История Калмыкии

См. также: Калмыцкое ханство, Калмыцкая автономная область, Калмыцкая Автономная Советская Социалистическая Республика и История калмыков

История Калмыкии - это история Республики Калмыкия, а также существовавших ранее на данной территории других государственных и административно-территориальных образований и иных человеческих общностей. История Калмыкии неразрывно связана с историей Юга России, Поволжья и историей калмыков.

Калмыкия с древнейших времён до XVI века

Территория Калмыкии в древности была заселена представителями многочисленных племён и народов. К эпохе неолита относятся стоянки по склонам Беровских бугров, в районе села Зензелии, Яста-Худук. Последовательно на территории Волго-Донского междуречья друг друга сменяли практически все народы степной полосы Восточной Европы: киммерийцы, скифы, сарматы, гунны, печенеги, половцы. Территория современной Калмыкии была центром одного из ранних государственных образований Восточной Европы – Хазарии, оказавшей глубокое влияние на историю Европы и Азии. В XIII веке вся данная территория оказалась под властью Золотой Орды, после распада которой здесь кочевали ногаи.

Калмыки или западные монголы (ойраты) – выходцы из Джунгарии, начали заселять пространства между Доном и Волгой с середины XVII века, основав здесь Калмыцкое ханство.

На территорию России ойраты стали переселяться в конце XVI - начале XVII веков в связи с дефицитом пастбищных территорий и феодальными междоусобицами внутри Джунгарского ханства, которые побудили правителей крупных ойратских этнополитических объединений торгутов во главе с тайшой Хо-Урлюком и дербетов во главе с Далай-Батыром откочевать в степи Западной Сибири, которая после похода Ермака оказалась в составе России. В 1608 - 1609 годах они впервые принесли присягу на подданство русскому царю. В дальнейшем эта часть ойратов, которых русские по примеру их тюркоязычных соседей называли калмыками, расселилась по территории междуречья Эмбы, Яика (Урала) и Волги.

Калмыкия в XVII - первой четверти XVIII века

Продвижение ойратов на Нижнюю Волгу происходило медленно и было сопряжено с рядом трудностей. Во-первых, царское правительство не в полной мере доверяло новым подданным, а, во-вторых, калмыкам приходилось преодолевать на своем пути встречные противодействия со стороны казахов, ногайцев и башкир. Постепенно калмыцкие кочевья перекочевывали из Южной Сибири в междуречье Яика (Урала) и Нижней Волги. Царское правительство официально разрешило калмыкам кочевать на Волге только во второй половине 40-х годов XVII века, в связи с обострением внешнеполитического положения страны (ухудшение отношений с Турцией и Крымским ханством, возникновение предпосылок для русско-польской война за Украину и Белоруссию). В начале 50-х годов XVII веке крымским ханом была предпринята попытка прорваться к Казани и соединиться с татарскими феодалами. В этих условиях центральное правительство требовало от атаманов войска Донского активнее привлекать калмыков к защите южных рубежей страны.

В 1654 году Украина присоединилась к России и в этом же году началась война России с Речью Посполитой, которую поддержали Швеция, Турция, Молдавия, Крымское ханство. В это сложное время тайша Дайчин (правил 1644-1661) и его сын Мончак возобновили переговоры с русским правительством, заявив о намерении служить Российскому государству «прямою правдою». В ответ правительство потребовало от русских, башкир и других подданных государства не ссориться с калмыками, в противном случае власти обещали, что «будут вешать безо всякой пощады». Этим же указом объявлялось, что калмыкам предоставляется право кочевать по берегам Волги и Ахтубы. Правительственным указом от 6 июля 1657 года территория их кочевий была определена в степных пространствах Поволжья: по правой стороне Волги — от Астрахани до Царицына (современный Волгоград), по левой — до Самары. Новым подданным разрешалось беспошлинно торговать в Черном Яру, Царицыне, Саратове, Самаре.

С этого времени началось возвышение тайши Дайчина. Получив постоянную территорию для кочевий, при поддержке русской администрации он добился единовластия. В целях закрепления политического положения калмыцких тайшей Дайчин создал государственно-управленческий аппарат. В начале 50-х годов XVII века Далай-лама V утвердил за Дайчином титул хана. В это же время в Москве был учрежден Калмыцкий приказ.

Неоднократно в течение XVII веке по просьбе царского правительства калмыки принимали участие в войнах России. В 1660 году под Азов 10-ти тысячное войско, которое разбило татаро-турецкие войска. В 1661 году калмыцкое войско совместно с отрядами донских и запорожских казаков совершило поход в Крым. В 1663 году калмыцкий правитель Мончак (сын и наследник Дайчина) снова послал отряды калмыцких воинов на Украину, где русско-калмыцко-украинское войско сражалось против отрядов гетмана правобережной Украины П.Дорошенко, перешедшего на сторону поляков. Кроме того, другой калмыцкий отряд в это время действовал в районе Перекопа, на Таманском полуострове и на Кубани. В 1665 году по просьбе Российского правительства 17-тысячное войско калмыков выступило на левобережную Украину на помощь русской армии и участвовало в боях под Белой Церковью. В 1666 году калмыки снова участвовали в боевых действиях на Украине. В 1668 и 1670 годах калмыки вместе с донскими и запорожскими казаками вновь приняли участие в походе на Крым.

Наибольшего могущества Калмыцкое ханство добилось при правлении Аюки-хана (годы правления 1669 -1724). После смерти Мончака начались междоусобные распри между калмыцкой знатью. Продолжался военный конфликт с Джунгарским ханством. Часть калмыцких тайшей, не желая участвовать в братоубийственной войне, откочевала к Азову. Из подчинения Калмыцкого ханства вышли улусы Малой Ногайской орды и откочевали к реке Терек. На нижнем Поволжье и Дону шла Крестьянская война (1670-1671) под предводительством Степана Разина. В этих условиях правителем Калмыцкого ханства стал сын Мончака — Аюка. Аюка восстановил мирные, дружественные отношения с Джунгарским ханством, вернул ногайцев, и в короткое время подчинил своей власти правителей всех калмыцких улусов.

Аюка проводил активную самостоятельную внешнюю политику. К XVIII веку Калмыцкое ханство добилось заметных успехов в войнах с соседними народами. Аюка вновь подчинил татар Малого и Большого Ногаев. Военные действия ханства против хивинцев вынудило их признать свою зависимость от Аюки. В 1700 и 1712 годах Калмыцкое ханство и Империя Цин обменялись посольствами. Желая еще больше укрепить свою власть и свои внешнеполитические позиции, Аюка вступил в дипломатические отношения с Далай-ламой VI и получил от него в 1690 году ханский титул и печать. В целях подтверждения его лояльности царское правительство четырежды брало с него шертные записи: в 1673, 1677, 1681 и 1684 годах. Об авторитете самого Аюки свидетельствует то, что в 1697 году, накануне своей поездки за границу в составе «Великого посольства», Петр I возложил на калмыцкого хана ответственность за безопасность южных границ российского государства. Аюка участвовал в подавлении Астраханского мятежа (1705-1706), Булавинского восстания (1708), башкирского восстания (1705-1711). Также Аюка неоднократно совершал неоднократно победоносные походы против горцев Северного Кавказа

Калмыкия со второй четверти XVIII до конца XIX века

После смерти хана Аюки в феврале 1724 года развернулась борьба за ханский престол между Церен-Дондуком, Доржи Назаровым, Дондук-Омбо и Досангом. 3 мая 1724 года астраханский губернатор Волынский получил Указ Коллегии иностранных дел об объявлении Дорджи Назарова, сына Аюки, калмыцким правителем. Однако Дорджи Назаров отказался от ханского титула.

20 сентября 1724 года Волынский провозгласил ханом Церен-Дондука (1724—1736), но междоусобица не прекратилась. Весь девятилетний период правления Церен-Дондука характеризуется постоянными междоусобицами. 17 февраля 1731 года императрица Анна Иоанновна вновь назначила калмыцким ханом Церен-Дондука. С этого времени ханский титул присваивался правительством России. Однако это только ожесточило междоусобную борьбу. В 1731 году Дондук-Омбо разгромил ханские войска. Убедившись в слабости позиции Церен-Дондука, русское правительство приняло решение поддержать кандидатуру Дондук-Омбо (1735—1741). После смерти Дондук-Омбо в калмыцких улусах вновь началась борьба за ханскую власть. Новый астраханский губернатор В. Н. Татищев назначил наместником Дондук-Даши (1741—1761 гг.), давнего соперника Дондук-Омбо.

Во время правления ханов Дондук-Даши (1741—1761) и Убаши (1761—1771) царское правительство стало проводить политику ограничения ханской власти. В 1760-х годах в ханстве усилились кризисные явления, связанные с колонизацией калмыцких земель русскими помещиками и крестьянами, сокращением пастбищных угодий, ущемлением прав феодальной верхушки, вмешательством царской администрации в калмыцкие дела. Зимой 1767—1768 гг. была снежной и морозной, в калмыцких улусах начался падёж скота. Бедствия народа усилил правительственный Указ 1768 года, запретивший продажу хлеба калмыкам в неустановленных местах. Начался массовый голод. Кроме того, российское правительство в целях облегчения мобилизации калмыков и привлечения их в боевых действиях русско-турецкой войны (1768—1774) запретило переходить им на левый берег реки Волги. Сокращение территории кочевий калмыков правительственными указами вызвало истощение пастбищ. В улусах вновь начался падёж скота. После устройства укрепленной Царицынской линии в районе основных кочевий калмыков стали селиться тысячи семей донских казаков. Сужение района кочевий обостряло внутренние отношения в ханстве. В этих условиях распространение получила идея возврата на историческую родину — в Джунгарию, находившуюся на тот момент под властью маньчжурской империи Цин.

Уход готовился в течение ряда лет (1767—1770). 5 января 1771 году калмыцкие феодалы подняли улусы, кочевавшие по левобережью Волги, и начали свой гибельный путь в Центральную Азию. Этот поход обернулся национальной трагедией. В пути небольшой по численности калмыцкий этнос потерял погибшими в боях, от ран, холода, голода, болезней, а также пленными около 100 000 человек, лишился почти всего скота — основного богатства.

В октябре 1771 года Екатерина II ликвидировала Калмыцкое ханство. Звание «хан» и «наместник ханства» упразднялись. Нойоны улусов, оставшихся на правом берегу Волги, стали подчиняться Экспедиции калмыцких дел, в каждый улус был назначен пристав. Небольшие группы калмыков вошли в состав Уральского, Оренбургского и Терского казачьих войск. В конце XVIII века калмыки, жившие на Дону, были зачислены в казачье сословие Области войска Донского.

В 1786 году был закрыт калмыцкий суд (зарго), все уголовные и гражданские дела были переданы уездным судам.

На рубеже XVIII-XIX веков правительство на короткое время восстановило звание наместника ханства, назначив таковым Чучея Тундутова, владельца Малодербетовского улуса. Вместе с этим был восстановлен суд Зарго из восьми членов. Однако всей полноты власти, которую имели калмыцкие ханы и наместники ханства до него, Тундутов не получил. Все его шаги контролировались царскими чиновниками. После его смерти в 1803 году правительство не утвердило его завещания и окончательно покончило с институтом ханской власти в Калмыкии.

Управление калмыцким народом после ликвидации Калмыцкого ханства

Для управления калмыцкой степью правительство создало свою систему — институт приставства. Главный пристав ведал всеми калмыцкими делами. В улусах при владельцах состояли частные приставы. Институт приставства, в первой половине XIX века был преобразован в институт попечительской опеки. Согласно Правилам для управления калмыцкого народа 10 марта 1825 года управление калмыками было окончательно передано из Министерства иностранных дел в ведомство Министерства внутренних дел. Калмыкия наделялась статусом, приравненным к области — административно-территориальной единицы, введенной в России в 1822 году и в составе Астраханской губернии. Управление калмыцким народом разделено на областное, окружное и улусное, в соответствии с которым учреждены органы управления и суды: Комиссия калмыцких дел, Зарго и Улусные суды. Комиссия калмыцких дел осуществляла надзор за владельцами улусов, за нижестоящими органами, за своевременностью и полнотой уплаты налогов и сборов. Комиссия калмыцких дел состояла под председательством гражданского губернатора из вице-губернатора, главного калмыцкого пристава, губернского прокурора и двух калмыцких депутатов (один представитель знати, другой — от духовенства), которые избирались от своих сословий. Комиссия находилась в Астрахани и была подчинена Главноуправляющему с зависимостью от Министерства внутренних дел. На суд Зарго возлагались функции окружного органа управления. В Зарго судопроизводство должно было осуществляться в соответствии с калмыцкими законами и обычаями. Зарго выступал высшей апелляционной инстанцией по отношению к улусным судам. Но фактически Зарго работал под контролем исполнительного органа — главного пристава калмыцкого народа. Низовое звено в системе управления Калмыкии по Правилам 1825 года составляли улусные управления, которые возглавлялись владельцами улусов или правителями в казенных улусах

В 1834 году было принято новое Положение, согласно которому приставы стали именоваться попечителями, Комиссия калмыцких дел была заменена Управлением калмыцким народом, нойонам и зайсангам было запрещено делить улусы между детьми. По предложению Министерства внутренних дел главного попечителя назначал император, а председателя Зарго — по представлению Министерства юстиции. Собрания нойонов и зайсангов выбирали представителей из своей среды в Совет управления и в заседатели Зарго. Управление калмыцким народом осуществляли Астраханский военный губернатор, Главный попечитель калмыцкого народа, Совет управления калмыцким народом, под председательством главного попечителя, суд Зарго, Ламайское духовное правление.

В 1847 году управление калмыками было передано от Министерства внутренних дел Министерству государственных имуществ. В высшем административном отношении Калмыкия подчинена астраханскому губернатору. Непосредственное управление калмыками поручалось управляющему астраханской палатой государственных имуществ, который получил звание главного попечителя калмыцкого народа. В Астраханской палате государственных имуществ было создано специальное управление по калмыцким делам. В его состав входил депутат от калмыцкого народа, избираемый владельцами и аймачными зайсангами сроком на 3 года и утверждаемого министром государственных имуществ. Совет калмыцкого управления, областной суд Зарго упразднялся.

В 1860 году был переподчинен Ставропольской губернии Большедербетовский улус, в результате калмыцкий народ был административно разделён. До этой даты все улусы Калмыцкой степи входили в состав Астраханской губернии.

В 1892 году были отменены обязательные отношения крестьян и феодалов.

Участие калмыков в войнах России конца XVIII—XIX веков

После откочевки значительной части калмыков из России в Джунгарию в 1771 году и ликвидации Калмыцкого ханства оставшаяся часть калмыков уже не могла играть роль значительной военной силы на Северном Кавказе. Так, если до 70-х годов XVIII века только волжские калмыки могли во время войны снарядить от 20 до 40 тысяч всадников, то теперь же они могли с большим трудом скомплектовать не более 5 тысяч человек. Однако и после ухода большей части калмыков в Джунгарию правительство Российского государства продолжало активно привлекать оставшихся на территории страны калмыков на военную службу.

В 1778 году калмыцкий отряд действовал в Крыму в войсках генерал-поручика А. В. Суворова. В русско-шведской войне (1788—1790 гг.) принимал участие отряд калмыков, проживавших в районе Ставрополя-на-Волге, в количестве 150 человек. Весной и летом 1779 года калмыки принимают самое активное участие в отражении набегов кабардинцев и крымских татар на российские крепости и населенные пункты, которые располагались на Азово-Моздокской укрепленной линии. В 80-90-х гг. XVIII века в связи с русско-турецкой войной 1787—1791 гг. и третьим разделом Речи Посполитой в 1795 году постоянно мобилизовывались калмыки Чугуевского конно-казачьего полка. В Отечественной войне 1812 года Калмыцкая степь выставила три конных полка, а также отдельно от них участвовали в боях с французской армией калмыки Области Войска Донского.

Крестьянская колонизация Калмыкии

Крестьянская колонизация Калмыцкой степи в одних случаях она направлялась правительством, в других являлась стихийной. Сначала правительство боролось с такими поселениями, привлекавшими беглых крестьян, затем стало смотреть на них сквозь пальцы и, наконец, перешло к прямой их поддержке, когда после реформы 1861 года колонизация окраин ослабила малоземелье в центральных губерниях. До 1847 года был издан ряд административных установлений, запрещающих селиться на калмыцких землях. Закон 1847 года запрещал «посторонним» селиться на калмыцких землях без разрешения правительства и вводил даже систему билетов для въезда в Калмыцкую степь. Однако отсутствие контроля делало эти меры неэффективными. Особенно интенсивно калмыцкие земли заселялись крестьянами с начала XIX века. В северной части Эргеней возникли станицы Аксай, Большие и Малые Чапурники, Цаца и Дубовый Овраг. Их население пришло из внутренних малоземельных губерний России. Уже в 1830—1840-е годы правительство отмежевало им значительные участки степи.

Правительственная инструкция 1846 года предписала основывать селения по трактам, проходившим через Калмыцкую степь и имевшим важное значение. Предполагалось устроить 28 селений из русских крестьян и калмыков по 50 дворов каждое, однако опыт привлечения калмыков к оседлости был неудачным. В этой связи правительство стало поощрять переселенцев из малоземельных центральных губерний, прежде всего, Воронежской и Харьковской губерний. Правительство обеспечивало колонистов ссудами на обзаведение хозяйства и давало различные льготы на первое время. К 1860 году на Царицынско-Ставропольском тракте, связывавшем Волгу с Северным Кавказом, в Эргенях, возникли селения Плодовитое, Абганерово, Тундутово, Садовое, Обильное, Кислево, Заветное, Торговое, Ремонтное, Крестовое, Кормовое и Приютное (всего 12). В них к 1864 году в них проживало уже 11 893 души обоего пола крестьян — русских и украинцев. На юго-восточной окраине степи, в Астраханской губернии, на так называемом Линейном тракте, к 1864 году было основано 8 селений (3458 душ обоего пола). В этом районе заселение шло медленно из-за неблагоприятных климатических и почвенных условий. Кумо-Манычская экспедиция начала 1860-х годов наметила 7 пунктов по Крымскому тракту, который связывал Астрахань с Новочеркасском и Ростовом, причем предполагалось поселить в каждом по 10—15 дворов. В их числе Элиста и Улан-Эрге.

После реформы 1861 года на территорию калмыцкой степи хлынули крестьяне с земель Войска Донского. Большинство из них ранее принадлежало помещикам-скотоводам и жило на хуторах, занимаясь скотоводством.

Калмыцкая степь Ставропольской губернии (Большедербетовский улус) начала заселяться русскими и украинскими крестьянами с 20-х годов XIX века. В Калмыцкой степи в Ставропольской губернии вдоль трактов в конце 1840-х годов было образовано семь станиц: Дивная, Дербетовка, Винодельная, Предтеченская, Величавая, Урожайная и Пробитый Колодец. Предполагалось на названных местах поселить 470 семей, в среднем по 65—70 дворов в каждом. Однако уже в 60-х годах эти селения насчитывали каждое более чем по полторы сотни дворов. Администрация Ставропольской губернии пыталась вмешаться в ход стихийной крестьянской колонизации. Было проведено размежевание крестьянских поселений с улусами (1863—1873 годы). Администрация рассчитывала, что переселенцы, получив определенные наделы, будут сами бороться с увеличением населения станиц. Калмыкам-простолюдинам отводилось по 30 десятин на душу м.п., однако без выделения наделов в пределах «родового» землепользования. За нойонами и «родовыми» зайсангами были закреплены обширные и лучшие участки земель. Отчасти приток переселенцев на калмыцкие земли Ставропольской губернии был этой мерой ослаблен. Тем не менее, переселение продолжалось. Выходцы шли из Полтавской, Черниговской, Курской, Орловской, Тамбовской и других губерний, их поселения продвигались постепенно в глубь степи. Несколько позже из этих селений были образованы два самых богатых во всей Ставропольской губернии уезда — Медвежинский и Новогригорьевский. К концу века некоторые из сел этих уездов засчитывали по 10 тыс. человек населения. Например, село Белая Глина превышало по своим размерам некоторые уездные города. В центре калмыцкой степи также возникают поселения выходцев из Прибалтики и немцев-колонистов (Эсто-Хагинка и др.).

Калмыкия в первой половине XX века

К 1917 году Калмыцкая степь была разделена между Астраханской и Ставропольской губерниями: в первую входили Александровский, Багацохуровский, Икицохуровский, Эркетеневский, Манычский, Малодербетовский, Харахусовский и Яндыко-Мочажный улусы, а также посёлок Калмыцкий Базар, в состав последней входил Большедербетовский улус. Также значительную долю населения калмыки составляли в Сальском округе Войска Донского. Кроме того, отдельные группы калмыков входили в состав Оренбургского и Терского казачих войск. Общая численность калмыцкого населения в дореволюционный период оценивалась в 200 000 человек.

В 1917 году в Астрахани с 26 по 31 марта состоялся I съезд представителей калмыцких улусов. Первым пунктом постановлений съезда был упразднён институт попечительской власти. Было принято решение об учредении местного самоуправления на началах общего, равного, тайного и прямого избирательного права. Съезд избрал новый орган власти: вместо «Управления калмыцким народом» создается «Центральный комитет по управлению калмыцким народом Астраханского края». Комитет работал на правах уезда Астраханской губернии. Основным решением съезда была подготовка калмыцкого народа к предстоящему Учредительному собранию. На данном съезде были затронуты вопросы земельные, по самоуправлению, судебные, хозяйственные и общекультурные. В Большедербетовском улусе Ставропольской губернии был создан Улусный комитет общественной безопасности, во главе Лиджи Карвина. Донские калмыки в мае 1917 года сформировали Национальный совет. В поселке Калмыцкий Базар попечительство заменяется избранным поселковым комитетом под председательством врача А. И. Цветкова. В апреле — мае были проведены выборы в улусные и аймачные исполкомы.

В июне 1917 года в Астрахани была проведена совещание делегатов астраханских, ставропольских, донских и кумских калмыков. Здесь был поднят вопрос об объединение калмыков. Однако идею создания национально-территориального объединения поддержали только астраханские, ставропольские и терские калмыки. Съезд признал необходимость создать одну калмыцкую, самоуправляющую единицу с предоставлением ей широкой автономией. В 1918 году в Астрахани, являвшейся тогда административным центром Калмыкии, была установлена советская власть. В феврале — марте советы возникли на всей территории Калмыкии. При Астраханском губисполкоме была создана Калмыцкая секция. 1 — 3 июля 1918 года состоялся 1- й Калмыцкий исполком. Председателем исполкома был избран А. Чапчаев.

С началом Гражданской войны юг России стал одним из главных театров сражений между Красной Армией и Добровольческой армией Деникина и белоказачьей армией Краснова. В результате военных действий к марту 1920 года. все улусы Калмыкии были освобождены от войск белогвардейцев, в степи вновь была восстановлена Советская власть. На первом общекалмыцком съезде Советов, проходившем со 2 по 9 июля 1920 года в Чилгире, была провозглашена Калмыцкая автономная область. Съезд утвердил "Декларацию прав калмыцкого трудового народа". В пределы Калмыкии были переселены оренбургские, кумские, частично донские калмыки.

В результате Гражданской войны калмыцкий народ был расколот. Калмыки, участвовавшие в белом движении, эмигрировали в Югославию, Болгарию, Францию и другие западные страны.

В результате последствий Первой мировой войны, революции, гражданской войны, а также засух и голода начала 20-х годов, коллективизации и раскулачивания значительно сократилась численность калмыцкого населения: по переписи населения 1926 года калмыков было 129 321 человек, а через десять лет по переписи 1937 года осталось всего 127 423 человека.

В начале 1930-х годов в ходе антирелигиозной кампании были закрыты и разрушены десятки буддийских хурулов и православных церквей, утрачены многие литературные, исторические и архитектурные памятники. Только в буддийской Академии Цаннид Чойра согласно описи 24 мая 1933 года было изъято 189 бурханов висячих из материала, 46 медных разных размеров, 58 в рамках; 564 цекце медных, 17 серебряных; 2 серебряные бумбы, 8 мандря, 1 серебряное зеркало, 18 эмалированных черных чашек, 4 маленьких колокольчика, 18 кенгерге, 10 донджок, 6 дунг и много других предметов религиозного культа и быта. Деревянные столы, шкафы, халаты и другая утварь были проданы с торгов, вся выручка сдана в Госбанк. Серебряные чашечки (тяклин цекц), разные большие и маленькие тарелки весом около 3,5 кг сданы в Госбанк для отправки в Москву, в Монетный двор. Библиотека была расхищена. Коллективизация в СССР коснулась Калмыкии: с 1929 года было проведено раскулачивание хозяйств, имеющих скот от 40 голов и выше. Конфискованный скот (в пересчете на крупный рогатый скот) составил 61 623 гол., из них 14,5 % в количестве 8935 гол. (в том же пересчете) были переданы деревенской бедноте. 50 % конфискованного скота передавалась совхозам, 35 % – колхозам. Из конфискованного скота на укрепление действующих и организацию трех новых совхозов было передано 82 990 овец, 2797 коров, 760 волов, 183 лошади, 176 верблюдов, колхозы получили 335 лошадей, 395 верблюдов, 720 волов, 4209 голов крупного рогатого скота.

В 1935 году Калмыцкая автономная область была преобразована в Калмыцкую автономную советскую социалистическую республику.

Калмыкия в годы Великой Отечественной войны

В период Великой Отечественной войны летом 1942 года значительная часть Калмыкии была оккупирована немецкими войсками, но уже к январю 1943 года Советская Армия освободила территорию республики. 21 ноября 1942 года после упорных боев была освобождена Хулхута, 27 декабря - Яшкуль. 1 января 1943 года ударная группа 28-й армии овладела Элистой и вышла на рубеж Ремонтное — Приютное. Воины Калмыкии мужественно сражались на фронтах Великой Отечественной войны и в партизанских отрядах в степях Калмыкии, в Белоруссии, на Украине, Брянщине и др. В боях за Дон и Северный Кавказ отличилась 110-я Отдельная Калмыцкая кавалерийская дивизия. Около 8 тысяч уроженцев Калмыкии были награждены орденами и медалями, 21 человек удостоены звания Героев Советского Союза.

Ликвидация национальной автономии

В декабре 1943 года калмыки были незаконно депортированы в Сибирь. Депортация калмыков рассматривалась как мера наказания за якобы имевшее место массовое противодействие органам Советской власти, борьбу против Красной Армии.

Депортация стала национальной катастрофой. С момента депортации и до апреля 1946 года значилось 14 343 умерших калмыцких поселенцев. При этом рождаемость среди калмыков была крайне низкой. Из 97-98 тысяч депортированных калмыков в ссылке с 1943 по 1950 годы умерло более 40 тысяч человек. Общие потери населения калмыцкого народа составили более половины его общей численности .

Депортация калмыцкого народа автоматически привела к ликвидации национальной автономии. В 1944 году Калмыцкая АССР прекратила своё существование. Её территория была передана Астраханской, Ростовской и Сталинградской областей, Ставропольского края.

Лишь в 1956 калмыки были реабилитированы.

См. также: Депортация калмыков

Калмыкия во второй половине XX века - начале XXI века

После окончания войны острой в связи с депортацией калмыцкого народа стала проблема рабочей силы. В первые послевоенные годы в ряде районов не хватало чабанов, скотников, трактористов, счетных и других работников. Проводились меры по привлечению населения из соседних областей. Около 300 семей были вселены в Западный, около 500 — в Степновский и другие районы бывшей Калмыцкой АССР. В этот период были проведены активные работы по созданию лесозащитных насаждений. Для механизации трудоемких работ по созданию гослесополосы Сталинград — Степной — Черкесск и закладке дубрав были организованы лесозащитные станции (Ергенинская, Прудовая, Восточная, Троицкая, Степная). В целях разработки агротехники, выращивания лесонасаждений в условиях крайне засушливых степей Европейского юго-востока в Степном была организована Степновская (ныне Калмыцкая) научно-исследовательская лесная опытная станция.

Активное восстановление разрушенного войной народного хозяйства началось после восстановления калмыцкой автономии. Калмыцкая автономия была воссоздана в два этапа: 9 января 1957 как автономная область в состав Ставропольского края, а 29 июля 1958 как АССР. Область была восстановлена в измененном составе (10 сельских районов — Западный, Яшалтинский, Приютненский, Сарпинский, Приозерный, Целинный, Каспийский, Яшкульский, Юстинский, Черноземельский) с центром в Элисте. Общая площадь равнялась 75,9 тыс. кв. км. Население (по переписи 1959 г.) составляло 184,9 тыс. человек. В марте 1957 года состоялись выборы в местные Советы. Были избраны областной, районные, сельские и поселковые Советы депутатов трудящихся.

В течение 1957—1959 годов из различных районов Сибири, Средней Азии и Казахстана в родные степи возвратилось 18 158 семей (72 665 человек), из которых трудоспособного населения было 30 056 человек. В Калмыкии широко развернулось жилищное строительство. Вновь отстраиваются районные центры: Цаган-Аман, Яшкуль, Советское; поселки Ульдючины, Буранный, Южный, Малый, Целинный, десятки новых совхозных и колхозных поселков.

В августе 1959 года было отпраздновано 350-летие добровольного вхождения калмыцкого народа в состав Российского государства В 1962 году столица Калмыкии Элиста и Сарпинский район впервые получили электроэнергию от государственных систем. В 1963-64 годах была построена и сдана в эксплуатацию автомагистраль Дивное—Элиста

В 1964 году на базе Калмыцкого отделения Ставропольского пединститута был создан Калмыцкий педагогический институт, преобразованный в 1970 году в Калмыцкий государственный университет.

В 1965 году был образован Ики-Бурульский район, в 1970 году - Малодербетовский, в 1977 году - Октябрьский.

В 1970 - 80-е годы увеличивается численность овец и КРС, однако недоучёт естественных ограничений численности скота привело к опустыниванию и образованию обширных массивов открытых песков. В 1988 году Калмыкия была объявлена зоной экологического бедствия. Непродуманные проекты по орошению степи привели к подъёму уровня грунтовых вод, вторичному засолению и подтоплению ряда населённых пунктов.

В 1990 году была принята декларация о суверенитете и преобразовании Калмыкии в союзную республику (ССР).

В 1993 году первым президентом Республики Калмыкия был избран Кирсан Илюмжинов.

В 1994 году было принято «Степное Уложение (Конституция) Республики Калмыкия», названое так в память «конституции» Джунгарского ханства, которое подтвердило статус республики как субъекта и неотъемлемой части Российской Федерации, одновременно декларируя преемственность Джунгарское ханство — Республика Калмыкия.

В 1998 году в Элисте была проведена XXXIII Всемирная шахматная Олимпиада.

В 2009 году отмечалось 400-летие добровольного вхождения калмыцкого народа в состав Российского Государства.

Ссылки

• www.history08.ru/
• kalmyki.narod.ru/
• www.nutug.ru/

Отрывок, характеризующий История Калмыкии

– Голубушка, мамаша, как я вас люблю, как мне хорошо! – крикнула Наташа, плача слезами счастья и волнения и обнимая мать.
В это же самое время князь Андрей сидел у Пьера и говорил ему о своей любви к Наташе и о твердо взятом намерении жениться на ней.

В этот день у графини Елены Васильевны был раут, был французский посланник, был принц, сделавшийся с недавнего времени частым посетителем дома графини, и много блестящих дам и мужчин. Пьер был внизу, прошелся по залам, и поразил всех гостей своим сосредоточенно рассеянным и мрачным видом.
Пьер со времени бала чувствовал в себе приближение припадков ипохондрии и с отчаянным усилием старался бороться против них. Со времени сближения принца с его женою, Пьер неожиданно был пожалован в камергеры, и с этого времени он стал чувствовать тяжесть и стыд в большом обществе, и чаще ему стали приходить прежние мрачные мысли о тщете всего человеческого. В это же время замеченное им чувство между покровительствуемой им Наташей и князем Андреем, своей противуположностью между его положением и положением его друга, еще усиливало это мрачное настроение. Он одинаково старался избегать мыслей о своей жене и о Наташе и князе Андрее. Опять всё ему казалось ничтожно в сравнении с вечностью, опять представлялся вопрос: «к чему?». И он дни и ночи заставлял себя трудиться над масонскими работами, надеясь отогнать приближение злого духа. Пьер в 12 м часу, выйдя из покоев графини, сидел у себя наверху в накуренной, низкой комнате, в затасканном халате перед столом и переписывал подлинные шотландские акты, когда кто то вошел к нему в комнату. Это был князь Андрей.
– А, это вы, – сказал Пьер с рассеянным и недовольным видом. – А я вот работаю, – сказал он, указывая на тетрадь с тем видом спасения от невзгод жизни, с которым смотрят несчастливые люди на свою работу.
Князь Андрей с сияющим, восторженным и обновленным к жизни лицом остановился перед Пьером и, не замечая его печального лица, с эгоизмом счастия улыбнулся ему.
– Ну, душа моя, – сказал он, – я вчера хотел сказать тебе и нынче за этим приехал к тебе. Никогда не испытывал ничего подобного. Я влюблен, мой друг.
Пьер вдруг тяжело вздохнул и повалился своим тяжелым телом на диван, подле князя Андрея.
– В Наташу Ростову, да? – сказал он.
– Да, да, в кого же? Никогда не поверил бы, но это чувство сильнее меня. Вчера я мучился, страдал, но и мученья этого я не отдам ни за что в мире. Я не жил прежде. Теперь только я живу, но я не могу жить без нее. Но может ли она любить меня?… Я стар для нее… Что ты не говоришь?…
– Я? Я? Что я говорил вам, – вдруг сказал Пьер, вставая и начиная ходить по комнате. – Я всегда это думал… Эта девушка такое сокровище, такое… Это редкая девушка… Милый друг, я вас прошу, вы не умствуйте, не сомневайтесь, женитесь, женитесь и женитесь… И я уверен, что счастливее вас не будет человека.
– Но она!
– Она любит вас.
– Не говори вздору… – сказал князь Андрей, улыбаясь и глядя в глаза Пьеру.
– Любит, я знаю, – сердито закричал Пьер.
– Нет, слушай, – сказал князь Андрей, останавливая его за руку. – Ты знаешь ли, в каком я положении? Мне нужно сказать все кому нибудь.
– Ну, ну, говорите, я очень рад, – говорил Пьер, и действительно лицо его изменилось, морщина разгладилась, и он радостно слушал князя Андрея. Князь Андрей казался и был совсем другим, новым человеком. Где была его тоска, его презрение к жизни, его разочарованность? Пьер был единственный человек, перед которым он решался высказаться; но зато он ему высказывал всё, что у него было на душе. То он легко и смело делал планы на продолжительное будущее, говорил о том, как он не может пожертвовать своим счастьем для каприза своего отца, как он заставит отца согласиться на этот брак и полюбить ее или обойдется без его согласия, то он удивлялся, как на что то странное, чуждое, от него независящее, на то чувство, которое владело им.
– Я бы не поверил тому, кто бы мне сказал, что я могу так любить, – говорил князь Андрей. – Это совсем не то чувство, которое было у меня прежде. Весь мир разделен для меня на две половины: одна – она и там всё счастье надежды, свет; другая половина – всё, где ее нет, там всё уныние и темнота…
– Темнота и мрак, – повторил Пьер, – да, да, я понимаю это.
– Я не могу не любить света, я не виноват в этом. И я очень счастлив. Ты понимаешь меня? Я знаю, что ты рад за меня.
– Да, да, – подтверждал Пьер, умиленными и грустными глазами глядя на своего друга. Чем светлее представлялась ему судьба князя Андрея, тем мрачнее представлялась своя собственная.


Для женитьбы нужно было согласие отца, и для этого на другой день князь Андрей уехал к отцу.
Отец с наружным спокойствием, но внутренней злобой принял сообщение сына. Он не мог понять того, чтобы кто нибудь хотел изменять жизнь, вносить в нее что нибудь новое, когда жизнь для него уже кончалась. – «Дали бы только дожить так, как я хочу, а потом бы делали, что хотели», говорил себе старик. С сыном однако он употребил ту дипломацию, которую он употреблял в важных случаях. Приняв спокойный тон, он обсудил всё дело.
Во первых, женитьба была не блестящая в отношении родства, богатства и знатности. Во вторых, князь Андрей был не первой молодости и слаб здоровьем (старик особенно налегал на это), а она была очень молода. В третьих, был сын, которого жалко было отдать девчонке. В четвертых, наконец, – сказал отец, насмешливо глядя на сына, – я тебя прошу, отложи дело на год, съезди за границу, полечись, сыщи, как ты и хочешь, немца, для князя Николая, и потом, ежели уж любовь, страсть, упрямство, что хочешь, так велики, тогда женись.
– И это последнее мое слово, знай, последнее… – кончил князь таким тоном, которым показывал, что ничто не заставит его изменить свое решение.
Князь Андрей ясно видел, что старик надеялся, что чувство его или его будущей невесты не выдержит испытания года, или что он сам, старый князь, умрет к этому времени, и решил исполнить волю отца: сделать предложение и отложить свадьбу на год.
Через три недели после своего последнего вечера у Ростовых, князь Андрей вернулся в Петербург.

На другой день после своего объяснения с матерью, Наташа ждала целый день Болконского, но он не приехал. На другой, на третий день было то же самое. Пьер также не приезжал, и Наташа, не зная того, что князь Андрей уехал к отцу, не могла себе объяснить его отсутствия.
Так прошли три недели. Наташа никуда не хотела выезжать и как тень, праздная и унылая, ходила по комнатам, вечером тайно от всех плакала и не являлась по вечерам к матери. Она беспрестанно краснела и раздражалась. Ей казалось, что все знают о ее разочаровании, смеются и жалеют о ней. При всей силе внутреннего горя, это тщеславное горе усиливало ее несчастие.
Однажды она пришла к графине, хотела что то сказать ей, и вдруг заплакала. Слезы ее были слезы обиженного ребенка, который сам не знает, за что он наказан.
Графиня стала успокоивать Наташу. Наташа, вслушивавшаяся сначала в слова матери, вдруг прервала ее:
– Перестаньте, мама, я и не думаю, и не хочу думать! Так, поездил и перестал, и перестал…
Голос ее задрожал, она чуть не заплакала, но оправилась и спокойно продолжала: – И совсем я не хочу выходить замуж. И я его боюсь; я теперь совсем, совсем, успокоилась…
На другой день после этого разговора Наташа надела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость, и с утра начала тот свой прежний образ жизни, от которого она отстала после бала. Она, напившись чаю, пошла в залу, которую она особенно любила за сильный резонанс, и начала петь свои солфеджи (упражнения пения). Окончив первый урок, она остановилась на середине залы и повторила одну музыкальную фразу, особенно понравившуюся ей. Она прислушалась радостно к той (как будто неожиданной для нее) прелести, с которой эти звуки переливаясь наполнили всю пустоту залы и медленно замерли, и ей вдруг стало весело. «Что об этом думать много и так хорошо», сказала она себе и стала взад и вперед ходить по зале, ступая не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагу переступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так же радостно, как и к звукам своего голоса прислушиваясь к этому мерному топоту каблучка и поскрипыванью носка. Проходя мимо зеркала, она заглянула в него. – «Вот она я!» как будто говорило выражение ее лица при виде себя. – «Ну, и хорошо. И никого мне не нужно».
Лакей хотел войти, чтобы убрать что то в зале, но она не пустила его, опять затворив за ним дверь, и продолжала свою прогулку. Она возвратилась в это утро опять к своему любимому состоянию любви к себе и восхищения перед собою. – «Что за прелесть эта Наташа!» сказала она опять про себя словами какого то третьего, собирательного, мужского лица. – «Хороша, голос, молода, и никому она не мешает, оставьте только ее в покое». Но сколько бы ни оставляли ее в покое, она уже не могла быть покойна и тотчас же почувствовала это.
В передней отворилась дверь подъезда, кто то спросил: дома ли? и послышались чьи то шаги. Наташа смотрелась в зеркало, но она не видала себя. Она слушала звуки в передней. Когда она увидала себя, лицо ее было бледно. Это был он. Она это верно знала, хотя чуть слышала звук его голоса из затворенных дверей.
Наташа, бледная и испуганная, вбежала в гостиную.
– Мама, Болконский приехал! – сказала она. – Мама, это ужасно, это несносно! – Я не хочу… мучиться! Что же мне делать?…
Еще графиня не успела ответить ей, как князь Андрей с тревожным и серьезным лицом вошел в гостиную. Как только он увидал Наташу, лицо его просияло. Он поцеловал руку графини и Наташи и сел подле дивана.
– Давно уже мы не имели удовольствия… – начала было графиня, но князь Андрей перебил ее, отвечая на ее вопрос и очевидно торопясь сказать то, что ему было нужно.
– Я не был у вас всё это время, потому что был у отца: мне нужно было переговорить с ним о весьма важном деле. Я вчера ночью только вернулся, – сказал он, взглянув на Наташу. – Мне нужно переговорить с вами, графиня, – прибавил он после минутного молчания.
Графиня, тяжело вздохнув, опустила глаза.
– Я к вашим услугам, – проговорила она.
Наташа знала, что ей надо уйти, но она не могла этого сделать: что то сжимало ей горло, и она неучтиво, прямо, открытыми глазами смотрела на князя Андрея.
«Сейчас? Сию минуту!… Нет, это не может быть!» думала она.
Он опять взглянул на нее, и этот взгляд убедил ее в том, что она не ошиблась. – Да, сейчас, сию минуту решалась ее судьба.
– Поди, Наташа, я позову тебя, – сказала графиня шопотом.
Наташа испуганными, умоляющими глазами взглянула на князя Андрея и на мать, и вышла.
– Я приехал, графиня, просить руки вашей дочери, – сказал князь Андрей. Лицо графини вспыхнуло, но она ничего не сказала.
– Ваше предложение… – степенно начала графиня. – Он молчал, глядя ей в глаза. – Ваше предложение… (она сконфузилась) нам приятно, и… я принимаю ваше предложение, я рада. И муж мой… я надеюсь… но от нее самой будет зависеть…
– Я скажу ей тогда, когда буду иметь ваше согласие… даете ли вы мне его? – сказал князь Андрей.
– Да, – сказала графиня и протянула ему руку и с смешанным чувством отчужденности и нежности прижалась губами к его лбу, когда он наклонился над ее рукой. Она желала любить его, как сына; но чувствовала, что он был чужой и страшный для нее человек. – Я уверена, что мой муж будет согласен, – сказала графиня, – но ваш батюшка…
– Мой отец, которому я сообщил свои планы, непременным условием согласия положил то, чтобы свадьба была не раньше года. И это то я хотел сообщить вам, – сказал князь Андрей.
– Правда, что Наташа еще молода, но так долго.
– Это не могло быть иначе, – со вздохом сказал князь Андрей.
– Я пошлю вам ее, – сказала графиня и вышла из комнаты.
– Господи, помилуй нас, – твердила она, отыскивая дочь. Соня сказала, что Наташа в спальне. Наташа сидела на своей кровати, бледная, с сухими глазами, смотрела на образа и, быстро крестясь, шептала что то. Увидав мать, она вскочила и бросилась к ней.
– Что? Мама?… Что?
– Поди, поди к нему. Он просит твоей руки, – сказала графиня холодно, как показалось Наташе… – Поди… поди, – проговорила мать с грустью и укоризной вслед убегавшей дочери, и тяжело вздохнула.
Наташа не помнила, как она вошла в гостиную. Войдя в дверь и увидав его, она остановилась. «Неужели этот чужой человек сделался теперь всё для меня?» спросила она себя и мгновенно ответила: «Да, всё: он один теперь дороже для меня всего на свете». Князь Андрей подошел к ней, опустив глаза.
– Я полюбил вас с той минуты, как увидал вас. Могу ли я надеяться?
Он взглянул на нее, и серьезная страстность выражения ее лица поразила его. Лицо ее говорило: «Зачем спрашивать? Зачем сомневаться в том, чего нельзя не знать? Зачем говорить, когда нельзя словами выразить того, что чувствуешь».
Она приблизилась к нему и остановилась. Он взял ее руку и поцеловал.
– Любите ли вы меня?
– Да, да, – как будто с досадой проговорила Наташа, громко вздохнула, другой раз, чаще и чаще, и зарыдала.
– Об чем? Что с вами?
– Ах, я так счастлива, – отвечала она, улыбнулась сквозь слезы, нагнулась ближе к нему, подумала секунду, как будто спрашивая себя, можно ли это, и поцеловала его.
Князь Андрей держал ее руки, смотрел ей в глаза, и не находил в своей душе прежней любви к ней. В душе его вдруг повернулось что то: не было прежней поэтической и таинственной прелести желания, а была жалость к ее женской и детской слабости, был страх перед ее преданностью и доверчивостью, тяжелое и вместе радостное сознание долга, навеки связавшего его с нею. Настоящее чувство, хотя и не было так светло и поэтично как прежнее, было серьезнее и сильнее.
– Сказала ли вам maman, что это не может быть раньше года? – сказал князь Андрей, продолжая глядеть в ее глаза. «Неужели это я, та девочка ребенок (все так говорили обо мне) думала Наташа, неужели я теперь с этой минуты жена , равная этого чужого, милого, умного человека, уважаемого даже отцом моим. Неужели это правда! неужели правда, что теперь уже нельзя шутить жизнию, теперь уж я большая, теперь уж лежит на мне ответственность за всякое мое дело и слово? Да, что он спросил у меня?»
– Нет, – отвечала она, но она не понимала того, что он спрашивал.
– Простите меня, – сказал князь Андрей, – но вы так молоды, а я уже так много испытал жизни. Мне страшно за вас. Вы не знаете себя.
Наташа с сосредоточенным вниманием слушала, стараясь понять смысл его слов и не понимала.
– Как ни тяжел мне будет этот год, отсрочивающий мое счастье, – продолжал князь Андрей, – в этот срок вы поверите себя. Я прошу вас через год сделать мое счастье; но вы свободны: помолвка наша останется тайной и, ежели вы убедились бы, что вы не любите меня, или полюбили бы… – сказал князь Андрей с неестественной улыбкой.
– Зачем вы это говорите? – перебила его Наташа. – Вы знаете, что с того самого дня, как вы в первый раз приехали в Отрадное, я полюбила вас, – сказала она, твердо уверенная, что она говорила правду.
– В год вы узнаете себя…
– Целый год! – вдруг сказала Наташа, теперь только поняв то, что свадьба отсрочена на год. – Да отчего ж год? Отчего ж год?… – Князь Андрей стал ей объяснять причины этой отсрочки. Наташа не слушала его.
– И нельзя иначе? – спросила она. Князь Андрей ничего не ответил, но в лице его выразилась невозможность изменить это решение.
– Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! – вдруг заговорила Наташа и опять зарыдала. – Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно. – Она взглянула в лицо своего жениха и увидала на нем выражение сострадания и недоумения.
– Нет, нет, я всё сделаю, – сказала она, вдруг остановив слезы, – я так счастлива! – Отец и мать вошли в комнату и благословили жениха и невесту.
С этого дня князь Андрей женихом стал ездить к Ростовым.


Обручения не было и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причиной отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Ежели она через полгода почувствует, что она не любит его, она будет в своем праве, ежели откажет ему. Само собою разумеется, что ни родители, ни Наташа не хотели слышать об этом; но князь Андрей настаивал на своем. Князь Андрей бывал каждый день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее руку. Между князем Андреем и Наташей после дня предложения установились совсем другие чем прежде, близкие, простые отношения. Они как будто до сих пор не знали друг друга. И он и она любили вспоминать о том, как они смотрели друг на друга, когда были еще ничем , теперь оба они чувствовали себя совсем другими существами: тогда притворными, теперь простыми и искренними. Сначала в семействе чувствовалась неловкость в обращении с князем Андреем; он казался человеком из чуждого мира, и Наташа долго приучала домашних к князю Андрею и с гордостью уверяла всех, что он только кажется таким особенным, а что он такой же, как и все, и что она его не боится и что никто не должен бояться его. После нескольких дней, в семействе к нему привыкли и не стесняясь вели при нем прежний образ жизни, в котором он принимал участие. Он про хозяйство умел говорить с графом и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с Соней. Иногда домашние Ростовы между собою и при князе Андрее удивлялись тому, как всё это случилось и как очевидны были предзнаменования этого: и приезд князя Андрея в Отрадное, и их приезд в Петербург, и сходство между Наташей и князем Андреем, которое заметила няня в первый приезд князя Андрея, и столкновение в 1805 м году между Андреем и Николаем, и еще много других предзнаменований того, что случилось, было замечено домашними.
В доме царствовала та поэтическая скука и молчаливость, которая всегда сопутствует присутствию жениха и невесты. Часто сидя вместе, все молчали. Иногда вставали и уходили, и жених с невестой, оставаясь одни, всё также молчали. Редко они говорили о будущей своей жизни. Князю Андрею страшно и совестно было говорить об этом. Наташа разделяла это чувство, как и все его чувства, которые она постоянно угадывала. Один раз Наташа стала расспрашивать про его сына. Князь Андрей покраснел, что с ним часто случалось теперь и что особенно любила Наташа, и сказал, что сын его не будет жить с ними.
– Отчего? – испуганно сказала Наташа.
– Я не могу отнять его у деда и потом…
– Как бы я его любила! – сказала Наташа, тотчас же угадав его мысль; но я знаю, вы хотите, чтобы не было предлогов обвинять вас и меня.
Старый граф иногда подходил к князю Андрею, целовал его, спрашивал у него совета на счет воспитания Пети или службы Николая. Старая графиня вздыхала, глядя на них. Соня боялась всякую минуту быть лишней и старалась находить предлоги оставлять их одних, когда им этого и не нужно было. Когда князь Андрей говорил (он очень хорошо рассказывал), Наташа с гордостью слушала его; когда она говорила, то со страхом и радостью замечала, что он внимательно и испытующе смотрит на нее. Она с недоумением спрашивала себя: «Что он ищет во мне? Чего то он добивается своим взглядом! Что, как нет во мне того, что он ищет этим взглядом?» Иногда она входила в свойственное ей безумно веселое расположение духа, и тогда она особенно любила слушать и смотреть, как князь Андрей смеялся. Он редко смеялся, но зато, когда он смеялся, то отдавался весь своему смеху, и всякий раз после этого смеха она чувствовала себя ближе к нему. Наташа была бы совершенно счастлива, ежели бы мысль о предстоящей и приближающейся разлуке не пугала ее, так как и он бледнел и холодел при одной мысли о том.
Накануне своего отъезда из Петербурга, князь Андрей привез с собой Пьера, со времени бала ни разу не бывшего у Ростовых. Пьер казался растерянным и смущенным. Он разговаривал с матерью. Наташа села с Соней у шахматного столика, приглашая этим к себе князя Андрея. Он подошел к ним.
– Вы ведь давно знаете Безухого? – спросил он. – Вы любите его?
– Да, он славный, но смешной очень.
И она, как всегда говоря о Пьере, стала рассказывать анекдоты о его рассеянности, анекдоты, которые даже выдумывали на него.
– Вы знаете, я поверил ему нашу тайну, – сказал князь Андрей. – Я знаю его с детства. Это золотое сердце. Я вас прошу, Натали, – сказал он вдруг серьезно; – я уеду, Бог знает, что может случиться. Вы можете разлю… Ну, знаю, что я не должен говорить об этом. Одно, – чтобы ни случилось с вами, когда меня не будет…
– Что ж случится?…
– Какое бы горе ни было, – продолжал князь Андрей, – я вас прошу, m lle Sophie, что бы ни случилось, обратитесь к нему одному за советом и помощью. Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!
Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиогномией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.


Здоровье и характер князя Николая Андреича Болконского, в этот последний год после отъезда сына, очень ослабели. Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большей частью обрушивались на княжне Марье. Он как будто старательно изыскивал все больные места ее, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее. У княжны Марьи были две страсти и потому две радости: племянник Николушка и религия, и обе были любимыми темами нападений и насмешек князя. О чем бы ни заговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство и порчу детей. – «Тебе хочется его (Николеньку) сделать такой же старой девкой, как ты сама; напрасно: князю Андрею нужно сына, а не девку», говорил он. Или, обращаясь к mademoiselle Bourime, он спрашивал ее при княжне Марье, как ей нравятся наши попы и образа, и шутил…
Он беспрестанно больно оскорблял княжну Марью, но дочь даже не делала усилий над собой, чтобы прощать его. Разве мог он быть виноват перед нею, и разве мог отец ее, который, она всё таки знала это, любил ее, быть несправедливым? Да и что такое справедливость? Княжна никогда не думала об этом гордом слове: «справедливость». Все сложные законы человечества сосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе – в законе любви и самоотвержения, преподанном нам Тем, Который с любовью страдал за человечество, когда сам он – Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала.
Зимой в Лысые Горы приезжал князь Андрей, был весел, кроток и нежен, каким его давно не видала княжна Марья. Она предчувствовала, что с ним что то случилось, но он не сказал ничего княжне Марье о своей любви. Перед отъездом князь Андрей долго беседовал о чем то с отцом и княжна Марья заметила, что перед отъездом оба были недовольны друг другом.
Вскоре после отъезда князя Андрея, княжна Марья писала из Лысых Гор в Петербург своему другу Жюли Карагиной, которую княжна Марья мечтала, как мечтают всегда девушки, выдать за своего брата, и которая в это время была в трауре по случаю смерти своего брата, убитого в Турции.
«Горести, видно, общий удел наш, милый и нежный друг Julieie».
«Ваша потеря так ужасна, что я иначе не могу себе объяснить ее, как особенную милость Бога, Который хочет испытать – любя вас – вас и вашу превосходную мать. Ах, мой друг, религия, и только одна религия, может нас, уже не говорю утешить, но избавить от отчаяния; одна религия может объяснить нам то, чего без ее помощи не может понять человек: для чего, зачем существа добрые, возвышенные, умеющие находить счастие в жизни, никому не только не вредящие, но необходимые для счастия других – призываются к Богу, а остаются жить злые, бесполезные, вредные, или такие, которые в тягость себе и другим. Первая смерть, которую я видела и которую никогда не забуду – смерть моей милой невестки, произвела на меня такое впечатление. Точно так же как вы спрашиваете судьбу, для чего было умирать вашему прекрасному брату, точно так же спрашивала я, для чего было умирать этому ангелу Лизе, которая не только не сделала какого нибудь зла человеку, но никогда кроме добрых мыслей не имела в своей душе. И что ж, мой друг, вот прошло с тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно было умереть, и каким образом эта смерть была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого, хотя мы их большею частью не понимаем, суть только проявления Его бесконечной любви к Своему творению. Может быть, я часто думаю, она была слишком ангельски невинна для того, чтобы иметь силу перенести все обязанности матери. Она была безупречна, как молодая жена; может быть, она не могла бы быть такою матерью. Теперь, мало того, что она оставила нам, и в особенности князю Андрею, самое чистое сожаление и воспоминание, она там вероятно получит то место, которого я не смею надеяться для себя. Но, не говоря уже о ней одной, эта ранняя и страшная смерть имела самое благотворное влияние, несмотря на всю печаль, на меня и на брата. Тогда, в минуту потери, эти мысли не могли притти мне; тогда я с ужасом отогнала бы их, но теперь это так ясно и несомненно. Пишу всё это вам, мой друг, только для того, чтобы убедить вас в евангельской истине, сделавшейся для меня жизненным правилом: ни один волос с головы не упадет без Его воли. А воля Его руководствуется только одною беспредельною любовью к нам, и потому всё, что ни случается с нами, всё для нашего блага. Вы спрашиваете, проведем ли мы следующую зиму в Москве? Несмотря на всё желание вас видеть, не думаю и не желаю этого. И вы удивитесь, что причиною тому Буонапарте. И вот почему: здоровье отца моего заметно слабеет: он не может переносить противоречий и делается раздражителен. Раздражительность эта, как вы знаете, обращена преимущественно на политические дела. Он не может перенести мысли о том, что Буонапарте ведет дело как с равными, со всеми государями Европы и в особенности с нашим, внуком Великой Екатерины! Как вы знаете, я совершенно равнодушна к политическим делам, но из слов моего отца и разговоров его с Михаилом Ивановичем, я знаю всё, что делается в мире, и в особенности все почести, воздаваемые Буонапарте, которого, как кажется, еще только в Лысых Горах на всем земном шаре не признают ни великим человеком, ни еще менее французским императором. И мой отец не может переносить этого. Мне кажется, что мой отец, преимущественно вследствие своего взгляда на политические дела и предвидя столкновения, которые у него будут, вследствие его манеры, не стесняясь ни с кем, высказывать свои мнения, неохотно говорит о поездке в Москву. Всё, что он выиграет от лечения, он потеряет вследствие споров о Буонапарте, которые неминуемы. Во всяком случае это решится очень скоро. Семейная жизнь наша идет по старому, за исключением присутствия брата Андрея. Он, как я уже писала вам, очень изменился последнее время. После его горя, он теперь только, в нынешнем году, совершенно нравственно ожил. Он стал таким, каким я его знала ребенком: добрым, нежным, с тем золотым сердцем, которому я не знаю равного. Он понял, как мне кажется, что жизнь для него не кончена. Но вместе с этой нравственной переменой, он физически очень ослабел. Он стал худее чем прежде, нервнее. Я боюсь за него и рада, что он предпринял эту поездку за границу, которую доктора уже давно предписывали ему. Я надеюсь, что это поправит его. Вы мне пишете, что в Петербурге о нем говорят, как об одном из самых деятельных, образованных и умных молодых людей. Простите за самолюбие родства – я никогда в этом не сомневалась. Нельзя счесть добро, которое он здесь сделал всем, начиная с своих мужиков и до дворян. Приехав в Петербург, он взял только то, что ему следовало. Удивляюсь, каким образом вообще доходят слухи из Петербурга в Москву и особенно такие неверные, как тот, о котором вы мне пишете, – слух о мнимой женитьбе брата на маленькой Ростовой. Я не думаю, чтобы Андрей когда нибудь женился на ком бы то ни было и в особенности на ней. И вот почему: во первых я знаю, что хотя он и редко говорит о покойной жене, но печаль этой потери слишком глубоко вкоренилась в его сердце, чтобы когда нибудь он решился дать ей преемницу и мачеху нашему маленькому ангелу. Во вторых потому, что, сколько я знаю, эта девушка не из того разряда женщин, которые могут нравиться князю Андрею. Не думаю, чтобы князь Андрей выбрал ее своею женою, и откровенно скажу: я не желаю этого. Но я заболталась, кончаю свой второй листок. Прощайте, мой милый друг; да сохранит вас Бог под Своим святым и могучим покровом. Моя милая подруга, mademoiselle Bourienne, целует вас.
Мари».


В середине лета, княжна Марья получила неожиданное письмо от князя Андрея из Швейцарии, в котором он сообщал ей странную и неожиданную новость. Князь Андрей объявлял о своей помолвке с Ростовой. Всё письмо его дышало любовной восторженностью к своей невесте и нежной дружбой и доверием к сестре. Он писал, что никогда не любил так, как любит теперь, и что теперь только понял и узнал жизнь; он просил сестру простить его за то, что в свой приезд в Лысые Горы он ничего не сказал ей об этом решении, хотя и говорил об этом с отцом. Он не сказал ей этого потому, что княжна Марья стала бы просить отца дать свое согласие, и не достигнув бы цели, раздражила бы отца, и на себе бы понесла всю тяжесть его неудовольствия. Впрочем, писал он, тогда еще дело не было так окончательно решено, как теперь. «Тогда отец назначил мне срок, год, и вот уже шесть месяцев, половина прошло из назначенного срока, и я остаюсь более, чем когда нибудь тверд в своем решении. Ежели бы доктора не задерживали меня здесь, на водах, я бы сам был в России, но теперь возвращение мое я должен отложить еще на три месяца. Ты знаешь меня и мои отношения с отцом. Мне ничего от него не нужно, я был и буду всегда независим, но сделать противное его воле, заслужить его гнев, когда может быть так недолго осталось ему быть с нами, разрушило бы наполовину мое счастие. Я пишу теперь ему письмо о том же и прошу тебя, выбрав добрую минуту, передать ему письмо и известить меня о том, как он смотрит на всё это и есть ли надежда на то, чтобы он согласился сократить срок на три месяца».
После долгих колебаний, сомнений и молитв, княжна Марья передала письмо отцу. На другой день старый князь сказал ей спокойно:
– Напиши брату, чтоб подождал, пока умру… Не долго – скоро развяжу…
Княжна хотела возразить что то, но отец не допустил ее, и стал всё более и более возвышать голос.
– Женись, женись, голубчик… Родство хорошее!… Умные люди, а? Богатые, а? Да. Хороша мачеха у Николушки будет! Напиши ты ему, что пускай женится хоть завтра. Мачеха Николушки будет – она, а я на Бурьенке женюсь!… Ха, ха, ха, и ему чтоб без мачехи не быть! Только одно, в моем доме больше баб не нужно; пускай женится, сам по себе живет. Может, и ты к нему переедешь? – обратился он к княжне Марье: – с Богом, по морозцу, по морозцу… по морозцу!…
После этой вспышки, князь не говорил больше ни разу об этом деле. Но сдержанная досада за малодушие сына выразилась в отношениях отца с дочерью. К прежним предлогам насмешек прибавился еще новый – разговор о мачехе и любезности к m lle Bourienne.
– Отчего же мне на ней не жениться? – говорил он дочери. – Славная княгиня будет! – И в последнее время, к недоуменью и удивлению своему, княжна Марья стала замечать, что отец ее действительно начинал больше и больше приближать к себе француженку. Княжна Марья написала князю Андрею о том, как отец принял его письмо; но утешала брата, подавая надежду примирить отца с этою мыслью.
Николушка и его воспитание, Andre и религия были утешениями и радостями княжны Марьи; но кроме того, так как каждому человеку нужны свои личные надежды, у княжны Марьи была в самой глубокой тайне ее души скрытая мечта и надежда, доставлявшая ей главное утешение в ее жизни. Утешительную эту мечту и надежду дали ей божьи люди – юродивые и странники, посещавшие ее тайно от князя. Чем больше жила княжна Марья, чем больше испытывала она жизнь и наблюдала ее, тем более удивляла ее близорукость людей, ищущих здесь на земле наслаждений и счастия; трудящихся, страдающих, борющихся и делающих зло друг другу, для достижения этого невозможного, призрачного и порочного счастия. «Князь Андрей любил жену, она умерла, ему мало этого, он хочет связать свое счастие с другой женщиной. Отец не хочет этого, потому что желает для Андрея более знатного и богатого супружества. И все они борются и страдают, и мучают, и портят свою душу, свою вечную душу, для достижения благ, которым срок есть мгновенье. Мало того, что мы сами знаем это, – Христос, сын Бога сошел на землю и сказал нам, что эта жизнь есть мгновенная жизнь, испытание, а мы всё держимся за нее и думаем в ней найти счастье. Как никто не понял этого? – думала княжна Марья. Никто кроме этих презренных божьих людей, которые с сумками за плечами приходят ко мне с заднего крыльца, боясь попасться на глаза князю, и не для того, чтобы не пострадать от него, а для того, чтобы его не ввести в грех. Оставить семью, родину, все заботы о мирских благах для того, чтобы не прилепляясь ни к чему, ходить в посконном рубище, под чужим именем с места на место, не делая вреда людям, и молясь за них, молясь и за тех, которые гонят, и за тех, которые покровительствуют: выше этой истины и жизни нет истины и жизни!»
Была одна странница, Федосьюшка, 50 ти летняя, маленькая, тихенькая, рябая женщина, ходившая уже более 30 ти лет босиком и в веригах. Ее особенно любила княжна Марья. Однажды, когда в темной комнате, при свете одной лампадки, Федосьюшка рассказывала о своей жизни, – княжне Марье вдруг с такой силой пришла мысль о том, что Федосьюшка одна нашла верный путь жизни, что она решилась сама пойти странствовать. Когда Федосьюшка пошла спать, княжна Марья долго думала над этим и наконец решила, что как ни странно это было – ей надо было итти странствовать. Она поверила свое намерение только одному духовнику монаху, отцу Акинфию, и духовник одобрил ее намерение. Под предлогом подарка странницам, княжна Марья припасла себе полное одеяние странницы: рубашку, лапти, кафтан и черный платок. Часто подходя к заветному комоду, княжна Марья останавливалась в нерешительности о том, не наступило ли уже время для приведения в исполнение ее намерения.
Часто слушая рассказы странниц, она возбуждалась их простыми, для них механическими, а для нее полными глубокого смысла речами, так что она была несколько раз готова бросить всё и бежать из дому. В воображении своем она уже видела себя с Федосьюшкой в грубом рубище, шагающей с палочкой и котомочкой по пыльной дороге, направляя свое странствие без зависти, без любви человеческой, без желаний от угодников к угодникам, и в конце концов, туда, где нет ни печали, ни воздыхания, а вечная радость и блаженство.
«Приду к одному месту, помолюсь; не успею привыкнуть, полюбить – пойду дальше. И буду итти до тех пор, пока ноги подкосятся, и лягу и умру где нибудь, и приду наконец в ту вечную, тихую пристань, где нет ни печали, ни воздыхания!…» думала княжна Марья.
Но потом, увидав отца и особенно маленького Коко, она ослабевала в своем намерении, потихоньку плакала и чувствовала, что она грешница: любила отца и племянника больше, чем Бога.



Библейское предание говорит, что отсутствие труда – праздность была условием блаженства первого человека до его падения. Любовь к праздности осталась та же и в падшем человеке, но проклятие всё тяготеет над человеком, и не только потому, что мы в поте лица должны снискивать хлеб свой, но потому, что по нравственным свойствам своим мы не можем быть праздны и спокойны. Тайный голос говорит, что мы должны быть виновны за то, что праздны. Ежели бы мог человек найти состояние, в котором он, будучи праздным, чувствовал бы себя полезным и исполняющим свой долг, он бы нашел одну сторону первобытного блаженства. И таким состоянием обязательной и безупречной праздности пользуется целое сословие – сословие военное. В этой то обязательной и безупречной праздности состояла и будет состоять главная привлекательность военной службы.
Николай Ростов испытывал вполне это блаженство, после 1807 года продолжая служить в Павлоградском полку, в котором он уже командовал эскадроном, принятым от Денисова.
Ростов сделался загрубелым, добрым малым, которого московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre [дурного тона], но который был любим и уважаем товарищами, подчиненными и начальством и который был доволен своей жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил сетования матери на то, что дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков родителей.
Читая эти письма, Николай испытывал страх, что хотят вывести его из той среды, в которой он, оградив себя от всей житейской путаницы, жил так тихо и спокойно. Он чувствовал, что рано или поздно придется опять вступить в тот омут жизни с расстройствами и поправлениями дел, с учетами управляющих, ссорами, интригами, с связями, с обществом, с любовью Сони и обещанием ей. Всё это было страшно трудно, запутано, и он отвечал на письма матери, холодными классическими письмами, начинавшимися: Ma chere maman [Моя милая матушка] и кончавшимися: votre obeissant fils, [Ваш послушный сын,] умалчивая о том, когда он намерен приехать. В 1810 году он получил письма родных, в которых извещали его о помолвке Наташи с Болконским и о том, что свадьба будет через год, потому что старый князь не согласен. Это письмо огорчило, оскорбило Николая. Во первых, ему жалко было потерять из дома Наташу, которую он любил больше всех из семьи; во вторых, он с своей гусарской точки зрения жалел о том, что его не было при этом, потому что он бы показал этому Болконскому, что совсем не такая большая честь родство с ним и что, ежели он любит Наташу, то может обойтись и без разрешения сумасбродного отца. Минуту он колебался не попроситься ли в отпуск, чтоб увидать Наташу невестой, но тут подошли маневры, пришли соображения о Соне, о путанице, и Николай опять отложил. Но весной того же года он получил письмо матери, писавшей тайно от графа, и письмо это убедило его ехать. Она писала, что ежели Николай не приедет и не возьмется за дела, то всё именье пойдет с молотка и все пойдут по миру. Граф так слаб, так вверился Митеньке, и так добр, и так все его обманывают, что всё идет хуже и хуже. «Ради Бога, умоляю тебя, приезжай сейчас же, ежели ты не хочешь сделать меня и всё твое семейство несчастными», писала графиня.