История Константина

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

История Константина — серия гобеленов, эскизы для которых были выполнены фламандским художником Питером Паулем Рубенсом и итальянским живописцем Пьетро да Кортона, изображающая различные сцены из жизни римского императора Константина Великого (306 — 337). В 1622 году Рубенс нарисовал первые 12 эскизов, которые были использованы как образцы, а сами гобелены были изготовлены в мастерской ткачей Марка де Комана (фр. Marc de Comans (1563 — до 1650) и Франсуа де ла Планша (нидерл. Franz van den Planken, фр. François de La Planche) (1573 — 1627), расположенной в предместье Сен-Марсель[fr] Парижа в 1625 году. В процессе изготовления на основе небольших эскизов, длина стороны которых, вероятно, не превышала метра, были созданы роскошные изделия из шерстяных, шёлковых и серебряных нитей. В 1630 году Пьетро да Кортона нарисовал пять дополнительных эскизов, гобелены по которым были сотканы в мастерской кардинала Франческо Барберини в 1630-х годах.





История создания

Считается, что Рубенс был выбран для этого предприятия по совету барона де Вика, посла эрцгерцога Альбрехта в Париже[1]

История взаимоотношений Рубенса с французской королевой-матерью Марией Медичи, по заказу которой были выполнены эскизы, начались задолго до этого. Рубенс находился в свите мантуанского герцога Винченцо Гонзага, супруга которого Элеонора приходилась сестрой Марии, на церемонии заочного венчания тосканской принцессы в 1600 году.

Эскизы Рубенса к «Истории Константина» тесно связаны с монументальной серией полотен, выполненных им для Люксембургского дворца королевы Марии. Рубенс был вызван в Париж королевой-матерью в 1622 году с целью обсуждения условий выполнения работ по украшению двух галерей, одна из которых должна была быть посвящена самой королеве, а другая её покойному мужу Генриху IV. Первая серия была завершена и теперь находится в Лувре, а вторая осталась незаконченной. Именно во время этого первого визита художника в Париж (январь-февраль 1622 года) возникла идея создать эскизы для посвящённых императору Константину шпалер[2]. Очевидно, был заключен договор на создание эскизов, однако он не сохранился. Считается, что заказчиком выступил король Людовик XIII, выступая в качестве частного коллекционера либо покровителя ткацкой мастерской в предместье Сен-Мармель. Переписка Рубенса, датированная периодом вскоре после визита в Париж указывает на возникшие между ним и совладельцами мастерской, Франсуа де ла Планшем и Марком Команом, тесные взаимоотношения. Это также подтверждается письмом Фабри де Пейреска Рубенсу от июля того же года[3].

Первые четыре эскиза прибыли в Париж 24 ноября 1622 года («Битва у Мульвийского моста», «Константин побеждает Лициния в сухопутной битве», «Крещение Константина» и «Явление Константину монограммы Христа»). По свидетельству Пейреска, наибольшее восхищение вызвал эскиз, изображающий сцену крещения императора[4]. Оставшиеся эскизы прибыли в Париж в начале января 1623 года. Всего Рубенс нарисовал 13 эскизов, на основе которых было изготовлено 12 шпалер. Эскиз «Триумф Рима» не был использован, а последний, «Смерть Константина», был нарисован позже остальных, до 1625 года[5].

После окончательного формирования набора эскизов, для ткацких станков были изготовлены полноразмерные картоны, использовавшиеся не только для производства оригинальных шпалер, вошедших в коллекцию Кресса[en] — Барберини, но и более поздних серий. Картоны был выполнены работником мастерской и перечислены в инвентарной описи 1627 года с оценочной стоимостью 500 ливров, тогда как оригиналы Рубенса были оценены в 1200 ливров[6]. В отличие от более своих поздних своих серий, «Триумф Евхаристии» и «История Ахилла», Рубенс в данном случае не создавал дизайна окантовок и он был разработан в мастерской Комана и де ла Планша[7].

Продолжая работу над галереей Медичи, Рубенс дважды, в июне 1623 года и в феврале 1625 года, приезжал в Париж, где, как считается, посетил ткацкую мастерскую и проверил ход работ над шпалерами. Возможно, в свой второй визит Рубенс застал прибытие в город 21 мая папского легата Франческо Барберини, прибывшему с целью урегулирования конфликта вокруг Вальтеллины. Переговоры происходили тяжело и продлились до сентября. Вечером 20 сентября, возвращаясь после личной аудиенции у короля, кардинал неожиданно обнаружил в своих покоях шпалеры, значительная стоимость которых[прим. 1] ему сразу стала очевидно. Кардинал принял подарок только после некоторых колебаний, о которых сообщил в своём отчёте. В подарок вошло 7 предметов, поскольку, вероятно, к тому моменту остальные не были готовы[8].

По возвращении в Рим кардинал приступил к организации собственной ткацкой мастерской. Уже в сентябре 1627 года в итал. Arazzia Barberini были созданы первые эскизы, а в 1630 году появились планы по продолжению серии «История Константина». В это время Барберини запрашивал информацию от парижских и европейских ткачей, выясняя разнообразные технологические вопросы. Мастерская Комана предложила ему докупить пять оставшихся панелей серии меньшего размера по той же цене за штуку, которую в своё время заплатил король. В результате кардинал решил обойтись собственными силами. Среди тем пяти новых шпалер одна, относящаяся к явлению Константину монограммы Христа, повторяла тему первой части серии. Автором эскизов стал Пьетро да Кортона, работавший перед этим над первыми изделиями мастерской Барберини[9]. Новая серия включила также множество декоративных панелей меньшего размера. От подготовительных работ сохранился только один эскиз, хранящийся в настоящее время в галерее Уффици. За основу дизайна окантовки был взят парижский образец с заменой французской королевской геральдической символики на герб рода Барберини, золотую пчелу на лазоревом поле[10]. Работа над основными и наддверными панелями, также посвящёнными Константину, были завершены в 1641 году[11].

Гобелены

По эскизам Рубенса

Эскиз Шпалера Описание Примечание
1 Свадьба Константина Свадьба Константина
«Свадьба Константина»
(Le mariage de Constantin)
47.3 x 64.4 см
Частная коллекция
485.14 x 608.33 см
Филадельфия, Художественный музей
2 Явление Константину монограммы Христа Явление Константину монограммы Христа
«Явление Константину монограммы Христа»
(L'apparition a Constantin de monogramme du Christ)
46.2 x 56 см
Филадельфия, Художественный музей
Париж, Мобилье Насьональ[fr]
3 Лабарум Лабарум
«Лабарум»
(Le Labarum)
35.4 x 27.5 см
Частная коллекция
Париж, Мобилье Насьональ
4 Битва у Мульвийского моста Битва у Мульвийского моста
«Битва у Мульвийского моста»
(La bataiile de Constantin contre Maxence)
36.83 x 63.5 см
Лондон, Собрание Уоллеса
485.14 x 744.22 см

По эскизам да Кортона

Напишите отзыв о статье "История Константина"

Примечания

Комментарии
  1. Королём было заплачено по 70 ливров за квадратный локоть[8].
Источники и использованная литература
  1. Rooses, Ruelens, 1898, pp. 323-324.
  2. Dubon, 1964, p. 4.
  3. Dubon, 1964, p. 5.
  4. Dubon, 1964, p. 6.
  5. Dubon, 1964, pp. 9-10.
  6. Dubon, 1964, p. 10.
  7. Dubon, 1964, p. 11.
  8. 1 2 Dubon, 1964, p. 12.
  9. Dubon, 1964, p. 14.
  10. Dubon, 1964, p. 18.
  11. Dubon, 1964, p. 22.

Литература

на английском языке
  • Brosen K. [lirias.kuleuven.be/bitstream/123456789/211507/1/Brosens+Constantine+Simiolus.pdf Who Commissioned Rubens's "Constantine" Series? A New Perspective: The Entrepreneurial Strategy of Marc Comans and François de la Planche] // Simiolus: Netherlands Quarterly for the History of Art. — 2007/2008. — Вып. 33. — № 33. — С. 166–182.
  • Dubon D. Tapestries. The History of Constantine the Great. — Phaidon Press, 1964. — 152 p. — (Complete catalogue of Samuel H. Kress collection).
на французском языке
  • Rooses M. [archive.org/details/loeuvredeppruben03roos L'oeuvre de P.P. Rubens : histoire et description de ses tableaux et dessins, phototypies]. — Anvers, 1890. — 515 p.
  • [archive.org/details/correspondanced02roosgoog Correspondance de Rubens et documents épistolaires concernant sa vie et ses œuvres] / Rooses M., Ruelens Ch.. — Anvers, 1898. — Т. II (1609 - 1622). — 476 p. — (Codex diplomaticus rubenianus).

Отрывок, характеризующий История Константина

– Ну, вот всегда так, – махнув рукой, сказал Несвицкий. – Ты как здесь? – обратился он к Жеркову.
– Да за тем же. Однако ты отсырел, дай я тебя выжму.
– Вы сказали, господин штаб офицер, – продолжал полковник обиженным тоном…
– Полковник, – перебил свитский офицер, – надо торопиться, а то неприятель пододвинет орудия на картечный выстрел.
Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на толстого штаб офицера, на Жеркова и нахмурился.
– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .