История Республики Македония

История Македонии как государства насчитывает немногим более полувека: в 1945 году в составе Федеративной народной республики Югославия была образована Народная республика Македония (с 7 июля 1963 — Социалистическая Республика Македония), которая после распада федерации в 1991 году получила независимость. Относительно молодым является и славянский македонский народ, сложившийся лишь в XX веке.

На территории современной Республики Македония ещё в эпоху создания «Илиады» (VIII в. до н. э.) жили племена пеонийцев. В IV веке до н. э. на территории Северной Греции сложилось древнемакедонское государство, которое подчинило Древнюю Грецию, а в период правления Александра Великого стало основой огромной империи, охватившей земли до Индии и Египта. После смерти Александра его держава распалась, а во II веке до н. э. в результате Македонских войн Македония была завоёвана Римской республикой. В течение последующих нескольких столетий страна оставалась римской провинцией и в таком качестве в 395 году была включена в состав Восточной Римской империи (Византии). Древние македонцы — греки, однако, не имеют родственных или культурных связей с современным славянским — македонским народом.

Новый этап в истории Македонии начался в VI веке, когда на этих землях расселились древние славяне.

Доисторический период

Согласно археологическим свидетельствам, территория современной Македонии была заселена по крайней мере с эпохи неолита. Через территорию Македонии происходили миграции в Европу неолитических культур из Анатолии.

Античная Пеония

С древнейших времен на территории сегодняшней Р. Македонии царило большое этническое разнообразие. Это было вызвано тем, что эта территория оказалась легко доступной набегам или мирно захватывалась многочисленными народами, пришедшими с юго-запада, севера, востока или из Малой Азии. В древности здесь жило значительное число племён: эпирских, иллирийских, пеонийских, фракийских и др. Территория сегодняшней Р. Македонии к очагу македонского государства, который находится на территории Греции, почти не имела отношения. Здесь жили преимущественно племена пеонийцев. Пеонийскоe царство существовало в 1 тыс. до н. э. между Македонией и Фракией. Пеонийцы занимали земли между Аксием на западе и горой Мессапией (Μεσσάπιον, собственно «Между-речная») на востоке, вероятно, тождественной хребту Осоговска-Планина. На юге граница их расселения проходила ниже впадения в Аксий рек Эригон (Црна) и Астиба (совр. Брегальница), на севере — где-то между пеонийской столицей Билазора (совр. Велес) и городом Скупи (ныне Скопье, столица Республики Македония). К середине 1 тыс. до н. э. они были оттеснены консолидировавшимися македонянами. В Пеонии македоняне овладели узкой полосой земли вдоль реки Аксия, простирающейся по материку вглубь до Пеллы и моря.

Античная Македония

В VIII веке до н. э. в районе Эдессы сложилось Древнемакедонское государство, во главе которого стояли представители династии Аргеадов. По легенде, первым царём македонян был Пердикка I (ок. 707 — 660 гг. до н. э.). В V веке до н. э. территория Македонии значительно расширилась. Её столицей стал город Пелла, была осуществлена консолидация царской власти, реорганизована армия, началась активная разработка месторождений металлов. Параллельно неуклонно усиливалось культурное влияние Греции, хотя сами греки продолжали считать македонян варварами, несмотря на греческое происхождение последних. Такое отношение греческих городов-полисов к македонянам было связанно прежде всего с низким культурным уровнем и отсутствием демократического политического устройства Македонии. В период правления Филиппа II (359—336 гг. до н. э.) Македония подчинила эгейское побережье, включая полуостров Халкидики, часть Фракии и район Охридского озера, установила власть над Фессалией и Эпиром. В результате битвы при Херонее в 338 году до н. э. под контроль Филиппа II перешла вся материковая Греция. Его сын Александр III Македонский (336—323 гг. до н. э.) продолжил экспансию отца. В серии походов он покорил Персидскую империю, завоевал Египет, Бактрию и Согдиану, дошёл до Индии. После смерти Александра Македонского его империя распалась. Македония и Греция перешли под власть Антипатра, одного из полководцев (диадохов) Александра, однако его власть оказалась непрочной. На протяжении последующих нескольких десятилетий престол Македонии оспаривали между собой потомки различных диадохов (эпигоны), пока в 277 году до н. э. не установилось правление династии Антигонидов. В этот период были отражены вторжения кельтов, основаны Фессалоники, благодаря притоку рабов и богатств с Востока укрепилась местная аристократия, выросли города.

Древний Рим

В конце III века до н. э. Македония столкнулась с более сильным противником — Римской республикой. В Первой и Второй Македонских войнах царь Филипп V потерпел поражение. После разгрома при Киноскефалах в 197 году до н. э. Македония была вынуждена отказаться от Фракии, Фессалии и Иллирии и лишилась флота. Попытка организации антиримской коалиции, предпринятая Персеем провалилась: в результате Третьей Македонской войны (171—168 гг. до н. э.), завершившейся сражением при Пидне, Македонское государство перестало существовать, страна была разделена на четыре автономные области. Наконец, в 146 году до н. э., после подавления восстания Андриска, территория Македонии была включена в состав Римской республики, образовав провинцию Македония.

Центром римской провинции Македония стала Фессалоники. Управление осуществляли назначаемые римским сенатом преторы, позднее — проконсулы с широким объёмом полномочий. Города сохранили определённый уровень самоуправления. Вхождение в состав Римской республики обезопасило границы страны от нападения соседних племён, способствовало подъёму городов и торговли, развитию путей сообщения. Особое значение для Македонии имела римская дорога Via Egnatia, соединявшая Диррахий с Фессалоникой и Босфором — важнейший торговый путь из Италии в Малую Азию. В конце I века до н. э. Македония стала ареной гражданских войн в Римской республике, но после победы Октавиана Августа на более, чем 200 лет в стране установился мир. Массированная римская экспансия I века сделала Македонию внутренней провинцией империи. В то же время сюда начинает проникать христианство. Согласно Деяниям апостолов, первыми проповедниками новой религии в Македонии были Св. Павел и Св. Сила, а македонский город Филиппы стал первым городом в Европе, где возникла христианская община. Во второй половине III века Римская империя переживала серьёзный внутриполитический и хозяйственный кризис. Македония была разорена набегами готов. В результате реформ Диоклетиана империя была разделена на диоцезы. Македония вместе с Грецией вошла в состав диоцеза Македония, который являлся частью префектуры Иллирия. Административным центром диоцеза стала Фессалоника, которая превратилась в один из крупнейших городов империи. В 380 году император Феодосий I своим эдиктом, изданным в Фессалонике, провозгласил христианство государственной религией. В 395 году империя была окончательно разделена, Македония, на территории которой были образованы две провинции — Македония Первая (на юге) и Македония Вторая (на севере), — отошла к Восточной Римской империи (Византии) с центром в Константинополе. На протяжении конца IV — начала VI века македонские земли периодически подвергались набегам кочевников — вестготов, гуннов, остготов, — в результате чего хозяйство пришло в упадок, города опустели, центральная власть стала фактически номинальной.

Македония в Средние века

Приход славян к Византии

Переломным событием в истории Македонии стал приход славян. Уже в начале VI века славянские племена начали совершать набеги из-за Дуная на византийские земли. В 517 году славяне опустошили Македонию, Эпир и Иллирию. По свидетельству Прокопия, в период правления Юстиниана I они ежегодно вторгались в пределы империи. В 550 году славяне предприняли первую попытку захватить Фессалоники. В 626 году, совместно с аварами, осаждали Константинополь. С конца VI века славянские племена главным образом занимались грабительскими набегами. Византийская власть на территории от Адриатики до Эгейского моря практически перестала существовать, а города были разорены и опустошены. К концу VII века земли Македонии, за исключением Фессалоники и ряда прибрежных областей, где греки жили непрерывно, были снова заселены местным греческим населением.

Во второй половине VII века среди славян, расселившихся на Балканах, возник племенной союз во главе с князем Пребондом из племени ринхинов, однако он вскоре распался, потерпев поражение от византийцев у Фессалоник в 680 году. В то же время в Македонию проникла часть протоболгар хана Кубера, которые также в союзе с местными славянами попытались захватить Фессалонику в 685 году. Одним из мероприятий, направленных на ослабление славянской угрозы, стали переселения славян с подчинённых территорий в Малую Азию. Начиная с периода правления Михаила III, славяне стали активно привлекаться на государственную службу в Византии, а дети из славянских семей получили доступ в греческие школы. Это способствовало нормализации славяно-византийских отношений.

Македония в составе Болгарского царства

Во второй половине IX века территория Македонии была завоёвана войсками Первого Болгарского царства. Под властью Византии осталась лишь Фессалоника с округой. Большое значение для развития культуры славян имела миссия греческих просветителей Кирилла и Мефодия. В конце 880-х гг. ученик Мефодия Св. Климент основал на берегу Охридского озера монастырь. Недалеко от него другой монастырь был основан в 905 году Св. Наумом. Эти обители стали важнейшими центрами распространения христианства и образования во всей Болгарии. В результате, очевидно, в начале X века христианизация балканских славян была завершена. В то же время, однако, именно Македония и соседняя Фракия стали ядром распространения еретического учения богомильства, которое быстро завоёвывало популярность среди славян Балканского полуострова. В 970—971 восточная часть территории Болгарского царства была отвоёвана войсками Византии и Святослава Игоревича. Самостоятельность сохранили лишь области к западу от реки Искыр, где правили комитопулы Давид, Моисей, Аарон и Самуил. Последнему вскоре удалось объединить под своей властью всю территорию от Дуная до Фессалии. Ядром государства Самуила, получившего у историков название Западно-Болгарское царство, являлась Македония, а столицей был Охрид. В 997 году Самуил принял титул царя. На протяжении всего своего правления он вёл практически не прекращавшиеся войны с Византией. Ему удалось присоединить Эпир, современные Албанию и северо-восточную Болгарию, а также значительную часть Сербии, однако в 1014 году войска Самуила были наголову разбиты в Беласицкой битве. 15 000 пленных болгар были ослеплены по приказу византийского императора Василия II, сердце Самуила не выдержало, и он скончался. Его преемники не смогли организовать сопротивления: в 1018 году Болгарское царство пало, его территория, включая Македонию, вернулись в состав Византийской империи.

Западно-Болгарское царство Самуила характеризовалось частью историков как первое славянское государство на Балканах, возникшее в результате восстания комитопулов против болгарской власти. Большинство современных исследователей, однако, считают державу Самуила продолжением Первого Болгарского царства, опираясь на отсутствие данных об осознании себя славянами того времени отдельным народом и на тот факт, что наиболее точные — византийские источники однозначно именовали жителей державы Самуила болгарами.

Македония как часть Византии

В рамках Византийской империи бо́льшая часть Македонии входила в состав фемы Болгария, административным центром которой первоначально являлся город Скопье, с 1150 года — Ниш. Прибрежные области были присоединены к феме Фессалоники. Существовала также фема Македония, которая, однако, располагалась во Фракии (центр — Адрианополь). Фемы управлялись стратигами, соединявшими в своих руках гражданскую и военную власть. Вхождение в состав Византии привело к ускорению процессов феодализации в Македонии, расширению условного землевладения (прониарная система) и усилению зависимости крестьян. Главной категорией крестьянства стали парики, земельные участки которых считались собственностью светских или духовных феодалов, перед которыми парики были обязаны уплатой натуральной или денежной ренты и выполнением барщинных работ.

Хотя после падения Первого Болгарского царства был упразднён Болгарский патриархат, в 1019 году была учреждена Охридская архиепископия. Её глава использовал титул «архиепископа всей Болгарии», ему подчинялось большинство епископов Македонии, а также епископы Западной Болгарии, Сербии и Албании. Первым архиепископом Охридским стал славянин Йован из Дебара, однако в дальнейшем этот пост замещался, по-преимуществу, греками. Греческий язык стал официальным языком Охридской церкви, лишь на приходском уровне сохранилось богослужение на старославянском. Несмотря на репрессии, в византийской Македонии продолжало существовать богомильство, центрами которого были Маглен, Мелник, Прилеп.

Вхождение в состав Византии привело к усилению налогового бремени: натуральные подати в пользу государства были заменены денежными, введены поземельный и подымный налоги, а также, позднее, налог на имущество. Это привело к крупному восстанию Петра Деляна 1040—1041 гг., охватившему почти всю территорию Македонии и западной Болгарии. Следующее крупное восстание вспыхнуло в 1072 году в северной Македонии и Косове под предводительством Георгия Войтеха и Константина Бодина. Константин был провозглашён в Призрене царём Болгарии. В 1073 году, однако, мятеж был подавлен.

В конце XI века внешнеполитическое положение Византии резко осложнилось в результате поражений от турок-сельджуков и участившихся набегов печенегов, огузов и половцев (куманов). Часть последних по разрешению императора поселилась в Македонии, где разместилась в районе современного Куманова. В то же время в Византию вторглись войска норманнов Роберта Гвискара и Боэмунда Тарентского. В 1082 году норманны захватили Диррахий, Охрид, Скопье, Кастор и двинулись в Фессалию. Хотя после смерти Гвискара в 1085 году норманны отступили, в 1096 году они вновь пересекли Македонию, направляясь в составе армий Первого крестового похода в Палестину. Спустя столетие, в 1185 году, в Македонию вторглись норманнские войска Сицилийского короля Вильгельма II. Они захватили Диррахий и по Via Egnatia двинулись к Фессалоникам, которые спустя месяц также пали и были разграблены. Лишь в конце 1185 года византийцам удалось изгнать норманнов с Балканского полуострова.

Между Болгарией, Сербией и Византией

В конце XII века была восстановлена независимость Болгарии и Сербии. Пользуясь ослаблением Византии, новые государства начали экспансию в направлении Македонии. Уже в 1189 году сербы захватили Скопье. В 1190-е гг. болгарский боярин Добромир Хриз, подняв восстание в районе Струмицы, создал небольшое самостоятельное княжество в южной части современной Вардарской Македонии. Центром владений Хриза стал Просек. Ему удалось разбить византийские войска, а в 1201 году овладеть Битолой и Прилепом. Однако новый поход императора Алексея III в 1202 году завершился разгромом Хриза и ликвидацией его княжества. В следующем году на эти земли вторглась армия болгарского царя Ивана Калояна, которая завоевала всю внутреннюю Македонию. Падение Константинополя в результате Четвёртого крестового похода 1204 года привело к образованию Фессалоникского королевства во главе с Бонифацием Монферратским, находящегося в вассальной зависимости от Латинской империи.

На протяжении последующих десятилетий за обладание землями Македонии велись практически непрерывные войны между Болгарией, Сербией, Фессалоникой, Эпиром и Никейской империей. Некоторое время (1207—1214) в Вардарской Македонии существовало полунезависимое княжество севастократора Стреза. В 1215 году большая часть македонских земель была аннексирована Эпирским деспотатом, в 1224 году Эпиру удалось захватить Фессалонику. Однако в Клокотницком сражении в 1230 году войска эпирского деспота Феодора Ангела были разбиты армией болгарского царя Ивана Асеня II, что привело к вхождению Македонии (кроме Фессалоники) в состав Второго Болгарского царства. Но уже в конце 1240-х гг. началась активная экспансия Никейской империи, в результате которой Фессалоника и большая часть южной Македонии перешли под её контроль. В 1258 году сербские войска на некоторое время захватили Скопье и Прилеп. В 1257 году Константин I Тих, сын боярина Тиха из Скопье был избран боярами новым царём. В последующей войне прежний царь Мицо Асень был разбит и в 1261 году бежал в Никейскую империю к Михаилу VIII Палеологу. Константину Асену удалось захватил снова Скопье и Прилеп.

В 1261 году Михаил VIII Палеолог взял Константинополь и восстановил Византийскую империю. В том же 1261 году Константин Асен нападает на Константинополь, но терпит поражение. В том же 1264 году он предпринимает повторный поход против Византии. В 1277 году недовольство царем вылилось в крестьянское восстание под руководством Ивайло, в котором царские войска были разбиты и сам царь Константин Асен погиб.

Македония в составе Сербской державы

В 1281 году король Стефан Милутин занял всю Северную Македонию, что было подтверждено сербо-византийским миром 1299 года. Его преемник Стефан Дечанский, разбив в Велбуждской битве в 1330 году болгарскую армию, оккупировал земли в среднем течении Вардара и Струмы, а также район Охридского озера. Вхождение Македонии в состав Сербского государства было завершено при Стефане Душане, который, воспользовавшись гражданской войной в Византии, к 1348 году захватил всю Македонию, кроме Фессалоники, а также Эпир, Фессалию и часть Средней Греции.

Македонские земли стали центром державы Стефана Душана. Его двор находился в Скопье и Серрах. В 1346 году был учреждён Печский патриархат, а Стефан Душан коронован царём сербов и греков. Сербское государство находилось под сильным влиянием византийских традиций. Была сформирована разветвлённая бюрократическая система, усилилась централизация власти, было кодифицировано законодательство (Законник Стефана Душана). Одновременно происходило укрепление земельной аристократии (властелы), дальнейшее развитие прониарной системы и закрепощение крестьянства.

После смерти Стефана Душана в 1355 году Сербская держава распалась. Его преемник, Стефан Урош V, сохранил лишь номинальную власть. Фессалия и Эпир перешла под контроль провозгласившего себя царём Симеона Синиши. В Серрах укрепилась вдова Душана царица Елена, а после её смерти в 1365 году — деспот Углеша Мрнявчевич. Прилеп и западные области Вардарской македонии стали ядром государства короля Вукашина, брата Углеши. Территория к востоку от Вардара до Родоп вошла в состав владений Константина Драгаша. Возникли также и другие мелкие образования, управляемые местными аристократами, фактически независимыми от центральной власти. Наибольшую роль в Македонии играли Углеша и Вукашин Мрнявчевичи, которым в 1369 году удалось разбить войска царя Стефана Уроша V и князя Лазаря и закрепить самостоятельность своих княжеств.

Турецкое завоевание

Феодальная анархия, воцарившаяся на территории Македонии после распада державы Стефана Душана, ослабляла обороноспособность этих земель перед лицом надвигающейся угрозы со стороны турок-османов. Уже в 1345 году, заняв Галлиполи, турки укрепились на европейском континенте. В 1365 году был захвачен Адрианополь. С целью отражения османской угрозы Углеша и Вукашин Мрнявчевичи сформировали крупную армию и двинулись к Адрианополю. Однако в Марицкой битве 26 сентября 1371 года их войска были наголову разбиты, а братья пали в бою. Это поражение привело к переходу Македонии под контроль турок: Константин Драгаш и королевич Марко, преемник Вукашина, признали сюзеренитет османского султана. В 1383 году турки захватили Серры, затем — Штип, Прилеп и Битолу. В 1387 году пали Фессалоники. Решающее значение для судьбы Македонии имела битва на Косовом поле в 1389 году, после которой османская мощь резко усилилась. Уже в 1393 году было захвачено Скопье. Наконец в 1395 году в сражении при Ровине в Валахии погибли Константин Драгаш и королевич Марко, а их княжества прекратили существование. Македония окончательно вошла в состав Османской империи.

Македония в составе Османской империи

Организация османской власти

В результате турецкой экспансии XV — начала XVI веков Македония превратилась из пограничной во внутреннюю провинцию Османской империи, далёкую от полей военных действий. В административном отношении македонские земли входили в состав эялета Румелия, который, в свою очередь, делился на санджаки. Границы и количество санджаков часто менялись. Первоначально территория Македонии относилась к санджакам Кюстендил, Охрид и Паша. Последний в XVII веке был разделён на несколько более мелких санджаков, в частности Кавала, Селеник и Ускуб.

Османская империя являлась централизованным абсолютистским теократическим государством. Официальной религией был ислам, причём мусульманское духовенство осуществляло не только религиозные функции, но и играло ведущую роль в судебной и образовательной системе страны. Христианская религия не преследовалась, однако её приверженцы были ограничены в правах, уплачивали подушную подать харадж, не могли замещать государственные должности или носить оружие. Это способствовало переходу части славянского населения Балканского полуострова в ислам. В то же время, православная церковь во главе с Константинопольским патриархом признавалась в качестве самоуправляющейся религиозной общности (миллета), сохраняла свои владения и имущество, а также автономию в церковных, культурных и образовательных вопросах. Христиане были освобождены от военной службы, однако были обязаны уплачивать «налог кровью» (девширме) — регулярно отдавать часть мальчиков для комплектации элитного янычарского войска.

Вся земля в Османской империи считалась собственностью султана, который передавал её на условии несения военной службы спахиям. Владения спахий подразделялись, в зависимости от размеров, на тимары, зиаметы и хасы. Часть хасов принадлежала непосредственно султану или членам его семьи. Первоначально тимары и зиаметы не наследовались, но с течением времени спахии постепенно добились закрепления своих земель на наследственном праве и ограничения условного характера своего держания. Кроме того существовали церковные земли (вакуфы) и земли, принадлежащие на праве свободной собственности (чифтлики). Роль последних неуклонно возрастала на всём протяжении истории Османской империи: спахийно-ленная система постепенно разлагалась, земля переходила в собственность её владельцев. Зависимое население (райя) обрабатывало свои наделы за определённые денежные или натуральные повинности в пользу государства и землевладельца. Крестьянство в своей массе оставалось лично свободным, а величина поземельных повинностей фиксировалась государством, что ставило сельское населения Османской империи в несколько лучшее положение, чем в Центральной и Восточной Европы. Население городов также было свободным, в профессиональном плане ремесленники объединялись в цехи восточного типа (эснафы), отдельные для мусульман и христиан. Наибольшую роль в Македонии приобрели Салоники, которые стали главным центром торговли Балканского полуострова с Западной Европой. В 1685 году в Салониках было открыто постоянное торговое представительство французских купцов, позднее — венецианских, английских и голландских.

Освободительное движение и этнические изменения

Основной формой сопротивления македонского населения османской власти являлось гайдучество. Хотя в большинстве случаев отряды гайдуков представляли собой банды деклассированных элементов, занимавшихся грабежом и разбоем, часть из них действительно вела партизанские действия именно против турецких воинских соединений и чиновников, что позволила гайдукам занять существенное место в народном фольклоре. Тем не менее, гайдучество сохраняло локальный характер и серьёзно не могло угрожать османской власти в Македонии.

Роль церкви в освободительном движении в Македонии не была значительной. Охридское архиепископство под османской властью сохраняло автономию, причём некоторые архиепископы пытались проводить антитурецкую политику и искали опору среди европейских государств. Однако влияние архиепископства неуклонно снижалась из-за давления со стороны греческого духовенства Константинопольской патриархии и восстановления Сербской православной церкви, под юрисдикцию которой перешли епархии Северной Македонии. Рост напряжения между греческим и славянским духовенством привёл в 1767 году к упразднению Охридского архиепископства.

В 1689 году, под влиянием успешных действий австрийских войск против турецкой армии в Венгрии и Сербии в Македонии вспыхнули ряд массовых восстаний. Наиболее крупное выступление имело место в октябре 1689 г. в Северо-Восточной Македонии под руководством воеводы Карпоша. Гайдуки Карпоша, действующие в сотрудничестве с армией Энео Пикколомини, выбили турок из Куманова и Скопье. Однако уже в ноябре из-за эпидемии и османского контрнаступления австрийские войска покинули Македонию. После долгого сопротивления пало Куманово, Карпош был захвачен и казнён. Османская власть в Македонии была восстановлена.

В XV—XVI веках существенно изменился этнический состав населения Македонии. Из Малой Азии на македонские земли переселялись турки, в городах возникли колонии евреев и греки стали возвращатся в города. Особенно сильно увеличилась доля греческого населения в Салониках . Часть славянского населения приняла ислам, образовав этническую прослойку торбешей. После отступления австрийских войск из Македонии и Сербии в 1689 года по призыву печского патриарха Арсения III начался массовый исход православного населения за Дунай и Саву. Этот исход затронул и Македонию: обширные области Западной Македонии обезлюдели, на место эмигрировавших славян постепенно стали переселяться албанцы, которые к этому времени уже приняли ислам и лучше адаптировались к условиям жизни в Османской империи.

Многие славяне, принявшие ислам, были ассимилированы другими мусульманскими народами и ныне являются частью албанского и турецкого этносов. В наибольшей мере данный процесс затронул районы Тетова, Куманова и Гостивара.

Упадок Османской империи

В XVIII веке Османская империя переживала упадок. Войны с Австрией и Россией привели к потере ряда территорий и затяжному финансовому кризису, который в свою очередь повлёк резкий рост налогового бремени. Были введены новые налоги (десятина) и повышены существующие. Сбор налогов перешёл в руки местных чиновников и землевладельцев, чья власть существенно усилилась. Военно-ленная система находилась в глубоком кризисе. Спахийное землевладение вытеснялось чифтлическим, при котором земля находилась в полной собственности её владельца. Это сопровождалось усилением эксплуатации крестьянства, ростом барщины и сгоном крестьян с земель. Центральная власть резко ослабла, в государстве воцарилась анархия: власть перешла в руки местных пашей и беев, в то время как банды арамий (мусульманских гайдуков) практически беспрепятственно разбойничали на дорогах и разоряли страну. В западной части Македонии укрепились Мехмед-паша Бушати и Али-паша Тепеленский, выходцы из албанских семей, фактически не подичнявшиеся Стамбулу и проводившие на подвластных им землях собственную внешнюю и внутреннюю политику. Аналогичные полусамостоятельные образования во главе с представителями албанской или турецкой аристократии возникли и в других областях Македонии. Попытки центральных властей навести порядок и провести необходимые реформы наталкивались на упорное сопротивление местной знати и янычаров, которые нередко прибегали к вооружённым выступлениям против политики султана. Лишь в начале XIX века султану Махмуду II удалось обуздать местную аристократию, упразднить янычарское войско и начать осуществление административной и военной реформ. Однако положение осложнялось подъёмом освободительных движений народов Балканского полуострова: в 1815 году возникло автономное Сербское княжество, а после поражения в русско-турецкой войне 1828—1829 годов Османская империя признала независимость Греции.

Эпоха Танзимата

В 1839 году в Османской империи началось осуществление масштабных реформ, нацеленных на превращение страны в современное государство (эпоха Танзимата). Гюльханейский хатт-и шетиф, утверждённый султаном Абдул Меджидом I в 1839 году, частично уравнял христиан в гражданских правах с мусульманами и реорганизовал судебную и налоговую систему, ликвидировав откупа. Затем была проведена военная реформа, создавшая постоянную армию, комплектуемую по призыву из мусульман, введены гражданский и уголовный кодексы по французскому образцу, реорганизована система образования. Эти преобразования вызвали «восстание пашей» в 1843—1845 гг. в Северной Македонии и Косове. После его подавления была проведена административная реформа: на месте огромных старых эялетов были учреждены более мелкие административные единицы — вилайеты, во главе которых встали назначаемые султаном губернаторы (валии), при которых действовали советы из представителей местных жителей, как мусульман, так и христиан. Территория Македонии была разделена между Косовским, Монастырским и Салоникским вилайетами.

Большое значение имела аграрная реформа, осуществление которой началось уже в 1832 году. Было упразднено спахийное землевладение и повинности крестьян в пользу спахий, вместо которых введена частная собственность на землю и поземельный налог в пользу государства. Бывшие спахии получили финансовую компенсацию из государственного бюджета. Крестьяне, обрабатывавшие бывшие спахийные земли, свои наделы в собственность не получили — их повинности фактически трансформировались в арендные платежи землевладельцу. Тем не менее, для определённых категорий крестьянства было предусмотрено право выкупа своих наделов. Аграрная реформа способствовала расслоению крестьянства, обезземеливанию его беднейшей части и формированию сельской буржуазии.

Кульминацией преобразований эпохи Танзимата стал хатт-и хумаюн 1856 года, установивший равенство всех граждан империи независимо от их религиозной принадлежности. Это de jure открыло перед христианами возможности для занятия государственных постов и службы в армии. Были также введены гарантии неприкосновенности личности и собственности.

Реформы Танзимата имели большое значение для трансформации Османской империи и оживлении её социально-экономического и культурного развития. Однако, в значительной степени, они остались на бумаге: их реализация на местах, в частности в относительно удалённой от Стамбула Македонии, была неполной и непоследовательной. В частности, в Македонии сохранялось господство крупного помещичьего хозяйства, а доля крестьян, получивших землю в собственность, оствалась небольшой. При этом социальные отношения в деревне сохраняли религиозную окраску: землевладельцы были, по преимуществу, мусульмане, крестьяне — православными. Фактическая власть в Македонии принадлежала местной аристократии, полностью отсутствовали гарантии безопасности, по всей стране действовали вооружённые банды, с которыми были не в силах справиться немногочисленные отряды османской армии и полиции, процветала коррупция.

В то же время, Танзимат открыл турецкий рынок перед западным капиталом. Уже в 1871 году в Македонии началось строительство первой железной дороги Салоники—Скопье (бельгийский капитал), которая позднее была продолжена через Сербию до Австро-Венгрии. В 1894 году была завершена железная дорога из Салоник в Битолу (немецкий капитал), в 1896 году — из Салоник в Александруполис и далее на Стамбул (французский капитал).

Национальное Возрождение

С конца XVIII века среди славянского населения Османской империи начали активно развиваться процессы Национального Возрождения и формирования современных наций. В Македонии, где в Средние века не существовало отдельной македонской народности и подавляющее большинство славянского населения не имело выраженной этнической принадлежности, эти процессы протекали, главным образом, в русле Болгарского национального возрождения. В то же время, значительная часть македонских славян к этому времени эллинизировалась, приняла греческую национальную культуру и поддерживала «Великую идею» реставрации Византийской империи. В конце XIX века активизировалась политика Сербии в Македонии, что также привело к принятию частью местного населения сербской национальной ориентации. Среди албанцев Македонии в конце XIX века протекал ускоренный процесс албанского национального возрождения и становления единой албанской нации. В результате Македония стала территорией пересечения национальных агитаций различных народов Балканского полуострова.

Наибольшее значение имело болгарское национальное возрождения, одним из центров которого стали македонские земли. Уже в 1837 году в Велесе возникла первая болгарская светская школа. Затем болгарские школы были открыты в Скопье, Штипе, Охриде, Битоле, Салониках и других городах Македонии. В начале 1860-х гг. македонские славяне были вовлечены в движение за формирование автокефальной Болгарской православной церкви. В отличие от собственно болгарских земель, однако, в Македонии эллинизированная церковь Константинопольского патриархата сохраняла значительное влияние среди местного населения. Поэтому, когда в 1870 году султанским указом был учреждён Болгарский экзархат, под его начало перешли только велесская, скопская и охридская епархии. Создание автокефальной болгарской церкви дало новый толчок к расширению сети болгарских школ и просветительских организаций в Македонии. Тем не менее, до начала XX века процесс формирования болгарской нации не был завершён, а значительная часть сельского славянского населения Македонии оставалось этнически невыраженной.

Хотя, по общему мнению историков, в XIX веке македонского народа в современном значении ещё не существовало, определённую проблему представляет вопрос о существовании в этот период предпосылок к его возникновению. Если болгарская и греческая исторические школы отрицают наличие сколь-либо самостоятельного македонского этнического самосознания, исследователи из Республики Македония, опираясь на статью «Македонский вопрос» Петко Славейкова 1871 года, заявляют о начале складывании определённой этнической отличности македонских славян от болгар на основе принадлежности к разным православным церквям. Кроме того, разговорный язык славянского населения Македонии несколько отличался от уже кодифицированного на основе восточных диалектов болгарского языка.

Возникновение Македонского вопроса

В период русско-турецкой войны 1877—1878 годов около 1000 добровольцев из Македонии приняло участие в военных действиях против войск Османской империи. Русские войска, однако, не вступили на территорию Македонии, остановившись у Кюстендила. По условиям Сан-Стефанского договора 1878 года было образовано автономное Болгарское княжество, включающее всю Македонию, за исключением Салоник и полуострова Халкидики. Однако против этого резко выступили западные державы, Сербия и Греция. В результате переговоров на Берлинском конгрессе 13 июля 1878 года был заключён новый мирный договор: территория Болгарского княжества была значительно сокращена, образовано отдельная автономная единица Восточная Румелия, а Македония осталась в составе Османской империи. В соответствии со статьёй 23 Берлинского мира христианское население Македонии и Фракии должно было в будущем также получить самоуправление в рамках империи. Если греческое и грекофильское население Македонии, а также македонские мусульмане с воодушевлением приняли условия Берлинского договора, не допустившего присоединение македонских земель к Болгарии, то болгарское население было возмущено. В Пиринской Македонии в октябре 1878 года вспыхнуло Кресненское восстание, которое, однако, было к лету 1879 года подавлено. В соответствии с решениями Берлинского конгресса была организована комиссия для выработки предложений по предоставлению Македонии автономии. В комиссию, однако, не были включены македонские славяне, которые после Кресненского восстания рассматривались Портой как «болгарские повстанцы». Разработанный комиссией проект самоуправления Македонии, однако, был отвергнут султаном в 1880 году. Санкций великих держав не последовало и вопрос автономии остался нерешённым.

В конце XIX века активизировались претензии балканских стран на македонские земли. Помимо Болгарии и Греции, давно считающих Македонию своей исторической территорией, на политическую сцену вышла Сербия, заявившая, что македонские славяне являются в действительности сербами. Позиция Греции заключалась в том, что большая часть славян проживающих на территории Македонии начинало делать попытки отождествления себя — славян по крови и сознанию — с древними македонянами являющимися греческим народам. Тем самым проявление «воровства истории» и присвоение всего греческого со стороны славян проживающих на территории Македонии было не допустимо для Греции. В результате в Македонии развернулась борьба между Болгарией, Грецией и Сербией за привлечение на свою сторону этнически не выраженного местного славянского населения, главным образом путём создания параллельных систем образования и расширения сфер влияния национальных православных церквей. Если в первое время после образования Болгарского княжества из-за сопротивления османских властей и Константинопольского патриархата болгарское влияние в Македонии несколько уменьшилось, то в 1890-е гг., в результате потепления турецко-болгарских отношений в правление Стефана Стамболова и греко-турецкой войны 1897 года, болгарское национальное движение в Македонии вновь активизировалось. Число болгарских школ в 1900 году достигло 781, были учреждены болгарские гимназии в Салониках, Битоле и Скопье, созданы новые епархии Болгарского экзархата. Тем не менее, греческое национальное движение также укрепило свои позиции: в 1900 году в Македонии насчитывалось уже 613 греческих школ, а четверть македонских славян сохраняло принадлежность к Константинопольскому патриархату. Параллельно быстро развивалось албанское национальное движение, одним из главных требований которого, в соответствии с программой Призренской лиги 1878 года, стало объединение всех населённых албанцами земель, включая Западную Македонию, в единое автономное образование в составе империи. Согласно данным переписи населения в 1895 году в Скопском санджаке, Битольском и Салоникском вилайетах проживало 2,5 миллиона человек, из которых 692,742 составляли болгары, 1,137,315 — муслимане, 603,242 — греки и 68,432 — евреи и др.

К концу XIX века относится возникновение идеи македонизма. Впервые с ней выступил, преследуя великосербские политические цели, сербский дипломат Стоян Новакович, заявивший в 1888 году, что славянское население Македонии образовывает отдельный македонский народ и не является ни болгарами, ни сербами. В 1902 году в Санкт-Петербурге студенты из Македонии заложили Македонское научно-литературное товарищество, пропагандирующее, в частности, идею самобытности македонской нации. В 1903 году Крсте Мисирков в своей работе «О македонских проблемах» обосновал существование особого македонского языка и признал наличие у македонцев собственных политических интересов. Идеи македонизма были поддержаны в Сербии, однако в самой Македонии не нашли сколь-либо широкого круга сторонников: большинство македонских славян, и, прежде всего, культурная и политическая элита, к этому времени относило себя к болгарам.

ВМОРО, Илинденское восстание и превращение Македонии в арену борьбы балканских государств

В начале 1890-х гг. македонские студенты, обучающиеся в Софии, основали «Молодое македонское литературное общество», которое стало ядром движения за автономию Македонии. Нормализация болгаро-турецких отношений в правление Стефана Стамболова повлекла роспуск этой организации. Однако уже 3 ноября 1893 года радикальная македонская молодёжь заложила в Салониках новую, тайную организацию, позднее получившую название «Внутренняя македонско-одринская революционная организация» (ВМОРО). У её основания стояли Даме Груев, Иван Хаджиниколов, Гоце Делчев и Гёрче Петров. ВМОРО должна была возглавить борьбу за освобождение Македонии и Адрианопольской (Одринской) Фракии от турецкой власти. Организации удалось создать разветвлённую сеть своих отделений по всей Македонии и приобрести значительное влияние среди населения. Были также образованы боевые отряды (четы), которые зачастую прибегали к террористическим актам для привлечения внимания к македонскому вопросу и финансирования деятельности ВМОРО. С самого своего возникновения лидеры ВМОРО ставили своей конечной целью присоединение Македонии и Фракии к Болгарии. Однако политические разногласия внутри организации, этническая пестрота Македонии и неблагоприятная внешнеполитическая ситуация заставляли ВМОРО выдвинуть на первый план более умеренное требование полной политической автономии Македонии. Это позволяло привлечь на сторону ВМОРО более широкие слои населения разных национальностей и вероисповеданий. Тем не менее, уровень участия в деятельности ВМОРО мусульман (торбешей, албанцев и турок) оставался достаточно низким, организация сохраняла по-преимуществу славянско-болгарский характер.

Параллельно с ВМОРО в Болгарии в 1895 году возникла ещё одна македонская организация — Верховный македонско-одринский комитет (ВМОК, верховисты). В отличие от ВМОРО, ВМОК опирался, прежде всего, на поддержку болгарского правительства и македонско-фракийской диаспоры в Болгарии. Его целью также являлось вхождение этих земель в состав Болгарии. В своей стратегии верховисты делали главный упор не на всеобщее вооружённое восстание, а на операции небольших отрядов, действующих с болгарской территории, а также на пропаганде среди европейских государств. Отношения ВМОРО и ВМОК были достаточно напряжёнными. Во главе ВМОРО стояли левые демократы и революционеры, тогда как ВМОК ориентировался на правящие круги Болгарии.

В 1901—1902 гг. набеги чет верховистов и столкновения отрядов ВМОРО с частями османской армии и мусульманской самообороны (башибузуками) переросли в непрекращающуюся партизанскую войну. В начале ноября 1902 г. конгресс ВМОРО принял решение о подготовке всеобщего восстания. Весной 1903 года участились террористические акции радикального крыла ВМОРО, которые вызвали ответные репрессии османских властей. В ситуацию вмешались европейские державы, под давлением которых Стамбул согласился начать осуществление реформ в Македонии, а Болгария распустила ВМОК. Тем не менее столкновения продолжались. В соответствии с решением ВМОРО в Ильин день 2 августа 1903 года в Македонии вспыхнуло вооружённое восстание, вошедшее в историю как Илинденское восстание. Его центром стал Битольский вилайет. Восстание быстро распространилось на долину Вардара и области Лерины, Костура, Охрида и Эдессы. Повстанцы захватили ряд городов, в том числе Крушево, где была провозглашена Крушевская республика. К восстанию присоединились и четы верховистов, а также население Адрианопольской Фракии.

В поддержку повстанцев выступила Болгария, однако под давлением западных держав и России она ограничилась лишь дипломатическими мерами. ВМОРО также не удалось добиться присоединения к восстанию македонских торбешей, албанцев, турок, греков и сербов. Это предопредилило крах движения. Против восставших была направлена османская армия и отряды самообороны, насчитывающие вместе около 250 тысяч человек, которые приступили к подавлению восстания. По неполным сведениям, в Македонии была сожжена 201 деревня, убито более 4,5 тысяч человек христианского населения. Не менее 30 тысяч македонцев бежало в Болгарию.

После подавления Илинденского восстания под давлением держав Османская империя осуществила в Македонии ряд реформ. Отряды башибузуков были распущены, христиане получили доступ во все государственные органы, был учреждён пост генерального инспектора Македонии, заместителей которого назначали Россия и Австро-Венгрия. В 1904 году было подписано болгарско-турецкое соглашение, по которому участники восстания были амнистированы, а Болгария, в свою очередь, запретило деятельность ВМОРО и ВМОК на свой территории.

В 1905 году свои претензии на влияние в Македонии заявила ещё одна страна — Румыния, которая действовала через влахов, живущих на юге Македонии. В мае 1905 года после получения румынской ноты с угрозой разрыва отношений, султан Абдул-Хамид II предоставил влахам Османской империи те же права, что и другим немусульманским народностям (в том числе возможность вести богослужение на родном языке). Дело дошло до греко-румынского противостояния в 1905 году: греческий посланник покинул Бухарест, в Румынии были закрыты все греческие школы, греко-румынский торговый договор 1900 года был расторгнут румынской стороной. В 1905—1906 годах активизировались вооруженные столкновения в Македонии: например, в марте 1906 года греческие четники вырезали 60 болгар в селе Загоричаны. Ответом стали греческие погромы, прокатившиеся по Болгарии в июле 1906 года. В 1906—1907 годах Македония превратилась в территорию, на которой активные партизанские действия вели болгарские, греческие и в незначительной степени сербские четы. По официальным данным местных властей, в 1907 году в трех вилайетах (Солунском, Монастырском и Косовском вилайетах) действовали 110 чет. Правда, общая численность четников была невелика — 1205 человек в 1907 году. По национальному признаку деление четников (на 1907 год во всех трех вилайетах) было следующим: болгарские (77 чет, 661 четник), греческие (27 чет, 370 четников) и сербские (6 чет, 174 четника). Греческих чет было больше всего в Монастырском вилайте, а в Косовском их не было вовсе. Сербские четники, напротив, действовали лишь в Косовском и Монастырском вилайетах. Болгарские четы воевали во всех трех вилайетах.

Македония в межвоенный период

Вардарская Македония в составе Югославии

Македония была одной из самых слаборазвитых югославских территорий. Число неграмотных в Вардарской бановине (70,9 % населения в 1931 году) было намного выше, чем в среднем по королевской Югославии (44,6 % в 1931 году).

Македония во Второй мировой войне

Болгарские оккупационные власти образовали Независимое государство Македония, просуществовавшее несколько месяцев в 1944 году.

Социалистическая республика Македония

В СФРЮ Македония была одной из наименее экономически развитых республик и постоянно имела статус «неразвитого» региона, что давало право на дотации и льготные кредиты из федерального центра. С 1960-х годов Македония получала льготные кредиты по низкий процент и на длительный срок из Фонда Федерации для кредитования экономически недостаточно развитых республик и областей. Коммунистические власти способствовали подъёму македонского самосознания, в частности позволили провозгласить автокефалию Македонской православной церкви. Начавшийся распад Югославии затронул и Македонию. Уже в мае 1989 году произошли выступления в селе Вевчаны, которые привели к тому, что власти республики были вынуждены извиниться перед гражданами и отстранить от власти некоторых местных функционеров. В том же 1989 году правящий Союз коммунистов Македонии сменил название на Союз коммунистов Македонии — Партия демократических преобразований, а 21 апреля 1991 года на Социал-демократический союз Македонии (часть партийцев не согласилась и создала в 1992 году Союз коммунистов Македонии — Движение за свободу).

Независимая Республика Македония

Первые парламентские многопартийные выборы состоялись 11 ноября 1990 года. 20 марта 1991 года Собрание избрало первое правительство во главе с Николой Клюсевым, а президентом (председателем) республики стал Киро Глигоров.

15 января 1992 года Болгария первой признала независимость республики Македония под её конституционным именем. Впоследствии этому примеру последовали Турция, Словения, Россия, США и другие страны.

В 1999 году, во время военной операции НАТО против Югославии страна предоставила свою территорию для подготовки наземной операции сил альянса, а также приняла значительное количество албанцев, беженцев из Косово.

Конфликт 2001 года

В 2001 году произошел конфликт между правительственными войсками и албанскими сепаратистами Армии национального освобождения, выступающими за независимость северо-западных районов, в числе которых многие были бывшими бойцами Армии Освобождения Косова. Под давлением международного сообщества стороны заключили Охридское соглашение, предоставившее албанцам существенные права и квоты в обмен на мирное сосуществование.

Таким образом, в марте 2001 года республика, которой удалось избежать военных действий на своей территории во время распада Югославии, столкнулась с волной сепаратизма со стороны албанского меньшинства. Сепаратисты стремились увеличить права албанцев, проживающих на территории Македонии. В частности, они выступали за создание албанской автономии в районе города Тетово (северо-западные территории). Среди требований было и установление пропорционального представительства албанцев в структурах государства.

Открытые выступления сепаратистов, рост террористических актов, а также распространение среди албанских македонцев идеи объединения албанских земель (Албании, северо-западной части Македонии (Тетово), Косово, северные районы Греции и южные территории нынешней Черногории) в «Великую Албанию» побудило политиков создать так называемое «правительство политического единства» в мае 2001.

Итогом стал договор о политическом разрешении кризиса, подписанный в городе Охрид в августе 2001 года. Позднее, в ноябре того же года были приняты 15 поправок к Конституции, которые исходили из принципов Охридского соглашения.

Ссылки

• [istmat.info/node/27280 Соглашение между Россией и Австро-Венгрией о реформах в Македонии. Октябрь 1903 г.]
• Евдокимович А. Л. [www.rsijournal.net/page.php?id=3 Македонский вопрос в политике Коминтерна (1920—1929 гг.)] // Журнал Российские и славянские исследования, Вып. 3 — 2008 г.
• [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_colier/42/%D0%9C%D0%90%D0%9A%D0%95%D0%94%D0%9E%D0%9D%D0%98%D0%AF Энциклопедия Кольера: Македония. История]  (рус.)
• [www.countries.ru/?pid=418 Все страны мира: История Македонии]  (рус.)

Отрывок, характеризующий История Республики Македония

Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.


Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.
Всех братьев, которых он знал, он подразделял на четыре разряда. К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых исключительно таинствами науки ордена, занятых вопросами о тройственном наименовании Бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова. Пьер уважал этот разряд братьев масонов, к которому принадлежали преимущественно старые братья, и сам Иосиф Алексеевич, по мнению Пьера, но не разделял их интересов. Сердце его не лежало к мистической стороне масонства.
Ко второму разряду Пьер причислял себя и себе подобных братьев, ищущих, колеблющихся, не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющихся найти его.
К третьему разряду он причислял братьев (их было самое большое число), не видящих в масонстве ничего, кроме внешней формы и обрядности и дорожащих строгим исполнением этой внешней формы, не заботясь о ее содержании и значении. Таковы были Виларский и даже великий мастер главной ложи.
К четвертому разряду, наконец, причислялось тоже большое количество братьев, в особенности в последнее время вступивших в братство. Это были люди, по наблюдениям Пьера, ни во что не верующие, ничего не желающие, и поступавшие в масонство только для сближения с молодыми богатыми и сильными по связям и знатности братьями, которых весьма много было в ложе.
Пьер начинал чувствовать себя неудовлетворенным своей деятельностью. Масонство, по крайней мере то масонство, которое он знал здесь, казалось ему иногда, основано было на одной внешности. Он и не думал сомневаться в самом масонстве, но подозревал, что русское масонство пошло по ложному пути и отклонилось от своего источника. И потому в конце года Пьер поехал за границу для посвящения себя в высшие тайны ордена.

Летом еще в 1809 году, Пьер вернулся в Петербург. По переписке наших масонов с заграничными было известно, что Безухий успел за границей получить доверие многих высокопоставленных лиц, проник многие тайны, был возведен в высшую степень и везет с собою многое для общего блага каменьщического дела в России. Петербургские масоны все приехали к нему, заискивая в нем, и всем показалось, что он что то скрывает и готовит.
Назначено было торжественное заседание ложи 2 го градуса, в которой Пьер обещал сообщить то, что он имеет передать петербургским братьям от высших руководителей ордена. Заседание было полно. После обыкновенных обрядов Пьер встал и начал свою речь.
– Любезные братья, – начал он, краснея и запинаясь и держа в руке написанную речь. – Недостаточно блюсти в тиши ложи наши таинства – нужно действовать… действовать. Мы находимся в усыплении, а нам нужно действовать. – Пьер взял свою тетрадь и начал читать.
«Для распространения чистой истины и доставления торжества добродетели, читал он, должны мы очистить людей от предрассудков, распространить правила, сообразные с духом времени, принять на себя воспитание юношества, соединиться неразрывными узами с умнейшими людьми, смело и вместе благоразумно преодолевать суеверие, неверие и глупость, образовать из преданных нам людей, связанных между собою единством цели и имеющих власть и силу.
«Для достижения сей цели должно доставить добродетели перевес над пороком, должно стараться, чтобы честный человек обретал еще в сем мире вечную награду за свои добродетели. Но в сих великих намерениях препятствуют нам весьма много – нынешние политические учреждения. Что же делать при таковом положении вещей? Благоприятствовать ли революциям, всё ниспровергнуть, изгнать силу силой?… Нет, мы весьма далеки от того. Всякая насильственная реформа достойна порицания, потому что ни мало не исправит зла, пока люди остаются таковы, каковы они есть, и потому что мудрость не имеет нужды в насилии.
«Весь план ордена должен быть основан на том, чтоб образовать людей твердых, добродетельных и связанных единством убеждения, убеждения, состоящего в том, чтобы везде и всеми силами преследовать порок и глупость и покровительствовать таланты и добродетель: извлекать из праха людей достойных, присоединяя их к нашему братству. Тогда только орден наш будет иметь власть – нечувствительно вязать руки покровителям беспорядка и управлять ими так, чтоб они того не примечали. Одним словом, надобно учредить всеобщий владычествующий образ правления, который распространялся бы над целым светом, не разрушая гражданских уз, и при коем все прочие правления могли бы продолжаться обыкновенным своим порядком и делать всё, кроме того только, что препятствует великой цели нашего ордена, то есть доставлению добродетели торжества над пороком. Сию цель предполагало само христианство. Оно учило людей быть мудрыми и добрыми, и для собственной своей выгоды следовать примеру и наставлениям лучших и мудрейших человеков.
«Тогда, когда всё погружено было во мраке, достаточно было, конечно, одного проповедания: новость истины придавала ей особенную силу, но ныне потребны для нас гораздо сильнейшие средства. Теперь нужно, чтобы человек, управляемый своими чувствами, находил в добродетели чувственные прелести. Нельзя искоренить страстей; должно только стараться направить их к благородной цели, и потому надобно, чтобы каждый мог удовлетворять своим страстям в пределах добродетели, и чтобы наш орден доставлял к тому средства.
«Как скоро будет у нас некоторое число достойных людей в каждом государстве, каждый из них образует опять двух других, и все они тесно между собой соединятся – тогда всё будет возможно для ордена, который втайне успел уже сделать многое ко благу человечества».
Речь эта произвела не только сильное впечатление, но и волнение в ложе. Большинство же братьев, видевшее в этой речи опасные замыслы иллюминатства, с удивившею Пьера холодностью приняло его речь. Великий мастер стал возражать Пьеру. Пьер с большим и большим жаром стал развивать свои мысли. Давно не было столь бурного заседания. Составились партии: одни обвиняли Пьера, осуждая его в иллюминатстве; другие поддерживали его. Пьера в первый раз поразило на этом собрании то бесконечное разнообразие умов человеческих, которое делает то, что никакая истина одинаково не представляется двум людям. Даже те из членов, которые казалось были на его стороне, понимали его по своему, с ограничениями, изменениями, на которые он не мог согласиться, так как главная потребность Пьера состояла именно в том, чтобы передать свою мысль другому точно так, как он сам понимал ее.
По окончании заседания великий мастер с недоброжелательством и иронией сделал Безухому замечание о его горячности и о том, что не одна любовь к добродетели, но и увлечение борьбы руководило им в споре. Пьер не отвечал ему и коротко спросил, будет ли принято его предложение. Ему сказали, что нет, и Пьер, не дожидаясь обычных формальностей, вышел из ложи и уехал домой.


На Пьера опять нашла та тоска, которой он так боялся. Он три дня после произнесения своей речи в ложе лежал дома на диване, никого не принимая и никуда не выезжая.
В это время он получил письмо от жены, которая умоляла его о свидании, писала о своей грусти по нем и о желании посвятить ему всю свою жизнь.
В конце письма она извещала его, что на днях приедет в Петербург из за границы.
Вслед за письмом в уединение Пьера ворвался один из менее других уважаемых им братьев масонов и, наведя разговор на супружеские отношения Пьера, в виде братского совета, высказал ему мысль о том, что строгость его к жене несправедлива, и что Пьер отступает от первых правил масона, не прощая кающуюся.
В это же самое время теща его, жена князя Василья, присылала за ним, умоляя его хоть на несколько минут посетить ее для переговоров о весьма важном деле. Пьер видел, что был заговор против него, что его хотели соединить с женою, и это было даже не неприятно ему в том состоянии, в котором он находился. Ему было всё равно: Пьер ничто в жизни не считал делом большой важности, и под влиянием тоски, которая теперь овладела им, он не дорожил ни своею свободою, ни своим упорством в наказании жены.
«Никто не прав, никто не виноват, стало быть и она не виновата», думал он. – Ежели Пьер не изъявил тотчас же согласия на соединение с женою, то только потому, что в состоянии тоски, в котором он находился, он не был в силах ничего предпринять. Ежели бы жена приехала к нему, он бы теперь не прогнал ее. Разве не всё равно было в сравнении с тем, что занимало Пьера, жить или не жить с женою?
Не отвечая ничего ни жене, ни теще, Пьер раз поздним вечером собрался в дорогу и уехал в Москву, чтобы повидаться с Иосифом Алексеевичем. Вот что писал Пьер в дневнике своем.
«Москва, 17 го ноября.
Сейчас только приехал от благодетеля, и спешу записать всё, что я испытал при этом. Иосиф Алексеевич живет бедно и страдает третий год мучительною болезнью пузыря. Никто никогда не слыхал от него стона, или слова ропота. С утра и до поздней ночи, за исключением часов, в которые он кушает самую простую пищу, он работает над наукой. Он принял меня милостиво и посадил на кровати, на которой он лежал; я сделал ему знак рыцарей Востока и Иерусалима, он ответил мне тем же, и с кроткой улыбкой спросил меня о том, что я узнал и приобрел в прусских и шотландских ложах. Я рассказал ему всё, как умел, передав те основания, которые я предлагал в нашей петербургской ложе и сообщил о дурном приеме, сделанном мне, и о разрыве, происшедшем между мною и братьями. Иосиф Алексеевич, изрядно помолчав и подумав, на всё это изложил мне свой взгляд, который мгновенно осветил мне всё прошедшее и весь будущий путь, предлежащий мне. Он удивил меня, спросив о том, помню ли я, в чем состоит троякая цель ордена: 1) в хранении и познании таинства; 2) в очищении и исправлении себя для воспринятия оного и 3) в исправлении рода человеческого чрез стремление к таковому очищению. Какая есть главнейшая и первая цель из этих трех? Конечно собственное исправление и очищение. Только к этой цели мы можем всегда стремиться независимо от всех обстоятельств. Но вместе с тем эта то цель и требует от нас наиболее трудов, и потому, заблуждаясь гордостью, мы, упуская эту цель, беремся либо за таинство, которое недостойны воспринять по нечистоте своей, либо беремся за исправление рода человеческого, когда сами из себя являем пример мерзости и разврата. Иллюминатство не есть чистое учение именно потому, что оно увлеклось общественной деятельностью и преисполнено гордости. На этом основании Иосиф Алексеевич осудил мою речь и всю мою деятельность. Я согласился с ним в глубине души своей. По случаю разговора нашего о моих семейных делах, он сказал мне: – Главная обязанность истинного масона, как я сказал вам, состоит в совершенствовании самого себя. Но часто мы думаем, что, удалив от себя все трудности нашей жизни, мы скорее достигнем этой цели; напротив, государь мой, сказал он мне, только в среде светских волнений можем мы достигнуть трех главных целей: 1) самопознания, ибо человек может познавать себя только через сравнение, 2) совершенствования, только борьбой достигается оно, и 3) достигнуть главной добродетели – любви к смерти. Только превратности жизни могут показать нам тщету ее и могут содействовать – нашей врожденной любви к смерти или возрождению к новой жизни. Слова эти тем более замечательны, что Иосиф Алексеевич, несмотря на свои тяжкие физические страдания, никогда не тяготится жизнию, а любит смерть, к которой он, несмотря на всю чистоту и высоту своего внутреннего человека, не чувствует еще себя достаточно готовым. Потом благодетель объяснил мне вполне значение великого квадрата мироздания и указал на то, что тройственное и седьмое число суть основание всего. Он советовал мне не отстраняться от общения с петербургскими братьями и, занимая в ложе только должности 2 го градуса, стараться, отвлекая братьев от увлечений гордости, обращать их на истинный путь самопознания и совершенствования. Кроме того для себя лично советовал мне первее всего следить за самим собою, и с этою целью дал мне тетрадь, ту самую, в которой я пишу и буду вписывать впредь все свои поступки».
«Петербург, 23 го ноября.
«Я опять живу с женой. Теща моя в слезах приехала ко мне и сказала, что Элен здесь и что она умоляет меня выслушать ее, что она невинна, что она несчастна моим оставлением, и многое другое. Я знал, что ежели я только допущу себя увидать ее, то не в силах буду более отказать ей в ее желании. В сомнении своем я не знал, к чьей помощи и совету прибегнуть. Ежели бы благодетель был здесь, он бы сказал мне. Я удалился к себе, перечел письма Иосифа Алексеевича, вспомнил свои беседы с ним, и из всего вывел то, что я не должен отказывать просящему и должен подать руку помощи всякому, тем более человеку столь связанному со мною, и должен нести крест свой. Но ежели я для добродетели простил ее, то пускай и будет мое соединение с нею иметь одну духовную цель. Так я решил и так написал Иосифу Алексеевичу. Я сказал жене, что прошу ее забыть всё старое, прошу простить мне то, в чем я мог быть виноват перед нею, а что мне прощать ей нечего. Мне радостно было сказать ей это. Пусть она не знает, как тяжело мне было вновь увидать ее. Устроился в большом доме в верхних покоях и испытываю счастливое чувство обновления».


Как и всегда, и тогда высшее общество, соединяясь вместе при дворе и на больших балах, подразделялось на несколько кружков, имеющих каждый свой оттенок. В числе их самый обширный был кружок французский, Наполеоновского союза – графа Румянцева и Caulaincourt'a. В этом кружке одно из самых видных мест заняла Элен, как только она с мужем поселилась в Петербурге. У нее бывали господа французского посольства и большое количество людей, известных своим умом и любезностью, принадлежавших к этому направлению.
Элен была в Эрфурте во время знаменитого свидания императоров, и оттуда привезла эти связи со всеми Наполеоновскими достопримечательностями Европы. В Эрфурте она имела блестящий успех. Сам Наполеон, заметив ее в театре, сказал про нее: «C'est un superbe animal». [Это прекрасное животное.] Успех ее в качестве красивой и элегантной женщины не удивлял Пьера, потому что с годами она сделалась еще красивее, чем прежде. Но удивляло его то, что за эти два года жена его успела приобрести себе репутацию
«d'une femme charmante, aussi spirituelle, que belle». [прелестной женщины, столь же умной, сколько красивой.] Известный рrince de Ligne [князь де Линь] писал ей письма на восьми страницах. Билибин приберегал свои mots [словечки], чтобы в первый раз сказать их при графине Безуховой. Быть принятым в салоне графини Безуховой считалось дипломом ума; молодые люди прочитывали книги перед вечером Элен, чтобы было о чем говорить в ее салоне, и секретари посольства, и даже посланники, поверяли ей дипломатические тайны, так что Элен была сила в некотором роде. Пьер, который знал, что она была очень глупа, с странным чувством недоуменья и страха иногда присутствовал на ее вечерах и обедах, где говорилось о политике, поэзии и философии. На этих вечерах он испытывал чувство подобное тому, которое должен испытывать фокусник, ожидая всякий раз, что вот вот обман его откроется. Но оттого ли, что для ведения такого салона именно нужна была глупость, или потому что сами обманываемые находили удовольствие в этом обмане, обман не открывался, и репутация d'une femme charmante et spirituelle так непоколебимо утвердилась за Еленой Васильевной Безуховой, что она могла говорить самые большие пошлости и глупости, и всё таки все восхищались каждым ее словом и отыскивали в нем глубокий смысл, которого она сама и не подозревала.
Пьер был именно тем самым мужем, который нужен был для этой блестящей, светской женщины. Он был тот рассеянный чудак, муж grand seigneur [большой барин], никому не мешающий и не только не портящий общего впечатления высокого тона гостиной, но, своей противоположностью изяществу и такту жены, служащий выгодным для нее фоном. Пьер, за эти два года, вследствие своего постоянного сосредоточенного занятия невещественными интересами и искреннего презрения ко всему остальному, усвоил себе в неинтересовавшем его обществе жены тот тон равнодушия, небрежности и благосклонности ко всем, который не приобретается искусственно и который потому то и внушает невольное уважение. Он входил в гостиную своей жены как в театр, со всеми был знаком, всем был одинаково рад и ко всем был одинаково равнодушен. Иногда он вступал в разговор, интересовавший его, и тогда, без соображений о том, были ли тут или нет les messieurs de l'ambassade [служащие при посольстве], шамкая говорил свои мнения, которые иногда были совершенно не в тоне настоящей минуты. Но мнение о чудаке муже de la femme la plus distinguee de Petersbourg [самой замечательной женщины в Петербурге] уже так установилось, что никто не принимал au serux [всерьез] его выходок.
В числе многих молодых людей, ежедневно бывавших в доме Элен, Борис Друбецкой, уже весьма успевший в службе, был после возвращения Элен из Эрфурта, самым близким человеком в доме Безуховых. Элен называла его mon page [мой паж] и обращалась с ним как с ребенком. Улыбка ее в отношении его была та же, как и ко всем, но иногда Пьеру неприятно было видеть эту улыбку. Борис обращался с Пьером с особенной, достойной и грустной почтительностию. Этот оттенок почтительности тоже беспокоил Пьера. Пьер так больно страдал три года тому назад от оскорбления, нанесенного ему женой, что теперь он спасал себя от возможности подобного оскорбления во первых тем, что он не был мужем своей жены, во вторых тем, что он не позволял себе подозревать.
– Нет, теперь сделавшись bas bleu [синим чулком], она навсегда отказалась от прежних увлечений, – говорил он сам себе. – Не было примера, чтобы bas bleu имели сердечные увлечения, – повторял он сам себе неизвестно откуда извлеченное правило, которому несомненно верил. Но, странное дело, присутствие Бориса в гостиной жены (а он был почти постоянно), физически действовало на Пьера: оно связывало все его члены, уничтожало бессознательность и свободу его движений.
– Такая странная антипатия, – думал Пьер, – а прежде он мне даже очень нравился.
В глазах света Пьер был большой барин, несколько слепой и смешной муж знаменитой жены, умный чудак, ничего не делающий, но и никому не вредящий, славный и добрый малый. В душе же Пьера происходила за всё это время сложная и трудная работа внутреннего развития, открывшая ему многое и приведшая его ко многим духовным сомнениям и радостям.


Он продолжал свой дневник, и вот что он писал в нем за это время:
«24 ro ноября.
«Встал в восемь часов, читал Св. Писание, потом пошел к должности (Пьер по совету благодетеля поступил на службу в один из комитетов), возвратился к обеду, обедал один (у графини много гостей, мне неприятных), ел и пил умеренно и после обеда списывал пиесы для братьев. Ввечеру сошел к графине и рассказал смешную историю о Б., и только тогда вспомнил, что этого не должно было делать, когда все уже громко смеялись.
«Ложусь спать с счастливым и спокойным духом. Господи Великий, помоги мне ходить по стезям Твоим, 1) побеждать часть гневну – тихостью, медлением, 2) похоть – воздержанием и отвращением, 3) удаляться от суеты, но не отлучать себя от а) государственных дел службы, b) от забот семейных, с) от дружеских сношений и d) экономических занятий».
«27 го ноября.
«Встал поздно и проснувшись долго лежал на постели, предаваясь лени. Боже мой! помоги мне и укрепи меня, дабы я мог ходить по путям Твоим. Читал Св. Писание, но без надлежащего чувства. Пришел брат Урусов, беседовали о суетах мира. Рассказывал о новых предначертаниях государя. Я начал было осуждать, но вспомнил о своих правилах и слова благодетеля нашего о том, что истинный масон должен быть усердным деятелем в государстве, когда требуется его участие, и спокойным созерцателем того, к чему он не призван. Язык мой – враг мой. Посетили меня братья Г. В. и О., была приуготовительная беседа для принятия нового брата. Они возлагают на меня обязанность ритора. Чувствую себя слабым и недостойным. Потом зашла речь об объяснении семи столбов и ступеней храма. 7 наук, 7 добродетелей, 7 пороков, 7 даров Святого Духа. Брат О. был очень красноречив. Вечером совершилось принятие. Новое устройство помещения много содействовало великолепию зрелища. Принят был Борис Друбецкой. Я предлагал его, я и был ритором. Странное чувство волновало меня во всё время моего пребывания с ним в темной храмине. Я застал в себе к нему чувство ненависти, которое я тщетно стремлюсь преодолеть. И потому то я желал бы истинно спасти его от злого и ввести его на путь истины, но дурные мысли о нем не оставляли меня. Мне думалось, что его цель вступления в братство состояла только в желании сблизиться с людьми, быть в фаворе у находящихся в нашей ложе. Кроме тех оснований, что он несколько раз спрашивал, не находится ли в нашей ложе N. и S. (на что я не мог ему отвечать), кроме того, что он по моим наблюдениям не способен чувствовать уважения к нашему святому Ордену и слишком занят и доволен внешним человеком, чтобы желать улучшения духовного, я не имел оснований сомневаться в нем; но он мне казался неискренним, и всё время, когда я стоял с ним с глазу на глаз в темной храмине, мне казалось, что он презрительно улыбается на мои слова, и хотелось действительно уколоть его обнаженную грудь шпагой, которую я держал, приставленною к ней. Я не мог быть красноречив и не мог искренно сообщить своего сомнения братьям и великому мастеру. Великий Архитектон природы, помоги мне находить истинные пути, выводящие из лабиринта лжи».
После этого в дневнике было пропущено три листа, и потом было написано следующее:
«Имел поучительный и длинный разговор наедине с братом В., который советовал мне держаться брата А. Многое, хотя и недостойному, мне было открыто. Адонаи есть имя сотворившего мир. Элоим есть имя правящего всем. Третье имя, имя поизрекаемое, имеющее значение Всего . Беседы с братом В. подкрепляют, освежают и утверждают меня на пути добродетели. При нем нет места сомнению. Мне ясно различие бедного учения наук общественных с нашим святым, всё обнимающим учением. Науки человеческие всё подразделяют – чтобы понять, всё убивают – чтобы рассмотреть. В святой науке Ордена всё едино, всё познается в своей совокупности и жизни. Троица – три начала вещей – сера, меркурий и соль. Сера елейного и огненного свойства; она в соединении с солью, огненностью своей возбуждает в ней алкание, посредством которого притягивает меркурий, схватывает его, удерживает и совокупно производит отдельные тела. Меркурий есть жидкая и летучая духовная сущность – Христос, Дух Святой, Он».
«3 го декабря.
«Проснулся поздно, читал Св. Писание, но был бесчувствен. После вышел и ходил по зале. Хотел размышлять, но вместо того воображение представило одно происшествие, бывшее четыре года тому назад. Господин Долохов, после моей дуэли встретясь со мной в Москве, сказал мне, что он надеется, что я пользуюсь теперь полным душевным спокойствием, несмотря на отсутствие моей супруги. Я тогда ничего не отвечал. Теперь я припомнил все подробности этого свидания и в душе своей говорил ему самые злобные слова и колкие ответы. Опомнился и бросил эту мысль только тогда, когда увидал себя в распалении гнева; но недостаточно раскаялся в этом. После пришел Борис Друбецкой и стал рассказывать разные приключения; я же с самого его прихода сделался недоволен его посещением и сказал ему что то противное. Он возразил. Я вспыхнул и наговорил ему множество неприятного и даже грубого. Он замолчал и я спохватился только тогда, когда было уже поздно. Боже мой, я совсем не умею с ним обходиться. Этому причиной мое самолюбие. Я ставлю себя выше его и потому делаюсь гораздо его хуже, ибо он снисходителен к моим грубостям, а я напротив того питаю к нему презрение. Боже мой, даруй мне в присутствии его видеть больше мою мерзость и поступать так, чтобы и ему это было полезно. После обеда заснул и в то время как засыпал, услыхал явственно голос, сказавший мне в левое ухо: – „Твой день“.
«Я видел во сне, что иду я в темноте, и вдруг окружен собаками, но иду без страха; вдруг одна небольшая схватила меня за левое стегно зубами и не выпускает. Я стал давить ее руками. И только что я оторвал ее, как другая, еще большая, стала грызть меня. Я стал поднимать ее и чем больше поднимал, тем она становилась больше и тяжеле. И вдруг идет брат А. и взяв меня под руку, повел с собою и привел к зданию, для входа в которое надо было пройти по узкой доске. Я ступил на нее и доска отогнулась и упала, и я стал лезть на забор, до которого едва достигал руками. После больших усилий я перетащил свое тело так, что ноги висели на одной, а туловище на другой стороне. Я оглянулся и увидал, что брат А. стоит на заборе и указывает мне на большую аллею и сад, и в саду большое и прекрасное здание. Я проснулся. Господи, Великий Архитектон природы! помоги мне оторвать от себя собак – страстей моих и последнюю из них, совокупляющую в себе силы всех прежних, и помоги мне вступить в тот храм добродетели, коего лицезрения я во сне достигнул».
«7 го декабря.
«Видел сон, будто Иосиф Алексеевич в моем доме сидит, я рад очень, и желаю угостить его. Будто я с посторонними неумолчно болтаю и вдруг вспомнил, что это ему не может нравиться, и желаю к нему приблизиться и его обнять. Но только что приблизился, вижу, что лицо его преобразилось, стало молодое, и он мне тихо что то говорит из ученья Ордена, так тихо, что я не могу расслышать. Потом, будто, вышли мы все из комнаты, и что то тут случилось мудреное. Мы сидели или лежали на полу. Он мне что то говорил. А мне будто захотелось показать ему свою чувствительность и я, не вслушиваясь в его речи, стал себе воображать состояние своего внутреннего человека и осенившую меня милость Божию. И появились у меня слезы на глазах, и я был доволен, что он это приметил. Но он взглянул на меня с досадой и вскочил, пресекши свой разговор. Я обробел и спросил, не ко мне ли сказанное относилось; но он ничего не отвечал, показал мне ласковый вид, и после вдруг очутились мы в спальне моей, где стоит двойная кровать. Он лег на нее на край, и я будто пылал к нему желанием ласкаться и прилечь тут же. И он будто у меня спрашивает: „Скажите по правде, какое вы имеете главное пристрастие? Узнали ли вы его? Я думаю, что вы уже его узнали“. Я, смутившись сим вопросом, отвечал, что лень мое главное пристрастие. Он недоверчиво покачал головой. И я ему, еще более смутившись, отвечал, что я, хотя и живу с женою, по его совету, но не как муж жены своей. На это он возразил, что не должно жену лишать своей ласки, дал чувствовать, что в этом была моя обязанность. Но я отвечал, что я стыжусь этого, и вдруг всё скрылось. И я проснулся, и нашел в мыслях своих текст Св. Писания: Живот бе свет человеком, и свет во тме светит и тма его не объят . Лицо у Иосифа Алексеевича было моложавое и светлое. В этот день получил письмо от благодетеля, в котором он пишет об обязанностях супружества».
«9 го декабря.
«Видел сон, от которого проснулся с трепещущимся сердцем. Видел, будто я в Москве, в своем доме, в большой диванной, и из гостиной выходит Иосиф Алексеевич. Будто я тотчас узнал, что с ним уже совершился процесс возрождения, и бросился ему на встречу. Я будто его целую, и руки его, а он говорит: „Приметил ли ты, что у меня лицо другое?“ Я посмотрел на него, продолжая держать его в своих объятиях, и будто вижу, что лицо его молодое, но волос на голове нет, и черты совершенно другие. И будто я ему говорю: „Я бы вас узнал, ежели бы случайно с вами встретился“, и думаю между тем: „Правду ли я сказал?“ И вдруг вижу, что он лежит как труп мертвый; потом понемногу пришел в себя и вошел со мной в большой кабинет, держа большую книгу, писанную, в александрийский лист. И будто я говорю: „это я написал“. И он ответил мне наклонением головы. Я открыл книгу, и в книге этой на всех страницах прекрасно нарисовано. И я будто знаю, что эти картины представляют любовные похождения души с ее возлюбленным. И на страницах будто я вижу прекрасное изображение девицы в прозрачной одежде и с прозрачным телом, возлетающей к облакам. И будто я знаю, что эта девица есть ничто иное, как изображение Песни песней. И будто я, глядя на эти рисунки, чувствую, что я делаю дурно, и не могу оторваться от них. Господи, помоги мне! Боже мой, если это оставление Тобою меня есть действие Твое, то да будет воля Твоя; но ежели же я сам причинил сие, то научи меня, что мне делать. Я погибну от своей развратности, буде Ты меня вовсе оставишь».


Денежные дела Ростовых не поправились в продолжение двух лет, которые они пробыли в деревне.
Несмотря на то, что Николай Ростов, твердо держась своего намерения, продолжал темно служить в глухом полку, расходуя сравнительно мало денег, ход жизни в Отрадном был таков, и в особенности Митенька так вел дела, что долги неудержимо росли с каждым годом. Единственная помощь, которая очевидно представлялась старому графу, это была служба, и он приехал в Петербург искать места; искать места и вместе с тем, как он говорил, в последний раз потешить девчат.
Вскоре после приезда Ростовых в Петербург, Берг сделал предложение Вере, и предложение его было принято.
Несмотря на то, что в Москве Ростовы принадлежали к высшему обществу, сами того не зная и не думая о том, к какому они принадлежали обществу, в Петербурге общество их было смешанное и неопределенное. В Петербурге они были провинциалы, до которых не спускались те самые люди, которых, не спрашивая их к какому они принадлежат обществу, в Москве кормили Ростовы.
Ростовы в Петербурге жили так же гостеприимно, как и в Москве, и на их ужинах сходились самые разнообразные лица: соседи по Отрадному, старые небогатые помещики с дочерьми и фрейлина Перонская, Пьер Безухов и сын уездного почтмейстера, служивший в Петербурге. Из мужчин домашними людьми в доме Ростовых в Петербурге очень скоро сделались Борис, Пьер, которого, встретив на улице, затащил к себе старый граф, и Берг, который целые дни проводил у Ростовых и оказывал старшей графине Вере такое внимание, которое может оказывать молодой человек, намеревающийся сделать предложение.
Берг недаром показывал всем свою раненую в Аустерлицком сражении правую руку и держал совершенно не нужную шпагу в левой. Он так упорно и с такою значительностью рассказывал всем это событие, что все поверили в целесообразность и достоинство этого поступка, и Берг получил за Аустерлиц две награды.
В Финляндской войне ему удалось также отличиться. Он поднял осколок гранаты, которым был убит адъютант подле главнокомандующего и поднес начальнику этот осколок. Так же как и после Аустерлица, он так долго и упорно рассказывал всем про это событие, что все поверили тоже, что надо было это сделать, и за Финляндскую войну Берг получил две награды. В 19 м году он был капитан гвардии с орденами и занимал в Петербурге какие то особенные выгодные места.
Хотя некоторые вольнодумцы и улыбались, когда им говорили про достоинства Берга, нельзя было не согласиться, что Берг был исправный, храбрый офицер, на отличном счету у начальства, и нравственный молодой человек с блестящей карьерой впереди и даже прочным положением в обществе.
Четыре года тому назад, встретившись в партере московского театра с товарищем немцем, Берг указал ему на Веру Ростову и по немецки сказал: «Das soll mein Weib werden», [Она должна быть моей женой,] и с той минуты решил жениться на ней. Теперь, в Петербурге, сообразив положение Ростовых и свое, он решил, что пришло время, и сделал предложение.
Предложение Берга было принято сначала с нелестным для него недоумением. Сначала представилось странно, что сын темного, лифляндского дворянина делает предложение графине Ростовой; но главное свойство характера Берга состояло в таком наивном и добродушном эгоизме, что невольно Ростовы подумали, что это будет хорошо, ежели он сам так твердо убежден, что это хорошо и даже очень хорошо. Притом же дела Ростовых были очень расстроены, чего не мог не знать жених, а главное, Вере было 24 года, она выезжала везде, и, несмотря на то, что она несомненно была хороша и рассудительна, до сих пор никто никогда ей не сделал предложения. Согласие было дано.
– Вот видите ли, – говорил Берг своему товарищу, которого он называл другом только потому, что он знал, что у всех людей бывают друзья. – Вот видите ли, я всё это сообразил, и я бы не женился, ежели бы не обдумал всего, и это почему нибудь было бы неудобно. А теперь напротив, папенька и маменька мои теперь обеспечены, я им устроил эту аренду в Остзейском крае, а мне прожить можно в Петербурге при моем жалованьи, при ее состоянии и при моей аккуратности. Прожить можно хорошо. Я не из за денег женюсь, я считаю это неблагородно, но надо, чтоб жена принесла свое, а муж свое. У меня служба – у нее связи и маленькие средства. Это в наше время что нибудь такое значит, не так ли? А главное она прекрасная, почтенная девушка и любит меня…
Берг покраснел и улыбнулся.
– И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный – очень хороший. Вот другая ее сестра – одной фамилии, а совсем другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот будете приходить к нам… – продолжал Берг, он хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.
Подле первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.