История Маршалловых Островов

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Открытие Маршалловых островов европейцами стало началом глубоких социальных перемен в жизни коренного населения архипелага. В ходе европейского исследования острова Океании попадали под всё больший контроль со стороны чужеземцев. Первоначально низменные атоллы не вызывали особого интереса у европейцев в отличие от возвышенных, богатых ресурсами других островов региона, но постепенно ситуация менялась. В 1820-х годах Маршалловы острова, как и соседние острова Гилберта (сейчас часть Республики Кирибати), стали привлекать судна китобоев, которые искали воду и пищу для пополнению трюмов. Некоторые члены экипажа оставались на островах, становясь впоследствии местными торговцами. За ними последовали так называемые «охотники за чёрными дроздами», которые вербовали местных жителей для принудительной работы на плантациях Фиджи, Самоа, Квинсленда (Австралия) и Перу. С появлением миссионеров и колониальной администрации на некоторых островах было восстановлено подобие мира и стабильности, хотя коренные жители Маршалловых островов продолжали страдать от завезённых европейцами различных заболеваний, которые ранее никогда не встречались на архипелаге. С конца XIX века маршалльцы пережили три колониального режима: первоначально немцев, с началом Первой мировой войны — японцев, а после их поражения во Второй мировой войне — американцев. Колониальные власти стали причиной глубоких перемен в жизни коренного населения, в основном через влияние новых религиозных и экономических отношений. После Второй мировой войны и ядерных испытаний на атоллах Бикини и Эниветок Маршалловы острова стали известны всему миру, хотя и дорогой ценой. Добившись автономии, а затем и независимости (правда, в виде «свободной ассоциации» с США), архипелаг столкнулся с новыми проблемами, связанными с такими понятиями, как модернизация, глобализация, изменение глобального климата.





Доколониальный период

Заселение островов

Колонизация Маршалловых островов, как и других островов Микронезии, изучена достаточно плохо по сравнению с теми знаниями, которые имеются о колонизации соседней Полинезии. Тем не менее немцами во время управления архипелагом были собраны богатые этнографические сведения, и во многом благодаря германской экспедиции 19081910 годов стало известно о традиционном образе жизни маршалльцев.

Самые западные острова Микронезии были колонизированы около 2000—1500 годов до н. э. непосредственно с островной части Юго-Восточной Азии народами, говорившими на австронезийских языках. Около 2000 лет назад народы, говорившие на океанийских языках, основали свои поселениях на некоторых вулканических островах центральной части Микронезии (Чуук, Понпеи и Косраэ). Примерно в это же время были заселены атоллы Маршалловых островов[1].

Маршалльское общество

Ещё до появления на Маршалловых островах европейцев местное население было разделено на отдельные группы, члены которых обладали определёнными правами и обязанностями. В основе социальной организации маршалльского общества лежал вопрос о собственности на землю. Каждое поселение состояло из нескольких матрилинейных кланов (или марш. jowi). Основной формой социальной организации был род (или марш. bwij), представлявший собой группу людей, возводящих своё происхождение к общему предку и построенный на основе матрилинейной системы, в которой все земельные права передавались по материнской линии[2].

Глава клана (марш. alab, или марш. alap), обычно старейший мужчина главной линии рода, управлял землевладениями, принадлежавшими клану[3]. Землевладение (или марш. wāto) представляло собой небольшую полоску земли, тянувшуюся от лагуны до океанического побережья. Одно или более землевладений находились под контролем матрилинейной линии. Главы кланов организовывали и управляли деятельностью людей, выделяли родам в пределах одного клана землю для пользования, а также организовывали и следили за работой общинников (марш. kajur), которые обеспечивали местных вождей едой, ремесленными изделиями, каноэ, преподносили им различные дары (или марш. ekkan). Общинники обладали земельными правами, но они постоянно перераспределялись главой клана. Сушкой кокосов и производством копры занимались работники (марш. drijerbal).

Местный вождь (марш. irooj, или марш. iroij, а если женщина — марш. leroij), наследственный глава рода, был наделён широкими полномочиями. Формально вся земля на атолле или его части (моту) принадлежала ему, хотя любой человек, родившийся от женщины рода, наследовал право обрабатывать землю, на которой проживал этот род. Вождь также мог лишить жизни любого общинника, если тот нарушил какое-то правило. Также он решал земельные споры, защищал общинников от постоянных нападений соседних вождей, а иногда и вступал с ними в союз. На Маршалловых островах также существовал верховный вождь (марш. iroijlaplap), которому подчинялись вожди различных родов: они выплачивали ему дань.

Исследование архипелага

Испанские путешественники

Письменная история островов Океании начинается с кругосветного путешествия испанского мореплавателя родом из Португалии Фернана Магеллана, длившегося с 1519 по 1521 года. Целью плавания было найти западный путь к Молуккским островам, богатых различными пряностями, которые высоко ценились в Европе. Спустя девяносто восемь дней после пересечения Магелланова пролива, разделяющего Южную Америку и архипелаг Огненная Земля, корабли экспедиции достигли острова Гуам[4].

На Гуаме и других Марианских островах истощенные длительным плаванием моряки смогли пополнить запасы продовольствия и пресной воды. Плывя на запад, Магеллан достиг Филиппинских островов, где и погиб в результате стычки с туземцами[4]. Оставшиеся корабли под командованием Хуана Себастьяна Элькано дошли до Молуккских островов, после чего направились на запад, вернувшись в Испанию в 1522 году с грузом пряностей.

Новые открытия, неопределённость границ владений, оспаривание прав на Молуккские острова привели к обострению отношений между Португалией и Испанией, основными колониальными соперниками эпохи. Португалия, опиравшаяся на условия Тордесильясского договора 1494 года, считала острова своей собственностью, в то время как Испания, исходя из открытий Магеллана, — своей. Обе страны тайно готовили экспедиции. Португалия собиралась захватить острова через «восточный путь», отправив корабли с баз в Африке через Индийский океан на свою базу Малакка на Малайском полуострове, а оттуда — на Молуккские острова[5]. Испания же выбрала «западный путь», основанный на данных экспедиции Магеллана: корабли должны были проплыть Атлантический океан, обогнуть Южную Америку, выйти в Тихий океан и, двигаясь на запад, выйти на Молуккские острова[5]. Именно борьба за «Острова Пряностей» стала причиной открытия Маршалловых островов.

В июле 1525 года испанцами были снаряжены семь кораблей под командованием Хуана Гарсия Хофре де Лоайсы[5]. Экспедицию везде преследовали неудачи, разрушительные штормы, и, когда она вошла в тихоокеанские воды, из семи кораблей сохранились всего два, а затем одно из суден было вынуждено отправиться на ремонт в Мексику[5]. Вскоре Лоайса умер, как и следующий командир Себастьян дель Кано. Командование единственным сохранившимся кораблём, «Санта-Мария-де-ла-Виктория», перешло к Торибио Алонсо де Салазару[6]. Двигаясь в северном направлении, 21 августа 1526 года[7] команда судна заметила на горизонте сушу. Удалившись от берега, испанцы намеревались утром бросить якорь у острова, но, не найдя подходящего места для причала, путешественники решили не высаживаться на нём. Назвав остров «Сан-Бартоломе» (в честь Святого Варфаломея), мореплаватели двинулись в путь[6]. Так испанцы открыли первый атолл Маршалловых островов, который сейчас носит название Бокак (или Таонги)[8]. Дальнейшая судьба «Санта-Мария-де-ла-Виктории» сложилась печально: в октябре 1526 года на судно напали португальцы. Оно было сожжено, а выжившие члены экипажа были вынуждены отсиживаться в форте на острове Тидоре (Молуккские острова), дожидаясь помощи испанцев[5].

Испанский король (и одновременно император Священной Римской империи) Карл V, посчитав, что экспедиция Лоайсы скоро захватит Молуккские острова (связь с экспедиционными кораблями в то время была очень плохой), решил направить им на помощь новую экспедицию, которая также должна была найти исчезнувший корабль Магеллана «Тринидад». Эту идею поддержал испанский конкистадор Эрнан Кортес, который предложил отправить корабли с западного побережья Мексики, чтобы путешественникам не пришлось огибать на Южную Америку[9].

В октябре 1527 года команда в 115 человек под командованием Альваро де Сааведры Серон, двоюродного брата Кортеса, отправилась в путь[9]. Накануне Нового года путешественником были открыты четыре острова в архипелаге Маршалловы острова: Утирик, Така, Ронгелап и Аилингинаэ (последние два были названы «Los Reyes»)[10]. Как и экспедиция Лоайсы, Сааведра терпел одни неудачи. Из трёх кораблей до Гуама доплыл только один, «Флорида»[5]. Добравшись до Филиппинских островов, путешественник узнал о том, что восемьдесят человек из команды Лоайсы оборонялись на острове Тидоре, однако экспедиция Сааведры, которая к тому времени составляла всего тридцать человек, ничем не могла помочь своим соотечественникам, поэтому капитан принял решение вернуться в Мексику, переплыв Тихий океан с запада на восток[11]. Обогнув с севера Молуккские острова, проплыв вдоль северного побережья острова Новая Гвинея и достигнув острова Манус, Сааведра взял курс на север к Каролинским островам, где также сделал несколько открытий. Но направление ветра было весьма неблагоприятным, поэтому мореплаватель был вынужден вернуться к Молуккским островам[12].

В мае 1529 года Сааведрой была предпринята очередная попытка пересечь Тихий океан. Он снова проплыл вдоль северного побережья Новой Гвинеи, затем у островов Адмиралтейства взял курс на северо-восток[12]. 21 сентября 1529 года экспедиция наткнулась на небольшой остров, вероятно атолл Уджеланг в составе Маршалловых островов[7]. Когда корабль «Флорида» причалил у острова, к нему подплыло несколько каноэ с местными жителями. Обиженные на то, что путешественники не спустили паруса, туземцы начали бросать в судно камни, один из которых повредил обшивку[12]. Сааведра в ответ выстрелил из мушкета, но промахнулся. После такой недружественной встречи путешественник вынужден был двинуться дальше в путь, назвав острова «Los Pintados». 1 октября были открыты ещё группа островов, вероятно Бикини и Эниветок, которые были названы «Los Jardines». Так как Сааведра был болен, было принято решение задержаться на островах в течение восьми дней[12].

Впоследствии путешествие было продолжено, но пересечь Тихий океан экспедиции не удалось, поэтому она снова была вынуждена вернуться к Молуккским островам. На обратном пути Сааведра умер, и только 8 декабря 1529 года 22 выжившим членам экипажа удалось доплыть до Самафу[10]. Фактически испанцы проиграли битву за «Острова Пряностей», которые теперь полностью находились под контролем португальцев. В 1529 году между Испанией и Португалией был подписан Сарагосский договор, по которому проводилась демаркационная линия в Тихом океане на расстоянии 19° к востоку от Молуккских островов[13]. Молуккские острова переходили португальцам, Карл V отказывался от притязаний на архипелаг и на большинство островов современной Индонезии. В качестве компенсации Испания получила от Португалии 350 тысяч дукатов. Впоследствии испанцы предъявят свои претензии на Филиппинские острова и большинство островов Микронезии, в том числе, Маршалловы[14].

Несмотря на подписание Сарагосского договора испанцы не теряли надежды захватить Молуккские острова, а также распространить своё влияние на другие острова в регионе, которые ещё не были под контролем португальцев. С этой целью была снаряжена экспедиция Руя Лопеса де Вильялобоса[15]. 25 декабря 1542 года корабли проплыли мимо низменных островов, которые была приняты за открытые Сааведрой острова «Los Reyes», а уже 26 декабря была открыта очередная островная группа, названная Лопесом де Вильялобос «Islas del Coral»[7]. Здесь путешественники набрали древесины и пополнили запасы пресной воды, не встретив ни одного местного жителя[16]. 6 января были замечены ещё десять островков, принятые за острова «Los Jardines». Попавшиеся экспедиции острова трудно идентифицировать, но вероятно это были атоллы Вотье, Кваджалейн и Уджеланг[7]. Также считается, что Веллалобес также открыл острова Эрикуб, Ликиеп, Лаэ, Малоэлап, Уджаэ и Вото[17].

В 1556 году новым королём Испании, после Карла V, стал Филиппи II. Слишком высокие цены на пряности вынуждали испанцев искать новые земли. И спустя шесть месяцев после подписания Като-Камбрезийского мира, закончившего Итальянские войны 14941559 годов, король послал письмо Луису де Веласко, вице-королю Новой Испании, с требованием «об открытии западных островов относительно Молуккских»[18]. Речь также шла о захвате Филиппинских островов[19]. Ответом стало снаряжение новой экспедиции в составе четырёх кораблей под командованием Мигеля Лопеса де Легаспи, которые 21 ноября 1564 года вышли из города Акапулько[18]. В ходе плавания было открыто ещё несколько атоллов в архипелаге Маршалловы острова. 5 января 1565 года судно «Сан-Лукас» под командованием Алонсо де Арельяно, члена экспедиции Легаспи, чуть не наехало на риф вблизи неизвестного острова (предположительно, Ликиепа), а 7 января экипаж судна заметил новый атолл, где было найдено удобное место для причала. Путешественники назвали его «Dos Vecinos» (вероятно, атолл Кваджалейн)[7]. Плавая недалеко от острова, мореплаватели заметили каноэ, в котором был рослый мужчина и мальчик. Приблизившись к нему, испанцы предложили туземцам забраться на корабль, что те и сделали без особой опаски, за что получили небольшие подарки от чужеземцев. Впоследствии житель острова проводил путешественников на берег, где они познакомились с его женой и детьми[20]. На следующий день Арельяно открыл ещё один остров, предположительно, Либ. Часть местных жителей, заметив корабль испанцев, бросились в воду, плывя навстречу судну, однако на берегу мореплаватель заметил вооружённых людей. Так как на корабле было всего 20 человек, было решено не высаживаться на острове, названный испанцами «Nadadores»[20]. Другие корабли экспедиции под командованием Мигеля Лопеса де Легаспи также продолжали плавание, во время которого было открыто ещё несколько островов в архипелаге. 9 января моряками корабля «Сан-Педро» был замечен остров, названный ими «Los Barbudos» (возможно, Меджит). Испанцы решили высадиться на нём, чем напугали местных жителей, но впоследствии они начали активно торговаться с чужеземцами[21]. Путешественники собрали на Меджите образцы местных растений, в том числе, ветки некоторых деревьев. В период с 10 по 15 января мореплаватели открыли ещё четыре острова: Аилук, названный «Placeres», Джемо, названный «Pajares», Вото, названный «Corrales», и ещё один низменный атолл, возможно, Уджеланг[7].

В 1568 году мимо Маршалловых островов проплыли два испанских судна под командованием Альваро де Менданьи, который 17 сентября заметил небольшой атолл, названный им «San Mateo» (Уджеланг)[7]. С тех пор на протяжении 57 лет мимо архипелага не проплывало ни одного иностранного судна. Только в 1625 году мимо Бокака проплыл голландский корабль.

В 1686 году Испания аннексировала Маршалловы острова, однако на архипелаге не было основано ни одного торгового поста, как и не существовало какого-либо колониального административного аппарата.

Дальнейшее исследование Маршалловых островов

Очень долгое время Маршалловы острова были изолированы от остального мира. Только в 1776 году мимо атоллов Ронгерик и Ронгелап проплыло британское судно «Долфин» под командованием Сэмюэла Уоллиса[22].

Несмотря на то, что первооткрывателями большинства атоллов Маршалловых острова были испанцы, архипелаг долгое время оставался безымянным, а современное название он получил только в 1788 году, когда острова были повторно открыты британскими капитанами Джоном Маршаллом (в его честь и назван архипелаг) и Томасом Гилбертом (в его честь названы соседние острова Гилберта)[23] во время перевозки заключённых в Новый Южный Уэльс[24]. Первым островом на пути британцев оказался атолл Мили, жители которого охотно поторговались с чужеземцами[25], которые назвали его «Островом Нокс»[7]. Затем Маршалл и Гилберт открыли (многие повторно) и другие острова архипелага, но не высаживались на них: Арно (был принят за два острова, названные «островами Дэниэла и Педдера»), Маджуро («остров Эрроусмита»), Аур («остров Иббетсона»), Малоэлап («остров Кэлверта»), Вотье («остров Чатема») и Аилук («остров Пескадорес»)[7][26].

Впоследствии мимо Маршалловых островов проплывало множество торговых судов (в основном британских), которые продолжали делать географические открытия. 15 декабря 1792 года капитан британского судна «Ройял Эдмирал» Генри Бонд открыл остров Наморик, названный им «остров Бэринга», а 16 декабря — остров Наму, названный «группа Маскилло»[7]. 19 сентября 1797 года капитан британского торгового судна «Британниа» Томас Деннет открыл атолл Кили, названный «островом Хантер», 20 сентября — Аилинглаплап, названный «островом Лэмбер», 21 сентября — Либ, названный «островом Принцесс»[7]. Атолл Эниветок был повторно открыт в 1794 году британским капитаном Томасом Батлером, а в 1798 году — Джоном Фирном. Джалуит и некоторые другие острова были повторно открыты в 1803 и 1809 годах. В 1804 году британское торговое судно «Оушен» открыло повторно Уджаэ и Кваджалейн, а в 1811 году судно «Провиденс» — атолл Уджеланг[7].

Первые научные исследования Маршалловых островов, в ходе которых были собраны ценные сведения о жизни маршалльцев, были предприняты русским путешественником Отто Евстафьевичем Коцебу в 1817 и 18241825 годах[27]. Собранные в ходе экспедиции данные представляют собой первый этнографический материал об архипелаге, включающий описание жизни, быта и традиций маршалльцев. 1 января 1817 года корабли «Рюрик» и «Надежда» причалили у атолла Меджит, который путешественник назвал «островом Нового года», 6 января — у атолла Вотье, или острова Румянцева, на котором Коцебу провёл целый месяц, 7 января экспедиция проплыла мимо острова Эрикуб, а 10 февраля — высадилась на атолле Малоэлап, или острове Аракчеева. На всех островах местные жители охотно занимались бартером с чужеземцами, не проявляли какой-либо враждебности, а вождь атолла Аур, или острова Де-Траверсе, где Коцебу высадился 10 февраля, даже предлагал чужеземцам организовать поход против жителей острова Маджуро. Правда, путешественники отказались, но подарили туземцам изделия из железа[7]. 1 марта корабли причалили у атолла Аилук, или острова Крузенштерна, где Коцебу провёл две недели. В ходе пребывания было изучено практиковавшееся на острове детоубийство. 13 марта русские путешественники побывали на атоллах Утирик (остров Кутузова) и Така (остров Суворова), где встретились с верховным вождём цепи Ратак[7].

Архипелаг был повторно изучен Коцебу в 18241825 году во время его кругостветного путешествия на корабле «Предприятие». В ходе этого плавания мореплаватель повторно открыл острова Вотье, Ликиеп, Утирик, Ронгерик, Ронгелап (названный «островом Римского-Корсакова»), Бикини (или остров Эшшольца), а также Эниветок[7].

Китобои и работорговцы

В 1820-х годах в Тихом океане появились первые китобои, который занимались охотой на китов для добычи ворвани, которая пользовалась большим спросом на европейском и американском рынках. Некоторые атоллы в западной части Океании, в том числе Маршалловы острова, превратились в места, где китобойные суда пополняли запасы еды и пресной воды. Однако с появлением китобоев стали частыми акты насилия по отношению к местным жителям, которые отплачивали тем, что грабили суда и убивали некоторых членов экипажа[28]. В 1824 году у атолла Мили причалило китобойное судно «Глоуб», на котором незадолго до этого произошёл мятеж. Главный мятежник, Сэмюэл Комсток, и девять членов экипажа были убиты либо местными жителями, либо в стычках друг с другом. В дальнейшем шесть моряков выкрали ночью судно, оставив других на берегу. В живых из брошенных на острове остались всего два человека, которые были подобраны проплывавшим мимо американским судном «Долфин» два года спустя[7].

В это же время на Маршалловых островах появились «охотники на чёрными дроздами», которые занимались вербовкой дешёвой рабочей силы для работы на плантациях и шахтах островов Тихого океана, Австралии и обеих Америк. Пользующийся дурной славой пират и работорговец Булли Хайз, например, владел одним из островков на атолле Мили, который служил «базой» для «охотников на чёрных дроздов»[29]. Поэтому первая половина XIX века была периодом конфронтации между маршалльцами и иностранцами. Одновременно с появлением всё большего количества чужеземцев на местные атоллы были завезены многочисленные заболевания, которые ранее никогда не встречались на островах: корь, желудочные инфекции, грипп.

В то время как «охотники на чёрных дроздов» продолжали устраивать рейды на Маршалловы острова вплоть до 1870-х годов, активность китобоев в регионе резко снизилась в основном из-за появления нового метода получения керосина из неочищенной нефти.

Миссионеры

В 1857 году на атолл Эбон приплыли миссионеры с целью основания на острове первой на архипелаге христианской миссии[27]. Это были Эдвард Доун и Джордж Пирсон, конгрегационалисты из Бостона (США)[22]. Местные вожди первоначально выступали против христианских вероучений, так как, по их мнению, миссионеры подрывали их власть. Потеря власти в дальнейшем была облегчена основанием на атоллах архипелага торговых станций, через которые шла торговля копрой, спрос на которую значительно возрос в те годы. Контроль вождей над землёй позволил им постепенно получить полный контроль над торговлей местного населения с иностранцами. Эбон оставался протестантским миссионерским центром вплоть до 1880 года, когда станция переместилась на остров Косраэ в архипелаге Каролинские острова.

В 1891 году на острове Джалуит появились первые католические миссионеры Пресвятого Сердца[30]. Они сразу купили у местного торговца земельный участок и уже через несколько дней выстроили часовню и небольшое здание, которое собирались использовать в качестве школы. Однако германский комиссионер Маршалловых островов немедленно проинформировал миссионеров о том, что они обязаны свернуть любую религиозную деятельность, пока не получат одобрения в Берлине. Ещё в 1857 году островитяне были христианизированы американскими конгрегационалистами, и германские власти опасались недовольства среди протестантских священников и местного населения, вызванного деятельностью католической церкви. Уже спустя две недели после прибытия миссионеры были вынуждены покинуть Джалуит[31]. Вернулись они только в 1898 году[22].

Миссионеры принимали активнейшее участие в налаживании связей с торговцами из США, Австралии и Германии, способствовали установлению социальной стабильности на Маршалловых островах, которая значительно пошатнулась в эру китобоев и «охотников на чёрных дроздов». В то же время произошли коренные изменения в жизни маршалльцев. Хотя язык и основные элементы местной культуры продолжали существовать, религиозные взгляды островитян резко изменились. После принятия христианства жители перестали поклоняться многочисленным духам и божествам.

Германский период

Накануне установления германского протектората на Маршалловых островах произошли коренные изменения, происходившие не только под влиянием просветительской деятельности христианских миссионеров, но в результате других факторов. В эти годы местные торговцы копрой изменили как экономические отношения на архипелаге (привнеся в них элементы капитализма), так и местный ландшафт (требовалось все больше пространства для посадки кокосовых пальм)[28].

Германская империя появилась в регионе в 1880-х годах, и во многом её продвижение было облегчено присутствием на многих островах германских торговцев. Ещё в 1860-х годах на архипелаге стали появляться первые выходцы из Германии. Германскими торговыми компаниями в эти годы была развёрнута целая сеть по торговле копрой и другими товарами[23]. В 1878 году Германской империи удалось получить у вождей Джалуита право на постройку угольной станции на острове. В том же году был назначен первый германский консул на Маршалловых Островах[22].

В 1885 году благодаря папскому посредничеству и компенсации Испании в размере $4,5 млн Маршалловы острова стали протекторатом Германской империей[23]. Административным центром островов стал Джалуит, а с 1887 по 1906 года административные функции выполняла «Джалуитская компания». Маршалльские верховные вожди (Iroij), остались при своей власти, но находились под контролем колониальной германской администрации. В 1906 году германское правительство установило прямой контроль над Маршалловыми островами, а административный аппарат расположился в городе Рабаул в Германской Новой Гвинее[22].

Японский период и Вторая мировая война

Во времена германского контроля и даже до него Маршалловы острова время от времени посещали японские торговцы и рыболовы, однако контакты с островитянами не носили регулярного характера. В конце XIX—начале XX века японское правительство проводила планомерную политику по превращению Японии в великую экономическую и военную державу в Восточной Азии: в 1894—1895 годах страна вела удачную войну против Китая с целью установлению контроля над Кореей, в 1905 году победила Россию, а в 1910 году — аннексировала Корею.

В 1914 году Япония, вступив в Антанту, посчитала возможным захватить колонии Германии в Китае и Микронезии: 29 сентября 1914 года японские войска заняли атолл Эниветок, а 30 сентября 1914 года — атолл Джалуит[22]. Официально Германия отказалась от всех своих тихоокеанских владений, в том числе, Маршалловых Островов, 28 июня 1919 года. 17 декабря 1920 года Совет Лиги Наций утвердил мандат Японии над бывшими германскими колониями в Тихом океане, расположенными к северу от экватора[22]. Административным центром Маршалловых островов продолжал оставаться атолл Джалуит.

В отличие от Германской империи, которая имела преимущественно экономические интересы в Микронезии, присоединение этой территории к Японии, даже несмотря на небольшую площадь и бедность ресурсов, могло бы в некоторой степени решить проблему растущего населения страны и дефицита земли[28]. За годы колониального господства на Маршалловы острова переселилось более 1000 японцев, но в отличие от Марианских островов и Палау их доля на архипелаге никогда не превышала численности коренного населения.

Управление Маршалловыми островами в японский период отличалось высокой эффективностью: был значительно расширен административный аппарат, а местные лидеры стали назначаться японцами, что ослабило авторитет традиционных лидеров. Япония также пыталась изменить социальную организацию на островах с матрилинейной на патрилинейную, но безуспешно[28]. Треть всей земли перешло под правительственный контроль, а в 1930-х годах всё морское пространство Маршалловых островов вплоть до уровня высокой воды было объявлено собственностью японского правительства. На архипелаге было запрещено находиться иностранным торговцам, правда, деятельность католических и протестантских миссионеров была разрешена[28].

Японизация коренного населения через систему образования, изучение японского языка и культурные изменения стала правительственной стратегией не только на Маршалловых островах, но и на других мандатных территориях в Микронезии. В 1933 году Япония была исключена из Лиги Наций, но, несмотря на это, она продолжала управлять островами в регионе, а в конце 1930-х годов даже начала строительство военно-воздушных баз на некоторых атоллах, которые в дальнейшем обслуживали местные жители. Маршалловы острова занимали важное географическое положение, являясь самой западной точкой в оборонительном кольце Японии накануне Второй мировой войны[27][28].

За несколько месяцев до нападения на Пёрл-Харбор атолл Кваджалейн стал административным центром 6-х сил обслуживания флота (англ. 6th Base Force), задачей которых была оборона Маршалловых островов[32]. После сражения на атолле Тарава (1943 год) целью американских вооружённых сил была минимизация дальнейших потерь посредством захвата отдельных японских баз и обхода других. Тем не менее сражения на Маршалловых островах наносили непоправимый ущерб, прежде всего, по японским базам. В ходе американской бомбардировки островов население страдало от нехватки продовольствия и различных ранений. Например, к августу 1945 года половина японского гарнизона в 5100 человек на атолле Мили умерла от голода из-за воздушных и морских атак вооружённых сил США, которые продолжались с середины 1943 года[29]. В 1944 году американцы без особого труда, всего за один месяц, захватили атоллы Кваджалейн, Маджуро и Эниветок (на Кваджалейне и Маджуро были созданы американские военные базы), а в течение следующих двух месяцев были освобождены все острова, кроме Вотье, Мили, Малоэлап и Джалуит.

Американский период

Захватив к концу Второй мировой войны все острова в Микронезии, ранее принадлежавшие Японии и закрепившись на них, США в скором времени начали проводить на архипелаге испытания атомного оружия. Первое из них произошло уже в 1946 году на атолле Бикини[33]. Основным стимулом к испытаниям стала возможность вооружённого конфликта в будущем с СССР и его союзниками, не мешало даже то, что острова официально не были территорией или колонией США. Управление Маршалловыми островами в качестве Подопечной территории Тихоокеанских островов было доверено США только в 1947 году[23], и в течение почти десятилетия доступ на архипелаг для иностранцев и большинства американских граждан было ограниченным.

Экономическое развитие в эти годы было крайне замедленным, так как американцы делали акцент на необходимость укрепления Микронезии (прежде всего, Маршалловых островов) для противостояния возможному проникновению коммунистического влияния в Азиатско-Тихоокеанский регион[28]. С военной точки зрения Микронезия занимала очень выгодное положение: небольшая численность населения, огромные водные пространства, что позволяло наблюдать за эффектом радиации, и отдалённость от крупнейших населённых пунктов США. Так на атолле Кваджалейн появилась стратегическая военная база Штатов, откуда осуществлялся контроль за испытаниями ядерного оружия на островах Бикини и Эниветок, которые проводились с 1946 по 1958 года. Жители этих атоллов были эвакуированы, однако маршалльцы соседних островов подверглись и до сих пор подвергаются негативному влиянию этих испытаний: многие островитяне страдают от раковых заболеваний, вызванных радиацией. В 1952 году на Эниветоке была взорвана первая в истории человечества водородная бомба[34], а в 1954 году на атолле Бикини — самая крупная когда-либо взорванная США (считается, что она была эквивалентна 1000 бомбам, сброшенным на Хиросиму, а из-за вызванной радиации были эвакуированы жители и военный персонал с островов Ронгелап, Ронгерик, Утирик и Аилингинаэ)[35]. С 1959 года на атолле Кваджалейн действует Испытательный полигон Рейгана.

Современный период

В 1979 году архипелаг получил ограниченную автономию[23], а в 1986 году с США был подписан Договор о свободной ассоциации, согласно которому США признавали независимость Республики Маршалловы Островов, а Республика, в свою очередь, предоставляла военным Соединённых Штатов право находиться на территории страны; также сохранялись все военные базы. Оборона страны стала обязанностью США. В 1990 году независимость Маршалловых Островов признала ООН.

Договор об ассоциации истёк в сентябре 2001 года. После двух лет переговоров, в 2003 году, договор был продлён.

Напишите отзыв о статье "История Маршалловых Островов"

Примечания

  1. Pacific islands archaeology. [sscl.berkeley.edu/~oal/pdf/pacific_islands.pdf Introduction to Pacific Islands Archaeology.] (англ.) (PDF)(недоступная ссылка — история). Проверено 30 июня 2008. [web.archive.org/20031106003902/sscl.berkeley.edu/~oal/pdf/pacific_islands.pdf Архивировано из первоисточника 6 ноября 2003].
  2. Encyclopedia of the Nations. [www.nationsencyclopedia.com/Asia-and-Oceania/Marshall-Islands-SOCIAL-DEVELOPMENT.html Marshall Islands. Social development.] (англ.). Проверено 30 июня 2008.
  3. World Culture Encyclopedia. [www.everyculture.com/Oceania/Marshall-Islands-Sociopolitical-Organization.html Marshall Islands. Sociopolitical Organization.] (англ.). Проверено 30 июня 2008.
  4. 1 2 Guampedia.; Carlos Madrid, M.A. [www.guampedia.com/category/5-european-exploration-trade-and-scientific-studies/entry/423 Ferdinand Magellan.] (англ.)(недоступная ссылка — история). Проверено 1 июля 2008.
  5. 1 2 3 4 5 6 Robert F. Rogers. Chapter 1. Aliens 1521—1638 // Destiny's Landfall: A History of Guam. — Hawaii: University of Hawaii Press, 1995. — С. 11. — 380 с. — ISBN 0824816781.
  6. 1 2 Francis X. Hezel. The End of a Long Seclusion // The First Taint of Civilization: A History of the Caroline and Marshall Islands in Pre-Colonial Days, 1521—1885. — Hawaii: University of Hawaii Press, 1983. — С. 13. — 365 с. — ISBN 0824816439.
  7. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 Micronesian Seminar. [www.micsem.org/pubs/articles/historical/forships/marshalls.htm Foreign Ships in Micronesia. Marshalls.] (англ.). Проверено 1 июля 2008. [www.webcitation.org/65pZTWf7m Архивировано из первоисточника 1 марта 2012].
  8. O. H. K. Spate. Chapter 4. Magellan's Successors: Loaysa to Urdaneta. The Spanish riposte: Loaysa // [epress.anu.edu.au/spanish_lake/mobile_devices/ch04s02.html The Spanish Lake. The Pacific since Magellan, Volume I]. — ANU E Press. — С. 90. — ISBN 1920942165.
  9. 1 2 Francis X. Hezel. The End of a Long Seclusion // The First Taint of Civilization: A History of the Caroline and Marshall Islands in Pre-Colonial Days, 1521—1885. — Hawaii: University of Hawaii Press, 1983. — С. 14. — 365 с. — ISBN 0824816439.
  10. 1 2 O. H. K. Spate. Chapter 4. Magellan's Successors: Loaysa to Urdaneta. America to the rescue: Saavedra // [epress.anu.edu.au/spanish_lake/mobile_devices/ch04s03.html The Spanish Lake. The Pacific since Magellan, Volume I]. — ANU E Press. — С. 94. — ISBN 1920942165.
  11. Francis X. Hezel. The End of a Long Seclusion // The First Taint of Civilization: A History of the Caroline and Marshall Islands in Pre-Colonial Days, 1521—1885. — Hawaii: University of Hawaii Press, 1983. — С. 15. — 365 с. — ISBN 0824816439.
  12. 1 2 3 4 Francis X. Hezel. The End of a Long Seclusion // The First Taint of Civilization: A History of the Caroline and Marshall Islands in Pre-Colonial Days, 1521—1885. — Hawaii: University of Hawaii Press, 1983. — С. 16. — 365 с. — ISBN 0824816439.
  13. O. H. K. Spate. Chapter 4. Magellan's Successors: Loaysa to Urdaneta. Zaragoza 1529: the Moluccas and the Straits // [epress.anu.edu.au/spanish_lake/mobile_devices/ch04s04.html The Spanish Lake. The Pacific since Magellan, Volume I]. — ANU E Press. — С. 95. — ISBN 1920942165.
  14. Robert F. Rogers. Chapter 1. Aliens 1521—1638 // Destiny's Landfall: A History of Guam. — Hawaii: University of Hawaii Press, 1995. — С. 12. — 380 с. — ISBN 0824816781.
  15. O. H. K. Spate. Chapter 4. Magellan's Successors: Loaysa to Urdaneta. Two failures: Grijalva and Villalobos // [epress.anu.edu.au/spanish_lake/mobile_devices/ch04s05.html The Spanish Lake. The Pacific since Magellan, Volume I]. — ANU E Press. — С. 97. — ISBN 1920942165.
  16. Francis X. Hezel. The End of a Long Seclusion // The First Taint of Civilization: A History of the Caroline and Marshall Islands in Pre-Colonial Days, 1521—1885. — Hawaii: University of Hawaii Press, 1983. — С. 19. — 365 с. — ISBN 0824816439.
  17. Lévesque, R. History of Micronesia: A Collection of Source Documents. European Discovery, 1521-1560. — Québec: Lévesque Publications, 1992. — Т. 1. — 736 с. — ISBN 0920201199.
  18. 1 2 O. H. K. Spate. Chapter 4. Magellan's Successors: Loaysa to Urdaneta. Finding and founding a base: Legazpi and Urdaneta // [epress.anu.edu.au/spanish_lake/mobile_devices/ch04s05.html The Spanish Lake. The Pacific since Magellan, Volume I]. — ANU E Press. — С. 101. — ISBN 1920942165.
  19. Francis X. Hezel. The End of a Long Seclusion // The First Taint of Civilization: A History of the Caroline and Marshall Islands in Pre-Colonial Days, 1521—1885. — Hawaii: University of Hawaii Press, 1983. — С. 22. — 365 с. — ISBN 0824816439.
  20. 1 2 Francis X. Hezel. The End of a Long Seclusion // The First Taint of Civilization: A History of the Caroline and Marshall Islands in Pre-Colonial Days, 1521—1885. — Hawaii: University of Hawaii Press, 1983. — С. 23. — 365 с. — ISBN 0824816439.
  21. Francis X. Hezel. The End of a Long Seclusion // The First Taint of Civilization: A History of the Caroline and Marshall Islands in Pre-Colonial Days, 1521—1885. — Hawaii: University of Hawaii Press, 1983. — С. 27. — 365 с. — ISBN 0824816439.
  22. 1 2 3 4 5 6 7 Wake Island Site. [www.enenkio.org/adobe/GeographyMarshallIslands.pdf Geography of the Marshall Islands.] (англ.) (PDF). Проверено 1 июля 2008. [www.webcitation.org/60qN6oftv Архивировано из первоисточника 11 августа 2011].
  23. 1 2 3 4 5 [www.state.gov/r/pa/ei/bgn/26551.htm US Department of State. Bureau of East Asian and Pacific Affairs. Background Note: Marshall Islands]
  24. Msn Encarta. [www.webcitation.org/5kx8Fw4US John Marshall (explorer).] (англ.). Проверено 1 июля 2008.
  25. Francis X. Hezel. The End of a Long Seclusion // The First Taint of Civilization: A History of the Caroline and Marshall Islands in Pre-Colonial Days, 1521—1885. — Hawaii: University of Hawaii Press, 1983. — С. 64. — 365 с. — ISBN 0824816439.
  26. Francis X. Hezel. The End of a Long Seclusion // The First Taint of Civilization: A History of the Caroline and Marshall Islands in Pre-Colonial Days, 1521—1885. — Hawaii: University of Hawaii Press, 1983. — С. 65. — 365 с. — ISBN 0824816439.
  27. 1 2 3 Marshall Islands Visitors Authority. [www.visitmarshallislands.com/history.htm History of the Marshall Islands.] (англ.)(недоступная ссылка — история). Проверено 4 июля 2008. [web.archive.org/20051027210154/www.visitmarshallislands.com/history.htm Архивировано из первоисточника 27 октября 2005].
  28. 1 2 3 4 5 6 7 Pacific Institute of Advanced Studies in Development and Governance (PIAS-DG), University of the South Pacific, Suva, Fiji. [www.pacific-peace.net/countries/marshall_islands/ Marshall Islands.] (англ.)(недоступная ссылка — история). Проверено 2 июля 2008.
  29. 1 2 Dirk H.R. Spennemann. [marshall.csu.edu.au/Marshalls/html/WWII/Mili.html Mili Island, Mili Atoll: a brief overview of its WWII sites.] (англ.). Проверено 2 июля 2008. [www.webcitation.org/6689HNszf Архивировано из первоисточника 13 марта 2012].
  30. New Advent. Catholic Encyclopedia. [www.newadvent.org/cathen/09718b.htm Marshall Islands.] (англ.). Проверено 2 июля 2008. [www.webcitation.org/6689IBR0o Архивировано из первоисточника 13 марта 2012].
  31. Micronesian Seminar. [www.micsem.org/pubs/books/catholic/marshalls/index.htm The Catholic Church in Marshalls.] (англ.). Проверено 2 июля 2008. [www.webcitation.org/6689IgCXo Архивировано из первоисточника 13 марта 2012].
  32. World Statesmen.org. [www.worldstatesmen.org/Marshall_islands.htm Marshall Islands .] (англ.). Проверено 3 июля 2008. [www.webcitation.org/60qN2PtQA Архивировано из первоисточника 11 августа 2011].
  33. Jack Niedenthal. [www.bikiniatoll.com/history.html A Short History of the People of Bikini Atoll.] (англ.). Проверено 3 июля 2008. [www.webcitation.org/6689JFdhh Архивировано из первоисточника 13 марта 2012].
  34. Hutchinson Encyclopedia of World History. [www.thehistorychannel.co.uk/site/encyclopedia/article_show/hydrogen_bomb/m0016133.html?from=hotlink Hydrogen bomb.] (англ.)(недоступная ссылка — история). Проверено 3 июля 2008. [web.archive.org/20071023035529/www.thehistorychannel.co.uk/site/encyclopedia/article_show/hydrogen_bomb/m0016133.html?from=hotlink Архивировано из первоисточника 23 октября 2007].
  35. BBC. [news.bbc.co.uk/onthisday/hi/dates/stories/march/1/newsid_2781000/2781419.stm 1954: US tests hydrogen bomb in Bikini.] (англ.). Проверено 3 июля 2008. [www.webcitation.org/6689KL7Qc Архивировано из первоисточника 13 марта 2012].

Литература

  • Беллвуд П. Покорение человеком Тихого океана. Юго-Восточная Азия и Океания в доисторическую эпоху. — М.: Наука, Гл. редакция восточной литературы, 1986. — 524 с. — Серия «По следам исчезнувших культур Востока».
  • Блон Жорж. Великий час океанов: Тихий. — М. Мысль, 1980. — 205 с.
  • Вернер Ланге Пауль. Горизонты Южного моря: История морских открытий в Океании. — М.: Прогресс, 1987. — 288 с.
  • Влэдуциу Ион. Полинезийцы/Пер. с румын. — Бухарест: Издательство молодежи, 1967. — 174 с.
  • Вольневич Януш. Люди и атоллы. — М.: Наука, 1986. — 224 с. — Серия «Рассказы о странах Востока».
  • Коцебу О. Е. Новое путешествие вокруг света в 1823—1826 гг./Пер. с нем., вступит. ст. и коммент. Д. Д. Тумаркина. — Изд. 3-е. — М.: Наука, Гл. ред. восточной лит-ры, 1987. — 384 с.
  • Коцебу О. Е. Путешествия вокруг света/Пер. с нем., вступ. ст. и комм. Д. Д. Тумаркина. — М.: Дрофа, 2011. — 966 с. — Серия «Библиотека путешествий».
  • Пучков П. И. Этническая ситуация в Океании. — М.: Наука, Гл. редакция восточной литературы, 1983. — 250 с.
  • Рубцов Б. Б. Океания. — М.: Наука, 1991. — 176 с. — Серия «Страны и народы».
  • Стингл М. По незнакомой Микронезии. — М.: Наука, Гл. ред. восточной лит-ры, 1978. — 272 с.
  • Стингл М. Приключения в Океании. — М.: Правда, 1986. — 592 с.
  • Те Ранги Хироа (Питер Бак). Мореплаватели солнечного восхода. — М.: Географгиз, 1959. — 253 с.

Ссылки

  • [lib.tiera.ru/PRIKL/SEWEROW_P/morskie_rasskazi.txt_with-big-pictures.html#12 Петр Федорович Северов. Морские были. «Рюрик» в океане.]
  • [web.archive.org/web/20030123031223/www.kapustin.boom.ru/journal/kocebu10.htm О. Е. Коцебу. Новое путешествие вокруг света в 1823—1826 гг. Глава «Цепь островов Радак».]
  • [www.micsem.org/pubs/books/catholic/marshalls/index.htm Hezel, Francis X. История католической церкви на Маршалловых островах. (англ.)]
  • [kava.student.usp.ac.fj/class-shares/DG406/additional%20readings/Marshall%20Islands/Marshallsprehistory%20-%20Frank%20Thomas.doc Frank R. Thomas. Early Human Settlement And Adaptation In The Marshall Islands. (DOC. file)] (англ.)
  • [www.worldstatesmen.org/Marshall_native.html Marshall Islands Traditional Polities. (англ.)]

Отрывок, характеризующий История Маршалловых Островов

– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…


В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.


31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.
Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале.
Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным.
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.