История Костромы

Кострома — древний русский город, имеющий богатую, насыщенную событиями историю.

Предыстория

Археологические раскопки в центре современного города выявили разрозненные находки фатьяновских топоров — вероятно, они происходят из разрушенного могильника бронзового века. Найдена лепная керамика середины — второй половины I тысячелетия (то есть периода, предшествующего славянской колонизации), указывающая на селище финно-угров.

Основание города

Датой основания Костромы официально считается 1152 год. Эту дату предложил историк В. Н. Татищев, связав это событие с деятельностью Юрия Долгорукого на северо-востоке Руси:

Великий князь Юрий Владимирович Долгорукий, лишившись Киевского княжения, основал престол в Белой Руси (…) Потом зачал строить во области своей многие грады: Юриев поле, Перяславль у Клюшина озера, Владимир на Клязьме, Кострому, Ярославль и другие многие грады теми же имяны, как в Руси суть, хотя тем утолить печаль свою, что лишился великого княжения русского.

— Татищев В. Н. История Российская

Достоверных указаний на это нет, равно как не имеет научной поддержки и гипотеза, согласно которой Кострома была основана существенно раньше, в середине IX века, в виде городка со смешанным славяно-мерянским населением.

Большинство исследователей считают, что в древние времена существовало поселение на правом берегу Волги, на территории большого села Городище, а торгово-ремесленный посад на левом берегу появился в XI—XII вв., на высоком берегу притока Волги — реки Сулы. Однако в результате археологических исследований установлено, что на территории Городища нет культурного слоя близкого по времени, в средневековье правый берег заселяется не ранее XVI в. Позднее, в конце 1230-х гг., по указу великого князя Ярослава Всеволодовича на этом месте был возведена крепость.

Раскопками выявлен культурный слой XII в. толщиной 2,5 метра, а также курганный могильник языческих времён. Сам детинец оказался типичной русской крепостью домонгольского облика, площадью чуть более гектара. Находки на памятнике представлены древнерусскими украшениями (фрагменты стеклянных браслетов, стеклянные бусы, медные ювелирные изделия, шиферные кресты), инструментарием ремесленников (железные кочедыки, ювелирные щипцы с плоскими и Г-образными губами, железные долота и зубила), сельскохозяйственным инвентарем (лемех плуга, серпы), хозяйственным инвентарем (шиферные пряслица, фрагменты медных котлов, овально-вытянутые и прямоугольные кресала, ножи, навесные замки и ключи, каменные оселки), вооружением (наконечники стрел), инструментами для письма (железные писала), глиняными игрушками, фрагментами древнерусской и русской керамики (XIII—XVIII вв.). В настоящее время на месте месторасположения древнейшего детинца (перекрёсток Пятницкой ул. и ул. Островского) установлен памятный знак с упоминанием Юрия Долгорукого как основателя Костромы.

Расположение укрепленного города вблизи впадения реки Костромы в Волгу обеспечивало контроль над волжским путём и путём на север по реке Костроме, а также над соляными источниками, которыми богаты окрестности города.

Происхождение названия

Не существует единого научно обоснованного взгляда на происхождение названия города. В историографии существует две основные точки зрения: первая — это гидроним, образованный от названия реки, на которой он стоит, вторая — его название происходит от имени языческого божества.

«Костра́» (или «костри́ка») в восточнославянских диалектах обозначает солому для сжигания. В словаре Фасмера этот топоним связывается со славянским божеством, символ которого, соломенную куклу, символически сжигали на масленицу («похороны Костромы») (версия И. В. Миловидова).

Существует также версия дорусского финно-угорского происхождения названия реки (как и соседние Толшма, Тотьма, Вохтома и др.). Однако выделение форманта -ма в ряде случаев спорно, а основа костр- нетипична для дорусской гидронимии этого края . Поэтому название реки — более поздний русифицированный вариант. Возможно, первоначальное название реки было несколько иным, хотя и очень похожим. Во время славянского заселения в IX—X вв. оно было искажено так, что стало полностью совпадать с именем древней языческой богини.

Наиболее экзотическая версия выводит происхождение названия к лат. сastrum — укрепленное место, крепость. Её выдвинул, в частности, князь А. Д. Козловский, который в своём труде «Взгляд на историю Костромы» (1840) выводил название города «от города Костра, бывшего в Ливонии, недалеко от Юрьева (ныне Дерпта), или замка Кострума, где после построен город Ревель». Столь же ненаучной признана и гипотеза виднейшего историка костромского края протоиерея Михаила Диева (1794—1866), поддержанная одним из основателей Московского археологического общества А. С. Уваровым, о том, название Кострома произошло слиянием корней двух языков: т. н. элтонского языка (искусственного языка офеней), в котором слова «костр, кострыга» обозначали город, и мордовского мас (красивый), т. е. красивый город.

Княжеский период

Первое летописное упоминание о существовании Костромы относится к 1213 году, оно связано с распрями между сыновьями великого князя владимирского Всеволода Большое Гнездо. В этом году ростовский князь Константин сжёг принадлежавшую ему Кострому, которая поддержала его брата — владимирского князя Юрия, и отвёл пленных жителей города в удельный Ростов: «и пожже ю всю, а люди изымаша». После победы Константин в 1216—1217 году передал Кострому в удел своему малолетнему сыну Василию.

Достоверно неизвестна судьба Костромы во время нашествия Батыя в 1238 году: захватчики «попленили все на Волге до Галича Мерьского».

После 1239 года Кострома была восстановлена великим князем владимирским Ярославом Всеволодовичем, построившим в городе деревянную церковь в честь святого Феодора Стратилата, имя которого он носил в крещении. В 1246 году город перешёл в удельное владение малолетнего младшего сына Ярослава Всеволодовича — Василия. В этом же году Кострома становится столицей Костромского удельного княжества, которое выделилось из состава Владимиро-Суздальской Руси.

В 1272 году Василий Ярославич стал великим князем владимирским — главой всех удельных княжеств Северо-Восточной Руси. Он не поехал в стольный Владимир, а остался в удельной Костроме, тем самым сделав город столицей Северо-Восточной Руси до своей кончины в 1276 году. С именем этого князя связано важное событие: обретение главной костромской православной святыни — иконы Феодоровской Божией Матери 16 августа 1263 г. (по другой распространённой версии икона была обретена легендарным князем Василием Квашнёй 16 августа 1239 г.). Икона получила название «Феодоровской», поскольку была поставлена в соборном храме Феодора Стратилата. На месте, где князь нашёл икону, основали Спасо-Запрудненский монастырь (от него ныне осталась церковь Спаса на Запрудне, 1751 г.). По преданию, икона чудесным образом помогла костромичам одержать победу в битве с ордынцами при Святом озере (1262(?) г.).

После смерти Василия Ярославича (1276 г.), Кострома вновь стала частью Владимирской великокняжеской территории, перейдя к племяннику, переяславскому князю Дмитрию Александровичу, занявшему великокняжеский престол. Тот уступил её в 1293 г. брату Андрею, а Андрей, в свою очередь, — младшему сыну Борису (сконч. в 1303 г.). До середины XIV в. обладание Костромой, как видно из летописных известий и официальных документов, соединялось с великокняжеским достоинством. Юрий Даниилович, князь московский и Михаил Ярославич, князь тверской, отправляясь в Орду за великокняжеским ярлыком, стремились предварительно занять Кострому.

В XIII—XIV веках вокруг Костромы возникают укреплённые монастыри, защищавшие подступы к городу: Ипатьевский и Николо-Бабаевский. Концом XIV века датируется четвёртая московская берестяная грамота, в которой упоминается Кострома.

В составе Русского государства (XIV—XVI вв.)

Включение костромских земель в состав Московского княжества не сопровождалось драматичными событиями. В 1330-е гг. Иван Калита в 1338 году приобретает в Орде ярлык на Кострому, а позже — и на все великое владимирское княжение. От также начал скупать земли вокруг Костромы, усиливая влияние Москвы: так, в 1340 году приобретён город Галич и несколько сёл. Окончательно Кострома вошла в состав Московского княжества в правление его сына Ивана Красного, с тех пор её история неотделима от развития и культуры общерусского государства. Город становится форпостом Москвы на Волге, здесь строится новый дубовый кремль, окружённый рвами. Кострома управлялась назначенными Москвой воеводами. На Куликово поле костромичи вышли под предводительством воеводы Ивана Родионовича Квашни и храбро бились с врагом, за что особо были отмечены в летописи.

Великие московские князья считали этот город надёжным местом в ненадёжное время: в 1382 г. в Костроме от Тохтамыша укрывался Дмитрий Донской, а в 1409 г. от Едигея — Василий Дмитриевич.

Местоположение Костромы в устье Сулы на левом берегу Волги сказывалось на её развитии. В XIV в. город разрастается за счёт переселенцев из Смоленского, Тверского и Рязанского княжеств. Город очень страдал от грабительских набегов новгородских ушкуйников (1371 и 1375 гг.) и отрядов казанских татар, не раз внезапно нападавших на Кострому, грабивших и сжигавших её посады. После опустошительного пожара 1413 г. город отстраивается на новом возвышенном месте ниже по течению Волги. В 1416 г. по приказу Василия Дмитриевича там строится деревянная крепость, а место становится известным как Костромской кремль. Именно там был выстроено первое в городе каменное здание — Успенский собор.

В первой половине XV в. Кострома вместе с Галичем становится центром борьбы между московским князем Василием II Тёмным и сыновьями Юрия Звенигородского, Дмитрием Шемякой и Василием Косым, претендовавшими на великое московское княжение.

В XV в. усиливается натиск со стороны Казанского ханства: уже в 1429 г. город разорён татарским отрядом, а в 1467 г. летописи фиксируют победу костромского воеводы Ивана Стриги-Оболенского. Разорительные набеги крупных отрядов казанцев повторились в 1537-1540 гг. Для защиты от них вокруг Костромы были построены новые опорные пункты – Буй (1536) и Кадый (1546). Для борьбы с вторгшимися казанцами костромской воевода Захарий Яковлев выступил в октябре 1549 г. с полком из Костромы к Галичу:

В 1549м году казанския ж татара под предводительством Арапа Богатыря напали на Галицкия места, но костромской наместник Захарий Яковлев застав их у речки Юзовки побил на голову.

— И.К. Васьков «Описание Костромскаго наместничества вообще» (1792))

Во время подготовки второго похода на Казань (1549-1550) полк правой руки действующей русской армии под командой князя А. Б. Горбатого и угличского князя В. С. Серебряного формировался в Костроме. В походе Ивана Грозного на Казань в 1552 г. костромской отряд под командованием князя Серебряного немало отличился при штурме.

Со второй половины XVI в. история Костромы тесно связана с возвышением богатого боярского рода Годуновых, бывших крупными владельцами костромских земель и реальными хозяевами города. Его представители становятся ктиторами близлежащего Ипатьевского монастыря, внося щедрые пожертвования, передавая земли и одновременно превращая его в первоклассную крепость. На средства Дмитрия Ивановича Годунова, дяди будущего царя Бориса Годунова вокруг монастыря были возведены каменные стены с шестью башнями, заложен Троицкий собор, построены жилые корпуса. На территории монастыря расположена усыпальница этого древнего и знаменитого боярского рода, в том числе могилы отца и матери Бориса Годунова.

Кострома в Смутное время (1601—1613)

Относительная удалённость от Москвы привела к тому, что в период наступившей политической и экономической нестабильности государства московское дворянство стало устраивать в костромском кремле т. н. «осадные дворы» (небольшие хоромы внутри укреплённого детинца, чтобы прятаться в дни смут, но не жить там). Всего в кремле было 191 двор. Осадный двор возле Успенского собора был и у матери малолетнего Михаила Романова, инокини Марфы. Монастыри владели семью осадными дворами.

В годы Смуты Кострома была захвачена отрядами Тушинского вора, более того архимандрит Ипатьевского монастыря Феодосий и игумен Богоявленского монастыря Арсений в октябре 1608 года отправились в Тушино, где и принесли присягу Лжедмитрию II. «Тушинцы» приступили к массированному грабежу земель и городов, и восстановили против себя население. В ноябре 1608 года восстал Галич, в декабре началось восстание в самой Костроме. Для подавления возмущения в Кострому были отправлен отряд Лжедмитрия II во главе с А. Лисовским. При поддержке местной знати восстание было подавлено. Уцелевшие повстанцы затворились в Богоявленском монастыре. Несмотря на отчаянную оборону монастыря, которую вели монахи и монастырские крестьяне, 30 декабря 1608 года польские отряды ворвались в монастырь, разграбили его и сожгли.

Но в конце февраля 1609 года костромичи восстали снова. Остатки перебитого тушинского гарнизона под руководством воеводы Никиты Вельяминова бежали в Ипатьевский монастырь. Сильно укреплённую крепость повстанцам взять не удалось: мощные каменные стены оборонялись 27 пушками. В конце апреля к монастырю подошло войско Василия Шуйского во главе с мангазейским воеводой Давыдом Жеребцовым и приступило к осадным работам. В мае того года пан Лисовский, сняв часть войска из-под Троицы, попытался деблокировать Ипатьевский монастырь, но потерпел неудачу. Тем не менее костромская цитадель была захвачена Жеребцовым лишь в сентябре 1609 года.

Костромские отряды влились в первое народное ополчение под руководством Прокопия Ляпунова, Ивана Заруцкого и князя Дмитрия Трубецкого, пытавшееся в 1611 году положить конец интервенции поляков в Москве.

В конце февраля — начале марта 1612 г. через Кострому пролегал путь народного ополчения Козьмы Минина и Дмитрия Пожарского. Костромской воевода Иван Шереметев не хотел пустить ополчение в город. Сместив Шереметева и назначив в Костроме нового воеводу, ополченцы в первых числах апреля 1612 года выступили в Ярославль, где началась подготовка к освобождению Москвы.

В Ипатьевском монастыре в 1613 году был призван на царство Михаил Фёдорович Романов, и, таким образом, был положен конец Смуте, а Кострома стала «колыбелью» царской и императорской династии Романовых.

Расцвет города в XVII веке

Разорение Костромы в Смуту не помешало ей быстро восстановиться. С 1620-х годов в городе фиксируется экономический подъем, связанный с усилением роли волжской торговли и процветанием соседнего Ярославля, перекрёстного пункта многих торговых путей. Кострома была первым городом вниз по Волге после Ярославля, что привлекало в город многочисленных ремесленников и купцов. В Костроме были заново отстроены оборонительные укрепления кремля, а вокруг раскинулся обширный торгово-ремесленный посад и слободы. К середине XVII в. Кострома по своему экономическому развитию и числу жителей становится третьим после Москвы и Ярославля крупным ремесленным городом Русского царства с развитым текстильным, кожевенным, мыловаренным, серебряным и иконописным производством.

В то время город разделялся на кремль (старый город), новый город и посад. Из уникальной росписи кремля 1678 года следует, что он был окопан глубокими рвами и обнесён земляными валами и деревянной стеной с многочисленными башнями. Помимо каменного Успенского собора, который был в XVII веке расширен, с прибавлением обширного Феодоровского придела, ближе к Волге стоял Здвиженский монастырь с шатровым храмом. В старинных описях также упоминается о существовании в кремле церквей Троицкой и Похвалы Богородицы.

Новый город, основанный в 1619 г. посадскими жителями, был окружен стеной со рвами, 23 башнями и 6 воротами (ныне это территория центра города). По писцовым книгам 1628—30 гг. в нём было, не считая слобод, 2 собора, 4 монастыря, 8 4 приходские церкви, 1633 двора, 489 лавок и амбаров; по переписи 1650 года — уже 2068 дворов).

Получили развитие кузнечный, гончарный, строительный промыслы. Тогда же в Костроме возникает большой торговой центр с мясными, мучными, соляными, калашными, шубными торговыми рядами, в городе была учреждена английская фактория. Во второй половине XVII века в Костроме сформировалась выдающаяся школа фресковой и иконной живописи, самыми яркими представителями которой стали Гурий Никитин и Сила Савин. Их артели принадлежат уникальные росписи в крупнейших монастырях и храмах Москвы, Ярославля, Суздаля, Ростова Великого, Переславля-Залесского и других городов.

Центр провинции (1708—1778)

В 1702 году Кострома была по количеству населения пятым городом России. В результате петровских реформ Кострома в 1708 году стала провинциальным городом Московской губернии. 16 июля 1744 года учреждена Костромская епархия.

14 мая 1767 г. Кострому, тогда ещё провинциальный город, посетила императрица Екатерина II, совершавшая ознакомительную поездку по волжским городам на галере «Тверь». Царствующей особе и её многочисленной свите был оказан пышный прием со стороны восторженных костромичей: артиллерийский салют, беспрерывный звон колоколов, иллюминация, триумфальные арки. Представители различных сословий города — дворянства, купечества, духовенства — приветствовали императрицу. Все это произвело на неё, по-видимому, неизгладимое впечатление. Узнав, что «как город сей, так и его уезд не имеют никакого герба», Екатерина II даёт поручение Геральдмейстерской конторе его создать:

Как Её императорское величество, в нынешнем 1767 году, во время своего, для утверждения благополучия нашего, от Твери до Казани по реке Волге на построенной нарочно для того галере, предпринятого путешествия, между прочими городами, по реке Волге лежащими, и город Кострому Высочайшего своего присутствия и посещения Всемилостливейше удостоить соизволила: того для, в память сего по реке Волге путешествия и представляется в сем гербе: в голубом поле галера под Императорским штандартом, на гребле плывущая по реке, натуральными цветами в подошве щита изображенной.

Таким образом, Кострома стала первым городом России, получившим собственный (городской) герб.

<center>

• Beggrow 011.jpg

  Галера «Тверь», 1879
  (художник А. К. Беггров)

• Кострома 1767 из Винклера.jpg

  Герб города с официальным описанием (1767)

Центр наместничества (1778—1796)

После страшного пожара 1773 года, уничтожившего деревянный город, правительством предпринимаются решительные шаги по преобразованию. С 1778 г. Кострома стала центром Костромского наместничества. В 1781 году высочайше утверждается генеральный план застройки Костромы каменными зданиями. Город получает радиально-полукольцевую планировку, которую составляет стройная и развитая сетка улиц, расходящаяся веером от центральной Екатеринославской площади. Трехлучевая система Еленинской, Павловской и Марьинской дополнялась ещё несколькими улицами, соединявшими центр города с его окраинами, а Екатеринославской улицей — с набережной Волги. Всю систему радиальных магистралей пересекали три полукольца улиц с ломаной трассировкой.

Начинается засыпка ставших ненужными оборонительных рвов, срыты, по большей части, валы вокруг кремля, началась застройка нынешнего центра города торговыми рядами и гражданскими зданиями. На месте сгоревшего деревянного кремля и древнего Здвиженского (Крестовоздвиженского) монастыря по проекту С. А. Воротилова к 1791 г. заканчивается строительство Богоявленского собора и 64-метровой ярусной соборной колокольни — главной архитектурной доминанты дореволюционной Костромы.

C середины XVIII века началось развитие Костромы как текстильного центра: в 1751 году купцом И. Д. Углечаниновым была построена первая полотняная фабрика, а уже в 1790-х годах в городе работало 5 суконных фабрик. По объёму производимых льняных тканей Кострома вышла на первое место в России. Здесь также действовали 12 кожевенных и 18 кирпичных заводов, 6 суконных мануфактур, колокололитейный, изразцовый и другие заводы. Кострома стала крупной торговой пристанью на волжском транзитном пути, отправляя продукцию на рынки Ярославля, Вологды, Нижнего Новгорода, Москвы и Петербурга.

Губернский город (1796—1917)

В декабре 1796 г. указом императора Павла I город стал центром созданной Костромской губернии. В 1797 году Павел I побывал в Костроме и даровал городу странный герб с изображением серебряных лапчатого креста и полумесяца рогами вниз взамен екатерининского с галерой.

В правление Александра I продолжилось формирование архитектурного ансамбля центра города. Среди гражданских построек того времени выделяются здания гауптвахты, пожарной каланчи, комплекс Московской заставы (архитектор П. И. Фурсов), Присутственные места (архитекторы А. Д. Захаров и Н. И. Метлин), дом С. С. Борщова (архитектор Н. И. Метлин). В 1804 году Главное народное училище было преобразовано в четырёхклассную мужскую гимназию, располагавшуюся в начале Всехсвятской улицы.

Визиту в Кострому Николая I в 1835 году город обязан переименованием центральной Екатеринославской площади в Сусанинскую и указом о возведении памятника царю Михаилу Фёдоровичу и крестьянину Ивану Сусанину (открыт 14 марта 1851 года). С 1838 года начинает еженедельно выходить первое периодическое издание — газета «Костромские губернские ведомости» (позже два раза в неделю).

В 1858 году в Кострому приезжает император Александр II и императрица Мария Александровна, а летом 1881 года — император Александр III с императрицей Марией Фёдоровной, наследником Николаем Александровичем и великими князьями Георгием и Алексеем.

В 1870 году в Костроме построен первый водопровод, в том же году открывается первая в России всесословная Григоровская женская гимназия. В 1891 году в Костроме открылся музей древностей, ставший прообразом будущего Романовского музея.

В 1887 г. к городу подошла железная дорога со стороны Ярославля. Однако мостового сообщения станции, построенной на правом берегу Волги, с основной частью города не было. Более того, проектируемый Великий Сибирский путь обошёл Кострому с севера, что на долгие годы оторвало губернский центр от железнодорожной системы страны.

Жителей в Костроме в 1894 г. насчитывалось 33012 чел. (в том числе 16037 женского пола): «дворян 1875, духовного сословия 216, почетных граждан и купцов 625, мещан 20811, крестьян 7560, военного сословия 1480, проч. сословий 445; православных 31362, раскольников 202, католиков 328, протестантов 310, евреев 428, магометан 159, проч. исповеданий 223». Церквей было 36.

В 1894 г. в Костроме открылось первое в России низшее химико-техническое училище, построенное на частные средства Ф. В. Чижова. В 1895 году в Костроме построено первое пятиэтажное здание (общежитие для рабочих и служащих Товарищества Ново-Костромской льняной мануфактуры).

• Виды Костромы начала XX века
• Kostroma sobor.jpeg
• Kostroma quay.jpeg
• Kostroma old.jpeg
• Kostroma downtown.jpeg
• Kostroma ryady.jpeg
• Kostroma Noble Assembly.jpg

Кострома в начале XX века

Начало XX века ознаменовалось оживлением социальной и экономической активности в городе. Рост капитализма, жестокая эксплуатация, тяжелое экономическое положение вызвали огромное рабочее движение. Уже в 1900 г. рабочие кружки объединились в социал-демократическую организацию. Забастовочное движение увеличивалось. Летом 1905 г. трехнедельная забастовка на текстильных фабриках завершилась победой рабочих: во время забастовки был избран Совет депутатов-стачечников, большинство членов которого впоследствии вошли в состав Совета рабочих депутатов, второго (после Иваново-Вознесенского) в России.

В это же время значительная часть рабочих, разочаровавшаяся в стачечной борьбе и недовольная дестабилизацией привычной жизни, вливается в погромное движение, ставшее противовесом революционной борьбе . Так, 19 октября 1905 г. в связи с опубликованием царского манифеста на митинг возле памятника Сусанину собралось несколько сот рабочих и учащейся молодежи. Выступали ораторы. В это же время местный «Союз русского народа» собрал мелких торговцев, приказчиков, кустарей, ломовых извозчиков и зимогоров с Молочной горы, которых натравила на участников митинга. С криками: «Бей крамольников!», они оглоблями, палками, камнями и ножами начали разгонять и избивать митингующих. Семинарист В. А. Хотеновский был убит на месте, свыше ста человек было покалечено, из которых некоторые умерли от побоев в последующие дни.

В 1913 году Кострома, традиционно именуемая «колыбелью Дома Романовых», стала одним из центров юбилейных торжеств в честь 300-летия дома Романовых. Подготовка к празднованию ознаменовалась существенными градостроительными преобразованиями, осуществлёнными на государственные средства и частные пожертвования: открыта вторая очередь водопровода, благоустроен центр, заложен фундамент грандиозного памятника 300-летию династии Романовых, построен целый ряд гражданских сооружений. 7 декабря 1912 года дала ток первая в Костроме дизельная электростанция мощностью 432 кВт, и на улицах губернского центра зажглись 156 электродуговых фонарей.

19-20 мая 1913 г. город посетил император Николай II с семьёй, в их присутствии был заложен грандиозный памятник, открыты Романовский музей и комплекс зданий Феодоровской общины сестер милосердия с больницей Красного Креста (архитектор Н. И. Горлицын).

• Романовские торжества в Костроме 1913 г.
• Kostroma vystavka.jpeg

  Общий вид губернской юбилейной выставки

• Arrival Nicholas II in Kostroma.jpg

  Встреча императора Николая II в Костроме

• NikolayII Ipatievsky monastery.jpg

  Выход Николая II с семьёй и свитой из Троицкого собора

• Kostroma 300Romanov.jpg

  Парад войск после закладки памятника

• Kostroma 1913 Romanovs on Susanin square.jpg

  Высочайший проезд по Сусанинской площади

• Kostroma pine.jpg

  Николай II осматривает спил 300-летней сосны

Советский период (1917—1944)

Советская власть в городе провозглашена 29 октября (11 ноября) 1917 г. Однако ещё до Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде местные большевики фактически обладали реальной властью. На выборах в городскую Думу в июне 1917 года большевики получили 34 места (эсеры — 17, меньшевики — 12). Провозглашение Советской власти в стране II-м Всероссийским съездом Советов узаконило и упрочило их положение как полновластных хозяев города. Достаточно сказать, что последний городской голова Костромы А. А. Языков стал первым председателем исполкома Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов.

27 сентября 1918 года в Костроме началось формирование 19-й бригады. Тяжелые были условия—требовалось подкрепление на фронт. Нужно было спешить. Формирование проходило под непосредственным руководством покойного вождя Михаила Васильевича Фрунзе.

— [elibrary.gopb.ru/reader/index.php?r=view&idbook=461714&basename=OldBook 7-я Черниговская (Владимирская) имени «Юго-Сталь» стрелковая Краснознаменная дивизия: История боевой и мирной жизни за 10 лет]. — Чернигов: Издание Политотдела. Государственная Типография, 1928..

14 января 1929 года постановлением ВЦИК СССР Костромская губерния упраздняется. Кострома теряет статус губернского города и включается в состав сначала Ивановской, а затем Ярославской области.

Индустриализация выразилась в форсированном развитии предприятий текстильной, лёгкой и деревоперерабатывающей промышленности, а также текстильного машиностроения. Крупнейшей стройкой первой пятилетки было возведение железнодорожного моста через Волгу, жизненная необходимость которого для Костромы назрела ещё в конце прошлого века. В ночь с 28 на 29 февраля 1932 г. левобережная и правобережная части моста были сомкнуты. Мост позволил обеспечить бесперебойный вывоз продукции текстильных и лесоперерабатывающих предприятий. По проекту инженера И. Д. Зворыкина строится льнофабрика, на которой были механизированы трудоёмкие процессы (ныне Костромской льнокомбинат имени И. Д. Зворыкина). Строительство производственных корпусов и жилых зданий для рабочих было закончено в 1935 году, в 1936—1938 годах осуществлялись работы по монтажу оборудования. К концу 1930-х годов численность населения выросла почти вдвое за счёт притока рабочей силы из крестьян. В 1932 году создан текстильный институт, а в 1939 году — учительский институт.

В 1930-х годах в городе было разрушено или перестроено множество храмов. Наиболее известно разрушение Костромского кремля в 1934 году, церквей и часовен в центре. Ещё ранее, в сентябре 1918 года, Сусанинская площадь была переименована в площадь Революции, и начато уничтожение памятника подвигу Ивану Сусанину (полностью демонтирован к 1934 году).

В годы Великой Отечественной войны в Кострому были эвакуированы госпитали, военные училища и гражданское население. Близ Костромы осенью 1941 года формировалась Ярославская коммунистическая дивизия. Тысячи костромичей за подвиги на фронте и тылу награждены орденами и медалями, 29 из них удостоены звания Героя Советского Союза.

Кострома во второй половине XX века

13 августа 1944 года город Кострома становится административным центром вновь образованной Костромской области.

В 1950—1980-е гг. в Костроме, кроме текстильной и деревообрабатывающей промышленности, получают интенсивное развитие новые перспективные отрасли: энергетика, машиностроение и металлообработка, радиоэлектроника и приборостроение.

В это время осуществляется интенсивное промышленное и жилищное строительство: формируются промышленные зоны и жилые микрорайоны. Появляются новые и модернизируются имеющиеся объекты социально-бытовой инфраструктуры (лечебный корпус областной больницы (1981), станция скорой медицинской помощи (1982), цирк (1984), здание архива Костромской области (1984), филармония (1988) и др.).

Получила развитие туристическая инфраструктура, в 1958 году на базе Ипатьевского монастыря организуется историко-архитектурный музей-заповедник, за южной стеной монастыря вдоль левого берега речки Игуменки в 1960-е гг. формируется музейный комплекс деревянного зодчества. В 1970 году открыто движение по автопешеходному мосту через реку Волгу; в 1972 году начато движение троллейбусов; в 1986 году автопешеходный мост через реку Кострому соединил территорию Ипатьевской слободы с центральной частью города. На левом берегу Волги построен гостиничный комплекс «Волга» (1977). В 1987 году в Костроме впервые прошёл праздник — День города, совпавший с его 835-летием.

См. также

• История Костромской области
• Костромской кремль

Литература

• Миловидов И. Очерк истории Костромы с древнейших времен до царствования Михаила Фёдоровича. Кострома, 1885.
• Лукомский В. К., Лукомский Г. К. Кострома. СПб., 1913
• Навоев П. Е. [elib.shpl.ru/ru/nodes/14795-navoev-p-e-kostroma-yubileynyy-illyustrirovannyy-putevoditel-s-planom-goroda-kostromy-posvyaschen-700-letiyu-istoricheskoy-zhizni-goroda-kostromy-1213-1913-i-300-letiyu-tsarstvovaniya-doma-romanovyh-1613-1913-spb-1913#page/1/mode/grid/zoom/1 Кострома. Юбилейный иллюстрированный путеводитель с планом города Костромы: Посвящен 700-летию исторической жизни города Костромы (1213—1913).] — СПб., 1913. — 82 с.
• Троицкий П. С. [elib.shpl.ru/ru/nodes/14436-troitskiy-p-s-kostromskoy-kray-yubileynyy-sbornik-1613-1913-gg-kostroma-1913#page/76/mode/inspect/zoom/4 Костромской край. Юбилейный сборник 1613—1913 гг.] — Кострома, 1913. — 134 с.
• Кострома. Краткий исторический очерк. Ч. 1, Ярославль, 1978
• Археология Костромского края. Кострома, 1997

Ссылки

• Арсюхин Е., Андрианова Н. [archeologia.narod.ru/kostroma/kost1.htm Кострома: былое и небылое. Мифы и правда об одном из очаровательных русских городов]  (Проверено 21 августа 2011)
• [www.prokudin-gorsky.ru/Russian/database.php3?first=0&sText=%CA%EE%F1%F2%F0%EE%EC%E0 Кострома в базе данных цветных изображений С. М. Прокудина-Горского (1911)]  (Проверено 21 августа 2011)
• [www.ps-spb2008.narod.ru/kostroma1.htm Чёрно-белые копии видов Костромы С. М. Прокудина-Горского (1910, 1911)]  (Проверено 21 августа 2011)

Отрывок, характеризующий История Костромы

– Я верно знаю, что Кутузов, как непременное условие, выговорил, чтобы наследник цесаревич не был при армии: Vous savez ce qu'il a dit a l'Empereur? [Вы знаете, что он сказал государю?] – И князь Василий повторил слова, будто бы сказанные Кутузовым государю: «Я не могу наказать его, ежели он сделает дурно, и наградить, ежели он сделает хорошо». О! это умнейший человек, князь Кутузов, et quel caractere. Oh je le connais de longue date. [и какой характер. О, я его давно знаю.]
– Говорят даже, – сказал l'homme de beaucoup de merite, не имевший еще придворного такта, – что светлейший непременным условием поставил, чтобы сам государь не приезжал к армии.
Как только он сказал это, в одно мгновение князь Василий и Анна Павловна отвернулись от него и грустно, со вздохом о его наивности, посмотрели друг на друга.


В то время как это происходило в Петербурге, французы уже прошли Смоленск и все ближе и ближе подвигались к Москве. Историк Наполеона Тьер, так же, как и другие историки Наполеона, говорит, стараясь оправдать своего героя, что Наполеон был привлечен к стенам Москвы невольно. Он прав, как и правы все историки, ищущие объяснения событий исторических в воле одного человека; он прав так же, как и русские историки, утверждающие, что Наполеон был привлечен к Москве искусством русских полководцев. Здесь, кроме закона ретроспективности (возвратности), представляющего все прошедшее приготовлением к совершившемуся факту, есть еще взаимность, путающая все дело. Хороший игрок, проигравший в шахматы, искренно убежден, что его проигрыш произошел от его ошибки, и он отыскивает эту ошибку в начале своей игры, но забывает, что в каждом его шаге, в продолжение всей игры, были такие же ошибки, что ни один его ход не был совершенен. Ошибка, на которую он обращает внимание, заметна ему только потому, что противник воспользовался ею. Насколько же сложнее этого игра войны, происходящая в известных условиях времени, и где не одна воля руководит безжизненными машинами, а где все вытекает из бесчисленного столкновения различных произволов?
После Смоленска Наполеон искал сражения за Дорогобужем у Вязьмы, потом у Царева Займища; но выходило, что по бесчисленному столкновению обстоятельств до Бородина, в ста двадцати верстах от Москвы, русские не могли принять сражения. От Вязьмы было сделано распоряжение Наполеоном для движения прямо на Москву.
Moscou, la capitale asiatique de ce grand empire, la ville sacree des peuples d'Alexandre, Moscou avec ses innombrables eglises en forme de pagodes chinoises! [Москва, азиатская столица этой великой империи, священный город народов Александра, Москва с своими бесчисленными церквами, в форме китайских пагод!] Эта Moscou не давала покоя воображению Наполеона. На переходе из Вязьмы к Цареву Займищу Наполеон верхом ехал на своем соловом энглизированном иноходчике, сопутствуемый гвардией, караулом, пажами и адъютантами. Начальник штаба Бертье отстал для того, чтобы допросить взятого кавалерией русского пленного. Он галопом, сопутствуемый переводчиком Lelorgne d'Ideville, догнал Наполеона и с веселым лицом остановил лошадь.
– Eh bien? [Ну?] – сказал Наполеон.
– Un cosaque de Platow [Платовский казак.] говорит, что корпус Платова соединяется с большой армией, что Кутузов назначен главнокомандующим. Tres intelligent et bavard! [Очень умный и болтун!]
Наполеон улыбнулся, велел дать этому казаку лошадь и привести его к себе. Он сам желал поговорить с ним. Несколько адъютантов поскакало, и через час крепостной человек Денисова, уступленный им Ростову, Лаврушка, в денщицкой куртке на французском кавалерийском седле, с плутовским и пьяным, веселым лицом подъехал к Наполеону. Наполеон велел ему ехать рядом с собой и начал спрашивать:
– Вы казак?
– Казак с, ваше благородие.
«Le cosaque ignorant la compagnie dans laquelle il se trouvait, car la simplicite de Napoleon n'avait rien qui put reveler a une imagination orientale la presence d'un souverain, s'entretint avec la plus extreme familiarite des affaires de la guerre actuelle», [Казак, не зная того общества, в котором он находился, потому что простота Наполеона не имела ничего такого, что бы могло открыть для восточного воображения присутствие государя, разговаривал с чрезвычайной фамильярностью об обстоятельствах настоящей войны.] – говорит Тьер, рассказывая этот эпизод. Действительно, Лаврушка, напившийся пьяным и оставивший барина без обеда, был высечен накануне и отправлен в деревню за курами, где он увлекся мародерством и был взят в плен французами. Лаврушка был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом все делать с подлостью и хитростью, которые готовы сослужить всякую службу своему барину и которые хитро угадывают барские дурные мысли, в особенности тщеславие и мелочность.
Попав в общество Наполеона, которого личность он очень хорошо и легко признал. Лаврушка нисколько не смутился и только старался от всей души заслужить новым господам.
Он очень хорошо знал, что это сам Наполеон, и присутствие Наполеона не могло смутить его больше, чем присутствие Ростова или вахмистра с розгами, потому что не было ничего у него, чего бы не мог лишить его ни вахмистр, ни Наполеон.
Он врал все, что толковалось между денщиками. Многое из этого была правда. Но когда Наполеон спросил его, как же думают русские, победят они Бонапарта или нет, Лаврушка прищурился и задумался.
Он увидал тут тонкую хитрость, как всегда во всем видят хитрость люди, подобные Лаврушке, насупился и помолчал.
– Оно значит: коли быть сраженью, – сказал он задумчиво, – и в скорости, так это так точно. Ну, а коли пройдет три дня апосля того самого числа, тогда, значит, это самое сражение в оттяжку пойдет.
Наполеону перевели это так: «Si la bataille est donnee avant trois jours, les Francais la gagneraient, mais que si elle serait donnee plus tard, Dieu seul sait ce qui en arrivrait», [«Ежели сражение произойдет прежде трех дней, то французы выиграют его, но ежели после трех дней, то бог знает что случится».] – улыбаясь передал Lelorgne d'Ideville. Наполеон не улыбнулся, хотя он, видимо, был в самом веселом расположении духа, и велел повторить себе эти слова.
Лаврушка заметил это и, чтобы развеселить его, сказал, притворяясь, что не знает, кто он.
– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.


Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.
– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.