История Кабо-Верде

История Кабо-Верде начинается в 1456 году после открытия португальцами островов Зелёного Мыса.

Предыстория

Первые письменные сообщения, возможно, относящиесяКабо-Верде, имеются в произведениях Помпония Мелы и «Естественной истории» Плиния Старшего, где упоминаются острова Горгады (Gorgades), «острова горгон», место обитания мифических горгон, убитых Персеем.

Согласно Плинию Старшему, Горгады были расположены в двух днях пути от Рога Геспера (Hesperu Ceras), современного полуострова Зелёный мыс, самой западной точки Африканского континента. Морское путешествие от Атлантиды (о-в Мадейра) через Горгады к о-вам Дев (Гесперидам) составляет около 40 дней.

«Благословенные острова» финикийца Мариноса Тирского, на которого ссылался в своей «Географии» Клавдий Птолемей,возможно, были островами Кабо-Верде.

Заселение островов

Папа Николай V своей буллой 8 января 1455 года передал королю Португалии Афонсу V, его дяде — инфанту Генриху Мореплавателю и их потомкам исключительное право на мореплавание, торговую монополию и право на работорговлю.

В 1456 году венецианец Кадамосто открыл ряд островов архипелага, и в следующее десятилетие Диогу Гомеш и Антониу де Ноли, капитаны на службе у португальского инфанта Энрике Мореплавателя, открыли остальные острова. Острова были необитаемы и покрыты густой растительностью. По своему расположению напротив полуострова Зелёный мыс (порт. Cabo Verde) острова также были названы Кабо-Верде (до 1986 года в русскоязычной историографии и литературе использовалось название «Острова Зелёного Мыса»).

В 1456 году острова Кабо-Верде были формально переданы для заселения от имени Португалии ордену рыцарей Христа (бывшим тамплиерам), великим магистром которого был Энрике Мореплаватель.

В 1462 году португальцы вернулись на острова и на острове Сантьягу основали поселение Рибейра-Гранди (Ribeira Grande, «большая река»; совр. Сидаде-Велья) — первое постоянное поселение европейцев в тропиках. Там они танцевали танец Портубаш, название которого происходит от их родины.

В 1462 году началось заселение островов португальскими переселенцами-колонистами (первые колонисты поселились на о-ве Сантъягу). Для привлечения переселенцев правительство Португалии жаловало им большие земельные владения и привилегию свободной торговли на побережье Африки. Кроме португальцев в состав переселенцев впоследствии вошли также испанцы, французы и генуэзцы (а с конца XV века — и тысячи евреев, выселенных из Португалии под давлением инквизиции). Острова стали базой для португальского проникновения на материк и одним из главных центров работорговли. В 1466 году король Португалии пожаловал португальским колонистам на Кабо-Верде право на захват и продажу рабов на Гвинейском побережье. С этой целью кабовердскими колонистами в 1471—1475 годах был предпринят ряд военных экспедиций на Гвинейском побережье и во внутренних районах. Португальцы строили на побережье укрепленные форты, с ними соперничали британские, нидерландские и французские купцы и работорговцы. На Кабо-Верде во множестве завозились рабы с африканского побережья, преимущественно — с территории современной Гвинеи-Бисау и уже к 1572 году большую часть населения островов составляли потомки африканцев-рабов, а также мулаты, родившиеся от связей португальцев с африканскими женщинами.

Эпоха работорговли

В 1495 году острова официально были объявлены владением Португалии.
В 1533 году поселение Рибейра-Гранди первым на архипелаге получило статус города, в нём находилась резиденция католического епископства, включавшего острова Кабо-Верде и всё побережье Западной Африки от Марокко до Гвинейского залива.
Рибейра-Гранди являлся одной из «вершин» «золотого треугольника»: европейские суда совершали морской переход к берегам Гвинейского залива с целью приобретения рабов как бесплатной рабочей силы, после пленения либо покупки рабов их перевозили через Атлантический океан для продажи в Вест-Индии либо в континентальной Америке, откуда в Европу вывозили произведённые с использованием рабского труда продукты — сахар, кофе, какао, табак, индиго.

В 1564 году острова стали коронным владением (доменом) португальского короля, во главе королевской администрации на островах стоял губернатор.
Расположенный на перекрестке торговых путей между Европой, Африкой и Новым Светом, благодаря трансатлантической работорговле в XVI столетии архипелаг процветал, что неоднократно привлекало внимание многочисленных пиратов, включая Фрэнсиса Дрейка, который в 1582 и 1585 годах нападал на Рибейру-Гранди.
В период испанского владычества в Португалии (с 1581 до 1640 года) острова находились под управлением Испании. С 1650 года португальская Гвинея была административно подчинена губернатору Кабо-Верде. В 1676 году португальский король предоставил исключительное право на работорговлю Компании рек Кашеу и торговли Гвинеи, с 1682 года оно перешло к бразильской Табачной компании Мараньяна и Пара. Эти компании вывозили рабов на сахарные и табачные плантации Бразилии.

После нападения французских пиратов под командованием Жака Кассара в 1712 году город Рибейру-Гранди был разрушен и столицей с 1770 года стал город Санта-Мария (переименован в Праю в 1858 году).

В 1757 году король Жозе I передал на 20 лет исключительное право на торговлю с Кабо-Верде и Гвинейским побережьем Компании Пара и Мараньян. В 1747 году архипелаг поразила засуха, которая затем повторялась с интервалом в пять лет. Воздействие засухи было усилено вырубкой на топливо сберегавших влажность лесов и устройством на их месте пастбищ, которые вызвали эрозию и снижение плодородия почвы. Три основных засухи в XVIII—XIX веках привели к гибели более 100 тыс.чел.

В 1798 году было установлено регулярное морское сообщение с Португалией, в начале XIX века появилось пашенное земледелие, началось выращивание кофе. В 1832 году Кабо-Верде и португальская Гвинея составили единую португальскую заморскую провинцию, в составе которой португальская Гвинея в 1835 году была объявлена дистриктом, подчиненным губернатору Кабо-Верде. В 1876 году под давлением Великобритании и США декретом короля Португалии было запрещено рабство и работорговля, что нанесло удар экономике Кабо-Верде: их недолгое процветание исчезло и развитию колониальной экономики пришёл конец. С 1879 года начался приток новых поселенцев из числа заключивших контракт с латифундистами сельскохозяйственных рабочих из португальской Гвинеи и Французской Западной Африки (которые к началу XX века составляли уже до трети населения архипелага).

Новое время

С появлением в конце XIX века трансатлантических лайнеров Кабо-Верде, расположенные на перекрестке морских путей, стали идеальным местом для дозаправки судов завозным углём, водой и домашним скотом. Гавань Минделу на о-ве Сан-Висенте стала важным торговым центром, как главный склад для хранения британцами угля для кораблей, направлявшихся в Новый Свет. Усилиями британцев прилегающая к бухте область получила хорошее развитие, на острове была создана угольная и подводная телеграфная станция.

В 1930 году правительством Португалии был принят «Колониальный акт». Положение кабовердцев из числа мулатов, к середине XX века составлявших более двух третей населения Кабо-Верде, отличалось от положения туземного населения остальных африканских колоний Португалий. Среди них значительную долю составляли асимиладуш — , которые имели возможность получить образование и работу в португальской администрации. Кабо-Верде стали первым португальским владением, где появилось высшее образование (к 1975 году 25 % населения Кабо-Верде было грамотным, в отличие от 5 % грамотных в португальской Гвинее).

Национально-освободительное движение

В 1951 году Кабо-Верде, как и другие владения Португалии, получили статус заморской провинции (provincia ultramarina). В 1953 году в португальской Гвинее вернувшиеся после получения высшего образования в Португалии сыновья кабовердцев-плантаторов и предпринимателей, создали в г. Бисау во главе Амилкаром Кабралом подпольное Движение за независимость Гвинеи, членами которого стали революционно настроенные интеллигенты и городские рабочие из числа асимиладуш (преимущественно из числа проживавших в Бисау мулатов-кабовердцев и гвинейских мулатов). Вскоре А. Кабрал был вынужден покинуть португальскую Гвинею и уехал в Анголу, где вместе с Агостиньо Нето принял участие в создании Народного Движения за освобождение Анголы (МПЛА)

На основе этого Движения за независимость Гвинеи 19 сентября 1956 года в городе Бисау вернувшийся из Анголы Амилкар Кабрал (Amilcar Cabral) вместе со своим сводным братом Луишем Кабралом (Luís Cabral), Ариштидешом Перейрой (Aristides Pereira) , Фернанду Фортешем (Fernando Fortes) , Жулио Алмейдой (Júlio Almeida)и Элизем Турпином (Elisée Turpin) создали в Бисау подпольную Африканскую партию независимости (порт. Partido Africano da Independência, PAI), штаб квартира которой и учебный центр находились в городе Конакри, столице соседней Республики Гвинея, бывшей уже с 1958 года независимым государством.

В 1960 году партия получила новое название — Африканская партия независимости Гвинеи и Кабо-Верде и её целью было объявлено достижение независимости португальской Гвинеи и островов Кабо-Верде, создание из них единого государства, обеспечение его быстрого экономического и социального развития, укрепление национальной независимости и демократического строя, создание социалистического общества без эксплуатации.

В 1961 году было подписано соглашение о вхождении ПАИГК в состав Единого Фронта освобождения[2] вместе с Фронтом борьбы за полную национальную независимость Гвинеи, ФЛИНГ (порт. Frente da luta fela independecia nacional da Guine, FLING) (создан в 1954 году, лидер — Э. Лопес да Силва), штаб-квартира которого находилась в Сенегале.

Однако, Единый Фронт просуществовал недолго и распался из-за противоречий между представителями народов фульбе, баланте и папел, составлявших большинство ПАИГК , и представителями народа мандинка, составлявших большинство членов ФЛИНГ.

На островах Кабо-Верде идеи вооружённой борьбы против португальских властей не получили поддержки населения и отрядов ФАРП в Кабо-Верде не было.

В ноябре 1972 года Совет Безопасности ООН признал ПАИГК единственным и подлинным представителем народов португальской Гвинеи и островов Кабо-Верде.

После провозглашения 24 сентября 1973 года независимости Республики Гвинея-Бисау ПАИГК стала правящей партией в этой стране (24 июня 1974 года все остальные политические партии и движения, включая Фронт борьбы за полную национальную независимость Гвинеи, были запрещены).

В апреле 1974 года после свержения правого режима в Португалии новое португальское правительство признало ПАИГК в качестве законного представителя населения Кабо-Верде и вступило с ней в переговоры, в ходе которых ПАИГК требовала одновременного признания Португалией независимости Республики Гвинея-Бисау и предоставления независимости Кабо-Верде. Португальская сторона была против выдвижения ПАИГК требований о предоставлении независимости Кабо-Верде, ссылаясь на то, что ПАИГК не представляет интересы большинства населения Кабо-Верде, что на территории Кабо-Верде не было освободительной войны и что большинство населения Кабо-Верде являются гражданами Португалии и предпочитают сохранить с ней отношения в форме автономии.

В ноябре 1974 года в Лиссабоне было подписано соглашение о провозглашении независимости страны и было сформировано переходное правительство автономной Республики Кабо-Верде (половину членов которого назначила португальская администрация, а половину — ПАИГК). 30 июня 1975 года состоялись выборы в Национальную ассамблею Республики Кабо-Верде и 5 июля 1975 года была провозглашена её независимость.

Отрывок, характеризующий История Кабо-Верде

– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.