История Луганской области

Луганская область образована 3 июня 1938 года, до 19 июня 1991 года называлась Ворошиловградская область (с перерывом с 1957 по 1969 годы, когда также носила наименование Луганской).

Расположена в восточной части Украины, в бассейне среднего течения Северского Донца. На северо-востоке и востоке граничит с Белгородской, Воронежской и Ростовской областями России. На западе - с Донецкой и Харьковской областями Украины.

Доисторическая эпоха

К нижнему палеолиту относится серия местонахождений Среднего Подонцовья, расположенная в пределах Станично-Луганского и Краснодонского райононов Луганской области у сёл Вишневый Дол, Макарово, Пионерское, Красный Деркул. Вблизи села Демино-Александровка археологами были найдены 4 стоянки первобытных людей. Палеонтологические стоянки и найденные орудия труда относятся к памятникам граветтской культурной традиции; вероятно, к эпиграветту Восточной Европы, по версии его происхождения на основе восточного граветта в широком смысле. Отряд Северско-Донецкой археологической экспедиции под руководством М. И. Гладких в 1974 году открыл и обследовал 11 местонахождений у села Сиротино Троицкого района. Большинство из этих местонахождений датируется поздним палеолитом, часть имеет в составе коллекций находки более раннего мустье. В ходе работ экспедиции Ворошиловградского областного краеведческого музея (А. Ф. Горелик, Т. Н. Клочко) в 1977 году при исследовании местонахождения Сиротино-IV, левый берег реки Уразовой (приток р. Оскол), найден морфологически раннепалеолитический массивный отщеп «с черепаховидной спинкой леваллуазского типа, покрытый молочно-белой патиной».

Новоданиловская культура относится к эпохе энеолита.

Бронзовый век представлен памятником Мергелева гряда, представляющим собой святилище солярного культа катакомбной культуры. Им на смену пришли племена срубной культуры, обитавшие здесь в ХVI—XIV веках до н. э.

В эпоху позднего Бронзового века на территории Луганской области обитали киммерийцы. В Попаснянском районе возле села Белогоровки археологи обнаружили следы их пребывания, датированные Х—IX веками до н. э.

С началом железного века появляются кочевые племена иранского происхождения — скифы и сарматы, затем — алано-болгарские племена (праболгары).

Средние века

В раннем Средневековье (VIII веке) в Станично-Луганском районе располагалось хазарское поселение. В IX—XIII веках бассейн Северского Донца населяли кочевые племена тюркского происхождения: печенеги, торки, половцы. На территории области выявлены и исследованы половецкие курганные захоронения, вблизи которых, как правило, находились каменные статуи (бабы).

После татаро-монгольского нашествия половцы подчинялись новым завоевателям. В 1360-х годах Абдулах-хан близ современного села Шипиловка Попаснянского района временно перенёс столицу Золотой Орды.

С середины XV века в результате распада Золотой Орды, Донецкие степи оказались в центре ожесточенной борьбы между Большой Ордой и Крымским ханством. Постоянные войны привели к тому, что эти земли стали называть «Дикое Поле». Территория будущей Луганской области находились под контролем крымских и ногайских татар. Северский Донец делил Поддонечье на левобережное — ногайское и правобережное — крымское, где они летом пасли скот. Так же через Дикое Поле пролегали сакмы — военные дороги крымцев. В среднем течении Северского Донца были многочисленные татарские перевозы и перелазы, которыми татары доставлялись на Русь.

До XVI века территория Луганской области была заселена главным образом тюркоязычным населением, сменившим в своё время ираноязычное, о чём говорят не только политическая история, согласно которой эти земли входили в Джучиев Улус до самого его падения, но и многие географические названия - в частности названия рек Айдар, Евсуг, Ковсуг, Деркул (местные жители произносят Деркуль), а наивысшая точка Донбасса носит название Могила Мечетная. После правления хана Узбека жители Джучиева Улуса были исламизированы, а не желавшие менять вероисповедание татары-христиане переселились в Московское государство, Великое княжество Литовское, в Польшу и т. д., за ними после Великой замятни последовали даже и часть мусульман. Однако, отголоски ираноязычной культуры можно обнаружить и в народном творчестве русскоязычных жителей региона, что связано, видимо, с сохранением ираноязычного культурного субстрата у казаков (в качестве примера можно привести в пример легендарного атамана Кудеяра, бывшего наиболее популярным персонажем произведений народного творчества у жителей региона, - сами имена Кудияр, Бухтияр и др., встречающиеся в фольклоре и фамилиях, имеют иранское происхождение). Татарское население, бывшее главным образом потомками половцев, стало убывать после середины XIV века, когда значительный урон его численности нанесла эпидемия чумы, начавшаяся во время правления хана Джанибека. После Великой замятни во второй половине XIV века и нашествия темерлановского темника Едигея в конце XIV века регион потерял значительную часть своего населения, а Джучиев Улус начал распадаться, превратившись к середине XV века в несколько самостоятельных государств. С противостоянием объединяемых в этот период Литвой и Москвой русских земель и раздробляемого татарского государства и связано широкое распространение русского населения в степной зоне в XVI веке.

Заселение востока Дикого поля

Интенсивное заселение восточной части «Дикого поля» русскоязычными жителями началось не позднее начала XVII века, когда свои поселения здесь начали строить донские казаки. При этом следует считать, что в массе своей переселенцами были верховские казаки, расселение которых было связано не с экспансией, а с переселением - ядро верховских казаков составили беглые севрюки и особенно рязанцы, массовый исход которых со своих земель начался после подавления восстания Болотникова в 1607-1608 г. и реакции Романовых против северских и рязанских родов, бывших оплотом самозванцев Смутного времени, длившегося до 1614 г. С этим связано и то, что первые станицы здесь чаще называли городками. Например, Шульгинский городок основал сподвижник Болотникова атаман Шулейко после поражения Болотникова от царёвых войск под Тулой в 1607 г. (уничтожен Шульгинский городок как и ещё несколько городков-станиц и десятки более мелких поселений во время царских репрессий после восстания Кондратия Булавина в 1707-1708 гг., и новое поселение на этом месте - село Шульгинка - основано в 1719 г.). также в это время на Луганщине начали появляться христианские монастыри (Сватовском р-н) С начала XVII века на берегах Северского Донца возникают городки донских казаков (казаки считают все эти земли своими исконными и ничьими больше - по Северском Донцу граница с Московским государством находилась около "Посольского перевоза" (около Святых гор, московский пограничный пункт-крепость был Царев-Борисов), среди них: Луганский, Теплинский, Айдаровский, Трехизбенский, Боровской, Красненский самые старые. Далее городки донских казаков стали появляться по впадающим в Северский Донец рекам - Красная, Жеребец, Боровая, Айдар, Белая, Ковсуг, Евсуг, Деркул и других.

В третьей четверти XVII в. к процессу русской экспансии присоединились и украинские переселенцы, переселявшиеся ради спасения от реакции польских властей на восстание Хмельницкого и принимаемые московским царём Алексеем Михайловичем Тишайшим как беженцы "черкасы" с их последующим привилегированным расселением на значительных территориях образованных в это время Слободских полков - регион получил в этой связи название Слободской Украины. Поэтому массовое заселение региона русским населением было связано не столько с переселением избыточного населения на опустевшие татарские земли, сколько с обусловленным политическими причинами упадком Северской земли, Рязанской земли, с Руиной на Украине, а также с исходом из центральных земель Московского царства и расселением на удалённых и сопредельных землях более полумиллиона староверов после раскола русской церкви в середине XVII в.

XVIII столетие

В начале 18 века крымские татары были окончательно вытеснены с территории Среднего Придонечья.

Донские казаки селились по Северскому Донцу и в его левых притоках Деркул, Айдар, Боровая. Одна из самых драматичных страниц их истории связана с тем, что они охотно принимали и использовали для работы в своих хозяйствах крестьян, бежавших от помещиков. Помещики жаловались императору Петру I на эти незаконные действия. По их требованию были посланы царские войска под командованием князя Василия Долгорукова с целью возвращения крепостных крестьян их владельцам.

Конфликт достиг своего апогея в 1707 году. Жители донских станиц и городков, а вместе с ними и крепостные крестьяне, объединившись в отряд под предводительством атамана Кондратия Булавина, решили выступить против царских войск. Расправа последовала жестокая: Петр I, сконцентрировав свои войска, с помощью верхушки казаков Войска Донского разгромил повстанцев, а их главарь Булавин был вынужден застрелиться. По указу императора все казачьи городки, жители которых принимали участие в бунте, были разорены и сожжены. Около 500-600 семей ушли вместе с Игнатом Некрасовым на Кубань, образовав позже этнические группы некрасовцев в Добрудже и Турции.

Лишь в 1730-х годах началось повторное заселение этих земель. Оно велось за счёт расширения границ Острогожского слободского полка, хотя в нём участвовали и возвращавшиеся бывшие жители, иногда под чужими фамилиями (с этим связан феномен двойных фамилий у казаков Северского Донца, когда в одном роду используются две фамилии - одна восходящая ко временам до восстания Булавина, а другая слободская: Адонины и Прусы, Поповы и Гайчуки, Бородины и Морозовы и т.п.).

В середине XVIII столетия существуют казацкие запорожские поселения Каменный Брод и Вергунка. Земли находятся в составе Кальмиусской паланки Запорожской Сечи, на эти территории распространялась власть гетмана Кирилла Разумовского.

С 1752 года в противовес крымским татарам земли на восток от Бахмута выделяются царским правительством для военных поселений привлекаемых в Россию выходцев с Балкан. Здесь создаётся во главе с полковниками Иваном Шевичем и Райком Депрерадовичем Славяносербия, среди шанцев которой - Каменный Брод и Вергунка, а также Славяносербск (старый, располагавшийся на месте современного Луганска, и новый, созданный после затопления половодьем старого).

1775—1783 гг. Славяносербию передают в подчинение Азовской губернии.

В первой четверти XVIII века начались работы по исследованию в крае залежей каменного угля, первые промышленные разработки которого были начаты в 1790 году в районе Лисьего Байрака (Лисичанск) для нужд Черноморского флота.

1790 год. Приглашенному на русскую службу шотландскому инженеру Карлу Гаскойну было поручено провести разведку залежей руд и каменного угля в районе Славяносербии. Гаскойн выполнил поручение и заверил власти, что найденные запасы железной руды и каменного угля обещают огромное количество этих минералов самого хорошего качества.

14 ноября 1795 г. было получено разрешение на основание первого на юге Империи чугунолитейного завода, с созданием которого чаще всего и связывают основание города Луганска. Села Каменный Брод (1755) и Вергунка были первыми населенными пунктами, приняли строителей и рабочих Луганского литейного завода. В 1796 году Карл Гаскойн начинает строительство Луганского литейного завода, рабочий поселок которого впоследствии перерос в г. Луганск. В октябре 1800 года завод дал первый чугун. Для выплавки металла впервые в России был применён кокс, выжженный в Лисичанске. С этого времени Луганщина интенсивно развивалась как угольно-металлургический комплекс.

XIX век

Земли. В первой половине XIX столетия земли области входили в состав разных губерний: Старобельский уезд — в состав Харьковской, Славяносербский и Бахмутский уезды — в состав Екатеринославской; в состав Воронежской губернии входила часть Беловодского района. В состав Области Войска Донского входили земли Станично-Луганского, Свердловского, Антрацитовского районов.

Железная дорога. 1878 год. Торжественное открытие Донецкой каменноугольной железной дороги общей протяжённостью 389 вёрст. Это была первая железная дорога на востоке Украины, в 1878 году были открыты три участка: «Никитовка — Дебальцево — Должанская», «Дебальцево — Попасная — Краматорское» и «Дебальцево — Луганский завод». В Луганском построен вокзал, создано управление железной дороги и рядом со станцией заложено железнодорожное училище. Собственно, с того времени и начался отсчёт истории Донецкой железной дороги.

Заводы. В 1895 году в Луганске сооружается патронный, в 1896 году — паровозостроительный заводы. В эти годы начали действовать спиртоочистительный, пивоваренный и другие заводы.

XX век

Повстанческое движение (1917—1921)

Однако против большевистской власти поднялась часть населения. В 1918—1921 годах север Луганщины охватило массовое вооруженное движение, в котором принимали участие преимущественно крестьянско-анархистские формирования. В то же время некоторые отряды были подчинены вооруженным силам УНР. С некоторыми перерывами повстанческое движение просуществовало до 1931 года.

Луганская область в советскую эпоху

См. также: Донецкая губерния

С целью объединения в одно целое угольных районов бассейна в феврале 1919 года была образована Донецкая губерния с центром (с 4 января 1920 года) в городе Луганск, которая существовала с 1919 по 1925 год. C 1925 по 1930 существовал Луганский округ

3 июня 1938 года Сталинская область была разделена на Сталинскую и Ворошиловградскую, в состав которой вошли 4 города, 28 районов. На январь 1939 года в области проживало 1 млн. 837 тыс. человек, из которых — 65,8 % сельского населения, 34,2 % — городского.

В 1958 году она переименована в Луганскую область, в 1970 году — в Ворошиловградскую, а с 1991 года — снова в Луганскую область.

Независимая Украина

В период Евромайдана жители Луганской области и её губернатор Владимир Пристюк поддерживали власть Януковича. 25 января 2014 года против Евромайдана митинговали 157 тыс. жителей области. В конце января в области были созданы народные дружины для охраны общественного порядка. 7 апреля 2014 года в Луганске захватили здание СБУ с требованием федерализации. В конце апреля 2014 года на территории области развернулось активное движение за самоопределение Луганской области.

Литература

• Некрылов Д. [ukr-tur.narod.ru/istoukrgeo/allpubl/krajeznavstvo/etforposlugan.htm Этапы формирования поселенческой сети Луганской области] (укр.). История украинской географии. Всеукраинский научно-теоретический журнал. Учебники и пособия. Тернополь. Выпуск 2 (14). С.41-45.. Проверено 25 апреля 2006.
• История городов и сел Украинской ССР: Луганская область.- К.:Глав. Ред. УРЕ, 1968.
• Образование и педагогическая мысль Восточноукраинского региона в ХХ веке / Курило В. С. — Луганск: ЛГПУ, 2000. — 460 с.
• А.Горелик, Г.Намдаров, В.Башкин. «История родного края». В 2 частях. Луганск, 1995-1997.
• «Мой родной край - Луганщина». Под общей редакцией С.Харченко. Луганск, 2012.
• [dspace.luguniv.edu.ua/jspui/bitstream/123456789/531/1/N_k.pdf История Луганского края: Учеб. пособие / Ефремов А. С., Курило В. С. Бровченко И. и др. — Луганск: Альма-матер, 2003. — 432 с.]
• История Донбасса: В 3 т. Т.2: Донбасс в XIX в. / Уд В. И., Курило В. С. — Луганск: Альма-матер, 2004. — 384 с.
• История Луганского края. Монография / Климов А. О., Курило В. С., Бровченко И. Ю. — Луганск, 2008. — 400 с.
• История Донбасса / Уд В. И., Курило В. С. — Луганск, 2009. — 300 с.
• Пирко В. О. Заселение и хозяйственное освоение Степной Украины в XVI—XVIII вв. — Донецк, 2004.- 223 с.
• Пирко В. О. Историография и источники по истории заселения и хозяйственного освоения Донбасса в XVI—XVIII вв.// Вестник ДонНУ. — 2004.- № 1 (0,5 а.)
• Пирко В. О. Юго-Восточная Украина: краткие очерки из истории // Восток, 1995, № 1, с. 32-35.
• Петро Лаврів. Історія південно-східної України. Львів. «Слово», 1992. 152с. ISBN 5-8326-0011-8

Отрывок, характеризующий История Луганской области

6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.