История Гренландии
В настоящее время 84 % поверхности острова Гренландия занято ледником, что ограничивает область человеческого заселения узкими прибрежными полосами. Климат арктический.
Гренландия была неизвестна европейцам вплоть до открытия в X веке норвежскими викингами, которые незадолго до того поселились в Исландии.
Арктические народы населяли Гренландию задолго до открытия острова европейцами, хотя перед прибытием викингов остров обезлюдел — предки современных инуитов начали селиться на юге Гренландии лишь в XIII веке. Инуиты — единственный народ, который непрерывно населял Гренландию на протяжении столетий; однако в XVIII веке Дания, воспользовавшись приоритетом викингов, объявила остров своим владением и начала его колонизацию. Во время Второй мировой войны Гренландия была отделена от королевства и сблизилась с Соединёнными Штатами и Канадой. По окончании войны Дания вернула себе контроль над островом, однако упразднила его колониальный статус; Гренландия была провозглашена интегральной частью Датского королевства, а в 1979 году получила широкую автономию по внутренним делам. Гренландия — единственное государственное образование, которое вышло из состава Европейского союза, хотя и хранит статус ассоциированного государства.
Содержание
Ранние палеоэскимосские культуры
История древней Гренландии — история повторяющихся миграций палеоэскимосов с арктических островов Северной Америки. Общей чертой всех этих культур была необходимость выживания в чрезвычайно неблагоприятных условиях самого отдаленного края Арктики на самой границе пригодного для человеческого существования ареала. Даже небольшие колебания климата превращали едва благоприятные условия в несовместимые с человеческой жизнью и приводили к исчезновению недостаточно приспособленных культур и опустошению целых регионов в результате миграций и вымирания.
Археологи выделяют в Гренландии четыре палеоэскимосские культуры, которые существовали до открытия острова викингами, но сроки их существования определяются очень приблизительно:
- Саккакская культура: 2500 до н. э. — 800 до н. э. на юге Гренландии;
- Культура Индепенденс I: 2400 до н. э. — 1300 до н. э. на севере Гренландии;
- Культура Индепенденс II: 800 до н. э. — 1 до н. э. преимущественно на севере Гренландии;
- Ранняя дорсетская культура, Дорсет I: 700 до н. э. — 200 н. э. на юге Гренландии.
Эти культуры не были уникальны для Гренландии. Как правило, они возникали и развивались на территориях арктической Канады и Аляски задолго до своего проникновения в Гренландию, и могли сохраняться в других местах Арктики после их исчезновения с острова.
После упадка культуры остров оставался незаселённым на протяжении столетий. Носители инуитской культуры туле, предки современных коренных жителей Гренландии, начали проникать на север острова в начале XIII века.
Поселения викингов
Около 980 года викинг Эрик Рауди (Рыжий) был приговорён к трехлетнему изгнанию из Исландии за убийство соседа[1]. Он решил отплыть на запад и добраться до земли, которую в ясную погоду можно увидеть с вершин гор западной Исландии. Она лежала на расстоянии 280 км от исландского берега; согласно сагам, раньше в 900-х годах туда плавал норвежец Гуннбьёрн, в честь которого её называли «гуннбьёрновыми шхерами». Эрик отплыл на запад в 982 году вместе с семьей, слугами и скотом, но плавучий лед помешал ему высадиться на берег; он был вынужден обогнуть южную конечность острова и высадился в месте вблизи Юлианехоб (Какорток). На протяжении трёх лет своего изгнания Эрик не встретил на острове ни одного человека, хотя во время своих путешествий вдоль побережья он доходил до острова Диско, далеко на северо-запад от южной оконечности Гренландии.
По окончании срока своего изгнания Эрик Рыжий в 986 году вернулся в Исландию и начал поощрять местных викингов к переселению на новые земли. Он назвал остров Гренландией (норв. Grønland), которая дословно значит «Зеленая земля». Вокруг уместности этого названия до сих пор продолжаются споры; кое-кто считает, что в те времена климат в этих местах благодаря средневековому лиматическому оптимуму был мягкий, и прибрежные районы юго-запада острова действительно были покрыты густой травянистой растительностью; другие считают, что такое название было выбрано с единственной целью — привлечь к острову больше поселенцев.
Согласно сагам, Эрик Рыжий отплыл из Исландии с 25 кораблями, из которых лишь 14 с 350 поселенцами добрались до Гренландии, и основал на острове первое европейское поселение Eystribyggd (Восточное поселение)[2]. Свидетельства саг подтверждаются результатами радиоуглеродного анализа археологических находок, которые были найдены на месте прежнего Братталида (теперь Кассиарсук), резиденции Эрика Рыжего вблизи современного Нарсарсуака, и датируются приблизительно 1000 годом н. э.
В период своего расцвета колония насчитывала от 3000 до 5000 жителей, которые сначала населяли два поселения: Восточное (Eystribyggd) на месте современного Какортока на южном конце острова, где находилось имение Эрика Рыжего Братталид, и Западное (Vestribyggd) на месте современного Готхоба (до 1979 г.), сейчас Нуук. Территория была разделена между жилищами, которых известно свыше 400. Это была достаточно большая колония (для сравнения, сейчас население всей Гренландии составляет около 56 000 человек). Её экономической основой было торговля с Европой моржовыми бивнями; также экспортировались пенька, бечевки, овцы, кожи рогатого скота и тюленей; возможно, также вывозилась вяленая рыба (треска), которая составляет основу экономики современной Гренландии. В Гренландии совсем нет лесов, и потому колония полностью зависела от снабжения древесиной, которая была особенно нужна для судостроительства, из Норвегии и Исландии. Также из Европы завозились железные изделия и некоторые пищевые продукты. Торговые суда из Исландии ежегодно посещали колонию, иногда оставаясь здесь на зиму, реже появлялись норвежские корабли с континента.
В начале XI века в Гренландию начало проникать христианство. Согласно сагам, его принес сюда Лейф Эриксон, второй сын Эрика Рыжего, который посетил Норвегию и был обращён в христианство норвежским королём Олафом I, а затем был послан обратно в Гренландию с целью распространения христианства среди местных жителей. Вернувшись в Гренландию, Лейф начал проповедовать христианство и обратил в него свою мать, которая построила первую на острове церковь в имении Эрика Рыжего Братталид. В 1126 году в Гренландии было основано епископство в Гардаре (современный Игалику), подчинённое архиепископу Нидароса (современный Тронхейм) в Норвегии; археологи нашли остатки по крайней мере пяти гренландских церквей.
Гренландцы предпринимали экспедиции дальше на запад, в результате чего ими задолго до Колумба была открыта Северная Америка. Примерно в 1000 году всё тот же Лейф Эрикссон с командой из 35 человек открыл три региона американского побережья: Хеллуланд (вероятно, Баффинова Земля) , Маркланд (предположительно — полуостров Лабрадор) и Винланд, получивший своё название за большое количество произраставших там виноградных лоз (возможно, это было побережье Ньюфаундленда близ современного местечка Л'Анс-о-Медоуз). Там же были основаны и несколько поселений. Скандинавы даже вступили в контакт со «скрёллингами» — североамериканскими индейцами. Поначалу отношения были мирными, но через несколько лет испортились, и постоянные набеги скрёллингов вынудили викингов оставить свои поселения.
Упадок первых колоний
Гренландская колония была независимой республикой до 1261 года, когда её население присягнуло на верность норвежскому королю: в обмен на уплату налогов Норвегия обязывалась обеспечивать снабжение колонии необходимыми материалами, ежегодно посылая к острову торговую экспедицию; даже после этого Гренландия продолжала пользоваться значительной внутренней автономией и жить по своим законам. В 1380 году Норвегия вошла в личную унию с Датским королевством, создав основание для датских претензий на остров в XVIII веке.
Ухудшение климата, которое началось в XIV веке, затруднило сельское хозяйство и скотоводство на острове и способствовало ускорению упадка гренландской колонии. Эпидемия чумы («Чёрная смерть») в середине XIV века опустошила остров, уменьшив его население наполовину. Когда Норвегия, вместе с Исландией и Гренландией, вошла в состав Дании, условия ухудшились ещё больше: теперь остров посещали лишь пиратские корабли. Приблизительно в 1350 году было оставлено Западное поселение; этому, возможно, способствовало появление в этих местах инуитов — носителей культуры Туле, которые в 1379 году уже подошли к окраинам Восточного Поселения. В 1378 году было упразднено епископство в Гардаре. Последнее письменное свидетельство о гренландских поселенцах — церковная запись о браке — относится к 1408 году; начиная с этой даты, никаких прямых свидетельств о жизни колонии не существует. По-видимому, скандинавские поселенцы полностью исчезли с острова на протяжении следующих 150 лет. По данным российского археолога А. И. Анохина, последние гренландские норманны жили здесь ещё в первой четверти XVI века. Но датские миссионеры, которые прибыли в Гренландию в XVIII веке, надеясь найти потомков прежних европейских поселенцев, встретили здесь лишь инуитов.
Существуют много теорий относительно причин исчезновения норвежских поселений в Гренландии. Джаред Даймонд, автор книги «Коллапс: Почему одни общества выживают, а другие умирают», перечисляет пять факторов, которые могли способствовать исчезновению гренландской колонии: ухудшение окружающей среды, климатические изменения, вражда с соседними народами, изоляция от Европы, неспособность к адаптации. Изучению этих факторов посвящено большое количество научных исследований и публикаций.[3]
Более поздние археологические изыскания также показали, что предыдущие оценки населения острова, возможно, являются завышенными. Утверждается, что число одновременно проживавших на острове викингов не превышало 2,5 тысяч[4], а процесс вымирания колоний был куда более длительным, чем считалось ранее. Было выявлено и сильно возросшее социальное расслоение жителей острова, что сильно сказалось на жизнеспособности колонии: обедневшие фермеры были вынуждены перейти на занятие охотой, а некоторые молодые викинги, вероятно, искали возможность уплыть с острова в Исландию или Европу на редко заходящих торговых судах.
Ухудшение окружающей среды
Растительность Гренландии принадлежит к тундровому типу и состоит преимущественно из осоки, пушицы и лишайников; деревья почти отсутствуют, за исключением карликовой берёзы, ивы и ольхи, которые растут в некоторых местах. Здесь очень мало плодородных земель, которые, в результате отсутствия лесов, страдают от эрозии; к тому же короткое и холодное лето делает земледелие практически невозможным, поэтому норвежские поселенцы были вынуждены в основном заниматься скотоводством. Избыточная эксплуатация пастбищ в чрезвычайно чувствительной тундровой среде с нестабильными грунтами могла усилить эрозию, привести к ухудшению пастбищ и падению их производительности.
Климатические изменения
Результаты бурения ледникового льда позволяют узнать о климатическом положении в Гренландии на протяжении столетий. Они показывают, что во время средневекового климатического оптимума действительно наблюдалось некоторое смягчение местного климата с 800 по 1200 годы, однако в начале XIV века началось похолодание; «малый ледниковый период» достиг своего пика в Гренландии приблизительно в 1420-х годах[5]. Напротив, другие исследователи считают, что климатический оптимум был локальным, сугубо европейским явлением[6]. В северо-западной Атлантике, видимо, климат был холодным изначально. Нижние слои мусорников вблизи самых старых норвежских поселений содержат значительно больше костей овец и коз, чем свиней и крупного скота; однако в отложениях середины XIV в. возле богатых жилищ находятся только кости крупного рогатого скота и оленей, а возле бедных — почти сплошные тюленьи кости. Версия об упадке скотоводства в результате похолодания и изменения в характере питания гренландских викингов подтверждается также исследованиями скелетов с кладбищ вблизи норвежских поселений. Большинство этих скелетов носят следы выраженных рахитических изменений, характеризуются деформацией позвоночника и грудной клетки, у женщин — тазовых костей.
Вражда с соседями
Во время основания норвежских поселений Гренландия была полностью лишена местного населения, но впоследствии викинги были вынуждены войти в контакт с инуитами. Инуиты культуры туле начали прибывать в Гренландию из острова Элсмир в конце XII — начале XIII ст. Исследователям известно, что викинги называли инуитов, как и аборигенов Винланда, скрелингами (норв. skræling). «Исландские Анналы» — один из немногочисленных источников, которые свидетельствуют о существовании контактов между норвежцами и инуитами. В них рассказывается о нападении инуитов на норвежцев, во время которой восемнадцать норвежцев погибли, а двое детей было захвачено в плен[7]. Существуют археологические свидетельства того, что инуиты вели с норвежцами торговлю, поскольку при раскопках инуитских стоянок находят много изделий норвежской работы; однако норвежцы, по-видимому, не очень интересовались инуитами, по крайней мере, находки инуитских артефактов в поселениях викингов неизвестны. Норвежцы также не переняли от инуитов технологию строительства каяков и приемы охоты на кольчатую нерпу. В целом, как считается, отношения норвежцев с инуитами были достаточно враждебны. Из археологических свидетельств известно, что к 1300 году зимние стоянки инуитов существовали уже по берегам фьордов возле Западного поселения. Где-то между 1325 и 1350 гг. норвежцы полностью оставили Западное поселение и его окрестности[8], возможно, из-за неудачного противостояния нападениям инуитов.
Кирстен Сивер в своей книге «Замороженный отголосок» пытается довести, что гренландцы имели значительно более крепкое здоровье и питались лучше, чем считалось, и потому отрицает версию о вымирании гренландской колонии от голода. Более вероятно, утверждает она, что колония погибла в результате нападения индейцев, пиратов или европейской военной экспедиции, о которой история не сохранила сведений; также вероятно переселение гренландцев обратно в Исландию или в Винланд в поисках более благоприятного дома.
Контакты с Европой
При тихой зимней погоде корабль осуществлял 1400-километровое путешествие от Исландии к югу Гренландии за две недели. Гренландцы должны были поддерживать отношения с Исландией и Норвегией, чтобы торговать с ними. Гренландцы не могли сами строить корабли, потому что не имели леса, и зависели от поставок исландских купцов и от экспедиций за древесиной к Винланду. Саги рассказывают об исландских торговцах, которые плавали торговать в Гренландию, но торговля находилась в руках обладателей больших имений. Именно они торговали с прибывшими купцами, а затем перепродавали товары мелким землевладельцам[9]. Основной статьей гренландского экспорта были моржовые бивни. В Европе они использовались в декоративном искусстве как замена слоновой кости, торговля которой пришла в упадок во время вражды с исламским миром в эпоху крестовых походов. Считается вероятным, что в результате улучшения отношений Европы с миром ислама и с началом транссахарской караванной торговли слоновой костью спрос на моржовые бивни значительно упал, и это могло способствовать потере интереса купцов к Гренландии, сокращению контактов и окончательному упадку норвежской колонии на острове.
Впрочем, культурное влияние христианской Европы чувствовалось в Гренландии достаточно хорошо. В 1921 году датский историк Пауль Норланд откопал захоронение викингов на церковном кладбище вблизи Восточного поселения. Тела были одеты в европейскую средневековую одежду XV столетия и не имели признаков рахитических изменений и генетического вырождения. Большинство имело на шеях распятие и составленные в молитвенном жесте руки.
Из записей папских архивов известно, что в 1345 году гренландцы были освобождены от уплаты церковной десятины из-за того, что колония серьёзно пострадала от эпидемии и набегов эскимосов[10].
Последним судном, которое посетило Гренландию где-то в 1510-х годах, был исландский корабль, который унесло штормом на запад. Его команда не вступала в контакт с какими-либо жителями острова.
Примерно в то же время, около 1501 года, в районе Гренландии побывала португальская экспедиция. Повторное открытие европейцами Гренландии, как считается, было совершено около 1500 года португальской экспедицией братьев Кортириалов. Именно им обычно приписывается повторное открытие Гренландии европейцами.
Датские экспедиции в Гренландию в XV веке
1470 год. Экспедиция адмиралов Ханса Постхорна и Пиннинга (штурманом был Енс Скульп). Эта экспедиция — единственное объяснение нахождения в захоронениях гренландцев одежды по европейской моде 2-й половины XV века. Отмечена на почтовых марках, посвящённых 1000-летию гренландской истории. Очень вероятное «доколумбово» открытие Америки, о котором стало известно в Европе и после которого появилась заинтересованность в дальнейших экспедициях. [i.colnect.net/images/f/158/355/Colonisation.jpg Марка в честь экспедиции 1470 года]
1477 год. Вторичное посещение Гренландии Енсом Скульпом (Скольвусом). Участие португальцев (Кортириал, Жуан Ваш) в составе датской экспедиции.
1500-1502 гг. Португальская экспедиция сыновей Жуана Кортериала — Мигеля и Гашпара — через Гренландию в Америку, окончившаяся гибелью их обоих.
Гибель колоний
1530 год. Норвежский корабль зафиксировал гибель Западного поселения.
1540 год. Исландец Йон Гренландец зашёл в фьорд Восточного побережья, где обнаружил каменные постройки и мумифицированные останки мужчины в меховом комбинезоне с капюшоном. Подтверждена гибель Восточного поселения.
1605 год. С этого года Гренландию стали посещать датские экспедиции на регулярной основе (Енс Биелкес).
Неспособность адаптироваться
Последний из пяти факторов допускает, что норвежцы просто оказались неспособными приспособиться к жизни в Гренландии. Саги свидетельствуют, что некоторые из норвежцев покинули Гренландию в поисках другого края по имени Винланд, но после столкновений с враждебными аборигенами вернулись назад. Очевидно, норвежцы чувствовали, что Гренландия не может быть местом постоянного жительства, в частности в результате факторов, перечисленных выше. Однако, невзирая на это, колония смогла просуществовать на протяжении 450 лет. Археологические исследования свидетельствуют, что норвежцы делали всё что могли, чтобы приспособиться к местным условиям — некоторые из них полностью изменили уклад своей жизни. Наиболее вероятно, что исчезновение гренландских викингов было следствием не какого-то одного фактора, а определенной их комбинации.
Загадке добавляет интриги практически полное отсутствие остатков рыбы и рыбных костей в мусорниках норвежских поселений. Рыба занимает очень значительное место в диете как средневековых исландцев и инуитов, так и современных гренландцев, однако среди гренландских викингов, по-видимому, существовало какое-то предубеждение против неё. Джаред Даймонд допускает, что, возможно, на раннем этапе основания колонии какое-то выдающееся лицо отравилось рыбой, и поскольку норвежцы не хотели рисковать своей жизнью в этих местах, которые не прощают ошибок, впоследствии табу на потребление рыбы вошло составной частью в местную культурную традицию, осложнив выживание, когда климат ухудшился и другие источники пищи обеднели.
В настоящее время существует несколько версий случившегося. Все они распадаются на две основные группы: 1) гибель колонии от недостатка снабжения; 2) карательная экспедиция наемников Испании или Португалии перед заключением Тордесильясского договора, разделившего Северную и Южную Америку по зонам влияния этих стран.
Культура туле в Гренландии
Вполне вероятно, когда викинги прибыли в Гренландию, они были не единственными жителями острова; новая миграция эскимосов, представителей поздней дорсетской культуры, возможно, состоялась незадолго до их прибытия. Однако эта культура эскимосов ограничивалась далеким северо-западом острова, на большом расстоянии от норвежских поселений в южной Гренландии. Некоторые археологические свидетельства позволяют допустить, что представители этого народа появились на острове незадолго до викингов. Археологи нашли остатки стоянок, где во время путешествий могли время от времени собираться от четырёх до тридцати семейных групп. Эта культура полностью исчезла где-то в 1300-х годах, приблизительно в то же время, когда было оставлено Западное поселение викингов.
Начиная приблизительно с 1200 года, в Гренландию начинают прибывать представители совсем другого народа — носители культуры туле, которая возникла за 200 лет до того где-то на западе Аляски и распространилась по всему арктическому побережью Северной Америки. Тулийские эскимосы, предки современных гренландских инуитов, поселились к югу от области расселения поздне-дорсетской культуры и отсюда распространились по большим территориям западной и восточной Гренландии. Этот народ обнаружил высокую степень адаптивности и хорошо приспосабливался к местным условиям, питаясь охотой на практически любых животных, которые встречались как на суше, так и в море. Тулийцы жили преимущественно оседло, создавая большие запасы пищи, которая помогала им пережить голодные зимние месяцы. Сначала они избегали местностей в высоких широтах крайнего севера Гренландии. Природа контактов между местными культурами туле, дорсет и норвежцами остается неясной. В раскопках стоянок культуры дорсет предметы норвежского производства полностью отсутствуют, но существуют непрямые свидетельства контактов, так называемые «экзотичные элементы», не характерные для культуры в целом: винтовая резьба на костяных орудиях труда и резные фигурки людей с бородой. В то же время на раскопках стоянок Туле находят много предметов норвежской работы.
Возможно, между эскимосами и викингами существовал какой-то обмен объектами материальной культуры, но относительно форм этого обмена среди специалистов нет согласия; существуют как теории, которые допускают морскую торговлю викингов с эскимосами Канады, так и такие, которые объясняют появление среди эскимосов норвежских предметов грабежом оставленных викингами поселений.
В фольклоре инуитов и в исландских письменных источниках вспоминаются вооруженные конфликты и похищения людей как с одной, так и с другой стороны. Вероятно, инуиты, изобретательные и умелые охотники, сокращали пищевую базу викингов, вытесняя их из охотничьих территорий центральной части западного побережья. Это могло быть одним из факторов, которые привели к исчезновению как дорсетской, так и норвежской культуры, однако немногие из исследователей считают этот фактор решающим. Какие бы трудности ни постигли тогда гренландцев, эскимосы культуры туле оказались наиболее изобретательными в их преодолении, о чём свидетельствует уже то, что они выжили и дали начало современному населению острова.
Датская колонизация
В 1536 году, когда Дания и Норвегия официально объединились в единое государство, Гренландия стала считаться не норвежскими, а датскими владениями. Хотя контакты с островом прервались, датский король продолжал считать себя сувереном Гренландии; такое отношение нашло своё отражение во включении изображения белого медведя в датский герб.
В 1578 году Фредерик II наконец послал экспедицию под командованием некоего Магнуса Хеннингсена, который видел берег Гренландии, но не высаживался на него. Это было приблизительно в то же время, когда Мартин Фробишер высадился в южной Гренландии, принял её за мифическую северную землю «Фрисландия»[11].
С этого времени Гренландия стала территорией, довольно хорошо известной во всем мире. Различные английские экспедиции в поисках Северо-западного прохода изучили её берега по крайней мере до 75° северной широты.
В XVII веке, с развитием китобойного промысла, английские, немецкие и голландские китобои начали посещать гренландские прибрежные воды. Иногда моряки сходили на берег, хотя никогда не устраивали постоянных поселений. В 1721 году к Гренландии была отправлена совместная торгово-миссионерская экспедиция с норвежским миссионером Хансом Эдеге во главе. Датское правительство опасалось, что, если в Гренландии сохранились европейцы, то они могли даже сейчас, через 200 лет после Реформации, остаться католиками, или даже отойти от христианства. Когда после Наполеоновских войн Норвегия отделилась от Дании, Дания сохранила все заморские колонии, включая Гренландию. В XIX веке Гренландией стали интересоваться полярные исследователи и ученые, такие как Вильям Скорсби и Кнуд Расмуссен. Датская колониальная власть в Гренландии укреплялась, а миссионерская активность имела успех. В 1861 году начал печататься первый журнал на гренландском языке. Однако, согласно с колониальной практикой, датские законы распространялись только на датских жителей острова.
В начале XIX века северная часть Гренландии оставалась практически ненаселенной; здесь существовали лишь немногочисленные дома охотников, которые иногда посещали эти места[12]. Однако на протяжении столетия на эти земли начали переселяться семьи инуитов из Канады. Последняя партия переселенцев прибыла сюда в 1864 году. На протяжении того же времени восточное побережье острова практически обезлюдело из-за ухудшения экономических условий.
Первые демократические выборы окружных советов состоялись в Гренландии в 1864—1865 годах, хотя создать единственный представительский орган для острова в целом разрешено не было. В 1911 году были созданы два ландстинга, для северной и южной частей острова; они не были окончательно объединены до 1951 года. В то время большинство решений относительно дел колонии принимались в Копенгагене, где гренландцы не имели политического представительства.
В конце XIX века датская торговая монополия начала критиковаться торговцами. Они считали, что содержание местного населения в пределах бездоходной экономики сдерживает развитие рыбной промышленности, которая имеет большой потенциал. Большинство гренландцев, однако, выражались за сохранение статус-кво, считая, что торговая монополия служит интересам местного китобойного промысла. Впрочем, Дания постепенно начала увеличивать инвестиции в развитие рыбной промышленности.
Стратегическое значение
После того, как Норвегия в 1905 году получила полную независимость, она отказалась признать датский суверенитет над Гренландией, которая была норвежским владением и отделена в 1814 году. В 1931 году норвежский китобой Хальвард Деволд по собственной инициативе занял ненаселенный восточный берег Гренландии (источник?). Впоследствии этот захват был поддержан норвежским правительством. Двумя годами позже Постоянная палата международного правосудия вынесла решение в пользу Дании, с которым Норвегия согласилась.
На протяжении Второй мировой войны, когда Германия начала морские операции в арктических водах вокруг Гренландии, Генрик Кауфманн, датский посланник в США, который отказался признать немецкую оккупацию Дании, 9 апреля 1941 года подписал соглашение с Соединёнными Штатами, которое предоставило американским военно-воздушным силам право использования баз на территории Гренландии. На протяжении войны Гренландия пользовалась практически всеми преимуществами независимого государства, поскольку датское правительство испытывало понятные трудности в управлении островом, и благодаря высокому спросу на продукты гренландского экспорта, в частности криолит, снабжение острова во время войны взяли на себя США и Канада. В 1945 году Гренландия была возвращена Дании.
Во время холодной войны Гренландия имела незаурядное стратегическое значение для контроля морских путей, которые связывали советские океанские порты в Арктике с Атлантикой, а также как удобное место для развертывания систем раннего предупреждения о запусках межконтинентальных баллистических ракет, которые могли перелететь с территории Советского Союза в Америку через Арктику. США были особенно заинтересованы в использовании этих преимуществ, и в 1951 году на замену соглашения Кауфманна было составлено другое. Авиабаза Туле вблизи поселка Туле на северо-западе острова была преобразована в постоянную базу воздушных сил. В 1953 году несколько семей инуитов было переселено из своих домов с целью расширения авиабазы; это событие стало постоянным источником напряжения в отношениях между датским правительством и местным населением Гренландии. Это напряжение только выросло, когда 21 января 1968 года произошла ядерная авария. Недалеко от базы разбился B-52 Stratofortress с шестью водородными бомбами на борту, разбросав большое количество плутония по близлежащим льдам. Хотя почти весь плутоний был собран, местные жители ещё долго жаловались на то, что у животных рождаются больные детёныши с деформированным скелетом.
Самоуправление
Колониальный статус Гренландии был упразднён в 1953 году, когда она стала неотъемлемой частью Датского королевства и получила представительство в Фолькетинге — датском парламенте. Дания также начала программу распространения медицинской помощи и образования среди гренландцев. С целью облегчения этого население начало всё больше концентрироваться в крупных населённых пунктах. Поскольку подавляющее большинство местных жителей были рыбаками и охотниками, которые имели трудности с поиском работы в городе, концентрация населения привела к росту безработицы и другим социальным проблемам, которые Гренландия до сих пор пытается преодолеть.
Когда позже Дания начала сотрудничество в рамках будущего Европейского союза, разногласия между прежними метрополией и колонией ещё больше выросли. Гренландцы считали, что европейский таможенный союз помешает их торговле, которая велась преимущественно с неевропейскими странами — США и Канадой. Когда Дания, вместе с Гренландией, вошла в союз (невзирая на то, что на референдуме 70,3 % гренландцев высказались против), многие из местных жителей начали чувствовать, что представительства в Копенгагене недостаточно, и местные партии начали кампанию за внутреннее самоуправление. Автономия Гренландии была ратифицирована Фолькетингом в 1978 году и вступила в силу в следующем году. 23 февраля 1982 года 53 % гренландцев проголосовали за выход из состава Европейского Содружества, который состоялся в 1985 году[13].
Автономная Гренландия провозгласила себя государством народа инуитов. Датские географические названия были изменены на местные. Страна стала называться Калааллит Нунаат. Административный центр острова, Готхоб, стал Нууком, столицей почти суверенной страны, а в 1985 году был принят гренландский флаг. Впрочем, движение за независимость острова пока ещё остается слабым.
Внешние отношения, которые на протяжении длительного времени были прерогативой Дании, сейчас преимущественно находятся в ведении правительства автономии. После выхода из Европейского союза, гренландское правительство подписало с ним специальное соглашение, а также вступило в ряд меньших региональных организаций, установило тесные отношения с Исландией, Фарерскими островами, а также с эскимосским населением Канады и России. Гренландия была также одним из государств-основателей Арктического Совета в 1996 году. На повестке дня — пересмотр положений датско-американского соглашения 1951 года с привлечением к нему автономной Гренландии как равноправной стороны. Гренландия считает целесообразным превратить авиабазу Туле в международную станцию наблюдения и спутниковой связи под контролем Организации Объединённых Наций[14].
Благодаря прогрессу новейших технологий, особенно развитию авиации, Гренландия в настоящее время стала значительно более доступной для внешнего мира. В 1982 году начались трансляции местного телевидения.
В 2008 году в Гренландии был проведён референдум по вопросу самоуправления, по итогам которого 20 мая 2009 года парламент Дании принял закон о расширенной автономии Гренландии[15]. Расширенная автономия Гренландии провозглашена 21 июня того же года[16]. Как внутри Гренландии, так и вне её, есть люди, которые рассматривают расширение автономии как шаг к независимости Гренландии от Дании[17].
Напишите отзыв о статье "История Гренландии"
Примечания
- ↑ [www.greenland-guide.gl/leif2000/history.htm Timeline of the history of Norse Greenland]
- ↑ [www.archaeology.org/online/features/greenland/ The Fate of Greenland’s Vikings]
- ↑ [www.membrana.ru/articles/global/2008/07/23/162100.html Пропажа викингов раскрывает тайны нашей цивилизации]
- ↑ [www.nkj.ru/news/26218/ Викинги Гренландии боролись с малым ледниковым периодом десятилетиями]
- ↑ Vikings: the North Atlantic saga / William W. Fitzhugh and Elisabeth I. Ward. — Washington: Smithsonian Institution Press in association with the National Museum of Natural History, 2000. — P. 330.
- ↑ [www.nkj.ru/news/27660/ Исчезновение викингов Гренландии: холод ни при чём? | Наука и жизнь]
- ↑ Fitzhugh and Ward, 2000: p. 336
- ↑ Kendrick Thomas Downing. A History of the Vikings. — New York: C. Scribner’s Sons, 1930. — P. 366.
- ↑ Fitzhugh and Ward, 2000: p. 307
- ↑ Fitzhugh and Ward, 2000: p. 315
- ↑ [lingua.russianplanet.ru/library/ramsey/ramse09.htm Раймонд Рамсей. «Открытия, которых никогда не было»]
- ↑ [www.natmus.dk/sw18658.asp Thule] Nationalmuseet of Denmark.
- ↑ [www.historyofnations.net/europe/greenland.html History of Greenland]
- ↑ dk.nanoq.gl/wimpshow.asp?type=image&id=56663
- ↑ [www.belta.by/ru/news/cis_balt?id=372195 Парламент Дании расширил автономию Гренландии]
- ↑ [www.bbc.co.uk/russian/international/2009/06/090621_greenland_selfrule.shtml Гренландия получила самоуправление] — Русская служба BBC, 21 июня 2009
- ↑ [www.vesti.ru/doc.html?id=227317 Гренландия шагнула к независимости] — Вести. Ru, 26 ноября 2008
Литература
- Анохин Г. И. К этнической истории гренландских норманнов // Романия и Барбария. К этнической истории народов зарубежной Европы: Сб. / Под ред. С. А. Арутюнова и др. — М. Наука 1989. — С. 131-163.
- Буайе Режи. Викинги: История и цивилизация. Пер. с фр. — СПб.: Евразия, 2012. — 416 с. — 3000 экз. — ISBN 978-5-91852-028-4.
- Амундсен Р. Плавание Северо-Западным проходом на судне «Йоа». — Изд. 2-е. — М.: ТЕРРА—Книжный клуб, 2004. — 352 с. — (Сквозь белое безмолвие).
- Викинги. Набеги с севера: Сб. / Пер. с англ. Л. Флорентьева. — М.: Терра, 1996. — 168 с.: ил. — Серия «Энциклопедия "Исчезнувшие цивилизации"». — ISBN 5-300-00824-3.
- Возгрин В. Е. Гренландские норманны // Вопросы истории. — 1987. — № 2. — С. 186-187.
- Джонс Гвин. Норманны. Покорители Северной Атлантики. — М.: Центрполиграф, 2003. — 301 с.
- Ингстад Хельге. По следам Лейва Счастливого. — Л.: Гидрометеоиздат, 1969. — 246 с.
- Кент Рокуэлл. Саламина. — М.: Мысль, 1975. — 351 с. — (Путешествия. Приключения. Поиск).
- Купер П. Ф. Остров затерянных. — Л.: Гидрометеоиздат, 1970. — 167 с.
- Ласкавый Г. В. Викинги: Походы, открытия, культура. — Минск: МФЦП, 2004. — 322 с. — Серия «Народы Земли».
- Малори Жан. Загадочный Туле. — М.: Мысль, 1973. — 304 с. — (Рассказы о природе).
- Моуэт Фарли. Отчаявшийся народ. — М.: Иностранная литература, 1963. — 256 с.
- Моуэт Фарли. От Ариев до Викингов, или Кто открыл Америку. В поисках Арктического Эльдорадо. — М: Эксмо, 2006. — 480 с. — Серия «Тайны древних цивилизаций». — ISBN 5-699-05478-2
- Расмуссен К. Великий санный путь. — М.: Географгиз, 1958. — 184 с. — (Путешествия. Приключения. Фантастика).
- Роэсдаль Эльсе. Мир викингов. Викинги дома и за рубежом / Перевод с дат. Ф. Х. Золотаревской. — СПб.: Всемирное слово, 2001. — 272 с.
- Стриннгольм Андерс Магнус. [ulfdalir.ru/literature/317 Походы викингов]. — М.: АСТ, 2007. — 272 с. — 5000 экз. — ISBN 5-17-037901-3, 5-9713-3327-5, 5-9762-0365-5.
- Фрейхен П. Зверобои залива Мелвилла. — М.: Географгиз, 1961. — 230 с. — (Путешествия. Приключения. Фантастика).
- Центкевич А., Центкевич Ч. Осажденные вечным холодом. — Л.: Гидрометеоиздат, 1975. — 208 с.
Ссылки
- [www.sila.dk/History/ The cultural history of Greenland] — Information about the various cultures, from the Greenland Research Centre and the National Museum of Denmark
- [www.mnh.si.edu/vikings/voyage/htmlonly/greenland.html What Happened to the Greenland Norse?] — With video sequences, from the US National Museum of Natural History
- [www.archaeology.org/online/features/greenland/ The Fate of Greenland’s Vikings] — Another account, from the Archaeological Institute of America
- [www.historyofnations.net/europe/greenland.html History of Greenland] _ Traces the history of Greenland for 10th century to the present.
- [www.thuleforum.com/broken_arrow.htm Broken Arrow — The B-52 Accident] — Account of the 1968 cleanup process
- [www.stopstarwars.org/html/thulebrief.pdf Star Wars and Thule — Bringing the Cold War Back to Greenland] — 2001 Greenpeace report.
- [www.greenland-guide.gl/leif2000/history.htm Timeline of the history of Norse Greenland]
- [books.google.com/books?id=gssZi3Ee2PAC&vid=OCLC06265655&jtp=i Grönlands historiske Mindesmærker] (датск.)
|
|
Отрывок, характеризующий История Гренландии
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.
От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»
В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.