом не упомянув о роли тайваньских спецслужб. К 16 октября власти задержали около 5 тыс. подозреваемых и постепенно восстановили порядок. 17 октября британский МИД отверг все протесты Китая, 19 октября британский поверенный в делах заявил в Пекине, что КНР раздувает инцидент с целью заработать на этом политический капитал, а губернатор Грэнтэм обвинил Чжоу Эньлая во вмешательстве во внутренние дела колонии. В этом же году основными торговыми партнёрами Гонконга по экспорту были Великобритания, США, Малайская Федерация и Индонезия, а главными статьями экспорта — текстиль, одежда, обувь и эмалированная посуда. Население Гонконга составило 2,67 млн человек[160]. |
| 1957 год | В апреле в Гонконге вспыхнула эпидемия гриппа, распространившаяся из южного Китая. В мае начала работу первая телестанция Гонконга «Rediffusion». В структуре гонконгского экспорта продукция текстильной и швейной промышленности составляла 43,34 %, сантехника, обувь, галантерея, часы, фотоаппараты, оптика и мебель — 14,29 %, электроаппаратура и запчасти к ней — 1,54 %. Одна больничная койка приходилась на 401 жителя Гонконга. 50 % учеников начальных и средних школ посещали частные школы. Членами тайных обществ («хуэйданов») были около 15 % жителей колонии (в начале 40-х годов — около 9 %). Начавшаяся в Китае борьба с «правыми элементами» породила новую волну беженцев в Гонконг[161][162]. |
| 1958 год | 23 января губернатором Гонконга стал Роберт Блейк. За прошедшее десятилетие (с 1948 по 1958 год) в Гонконг из Китая переселилось около 1 млн человек. Начавшаяся в Китае кампания «большого скачка» породила новый поток беженцев, устремившихся в колонию. Более 42 % экспортируемых товаров производились непосредственно в Гонконге; 772 гонконгских предприятия имели лицензии, позволявшие экспортировать свою продукцию в США. Колонию посетили 103 тыс. иностранных туристов. В этом же году отделение Синьхуа в Гонконге возглавил Лян Вэйлинь, проработавший на этом посту 20 лет; был принят закон, ограничивший рабочее время 10 часами в день (60-часовая рабочая неделя) и обязавший хозяев предоставлять женщинам и подросткам еженедельный выходной; власти закрыли 211 предприятий, не соответствовавших требованиям санитарии и техники безопасности. Более 15 % тяжких преступлений совершали члены тайных обществ; более 72 % преступников, задержаных полицией, были наркоманами[24][163]. |
| 1959 год | В августе было основано «Коммерческое радио Гонконга» (CRHK). В этом же году в двух крупнейших доках Гонконга было спущено на воду 458 судов общим водоизмещением 1,7 млн тонн. К концу 50-х годов ограничения на импорт гонконгского текстиля ввели Великобритания, Франция, Бельгия, Нидерланды, Люксембург, Французская Западная Африка, Кения и Уганда. В незарегистрированных мелких мастерских, принадлежавших в основном беженцам из Китая, работало около 200 тыс. человек. Власти расселили в государственных многоэтажных домах 360 тыс. человек. В колонии насчитывалось около 60 землячеств и клановых организаций. 26 соседских организаций взаимопомощи («кайфонг» или «цзэфан») объединяли более 50,4 тыс. семей или около 370 тыс. человек, они содержали 17 бесплатных клиник и 23 школы. Всего на средства кайфонгов и комитета больницы «Дунхуа» обучалось около 10 тыс. детей[164][165]. |
|
|
|
|
| Гонконг, 1936 год | Гонконг, 1950 год | Гонконг, 1952 год | Гонконг, 1955 год |
1960—1989 годы
| |
|
| 1960 год | Расходы властей на образование составляли 95 млн гонк. долл., число учеников начальных школ достигло 393 тыс. человек, средних школ — 74 тыс. человек, высших и средних специальных учебных заведений — 25 тыс. человек. В начале 60-х годов грамотных мужчин было в 1,5 раза больше, чем женщин[166]. |
| 1961 год | В колонии насчитывалось 2330 предприятий с 1—9 рабочими, 1293 предприятия с 10—19 рабочими, 398 предприятий с 50—99 рабочими, 242 предприятия с 100—199 рабочими, 151 предприятие с 200—499 рабочими, 35 предприятий с 500—999 рабочими, 24 предприятия с 1000—1999 рабочими. Из 1 млн трудящихся 64 % получали месячную зарплату, 10 % — ежедневную и 5 % — почасовую, остальные работали сезонно. Родившиеся за пределами Гонконга составляли 52 % жителей колонии. Также в Гонконге насчитывалось 137 тыс. даньцзя или «людей в лодках», которые сохраняли специфический быт и старые традиции, почти всю свою жизнь проводя в джонках и сампанах (в древности они были вытеснены гуандунцами с материка и считались людьми низкого происхождения, в течение многих веков китайские законы запрещали им жить на берегу и вступать в браки с людьми, живущими на суше). 511 тыс. человек проживало в трущобах, 140 тыс. — в крошечных комнатушках площадью в кровать, 69 тыс. — на открытых верандах, 56 тыс. — на крышах, 50 тыс. — в магазинах, гаражах и на лестницах, 20 тыс. — на тротуарах, 12 тыс. — в подвалах, 10 тыс. — в пещерах. Около 150 тыс. детей в возрасте от 5 до 15 лет вообще не посещали школу. В этом же году было создано Жилищное общество Гонконга, строившее жильё для семей со средним достатком[4][167]. |
| 1962 год | В мае—июне Япония из-за опасений американских санкций приостановила поставки транзисторов и диодов в Гонконг (позже было достигнуто соглашение, согласно которому гонконгские радиоприёмники, собранные из японских комплектующих, не должны были экспортироваться в Северную Америку). В начале сентября на Гонконг обрушился мощный тайфун «Ванда» (в результате разгула стихии погибло более 130 человек, 72 тыс. жителей остались без крова). В этом же году в колонию хлынула новая волна беженцев из Китая, что вынудило власти прибегать к практике частичной депортации; только по официальным данным почти 53 тыс. занятых на семейных предприятиях вообще не получали зарплаты; в структуре гонконгского экспорта продукция текстильной и швейной промышленности составляла 42,53 %, сантехника, обувь, галантерея, часы, фотоаппараты, оптика и мебель — 22,1 %, электроаппаратура и запчасти к ней — 2,92 %; США, Канада, Германия и Норвегия ввели импортные квоты на гонконгский текстиль (ранее Австралия, Шри-Ланка, ЮАР и Нигерия повысили тарифы на него). Вследствие всех этих ограничительных мер текстильная промышленность Гонконга вступила в период застоя. Однако, в этот же период наметился рост производства пластмасс (особенно игрушек и искусственных цветов), одежды (особенно рубашек и шерстяного трикотажа, которого было продано на 98 % больше, чем в 1961 году) и электроники (особенно транзисторных радиоприёмников, экспорт которых увеличился в 4 раза по сравнению с предыдущим годом). С 1955 по 1962 год в жилые дома, построенные для своих работников частными компаниями, переехало 85 тыс. человек[168][133]. |
| 1963 год | В октябре на базе трёх миссионерских колледжей («Чжунчжи», «Нью Эйша» и «Юнайтед»), перебравшихся после образования КНР в Гонконг, был образован Китайский университет Гонконга. Из-за тяжёлых условий труда в этом году произошло более 10,25 тыс. случаев производственного травматизма. Власти создали Приёмную неофициальных членов административного и законодательного советов, в задачи которой входило принимать жалобы и предложения от населения и передавать их администрации[169][170]. |
| 1964 год | 14 апреля губернатором Гонконга стал Девид Тренч. В начале сентября значительные разрушения принёс колонии тайфун «Рубин». В этом же году норма жилой площади на одного человека в государственных домах была поднята с 2,2 до 3,3 кв. м; по Гонконгу прошла массовая кампания за сохранение китайского языка[24][171]. |
| 1965 год | Крах местного «Кантон Траст энд Коммершл Бэнк» вызвал обвал фондового рынка колонии. В Гонконге функционировало около 8,5 тыс. промышленных предприятий, на которых трудилось почти 360 тыс. рабочих (в колонии был всего один завод, на котором работало более 5 тыс. человек). В новом промышленном центре Гуаньтан (Куньтхон), созданном в Цзюлуне на отвоёванной у моря территории, в специальной индустриальной зоне функционировало 642 фабрики; преимущественно это были небольшие как по числу занятых, так и по производственной площади семейные предприятия. Число находившихся на государственной службе врачей составляло 873 человека, число больничных коек достигло 13 176. Начало «культурной революции» в Китае не привело к ожидаемому потоку беженцев (во второй половине 60-х годов число иммигрантов из КНР не превышало 4—10 тыс. в год). В этом же году был создан Консультативный комитет по вопросам профессиональной подготовки[172]. |
| 1966 год | В апреле подорожание билетов на паром между Гонконгом и Цзюлуном вызвало выступления молодёжи, переросшие в уличные беспорядки (один человек погиб, десятки получили ранения, более 1,8 тыс. были арестованы). Население Гонконга составило 3,87 млн человек, доля уроженцев колонии возросла до почти 54 % населения. По-английски говорило только 8,7 % населения Гонконга. Ежегодный объём банковских займов превысил 5,4 млрд гонк. долларов, из которых 31,4 % приходилось на торговлю (преимущественно внешнюю), 19,8 % — на промышленность, 16,4 % — на строительство [173]. |
| 1967 год | 6 мая на фоне бушевавшей в Китае «культурной революции» рабочие фабрики искусственных цветов вышли на демонстрацию, требуя под маоистскими лозунгами повышения заработной платы. Демонстрация завершилась столкновением с полицией, несколько человек получили ранения, более 20-и были арестованы. Левацкие представители профсоюза, отправившиеся к полицейскому участку с требованием освободить арестованных, также оказались за решёткой. В Гонконге начались массовые демонстрации протеста, в которых активно участвовали профсоюзы и учащиеся; 11 мая произошли новые столкновения полиции с манифестантами. 12 и 13 мая власти ввели чрезвычайное положение, призвав на помощь полиции армейские подразделения. 15 мая МИД Китая обвинил гонконгские власти в «тщетных попытках средствами подавления воспрепятствовать влиянию великой пролетарской культурной революции», а в Гуанчжоу развернулось движение в поддержку антибританских выступлений в Гонконге. 17 мая Великобритания отвергла все требования и обвинения со стороны Китая и одобрила все мероприятия колониальных властей по поддержанию правопорядка. 22 мая толпа демонстрантов направилась к резиденции губернатора, но была остановлена полицией (более 200 человек получили ранения, многие были задержаны); власти вновь были вынуждены объявить о введении чрезвычайного положения. Несмотря на это забастовали водители автобусов, трамвайщики, работники почты, компании «Чайна Гэс», паромов в Цзюлуне и Юмади, электростанций в Бэйцзяо (Норт Пойнт) и Хункане (Хун-Хом), доков в Цзюлуне, сахарного завода компании «Тайгу»[174]. 10 июня к забастовке присоединились служащие правительственных учреждений и работники британских предприятий, 24 июня — работники текстильной промышленности, водного транспорта, коммунального хозяйства, на четыре дня замерла розничная торговля, начались беспорядки в некоторых учебных заведениях, активизировались маоистские агитаторы. 24 июня Чжоу Эньлай заявил, что «судьба колонии находится не в руках англичан, а в руках китайского народа» и что «китайский народ решил в соответствии с требованиями обстановки оказывать всяческую поддержку соотечественникам-патриотам вплоть до окончательной победы». В июле участились столкновения между полицией и демонстрантами-леваками; сложилась напряжённая ситуация на границе с КНР (возникла реальная угроза проникновения хунвэйбинов, чему воспрепятствовали лишь армейские подразделения с обеих сторон границы). 17 августа колониальные власти запретили выход трёх левацких газет, обвинённых в подстрекательстве к беспорядкам. 20 августа МИД Китая направил ультиматум с требованием отмены этого распоряжения, а по истечении двух суток хунвэйбины разгромили и подожгли британское посольство в Пекине. Несмотря на обострение двухсторонних отношений и ожесточённую антианглийскую кампанию в китайской прессе, власти КНР не решились доводить конфликт до военных действий на границе с Гонконгом и 23 августа даже возобновили временно сокращённые поставки воды и продовольствия в колонию[175]. |
| 1968 год | В июле в Гонконге вспыхнула эпидемия гриппа, вскоре распространившаяся по всему миру. Ущерб экономике Гонконга от девальвации английского фунта стерлингов исчислялся 700 млн гонк. долларов. Рабочий день женщин и подростков был ограничен 9 часами (годом ранее — 9,5 часами), детей от 14 до 16 лет — 8 часами, им запрещалось работать ночью и под землёй. В профсоюзах числилось более 165 тыс. человек, в общей численности лиц наёмного труда они составляли более 13,5 %. Более 400 тыс. человек продолжали жить в трущобах (при этом многие из них сдавали в аренду свои квартиры в государственных домах). Более 17 тыс. правонарушений (в том числе 225 тяжких), совершённых в этом году, были либо совершены на почве наркомании, либо связаны с торговлей наркотиками. Внезапный всплеск на Западе моды на парики на короткое время обеспечил работой в Гонконге свыше 13 тыс. человек. В Китайском университете обучалось почти 2 тыс. студентов (почти столько же, сколько и в Гонконгском университете)[179]. |
| 1969 год | В конце 60-х годов наступил спад в металлургической промышленности, которая не могла конкурировать с компаниями Японии и Китая (гонконгские предприятия ограничились внутренним рынком и разделкой старых судов на металлолом). Зато всё большее развитие получали финансовый сектор, логистика, упаковка и реэкспорт товаров. Зарубежные операции гонконгских банков составили 250 млн гонк. долларов. Ежегодные доходы колониальных властей от продажи прав аренды земельных участков достигли 120 млн гонк. долларов. Отдельную квартиру имела лишь пятая часть жителей Гонконга. В средних технических школах и Гонконгском техническом колледже обучалось почти 17 тыс. студентов по 101 специальности. В этом же году открылся Технический институт Моррисон Хилл, при котором было создано около двух десятков центров вечернего образования, разбросанных по всему Гонконгу; были основаны «Дальневосточная биржа» и газета «Ориентал Дейли Ньюс» (東方日報), выходящая на китайском языке[180][76][181]. |
| 1970 год | Удельный вес обрабатывающей промышленности составлял 29,9 % ВВП Гонконга, розничной торговли и гостиничного дела — 21,8 %, финансовых услуг — 14,3 %, транспорта, складского дела и связи — 7,2 %, остальных видов услуг — 18,9 %. В Гонконге насчитывалось 11 755 фабрик и более 140 тыс. рабочих. С начала 70-х годов на «Новых территориях» начали интенсивно расти новые промышленные города — Шатянь (Сатхинь), Туньмэнь (Тхюньмунь) и Цюаньвань (Чхюньвань); в районе Куйюн (современный округ Кхуайчхин) вырос мощный контейнерный терминал. Правительство Гонконга контролировало около 40 крупнейших местных компаний, в том числе «Кэйбл энд Уаэрлесс» (телеграф), «Коммершиал Ти-Ви» (телевидение), «Чайна Лайт энд Пауэр» (электроэнергетика), «Гонконг энд Чайна Гэс» (газовое хозяйство), «Чайна Мотор Бас» (автобусные перевозки), «Кросс Харбор Таннел» (строительство и эксплуатация подводного туннеля между Гонконгом и Цзюлуном), а также порт, аэропорт Кайтак, трамвай, паромы, фуникулёр, телефонную связь, радиостанции, страхование экспорта, оптовую торговлю рыбой и овощами. В этом же году открылся Гонконгский баптистский колледж (3,3 тыс. студентов)[182]. |
| 1971 год | В августе значительные разрушения принёс колонии тайфун «Роза» (затонуло множество лодок и судов, в том числе паром Гонконг—Макао, на котором погибло 88 человек, на скалы выбросило американский военный корабль «USS Regulus», были повреждены коммуникации, тысячи людей остались без крова). 19 ноября губернатором Гонконга стал Мюррей Маклехоуз. Согласно данным переписи 1971 года из 3973 тыс. жителей Гонконга около 44 % родились за его пределами, главным образом в Китае. В этом же году была создана Фондовая биржа «Kam Ngan»; потребление электроэнергии составило почти 4,9 млрд кВт/ч в год; при департаменте труда был создан трудовой суд для решения сложных конфликтов; рабочий день женщин был ограничен 8 часами; число учащихся дневных и вечерних отделений промышленных и отраслевых колледжей достигло почти 22 тыс. человек. Широко развернулось студенческое «движение в защиту островов Дяоюйтай», носившее националистический характер[24][4][183][76][184]. |
| 1972 год | 10 марта, вскоре после восстановления членства КНР в ООН, её представитель передал Комитету по деколонизации меморандум, в котором говорилось о том, что Пекин считает Гонконг и Макао частями китайской территории, оккупированными соответственно Великобританией и Португалией. В августе был открыт подводный автомобильный туннель «Кросс Харбор», соединивший остров Гонконг с Цзюлуном. В этом же году Гонконгский технический колледж был преобразован в Политехнический институт, где обучалось более 20 тыс. человек (4 тыс. студентов, 2,5 тыс. слушателей спецкурсов и более 14 тыс. слушателей вечерних курсов); была основана Коулунская фондовая биржа; иммиграция из Китая возросла до 20,4 тыс. человек[185][76]. |
| 1973 год | Удельный вес обрабатывающей промышленности составлял 26,9 % ВВП Гонконга, розничной торговли и гостиничного дела — 23 %, финансовых услуг — 19,3 %, транспорта, складского дела и связи — 5,9 %, остальных видов услуг — 17,4 %. В этом же году Городской совет, выполнявший функции мэрии Гонконга и Цзюлуна, получил финансовую независимость от колониальной администрации; был открыт самый высокий гонконгский небоскрёб — 52-этажный «Коннаут Сентр» (178 м). Биржевой кризис и последовавший за ним нефтяной кризис привели к резкому падению темпов роста гонконгской экономики, значительно сократился экспорт в Северную Америку и Западную Европу, безработица превысила 9 %. Власти провели крупномасштабную кампанию по борьбе с мафией, задержав около 1,7 тыс. членов тайных обществ, а также создали независимую комиссию по борьбе с коррупцией. Число нелегальных иммигрантов, перебравшихся в этом году из КНР в Гонконг, составило 20,8 тыс. человек[186][187]. |
| 1974 год | В ноябре колониальные власти официально объявили о том, что все пойманные на границе нелегалы будут немедленно депортированы обратно в Китай (однако тем, кто ухитрялся добраться до острова Гонконг, разрешалось остаться). В этом же году китайский язык наряду с английским был объявлен официальным языком Гонконга; число находившихся на государственной службе врачей составляло 767 человек, число больничных коек достигло 17 580. В Гонконгском и Китайском университетах обучалось 9 тыс. студентов, в Техническом институте Моррисон Хилл и центрах при нём — 14 тыс. студентов и слушателей. Около 20 тыс. правонарушений, совершённых в этом году, были связаны с распространением наркотиков, более 3 тыс. преступлений совершили члены тайных обществ[188]. |
| 1975 год | Население Гонконга достигло 4,3 млн человек (жители колонии в возрасте до 30 лет составляли почти 65 % населения). ВВП Гонконга составил 37,3 млрд гонк. долл. (около 8,5 тыс. долл. на душу населения). Насчитывалось 26 962 фабрик и почти 228 тыс. рабочих. Иностранный капитал присутствовал в 271 предприятии, на которых работало 8,7 % всех занятых. Максимальная заработная плата превысила 65 гонк. долл. в день, минимальная составляла 13 долл., потребительские цены по сравнению с 1963 годом выросли почти на 190 %. Правительство Гонконга основало компанию Mass Transit Railway Corporation. Члены тайных обществ совершили более 4,2 тыс. преступлений[189][190]. |
| 1976 год | Была введена «Схема владения недвижимостью» (Home Ownership Scheme или 居者有其屋計劃), позволившая субсидировать продажу и сдачу в аренду жилищного фонда, находившегося под управлением правительства. Также была основана Гонконгская товарная биржа, специализировавшаяся на торговле хлопком, сахаром, соей и золотом. В Гонконге начала выходить азиатская версия американской деловой газеты «The Wall Street Journal». ВВП колонии достиг 47,2 млрд гонк. долларов (более 10,6 тыс. долл. на душу населения). Удельный вес обрабатывающей промышленности составлял 26,6 % ВВП Гонконга, розничной торговли и гостиничного дела — 23,7 %, финансовых услуг — 18,5 %, транспорта, складского дела и связи — 5,9 %, остальных видов услуг — 17,6 %. Наиболее важными отраслями были швейная промышленность (7969 фабрик и 252,8 тыс. занятых), текстильная промышленность, электронная промышленность (672 фабрики и 71 тыс. занятых), производство пластмасс и изделий из них (4036 фабрик и 82,25 тыс. занятых). В непроизводственной сфере было сосредоточено около 550 тыс. человек. Иностранный капитал присутствовал в 367 предприятиях, основными инвесторами были США (46,5 %), Япония (19,9 %), Великобритания (7,5 %), Нидерланды (5,2 %) и Австралия (4,6 %). Главными получателями иностранных инвестиций были электронная промышленность (36,2 %), текстильная промышленность (15,8 %) и химическая промышленность (11,9 %). Общая сумма гонконгских инвестиций в Китай составила 2 млрд ам. долл. (основной сферой их приложения стала недвижимость). Общий капитал «Гонконг-Шанхайской банковской корпорации» достиг 55 млрд гонк. долл. (52 % активов банка размещались в колонии). Оборот внешней торговли достиг 85,5 млрд гонк. долл., при этом экспорт гонконгских товаров составил 78,5 % от всего экспорта (преобладали готовая одежда, текстиль, пластмассовые изделия, электроника, часы, станки для работы с пластмассой и металлами, прессы, полиграфические и текстильные машины). В общей численности лиц наёмного труда члены профсоюзов составляли более 25 %[191][76][192][193]. |
| 1977 год | Несмотря на ужесточение пограничного контроля, общее число официальных и нелегальных иммигрантов, прибывавших в Гонконг в 1975—1977 годах, составляло 29—35 тыс. в год. В этом же году расходы властей на социальные нужды составляли более 2,7 млрд гонк. долл.[194]. |
| 1978 год | Население Гонконга на середину года составляло 4610 тыс. человек (с 1950 года оно увеличилось в 2,3 раза), средняя плотность — 4411 человек на 1 кв. км, городские жители — 93 % населения колонии. Подавляющую часть жителей (99 %) составляли китайцы; среди остальных — англичане (30 тыс.), различные народы тибето-бирманской группы (8 тыс.), индийцы (3 тыс.), американцы (2 тыс.) и португальцы (1 тыс.). Среди китайцев свыше 4/5 составляли выходцы из Гуандуна, остальные — выходцы из Фуцзяни, Шанхая и Пекина (включая их потомков), а также даньцзя или «люди в лодках» (около 80 тыс. человек). Гуандунский диалект или юэ знало всё китайское население Гонконга, среди других диалектов были распространены чаочжоуский или хокло (им пользовалось около 8 % всех китайцев колонии), кэцзя или хакка (3,3 %), сыяп (3,1 %), шанхайский или у (2,6 %), пекинский или гоюй (1 %). Доля уроженцев Гонконга в общей массе населения достигла 59 %. 40 % населения колонии проживало в государственных многоквартирных домах. Число учащихся дневных и вечерних отделений промышленных и отраслевых колледжей превысило 48 тыс. человек. Объём двусторонней торговли между Гонконгом и Китаем составил 10,8 млрд гонк. долларов. В этом же году в округе Сатхинь открылся второй в колонии ипподром, также принадлежавший Гонконгскому жокей-клубу; отделение Синьхуа в Гонконге возглавил Ван Куан[195][196][27]. |
| 1979 год | В марте находившийся в Пекине с визитом гонконгский губернатор Маклехоуз попытался решить вопрос о продлении аренды «Новых территорий», но безуспешно. В начале августа значительный ущерб нанёс колонии тайфун «Хоуп» (12 человек погибли, около 260 получили ранения). 1 октября началось движение поездов на линии Куньтхон, которая соединила округа Яучиммон и Сайкун. В конце 70-х годов наибольший прирост иностранных инвестиций наблюдался в химической, пищевой и часовой промышленности; увеличился вывоз капитала из Гонконга в Юго-Восточную Азию (особенно в Индонезию и Малайзию), на Тайвань и в Южную Корею. Кроме того, колония превратилась в главного посредника во внешней торговле Китая, вставшего на путь экономических реформ, а также в перевалочных пункт в торговле между Китаем и Тайванем. Заметно окрепли местные китайские компании («хуацзы»), в некоторых сферах потеснившие британский капитал и наладившие тесные связи с компаниями из континентального Китая («чжунцзы»). Крупнейшими предпринимателями Гонконга из числа китайцев были Бао Юйган (судоходный концерн «Хуаньцю»), Ли Цзячэн (корпорация «Чанцзян»), Ли Фушу, Чжоу Синянь и Фэн Бинфэнь. Один врач приходился на 1436 жителей. К концу 70-х годов число кайфонгов сократилось до 10 (29,5 тыс. членов), а больших клановых организаций — до 12 (10,6 тыс. членов). В этом же году число беженцев достигло 160 тыс. человек, более 80 % из которых были неквалифицированными сельскохозяйственными рабочими (этот наплыв вынудил гонконгские власти обратиться к Китаю с просьбой об усилении пограничного контроля с его стороны границы); было введено всеобщее обязательное девятилетнее образование, чем завершилась реформа средней школы; власти выплатили 61,2 млн гонк. долл. в виде пособий инвалидам и пенсий по старости (всего их получили 64 599 человек); доход Городского совета Гонконга и Цзюлуна достиг 680 млн гонк. долл.[197]. |
| 1980 год | 23 октября вступили новые правила, согласно которым депортации подлежали все нелегальные иммигранты; был принят закон о судебном преследовании за укрывательство и наем на работу нелегальных иммигрантов; введены удостоверения личности нового типа, которые все жители старше 16 лет обязаны были иметь при себе. В этом же году удельный вес обрабатывающей промышленности составлял 26,7 % ВВП Гонконга, финансовых услуг — 22 %, розничной торговли и гостиничного дела — 18,8 %, транспорта, складского дела и связи — 6,5 %, остальных видов услуг — 16 %; четыре биржи объединились в Фондовую биржу Гонконга (полностью прекратили самостоятельные торги они лишь весной 1986 года). В колонии насчитывалось 150 банков, 134 представительства иностранных банков и 300 инвестиционных компаний. Налог на прибыль был снижен с 15 % до 10 %, а обложение вкладов в иностранной валюте отменено вообще. Доля Гонконга в поступлениях валюты из-за границы в КНР составляла 36,5 % (китайские государственные предприятия получили в Гонконге доходов на сумму 824,9 млн ам. долл., в том числе в банковской сфере — 229,8 млн ам. долл.). Общий объём британских капиталовложений в экономику колонии составлял около 15 млрд гонк. долл., крупнейшим конгломератом была «Гонконг-Шанхайская банковская корпорация» или «Хуэйфэн» (банк хранил вклады 60 % населения, выпускал 80 % бумажных купюр, контролировал несколько других банков, а также инвестиционных, страховых, девелоперских, транспортных и складских компаний, 30 % акций авиакомпании «Катэй Пасифик», 45 % акций газеты «Саут Чайна Морнинг Пост» и еженедельника «Фар Истерн Экономик Ревью», 10 % акций местной телерадиокомпании). Также в число крупнейших входили группы «Джардин, Матисон энд Ко» или «Ихэ» (недвижимость, торговля, лёгкая промышленность, банковское дело, страхование, транспортные услуги, разработка природных ресурсов), «Баттерфилд энд Суайр» или «Тайгу» (недвижимость и транспортные услуги), «Каддури» или «Цзядаоли» (недвижимость и коммунальное хозяйство), «Хатчисон Вампу» или «Хэцзи Хуанпу» (торговля, складское хозяйство, финансовые операции и разработка природных ресурсов), «Хуэйдэфэн» (транспорт и недвижимость)[198][76]. |
| 1981 год | 25 декабря в рождественское утро небольшое дорожное происшествие, случившееся в центре Гонконга, переросло в молодёжный бунт (11 человек получили ранения, 18 были арестованы, пострадали 7 автомобилей). В этом же году был открыт самый высокий гонконгский небоскрёб — 64-этажный «Хоупвелл Сентр» (222 м); в колонии случился очередной биржевой кризис. Численность служащих составила 50 % общего числа наёмных работников, в том числе занятых в финансовой сфере — 4,8 % (десять лет назад она составляла 2,7 %), в промышленности — 41 %. Американские инвестиции в экономику Гонконга составили 2 млрд ам. долларов, на долю США приходилось 47 % всех иностранных инвестиций (американские компании контролировали 90 % производства игрушек, более 50 % электронной и химической промышленности, строительства и цветной металлургии). Инвестиции ФРГ составили 83 млн марок. Гонконгский китайский капитал («хуацзы») составил 91 % всех иностранных инвестиций в специальные экономические зоны Китая (Шэньчжэнь, Чжухай, Сямынь, Шаньтоу)[199][200]. |
| 1982 год | 1 января в Гонконге случились беспорядки, устроенные молодёжью. В апреле члены молодёжных уличных банд и футбольные фанаты вновь устроили серьёзные беспорядки. 20 мая губернатором Гонконга стал Эдвард Юд. Начало официальным переговорам о судьбе Гонконга положила сентябрьская встреча в Пекине Маргарет Тэтчер и Дэн Сяопина. В этом же году начала функционировать линия метро Чхюньвань (ранее некоторые её участки были частью линии Куньтхон), соединившая остров Гонконг с Цзюлуном. Телекомпания «Rediffusion Television» (RTV) была переименована в «Asia Television» (ATV). Было создано «Гонконгское движение верующих христиан». Пропекинская Федерация профсоюзов включала 96 организаций (280 тыс. членов), протайваньский Совет профсоюзов — 86 организаций (40 тыс. членов), независимые профсоюзы — 131 организацию (80 тыс. членов). Объём двусторонней торговли между Гонконгом и Китаем составил 44,7 млрд гонк. долл. (32 % китайского экспорта приходилось на текстиль и одежду, 20 % — на продовольствие). Японские инвестиции в экономику Гонконга превысили 1,4 млрд ам. долл.; из 854 японских компаний, обосновавшихся в колонии, 380 работали в обрабатывающей промышленности (производство бытовой электроники, фотоаппаратуры, копировальной техники, часов и игрушек), 221 — в сфере услуг, 147 — в торговле, 106 — в сфере финансов. В колонии насчитывалось 320 тыс. человек в возрасте старше 65 лет. В Гонконге прошла встреча главарей местной мафии с представителями китайских тайных обществ из Сан-Франциско, Лос-Анджелеса, Торонто и Бостона, на которой обсуждались перспективы перемещения деятельности триад за пределы колонии в связи с предстоящим возвращением Гонконга под суверенитет КНР[24][201][162]. |
| 1983 год | В феврале 140 жителей Гонконга и Макао были введены в состав Всекитайского собрания народных представителей и Народного политического консультативного совета Китая. 27 апреля в округе Коулун-Сити открылся спортивно-развлекательный комплекс «Гонконг Колизеум». В мае отделение Синьхуа в Гонконге возглавил бывший первый секретарь Компартии провинции Цзянсу Сюй Цзятунь. В августе, после резких заявлений Чжао Цзыяна, в колонии началась паника, переросшая в отток капитала и рост эмиграции (всего за год колонию покинули 20 тыс. человек); жители Гонконга стали массово переводить свои сбережения в американские доллары, а курс гонконгского доллара резко упал, что повлекло за собой рост цен, дефицит товаров первой необходимости и волнения среди трудящихся. В начале сентября в колонии бушевал тайфун «Эллен» (6 человек погибло, почти 280 получили ранения, десятки судов выбросило на мель). 18 сентября состоялась 3-тысячная демонстрация противников роста цен (в первую очередь на электроэнергию). 24 сентября обменный курс гонконгского доллара упал до небывало низкого уровня: за 1 американский доллар давали уже 9,6 гонконгских долларов (на бирже этот день назвали «чёрной субботой»). В октябре гонконгский доллар были привязан к американскому доллару фиксированным обменным курсом. В этом же году удельный вес финансовых услуг составил 25 % ВВП Гонконга. Колонию посетили почти 2,7 млн иностранных туристов (преимущественно из Юго-Восточной Азии, Японии, США, Западной Европы, Австралии и Новой Зеландии), которые истратили более 10,2 млрд гонк. долларов. Гонконгский экспорт на Тайвань достиг почти 6,5 млрд гонк. долларов. Власти разрешили повысить квартплату на 30 %, но предоставили 300 тыс. малоимущим семьям возможность платить «регулируемую квартплату», то есть 45 % от рыночной цены (по дороговизне жилья Гонконг уступал лишь Токио). Британский капитал был сосредоточен в страховании (около 50 % рынка колонии), банковском деле (около 25 % рынка), судоходстве (около 25 % морских перевозок между Гонконгом и Западной Европой), коммунальном хозяйстве и сфере телекоммуникаций, а также в промышленности (49 предприятий и более 10,8 тыс. занятых в часовой, химической, текстильной и электронной отраслях). Бизнесменам из стран АСЕАН принадлежала 171 компания, в том числе коммерсантам из Сингапура — 103. Общий капитал «Гонконг-Шанхайской банковской корпорации» достиг 470 млрд гонк. долл. (41 % активов банка размещался в США, 29 % — в Гонконге, 15 % — в Великобритании). В профсоюзах состояло 20 % лиц наёмного труда (в обрабатывающей промышленности — менее 10 % рабочих)[202][203][204]. |
| 1984 год | Будущее Гонконга было основной темой переговоров между руководством Китая и британским министром иностранных дел Джеффри Хау, который в апреле и июле посещал Пекин. В конце июня в Пекине начала работу постоянная китайско-британская группа, задачей которой была окончательная доработка двустороннего соглашения по Гонконгу. 18 сентября стороны одобрили текст договора, который и был опубликован 26 сентября в Гонконге, Лондоне и Пекине. 5 и 10 декабря соглашение одобрили соответственно нижняя и верхняя палаты британского парламента, а 19 декабря в Пекине премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер и премьер Госсовета КНР Чжао Цзыян подписали Совместную декларацию по вопросу Гонконга, согласно которой 1 июля 1997 года Гонконг должен был вернуться под суверенитет Китая[205]. Во внешней торговле Гонконга лидирующие позиции занимали США (44,4 % экспорта) и Китай (11,7 % экспорта и 25,5 % импорта). На службе у гонконгского правительства находилось более 170 тыс. человек, чьё содержание обходилось почти в 9 млрд гонк. долл. (более 33 % бюджета колонии). Расходы властей на здравоохранение достигли 3 млрд гонк. долл., составив 9,1 % колониального бюджета; одна больничная койка приходилась на 222 жителей. Инвестиции Австралии в экономику Гонконга составили 312 млн ам. долл., Тайваня — 268 млн ам. долл., стран ЕЭС — 172 млн ам. долл. (среди крупнейших инвесторов — Нидерланды, Западная Германия, Дания и Франция), Южной Кореи — 150 млн ам. долларов. В этом же году прошла забастовка таксистов, вызванная повышением налогов (кое-где забастовка переросла в уличные беспорядки); открылся Городской политехнический институт, принявший 2,6 тыс. студентов. В высших учебных заведениях обучалось 2,6 % молодёжи соответствующего возраста (в начальной школе — 38,7 %, в средней — 35,8 %, в средних профтехучилищах — 7,1 %). На 10 тыс. учеников средних школ приходилось 68 студентов вузов. Более 90 % средних школ использовали в качестве основного языка обучения английский. Из 2 млн самодеятельного населения только 8 % имело специальное образование. В колонию из КНР прибыло почти 28 тыс. иммигрантов. В период с 1981 по 1984 год в Китай депортировалось в среднем по 9—14 тыс. человек за год[206]. |
| 1985 год | В марте состоялись выборы в 19 районных советов. 7 мая Гонконгская товарная биржа была переименована в Гонконгскую фьючерсную биржу. 21 мая британско-китайская декларация по Гонконгу была ратифицирована, а 27 мая в Пекине произошёл обмен ратификационными грамотами. 31 мая началось движение поездов на «Островной» линии метро (или «Айленд»), которая протянулась вдоль северного побережья острова Гонконг. В июле в Пекине состоялось первое заседание Комитета по разработке Основного закона Гонконга (председателем комитета был начальник канцелярии Госсовета КНР по делам Гонконга и Макао Цзи Пэнфэй). С гонконгской стороны в работе комитета принимали участие такие крупные бизнесмены, как президент Генеральной китайской торговой палаты Хо Индун (Генри Фок), директор компании «Наньлянь Шие» Ань Цзыцзе, директор «Восточно-Азиатского банка» Ли Гобао (Ли Куок По), судоходный магнат Бао Юйган. Также в июле начала свои полёты авиакомпания Dragonair. 27 сентября впервые прошли выборы 24 членов Законодательного совета Гонконга на трёхлетний срок (ещё 22 члена совета были назначены губернатором и 10 членов вошли в его состав по должности). В этом же году был открыт 44-этажный небоскрёб «Гонконг-Шанхайской банковской корпорации» (179 м), спроектированный архитектором Норманом Фостером. Американские инвестиции в экономику Гонконга достигли 5 млрд ам. долларов, внешнеторговый оборот между США и Гонконгом составил 12 млрд ам. долл. (на США приходилось 45 % гонконгского экспорта, в основном одежда, текстиль, интегральные схемы, табак, овощи и фрукты). Общая сумма инвестиций КНР в Гонконге также составила около 5 млрд ам. долл., сравнявшись с американскими. Число официально зарегистрированных компаний из КНР превысило 150 (вместе с дочерними и полуофициальными компаниями их число приближалось к 3 тыс.). Объём внешней торговли между Тайванем и Гонконгом достиг почти 308 млн ам. долларов. Судоходный магнат Бао Юйган приобрёл контрольный пакет акций группы «Хуэйдэфэн» и установил контроль над «Чартерным банком». Доля служащих составляла 53 % среди лиц наёмного труда, а доля занятых в промышленности — 37 %. Федерация профсоюзов включала 70 организаций (166 тыс. членов), Совет профсоюзов — 70 организаций (35,5 тыс. членов), независимые профсоюзы — 251 организацию (157 тыс. членов). Средняя зарплата в промышленном секторе составляла 98 гонк. долл. в день (у четверти высококвалифицированных рабочих она превышала 115 гонк. долл.); за прошедшие пять лет цены выросли почти на 161 %; один врач приходился на 1124 жителя. В Гонконгском и Китайском университетах обучалось 14 тыс. студентов, в Политехническом институте — около 33 тыс. студентов и слушателей[207][208][209][76][210]. |
| 1986 год | В апреле состоялось второе заседание Комитета по разработке Основного закона Гонконга, в конце ноября — третье. В этом же году был образован Региональный совет «Новых территорий». Авуары гонконгских банков достигли 1343,2 млрд гонк. долл. (возросли по сравнению с 1961 годом в 211 раз), а зарубежные операции составили 181,2 млрд гонк. долл. (увеличились по сравнению с 1969 годом в 755 раз). Символами экономического присутствия Китая в Гонконге были так называемые «три большие системы» — «Банк Китая», компании «Хуажунь», подчинявшаяся Министерству внешнеэкономических связей КНР, и «Чжаошанцзюй», подчинявшаяся Министерству транспорта КНР. В 1983—1986 годах из Гонконга ежегодно на постоянное место жительство выезжало в США 7—8 тыс. человек, в Канаду — 6—8 тыс., в Австралию — 3—4 тыс.[211]. |
| 1987 год | 9 апреля губернатором Гонконга стал Девид Уилсон. В результате «чёрного понедельника» к концу октября фондовые рынки Гонконга упали на 45,5 %. Доходы от подконтрольных компаний и предприятий составили 12,5 % всех доходов колониальной администрации (38,2 млрд гонк. долл.)[24][212]. |
| 1988 год | В январе была основана деловая газета «Гонконг Экономик Таймс» (香港經濟日報), выходящая на китайском языке. В сентябре открылось движение по легкорельсовой линии «Лайт Рейл», которая соединила округа Тхюньмунь и Юньлон. В ноябре в округе Ваньчай открылся грандиозный Гонконгский центр конференций и выставок. В этом же году из Гонконга на постоянное место жительство выехало 45 тыс. человек, в основном высококвалифицированных специалистов со средним ежемесячным доходом в 15 тыс. гонк. долл.[213][214][215]. |
| 1989 год | В начале года вследствие массовой эмиграции Гонконг ощущал острый дефицит 175 тыс. работников в различных отраслях экономики. 21 мая в колонии состоялась грандиозная демонстрация в поддержку выступлений китайских студентов (в ней приняло участие около 1,5 млн человек), что привело к заметному падению биржевого индекса Хан Сэн. После подавления в июне студенческого движения в Китае, что вызвало серьёзное беспокойство в Гонконге, эмиграция из колонии лишь усилилась. В знак протеста против политики китайских властей от участия в работе Комитета по разработке Основного закона Гонконга отказались главный редактор умеренной газеты «Минбао» Ча Лянпу и англиканский епископ Гонконга и Макао Куан Гуанцзэ. В сентябре был открыт подводный автомобильно-железнодорожный туннель «Истерн Харбор», соединивший остров Гонконг с Цзюлуном. В этом же году известный юрист Ло Дэчэн создал «Союз за новый Гонконг» (Синь Сяньган Ляньмэн). На предприятиях, созданных гонконгским капиталом в провинции Гуандун, работало более 2 млн человек[216][217]. |
|
|
|
|
| Гонконг, 1961 год | Гонконг, 1978 год | Гонконг, 1983 год | Гонконг, 1988 год |
1990—2016 годы
| |
|
| 1990 год | 4 апреля 7-е Всекитайское собрание народных представителей КНР приняло Основной закон Гонконга. В этом же году был открыт самый высокий гонконгский небоскрёб — 72-этажная Башня Банка Китая (367 м)[218][219]. |
| 1991 год | В июле начала вещание радиостанция «Metro Broadcast Corporation», в августе — первый спутниковый телеканал «Star-TV»[220][221]. |
| 1992 год | 9 июля последним британским губернатором Гонконга стал Крис Паттен. В этом же году был открыт самый высокий гонконгский небоскрёб — 78-этажный «Сентрал Плаза» (374 м); Конгресс США утвердил акт, по которому Гонконг и после перехода под юрисдикцию Китая будет по всем экономическим вопросам рассматриваться Вашингтоном в качестве самостоятельного субъекта[24][222]. |
| 1993 год | 1 апреля было создано Управление денежного обращения Гонконга. В июле «News Corporation» медиа-магната Руперта Мердока купила контрольный пакет акций телеканала «Star-TV». В октябре начал оказывать услуги первый оператор платного кабельного телевидения «Wharf Cable» (в 1998 году переименован в «Hong Kong Cable Television»). В декабре на острове Даюйшань состоялось открытие бронзовой статуи Большого Будды[221][223]. |
| 1994 год | На базе баптистского колледжа, основанного в 1956 году, был создан Гонконгский баптистский университет. Экономика Гонконга была признана «самой свободной в мире» и по этому показателю удерживала первенство многие годы[224][225][226]. |
| 1995 год | Была основана газета «Эппл Дейли» (蘋果日報), выходящая на китайском языке[227]. |
| 1996 год | В марте начал вещание спутниковый телеканал «Феникс». 20 ноября в результате пожара в здании «Garley Building» (район Джордан, округ Яучиммон) 41 человек погиб и более 80 получили ранения. В этом же году аэропорт Кайтак, обслуживший 29,5 млн пассажиров и 1,56 млн т грузов, вошёл в тройку самых оживлённых аэропортов мира[118][228][229]. |
| 1997 год | В апреле был официально открыт транспортный коридор «Лантау Линк», связавший остров Лантау с материковой частью Гонконга и островом Гонконг (движение по нему началось в мае); частью этого коридора стали грандиозные автомобильно-железнодорожные мосты Цинма и Капсюймун, а также подводный автомобильный туннель «Вестерн Харбор». 1 июля Гонконг перешёл под суверенитет КНР, в силу вступил Основной закон, главой администрации Сянгана стал Дун Цзяньхуа. На территории бывшей британской колонии был создан Специальный административный район, перешедший в непосредственное подчинение центральному правительству КНР. Он получил широкие права во всех сферах (включая независимые органы законодательной, исполнительной и судебной власти), за исключением обороны и внешней политики. Кроме того, Китай гарантировал в течение 50 лет абсолютную неизменность сложившегося в Гонконге социально-экономического строя, в том числе сохранность гонконгского доллара, статуса свободного порта и всех ранее заключённых международных соглашений. В октябре на фоне Азиатского финансового кризиса случился обвал биржевого индекса Хан Сэн[230][231][232]. |
| 1998 год | В июне открылась линия «Тунчхун», соединившая острова Гонконг и Лантау. В июле начал функционировать новый международный аэропорт Гонконга, а также открылось движение поездов на линии «Эйрпорт Экспресс», соединившей остров Гонконг с аэропортом (старый аэропорт Кайтак был выведен из эксплуатации). В этом же году были открыты 73-этажный небоскрёб «The Center» (346 м) и мост Тинкау, соединивший остров Цинъи с материковой частью «Новых территорий»[233][234]. |
| 1999 год | В марте на китайском языке начала выходить газета «The Sun» (太陽報). В начале июня в Гонконге бушевал тайфун «Мэгги» (в доках затонули две нефтяные баржи, загрязнившие соседний пляж), в августе — сильный тропический шторм «Сэм» (ливни привели к наводнению и многочисленным оползням, 1 человек погиб, около 330 получили ранения; кроме того, во время посадки в аэропорту Гонконга потерпел катастрофу самолёт авиакомпании «China Airlines», в результате чего 3 человека погибли и около 220 получили ранения), в сентябре — тайфун «Йорк» (вызвал сильное наводнение и разрушил тысячи домов, 2 человека погибли и более 500 получили ранения) и тропический шторм «Кам» (1 человек погиб и более 20 получили ранения). В этом же году был открыт 63-этажный небоскрёб «Cheung Kong Centre» (283 м)[235][236]. |
| 2000 год | В марте состоялось слияние Фондовой биржи Гонконга, Гонконгской фьючерсной биржи и компании «Hong Kong Securities Clearing Company Limited» (основана в 1989 году) в Гонконгскую фондовую биржу. В июне власти переименовали компанию Mass Transit Railway Corporation в MTR Corporation и продали часть её акций частным инвесторам. В этом же году в результате краха «доткомовского пузыря» в Гонконге случился биржевой кризис[76][189]. |
| 2001 год | В мае в связи с эпидемией птичьего гриппа в Гонконге началось уничтожение всего поголовья кур (около 1,2 млн штук). В этом же году внешнеторговый оборот Гонконга превысил 391 млрд ам. долл. (в том числе с Китаем — почти 56 млрд ам. долл.), а валютные резервы — 111 млрд долл.; объём прямых гонконгских инвестиций в экономику КНР составил почти 200 млрд ам. долл.; в Гонконге было зарегистрировано более 3,2 тыс. иностранных представительств (в том числе более 1,8 тыс. китайских компаний); объём торгов на Гонконгской фондовой бирже составил 250 млрд ам. долл., уровень ВВП на душу населения — почти 25 тыс. ам. долл., Гонконг посетило 13,7 млн туристов[237][238]. |
| 2002 год | В августе началось движение поездов на линии «Чёнкуаньоу», которая соединила округ Сайкун с островом Гонконг. В октябре грузовая авиакомпания Air Hong Kong стала совместным предприятием компаний Cathay Pacific и DHL. В ноябре власти легализовали бизнес футбольных букмекерских контор (ранее были разрешены только ставки на лошадиные бега, а принимавшая их компания Jockey Club являлась самым крупным налогоплательщиком Гонконга)[239][240]. |
| 2003 год | На февраль — май пришёлся пик эпидемии атипичной пневмонии или SARS, от которой скончалось почти 300 человек (реакцией на эпидемию стал биржевой кризис, разразившийся в Гонконге). 1 июля в ежегодном митинге протеста, организованном демократическими и правозащитными организациями, приняло участие около 500 тыс. человек. Также в июле в Гонконге прошли и другие массовые демонстрации протеста, особенно против нового закона в сфере национальной безопасности, который, по мнению оппозиции, может привести к ущемлению демократических прав и свобод. C 17 октября по 11 ноября прошёл грандиозный Harbour Fest, в котором приняли участие The Rolling Stones, Хосе Каррерас, Принс, Карлос Сантана, Крейг Дэвид, Нил Янг, Мишель Бранч, Gipsy Kings, Westlife, Air Supply, Тату, Twins, Карен Мок и многие другие. В декабре началось движение поездов на «Западной линии», которая соединила округа Яучиммон и Тхюньмунь. В этом же году был открыт самый высокий гонконгский небоскрёб — 88-этажная вторая башня Международного финансового центра (412 м)[241][242][243][244]. |
| 2004 год | В июне полиция провела крупномасштабную операцию против гонконгских триад, арестовав более 400 человек. В декабре началось движение поездов на линии «Маонсань», которая соединила новые жилмассивы округа Сатхинь с «Восточной линией»[245]. |
| 2005 год | 12 марта в отставку ушёл глава администрации Сянгана Дун Цзяньхуа. 25 июня вторым руководителем САР стал Дональд Цанг. 1 августа началось движение поездов на линии «Диснейленд Резорт», которая соединила одноимённый комплекс с линией «Тунчхун». 12 сентября на острове Даюйшань в округе Цюаньвань прошла церемония официального открытия парка развлечений «Диснейленд». 13—18 декабря в Гонконге прошла шестая министерская Конференция ВТО, сопровождавшаяся массовыми выступлениями антиглобалистов[246][247][248]. |
| 2006 год | В сентябре на острове Даюйшань (Лантау) была официально открыта канатная дорога Ngong Ping 360. В этом же году был открыт 80-этажный небоскрёб «Nina Tower» (320 м)[249][250]. |
| 2007 год | В июле открылся «Западный коридор Гонконг — Шэньчжэнь», частью которого стал автомобильный мост через Шэньчжэньский залив (Шэньчжэньвань или Дип Бэй), соединивший «Новые территории» с шэньчжэньским районом Шэкоу. В сентябре популярная англоязычная газета «The Standard» стала бесплатной. 2 декабря бизнес государственного железнодорожного оператора Kowloon-Canton Railway Corporation был присоединён к MTR Corporation. Вследствие начавшегося мирового финансового кризиса в экономике Гонконга также наметились негативные тенденции[189][251][252][253]. |
| 2008 год | 9—21 августа в рамках Пекинской Олимпиады в округе Шатянь (Шатин) на территории комплекса верховой езды прошли соревнования по конному спорту. 7—11 сентября там же прошли соревнования по конному спорту в рамках Паралимпиады. В этом же году были открыты 69-этажный небоскрёб «One Island East Centre» (298 м) и две 68-этажные башни комплекса «The Cullinan» (270 м)[254][255][256]. |
| 2009 год | В апреле 50 % акций гонконгского трамвая приобрела французская компания Veolia Transport. В конце мая — начале июня демократические круги Гонконга широко отметили 20-ю годовщину событий на площади Тяньаньмэнь. 5—13 декабря в Гонконге прошли V Восточно-Азиатские Игры, участие в которых приняли более 2,3 тыс. спортсменов из девяти национальных сборных. Также в декабре открылся мост Стоункаттерс, соединивший остров Цинъи с бывшим островом Стоункаттерс (Анчуаньчжоу). В этом же году от пандемии «свиного» гриппа умерли 4 человека (из более чем 32 тыс. инфицированных); был открыт 64-этажный небоскрёб «The Masterpiece» (257 м)[257][258][259][260]. |
| 2010 год | В апреле гонконгский трамвай перешёл в полную собственность компании Veolia Transport. В июне в мероприятиях, посвящённых 21-й годовщине событий на площади Тяньаньмэнь, приняли участие около 150 тыс. жителей Гонконга. В августе широкий резонанс получили трагические события с гонконгскими заложниками в Маниле. В этом же году в округе Яучиммон был открыт самый высокий гонконгский небоскрёб — 108-этажный Международный коммерческий центр (484 м)[258][261]. |
| 2011 год | 6 марта более 10 тыс. человек вышли на демонстрацию протеста против финансовой политики администрации (в ходе столкновений с полицией несколько человек получили травмы, десятки были арестованы). В этом же году Международный аэропорт Гонконга обслужил 53,9 млн пассажиров и 3,9 млн т грузов; гонконгский порт принял 205,7 тыс. судов, обработал 24,4 млн. TEU[234][262][263]. |
| 2012 год | В январе после запрета фотографировать с улицы витрины перед местными магазинами Dolce & Gabbana прошли массовые демонстрации протеста. 1 июля третьим руководителем САР стал пропекинский политик Лён Чаньин (Лян Чжэньин). 24 июля в Гонконге бушевал тайфун «Висенте» (ранения получили более 100 человек). В сентябре на фоне мощных антипекинских демонстраций прошли первые прямые выборы в Законодательный совет Гонконга. 1 октября у острова Ламма в результате столкновения пассажирского парома и прогулочного теплохода, который частично затонул, погибли 37 человек, более 100 были госпитализированы. Также в октябре в Гонконге прошёл 18-й чемпионат мира по сумо[264][265][266][267][268][269]. |
| 2013 год | В мае в районе Тхиньсёйвай в результате аварии поезда наземного метро получили ранения 77 человек[270]. В сентябре на Гонконг обрушился мощный тайфун «Усаги»[271][272]. В ноябре в результате столкновения скоростного парома, следовавшего из Гонконга в Макао, 87 человек получили травмы[273]. |
| 2014 год | 1 января в Гонконге прошли многотысячные демонстрации оппозиции с требованиями демократизации избирательной системы, проведения прямых выборов и отставки Лён Чаньина; некоторые манифестанты попытались проникнуть на территорию штаба гонконгского гарнизона НОАК[274]. 1 июля массовые демонстрации за либерализацию избирательной системы повторились, в них приняли участие до 500 тыс. человек (более 500 участников марша были задержаны)[275]. В конце августа Пекин утвердил порядок проведения выборов в Гонконге в 2017 году, сохранив за собой контроль над процессом выдвижения кандидатов. Отказ жителям Гонконга в праве проведения прямых всеобщих выборов с возможностью выдвижения продемократических кандидатов вызвал новую волну протестов. В ответ власти провели аресты активистов движения Occupy Central, выступающего за новый порядок выборов в Гонконге[276][277][278].
В конце сентября новая волна протестов охватила Гонконг, десятки человек пострадали и были арестованы в результате столкновений демонстрантов с полицией. Тысячи студентов университетов и колледжей Гонконга организовали бойкот занятий. Многотысячные сидячие забастовки заблокировали деловой центр города, парализовав движение транспорта. Эпицентром волнений стал правительственный комплекс Тамар в районе Адмиралтейство и финансовый район Сентрал, а также район Монкок в Коулуне (кроме того, движение транспорта было перекрыто в соседних районах Ваньчай и Козуэй-Бей). В ответ китайские власти заблокировали доступ к ряду популярных социальных сетей и приложений обмена фотографиями, а также отменили занятия во всех школах, расположенных в центральной части Гонконга. В районах массовых волнений не работали офисы компаний и банков, магазины, школы, а также отделения банков и банкоматы[279][280][281][282][283][284][285]. В начале октября, после отказа главы администрации Гонконга Лян Чжэньиня уйти в отставку, столкновения между демонстрантами с одной стороны и пропекински настроенными активистами и полицией с другой продолжились (среди активистов, нападавших на студентов, были выявлены члены местных триад)[286][287][288][289][290]. Вскоре демонстранты согласились освободить ряд районов, частично разобрать баррикады и приоткрыть движение для транспорта. В центральной части Гонконга возобновили работу правительственный комплекс, средние школы и некоторые отделения банков[291][292]. Во время разбора полицией баррикад в правительственном квартале на демонстрантов вновь напали пропекинские активисты, близкие к триадам. Вскоре столкновения с полицией возобновились, после чего последовали массовые аресты демонстрантов[293][294][295][296][297][298]. В Монкоке полиция несколько раз атаковала баррикады демонстрантов, десятки человек были арестованы и получили ранения[299][300][301][302]. В ноябре столкновения между полицией и демонстрантами в Монкоке возобновились[303]. После небольшого затишья судебные приставы разобрали баррикады возле правительственного комплекса, а демонстранты в ответ попытались ворваться в административное здание, что привело к новым столкновениям с полицией[304][305]. В ходе новых столкновений, случившихся в конце ноября во время разбора баррикад в районе Монкок, полиция арестовала более ста активистов, в том числе двух студенческих лидеров[306]. В начале декабря столкновения с полицией и аресты оппозиционеров продолжились и у административного комплекса в районе Адмиралтейство[307]. К середине декабря полиция разобрала все три лагеря протестующих, располагавшиеся в районах Монкок, Адмиралтейство и Козуэй-Бей[308], но акции протеста продолжились[309]. |
| 2015 год | В сентябре в результате крупного пожара, случившегося в гавани района Саукэйвань, сгорело девять небольших судов (рыбацких лодок и прогулочных яхт)[310]. В октябре у острова Лантау судно на подводных крыльях, следовавшее из Макао в Гонконг, столкнулось с неизвестным объектом, в результате чего более 120 пассажиров получили ранения[311]. |
| 2016 год | В феврале в результате массовых беспорядков, случившихся в районе Вонкок, пострадали десятки человек. Конфликт возник между представителями санитарного департамента, которых поддержала полиция, и незаконными лоточниками, за которых вступились горожане[312]. |
|
| Гонконг, 2008 год |
Встречающиеся в статье сокращения
- гонк. долл. — гонконгский доллар
- ам. долл. — доллар США
- ф. ст. — фунт стерлингов
Напишите отзыв о статье "Хронология истории Гонконга"
Примечания
- ↑ [www.lcsd.gov.hk/CE/Museum/History/en/lcuht.php Lei Cheng Uk Han Tomb Museum] (англ.). Leisure and Cultural Services Department. Проверено 24 июля 2012. [www.webcitation.org/6BCFsYOt0 Архивировано из первоисточника 6 октября 2012].
- ↑ [www.lcsd.gov.hk/ce/Museum/Monument/en/monuments_35.php Lei Cheng Uk Han Tomb] (англ.). Leisure and Cultural Services Department. Проверено 24 июля 2012. [www.webcitation.org/6BCFvIbmq Архивировано из первоисточника 6 октября 2012].
- ↑ Andrea Chiu. [www.thestandard.com.hk/news_detail.asp?pp_cat=11&art_id=8919&sid=6084190&con_type=1 Ancient tomb date sparks celebrations] (англ.). The Standard (December 31, 2005). Проверено 24 июля 2012. [www.webcitation.org/6BCFx9E22 Архивировано из первоисточника 6 октября 2012].
- ↑ 1 2 3 4 5 Брук С.И., 1981, с. 519.
- ↑ 1 2 3 Иванов П.М., 1990, с. 9.
- ↑ [www.ctc.org.hk/en/directcontrol/temple20.asp Tin Hau Temple, Joss House Bay] (англ.). Chinese Temples Committee. Проверено 23 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsqFfpfX Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ 1 2 Иванов П.М., 1990, с. 8.
- ↑ Lindsay and May Ride, 1999, с. 75.
- ↑ James Hayes. [sunzi1.lib.hku.hk/hkjo/view/44/4401283.pdf The Hong Kong Region: Its Place in Traditional Chinese Historiography and Principal Events Since the Establishment of Hsin-an County in 1573] 108-135(недоступная ссылка — история). Journal of the Royal Asiatic Society Hong Kong Branch, Vol. 14 (1974). Проверено 24 июля 2012. [web.archive.org/20110428022329/sunzi1.lib.hku.hk/hkjo/view/44/4401283.pdf Архивировано из первоисточника 28 апреля 2011].
- ↑ [www.ctc.org.hk/en/directcontrol/temple19.asp Hau Wong Temple, Tai O] (англ.). Chinese Temples Committee. Проверено 23 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsqVq26U Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.lcsd.gov.hk/ce/Museum/Monument/en/monuments_15.php The Tin Hau Temple in Causeway Bay] (англ.). Leisure and Cultural Services Department. Проверено 23 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsqXNstT Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.lcsd.gov.hk/ce/Museum/Monument/en/monuments_61.php I Shing Temple] (англ.). Leisure and Cultural Services Department. Проверено 23 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsqctjsP Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.ctc.org.hk/en/directcontrol/temple17.asp Hau Wong Temple, Junction Road] (англ.). Chinese Temples Committee. Проверено 23 июля 2012. [www.webcitation.org/6Asqf4zGD Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.ctc.org.hk/en/directcontrol/temple9.asp Hung Shing Temple, Ap Lei Chau] (англ.). Chinese Temples Committee. Проверено 23 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsqiVOg7 Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.ctc.org.hk/en/directcontrol/temple23.asp Pak Tai Temple, Cheung Chau] (англ.). Chinese Temples Committee. Проверено 23 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsqjrRsQ Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.ctc.org.hk/en/directcontrol/temple22.asp Tin Hau Temple, Peng Chau] (англ.). Chinese Temples Committee. Проверено 23 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsqlDbZH Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.ctc.org.hk/en/directcontrol/temple24.asp Hung Shing Temple, Cheung Chau] (англ.). Chinese Temples Committee. Проверено 23 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsqmZ4Mb Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 8-9.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 12.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 12, 233.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 12, 19, 30, 37, 48.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 13, 30, 37, 48.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 13, 20, 24, 37, 49, 51, 234, 236.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 [www.fushantang.com/1006/f1012.html 歷代港督]. Проверено 30 мая 2012. [www.webcitation.org/6AsqnuvrE Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 25, 234.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 19, 25, 27, 29, 31, 49, 52, 234-235.
- ↑ 1 2 3 [corporate.hkjc.com/corporate/history/english/index.aspx The Origin of Hong Kong Horse Racing] (англ.). The Hong Kong Jockey Club. Проверено 24 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsqrU8zg Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 27, 51-52, 235-236.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 27, 234.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 25, 27, 49-51, 234.
- ↑ [www.stjohnscathedral.org.hk/history.html A Brief History of St John's Cathedral] (англ.). St John's Cathedral. Проверено 23 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsqtkI3J Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.amo.gov.hk/en/trails_sheungwan2.php?tid=5 Jamia Mosque] (англ.). Leisure and Cultural Services Department. Проверено 23 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsqvdLbK Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 27, 37, 53, 236.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 32, 52, 234, 236.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 236.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 27, 29, 31.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 13-14, 38, 52-53.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 14, 35, 233.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 14-15, 236.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 15-16, 34, 60, 66, 101, 235-236.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 16, 22, 32, 40, 54, 236.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 28, 60.
- ↑ [www.standardchartered.com/en/about-us/our-history.html Our History] (англ.). Standard Chartered Bank. Проверено 27 июня 2012. [www.webcitation.org/6AsqzwOf8 Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 16, 30, 31.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 56, 68.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 35, 61.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 31, 60, 66, 235.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 20, 28, 31, 38, 40.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 21, 32, 61, 65, 68.
- ↑ [www.hsbc.com/1/2/about/history/history HSBC's history] (англ.). HSBC. Проверено 27 июня 2012. [www.webcitation.org/6Asr0ha2q Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 61.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 21, 32, 35, 36, 55.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 31, 35, 53, 55, 68.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 23, 26.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 33, 56.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 36.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 32.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 31, 40, 236.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 20, 21, 39.
- ↑ 1 2 Иванов П.М., 1990, с. 38.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 22, 23, 62, 65.
- ↑ 1 2 Иванов П.М., 1990, с. 31.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 239.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 20, 21.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 39.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 22, 23, 28, 237.
- ↑ [www.fushantang.com/1005/e1018.html 魯班廟] (кит.). Fushantang.com. Проверено 23 июля 2012. [www.webcitation.org/6Asr1SBo8 Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 70.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 55, 58, 67.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 28, 29, 33, 55, 58-59, 70.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 29, 67, 70.
- ↑ [www.thepeak.com.hk/en/5_5_2.asp The Peak Tram History] (англ.). The Peak. Проверено 24 июля 2012. [www.webcitation.org/6Asr2axcW Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 38, 69-70.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 39, 70, 71.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 23, 38.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 [www.hkex.com.hk/eng/exchange/corpinfo/history/history.htm History of HKEx and its Markets] (англ.). Hong Kong Exchanges and Clearing Limited. Проверено 20 июля 2012. [www.webcitation.org/6Asr4jKOc Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 42, 67.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 20, 32, 40, 235.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 42, 43, 235.
- ↑ [www.currencymuseum.net/hongkong.htm The history of the Hong Kong Dollar] (англ.). Will's Online World Paper Money Gallery (2006). Проверено 5 июля 2012. [www.webcitation.org/6Asr5nF9Z Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 22, 34, 39, 67, 235.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 22, 241, 245.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 17, 64, 70, 241.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 17-18, 43, 44.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 36, 234-235.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 34, 39, 41, 79, 101, 240.
- ↑ 1 2 Иванов П.М., 1990, с. 71.
- ↑ [www.ohelleah.org/philosophy_s.html History] (англ.). Ohel Leah Synagogue. Проверено 23 июля 2012. [www.webcitation.org/6Asr6yQy7 Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 46, 140.
- ↑ [register.scmp.com/circulation/why_subscribe.php South China Morning Post – Hong Kong's most awarded newspaper] (англ.). South China Morning Post Publishers Ltd.. Проверено 19 июля 2012.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 31, 79.
- ↑ [www.hktramways.com/en/copinfo/milestones.html Milestones] (англ.). Hong Kong Tramways Ltd.. Проверено 9 июля 2012. [www.webcitation.org/6Asr7b29r Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 46, 73, 76, 101.
- ↑ [www.ctc.org.hk/en/directcontrol/temple7.asp Tam Kung Temple, Shau Kei Wan] (англ.). Chinese Temples Committee. Проверено 23 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsrAv48O Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 65, 240.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 76, 242.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 60, 87, 102.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 39, 59, 75, 78, 102, 237.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 39, 76, 237, 238, 241.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 71, 72, 81, 243, 244, 245.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 34.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 102.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 75, 81.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 79, 82-83, 245.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 80, 103, 104, 238.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 83, 104.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 72, 79, 82, 99, 104, 240.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 75, 76, 78, 83, 105.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 78, 85, 99-100, 246.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 84, 85, 86, 88.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 86, 87, 88, 89, 238.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 88, 242.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 75, 76, 77, 78, 88, 108, 242.
- ↑ [www.plm.org.hk/eng/history.php?mainnav=0 A Brief History of the Monastery] (англ.). Po Lin Monastery. Проверено 23 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsrCHR5T Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 88, 89, 90, 91, 92.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 92, 93, 244.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 78, 92-93, 94.
- ↑ 1 2 3 [www.cad.gov.hk/english/kaitak.html Kai Tak Airport 1925-1998] (англ.). Civil Aviation Department. Проверено 9 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsrE46wf Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 78, 80, 94, 95, 96.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 79, 96, 97, 243, 244.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 78, 80, 96, 98, 100, 244.
- ↑ [www.rthk.org.hk/classicschannel/history.htm History RTHK] (англ.). RTHK. Проверено 20 июля 2012. [www.webcitation.org/6BCFzq5Cm Архивировано из первоисточника 6 октября 2012].
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 243, 245.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 75, 78, 111, 243.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 98, 107, 108, 109.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 109, 110, 111, 243.
- ↑ [www.kmb.hk/en/about/profile/milestones.html Milestones] (англ.). The Kowloon Motor Bus Co.(1933) Ltd.. Проверено 24 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsrHuuzm Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 107, 246.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 72, 109.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 107, 113, 245.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 107, 108, 109, 247.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 76, 108, 109, 111-112, 114, 116.
- ↑ 1 2 [www.hko.gov.hk/informtc/no10/wanda/wanda.htm# Typhoon Wanda] (англ.). Hong Kong Observatory. Проверено 22 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsrJCSAi Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 107, 108, 109, 111, 112, 114, 119, 120.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 106-107, 108, 109, 115, 121.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 108, 114, 115-116, 118, 120.
- ↑ Брук С.И., 1981, с. 114, 119, 120, 134, 140, 519.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 112, 118, 122.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 123, 124.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 126, 127, 128, 246.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 124, 125, 128, 131, 132, 246.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 128, 129, 132, 133, 246.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 130, 131, 132, 134.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 131, 133, 134, 135.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 130, 133, 139.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 131, 132, 133, 134.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 135, 136, 137, 142, 146, 247.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 136, 137, 139, 140, 141, 142, 145, 146.
- ↑ 1 2 [www.cathaypacific.com/cpa/en_INTL/aboutus/cxbackground/history History] (англ.). Cathay Pacific Airways Limited. Проверено 9 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsrKoztj Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 138, 141, 142, 144, 145, 146, 147, 161, 221.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 136, 137, 139, 140, 141, 142, 145, 146, 148.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 76, 144, 146, 150, 151, 152, 154, 181, 184, 190, 247.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 139, 144, 145, 146, 152, 153, 154, 184, 185.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 153, 154, 185.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 156, 157, 158, 175, 182, 185.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 173, 182.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 160, 170, 173, 174, 190.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 156, 160, 168, 169, 176, 186.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 187.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 155, 157, 187.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 156, 175, 176, 182, 190.
- ↑ 1 2 [app2.hkatv.com/v5/atve/atve.html Corporate Information] (англ.). Asia Television Limited. Проверено 19 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsrLZTrk Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 155, 157, 171, 182, 183, 190, 221, 248.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 157, 158, 169-170, 174, 175.
- ↑ [www.881903.com/Page/ZH-TW/index.aspx History CRHK] (кит.). Commercial Radio Hong Kong. Проверено 20 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsrQubH7 Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 177, 178.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 156, 170, 173, 174, 177, 248.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 155, 156, 158, 190.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 169, 178, 202.
- ↑ [www.cuhk.edu.hk/english/aboutus/milestones/milestones.html Milestones] (англ.). The Chinese University of Hong Kong. Проверено 16 июля 2012.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 174, 181.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 156, 159, 175, 177, 190.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 155, 160, 181, 248.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 188.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 188, 189.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 189, 190.
- ↑ [www.tvb.com/affairs/faq/tvbgroup/tvb_e.html Corporate Information] (англ.). TVB.COM LIMITED. Проверено 19 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsrUita6 Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 156, 159, 160, 168, 174, 175, 176, 178, 182.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 159, 171, 172, 174, 178, 183.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 159, 160, 166, 168, 174, 177.
- ↑ [home.on.cc/news/ 東方日報] (кит.). ON.CC (BVI) LTD. Проверено 20 июля 2012.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 159, 160, 161, 162, 168-169, 178.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 161, 171, 172, 181, 248.
- ↑ [www.hko.gov.hk/informtc/no10/rose/rose.htm Typhoon Rose] (англ.). Hong Kong Observatory. Проверено 22 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsriYLXv Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 178, 190, 196.
- ↑ [www.emporis.com/building/jardinehouse-hongkong-china Jardine House] (англ.). Emporis. Проверено 6 июля 2012. [www.webcitation.org/6Asrjf3Vs Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 162, 172, 183-184, 190, 202.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 175, 178, 183, 184, 190, 202.
- ↑ 1 2 3 [www.mtr.com.hk/eng/overview/profile_index.html Corporate Profile] (англ.). MTR. Проверено 9 июля 2012.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 161, 163, 172, 184.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 161, 162, 163, 172, 192, 210.
- ↑ [www.wsj-asia.com/about_wsja About The Wall Street Journal Asia] (англ.). Dow Jones & Company, Inc.. Проверено 19 июля 2012. [www.webcitation.org/6Asrl4O15 Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.cityu.edu.hk/hkhousing/prm/hos.htm Home Ownership Scheme and Subsidised Purchasing Schemes] (англ.). City University of Hong Kong. Проверено 24 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsrmBwAs Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 176, 190.
- ↑ Брук С.И., 1981, с. 519-520.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 174, 179, 192, 221, 248.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 163, 166, 167, 168, 175, 178, 190, 197, 202.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 162, 163, 164, 190, 192, 195.
- ↑ [skyscrapercenter.com/hong-kong/hopewell-centre/ Hopewell Centre] (англ.). The Skyscraper Center. Проверено 6 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsrmupLI Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 162, 165, 192, 250.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 165, 176, 192, 197, 209, 211, 212, 224, 226.
- ↑ Joseph Yam. [www.hkma.gov.hk/eng/key-information/speech-speakers/jckyam/speech_030398b.shtml The Hong Kong Dollar Link] (англ.). Hong Kong Monetary Authority (3 March 1998). Проверено 5 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsrnmGMj Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 162, 164, 165, 166, 167, 176, 197, 210, 212, 221, 248.
- ↑ [www.lcsd.gov.hk/CE/Entertainment/Stadia/HKC/en/index.php Hong Kong Coliseum] (англ.). Leisure and Cultural Services Department. Проверено 22 июля 2012. [www.webcitation.org/6Asrodm4J Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 198, 199.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 165, 166, 176, 179, 190, 193, 210, 223, 226, 248.
- ↑ [www.hsbc.com.hk/1/2/about/home/unique-headquarters Unique Headquarters] (англ.). The Hongkong and Shanghai Banking Corporation Limited. Проверено 6 июля 2012.
- ↑ [www.dragonair.com/da/en_INTL/aboutus/aboutdragonair/history History] (англ.). Hong Kong Dragon Airlines Limited. Проверено 9 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsrsqZ56 Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 165, 168, 173, 176, 178, 194, 201, 211, 212, 214, 216-217, 248, 250.
- ↑ Страны мира. Краткий политико-экономический справочник. — Москва: Политиздат, 1989. — 496 с. — ISBN 5-250-00479-2.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 162, 166, 193, 202, 219, 250.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 169.
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 250.
- ↑ [www.hkcec.com.hk/about-hkcec/history-and-facts History and Facts] (англ.). Hong Kong Convention and Exhibition Centre. Проверено 19 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsruJgEt Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.hket.com/eti/ 香港經濟日報] (кит.). Hong Kong Economic Times Limited. Проверено 20 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsruwE2z Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.easternharbourtunnel.com.hk/nhktc/eng/e-company/e-introduc.htm Eastern Harbour Tunnel] (англ.). New Hong Kong Tunnel Company Limited. Проверено 9 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsrvdrTi Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 216, 220, 221, 250.
- ↑ [skyscrapercenter.com/hong-kong/bank-of-china-tower/ Bank of China Tower] (англ.). The Skyscraper Center. Проверено 6 июля 2012. [www.webcitation.org/6Asrx27gj Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.basiclaw.gov.hk/en/facts/index.html Background] (англ.). The Basic Law HK. Проверено 23 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsrxgDAd Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.metroradio.com.hk/footer/aboutus_e.html Metro Broadcast Corporation Limited] (англ.). Metro Broadcast Corporation Limited. Проверено 20 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsryQmqv Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ 1 2 [www.museum.tv/eotvsection.php?entrycode=startvhong STAR-TV] (англ.). The Museum of Broadcast Communications. Проверено 19 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsrzBYEi Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [skyscrapercenter.com/hong-kong/central-plaza/ Central Plaza] (англ.). The Skyscraper Center. Проверено 6 июля 2012. [www.webcitation.org/6Ass0FnGN Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.hkma.gov.hk/eng/about-the-hkma/hkma/about-hkma.shtml About the HKMA] (англ.). Hong Kong Monetary Authority. Проверено 5 июля 2012. [www.webcitation.org/6Ass0pEQ6 Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.newsru.com/finance/12jan2011/hongkong.html Гонконг остается территорией с "самой свободной экономикой" в мире]. Проверено 26 июня 2012. [www.webcitation.org/6Ass1WQ2D Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.newsru.com/finance/20jan2010/hongkong.html Гонконг 16-й раз подряд признан самой свободной экономикой мира]. Проверено 26 июня 2012. [www.webcitation.org/6Ass4CBbe Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [buwww.hkbu.edu.hk/eng/about_hkbu/history.jsp History] (англ.). Hong Kong Baptist University. Проверено 23 июля 2012. [www.webcitation.org/6Ass5rr1f Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [hk.apple.nextmedia.com/ Apple Daily] (кит.). Next Media Interactive Limited. Проверено 20 июля 2012. [www.webcitation.org/6Ass8kSQI Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.thestandard.com.hk/news_detail.asp?pp_cat=&art_id=50156&sid=&con_type=1&d_str=19961122&sear_year=1996 Inferno toll 39 dead, 81 injured] (англ.). The Standard. Проверено 22 июля 2012. [www.webcitation.org/6Ass9Qb2T Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [ir.ifeng.com/phoenix.zhtml?c=242799&p=irol-homeprofile Corporate Profile] (англ.). Phoenix New Media Limited. Проверено 23 июля 2012. [www.webcitation.org/6AssCvZ4B Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.info.gov.hk/archive/napco/p-llink.html Lantau Link] (англ.). Проверено 9 июля 2012. [www.webcitation.org/6AssDaBJ4 Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.westernharbourtunnel.com/en/about2.html Western Harbour Tunnel] (англ.). Western Harbour Tunnel Company Limited. Проверено 9 июля 2012. [www.webcitation.org/6AssEJd3G Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ Иванов П.М., 1990, с. 199.
- ↑ [skyscrapercenter.com/hong-kong/the-center/ The Center] (англ.). The Skyscraper Center. Проверено 6 июля 2012. [www.webcitation.org/6AssFOpBN Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ 1 2 [www.hongkongairport.com/eng/business/about-the-airport/welcome.html Hong Kong International Airport] (англ.). Airport Authority Hong Kong. Проверено 9 июля 2012. [www.webcitation.org/6AssFyquV Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [the-sun.on.cc/ 太陽報] (кит.). ON.CC (BVI) LTD. Проверено 20 июля 2012.
- ↑ [skyscrapercenter.com/hong-kong/cheung-kong-centre/ Cheung Kong Centre] (англ.). The Skyscraper Center. Проверено 6 июля 2012. [www.webcitation.org/6AssJPFoK Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.newsru.com/world/20may2001/chiken.html Гонконг начинает уничтожение кур в связи с эпидемией "птичьего гриппа"]. Проверено 26 июня 2012. [www.webcitation.org/6AssJwkqq Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [zn.ua/POLITICS/gonkong_kitayskaya_pyatiletka-28734.html Гонконг: "Китайская пятилетка"] (рус.). «Зеркало недели. Украина» (28 июня 2002). Проверено 22 июля 2012. [www.webcitation.org/6AssMxIvW Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.newsru.com/finance/26nov2002/legalize.html В Гонконге для спасения бюджета легализовали букмекеров]. Проверено 26 июня 2012. [www.webcitation.org/6AssOYtdS Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.airhongkong.com.hk/public/getitem.php?id=ff8c0c3f-f0d3-450c-afd1-776de0cd81bf Air Hong Kong] (англ.). Air Hong Kong. Проверено 9 июля 2012. [www.webcitation.org/6AssQH2xu Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.who.int/csr/sars/country/table2004_04_21/en/index.html Summary of probable SARS cases with onset of illness from 1 November 2002 to 31 July 2003]. Проверено 26 июня 2012. [www.webcitation.org/6AssS5GUj Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.newsru.com/world/02jul2003/meninblack.html На улицах Гонконга прошли демонстрации людей в черном]. Проверено 26 июня 2012. [www.webcitation.org/6AssSgbgb Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [skyscrapercenter.com/hong-kong/two-international-finance-centre/ Two International Finance Centre] (англ.). The Skyscraper Center. Проверено 6 июля 2012. [www.webcitation.org/6AssVcnNH Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.thestandard.com.hk/news_detail.asp?pp_cat=30&art_id=62075&sid=17764063&con_type=1&d_str=20080226&sear_year=2008 Concerts meant to revive economy] (англ.). The Standard. Проверено 22 июля 2012. [www.webcitation.org/6Asx6SHeI Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.newsru.com/crime/25jun2004/oblava.html Полиция провела облавы на триады Гонконга]. Проверено 26 июня 2012. [www.webcitation.org/6Asx9DRYd Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.newsru.com/world/10mar2005/gonkong.html Глава Гонконга уходит с поста за два года до окончания своих полномочий]. Проверено 26 июня 2012. [www.webcitation.org/6AsxBEm4t Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.newsru.com/world/12sep2005/disney.html В Гонконге открывается первый китайский Диснейленд]. Проверено 26 июня 2012. [www.webcitation.org/6AsxDyUIX Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.newsru.com/world/17dec2005/atnisor.html Антиглобалистам не удалось сорвать форум ВТО]. Проверено 26 июня 2012. [www.webcitation.org/6AsxGlOtL Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [skyscrapercenter.com/hong-kong/nina-tower/421/ Nina Tower] (англ.). The Skyscraper Center. Проверено 6 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsxJZ8xo Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.np360.com.hk/en/about-np360/the-company/company.html The Company] (англ.). Ngong Ping 360 Limited. Проверено 9 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsxK5EeR Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.info.gov.hk/gia/general/200706/25/P200706250190.htm The Shenzhen Bay Port and the Shenzhen Bay Bridge] (англ.). The Government Information Centre HK. Проверено 9 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsxXgkDv Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.hyd.gov.hk/eng/road_and_railway/road_projects/6759th/index.htm Hong Kong-Shenzhen Western Corridor] (англ.). Highways Department HK. Проверено 9 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsxYn61T Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.thestandard.com.hk/aboutus.asp About Us] (англ.). The Standard Newspapers Publishing Ltd.. Проверено 20 июля 2012. [www.webcitation.org/6Asxa647p Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [en.paralympic.beijing2008.cn/ Equestrian at the 2008 Summer Paralympics] (англ.). The Official Website of the Beijing 2008 Paralympic Games. Проверено 22 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsxcGNH6 Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [skyscrapercenter.com/hong-kong/one-island-east-centre/ One Island East Centre] (англ.). The Skyscraper Center. Проверено 6 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsxvDMsL Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [skyscrapercenter.com/hong-kong/the-cullinan-i/ The Cullinan] (англ.). The Skyscraper Center. Проверено 6 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsxvkWL5 Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [skyscrapercenter.com/hong-kong/the-masterpiece/ The Masterpiece] (англ.). The Skyscraper Center. Проверено 6 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsxwHWhU Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ 1 2 [www.hktramways.com/en/copinfo/index.html Corporate Background] (англ.). Hong Kong Tramways Ltd.. Проверено 9 июля 2012. [www.webcitation.org/6Asxwr33e Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.arup.com/Home/Projects/Stonecutters_Bridge.aspx Stonecutters Bridge] (англ.). Arup. Проверено 9 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsxyQCzL Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.kmt.org.tw/english/page.aspx?type=article&mnum=112&anum=7341 The 2009 Hong Kong East Asian Games] (англ.). Kuomintang Official Website. Проверено 22 июля 2012. [www.webcitation.org/6AsxzEzAG Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [skyscrapercenter.com/hong-kong/international-commerce-centre/ International Commerce Centre] (англ.). The Skyscraper Center. Проверено 6 июля 2012. [www.webcitation.org/6Asy0oVhN Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.thestandard.com.hk/news_detail.asp?pp_cat=30&art_id=108828&sid=31546350&con_type=3 Budget bruiser] (англ.). The Standard (March 07, 2011). Проверено 22 июля 2012. [www.webcitation.org/6Asy1OGsB Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.pdc.gov.hk/eng/home/index.htm Hong Kong Port] (англ.). Hong Kong Port Development Council. Проверено 9 июля 2012. [www.webcitation.org/6Asy40KMN Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [blogs.wsj.com/scene/2012/01/09/dolce-gabbana-photo-ban-sparks-protest/ Dolce & Gabbana Photo Ban Sparks Protest] (англ.). Dow Jones & Company, Inc.. Проверено 21 июля 2012. [www.webcitation.org/6Asy4n8cP Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [top.rbc.ru/incidents/24/07/2012/661310.shtml Торги на бирже Гонконга отменены из-за мощного тайфуна] (рус.). РосБизнесКонсалтинг. Проверено 24 июля 2012. [www.webcitation.org/6Asy5gZOX Архивировано из первоисточника 23 сентября 2012].
- ↑ [www.bbc.co.uk/ukrainian/ukraine_in_russian/2012/09/120908_ru_s_hong_kong_elections.shtml В Гонконге проходят ключевые выборы]. BBC. Проверено 25 сентября 2012. [www.webcitation.org/6BA3fQvD9 Архивировано из первоисточника 4 октября 2012].
- ↑ Денис Закиянов. [world.eizvestia.com/full/gonkong-mitinguet-protiv-promyvaniya-mozgov-kitaem Гонконг митингует против "промывания мозгов" Китаем]. Экономические известия (9.09.2012). Проверено 7 ноября 2012. [www.webcitation.org/6CIrx7Ktn Архивировано из первоисточника 20 ноября 2012].
- ↑ [www.newsru.com/world/03oct2012/honkong.html В Гонконге после кораблекрушения, погубившего 37 человек, арестовали шестерых]. NEWSru.com. Проверено 3 октября 2012. [www.webcitation.org/6BASxzoP9 Архивировано из первоисточника 4 октября 2012].
- ↑ Елена Драга. [fakty.ua/154760-prezident-federacii-sumo-ukrainy-sergej-korobko-yaponcy-voshicshalis-nashej-sbornoj-govorili-chto-my-samye-krutye Президент Федерации сумо Украины Сергей Коробко: «Японцы восхищались нашей сборной, говорили, что мы самые крутые»]. Факты и комментарии (30 октября 2012). Проверено 31 октября 2012. [www.webcitation.org/6Bw3XY4FQ Архивировано из первоисточника 5 ноября 2012].
- ↑ [www.scmp.com/news/hong-kong/article/1239851/tin-shi-wai-train-derails-injuring-20 Baby among 77 injured after train derails in Tin Shui Wai] (англ.). South China Morning Post. Проверено 8 мая 2014.
- ↑ Анна Джеджула. [fakty.ua/170147-zhiteli-gonkonga-pered-priblizheniem-mocshnogo-tajfuna-opustoshili-prodovolstvennye-magaziny Жители Гонконга перед приближением мощного тайфуна опустошили продовольственные магазины]. Факты и комментарии (23.09.2013). Проверено 24 сентября 2013.
- ↑ [www.newsru.com/world/22sep2013/usagi.html Мощный тайфун "Усаги" обрушился на юг Китая: жертв не менее 25]. NEWSru.com (23 сентября 2013). Проверено 13 декабря 2013.
- ↑ [www.newsru.com/world/29nov2013/ferry.html Паром из Гонконга натолкнулся на неизвестный объект: десятки пострадавших]. NEWSru.com. Проверено 8 мая 2014.
- ↑ [www.newsru.com/world/01jan2014/hkprotests.html Тысячи демонстрантов в Гонконге потребовали прямых выборов, несколько человек вторглись на территорию военной базы КНР]. NEWSru.com. Проверено 8 мая 2014.
- ↑ [www.newsru.com/world/02jul2014/hongkong.html Более 500 человек задержаны на многотысячных маршах протеста в Гонконге]. NEWSru.com. Проверено 3 июля 2014.
- ↑ [www.newsru.com/world/31aug2014/chinesaysno.html Китай отказал Гонконгу в проведении всеобщих выборов в 2017 году]. NEWSru.com. Проверено 18 сентября 2014.
- ↑ [www.newsru.com/world/01sep2014/hong_kong.html "Эра гражданского неповиновения": в Гонконге начались массовые протесты против ограничений на выборах]. NEWSru.com. Проверено 18 сентября 2014.
- ↑ [www.newsru.com/world/02sep2014/hong_kong.html В Гонконге арестованы 22 активиста Occupy Central. Китай обвиняет британцев во вмешательстве во внутренние дела]. NEWSru.com. Проверено 18 сентября 2014.
- ↑ [newsru.com/world/27sep2014/honkong.html В Гонконге более 20 человек ранены в столкновениях демонстрантов с полицией]. NEWSru.com. Проверено 30 сентября 2014.
- ↑ [newsru.com/world/28sep2014/hongkong.html Сидячая забастовка в Гонконге: центр города блокирован, протестующие огласили требования]. NEWSru.com. Проверено 30 сентября 2014.
- ↑ [newsru.com/world/28sep2014/honkong2.html Полиция Гонконга применила слезоточивый газ и дымовые шашки, разгоняя демонстрантов]. NEWSru.com. Проверено 30 сентября 2014.
- ↑ [newsru.com/world/29sep2014/instagramvshongkong.html Китай заблокировал добавление фото и записей в Instagram из-за протестов в Гонконге]. NEWSru.com. Проверено 30 сентября 2014.
- ↑ [newsru.com/world/29sep2014/hong_kong.html Активисты Occupy Central продолжают акцию в Гонконге. Китай выступил против поддержки протестующих из-за рубежа]. NEWSru.com. Проверено 30 сентября 2014.
- ↑ [newsru.com/world/30sep2014/hong_kong.html Более 50 человек получили ранения в ходе продолжающихся акций протеста в Гонконге]. NEWSru.com. Проверено 30 сентября 2014.
- ↑ [www.inopressa.ru/article/01Oct2014/inotheme/hk_0110.html Революция зонтов и смартфонов: Гонконг не хочет быть Китаем]. InoPressa.ru. Проверено 2 октября 2014.
- ↑ [www.newsru.com/world/02oct2014/hongkongleader.html Глава исполнительной власти Гонконга отказался уходить в отставку по требованию демонстрантов]. NEWSru.com. Проверено 4 октября 2014.
- ↑ [www.newsru.com/world/03oct2014/hong_kong.html В Гонконге протестующие согласились на переговоры с властями. В городе произошли новые столкновения]. NEWSru.com. Проверено 4 октября 2014.
- ↑ [www.newsru.com/world/03oct2014/honkong2.html Протестующие в Гонконге отказались вести переговоры с властями после того, как на лагерь напала толпа провластных активистов]. NEWSru.com. Проверено 4 октября 2014.
- ↑ [fakty.ua/188949-v-gonkonge-proizoshli-pervye-stolknoveniya-demonstrantov-s-policiej-i-provokatorami В Гонконге произошли первые столкновения демонстрантов с полицией и провокаторами]. Факты и комментарии. Проверено 5 октября 2014.
- ↑ [www.newsru.com/world/04oct2014/honkongprotest.html В Гонконге тысячи человек снова вышли на улицы, несмотря на призывы главы администрации прекратить акции]. NEWSru.com. Проверено 5 октября 2014.
- ↑ [www.newsru.com/world/05oct2014/hongkong.html Демонстранты в Гонконге согласились освободить ряд кварталов и разобрать часть баррикад]. NEWSru.com. Проверено 6 октября 2014.
- ↑ [www.newsru.com/world/06oct2014/hongkong.html Активисты Occupy Central в Гонконге разблокировали правительственный комплекс и пустили чиновников на работу]. NEWSru.com. Проверено 6 октября 2014.
- ↑ [delo.ua/world/na-protestujuschih-v-gonkonge-napali-ljudi-v-maskah-280533/ На протестующих в Гонконге напали люди в масках]. Ekonomika Communication Hub. Проверено 13 октября 2014.
- ↑ [www.newsru.com/world/13oct2014/hong_kong.html В Гонконге полиция начала убирать баррикады протестующих, спровоцировав потасовку]. NEWSru.com. Проверено 14 октября 2014.
- ↑ [www.newsru.com/world/14oct2014/activity.html В Гонконге произошли столкновения полицейских с активистами Occupy Central, на которых сбросили мешки с грязью и насекомыми]. NEWSru.com. Проверено 16 октября 2014.
- ↑ [www.newsru.com/world/15oct2014/hk45.html В Гонконге после беспорядков арестованы более 40 человек]. NEWSru.com. Проверено 16 октября 2014.
- ↑ [www.newsru.com/world/15oct2014/chinagonk.html В Китае заблокировали сайт BBC, опубликовавший видео с жестоким избиением протестующих в Гонконге]. NEWSru.com. Проверено 16 октября 2014.
- ↑ [www.newsru.com/world/16oct2014/hong_kong.html Новые столкновения полиции и протестующих в Гонконге: стражи порядка применили перцовый газ]. NEWSru.com. Проверено 16 октября 2014.
- ↑ [fakty.ua/189680-v-gonkonge-proizoshli-novye-massovye-stolknoveniya-demonstrantov-s-policiej В Гонконге произошли новые массовые столкновения демонстрантов с полицией]. — Факты и комментарии. Проверено 19 октября 2014.
- ↑ [www.newsru.com/world/17oct2014/hong_kong.html Полиция Гонконга убрала баррикады протестующих еще в одном районе]. NEWSru.com. Проверено 19 октября 2014.
- ↑ [www.newsru.com/world/18oct2014/hongkong.html В Гонконге ожесточенные столкновения протестующих с полицией: есть пострадавшие, десятки задержанных]. NEWSru.com. Проверено 19 октября 2014.
- ↑ [www.newsru.com/world/19oct2014/hongkong1.html Полиция атаковала протестующих в Гонконге, десятки пострадавших]. NEWSru.com. Проверено 19 октября 2014.
- ↑ [delo.ua/world/v-gonkonge-vozobnovilis-stolknovenija-282668/#video В Гонконге возобновились столкновения]. Ekonomika Communication Hub. Проверено 6 ноября 2014.
- ↑ [delo.ua/world/mitingujuschie-v-gonkonge-vzjali-shturmom-zdanie-goradministracii-283626/ Митингующие в Гонконге взяли штурмом здание горадминистрации]. Ekonomika Communication Hub. Проверено 19 ноября 2014.
- ↑ [www.newsru.com/world/19nov2014/hkriots.html В Гонконге полиция схлестнулась с демонстрантами, есть раненые]. NEWSru.com. Проверено 19 ноября 2014.
- ↑ [delo.ua/world/v-gonkonge-policija-arestovala-ne-menee-116-aktivistov-284206/ В Гонконге полиция арестовала не менее 116 активистов]. Ekonomika Communication Hub. Проверено 26 ноября 2014.
- ↑ [delo.ua/world/protesty-v-gonkonge-prodolzhajutsja-284612/ Протесты в Гонконге продолжаются]. Ekonomika Communication Hub. Проверено 1 декабря 2014.
- ↑ [www.newsru.com/world/15dec2014/hongkong.html Протест окончен: последний лагерь демонстрантов ликвидирован в Гонконге, есть арестованные]. NEWSru.com. Проверено 15 декабря 2014.
- ↑ [delo.ua/world/v-gonkonge-vozobnovilis-protesty-286961/ В Гонконге возобновились протесты]. Ekonomika Communication Hub. Проверено 26 декабря 2014.
- ↑ [www.newsru.com/world/27sep2015/hongkong.html Крупный пожар в гавани Гонконга: сгорел десяток судов]. NEWSru.com.
- ↑ [www.newsru.com/world/26oct2015/parom.html Более 120 пассажиров парома на подводных крыльях пострадали по пути из Макао в Гонконг]. NEWSru.com.
- ↑ [www.newsru.com/world/09feb2016/hawkers.html В Гонконге в результате беспорядков пострадали десятки человек]. NEWSru.com.
Литература
- Иванов П.М. Гонконг. История и современность. — Москва: «Наука» Главная редакция восточной литературы, 1990. — ISBN 5-02-016958-7.
- Брук С.И. Население мира. Этно-демографический справочник. — Москва: «Наука», 1981.
- Pui-Tak Lee. Colonial Hong Kong And Modern China. Interaction and Reintegration. — Hong Kong: Hong Kong University Press, 2005. — ISBN 962-209-720-0.
- Lindsay and May Ride. The Voices of Macao Stones. — Hong Kong: Hong Kong University Press, 1999. — ISBN 962-209-487-2.
Ссылки
- [www.mtholyoke.edu/~amduckwo/janice/Timeline1.html Timeline of Hong Kong, China and British Empire history]
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
Этот список входит в число избранных списков и порталов русскоязычного раздела Википедии. |
Отрывок, характеризующий Хронология истории Гонконга
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.
Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.
Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.
«Но, может быть, это моя рубашка на столе, – думал князь Андрей, – а это мои ноги, а это дверь; но отчего же все тянется и выдвигается и пити пити пити и ти ти – и пити пити пити… – Довольно, перестань, пожалуйста, оставь, – тяжело просил кого то князь Андрей. И вдруг опять выплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью и силой.
«Да, любовь, – думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что нибудь, для чего нибудь или почему нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить – любить бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской. И от этого то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он… Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз поняд всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидать ее. Один раз, глядя в эти глаза, сказать…»
И пити пити пити и ти ти, и пити пити – бум, ударилась муха… И внимание его вдруг перенеслось в другой мир действительности и бреда, в котором что то происходило особенное. Все так же в этом мире все воздвигалось, не разрушаясь, здание, все так же тянулось что то, так же с красным кругом горела свечка, та же рубашка сфинкс лежала у двери; но, кроме всего этого, что то скрипнуло, пахнуло свежим ветром, и новый белый сфинкс, стоячий, явился пред дверью. И в голове этого сфинкса было бледное лицо и блестящие глаза той самой Наташи, о которой он сейчас думал.
«О, как тяжел этот неперестающий бред!» – подумал князь Андрей, стараясь изгнать это лицо из своего воображения. Но лицо это стояло пред ним с силою действительности, и лицо это приближалось. Князь Андрей хотел вернуться к прежнему миру чистой мысли, но он не мог, и бред втягивал его в свою область. Тихий шепчущий голос продолжал свой мерный лепет, что то давило, тянулось, и странное лицо стояло перед ним. Князь Андрей собрал все свои силы, чтобы опомниться; он пошевелился, и вдруг в ушах его зазвенело, в глазах помутилось, и он, как человек, окунувшийся в воду, потерял сознание. Когда он очнулся, Наташа, та самая живая Наташа, которую изо всех людей в мире ему более всего хотелось любить той новой, чистой божеской любовью, которая была теперь открыта ему, стояла перед ним на коленях. Он понял, что это была живая, настоящая Наташа, и не удивился, но тихо обрадовался. Наташа, стоя на коленях, испуганно, но прикованно (она не могла двинуться) глядела на него, удерживая рыдания. Лицо ее было бледно и неподвижно. Только в нижней части его трепетало что то.
Князь Андрей облегчительно вздохнул, улыбнулся и протянул руку.
– Вы? – сказал он. – Как счастливо!
Наташа быстрым, но осторожным движением подвинулась к нему на коленях и, взяв осторожно его руку, нагнулась над ней лицом и стала целовать ее, чуть дотрогиваясь губами.
– Простите! – сказала она шепотом, подняв голову и взглядывая на него. – Простите меня!
– Я вас люблю, – сказал князь Андрей.
– Простите…
– Что простить? – спросил князь Андрей.
– Простите меня за то, что я сделала, – чуть слышным, прерывным шепотом проговорила Наташа и чаще стала, чуть дотрогиваясь губами, целовать руку.
– Я люблю тебя больше, лучше, чем прежде, – сказал князь Андрей, поднимая рукой ее лицо так, чтобы он мог глядеть в ее глаза.
Глаза эти, налитые счастливыми слезами, робко, сострадательно и радостно любовно смотрели на него. Худое и бледное лицо Наташи с распухшими губами было более чем некрасиво, оно было страшно. Но князь Андрей не видел этого лица, он видел сияющие глаза, которые были прекрасны. Сзади их послышался говор.
Петр камердинер, теперь совсем очнувшийся от сна, разбудил доктора. Тимохин, не спавший все время от боли в ноге, давно уже видел все, что делалось, и, старательно закрывая простыней свое неодетое тело, ежился на лавке.
– Это что такое? – сказал доктор, приподнявшись с своего ложа. – Извольте идти, сударыня.
В это же время в дверь стучалась девушка, посланная графиней, хватившейся дочери.
Как сомнамбулка, которую разбудили в середине ее сна, Наташа вышла из комнаты и, вернувшись в свою избу, рыдая упала на свою постель.
С этого дня, во время всего дальнейшего путешествия Ростовых, на всех отдыхах и ночлегах, Наташа не отходила от раненого Болконского, и доктор должен был признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого искусства ходить за раненым.
Как ни страшна казалась для графини мысль, что князь Андрей мог (весьма вероятно, по словам доктора) умереть во время дороги на руках ее дочери, она не могла противиться Наташе. Хотя вследствие теперь установившегося сближения между раненым князем Андреем и Наташей приходило в голову, что в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты будут возобновлены, никто, еще менее Наташа и князь Андрей, не говорил об этом: нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Болконским, но над Россией заслонял все другие предположения.
Пьер проснулся 3 го сентября поздно. Голова его болела, платье, в котором он спал не раздеваясь, тяготило его тело, и на душе было смутное сознание чего то постыдного, совершенного накануне; это постыдное был вчерашний разговор с капитаном Рамбалем.
Часы показывали одиннадцать, но на дворе казалось особенно пасмурно. Пьер встал, протер глаза и, увидав пистолет с вырезным ложем, который Герасим положил опять на письменный стол, Пьер вспомнил то, где он находился и что ему предстояло именно в нынешний день.
«Уж не опоздал ли я? – подумал Пьер. – Нет, вероятно, он сделает свой въезд в Москву не ранее двенадцати». Пьер не позволял себе размышлять о том, что ему предстояло, но торопился поскорее действовать.
Оправив на себе платье, Пьер взял в руки пистолет и сбирался уже идти. Но тут ему в первый раз пришла мысль о том, каким образом, не в руке же, по улице нести ему это оружие. Даже и под широким кафтаном трудно было спрятать большой пистолет. Ни за поясом, ни под мышкой нельзя было поместить его незаметным. Кроме того, пистолет был разряжен, а Пьер не успел зарядить его. «Все равно, кинжал», – сказал себе Пьер, хотя он не раз, обсуживая исполнение своего намерения, решал сам с собою, что главная ошибка студента в 1809 году состояла в том, что он хотел убить Наполеона кинжалом. Но, как будто главная цель Пьера состояла не в том, чтобы исполнить задуманное дело, а в том, чтобы показать самому себе, что не отрекается от своего намерения и делает все для исполнения его, Пьер поспешно взял купленный им у Сухаревой башни вместе с пистолетом тупой зазубренный кинжал в зеленых ножнах и спрятал его под жилет.
Подпоясав кафтан и надвинув шапку, Пьер, стараясь не шуметь и не встретить капитана, прошел по коридору и вышел на улицу.
Тот пожар, на который так равнодушно смотрел он накануне вечером, за ночь значительно увеличился. Москва горела уже с разных сторон. Горели в одно и то же время Каретный ряд, Замоскворечье, Гостиный двор, Поварская, барки на Москве реке и дровяной рынок у Дорогомиловского моста.
Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место, на котором должно быть совершено его дело. У большей части домов были заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно робкими лицами и французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и другие с удивлением смотрели на Пьера. Кроме большого роста и толщины, кроме странного мрачно сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому сословию мог принадлежать этот человек. Французы же с удивлением провожали его глазами, в особенности потому, что Пьер, противно всем другим русским, испуганно или любопытна смотревшим на французов, не обращал на них никакого внимания. У ворот одного дома три француза, толковавшие что то не понимавшим их русским людям, остановили Пьера, спрашивая, не знает ли он по французски?
Пьер отрицательно покачал головой и пошел дальше. В другом переулке на него крикнул часовой, стоявший у зеленого ящика, и Пьер только на повторенный грозный крик и звук ружья, взятого часовым на руку, понял, что он должен был обойти другой стороной улицы. Он ничего не слышал и не видел вокруг себя. Он, как что то страшное и чуждое ему, с поспешностью и ужасом нес в себе свое намерение, боясь – наученный опытом прошлой ночи – как нибудь растерять его. Но Пьеру не суждено было донести в целости свое настроение до того места, куда он направлялся. Кроме того, ежели бы даже он и не был ничем задержан на пути, намерение его не могло быть исполнено уже потому, что Наполеон тому назад более четырех часов проехал из Дорогомиловского предместья через Арбат в Кремль и теперь в самом мрачном расположении духа сидел в царском кабинете кремлевского дворца и отдавал подробные, обстоятельные приказания о мерах, которые немедленно должны были бытт, приняты для тушения пожара, предупреждения мародерства и успокоения жителей. Но Пьер не знал этого; он, весь поглощенный предстоящим, мучился, как мучаются люди, упрямо предпринявшие дело невозможное – не по трудностям, но по несвойственности дела с своей природой; он мучился страхом того, что он ослабеет в решительную минуту и, вследствие того, потеряет уважение к себе.
Он хотя ничего не видел и не слышал вокруг себя, но инстинктом соображал дорогу и не ошибался переулками, выводившими его на Поварскую.
По мере того как Пьер приближался к Поварской, дым становился сильнее и сильнее, становилось даже тепло от огня пожара. Изредка взвивались огненные языка из за крыш домов. Больше народу встречалось на улицах, и народ этот был тревожнее. Но Пьер, хотя и чувствовал, что что то такое необыкновенное творилось вокруг него, не отдавал себе отчета о том, что он подходил к пожару. Проходя по тропинке, шедшей по большому незастроенному месту, примыкавшему одной стороной к Поварской, другой к садам дома князя Грузинского, Пьер вдруг услыхал подле самого себя отчаянный плач женщины. Он остановился, как бы пробудившись от сна, и поднял голову.
В стороне от тропинки, на засохшей пыльной траве, были свалены кучей домашние пожитки: перины, самовар, образа и сундуки. На земле подле сундуков сидела немолодая худая женщина, с длинными высунувшимися верхними зубами, одетая в черный салоп и чепчик. Женщина эта, качаясь и приговаривая что то, надрываясь плакала. Две девочки, от десяти до двенадцати лет, одетые в грязные коротенькие платьица и салопчики, с выражением недоумения на бледных, испуганных лицах, смотрели на мать. Меньшой мальчик, лет семи, в чуйке и в чужом огромном картузе, плакал на руках старухи няньки. Босоногая грязная девка сидела на сундуке и, распустив белесую косу, обдергивала опаленные волосы, принюхиваясь к ним. Муж, невысокий сутуловатый человек в вицмундире, с колесообразными бакенбардочками и гладкими височками, видневшимися из под прямо надетого картуза, с неподвижным лицом раздвигал сундуки, поставленные один на другом, и вытаскивал из под них какие то одеяния.
Женщина почти бросилась к ногам Пьера, когда она увидала его.
– Батюшки родимые, христиане православные, спасите, помогите, голубчик!.. кто нибудь помогите, – выговаривала она сквозь рыдания. – Девочку!.. Дочь!.. Дочь мою меньшую оставили!.. Сгорела! О о оо! для того я тебя леле… О о оо!
– Полно, Марья Николаевна, – тихим голосом обратился муж к жене, очевидно, для того только, чтобы оправдаться пред посторонним человеком. – Должно, сестрица унесла, а то больше где же быть? – прибавил он.
– Истукан! Злодей! – злобно закричала женщина, вдруг прекратив плач. – Сердца в тебе нет, свое детище не жалеешь. Другой бы из огня достал. А это истукан, а не человек, не отец. Вы благородный человек, – скороговоркой, всхлипывая, обратилась женщина к Пьеру. – Загорелось рядом, – бросило к нам. Девка закричала: горит! Бросились собирать. В чем были, в том и выскочили… Вот что захватили… Божье благословенье да приданую постель, а то все пропало. Хвать детей, Катечки нет. О, господи! О о о! – и опять она зарыдала. – Дитятко мое милое, сгорело! сгорело!
– Да где, где же она осталась? – сказал Пьер. По выражению оживившегося лица его женщина поняла, что этот человек мог помочь ей.
– Батюшка! Отец! – закричала она, хватая его за ноги. – Благодетель, хоть сердце мое успокой… Аниска, иди, мерзкая, проводи, – крикнула она на девку, сердито раскрывая рот и этим движением еще больше выказывая свои длинные зубы.
– Проводи, проводи, я… я… сделаю я, – запыхавшимся голосом поспешно сказал Пьер.
Грязная девка вышла из за сундука, прибрала косу и, вздохнув, пошла тупыми босыми ногами вперед по тропинке. Пьер как бы вдруг очнулся к жизни после тяжелого обморока. Он выше поднял голову, глаза его засветились блеском жизни, и он быстрыми шагами пошел за девкой, обогнал ее и вышел на Поварскую. Вся улица была застлана тучей черного дыма. Языки пламени кое где вырывались из этой тучи. Народ большой толпой теснился перед пожаром. В середине улицы стоял французский генерал и говорил что то окружавшим его. Пьер, сопутствуемый девкой, подошел было к тому месту, где стоял генерал; но французские солдаты остановили его.
– On ne passe pas, [Тут не проходят,] – крикнул ему голос.
– Сюда, дяденька! – проговорила девка. – Мы переулком, через Никулиных пройдем.
Пьер повернулся назад и пошел, изредка подпрыгивая, чтобы поспевать за нею. Девка перебежала улицу, повернула налево в переулок и, пройдя три дома, завернула направо в ворота.
– Вот тут сейчас, – сказала девка, и, пробежав двор, она отворила калитку в тесовом заборе и, остановившись, указала Пьеру на небольшой деревянный флигель, горевший светло и жарко. Одна сторона его обрушилась, другая горела, и пламя ярко выбивалось из под отверстий окон и из под крыши.
Когда Пьер вошел в калитку, его обдало жаром, и он невольно остановился.
– Который, который ваш дом? – спросил он.
– О о ох! – завыла девка, указывая на флигель. – Он самый, она самая наша фатера была. Сгорела, сокровище ты мое, Катечка, барышня моя ненаглядная, о ох! – завыла Аниска при виде пожара, почувствовавши необходимость выказать и свои чувства.
Пьер сунулся к флигелю, но жар был так силен, что он невольна описал дугу вокруг флигеля и очутился подле большого дома, который еще горел только с одной стороны с крыши и около которого кишела толпа французов. Пьер сначала не понял, что делали эти французы, таскавшие что то; но, увидав перед собою француза, который бил тупым тесаком мужика, отнимая у него лисью шубу, Пьер понял смутно, что тут грабили, но ему некогда было останавливаться на этой мысли.
Звук треска и гула заваливающихся стен и потолков, свиста и шипенья пламени и оживленных криков народа, вид колеблющихся, то насупливающихся густых черных, то взмывающих светлеющих облаков дыма с блестками искр и где сплошного, сноповидного, красного, где чешуйчато золотого, перебирающегося по стенам пламени, ощущение жара и дыма и быстроты движения произвели на Пьера свое обычное возбуждающее действие пожаров. Действие это было в особенности сильно на Пьера, потому что Пьер вдруг при виде этого пожара почувствовал себя освобожденным от тяготивших его мыслей. Он чувствовал себя молодым, веселым, ловким и решительным. Он обежал флигелек со стороны дома и хотел уже бежать в ту часть его, которая еще стояла, когда над самой головой его послышался крик нескольких голосов и вслед за тем треск и звон чего то тяжелого, упавшего подле него.
Пьер оглянулся и увидал в окнах дома французов, выкинувших ящик комода, наполненный какими то металлическими вещами. Другие французские солдаты, стоявшие внизу, подошли к ящику.
– Eh bien, qu'est ce qu'il veut celui la, [Этому что еще надо,] – крикнул один из французов на Пьера.
– Un enfant dans cette maison. N'avez vous pas vu un enfant? [Ребенка в этом доме. Не видали ли вы ребенка?] – сказал Пьер.
– Tiens, qu'est ce qu'il chante celui la? Va te promener, [Этот что еще толкует? Убирайся к черту,] – послышались голоса, и один из солдат, видимо, боясь, чтобы Пьер не вздумал отнимать у них серебро и бронзы, которые были в ящике, угрожающе надвинулся на него.
– Un enfant? – закричал сверху француз. – J'ai entendu piailler quelque chose au jardin. Peut etre c'est sou moutard au bonhomme. Faut etre humain, voyez vous… [Ребенок? Я слышал, что то пищало в саду. Может быть, это его ребенок. Что ж, надо по человечеству. Мы все люди…]
– Ou est il? Ou est il? [Где он? Где он?] – спрашивал Пьер.
– Par ici! Par ici! [Сюда, сюда!] – кричал ему француз из окна, показывая на сад, бывший за домом. – Attendez, je vais descendre. [Погодите, я сейчас сойду.]
И действительно, через минуту француз, черноглазый малый с каким то пятном на щеке, в одной рубашке выскочил из окна нижнего этажа и, хлопнув Пьера по плечу, побежал с ним в сад.
– Depechez vous, vous autres, – крикнул он своим товарищам, – commence a faire chaud. [Эй, вы, живее, припекать начинает.]
Выбежав за дом на усыпанную песком дорожку, француз дернул за руку Пьера и указал ему на круг. Под скамейкой лежала трехлетняя девочка в розовом платьице.
– Voila votre moutard. Ah, une petite, tant mieux, – сказал француз. – Au revoir, mon gros. Faut etre humain. Nous sommes tous mortels, voyez vous, [Вот ваш ребенок. А, девочка, тем лучше. До свидания, толстяк. Что ж, надо по человечеству. Все люди,] – и француз с пятном на щеке побежал назад к своим товарищам.
Пьер, задыхаясь от радости, подбежал к девочке и хотел взять ее на руки. Но, увидав чужого человека, золотушно болезненная, похожая на мать, неприятная на вид девочка закричала и бросилась бежать. Пьер, однако, схватил ее и поднял на руки; она завизжала отчаянно злобным голосом и своими маленькими ручонками стала отрывать от себя руки Пьера и сопливым ртом кусать их. Пьера охватило чувство ужаса и гадливости, подобное тому, которое он испытывал при прикосновении к какому нибудь маленькому животному. Но он сделал усилие над собою, чтобы не бросить ребенка, и побежал с ним назад к большому дому. Но пройти уже нельзя было назад той же дорогой; девки Аниски уже не было, и Пьер с чувством жалости и отвращения, прижимая к себе как можно нежнее страдальчески всхлипывавшую и мокрую девочку, побежал через сад искать другого выхода.
Когда Пьер, обежав дворами и переулками, вышел назад с своей ношей к саду Грузинского, на углу Поварской, он в первую минуту не узнал того места, с которого он пошел за ребенком: так оно было загромождено народом и вытащенными из домов пожитками. Кроме русских семей с своим добром, спасавшихся здесь от пожара, тут же было и несколько французских солдат в различных одеяниях. Пьер не обратил на них внимания. Он спешил найти семейство чиновника, с тем чтобы отдать дочь матери и идти опять спасать еще кого то. Пьеру казалось, что ему что то еще многое и поскорее нужно сделать. Разгоревшись от жара и беготни, Пьер в эту минуту еще сильнее, чем прежде, испытывал то чувство молодости, оживления и решительности, которое охватило его в то время, как он побежал спасать ребенка. Девочка затихла теперь и, держась ручонками за кафтан Пьера, сидела на его руке и, как дикий зверек, оглядывалась вокруг себя. Пьер изредка поглядывал на нее и слегка улыбался. Ему казалось, что он видел что то трогательно невинное и ангельское в этом испуганном и болезненном личике.
На прежнем месте ни чиновника, ни его жены уже не было. Пьер быстрыми шагами ходил между народом, оглядывая разные лица, попадавшиеся ему. Невольно он заметил грузинское или армянское семейство, состоявшее из красивого, с восточным типом лица, очень старого человека, одетого в новый крытый тулуп и новые сапоги, старухи такого же типа и молодой женщины. Очень молодая женщина эта показалась Пьеру совершенством восточной красоты, с ее резкими, дугами очерченными черными бровями и длинным, необыкновенно нежно румяным и красивым лицом без всякого выражения. Среди раскиданных пожитков, в толпе на площади, она, в своем богатом атласном салопе и ярко лиловом платке, накрывавшем ее голову, напоминала нежное тепличное растение, выброшенное на снег. Она сидела на узлах несколько позади старухи и неподвижно большими черными продолговатыми, с длинными ресницами, глазами смотрела в землю. Видимо, она знала свою красоту и боялась за нее. Лицо это поразило Пьера, и он, в своей поспешности, проходя вдоль забора, несколько раз оглянулся на нее. Дойдя до забора и все таки не найдя тех, кого ему было нужно, Пьер остановился, оглядываясь.
Фигура Пьера с ребенком на руках теперь была еще более замечательна, чем прежде, и около него собралось несколько человек русских мужчин и женщин.
– Или потерял кого, милый человек? Сами вы из благородных, что ли? Чей ребенок то? – спрашивали у него.
Пьер отвечал, что ребенок принадлежал женщине и черном салопе, которая сидела с детьми на этом месте, и спрашивал, не знает ли кто ее и куда она перешла.
– Ведь это Анферовы должны быть, – сказал старый дьякон, обращаясь к рябой бабе. – Господи помилуй, господи помилуй, – прибавил он привычным басом.
– Где Анферовы! – сказала баба. – Анферовы еще с утра уехали. А это либо Марьи Николавны, либо Ивановы.
– Он говорит – женщина, а Марья Николавна – барыня, – сказал дворовый человек.
– Да вы знаете ее, зубы длинные, худая, – говорил Пьер.
– И есть Марья Николавна. Они ушли в сад, как тут волки то эти налетели, – сказала баба, указывая на французских солдат.
– О, господи помилуй, – прибавил опять дьякон.
– Вы пройдите вот туда то, они там. Она и есть. Все убивалась, плакала, – сказала опять баба. – Она и есть. Вот сюда то.
Но Пьер не слушал бабу. Он уже несколько секунд, не спуская глаз, смотрел на то, что делалось в нескольких шагах от него. Он смотрел на армянское семейство и двух французских солдат, подошедших к армянам. Один из этих солдат, маленький вертлявый человечек, был одет в синюю шинель, подпоясанную веревкой. На голове его был колпак, и ноги были босые. Другой, который особенно поразил Пьера, был длинный, сутуловатый, белокурый, худой человек с медлительными движениями и идиотическим выражением лица. Этот был одет в фризовый капот, в синие штаны и большие рваные ботфорты. Маленький француз, без сапог, в синей шипели, подойдя к армянам, тотчас же, сказав что то, взялся за ноги старика, и старик тотчас же поспешно стал снимать сапоги. Другой, в капоте, остановился против красавицы армянки и молча, неподвижно, держа руки в карманах, смотрел на нее.
– Возьми, возьми ребенка, – проговорил Пьер, подавая девочку и повелительно и поспешно обращаясь к бабе. – Ты отдай им, отдай! – закричал он почти на бабу, сажая закричавшую девочку на землю, и опять оглянулся на французов и на армянское семейство. Старик уже сидел босой. Маленький француз снял с него последний сапог и похлопывал сапогами один о другой. Старик, всхлипывая, говорил что то, но Пьер только мельком видел это; все внимание его было обращено на француза в капоте, который в это время, медлительно раскачиваясь, подвинулся к молодой женщине и, вынув руки из карманов, взялся за ее шею.
Красавица армянка продолжала сидеть в том же неподвижном положении, с опущенными длинными ресницами, и как будто не видала и не чувствовала того, что делал с нею солдат.
Пока Пьер пробежал те несколько шагов, которые отделяли его от французов, длинный мародер в капоте уж рвал с шеи армянки ожерелье, которое было на ней, и молодая женщина, хватаясь руками за шею, кричала пронзительным голосом.
– Laissez cette femme! [Оставьте эту женщину!] – бешеным голосом прохрипел Пьер, схватывая длинного, сутоловатого солдата за плечи и отбрасывая его. Солдат упал, приподнялся и побежал прочь. Но товарищ его, бросив сапоги, вынул тесак и грозно надвинулся на Пьера.
– Voyons, pas de betises! [Ну, ну! Не дури!] – крикнул он.
Пьер был в том восторге бешенства, в котором он ничего не помнил и в котором силы его удесятерялись. Он бросился на босого француза и, прежде чем тот успел вынуть свой тесак, уже сбил его с ног и молотил по нем кулаками. Послышался одобрительный крик окружавшей толпы, в то же время из за угла показался конный разъезд французских уланов. Уланы рысью подъехали к Пьеру и французу и окружили их. Пьер ничего не помнил из того, что было дальше. Он помнил, что он бил кого то, его били и что под конец он почувствовал, что руки его связаны, что толпа французских солдат стоит вокруг него и обыскивает его платье.
– Il a un poignard, lieutenant, [Поручик, у него кинжал,] – были первые слова, которые понял Пьер.
– Ah, une arme! [А, оружие!] – сказал офицер и обратился к босому солдату, который был взят с Пьером.
– C'est bon, vous direz tout cela au conseil de guerre, [Хорошо, хорошо, на суде все расскажешь,] – сказал офицер. И вслед за тем повернулся к Пьеру: – Parlez vous francais vous? [Говоришь ли по французски?]
Пьер оглядывался вокруг себя налившимися кровью глазами и не отвечал. Вероятно, лицо его показалось очень страшно, потому что офицер что то шепотом сказал, и еще четыре улана отделились от команды и стали по обеим сторонам Пьера.
– Parlez vous francais? – повторил ему вопрос офицер, держась вдали от него. – Faites venir l'interprete. [Позовите переводчика.] – Из за рядов выехал маленький человечек в штатском русском платье. Пьер по одеянию и говору его тотчас же узнал в нем француза одного из московских магазинов.
– Il n'a pas l'air d'un homme du peuple, [Он не похож на простолюдина,] – сказал переводчик, оглядев Пьера.
– Oh, oh! ca m'a bien l'air d'un des incendiaires, – смазал офицер. – Demandez lui ce qu'il est? [О, о! он очень похож на поджигателя. Спросите его, кто он?] – прибавил он.
– Ти кто? – спросил переводчик. – Ти должно отвечать начальство, – сказал он.
– Je ne vous dirai pas qui je suis. Je suis votre prisonnier. Emmenez moi, [Я не скажу вам, кто я. Я ваш пленный. Уводите меня,] – вдруг по французски сказал Пьер.
– Ah, Ah! – проговорил офицер, нахмурившись. – Marchons! [A! A! Ну, марш!]
Около улан собралась толпа. Ближе всех к Пьеру стояла рябая баба с девочкою; когда объезд тронулся, она подвинулась вперед.
– Куда же это ведут тебя, голубчик ты мой? – сказала она. – Девочку то, девочку то куда я дену, коли она не ихняя! – говорила баба.
– Qu'est ce qu'elle veut cette femme? [Чего ей нужно?] – спросил офицер.
Пьер был как пьяный. Восторженное состояние его еще усилилось при виде девочки, которую он спас.
– Ce qu'elle dit? – проговорил он. – Elle m'apporte ma fille que je viens de sauver des flammes, – проговорил он. – Adieu! [Чего ей нужно? Она несет дочь мою, которую я спас из огня. Прощай!] – и он, сам не зная, как вырвалась у него эта бесцельная ложь, решительным, торжественным шагом пошел между французами.
Разъезд французов был один из тех, которые были посланы по распоряжению Дюронеля по разным улицам Москвы для пресечения мародерства и в особенности для поимки поджигателей, которые, по общему, в тот день проявившемуся, мнению у французов высших чинов, были причиною пожаров. Объехав несколько улиц, разъезд забрал еще человек пять подозрительных русских, одного лавочника, двух семинаристов, мужика и дворового человека и нескольких мародеров. Но из всех подозрительных людей подозрительнее всех казался Пьер. Когда их всех привели на ночлег в большой дом на Зубовском валу, в котором была учреждена гауптвахта, то Пьера под строгим караулом поместили отдельно.
В Петербурге в это время в высших кругах, с большим жаром чем когда нибудь, шла сложная борьба партий Румянцева, французов, Марии Феодоровны, цесаревича и других, заглушаемая, как всегда, трубением придворных трутней. Но спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни, петербургская жизнь шла по старому; и из за хода этой жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то трудное положение, в котором находился русский народ. Те же были выходы, балы, тот же французский театр, те же интересы дворов, те же интересы службы и интриги. Только в самых высших кругах делались усилия для того, чтобы напоминать трудность настоящего положения. Рассказывалось шепотом о том, как противоположно одна другой поступили, в столь трудных обстоятельствах, обе императрицы. Императрица Мария Феодоровна, озабоченная благосостоянием подведомственных ей богоугодных и воспитательных учреждений, сделала распоряжение об отправке всех институтов в Казань, и вещи этих заведений уже были уложены. Императрица же Елизавета Алексеевна на вопрос о том, какие ей угодно сделать распоряжения, с свойственным ей русским патриотизмом изволила ответить, что о государственных учреждениях она не может делать распоряжений, так как это касается государя; о том же, что лично зависит от нее, она изволила сказать, что она последняя выедет из Петербурга.
У Анны Павловны 26 го августа, в самый день Бородинского сражения, был вечер, цветком которого должно было быть чтение письма преосвященного, написанного при посылке государю образа преподобного угодника Сергия. Письмо это почиталось образцом патриотического духовного красноречия. Прочесть его должен был сам князь Василий, славившийся своим искусством чтения. (Он же читывал и у императрицы.) Искусство чтения считалось в том, чтобы громко, певуче, между отчаянным завыванием и нежным ропотом переливать слова, совершенно независимо от их значения, так что совершенно случайно на одно слово попадало завывание, на другие – ропот. Чтение это, как и все вечера Анны Павловны, имело политическое значение. На этом вечере должно было быть несколько важных лиц, которых надо было устыдить за их поездки во французский театр и воодушевить к патриотическому настроению. Уже довольно много собралось народа, но Анна Павловна еще не видела в гостиной всех тех, кого нужно было, и потому, не приступая еще к чтению, заводила общие разговоры.
Новостью дня в этот день в Петербурге была болезнь графини Безуховой. Графиня несколько дней тому назад неожиданно заболела, пропустила несколько собраний, которых она была украшением, и слышно было, что она никого не принимает и что вместо знаменитых петербургских докторов, обыкновенно лечивших ее, она вверилась какому то итальянскому доктору, лечившему ее каким то новым и необыкновенным способом.
Все очень хорошо знали, что болезнь прелестной графини происходила от неудобства выходить замуж сразу за двух мужей и что лечение итальянца состояло в устранении этого неудобства; но в присутствии Анны Павловны не только никто не смел думать об этом, но как будто никто и не знал этого.
– On dit que la pauvre comtesse est tres mal. Le medecin dit que c'est l'angine pectorale. [Говорят, что бедная графиня очень плоха. Доктор сказал, что это грудная болезнь.]
– L'angine? Oh, c'est une maladie terrible! [Грудная болезнь? О, это ужасная болезнь!]
– On dit que les rivaux se sont reconcilies grace a l'angine… [Говорят, что соперники примирились благодаря этой болезни.]
Слово angine повторялось с большим удовольствием.
– Le vieux comte est touchant a ce qu'on dit. Il a pleure comme un enfant quand le medecin lui a dit que le cas etait dangereux. [Старый граф очень трогателен, говорят. Он заплакал, как дитя, когда доктор сказал, что случай опасный.]
– Oh, ce serait une perte terrible. C'est une femme ravissante. [О, это была бы большая потеря. Такая прелестная женщина.]
– Vous parlez de la pauvre comtesse, – сказала, подходя, Анна Павловна. – J'ai envoye savoir de ses nouvelles. On m'a dit qu'elle allait un peu mieux. Oh, sans doute, c'est la plus charmante femme du monde, – сказала Анна Павловна с улыбкой над своей восторженностью. – Nous appartenons a des camps differents, mais cela ne m'empeche pas de l'estimer, comme elle le merite. Elle est bien malheureuse, [Вы говорите про бедную графиню… Я посылала узнавать о ее здоровье. Мне сказали, что ей немного лучше. О, без сомнения, это прелестнейшая женщина в мире. Мы принадлежим к различным лагерям, но это не мешает мне уважать ее по ее заслугам. Она так несчастна.] – прибавила Анна Павловна.
Полагая, что этими словами Анна Павловна слегка приподнимала завесу тайны над болезнью графини, один неосторожный молодой человек позволил себе выразить удивление в том, что не призваны известные врачи, а лечит графиню шарлатан, который может дать опасные средства.
– Vos informations peuvent etre meilleures que les miennes, – вдруг ядовито напустилась Анна Павловна на неопытного молодого человека. – Mais je sais de bonne source que ce medecin est un homme tres savant et tres habile. C'est le medecin intime de la Reine d'Espagne. [Ваши известия могут быть вернее моих… но я из хороших источников знаю, что этот доктор очень ученый и искусный человек. Это лейб медик королевы испанской.] – И таким образом уничтожив молодого человека, Анна Павловна обратилась к Билибину, который в другом кружке, подобрав кожу и, видимо, сбираясь распустить ее, чтобы сказать un mot, говорил об австрийцах.
– Je trouve que c'est charmant! [Я нахожу, что это прелестно!] – говорил он про дипломатическую бумагу, при которой отосланы были в Вену австрийские знамена, взятые Витгенштейном, le heros de Petropol [героем Петрополя] (как его называли в Петербурге).
– Как, как это? – обратилась к нему Анна Павловна, возбуждая молчание для услышания mot, которое она уже знала.
И Билибин повторил следующие подлинные слова дипломатической депеши, им составленной:
– L'Empereur renvoie les drapeaux Autrichiens, – сказал Билибин, – drapeaux amis et egares qu'il a trouve hors de la route, [Император отсылает австрийские знамена, дружеские и заблудшиеся знамена, которые он нашел вне настоящей дороги.] – докончил Билибин, распуская кожу.
– Charmant, charmant, [Прелестно, прелестно,] – сказал князь Василий.
– C'est la route de Varsovie peut etre, [Это варшавская дорога, может быть.] – громко и неожиданно сказал князь Ипполит. Все оглянулись на него, не понимая того, что он хотел сказать этим. Князь Ипполит тоже с веселым удивлением оглядывался вокруг себя. Он так же, как и другие, не понимал того, что значили сказанные им слова. Он во время своей дипломатической карьеры не раз замечал, что таким образом сказанные вдруг слова оказывались очень остроумны, и он на всякий случай сказал эти слова, первые пришедшие ему на язык. «Может, выйдет очень хорошо, – думал он, – а ежели не выйдет, они там сумеют это устроить». Действительно, в то время как воцарилось неловкое молчание, вошло то недостаточно патриотическое лицо, которого ждала для обращения Анна Павловна, и она, улыбаясь и погрозив пальцем Ипполиту, пригласила князя Василия к столу, и, поднося ему две свечи и рукопись, попросила его начать. Все замолкло.
– Всемилостивейший государь император! – строго провозгласил князь Василий и оглянул публику, как будто спрашивая, не имеет ли кто сказать что нибудь против этого. Но никто ничего не сказал. – «Первопрестольный град Москва, Новый Иерусалим, приемлет Христа своего, – вдруг ударил он на слове своего, – яко мать во объятия усердных сынов своих, и сквозь возникающую мглу, провидя блистательную славу твоея державы, поет в восторге: «Осанна, благословен грядый!» – Князь Василий плачущим голосом произнес эти последние слова.
Билибин рассматривал внимательно свои ногти, и многие, видимо, робели, как бы спрашивая, в чем же они виноваты? Анна Павловна шепотом повторяла уже вперед, как старушка молитву причастия: «Пусть дерзкий и наглый Голиаф…» – прошептала она.
Князь Василий продолжал:
– «Пусть дерзкий и наглый Голиаф от пределов Франции обносит на краях России смертоносные ужасы; кроткая вера, сия праща российского Давида, сразит внезапно главу кровожаждущей его гордыни. Се образ преподобного Сергия, древнего ревнителя о благе нашего отечества, приносится вашему императорскому величеству. Болезную, что слабеющие мои силы препятствуют мне насладиться любезнейшим вашим лицезрением. Теплые воссылаю к небесам молитвы, да всесильный возвеличит род правых и исполнит во благих желания вашего величества».
– Quelle force! Quel style! [Какая сила! Какой слог!] – послышались похвалы чтецу и сочинителю. Воодушевленные этой речью, гости Анны Павловны долго еще говорили о положении отечества и делали различные предположения об исходе сражения, которое на днях должно было быть дано.
– Vous verrez, [Вы увидите.] – сказала Анна Павловна, – что завтра, в день рождения государя, мы получим известие. У меня есть хорошее предчувствие.
Предчувствие Анны Павловны действительно оправдалось. На другой день, во время молебствия во дворце по случаю дня рождения государя, князь Волконский был вызван из церкви и получил конверт от князя Кутузова. Это было донесение Кутузова, писанное в день сражения из Татариновой. Кутузов писал, что русские не отступили ни на шаг, что французы потеряли гораздо более нашего, что он доносит второпях с поля сражения, не успев еще собрать последних сведений. Стало быть, это была победа. И тотчас же, не выходя из храма, была воздана творцу благодарность за его помощь и за победу.
Предчувствие Анны Павловны оправдалось, и в городе все утро царствовало радостно праздничное настроение духа. Все признавали победу совершенною, и некоторые уже говорили о пленении самого Наполеона, о низложении его и избрании новой главы для Франции.
Вдали от дела и среди условий придворной жизни весьма трудно, чтобы события отражались во всей их полноте и силе. Невольно события общие группируются около одного какого нибудь частного случая. Так теперь главная радость придворных заключалась столько же в том, что мы победили, сколько и в том, что известие об этой победе пришлось именно в день рождения государя. Это было как удавшийся сюрприз. В известии Кутузова сказано было тоже о потерях русских, и в числе их названы Тучков, Багратион, Кутайсов. Тоже и печальная сторона события невольно в здешнем, петербургском мире сгруппировалась около одного события – смерти Кутайсова. Его все знали, государь любил его, он был молод и интересен. В этот день все встречались с словами:
– Как удивительно случилось. В самый молебен. А какая потеря Кутайсов! Ах, как жаль!
– Что я вам говорил про Кутузова? – говорил теперь князь Василий с гордостью пророка. – Я говорил всегда, что он один способен победить Наполеона.
Но на другой день не получалось известия из армии, и общий голос стал тревожен. Придворные страдали за страдания неизвестности, в которой находился государь.
– Каково положение государя! – говорили придворные и уже не превозносили, как третьего дня, а теперь осуждали Кутузова, бывшего причиной беспокойства государя. Князь Василий в этот день уже не хвастался более своим protege Кутузовым, а хранил молчание, когда речь заходила о главнокомандующем. Кроме того, к вечеру этого дня как будто все соединилось для того, чтобы повергнуть в тревогу и беспокойство петербургских жителей: присоединилась еще одна страшная новость. Графиня Елена Безухова скоропостижно умерла от этой страшной болезни, которую так приятно было выговаривать. Официально в больших обществах все говорили, что графиня Безухова умерла от страшного припадка angine pectorale [грудной ангины], но в интимных кружках рассказывали подробности о том, как le medecin intime de la Reine d'Espagne [лейб медик королевы испанской] предписал Элен небольшие дозы какого то лекарства для произведения известного действия; но как Элен, мучимая тем, что старый граф подозревал ее, и тем, что муж, которому она писала (этот несчастный развратный Пьер), не отвечал ей, вдруг приняла огромную дозу выписанного ей лекарства и умерла в мучениях, прежде чем могли подать помощь. Рассказывали, что князь Василий и старый граф взялись было за итальянца; но итальянец показал такие записки от несчастной покойницы, что его тотчас же отпустили.
Общий разговор сосредоточился около трех печальных событий: неизвестности государя, погибели Кутайсова и смерти Элен.
На третий день после донесения Кутузова в Петербург приехал помещик из Москвы, и по всему городу распространилось известие о сдаче Москвы французам. Это было ужасно! Каково было положение государя! Кутузов был изменник, и князь Василий во время visites de condoleance [визитов соболезнования] по случаю смерти его дочери, которые ему делали, говорил о прежде восхваляемом им Кутузове (ему простительно было в печали забыть то, что он говорил прежде), он говорил, что нельзя было ожидать ничего другого от слепого и развратного старика.
– Я удивляюсь только, как можно было поручить такому человеку судьбу России.
Пока известие это было еще неофициально, в нем можно было еще сомневаться, но на другой день пришло от графа Растопчина следующее донесение:
«Адъютант князя Кутузова привез мне письмо, в коем он требует от меня полицейских офицеров для сопровождения армии на Рязанскую дорогу. Он говорит, что с сожалением оставляет Москву. Государь! поступок Кутузова решает жребий столицы и Вашей империи. Россия содрогнется, узнав об уступлении города, где сосредоточивается величие России, где прах Ваших предков. Я последую за армией. Я все вывез, мне остается плакать об участи моего отечества».
Получив это донесение, государь послал с князем Волконским следующий рескрипт Кутузову:
«Князь Михаил Иларионович! С 29 августа не имею я никаких донесений от вас. Между тем от 1 го сентября получил я через Ярославль, от московского главнокомандующего, печальное известие, что вы решились с армиею оставить Москву. Вы сами можете вообразить действие, какое произвело на меня это известие, а молчание ваше усугубляет мое удивление. Я отправляю с сим генерал адъютанта князя Волконского, дабы узнать от вас о положении армии и о побудивших вас причинах к столь печальной решимости».
Девять дней после оставления Москвы в Петербург приехал посланный от Кутузова с официальным известием об оставлении Москвы. Посланный этот был француз Мишо, не знавший по русски, но quoique etranger, Busse de c?ur et d'ame, [впрочем, хотя иностранец, но русский в глубине души,] как он сам говорил про себя.
Государь тотчас же принял посланного в своем кабинете, во дворце Каменного острова. Мишо, который никогда не видал Москвы до кампании и который не знал по русски, чувствовал себя все таки растроганным, когда он явился перед notre tres gracieux souverain [нашим всемилостивейшим повелителем] (как он писал) с известием о пожаре Москвы, dont les flammes eclairaient sa route [пламя которой освещало его путь].
Хотя источник chagrin [горя] г на Мишо и должен был быть другой, чем тот, из которого вытекало горе русских людей, Мишо имел такое печальное лицо, когда он был введен в кабинет государя, что государь тотчас же спросил у него:
– M'apportez vous de tristes nouvelles, colonel? [Какие известия привезли вы мне? Дурные, полковник?]
– Bien tristes, sire, – отвечал Мишо, со вздохом опуская глаза, – l'abandon de Moscou. [Очень дурные, ваше величество, оставление Москвы.]
– Aurait on livre mon ancienne capitale sans se battre? [Неужели предали мою древнюю столицу без битвы?] – вдруг вспыхнув, быстро проговорил государь.
Мишо почтительно передал то, что ему приказано было передать от Кутузова, – именно то, что под Москвою драться не было возможности и что, так как оставался один выбор – потерять армию и Москву или одну Москву, то фельдмаршал должен был выбрать последнее.
Государь выслушал молча, не глядя на Мишо.
– L'ennemi est il en ville? [Неприятель вошел в город?] – спросил он.
– Oui, sire, et elle est en cendres a l'heure qu'il est. Je l'ai laissee toute en flammes, [Да, ваше величество, и он обращен в пожарище в настоящее время. Я оставил его в пламени.] – решительно сказал Мишо; но, взглянув на государя, Мишо ужаснулся тому, что он сделал. Государь тяжело и часто стал дышать, нижняя губа его задрожала, и прекрасные голубые глаза мгновенно увлажились слезами.
Но это продолжалось только одну минуту. Государь вдруг нахмурился, как бы осуждая самого себя за свою слабость. И, приподняв голову, твердым голосом обратился к Мишо.
– Je vois, colonel, par tout ce qui nous arrive, – сказал он, – que la providence exige de grands sacrifices de nous… Je suis pret a me soumettre a toutes ses volontes; mais dites moi, Michaud, comment avez vous laisse l'armee, en voyant ainsi, sans coup ferir abandonner mon ancienne capitale? N'avez vous pas apercu du decouragement?.. [Я вижу, полковник, по всему, что происходит, что провидение требует от нас больших жертв… Я готов покориться его воле; но скажите мне, Мишо, как оставили вы армию, покидавшую без битвы мою древнюю столицу? Не заметили ли вы в ней упадка духа?]
Увидав успокоение своего tres gracieux souverain, Мишо тоже успокоился, но на прямой существенный вопрос государя, требовавший и прямого ответа, он не успел еще приготовить ответа.
– Sire, me permettrez vous de vous parler franchement en loyal militaire? [Государь, позволите ли вы мне говорить откровенно, как подобает настоящему воину?] – сказал он, чтобы выиграть время.
– Colonel, je l'exige toujours, – сказал государь. – Ne me cachez rien, je veux savoir absolument ce qu'il en est. [Полковник, я всегда этого требую… Не скрывайте ничего, я непременно хочу знать всю истину.]
– Sire! – сказал Мишо с тонкой, чуть заметной улыбкой на губах, успев приготовить свой ответ в форме легкого и почтительного jeu de mots [игры слов]. – Sire! j'ai laisse toute l'armee depuis les chefs jusqu'au dernier soldat, sans exception, dans une crainte epouvantable, effrayante… [Государь! Я оставил всю армию, начиная с начальников и до последнего солдата, без исключения, в великом, отчаянном страхе…]
– Comment ca? – строго нахмурившись, перебил государь. – Mes Russes se laisseront ils abattre par le malheur… Jamais!.. [Как так? Мои русские могут ли пасть духом перед неудачей… Никогда!..]
Этого только и ждал Мишо для вставления своей игры слов.
– Sire, – сказал он с почтительной игривостью выражения, – ils craignent seulement que Votre Majeste par bonte de c?ur ne se laisse persuader de faire la paix. Ils brulent de combattre, – говорил уполномоченный русского народа, – et de prouver a Votre Majeste par le sacrifice de leur vie, combien ils lui sont devoues… [Государь, они боятся только того, чтобы ваше величество по доброте души своей не решились заключить мир. Они горят нетерпением снова драться и доказать вашему величеству жертвой своей жизни, насколько они вам преданы…]
– Ah! – успокоенно и с ласковым блеском глаз сказал государь, ударяя по плечу Мишо. – Vous me tranquillisez, colonel. [А! Вы меня успокоиваете, полковник.]
Государь, опустив голову, молчал несколько времени.
– Eh bien, retournez a l'armee, [Ну, так возвращайтесь к армии.] – сказал он, выпрямляясь во весь рост и с ласковым и величественным жестом обращаясь к Мишо, – et dites a nos braves, dites a tous mes bons sujets partout ou vous passerez, que quand je n'aurais plus aucun soldat, je me mettrai moi meme, a la tete de ma chere noblesse, de mes bons paysans et j'userai ainsi jusqu'a la derniere ressource de mon empire. Il m'en offre encore plus que mes ennemis ne pensent, – говорил государь, все более и более воодушевляясь. – Mais si jamais il fut ecrit dans les decrets de la divine providence, – сказал он, подняв свои прекрасные, кроткие и блестящие чувством глаза к небу, – que ma dinastie dut cesser de rogner sur le trone de mes ancetres, alors, apres avoir epuise tous les moyens qui sont en mon pouvoir, je me laisserai croitre la barbe jusqu'ici (государь показал рукой на половину груди), et j'irai manger des pommes de terre avec le dernier de mes paysans plutot, que de signer la honte de ma patrie et de ma chere nation, dont je sais apprecier les sacrifices!.. [Скажите храбрецам нашим, скажите всем моим подданным, везде, где вы проедете, что, когда у меня не будет больше ни одного солдата, я сам стану во главе моих любезных дворян и добрых мужиков и истощу таким образом последние средства моего государства. Они больше, нежели думают мои враги… Но если бы предназначено было божественным провидением, чтобы династия наша перестала царствовать на престоле моих предков, тогда, истощив все средства, которые в моих руках, я отпущу бороду до сих пор и скорее пойду есть один картофель с последним из моих крестьян, нежели решусь подписать позор моей родины и моего дорогого народа, жертвы которого я умею ценить!..] Сказав эти слова взволнованным голосом, государь вдруг повернулся, как бы желая скрыть от Мишо выступившие ему на глаза слезы, и прошел в глубь своего кабинета. Постояв там несколько мгновений, он большими шагами вернулся к Мишо и сильным жестом сжал его руку пониже локтя. Прекрасное, кроткое лицо государя раскраснелось, и глаза горели блеском решимости и гнева.
– Colonel Michaud, n'oubliez pas ce que je vous dis ici; peut etre qu'un jour nous nous le rappellerons avec plaisir… Napoleon ou moi, – сказал государь, дотрогиваясь до груди. – Nous ne pouvons plus regner ensemble. J'ai appris a le connaitre, il ne me trompera plus… [Полковник Мишо, не забудьте, что я вам сказал здесь; может быть, мы когда нибудь вспомним об этом с удовольствием… Наполеон или я… Мы больше не можем царствовать вместе. Я узнал его теперь, и он меня больше не обманет…] – И государь, нахмурившись, замолчал. Услышав эти слова, увидав выражение твердой решимости в глазах государя, Мишо – quoique etranger, mais Russe de c?ur et d'ame – почувствовал себя в эту торжественную минуту – entousiasme par tout ce qu'il venait d'entendre [хотя иностранец, но русский в глубине души… восхищенным всем тем, что он услышал] (как он говорил впоследствии), и он в следующих выражениях изобразил как свои чувства, так и чувства русского народа, которого он считал себя уполномоченным.
– Sire! – сказал он. – Votre Majeste signe dans ce moment la gloire de la nation et le salut de l'Europe! [Государь! Ваше величество подписывает в эту минуту славу народа и спасение Европы!]
Государь наклонением головы отпустил Мишо.
В то время как Россия была до половины завоевана, и жители Москвы бежали в дальние губернии, и ополченье за ополченьем поднималось на защиту отечества, невольно представляется нам, не жившим в то время, что все русские люди от мала до велика были заняты только тем, чтобы жертвовать собою, спасать отечество или плакать над его погибелью. Рассказы, описания того времени все без исключения говорят только о самопожертвовании, любви к отечеству, отчаянье, горе и геройстве русских. В действительности же это так не было. Нам кажется это так только потому, что мы видим из прошедшего один общий исторический интерес того времени и не видим всех тех личных, человеческих интересов, которые были у людей того времени. А между тем в действительности те личные интересы настоящего до такой степени значительнее общих интересов, что из за них никогда не чувствуется (вовсе не заметен даже) интерес общий. Большая часть людей того времени не обращали никакого внимания на общий ход дел, а руководились только личными интересами настоящего. И эти то люди были самыми полезными деятелями того времени.
Те же, которые пытались понять общий ход дел и с самопожертвованием и геройством хотели участвовать в нем, были самые бесполезные члены общества; они видели все навыворот, и все, что они делали для пользы, оказывалось бесполезным вздором, как полки Пьера, Мамонова, грабившие русские деревни, как корпия, щипанная барынями и никогда не доходившая до раненых, и т. п. Даже те, которые, любя поумничать и выразить свои чувства, толковали о настоящем положении России, невольно носили в речах своих отпечаток или притворства и лжи, или бесполезного осуждения и злобы на людей, обвиняемых за то, в чем никто не мог быть виноват. В исторических событиях очевиднее всего запрещение вкушения плода древа познания. Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодностью.
Значение совершавшегося тогда в России события тем незаметнее было, чем ближе было в нем участие человека. В Петербурге и губернских городах, отдаленных от Москвы, дамы и мужчины в ополченских мундирах оплакивали Россию и столицу и говорили о самопожертвовании и т. п.; но в армии, которая отступала за Москву, почти не говорили и не думали о Москве, и, глядя на ее пожарище, никто не клялся отомстить французам, а думали о следующей трети жалованья, о следующей стоянке, о Матрешке маркитантше и тому подобное…
Николай Ростов без всякой цели самопожертвования, а случайно, так как война застала его на службе, принимал близкое и продолжительное участие в защите отечества и потому без отчаяния и мрачных умозаключений смотрел на то, что совершалось тогда в России. Ежели бы у него спросили, что он думает о теперешнем положении России, он бы сказал, что ему думать нечего, что на то есть Кутузов и другие, а что он слышал, что комплектуются полки, и что, должно быть, драться еще долго будут, и что при теперешних обстоятельствах ему не мудрено года через два получить полк.
По тому, что он так смотрел на дело, он не только без сокрушения о том, что лишается участия в последней борьбе, принял известие о назначении его в командировку за ремонтом для дивизии в Воронеж, но и с величайшим удовольствием, которое он не скрывал и которое весьма хорошо понимали его товарищи.
За несколько дней до Бородинского сражения Николай получил деньги, бумаги и, послав вперед гусар, на почтовых поехал в Воронеж.
Только тот, кто испытал это, то есть пробыл несколько месяцев не переставая в атмосфере военной, боевой жизни, может понять то наслаждение, которое испытывал Николай, когда он выбрался из того района, до которого достигали войска своими фуражировками, подвозами провианта, гошпиталями; когда он, без солдат, фур, грязных следов присутствия лагеря, увидал деревни с мужиками и бабами, помещичьи дома, поля с пасущимся скотом, станционные дома с заснувшими смотрителями. Он почувствовал такую радость, как будто в первый раз все это видел. В особенности то, что долго удивляло и радовало его, – это были женщины, молодые, здоровые, за каждой из которых не было десятка ухаживающих офицеров, и женщины, которые рады и польщены были тем, что проезжий офицер шутит с ними.
В самом веселом расположении духа Николай ночью приехал в Воронеж в гостиницу, заказал себе все то, чего он долго лишен был в армии, и на другой день, чисто начисто выбрившись и надев давно не надеванную парадную форму, поехал являться к начальству.
Начальник ополчения был статский генерал, старый человек, который, видимо, забавлялся своим военным званием и чином. Он сердито (думая, что в этом военное свойство) принял Николая и значительно, как бы имея на то право и как бы обсуживая общий ход дела, одобряя и не одобряя, расспрашивал его. Николай был так весел, что ему только забавно было это.
От начальника ополчения он поехал к губернатору. Губернатор был маленький живой человечек, весьма ласковый и простой. Он указал Николаю на те заводы, в которых он мог достать лошадей, рекомендовал ему барышника в городе и помещика за двадцать верст от города, у которых были лучшие лошади, и обещал всякое содействие.
– Вы графа Ильи Андреевича сын? Моя жена очень дружна была с вашей матушкой. По четвергам у меня собираются; нынче четверг, милости прошу ко мне запросто, – сказал губернатор, отпуская его.
Прямо от губернатора Николай взял перекладную и, посадив с собою вахмистра, поскакал за двадцать верст на завод к помещику. Все в это первое время пребывания его в Воронеже было для Николая весело и легко, и все, как это бывает, когда человек сам хорошо расположен, все ладилось и спорилось.
Помещик, к которому приехал Николай, был старый кавалерист холостяк, лошадиный знаток, охотник, владетель коверной, столетней запеканки, старого венгерского и чудных лошадей.
Николай в два слова купил за шесть тысяч семнадцать жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он уже сошелся на «ты», по отвратительной дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Переодевшись, надушившись и облив голову холодной подои, Николай хотя несколько поздно, но с готовой фразой: vaut mieux tard que jamais, [лучше поздно, чем никогда,] явился к губернатору.
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».
Катерина Петровна действительно стала играть вальсы и экосезы, и начались танцы, в которых Николай еще более пленил своей ловкостью все губернское общество. Он удивил даже всех своей особенной, развязной манерой в танцах. Николай сам был несколько удивлен своей манерой танцевать в этот вечер. Он никогда так не танцевал в Москве и счел бы даже неприличным и mauvais genre [дурным тоном] такую слишком развязную манеру танца; но здесь он чувствовал потребность удивить их всех чем нибудь необыкновенным, чем нибудь таким, что они должны были принять за обыкновенное в столицах, но неизвестное еще им в провинции.
Во весь вечер Николай обращал больше всего внимания на голубоглазую, полную и миловидную блондинку, жену одного из губернских чиновников. С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался с ее мужем, как будто они хотя и не говорили этого, но знали, как славно они сойдутся – то есть Николай с женой этого мужа. Муж, однако, казалось, не разделял этого убеждения и старался мрачно обращаться с Ростовым. Но добродушная наивность Николая была так безгранична, что иногда муж невольно поддавался веселому настроению духа Николая. К концу вечера, однако, по мере того как лицо жены становилось все румянее и оживленнее, лицо ее мужа становилось все грустнее и бледнее, как будто доля оживления была одна на обоих, и по мере того как она увеличивалась в жене, она уменьшалась в муже.
Николай, с несходящей улыбкой на лице, несколько изогнувшись на кресле, сидел, близко наклоняясь над блондинкой и говоря ей мифологические комплименты.
Переменяя бойко положение ног в натянутых рейтузах, распространяя от себя запах духов и любуясь и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кичкирами, Николай говорил блондинке, что он хочет здесь, в Воронеже, похитить одну даму.
– Какую же?
– Прелестную, божественную. Глаза у ней (Николай посмотрел на собеседницу) голубые, рот – кораллы, белизна… – он глядел на плечи, – стан – Дианы…
Муж подошел к ним и мрачно спросил у жены, о чем она говорит.
– А! Никита Иваныч, – сказал Николай, учтиво вставая. И, как бы желая, чтобы Никита Иваныч принял участие в его шутках, он начал и ему сообщать свое намерение похитить одну блондинку.
Муж улыбался угрюмо, жена весело. Добрая губернаторша с неодобрительным видом подошла к ним.
– Анна Игнатьевна хочет тебя видеть, Nicolas, – сказала она, таким голосом выговаривая слова: Анна Игнатьевна, что Ростову сейчас стало понятно, что Анна Игнатьевна очень важная дама. – Пойдем, Nicolas. Ведь ты позволил мне так называть тебя?
– О да, ma tante. Кто же это?
– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.
Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.
Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.
Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как то совестно и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.
– Ты видел княжну? – сказала она, головой указывая на даму в черном, стоявшую за клиросом.
Николай тотчас же узнал княжну Марью не столько по профилю ее, который виднелся из под шляпы, сколько по тому чувству осторожности, страха и жалости, которое тотчас же охватило его. Княжна Марья, очевидно погруженная в свои мысли, делала последние кресты перед выходом из церкви.
Николай с удивлением смотрел на ее лицо. Это было то же лицо, которое он видел прежде, то же было в нем общее выражение тонкой, внутренней, духовной работы; но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Как и прежде бывало с Николаем в ее присутствии, он, не дожидаясь совета губернаторши подойти к ней, не спрашивая себя, хорошо ли, прилично ли или нет будет его обращение к ней здесь, в церкви, подошел к ней и сказал, что он слышал о ее горе и всей душой соболезнует ему. Едва только она услыхала его голос, как вдруг яркий свет загорелся в ее лице, освещая в одно и то же время и печаль ее, и радость.
– Я одно хотел вам сказать, княжна, – сказал Ростов, – это то, что ежели бы князь Андрей Николаевич не был бы жив, то, как полковой командир, в газетах это сейчас было бы объявлено.
Княжна смотрела на него, не понимая его слов, но радуясь выражению сочувствующего страдания, которое было в его лице.
– И я столько примеров знаю, что рана осколком (в газетах сказано гранатой) бывает или смертельна сейчас же, или, напротив, очень легкая, – говорил Николай. – Надо надеяться на лучшее, и я уверен…
Княжна Марья перебила его.
– О, это было бы так ужа… – начала она и, не договорив от волнения, грациозным движением (как и все, что она делала при нем) наклонив голову и благодарно взглянув на него, пошла за теткой.
Вечером этого дня Николай никуда не поехал в гости и остался дома, с тем чтобы покончить некоторые счеты с продавцами лошадей. Когда он покончил дела, было уже поздно, чтобы ехать куда нибудь, но было еще рано, чтобы ложиться спать, и Николай долго один ходил взад и вперед по комнате, обдумывая свою жизнь, что с ним редко случалось.
Княжна Марья произвела на него приятное впечатление под Смоленском. То, что он встретил ее тогда в таких особенных условиях, и то, что именно на нее одно время его мать указывала ему как на богатую партию, сделали то, что он обратил на нее особенное внимание. В Воронеже, во время его посещения, впечатление это было не только приятное, но сильное. Николай был поражен той особенной, нравственной красотой, которую он в этот раз заметил в ней. Однако он собирался уезжать, и ему в голову не приходило пожалеть о том, что уезжая из Воронежа, он лишается случая видеть княжну. Но нынешняя встреча с княжной Марьей в церкви (Николай чувствовал это) засела ему глубже в сердце, чем он это предвидел, и глубже, чем он желал для своего спокойствия. Это бледное, тонкое, печальное лицо, этот лучистый взгляд, эти тихие, грациозные движения и главное – эта глубокая и нежная печаль, выражавшаяся во всех чертах ее, тревожили его и требовали его участия. В мужчинах Ростов терпеть не мог видеть выражение высшей, духовной жизни (оттого он не любил князя Андрея), он презрительно называл это философией, мечтательностью; но в княжне Марье, именно в этой печали, выказывавшей всю глубину этого чуждого для Николая духовного мира, он чувствовал неотразимую привлекательность.
«Чудная должна быть девушка! Вот именно ангел! – говорил он сам с собою. – Отчего я не свободен, отчего я поторопился с Соней?» И невольно ему представилось сравнение между двумя: бедность в одной и богатство в другой тех духовных даров, которых не имел Николай и которые потому он так высоко ценил. Он попробовал себе представить, что бы было, если б он был свободен. Каким образом он сделал бы ей предложение и она стала бы его женою? Нет, он не мог себе представить этого. Ему делалось жутко, и никакие ясные образы не представлялись ему. С Соней он давно уже составил себе будущую картину, и все это было просто и ясно, именно потому, что все это было выдумано, и он знал все, что было в Соне; но с княжной Марьей нельзя было себе представить будущей жизни, потому что он не понимал ее, а только любил.
Мечтания о Соне имели в себе что то веселое, игрушечное. Но думать о княжне Марье всегда было трудно и немного страшно.
«Как она молилась! – вспомнил он. – Видно было, что вся душа ее была в молитве. Да, это та молитва, которая сдвигает горы, и я уверен, что молитва ее будет исполнена. Отчего я не молюсь о том, что мне нужно? – вспомнил он. – Что мне нужно? Свободы, развязки с Соней. Она правду говорила, – вспомнил он слова губернаторши, – кроме несчастья, ничего не будет из того, что я женюсь на ней. Путаница, горе maman… дела… путаница, страшная путаница! Да я и не люблю ее. Да, не так люблю, как надо. Боже мой! выведи меня из этого ужасного, безвыходного положения! – начал он вдруг молиться. – Да, молитва сдвинет гору, но надо верить и не так молиться, как мы детьми молились с Наташей о том, чтобы снег сделался сахаром, и выбегали на двор пробовать, делается ли из снегу сахар. Нет, но я не о пустяках молюсь теперь», – сказал он, ставя в угол трубку и, сложив руки, становясь перед образом. И, умиленный воспоминанием о княжне Марье, он начал молиться так, как он давно не молился. Слезы у него были на глазах и в горле, когда в дверь вошел Лаврушка с какими то бумагами.
– Дурак! что лезешь, когда тебя не спрашивают! – сказал Николай, быстро переменяя положение.
– От губернатора, – заспанным голосом сказал Лаврушка, – кульер приехал, письмо вам.
– Ну, хорошо, спасибо, ступай!
Николай взял два письма. Одно было от матери, другое от Сони. Он узнал их по почеркам и распечатал первое письмо Сони. Не успел он прочесть нескольких строк, как лицо его побледнело и глаза его испуганно и радостно раскрылись.
– Нет, это не может быть! – проговорил он вслух. Не в силах сидеть на месте, он с письмом в руках, читая его. стал ходить по комнате. Он пробежал письмо, потом прочел его раз, другой, и, подняв плечи и разведя руками, он остановился посреди комнаты с открытым ртом и остановившимися глазами. То, о чем он только что молился, с уверенностью, что бог исполнит его молитву, было исполнено; но Николай был удивлен этим так, как будто это было что то необыкновенное, и как будто он никогда не ожидал этого, и как будто именно то, что это так быстро совершилось, доказывало то, что это происходило не от бога, которого он просил, а от обыкновенной случайности.
Тот, казавшийся неразрешимым, узел, который связывал свободу Ростова, был разрешен этим неожиданным (как казалось Николаю), ничем не вызванным письмом Сони. Она писала, что последние несчастные обстоятельства, потеря почти всего имущества Ростовых в Москве, и не раз высказываемые желания графини о том, чтобы Николай женился на княжне Болконской, и его молчание и холодность за последнее время – все это вместе заставило ее решиться отречься от его обещаний и дать ему полную свободу.
«Мне слишком тяжело было думать, что я могу быть причиной горя или раздора в семействе, которое меня облагодетельствовало, – писала она, – и любовь моя имеет одною целью счастье тех, кого я люблю; и потому я умоляю вас, Nicolas, считать себя свободным и знать, что несмотря ни на что, никто сильнее не может вас любить, как ваша Соня».
Оба письма были из Троицы. Другое письмо было от графини. В письме этом описывались последние дни в Москве, выезд, пожар и погибель всего состояния. В письме этом, между прочим, графиня писала о том, что князь Андрей в числе раненых ехал вместе с ними. Положение его было очень опасно, но теперь доктор говорит, что есть больше надежды. Соня и Наташа, как сиделки, ухаживают за ним.
С этим письмом на другой день Николай поехал к княжне Марье. Ни Николай, ни княжна Марья ни слова не сказали о том, что могли означать слова: «Наташа ухаживает за ним»; но благодаря этому письму Николай вдруг сблизился с княжной в почти родственные отношения.
На другой день Ростов проводил княжну Марью в Ярославль и через несколько дней сам уехал в полк.
Письмо Сони к Николаю, бывшее осуществлением его молитвы, было написано из Троицы. Вот чем оно было вызвано. Мысль о женитьбе Николая на богатой невесте все больше и больше занимала старую графиню. Она знала, что Соня была главным препятствием для этого. И жизнь Сони последнее время, в особенности после письма Николая, описывавшего свою встречу в Богучарове с княжной Марьей, становилась тяжелее и тяжелее в доме графини. Графиня не пропускала ни одного случая для оскорбительного или жестокого намека Соне.
Но несколько дней перед выездом из Москвы, растроганная и взволнованная всем тем, что происходило, графиня, призвав к себе Соню, вместо упреков и требований, со слезами обратилась к ней с мольбой о том, чтобы она, пожертвовав собою, отплатила бы за все, что было для нее сделано, тем, чтобы разорвала свои связи с Николаем.
– Я не буду покойна до тех пор, пока ты мне не дашь этого обещания.
Соня разрыдалась истерически, отвечала сквозь рыдания, что она сделает все, что она на все готова, но не дала прямого обещания и в душе своей не могла решиться на то, чего от нее требовали. Надо было жертвовать собой для счастья семьи, которая вскормила и воспитала ее. Жертвовать собой для счастья других было привычкой Сони. Ее положение в доме было таково, что только на пути жертвованья она могла выказывать свои достоинства, и она привыкла и любила жертвовать собой. Но прежде во всех действиях самопожертвованья она с радостью сознавала, что она, жертвуя собой, этим самым возвышает себе цену в глазах себя и других и становится более достойною Nicolas, которого она любила больше всего в жизни; но теперь жертва ее должна была состоять в том, чтобы отказаться от того, что для нее составляло всю награду жертвы, весь смысл жизни. И в первый раз в жизни она почувствовала горечь к тем людям, которые облагодетельствовали ее для того, чтобы больнее замучить; почувствовала зависть к Наташе, никогда не испытывавшей ничего подобного, никогда не нуждавшейся в жертвах и заставлявшей других жертвовать себе и все таки всеми любимой. И в первый раз Соня почувствовала, как из ее тихой, чистой любви к Nicolas вдруг начинало вырастать страстное чувство, которое стояло выше и правил, и добродетели, и религии; и под влиянием этого чувства Соня невольно, выученная своею зависимою жизнью скрытности, в общих неопределенных словах ответив графине, избегала с ней разговоров и решилась ждать свидания с Николаем с тем, чтобы в этом свидании не освободить, но, напротив, навсегда связать себя с ним.
Хлопоты и ужас последних дней пребывания Ростовых в Москве заглушили в Соне тяготившие ее мрачные мысли. Она рада была находить спасение от них в практической деятельности. Но когда она узнала о присутствии в их доме князя Андрея, несмотря на всю искреннюю жалость, которую она испытала к нему и к Наташе, радостное и суеверное чувство того, что бог не хочет того, чтобы она была разлучена с Nicolas, охватило ее. Она знала, что Наташа любила одного князя Андрея и не переставала любить его. Она знала, что теперь, сведенные вместе в таких страшных условиях, они снова полюбят друг друга и что тогда Николаю вследствие родства, которое будет между ними, нельзя будет жениться на княжне Марье. Несмотря на весь ужас всего происходившего в последние дни и во время первых дней путешествия, это чувство, это сознание вмешательства провидения в ее личные дела радовало Соню.
В Троицкой лавре Ростовы сделали первую дневку в своем путешествии.
В гостинице лавры Ростовым были отведены три большие комнаты, из которых одну занимал князь Андрей. Раненому было в этот день гораздо лучше. Наташа сидела с ним. В соседней комнате сидели граф и графиня, почтительно беседуя с настоятелем, посетившим своих давнишних знакомых и вкладчиков. Соня сидела тут же, и ее мучило любопытство о том, о чем говорили князь Андрей с Наташей. Она из за двери слушала звуки их голосов. Дверь комнаты князя Андрея отворилась. Наташа с взволнованным лицом вышла оттуда и, не замечая приподнявшегося ей навстречу и взявшегося за широкий рукав правой руки монаха, подошла к Соне и взяла ее за руку.
– Наташа, что ты? Поди сюда, – сказала графиня.
Наташа подошла под благословенье, и настоятель посоветовал обратиться за помощью к богу и его угоднику.
Тотчас после ухода настоятеля Нашата взяла за руку свою подругу и пошла с ней в пустую комнату.
– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.
На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.
Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.
От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.
После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…
Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?
Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.
Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.
Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.
Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.
Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
