История Кишинёва
История Кишинёва — столицы Республики Молдова.
Содержание
Молдавское княжество (1436—1812)
Впервые в исторических документах Кишинёв упоминается 17 июля 1436 года в грамоте воевод Молдавии Ильи и Стефана логофету Оанче, главе господарской канцелярии, в которой уточняются границы земли у реки Реут, жалованной ему за верную службу. Там же упоминается и Кишинёв:
«…и близь Быку, по тои сторонѣ, на долину што падает(ь) против(ь) Акбашева Кешенева, ѹ Кръници, где ест(ь) Татарскаѧ Селища, против(ь) лѣска. (…) А пѵстынѧмъ хотаръ, колко ѹзмогуть ѡживати таѧ села, що ѡсадит(ь), досыт(ь)»[1].
Указанный текст говорит скорее в пользу того, что «Кешенев» — скорее не населённый пункт, а мавзолей. Действительно, текст приводит не название села, а только ориентиры на местности. К тому же определение хотара — «сколько сможет заселить» — указывает, что окружающая местность ещё не была поделена между владельцами.
На вершине этого холма ныне располагается Покровская (Мазаракиевская) церковь, а родник, возможно, давший имя городу, — «фонтан» — использовался в качестве источника питьевой воды до 1935 года.
В следующий раз Кишинёв упоминается в 1466 году в жалованной грамоте молдавского господаря Штефана Великого своему дяде, боярину Влайкулу, на право владения селищем Кишинёв у колодца Албишоара, которое он купил у Тоадера, сына Фёдора, и его брата за 120 татарских серебряных монет, вместе с водяной мельницей[2]. Поскольку здесь речь уже явно идёт о населённом пункте, именно эта дата считалась первым упоминанием Кишинёва в советской историографии. Более 100 лет потомки Влайкула владели этими местами.
Эвлия Челеби, посетивший Кишинёв проездом в середине XVII века, описывает его так:
«И этот городок является боярством, обязанным платить налог. Он находится на берегу реки Днестр и очень благоустроен. Кварталы его очень красивы. Там имеется семнадцать церквей, но монастырей нет. В то же время лавок много. Все дома крыты тростником. Дома населенных пунктов в этой области в большинстве случаев также крыты тростником…»[3]
В условиях османского ига, установившегося в Молдавии в середине XVI века, постоянных набегов турок и крымских татар, роста поборов экономическое развитие города шло замедленными темпами, а страна в XVII — начале XVIII веков переживала упадок. Вначале боярская вотчина, а затем с 1641 года — вотчина монастырей румынского города Яссы, Кишинёв неоднократно разрушался.
В старину вокруг Кишинёва размещались сёла Боюканы, Мунчешты, Вистерничены, Хруска, Вовинцены, постепенно присоединившиеся к городу. Во время русско-турецких войн город дважды, в 1739 и 1788 годах, сжигался отступающими турками.
В 1800—1810 гг. Кишинёв располагался примерно по периметру нынешних улиц Петру Рареш, Антон Панн, Армянская, Александру чел Бун (не достигая её) и реки Бык. Район современного железнодорожного вокзала, недалеко от которого находилась т. н. «Каушанская рогатка», находился в то время за пределами Кишинёва.
Сохранились два здания XVIII века: Церковь Покрова Божьей матери (Мазаракиевская церковь), построенная в 1752 году на деньги казначея (сердара) Василе Мазаракия, и Церковь святых Константина и Елены, построенная в 1777 году. Обе церкви построены в старомолдавском стиле — трехлепестковый план и так называемый «молдавский свод» — два яруса арок, поддерживающих барабан с куполом.
Возможно также, что болгарская церковь св. Георгия в 1818 году была перестроена на основе ранее существовавшей старой церкви того же имени.
Бессарабская губерния (1812—1918)
В результате серии русско-турецких войн территория междуречий Днестра, Прута и Дуная в 1812 году отходит к России и получает название Бессарабия. Кишинёв, принадлежавший в то время монастырю св. Гроба, получает официальный статус города в 1818 году (первый примар — городской голова — Ангел Ноур) и становится центром Бессарабской области, а с 1873 года — центром Бессарабской губернии.
Существуют сведения, что центром области Кишинёв стал благодаря взятке, данной армянскими купцами русской администрации, опередив Бендеры, несмотря на противодействие первого губернатора области А. Н. Бахметьева. Немалую роль в столичном статусе также сыграл тогдашний митрополит Гавриил (Бэнулеску-Бодони), создавший на бывших монастырских землях центр новой, Бессарабской, епархии. С этого времени город начал быстро развиваться. Для привлечения сюда купцов и других лиц жителям были дарованы различные льготы.
Первая сохранившаяся схема Кишинёва относится к 1813 году. Составленная инженером Михаилом Озмидовым, она свидетельствует о том, что город в начале XIX века представлял собой скопище грязных глинобитных домиков с камышовыми крышами, без четко определившихся кварталов и улиц. До наших дней дошёл лишь фрагмент её, включавший в себя будущие улицы Губернская (ныне Пушкина), Киевская (ныне 31 Августа 1989 г.), Семинарская (впоследствии Гоголя, ныне Митрополит Гавриил Бэнулеску-Бодони) и другие. Центральной в плане Озмидова значилась улица Московская, известная жителям в XVIII веке как дорога, проходившая недалеко от окраин города. В её окрестностях в 1789 году находился русский военный лагерь. Река Бык во многих местах была перегорожена плотинами с мельницами и механизмами для переработки шкур и выделки кожи. Над рекой и жилой частью города вились тучи комаров и мух. Река постоянно разливалась. Почти не просыхающие лужи и болота были следствием весенних паводков и осенних дождей.
Плановая застройка города началась в 1818 году согласно плану Озмидова. Застройка велась преимущественно западнее старого города на склоне, возвышающемся над застроенной болотистой долиной. Новый район получил название верхнего города. Здесь появились первые прямые и широкие улицы: Золотая (ныне ул. Александру чел Бун), Каушанская (Колумна), Московская (Штефан чел Маре). В центре города развернулось строительство крупных зданий: митрополии (1814 год, на месте нынешнего Дома правительства), духовной семинарии, частных домов бояр Варфоломея, Катаржи, Донича, некоторых крупных чиновников и купцов. Были предприняты первые шаги по благоустройству. Тогда же в центральной части города «для недопущения в городской сад коров, коз и другой живности местных обывателей» огораживается плетнём парк — ныне городской парк Штефана чел Маре. Постоянная чугунная ограда по проекту архитектора Бернардацци установлена в 1863-67 годах.
В начале XIX века Кишинёв становится одним из центров подготовки восстания на Балканах греческих революционеров под руководством А. Ипсиланти против турецкого владычества.
В 1813 году была открыта духовная семинария, а в 1833 — областная гимназия.
В 1815 году на деньги помещицы Елены Мэнэсэряса построен православный храм Всех Святых на территории Армянского кладбища. Перестроенный в конце XIX века по проекту А. Бернардацци, это единственный кишинёвский храм, не прерывавший службы ни на один день в годы СССР.
С сентября 1820 по июль 1823 года в Кишинёве жил высланный из Петербурга А. С. Пушкин. Здесь он сблизился с молдавскими писателями К. Стамати и К. Негруцци и с декабристами (М. Ф. Орловым, В. Ф. Раевским, К. А. Охотниковым, П. С. Пущиным и др.), входившими в местную «управу» «Союза Благоденствия».
В 1825 году открыт Новый базар (сейчас здесь располагается Центральный рынок столицы). Сначала на нём продавались промышленные товары.
С 1829 по 1834 гг. в Кишинёве были благоустроены колодцы, обеспечивающие водой большую часть населения. На средства Городской думы в районе Мазаракиевской церкви был оборудован источник, из которого город снабжался питьевой водой, долгое время развозившейся по городу в бочках на лошадях.
В 1834 год правительством был утверждён генеральный план развития Кишинёва (авторы — Эйтнер и Гленинг), по которому город развивался до 1949 года. Был определён центр города, его главная площадь, центральный парк (ныне Сквер Кафедрального собора). Прямоугольная и чёткая сетка широких улиц соответствовала градостроительной практике застройки южных городов России. В старом городе предпринимались попытки спланировать улицы и кварталы: некоторые дома сносились, улицы выравнивались.
В 1830-х годах Кишинёв — центр Бессарабской Епархии — становится местом строительства кафедрального Собора. Ансамбль был возведён по проекту архитектора Абраама Мельникова в стиле позднего русского классицизма и первоначально состоял из Кафедрального Собора Рождества Христова и Колокольни, это были крупнейшие сооружения того времени, на долгое время ставшие доминантой города, вокруг которых на 9 гектарах был разбит Соборный Парк. Работы по созданию Собора начались 26 мая 1830 года. Освящение Собора и Колокольни состоялось 13 октября 1836 года. Ансамбль пострадал во время войны от бомбардировки в июне 1941 года. К 1956 году он был полностью восстановлен и возведён в ранг памятника архитектуры. В ночь с 22 на 23 декабря 1962 года была взорвана и разобрана Колокольня — центральное звено Соборного ансамбля. Кафедральный Собор был преобразован в выставочный зал. На месте колокольни позже был построен бассейн. Собор заново освящён в 1996 году, с 1995 по 1998 год была восстановлена колокольня.
В 1833 году построена немецкая лютеранская церковь св. Николая. Сейчас на её месте — Президентский дворец (построен в 1990 году как здание Верховного Совета МССР).
В 1840 году на центральной площади (тогда — при въезде в Соборный Парк, напротив Серафимовского Епархиального дома) в честь побед русской армии над турками была установлена Триумфальная арка по идее новороссийского генерал-губернатора Воронцова (1812 г.) и проекту архитектора И. Заушкевича. Арка предназначалась для установки 400-пудового колокола, отлитого из трофейных пушек Измаильской крепости. Архитектурное сооружение из тёсаного белого камня, квадратное в плане, высотой 13 метров, разделено на два яруса. Нижний имеет сквозные прямоугольные проемы в двух направлениях и 4 пилона с коринфскими колоннами на пьедесталах, сложно декорированным фризом и развитым карнизом. Верхний аттиковый ярус обработан лопатками и завершён карнизом, со стороны площади встроены часы, соединённые с колоколами — большим и малым, которые каждые 15 минут отбивают кишиневское время.
В 1855 году открыт Ильинский базар, где можно было торговать продуктами. Базар существовал до 1970 года. Сейчас здесь находятся корпуса Экономической Академии, улица Космонавтов и гостиница «Заря».
1856 год — на деньги купца Феодора Чуфли строится церковь св. Феодора Тирона. С 1962 по 2000 год — кафедральный собор кишинёвского епископа, а ныне — Феодоро-Тиронский женский монастырь (единственный монастырь в Кишинёве).
В 1862 году приступили к мощению улиц.
В 1871 году были построены основные сооружения железнодорожного вокзала, а в августе того же года было открыто сообщение по Тираспольско-Кишиневскому участку железной дороги, положившее начало существованию железных дорог в Молдавии. Уникальное трехэтажное здание вокзала, поражавшее современников законченностью форм и изяществом было полностью разрушено во время Второй мировой войны.
12 апреля 1877 года в Кишинёве император Александр II зачитал перед русскими воинами, болгарскими ополченцами и молдавскими волонтёрами манифест об объявлении Россией войны Порте; этот день стал началом последней русско—турецкой войны, которая завершилась победой России и образованием Болгарского государства. Состоялся парад войск перед их отправкой на Балканы. В честь этого события и была сооружена часовня.
1880 год — открыт первый в Бессарабии музей. Назывался он «Музей Понта Скифского». Ныне не существует.
4 октября 1881 года, в Кишинёве, на углу улиц Измаильской и Киевской, «для приготовления следующих ремесленников-практиков» было открыто Александровское ремесленное училище.
В 1885 году, на деньги горожане собрали по подписному листу 1000 рублей золотом. На эти деньги был установлен памятник А. С. Пушкину работы скульптора А. М. Опекушина. Кишинёв стал вторым городом в Российской империи после Москвы, где был установлен памятник великому поэту. Из 24 поступивших вариантов текста на постаменте жюри выбрало следующую: «Здесь, лирой северной пустыни оглашая, скитался я… 1820, 1821, 1822, 1823».
В 1892 году постройкой двух водонапорных башен было положено начало городскому водопроводу. В 1905 году строится первый артезианский колодец кишинёвского водопровода. Его глубина — 131,5 метра. В 1923 году на карте города появляется ещё один артезианский колодец, на этот раз глубиной 70,29 метра. Впоследствии (в 1934 году) его глубина была увеличена до 123 метров. Оба артезианских колодца располагались в долине реки Бык, на правом берегу, во дворе водозавода, на 43 и 45 метрах над уровнем моря.
6—7 апреля 1903 года произошёл Кишинёвский погром, в результате которого были убиты 47 евреев, множество ранено, 700 домов сожжено и разграблено. 19—20 октября 1905 года — антицарские выступления обернулись вторым погромом, в ходе которого погибло 19 евреев.
В 1910 году в Кишинёве было около 10 тысяч домов (всего 4 трёхэтажных дома), 142 улицы и переулка, 12 площадей, 5 садов и скверов. В пятом томе 12-томной энциклопедии Маврикия Вольфа «Живописная Россия» под редакцией Семенова-Тян-Шанского, вышедшей в конце XIX века, о Кишинёве сказано буквально следующее: «Если о большинстве губернских городов обыкновенно говорят, что в них 3-4 улицы напоминают город, все остальные улицы представляют деревню, то о Кишиневе можно сказать, что 3-4 его улицы напоминают Европу, весь же остальной город — Азию».
В 1913 году строится Хоральная Синагога при городской Талмуд-Торе (общинной еврейской школе) — монументальное здание с жестяным покрытием, общей площадью 1350 квадратных метров, с богатыми декором фасадами, арками и карнизами. Ныне в этом здании располагается Русский драматический театр им. А. П. Чехова.
В начале XX века было создано несколько металлообрабатывающих предприятий (заводы Сербова, Ланге и Мокану и др.). Развитию промышленности способствовало проведение железных дорог, связавших город с Дунайско-Черноморскими портами, с Западной Европой и центральными областями России.
Городское управление
В 1818 году была избрана городская дума Кишинёва, состоявшая из пяти представителей различных национальностей: молдаванина, русского, болгарина, грека и еврея. В том же году был избран первый примар — молдавский капитан Ангел Ноур. С 1819 года для решения административно-судебных вопросов был создан магистрат, возглавляемый бургомистром и двумя ратманами. Первым бургомистром стал Ставру Диму. Магистрат просуществовал до 1866 года.
| Годы | Примар | Бургомистр |
|---|---|---|
| 1817—1819 | Ангел Ноур | |
| 1819—1821 | Ставру Диму | |
| 1821—1825 | ||
| 1825—1830 | Дим. Ловчинский | |
| 1831—1833 | Ставру Диму | Иоанн Гладилин |
| 1834—1836 | Д. Ловчинский | Константин Марабути |
| 1837—1839 | Пан. Сынадино (Pan. Synadino) | Иаков Никопол |
| 1840—1842 | Пан. Сынадино | Константин Марабути |
| 1843—1845 | Д. Ловчинский | |
| 1846—1848 | Дим. Дурдуфи | Константин Марабути |
| 1849—1854 | Дим. Минку | |
| 1855—1858 | Ангел Николау | Артемий Захарин |
| 1858—1860 | Дим. Минку | Артемий Захарин |
| 1861—1866 | Дим. Минку | Константин Марабути |
| 1867—1869 | Адам Крижановский | |
| 1870—1871 | Павел Христ. Гумалик |
Развитие революционного движения
В 1870-х гг. возникло народническое движение: кружок, возглавляемый Николае Зубку-Кодряну. Этот кружок вёл социалистическую пропаганду среди учащейся молодёжи. В середине 1878 года начинает работу кружок во главе с Ф. Кодряну и И. Урсу. В 1880 году создан первый революционный рабочий кружок во главе с Ф. Н. Денишем, связанный с революционными организациями Одессы, Киева, Петербурга.
Рабочее движение зародилось в 1890-е гг. В 1896 году возник социал-демократический кружок, в 1900 году — Кишинёвская социал-демократическая группа, являвшаяся составной частью РСДРП. По инициативе В. И. Ленина в Кишинёве была создана подпольная типография газеты «Искра» (апрель 1901 — март 1902). В декабре 1902 в Кишинёве образовался комитет РСДРП. Во время Революции 1905—1907 годов в России в Кишинёве проходили демонстрации и политические стачки (21-22 августа, 17 октября 1905 и др.). Большое значение для развития революции в Молдавии имела конференция в Кишинёве большевистских организаций Румынского фронта 28-30 ноября (11-13 декабря) 1917 года. В начале декабря в Кишинёве создана самостоятельная большевистская организация. Советская власть в Кишинёве установлена 1 (14) января 1918. Активными участниками борьбы за установление Советской власти были Е. М. Венедиктов, И. И. Гаркавый, И. П. Годунов, Г. И. Котовский, Я. Д. Мелешин, И. Э. Якир и многие другие.
В составе Румынии (1918—1940)
После октябрьской революции 1917 года 21 ноября начал свою деятельность «Сфатул Цэрий» (Совет края), который 2 декабря провозгласил создание Молдавской Демократической Республики. 28 декабря 1917 года на заседании Сфатул Цэрий в Крестьянской фракции П. Ерхан поставил на голосование вопрос о необходимости ввода румынских войск «для борьбы с анархией, охраны продовольственных складов, железных дорог и заключения иностранного займа». Это предложение было принято большинством голосов (38).
8 января румынские войска начали наступление на северные и южные районы Молдавской Демократической Республики. В ответ на это Бельцкий уездный совет крестьянских депутатов создал Революционный штаб по охране Бессарабии и красногвардейский отряд. Также был создан Революционный Комитет спасения Молдавской республики, состоявший из представителей Советов Кишинёва, Бендер, Тирасполя и Молдавского солдатского комитета полуострова Крым. Но силы были неравные и после нескольких дней кровопролитных боёв революционный штаб покинул Кишинёв и 13 января его заняли румынские войска. 15 января Сфатул Цэрий по инициативе И. Инкулеца провёл торжественное заседание в честь приёма румынского генерала Е. Броштяну.
В Кишинёве же начал работу Губернский крестьянский съезд, однако он был разогнан, а члены президиума — молдаване В. Рудьев, Которос, Прахницкий, И. Панцырь и украинец П. Чумаченко — были обвинены в антирумынизме и расстреляны по приказу коменданта Кишинёва Мовилэ.
27 марта 1918 года Сфатул Цэрий проголосовал за присоединение Бессарабии к Румынии и Кишинёв вошёл в её состав.
На заседании 25—26 ноября 1918 года при отсутствии кворума 36-ю голосами было принято решение о безусловном присоединении Бессарабии к Румынии, ликвидировавшее все условия акта от 27 марта 1918 года. Вскоре после принятия этого решения Сфатул Цэрий прекратил своё существование. Значительная часть депутатов выразила протест по этому поводу и даже направила меморандум румынскому правительству с требованиями восстановить автономию согласно акту от 28 марта, но их претензии не были приняты во внимание.
1 января 1919 года в Кишинёве была создана Муниципальная Консерватория. В 1927 году — открыт Теологический факультет. В 1928 году на месте разрушенного в 1918 году памятника российскому императору Александру II по проекту скульптора А. Пламадялэ у главного входа в городской парк установлен памятник Штефану чел Маре. В 1934 году был открыт филиал Румынского Института социальных наук, в 1939 году — муниципальная пинакотека.
В эти годы численность населения города не увеличивается, и в июне 1940 года Кишинёв насчитывает 110 тысяч человек. Жители Кишинёва под руководством подпольной городской коммунистической организации, возглавляемой П. Ткаченко, К. Сырбу, И. Фуртунэ и др., вели упорную борьбу против румынских властей за воссоединение с Советским Союзом.
Образование
В Кишинёве работало 4 мужских и 3 женских лицея, 4 средних школы, 4 общеобразовательных школы и 38 начальных школ.
|
| ||||||||||||||||||||||||||||||
|
|
Молдавская ССР (1940—1991)
28 июня 1940 года советские войска вошли в Кишинёв, а 2 августа этого года была сформирована Молдавская Советская Социалистическая Республика со столицей в Кишинёве. В 1940 году состоялось торжественное открытие Государственной Филармонии, 23 августа 1940 года — был создан Педагогический Университет (ныне Педагогический Университет имени И. Крянгэ), в ноябре 1940 года был открыт Государственный Музей Изобразительных Искусств.
Кишинёв сильно пострадал от землетрясения в 1940 году. Серафимовский Дом (здание епархии) в самом центре города был полностью разрушен.
Война
С первых часов войны 22 июня 1941 Кишинёв стал прифронтовым городом, на рассвете он подвергся авиационной бомбардировке и вскоре был занят румынскими войсками. 16 июля 1941 года румынский флаг был водружён над куполом Кафедрального Собора. 18 августа 1941 король Румынии Михай и маршал Ион Антонеску осматривали Кишинёв.
17 июля подразделение эйнзацгруппен «Д» и часть румынской жандармерии уничтожили около 14 тысяч мужчин — евреев. 1 августа были отобраны якобы для отправки на работы 450 молодых людей и девушек; 411 из них были расстреляны через несколько дней; позднее под тем же предлогом было собрано 500 человек, 300 из них расстреляно.
25 июля румынский комендант Кишинёва отдал приказ о создании гетто. Евреям были даны два дня на переселение. Согласно румынским источникам, 11 августа в гетто было заключено 10 578 человек. К середине сентября 1941 года численность узников гетто увеличилась до 11 525 человек. В гетто были направлены евреи из окружавших Кишинёв сёл. С 5 августа евреи города были обязаны носить шестиконечную звезду в качестве отличительного знака.
В конце июля 1941 румынские оккупационные власти создали еврейский комитет, в составе 22 «интеллектуальных евреев». Комитет организовал суповые кухни, которые отпускали около 200 обедов в день. 11 сентября был открыт детский дом для 28 сирот. В октябре 1941 года после расстрела части узников гетто румынские власти стали осуществлять депортацию евреев в Транснистрию. Депортация осуществлялась путём так называемых «маршей смерти» — пеших шествий, по ходу которых расстреливались заболевшие и немощные. Из 2500 кишинёвских евреев, отправленных в концентрационный лагерь Доманевка в Одесской области, прибыло только 160 человек; остальные были расстреляны румынскими жандармами в дороге[4].
В ночь с 23 на 24 августа 1944 года 5-я ударная армия под командованием генерала Берзарина в ходе проведения Ясско-Кишинёвской операции перешла в наступление и к четырём часам утра овладела городом. Интенсивных боев на территории Кишинёва не было, но в результате землетрясения и бомбардировок город был практически разрушен, а жилой фонд был утрачен на 70 %, было разрушено 174 предприятия. 24 августа в Бухаресте был совершён переворот, Антонеску был арестован, и Румыния перешла на сторону Союзников, рассчитывая на восстановление своей территории в Трансильвании.
От Победы до развала СССР
После Второй мировой войны город начинает быстро восстанавливаться и расти. Если в 1944 году он насчитывал всего 25 тысяч жителей, то к 1950 году в нём было уже 134 тысячи человек. В Кишинёв «для восстановления и развития народного хозяйства» из различных регионов Советского Союза были направлены около полутора тысяч специалистов: инженеров, учителей, врачей. В 1945 году в Кишинёв из эвакуации целиком переехал Второй Ленинградский Медицинский институт со своей уникальной библиотекой, в которой сохранились манускрипты самого Авиценны. Активизировалась культурная жизнь страны и города.
13 августа 1945 года был создан ансамбль народного танца «Жок», который известен сегодня во всем мире.
В 1945—1947 годах утверждается генеральная схема реконструкции Кишинёва, в разработке которой участвовал архитектор Алексей Щусев. Он предусматривал восстановление старых и строительство новых домов, административных и общественных зданий, создание промышленных зон, новых магистралей, площадей и зелёных массивов. По этому плану проспект Ленина (ныне бульвар Штефан чел Маре) сохранил значение центральной магистрали и соединился через бульвары Негруцци и Гагарина с привокзальной площадью. Основными районами новой застройки, кроме Центра должны были стать Рышкановка, Ботаника, Буюканы. От центра города к первому новому жилому району Рышкановка вместо старых и разрушенных войной домов прокладывалась широкая магистраль — Проспект Молодежи (ныне бульвар Ренаштерий). Предусматривалось создание зон отдыха, а также кольца зеленых насаждений вокруг города. При консультации А. Щусева по проекту архитектора Л. Чуприна в 1948 году было построено нынешнее здание вокзала. Вокзал находится в долине реки Бык, которая во время ливней, подобных тропическим, в 1948 году разлилась так, что первый этаж вокзала оказался по колено в воде.
1945 год — открыт магазин «Букинист» в центре столицы. 1 октября 1946 года создан Кишинёвский Государственный Университет. Голод в СССР 1947—1948 годов не миновал и столицу Молдавии. 6 октября 1949 года основана Академия Наук МССР.
18 июня 1950 года заложен Ботанический сад АН МССР. 1951 год — заложен парк вокруг искусственно вырытого Комсомольского озера (ныне Валя Морилор). 24 января 1957 года создана киностудия «Молдова-филм». В 1957 состоялось торжественное открытие Аллеи Классиков молдавской литературы. В конце 1950-х годов в столице Молдавии начинают развиваться новые отрасли промышленности — приборо- и машиностроение, дальнейшее развитие получают легкая и перерабатывающие отрасли промышленности, модернизируются табачный комбинат и предприятия виноделия.
В 1960 году был создан театр «Лучафэрул», а в 1965 году открыт кинотеатр «Москова». В 1966 за «успехи, достигнутые в коммунистическом строительстве», и в связи с 500-летием Кишинёв был награждён орденом Ленина. В конце 1960-х годов в микрорайоне Ботаника на площади 145 гектаров создан парк Долина Роз.
Были открыты: Национальный Дворец — в 1974 году, Органный Зал — 15 сентября 1978, новое здание Театра оперы и балета — в 1980 году, Молдавский Госцирк — в 1982 году.
Решающим толчком в развитии города явилось постановление Совмина СССР 1971 года «О мерах по дальнейшему развитию города Кишинёва», когда городу из союзных фондов было выделено около миллиарда рублей.
В середине 1980-х годов был объявлен конкурс на лучший проект детальной планировки центра города. В 1987 году в Союзе архитекторов Молдавии состоялось общественное обсуждение выставленных на конкурс проектов. Но последующий распад Советского Союза помешал претворению в жизнь планов масштабного строительства.
С конца 1970-х годов в городе осваивается электронная промышленность. В 1981 году в Кишинёве была построена канатная дорога, но она была сдана в эксплуатацию только в 1990 году. В 1990 году в Молдавии был восстановлен институт примарства. Первым примаром Кишинёва стал Н. Костин.
Республика Молдова (1991—наши дни)
23 мая 1991 года Парламент изменил название Молдавская Советская Социалистическая Республика на Республика Молдова. 27 августа 1991 была принята декларация независимости Республики Молдова, которая провозгласила Молдову суверенным государством со столицей в Кишинёве.
После обретения Республикой Молдова независимости, строительство в Кишинёве практически полностью приостановилось. Однако со временем начали восстанавливаться старые церкви и возводиться новые, стали строиться элитные дома с дорогостоящими квартирами и фешенебельные особняки, а также жилые дома. Была расширена Измаильская улица, построен автовокзал «Северный», реставрирован железнодорожный вокзал, построены многочисленные магазины и офисные здания. Из отрицательных сторон современного строительства можно отметить то, что активно ведётся застройка в бывших скверах и местах, где раньше были зелёные насаждения.
См. также
Напишите отзыв о статье "История Кишинёва"
Примечания
- ↑ Documenta Romaniae historica. A. Moldova. Vol. I (1381—1448). Vol. întocmit de C. Cihodaru, L. Caproşu şi L. Şimanschi. Bucureşti: Ed. Acad. Rep. Soc. România, 1975. P.218. Документ № 158.
- ↑ Documenta Romaniae historica. A. Moldova. Vol. II (1449—1486). Vol. întocmit de L. Şimanschi. Bucureşti: Ed. Acad. Rep. Soc. România, 1976. P.187. Документ № 131. Текст приводится в молдавском переводе первой половины XVIII века.
- ↑ Эвлия Челеби. Книга путешествия (Извлечения из сочинения турецкого путешественника XVII века). Перевод и комментарии. Вып. 1. Земли Молдавии и Украины. М.: Изд. вост. лит., 1961. С. 190.
- ↑ [evreimir.com/60766/%D0%BA%D0%BB%D0%B0%D1%80%D0%B0-%D0%B6%D0%B8%D0%B3%D0%BD%D1%8F-%D0%B8%D0%B7-%D0%B8%D1%81%D1%82%D0%BE%D1%80%D0%B8%D0%B8-%D0%B1%D0%B5%D1%81%D1%81%D0%B0%D1%80%D0%B0%D0%B1%D1%81%D0%BA%D0%B8%D1%85-%D0%B5/ К. Л. Жигня. Холокост бессарабских евреев]
Источники
- Ştefan Ciobanu. Chişinăul. — Chişinău: Museum, 1996. — ISBN 9975-906-09-5.
- Gheorghe Bezviconi. Semimileniul Chişinăului. — Chişinău: Museum, 1996. — ISBN 9975-906-11-7.
- Chişinăul în 1941. — Chişinău: Museum, 1996. — ISBN 9975-906-13-3.
- [www.eleven.co.il/article/12107 Кишинёв] // Электронная еврейская энциклопедия.
Отрывок, характеризующий История Кишинёва
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.
Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.
В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.
«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.
В первую же минуту Пьер невольно и ей, и княжне Марье, и, главное, самому себе сказал неизвестную ему самому тайну. Он покраснел радостно и страдальчески болезненно. Он хотел скрыть свое волнение. Но чем больше он хотел скрыть его, тем яснее – яснее, чем самыми определенными словами, – он себе, и ей, и княжне Марье говорил, что он любит ее.
«Нет, это так, от неожиданности», – подумал Пьер. Но только что он хотел продолжать начатый разговор с княжной Марьей, он опять взглянул на Наташу, и еще сильнейшая краска покрыла его лицо, и еще сильнейшее волнение радости и страха охватило его душу. Он запутался в словах и остановился на середине речи.
Пьер не заметил Наташи, потому что он никак не ожидал видеть ее тут, но он не узнал ее потому, что происшедшая в ней, с тех пор как он не видал ее, перемена была огромна. Она похудела и побледнела. Но не это делало ее неузнаваемой: ее нельзя было узнать в первую минуту, как он вошел, потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни, теперь, когда он вошел и в первый раз взглянул на нее, не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально вопросительные.
Смущение Пьера не отразилось на Наташе смущением, но только удовольствием, чуть заметно осветившим все ее лицо.
– Она приехала гостить ко мне, – сказала княжна Марья. – Граф и графиня будут на днях. Графиня в ужасном положении. Но Наташе самой нужно было видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.
– Да, есть ли семья без своего горя? – сказал Пьер, обращаясь к Наташе. – Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел его. Какой был прелестный мальчик.
Наташа смотрела на него, и в ответ на его слова только больше открылись и засветились ее глаза.
– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.
Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
