История Джорджии
Эта статья описывает историю территории, на которой располагается штат Джорджия, с древнейших времён до наших дней.
Содержание
До прибытия европейцев
Культура коренного населения Северной Америки делится на четыре периода: каменный, архаический, вудлендский и миссисипский. Последний продолжался примерно с 800 по 1500 год. Он характеризуется развитием городских поселений и строительством усечённых пирамид, иерархической системой управления, оседлым сельским хозяйством и производством меди, а также изготовление украшений из меди, ракушек и слюды. Такие украшения были найдены в археологических памятниках Юго-восточного церемониального комплекса. На территории Джорджии самыми большими поселениями этой культуры, известной как строители курганов, были Коломоки, Итова-Маундз и Окмалги.
Прибытие европейцев
В XVI веке современная территория Джорджии была населена индейскими народами чероки (в Аппалачах, на южной границе их расселения) и маскоги (на равнине).
Предположительно, первым европейцем, увидевшим территорию Джорджии, был Хуан Понсе де Леон, проплывший в 1512 году мимо её побережья во время экспедиции, открывшей Флориду. В 1526 году Лукас Васкес де Аийон в ходе в одной из экспедиций во Флориду вместе с отрядом из 600 человек приплыл к атлантическому побережью Северной Америки, чтобы основать там поселение. Колония Сан-Мигель-де-Гульдапе, на территории современной Джорджии, стала первым европейским поселением на нынешней территории США. Колония была оставлена через два месяца из-за голода, болезней и постоянных нападений индейцев. 150 выживших колонистов вернулись на Антильские острова. В дальнейшем испанцы неоднократно в ходе различных экспедиций заходили на территорию Джорджии. В частности, они исследовали внутренние регионы. В 1540 году экспедиция Эрнандо де Сото обнаружила культуру строителей курганов. Культура полностью исчезла к 1580 году.
Часть территории Джорджии входила в состав испанской колонии Флорида, границы которой не были чётко определены. В XVII веке здесь были основаны миссионерские провинции Гуале и Мокама — фактически государства индейцев.
Англичане впервые проникли на территорию Джорджии в 1690 году, когда английские торговцы мехом из Каролины основали форт в Окмалги. Форт использовался для торговли. Оружие, изделия из металла, ткани и ром выменивали на оленьи шкуры и рабов.
Британская колония
Около 1670 года границы Южной Каролины, колонии, основанной англичанами, подошли к провинциям Гуале и Мокама, что привело к военному соперничеству за территорию Джорджии между Англией и Испанией. Провинции неоднократно подвергались нападениям с обеих сторон. В 1702 году провинции прекратили своё существование, после того, как атлантическое побережье было заселено индейцами ямаси, союзниками англичан, а силы Южной Каролины вторглись в Испанскую Флориду. Затем в 1715-1717 годах в ходе войны Ямаси народ ямаси был практически уничтожен. Выжившие ямаси бежали во Флориду, оставив побережье Джорджии ненаселённым. Это создало возможности для колонизации побережья. Немногие оставшиеся в Джорджии ямаси были позже известны под названием ямакро.
В 1730-е годы началась активная колонизация Джорджии англичанами. Член британского парламента Джеймс Оглторп предложил использовать эту территорию для расселения неимущих, как альтернативу переполненным долговым тюрьмам. 9 июня 1732 года была издана королевская хартия, основывающая колонию Джорджия[1]. Хартия разрешала исповедание на территории колонии всех религий, за исключением католичества, что было связано с близостью испанских колоний. В связи с тем, что в Джорджию в массовом порядке посылали заключённых, она получила соответствующую репутацию, несмотря на то, что в ней было и много свободных колонистов. Первые поселенцы высадились на берег 12 февраля 1733 года в месте, которое сейчас известно как Саванна. Оглторп, основатель колонии, оставался в Джорджии до 1743 года, после чего вернулся в Англию.
В 1742 году в ходе Войны за ухо Дженкинса испанские войска из Флориды вторглись в Джорджию. Оглторп сумел мобилизовать местное население и победить испанцев. По Второму Аахенскому миру Джорджия осталась за Великобританией.
С 1734 по 1750 год в Джорджии было запрещено рабство. Однако экономика Джорджии стала проигрывать в конкуренции в рабовладельческой Южной Каролиной, и рабство в результате было введено. К 1775 году численность рабов в колонии достигла 18 тысяч. Экономика Джорджии была сельскохозяйственной, основанной на выращивании риса, индиго, позже сахарного тростника. Для культивации этих культур требовалась ирригация. Рабы в Джорджию ввозились из Западной Африки, в основном с современных территорий Анголы, Сьерра-Леоне и Гамбии. Многие плантаторы происходили из Южной Каролины: они были в среднем богаче, чем население Джорджии, и содержание плантаций было для них более доступно.
В 1752 году Джорджия стала королевской колонией. В целом она отличалась от других британских колоний в Северной Америке, в первую очередь большим процентом рабов среди населения и культивацией тропических сельскохозяйственных культур. Чёрное население побережья Джорджии, Флориды и Южной Каролины до сих пор образует отдельную группу галла, оказавшую существенное влияние на культуру этих штатов, в первую очередь на кухню и музыку.
Американская революция и независимость
В 1774 году в Саванне жители Джорджии провозгласили, вслед за другими североамериканскими колониями, что Конституция не допускает налогов без представительства. После того, как пришло сообщение о битве при Конкорде 11 мая 1775 года, патриотически настроенная толпа в Саванне штурмовала королевские склады и разграбила содержавшуюся там амуницию. Празднование дня рождения короля 4 июля стало фактически анти-британской демонстрацией. В течение месяца власть английского короля на территории Джорджии полностью прекратилась, было сформировано правительство. В июне и июле собрания в Саванне избрали Совет Безопасности (англ. Council of Safety) и временный Конгресс провинции, взявшие на себя управление колонией. Одновременно велась подготовка к войне. В феврале губернатор Джеймс Райт, бывший достаточно популярным в колонии до начала революции, бежал на британский военный корабль, и вся территория Джорджии оказалась под контролем патриотов.
Джорджия никогда формально не принимала Конституции. 15 апреля 1776 года Конгресс принял документ под названием «Правила и распорядки» (англ. Rules and Regulations), что и стало фактически конституцией Джорджии. После принятия конституции Джорджия перестала быть колонией. Президент и одновременно главнокомандующий Джорджии избирался конгрессом на срок шесть месяцев. Первым президентом был избран Арчибальд Баллок, бывший ранее президентом Конгресса. В 1777 году была принята новая конституция, сосредоточившая власть в руках избранной Палаты Ассамблеи (англ. House of Assembly), которая, в свою очередь, избирала губернатора. Конгресс прекратил своё существование. Право голоса имели практически все белые мужчины.
Так как береговую линию Джорджии было довольно сложно оборонять, она стала очевидной целью в Войне за независимость. В 1778 году Саванна и некоторые территории в глубине Джорджии были заняты английскими и лоялистскими войсками. Рабам была обещана свобода в случае перехода на сторону Британии.
Напишите отзыв о статье "История Джорджии"
Примечания
- ↑ [avalon.law.yale.edu/subject_menus/statech.asp Colonal charters, grants and related documents]
Отрывок, характеризующий История ДжорджииБенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи. Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые. Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись. Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему: – Вам, я думаю, неинтересно? – Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво. С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг. Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту. Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку. Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему. Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь. Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным. Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко! Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет». Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить. |