История Мекленбурга

Мекленбург — исторический регион Германии. До 1918 года Мекленбург являлся княжеством и за вычетом двух лет до 1918 года находился под управлением единственной династии — Ободритов. Мекленбург занимает западную часть современной федеральной земли Мекленбург — Передняя Померания и составляет две трети её территории.

Происхождение названия

Название Мёкленбург произошло от имени средневекового города, который в 973 г. упоминается как славянский Wiligrad — «большой город» (слав. velij «большой»), с 1000 г. появляется немецкая калька Michelenburg (др.-верх.-нем. michel «большой, сильный»).

Первое упоминание Мекленбурга (Mikelenburg, от средненижненемецкого mikil или miekel — «великий») относится к 995 году. В те времена Мекленбург представлял собой славянскую крепость Мекленбург (Велиград), располагавшуюся в деревне Мекленбург близ Висмара. Впоследствии название было перенесено на славянских князей Ободритов, а затем на территорию в их управлении. В Новое время в обычном понимании под Мекленбургом подразумевают совокупность всех владений династии.

Доисторический и ранний период

Каменный, бронзовый и железный века

Скудное заселение юго-западного берега Балтийского моря охотниками и собирателями из Арктики эпохи палеолита и мезолита происходило после отступления границы льдов Вислинского оледенения в X—VIII тысячелетиях до н. э. эры. Наиболее значимые находки эпохи позднего палеолита (10000-8000 до н. э.) были обнаружены на полях в Зиггелькове близ Пархима. Мест, где были обнаружены объекты эпохи мезолита (8000-3000 до н. э.) — каменные топоры, мотыги, скребки, кремнёвые осколки и останки скелетов, — в Мекленбурге значительно больше, например, в Хоэн-Фихельне, Трибзесе, Плау, Нойштадт-Глеве, Доббертине.

Около 3000 года до нашей эры, значительно позже, чем на территориях Средней Германии, кочевники перешли к оседлому образу жизни. Каменные орудия труда и дольмены культуры воронковидных кубков сохранились в Мекленбурге в большом количестве. К началу позднего неолита эту культуру сменили одиночные погребения, которые относят к культуре боевых топоров.

Бронзовый век, который пришёлся в Мекленбурге на 1800—600 годы до н. э., начался на этих землях нерешительно. Прямой товарообмен стал приобретать всё большее значение, поскольку металл для изготовления инструментов и оружия был привозным. С гор на юге завозились готовые металлические изделия, как, например, культовая тележка из Пеккателя, хранящаяся ныне в Археологическом музее земли Мекленбург — Передняя Померания. Лишь в позднем бронзовом веке в Мекленбурге появилось собственное бронзовое литьё. Внутри племён сформировались социальные слои, о чём свидетельствует королевское захоронение в Седдине и заложенные крепости. Примерно в 1250 году до нашей эры на реке Толлензе состоялась крупнейшая битва того времени в которой участвовало, предположительно, до 4000 хорошо организованных воинов.

С началом железного века культура воронкообразных кубков перешла в ясторфскую культуру. Изначально железо было привозным, пока на территории Мекленбурга не научились отливать железо из местного бурого железняка. Наиболее известные захоронения ясторфской культуры находится на северо-западе от Шверина в Мюлен-Айхзене, где в VI—I веках до н. э. было захоронено около 5000 человек.

Германские племена

К последнему столетию до нашей эры из ясторфской культуры сформировались германские племена: лангобарды, варны, семноны и, возможно, также саксыК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан). На западе они относились к группе приэльбских германцев, а к востоку от Варнова — к группе германцев в устье Одера. Обнаружено много археологических объектов этого исторического периода, завезённых из Древнего Рима.

Клавдий Птолемей упоминает к востоку от места, где «берег образует дугу на восток» (внутренней Любекской бухты), реки Chalusus (Варнов), Suevus (Свина) и Viadua (Одер), за которыми следует Vistula (Висла). Восточнее саксов, которые «жили на затылке Кимбрского полуострова», от Варнова до Свины у моря обитали farodini, а далее до Одера — sidini. В удалении от моря от Эльбы до Свины проживали семноны, родственные свевам, а дальше до Вислы — burguntae (бургунды). Viruni (варны?) упоминаются как небольшая народность между саксами и семнонами.

Начиная с IV века нашей эры эти союзы племён, вероятно, вследствие ухудшения климатических условий участвовали в Великом переселении народов, направившись с побережья Балтийского моря на юг. Обезлюдевшие земли в VI—VII веках стали заселяться перемещавшимися с востока славянами.

Средние века

Славянская эпоха

Информацию о переселившихся славянских племенах можно почерпнуть из археологических находок и письменных источников соседних культур, относящихся к VIII веку. В соответствии с ними начиная с VI века на западные земли Мекленбурга и в Восточный Гольштейн с востока пришли бодричи, а с юго-востока в Восточный Мекленбург и Переднюю Померанию прибыли вильцы, которых с конца X века стали называть лютичами.

У бодричей существовало четыре племени: вагры в Гольштейне, полабы на реке Траве, бодричи (в узком смысле) в Западном Мекленбурге и варны в верхнем течении реки Варнов. Название «Мекленбург» впервые встречается в грамоте Оттона III, написанной во время военного похода в 995 году. В ней упоминается одноимённая главная крепость бодричей в современной деревне Мекленбург недалеко от Висмара, заложенная на рубеже VII века, от которой до настоящего времени сохранился впечатляющий земляной вал. Главной крепостью полабов сначала был Ратцебург, затем Любице в пригороде современного Любека, крепость вагров была в гольштейнском Ольденбурге (Старграде). Крупные крепости бодричей находились в Шверине (Зверине), Велиграде, Добине и Илове близ Нойбурга.

Вильцы также разделились на четыре группы: кессины в нижнем течении Варнова, черезпеняне к востоку от реки Раксы (Рекниц), доленчане на реке Толлензе и к югу от них в верхнем течении Хафеля — ратари. О крепостях вильцев известно меньше, тем не менее, сохранились названия кессинских крепостей Верле и Кессин и ратарских — Штаргард и Ретра.

В конце VIII века бодричи объединились с Карлом Великим против саксов. По окончании саксонских войн граница Восточно-Франкского королевства вплотную придвинулась к землям северо-западных славян, привлёкших к себе внимание расселявшихся на восток немцев. Подчинить себе восточных соседей пытались германские короли из рода Людольфингов, используя для этого военную силу, политические средства и религию.

С X века в христианство перешли многие представители бодричского дворянства. В 955 году бодричи потерпели поражение в битве на Раксе. Тем не менее, попытка саксов удержать контроль над землями с помощью возводимых крепостей и христианизации не увенчалась успехом из-за восстаний лютичей и бодричей в 983 и 990 годах. Около 1050 года князь Готшалк Венд и затем Генрих Любичский создали государственные союзы бодричей и вновь ввели христианство.

Со смертью Генриха в 1127 году государство бодричей распалось. После неудачи в первом Крестовом походе против славян 1147 года Генриху Льву удалось разрушить славянское государство в 1160 году после смерти князя бодричей Никлота. Тем самым с 1160 года владения славянских князей в Мекленбурге оказались в ленной зависимости у немцев (изначально у саксов). В 1167 году земли бодричей Terra Obodritorum (за исключением Шверинского графства) были возвращены сыну Никлота Прибиславу, принявшему христианство и признавшему себя вассалом Генриха Льва. В 1171 году он основал Доберанский монастырь, выделил средства на Шверинское епископство и сопровождал Генриха в Иерусалим в 1172 году.

Немецкая колонизация

С 1160 года Мекленбург постоянно находился в составе Священной Римской империи, за исключением периода датской оккупации в 1180—1227 годы. В 1160 году Генрих Лев основал на месте сожжённой захваченной славянской крепости Зуарин первую официальную общину на мекленбургской земле — город Шверин. Крепость была восстановлена по саксонской модели. Недалеко от крепости рядом со славянским поселением появился первый немецкий город в Мекленбурге. Шверин стал западным опорным пунктом на пути в Мекленбург. С 1200 года в Мекленбург переселилось несколько десятков тысяч немецких поселенцев из Вестфалии, Нижней Саксонии, Фризии и Гольштейна (так называемое «переселение немцев на восток»). Начиная со второй половины XII века немецкие министериалы, придворные и управленцы получали лены с поручением колонизировать Мекленбург, установив в нём свой традиционный порядок. Крестьяне получали бесплатные земельные наделы в качестве ленов и переселялись с запада на восток преимущественно в районы с тяжёлыми почвами к северу от Северо-Бранденбургской возвышенности на практически безлюдные территории, где до этого встречались только вендские поселения-островки. Колонисты размечали земли на участки и корчевали густые буковые леса на морене под пашню. Об этих поселениях до настоящего времени напоминают топографические названия, оканчивающиеся на -hagen («корчёвка»). Корчёвкам присваивали имена влиятельных лиц общин. Такие топонимы часто встречаются в окрестностях Ростока, например, Дидрихсхаген или Ламбрехтхаген.

Земледелие у славян было развито слабо, столетиями на пашне использовался только деревянный плуг. Урожаи были низкие, что не позволяло правителям собирать достаточную дань. Главным орудием труда новых поселенцев стал железный плуг. Немецкие поселенцы внедрили трёхполье и передовую для своего времени сельскохозяйственную технику. Деревни закладывались на больших площадях и по плану. При этом славянское население включалось в состав поселения. Достаточно длительное время крупные закрытые славянские поселения сохранялись на юго-западе Мекленбурга и на Рюгене. Вслед за крестьянами в Мекленбург потянулись купцы и ремесленники. Часто новые поселения располагались рядом со старыми славянскими посёлками. Об этом сейчас напоминают топографические названия Groß- («Большой»), Klein- («Малый»), Deutsch- («Немецкий»), Wendisch («Вендский»), а также Alt- («Старый») и Neu («Новый»).

После 1200 года началась колонизация влажных территорий, прежде всего, на Мекленбургском озёрном плато. Деревни имели большие территории и строились по плану, с большим отступом между линиями домов, с вытянутыми или прямоугольными центральными площадями и пахотными площадями. Эти поселения оставили свой след в топонимах, оканчивающихся на -busch («чаща»), -dorf («деревня»), -feld («поле»), -heide («луг»), -hof («двор»), -krug («кабак»), -wald(e) («лес»), -mühlen («мельница»), -berg («гора»), -burg («крепость»), -kirchen («церковь»).

До настоящего времени сохранилось крупное культурное достояние — нижненемецкий язык, распространившийся благодаря колонистам в Мекленбурге как в вестфальском, так и в северном нижнесаксонском варианте. В этот период (около 1219 года) на гербе Мекленбурга впервые появилась бычья голова. Из 56 городов Мекленбурга 45 было заложено в период немецкой колонизации.

Формирование немецкого территориального государства

Этап формирования в Мекленбурге немецкого территориального государства занял около двух с половиной столетий — от первого раздела основных мекленбургских земель до эпохи герцога Генриха IV.

Прибиславу удалось объединить все мекленбургские земли за исключением Шверинского графства, но уже в 1226 году после смерти Генриха Борвина II произошёл первый раздел основных мекленбургских земель. Возникли княжества Мекленбург, Верле, Пархим-Рихенберг и Росток. Пархим-Рихенберг просуществовал лишь до 1256 года. Прибислав I Пархим-Рихенбергский разругался с епископом шверинским Рудольфом. Тот объявил о его изгнании из империи и отлучении от церкви. Прибислав лишился власти, а его земли были поделены между его братьями и свояком, графом Шверина. Княжество Росток успешно противостояло властным устремлениям Мекленбурга с помощью датчан вплоть до 1312 года. После неудачной попытки 1299 года Генриху II Мекленбургскому, прозванному Львом, удалось захватить княжество в 1312 году. Заключив в 1323 году мир с датским королём, он окончательно получил от того княжество в ленное владение. Уже в 1299 году через свою супругу Беатрису Генрих получил власть в княжестве Штаргард. Выступив в Северогерманской маркграфской войне против бранденбургского маркграфа Вальдемара, по Темплинскому мирному договору от 25 ноября 1317 года он окончательно закрепил княжество Штаргард за собой. Завоёванные у Бранденбургской марки Уккермарк и Пригниц Генрих был вынужден вернуть в 1325 году. Война за рюгенское наследство после смерти последнего рюгенского князя Вицлава не принесла территориальных приобретений. После смерти Генриха в 1329 году и нескольких лет регентства и совместного правления (с 1336 года) его сыновья Альбрехт II и Иоганн I разделили земли на герцогства Штаргард и Шверин в 1352 году.

Мекленбургская династия сумела упрочить свои позиции и добиться статуса имперского княжества в смутные времена, наступившие после смерти последнего из бранденбургских Асканиев. В 1347 году Альбрехт и Иоганн получили от короля и будущего императора Священной Римской империи Карла IV княжество Штаргард, а затем в 1348 году и княжество Мекленбург в качестве имперских ленов, и приобрели одновременно титулы герцогов и имперских князей.

В 1358 году Альбрехт II приобрёл Шверинское графство, и мекленбургские герцоги из своей резиденции в Мекленбургской крепости у Висмара перебрались на Шверинский остров, где позднее возник Шверинский замок.

Княжество Верле утратило своё значение после нескольких разделов. Лишь в 1425 году при Вильгельме Верльском княжество вновь объединилось под одним правителем. Однако он умер в 1436 году, не оставив наследников мужского пола, и Верле отошёл к Мекленбургскому герцогству. После смерти последнего правителя Штаргарда Ульриха II, у которого также не нашлось наследника мужского пола, все земли Генриха IV Мекленбургского оказались в руках одного правителя и были объединены. С этого времени стал созываться объединённый ландтаг.

Внешние границы подверглись незначительным изменениям. Так, в 1276 году Везенбург отошёл к Бранденбургской марке, с 1317 года княжество Штаргард со всеми его городами вошло в ленные владения мекленбуржцев. Город и земли Грабова отошли в 1320 году к Мекленбургу, а в 1375 году добавился Дёмиц.

В позднее Средневековье Мекленбург находился в сфере влияния Ганзы. Мекленбургские города Росток и Висмар заключили властный союз. Сыграло свою роль и вмешательство в скандинавскую политику, в особенности при герцоге Альбрехте II. Его сын Альбрехт III некоторое время занимал шведский трон. В 1370 году после Второй Датско-ганзейской войны Ганза доказала своё превосходство и Штральзундским мирным договором завершила датское господство в балтийском регионе. В 1419 году герцоги Иоганн IV и Альбрехт V вместе с советом ганзейского города Ростока основали первый университет в Северной Германии и в балтийском регионе в целом.

По Витштокскому миру 1442 года Мекленбург окончательно лишился Уккермарка, который отошёл Бранденбургу. В мирном договоре также было закреплено право бранденбуржцев наследовать в Мекленбурге в случае смерти последнего представителя мекленбургского княжеского рода по мужской линии.

Раннее Новое время

К концу XV века внешние границы Мекленбурга уже устоялись, но правителям Мекленбурга до середины XVII века удалось расширить территорию. Новые разделы земель произошли в 1520 году по Нойбранденбургскому династийному соглашению, в 1555 году по Общему Висмарскому договору, а с 1621 года после Гюстровских гарантий и назначения наследника опять появились два герцогства Мекленбург-Шверин и Мекленбург-Гюстров.

В 1523 году мекленбургские сословия, прелаты, рыцари и города объединились в единый орган, просуществовавший до самого конца империи . В 1572 году по Штернбергским гарантиям, взяв на себя герцогские долги, сословия получили подтверждение своим обширным привилегиям, как, например, абсолютному праву утверждения налогов. В последующие десятилетия сословия получили ещё дополнительные герцогские гарантии и тем самым укрепили свою власть за счёт централизованной герцогской власти. Хотя сословия и предотвратили распад Мекленбурга, но явились одной из причин относительной отсталости Мекленбурга в последующие столетия.

Реформация

В 1523 году лютеранская Реформация проникла в Мекленбург преимущественно благодаря усилиям реформаторов Иоахима Слютера (в Ростоке) и Генриха Нефера (в Висмаре). К 1531 году Росток официально стал протестантским. Убеждённый приверженец протестантизма Иоганн Альбрехт I в противовес своему отцу Альбрехту VII решительно поддержал Реформацию в своей стране. Он окружил себя людьми, придерживающимися протестантских убеждений, и назначил придворным проповедником лютеранина Герда Омекена. Он пригласил ко двору Дитриха фон Мальтцана, который одним из первых в мекленбургском дворянстве перешёл в лютеранство, и убедил перейти в новую веру своего дядю Генриха V. В июне 1549 году на Штернбергском ландтаге провёл лютеранство вероисповеданием для всех сословий. Тем самым все сословия признали лютеранство религией Мекленбурга. Этот акт можно рассматривать как узаконенный ввод Реформации в Мекленбурге.

Однако Иоганн Альбрехт I не мог в одиночку противостоять императору Карлу V, который, находясь на вершине власти, стремился предотвратить признание протестантизма на имперском уровне и ограничить власть имперских сословий в Священной Римской империи. Поэтому Иоганн Альбрехт I сначала попытался заключить союз с другими князьями из Северной Германии. Уже в феврале 1550 года он заручился поддержкой маркграфа Иоганна Бранденбург-Кюстринского для заключения оборонительного союза с герцогом Пруссии Альбрехтом. Он был обручён с его дочерью Анной Софией и впоследствии женился на ней.

22 мая 1551 года Иоганн Альбрехт I заключил по Торгаускому договору тайный союз с другими протестантскими князьями из Северной Германии. Торгауский договор создал правовые рамки для восстания князей против императора Карла V, в котором Иоганн Альбрехт I также принял участие. Аугсбургский религиозный мир 1555 года обеспечил протестантам религиозную свободу и независимость немецким имперским князьям. После своего возвращения из похода Иоганн Альбрехт I считал своей главной задачей полное утверждение Реформации. В 1552 году он распустил почти все монастыри в Мекленбурге и включил их в герцогский домен. После этого церковь лишилась своего влияния. Герцог также ввёл церковные визитации, учредил евангелические научные и народные школы и пригласил протестантских теологов в Ростокский университет.

Тридцатилетняя война

Причины вступления в войну

Поначалу мекленбургские герцоги пытались избежать участия в Тридцатилетней войне и сохранить в Мекленбурге мир, придерживаясь строгого нейтралитета. Когда же имперские войска подошли ближе и возникла угроза восстановления католицизма и имперской абсолютной власти, в 1625 году оба герцога Адольф Фридрих I и Иоганн Альбрехт II вопреки увещеваниям императора вступили в оборонительный союз с княжеством Брауншвейг, Померанией, Бранденбургом, свободными городами и герцогством Гольштейн, во главе которого встал король Дании Кристиан. Король Дании одновременно пытался заключить союз с Францией, Англией и Голландией против германского императора Фердинанда II и поэтому союз в глазах императора получил образ врага. Несмотря на то, что оба мекленбургского герцога отказались от участия в союзе непосредственно перед битвой при Луттере в 1626 году, в 1628—1630 годах они попали в опалу у императора Фердинанда II и были отстранены от власти, а герцогом был назначен его полководец Валленштейн.

Мекленбург при Валленштейне

Альбрехт фон Валленштейн выбрал своей резиденцией Гюстровский замок. Оттуда он приступил к реформам государственной системы Мекленбурга. Оставив незыблемыми старый сословный устав и сословное представительство, он за короткий период своего правления существенно трансформировал остальную государственную систему. Впервые в истории Мекленбурга были отделены друг от друга юстиция и управление (так называемые «палаты»). Валленштейн учредил кабинетное правительство и возглавил его. Правительство состояло из кабинета по военным, имперским и хозяйственным делам и правительственной канцелярии под руководством правительства. Валленштейн издал закон об обеспечении бедных и ввёл единые меры длины и весов.

Отвоёвывание с шведской помощью

В это время изгнанные мекленбургские герцоги стремились вернуть себе свои земли и для этого вступили в переговоры со своим кузеном, королём Швеции Густавом Адольфом. В 1629 году Густав Адольф объявил войну германскому императору и в сентябре 1630 года вместе со своим проверенным в боях войском прибыл в Мекленбург через Померанию, захватив занятые имперскими войсками города Марлов и Рибниц. Захваченный в феврале 1631 года Нойбранденбург он занял войском численностью в 2000 человек и закрепился в нём. Однако уже спустя один месяц имперский полководец Иоганн Тилли осадил и взял город штурмом, понеся серьёзные потери и устроив для шведов и жителей ужасающую кровавую баню. Город получил значительные разрушения.

В 1630 году шведский король Густав Адольф вернул власть мекленбургским герцогам, и все реформы Валленштейна были свёрнуты. В июле 1630 года мекленбургские герцоги на шведские деньги и со шведским войском численностью в 2000 человек выступили из Любека на Нойбранденбург. Когда пришло время штурмовать город, имперские войска отказались уйти добровольно. Объединённые мекленбургские и шведские войска продолжили завоёвывать другие города и крепости. Уже к концу июня шведским войскам сдалась крепость Плау, после того как имперский комендант в целях защиты города наполовину сжёг его. В конце июля войско стояло под Висмаром, который упорно удерживался имперскими войсками вместе с островом Вальфиш. Передача города, вынужденная нехваткой провианта, состоялась лишь в январе 1632 года со внешней помощью в обмен на вывод войск со всеми военными почестями. В 1631 году мекленбуржцы завоевали Варнемюнде, а в октябре после нескольких недель осады капитулировали имперские войска в Ростоке.

В конце января 1632 года последние имперские войска покинули Мекленбург, шведы также отступили за исключением гарнизонов в Висмаре и Варнемюнде. 29 февраля 1632 года мекленбургские герцоги заключили во Франкфурте-на-Майне союз с Густавом Адольфом, согласно которому шведские войска оставались в Висмаре и Варнемюнде. Тем самым ещё до Вестфальского мирного договора Мекленбург потерял Висмар, который стал входными воротами для шведских войск и местом притяжения врагов Швеции.

Примирение с императором и территориальные уступки Швеции

Примирение с императором произошло по Пражскому мирному договору 1635 года, к которому позднее присоединились и мекленбургские герцоги. Император признал за ними герцогский титул. Мекленбург не участвовал в войне против Швеции, но Швеция угрожала Мекленбургу войной, захватила и сожгла Шверин и без боя взяла крепости Дёмиц и Плау. Шведский гарнизон в Висмаре прославился разграблением окрестностей и насилием над населением. В Бютцове и Гюстрове несколько рот мекленбургских войск встали под ружьё в составе шведских полков.

В 1637—1640 годах на мекленбургской земле вновь развернулись бои между шведскими и имперскими войсками. По Вестфальскому мирному договору 1648 года Мекленбург уступил город Висмар (вместе с амтом Нойклостер и островом Пёль) в качестве имперского лена Швеции, Шверинский дом получил секуляризированные епископства Шверин и Ратцебург и комтурство иоаннитов в Мирове, а Гюстровский дом получил комтурство Немеров. В Висмаре разместился верховный трибунал, высшая судебная палата шведских территорий в Священной Римской империи. Лишь в 1803 году Висмар вместе с амтом Нойклостер и островом Пёль вернулся в состав Мекленбурга.

Последствия войны

Главным последствием войны для Мекленбурга стало разорение. Численность населения сократилась в шесть раз (с 300 до 50 тысяч). Обширные территории страны оказались опустошёнными, жестоко пострадало население. Особенно бедствовало крестьянство, в большей части потерявшее свободу. Города, посёлки и хутора подверглись сожжению, были разобраны на дрова или на строительство полевых лагерей. Юхан Банер, суровый шведский фельдмаршал, привычный к ужасам войны, описывал ситуацию в Мекленбурге в своём письме шведскому риксканцлеру Акселю Оксеншерне в сентябре 1638 года следующим образом:

«В Мекленбурге нет ничего кроме песка и воздуха, всё разрушено до самой земли», -

а после того, как разразилась чума, унёсшая жизни тысяч людей в городах среднего размера и сотен в малых городах:

«Деревни и поля покрыты падшим скотом, дома полны умерших людей, бедствий не описать.»

Народ Мекленбурга погиб от меча и пыток, от чумы и голода. Части жителей удалось спастись в укреплённых городах Росток, Любек и Гамбург. Города с укреплёнными замками — Дёмиц, Плау, Бойценбург — во время осад превратились в пепел, как и города Варин, Лаге, Тетеров и Рёбель. Особую жестокость к гражданскому населению проявляли хорватские рыцари под предводительством полковника Лосси и имперские войска под началом полковника графа Гётцена. В 1638 году в своём приказе, официально запрещавшем бесчинства в отношении населения, шведский фельдмаршал Юхан Банер описывает жестокости солдат. Он сообщает о

«…жестоких эксцессах, разбое, убийствах, грабеже, поджогах, изнасиловании женщин и девушек, без разбора сословия и возраста, уничтожении церквей и храмов, оскорблении проповедников и церковных служек, разорении божьих даров и других варварских жестокостях…»

После войны герцоги Мекленбурга пытались восстановить экономику страны, которую в основном составляло сельское хозяйство. Удалось заселить лишь только четверть всех оставленных и разграбленных крестьянских хозяйств. В 1662 году по приказу герцога в каждом амте (местной административно-территориальной единице) следовало поселить 10 крестьян и построить для них дома за герцогский счёт, засеять поля и освободить крестьян от повинностей на несколько лет. Были проведены расспросы об имевшихся в крестьянских семьях детях, чтобы вернуть их в хутора если не по-хорошему, то силой на основании крепостного права. Из Бранденбургской марки, герцогств Гольштейн и Померании прибыли многочисленные переселенцы, потерявшие имущество на родине. Тем не менее, добиться полного восстановления крестьянства не удалось.

Помещики ухудшили права ослабевшего крестьянства. Обезлюдение территории привело к масштабной ликвидации крестьянских хозяйств. Оставленные крестьянские дворы присоединялись к рыцарским поместьям, крестьяне попадали в зависимость. В 1646 году было издано, а в 1654 году дополнено положение о челяди, которое официально закрепило крепостное право и утрату крестьянским сословием свободы. Крестьяне не имели права переезжать в другое место без разрешения хозяина. Жениться разрешалось опять же только с его разрешения.

Северные войны

Начиная со второй половины XVII века Северные войны отчасти перекинулись на территорию Мекленбурга. В 1658 году во время Второй Шведско-польской войны на мекленбургскую землю ступили имперские, бранденбургские и польские солдаты, военные действия продолжались до Оливского мира, завершившего войну в мае 1660 года.

Гюстровская линия угасла в 1695 году со смертью Густава Адольфа, сына Иоганна Альбрехта II, в 1636 году. В Мекленбург-Шверине до 1658 года правил Адольф Фридрих I, постоянно конфликтовавший с сословиями и всеми членами своей семьи. Его сын и преемник Кристиан Людвиг проживал преимущественно в Париже, где перешёл в католичество и был близок Людовику XIV.

В Шведско-бранденбургской войне (1674—1679) Мекленбург, несмотря на свой нейтралитет, был оккупирован бранденбургскими и датскими войсками. В 1675 году датчане захватили Висмар, но уже в 1680 году город уже вновь перешёл к шведам и был перестроен в крепость. В Великую Северную войну (1700—1721) грабежами Мекленбурга занимались все воюющие стороны: шведы, пруссаки, датчане, саксы и русские.

Третий раздел основных мекленбургских земель

В 1701 году мекленбургский княжеский дом принял примогенитуру как принцип наследования власти. До этого в связи с угасанием Мекленбургско-Гюстровской линии после смерти герцога Густава Адольфа Мекленбург оказался ещё раз втянутым в многолетний конфликт, связанный с наследованием, который был завершён в 1701 году так называемым Гамбургским компромиссом при усиленном содействии иностранных держав. Согласованный при этом третий раздел основных мекленбургских земель привёл вновь к созданию двух ограниченно автономных герцогств, с 1815 года — великих герцогств Мекленбург-Шверин и Мекленбург-Стрелиц. Оба правящих герцога (позднее великих герцога) носили одинаковые титулы. Займы осуществлялись всегда «общей властью», различия в их гербах были незначительны. Обе части Мекленбурга обладали правом голоса в бундесрате Германской империи, Шверин имел два голоса, Стрелиц — один.

Имперская экзекуция и спор о престолонаследии

В 1713 году возник конфликт между герцогом Карлом Леопольдом, правившим в Мекленбург-Шверине, и мекленбургскими сословиями, затянувшийся до 1717 года. Герцог стремился обеспечить абсолютистский суверенитет от рыцарства и победить поддерживавший рыцарей Росток. Он запросил разрешение сословий на ввод дополнительных налогов для создания постоянной армии и принудил затем городской совет Ростока отказаться от своих привилегий.

В ответ на жалобу, поступившую от сословий Мекленбурга на правонарушения и автократические устремления Карла Леопольда, император Карл VI в 1717 году издал против герцога имперскую экзекуцию, которая была исполнена весной 1719 года. Карл Леопольд перенёс свою резиденцию в Дёмиц и вскоре покинул страну. Власть в Мекленбург-Шверине перешла к выступавшим исполнителями решения курфюрсту ганноверскому и королю Пруссии. После смерти Георга I (1727) имперская экзекуция была снята. Поскольку решить конфликт сразу не удалось, в 1728 году Карл Леопольд был смещён имперским надворным советом в Вене в пользу его брата Кристиана Людвига II.

Карл Леопольд отверг любые компромиссные предложения Карла VI и в 1733 году потерпел неудачу в своей попытке вернуть себе власть в Мекленбург-Шверине, призвав на помощь горожан и крестьян и заручившись поддержкой Пруссии. Карл Леопольд умер в Дёмице 28 ноября 1747 года.

В последнем приступе абсолютистских устремлений в 1748 году оба мекленбургских правителя Кристиан Людвиг II и Адольф Фридрих III заключили тайный договор о роспуске общемекленбургского государства. Но и этот план был провален сопротивлением рыцарства. Когда в 1752 году в Стрелице внезапно наступил случай престолонаследия, ситуация резко обострилась. Войска шверинского герцога оккупировали Стрелиц, чтобы после отделения от общемекленбургского государства добиться его политической самостоятельности. Исход спора о престолонаследии завершил и эту последнюю попытку укрепления княжеской власти в Мекленбурге и привёл к дальнейшему усилению сословий.

Конституционное соглашение о разделе наследства

О своей капитуляции Кристиан Людвиг II заявил в 1755 году, подписав Конституционное соглашение о разделе наследства. Герцог Стрелица Адольф Фридрих IV и его мать, выступавшая опекуном своих младших детей, ратифицировали договор в том же году.

Конституционное соглашение о разделе наследства дало Мекленбургу новую сословную конституцию, что привело к укреплению политического превосходства мекленбургского рыцарства и законсервировало отсталость страны до самой ликвидации монархии в 1918 году. Обе части Мекленбурга оставались в составе общего государства, получили согласно конституционному соглашению общую конституцию и подчинялись общему ландтагу, который как орган законодательной власти ежегодно заседал попеременно в Штернберге и Мальхине и как орган исполнительной власти работал в «узком составе» в Ростоке. Каждая из частей Мекленбурга, правители которых гарантировали невмешательство в дела друг друга, имела свои правительства и собственные вестники для публикации законов и распоряжений. Общими остались высший апелляционный суд (в Пархиме, позднее в Ростоке) и монастыри. Пограничный контроль в Мекленбурге между двумя частями отсутствовал. Таможенный контроль между частями Мекленбурга не был отменён. Сословная конституция в Мекленбурге сохраняла своё действие до 1918 года, передав крупным землевладельцам решающие властные полномочия. В конце монархической эпохи политическая система в Мекленбурге считалась самой отсталой в Германской империи.

Выкуп Висмара

На исходе XVIII века Швеция осознала, что после утраты в 1715 году владений между Эльбой и Везером Висмар перестал выполнять свои функции плацдарма, соединявшего территории Бремен-Вердена и Шведской Передней Померании. По Мальмскому залоговому договору 1803 года Висмар, остров Пёль и амт Нойклостер были переданы Мекленбургу вначале на 99 лет, а затем с 1903 года бессрочно. Висмарский трибунал в связи с этим перебрался в 1802 году ненадолго в Штральзунд, а затем в 1803 году в Грейфсвальд.

Мекленбург как разменная монета

После роспуска Священной Римской империи германской нации обе части Мекленбурга вступили в Рейнский союз в 1808 году. Тем не менее, накануне русского похода 1812 года Наполеон предложил Мекленбург, Штеттин и все земли между Штеттином и Вольгастом шведскому правителю Бернадоту. После поражения Наполеона в России мекленбургские герцогства одновременно с Пруссией заключили союз с Россией, но в 1813 году вновь стали предметом торга между Пруссией и Россией. За переход на свою сторону Дании, выступавшей союзником Наполеона, и её отказа от претензий на Норвегию в пользу Швеции датчанам были предложены не только Шведская Померания, но и власть в обоих Мекленбургах, а позднее даже Прусская Передняя Померания (приобретённая в 1720 году Швецией), а кроме того Любек и Гамбург. Но Дания сохранила верность Наполеону и после его поражения в 1814 году получила в качестве компенсации за Норвегию только Шведскую Померанию. А мекленбургские герцоги удержались на своих тронах на ещё одно столетие.

В это время в Мекленбург-Шверине проявились встречные экспансионистские амбиции. Свой интерес там обратили на Шведскую Померанию, обладание которой требовалось закрепить после вступления в Рейнский союз. Наследный принц Фридрих Людвиг в этой связи отправился в Париж и Эрфурт на созванный Наполеоном княжеский конгресс. Дипломатические усилия по овладению Шведской Померанией прилагались по сообщению отправленного в Париж обергофмейстера фон Лютцова до 1813 года.

В 1820 году в Мекленбурге было отменено крепостное право. Сельское население обрело личную свободу. Одновременно были отменены традиционные попечительские обязанности помещиков (обеспечение работой, социальное обеспечение, медицинская помощь и пенсия) в отношении своих подчинённых. Многие помещики вскоре перешли к капиталистическому способу ведения хозяйства, ориентированному на доход. Многие сельскохозяйственные работники потеряли рабочие места, а вместе с ними и жильё, то есть базовые условия для жизни на родине. Хотя они и сохраняли свои права уроженцев Мекленбурга, но ни в одном другом месте страны не могли обрести себе кров, поскольку в Мекленбурге не было права свободного поселения, а разрешения на переселение выдавались местными властями в произвольном порядке. Вследствие несовершенства законодательства крестьяне не получили реальной самостоятельности. Многие из них были вынуждены в последующем эмигрировать из Мекленбурга.

От Венского конгресса до ликвидации монархии

На Венском конгрессе 1815 года обе части Мекленбурга стали великими герцогствами: Мекленбург-Шверин 14 июня 1815 года, а Мекленбург-Стрелиц под давлением Пруссии 28 июня 1815 года. При этом была сохранён государственный суверенитет Мекленбурга, оба правителя титуловались идентично как «великими герцогами Мекленбурга» и имели право обращения к ним как к королевским высочествам.

В ходе революции 1848—1849 годов сформировались многочисленные реформаторские объединения. На основе общих равных, но непрямых выборов осенью 1848 года появилось первое демократически избранное собрание депутатов. Политическая цель состояла в устранении в Мекленбурге сохранившейся сословной системы и учреждении конституционной монархии. Это было возможно только при условии ликвидации традиционного разделения страны на две части. В этой ситуации Мекленбург-Стрелиц вскоре оставил путь демократического обновления. Поэтому 10 октября 1849 года новая конституция, считавшаяся одной из последних конституций буржуазно-демократической революции в Германии, вступила в силу только в Мекленбург-Шверине. По настоянию рыцарства и ультрареакционного великого герцога Стрелица Георга все демократические перемены в стране были остановлены судебным решением от 14 сентября 1850 года, названным Фрейенвальдским, а правовая система в Мекленбурге вернулась к дореволюционному состоянию, к давно устаревшему Конституционному соглашению о разделе наследства. Многие ведущие демократы подверглись преследованиям, часть из них была приговорена к многолетним срокам заключения. Большинство из них вслед за этим покинуло страну.

15 июня 1867 года оба мекленбургских великих герцогства вступили в Северогерманский союз.

Конституционный вопрос постоянно поднимался в последующие годы. Несмотря на все внешние изменения, последовавшие в империи, решающих изменений в конституционной системе Мекленбурга до 1918 года так и не произошло. Рейхсканцлеру Отто фон Бисмарку приписывается фраза о том, что если наступит конец света, он уедет в Мекленбург, потому что там всё происходит с опозданием на 50 лет. Мекленбург был единственной территорией в Германской империи, не имевшей современной конституции.

Средневековая структура страны отражалась и на земельной собственности: около половины территории принадлежало мекленбургскому княжескому дому. Остальная территория находилась преимущественно в собственности помещиков из дворянства и буржуазии (рыцарства). Обе части Мекленбурга в административном делении состояли из доменных и рыцарских амтов, общемекленбургское государство также делилось на три рыцарских округа (Мекленбург, Венден и Штаргард). Властные органы Мекленбурга и Вендена находились в Ростоке, Штаргарда — в Нойбранденбурге.

После самоубийства Адольфа Фридриха VI, последнего великого герцога из дома Мекленбург-Стрелица, незадолго до ликвидации монархии функции регента Стрелица взял на себя великий герцог Шверина Фридрих Франц IV. Начавшиеся переговоры о престолонаследии в Мекленбург-Стрелице и его дальнейшей судьбе вскоре потеряли актуальность в связи с событиями Ноябрьской революции. До ликвидации монархии в Мекленбурге и отречения великого герцога Мекленбург-Шверина и регента Мекленбург-Стрелица Фридриха Франца IV вопрос о престолонаследии в Стрелице так и не был решён. За исключением перерыва в два года в Мекленбурге с момента вступления в Священную Римскую империю и до 1918 года правила одна династия.

Мекленбург в Веймарской республике и Третьем рейхе

Лишь после свержения монархии в 1918 году обе части Мекленбурга, став в 1918—1919 году свободными государствами, обрели ненадолго политическую самостоятельность. В них заседали отдельные ландтаги, у них были собственные конституции, но один общий высший апелляционный суд. Государство размером с район в Пруссии, Мекленбург-Стрелиц оказался нежизнеспособным уже через несколько лет и с конца 1920-х годов вёл с Пруссией переговоры о присоединении к ней, которые, тем не менее, не были завершены. Под давлением национал-социалистов ландтаги обоих свободных государств приняли решение об объединении в землю Мекленбург во главе с рейхсштатгальтером Фридрихом Гильдебрандтом, вступившем в силу с 1 января 1934 года.

В 1937 году по Закону о Большом Гамбурге Мекленбург лишился эксклавов Мекленбург-Стрелица в Шлезвиге-Гольштейне: кафедральный двор в Ратцебурге и общины Хаммер, Маннхаген, Пантен, Хорст, Вальдфельде, которые были включены в административный район Герцогство Лауэнбург. В качестве компенсации Мекленбург получил относившиеся к Любеку общины Утехт и Шаттин (сейчас входит в состав Людерсдорфа).

Мекленбург в ГДР и ФРГ

9 июля 1945 года по приказу советской военной администрации земля Мекленбург была объединена с остававшейся в составе Германии частью прусской провинции Померания в новую землю Мекленбург — Передняя Померания. Официальное наименование земли было изменено на «Мекленбург» по приказу советской администрации в 1947 году.

Дальнейшие корректировки произошли в 1945 году в связи с изменением границ зон оккупации Великобритании и СССР по соглашению Барбера — Лященко (нем.) от 13 ноября 1945 года. Соседние с Ратцебургом общины Цитен, Мехов, Бек и Рёмниц отошли 26 ноября 1945 года к району Герцогство Лауэнбург. До этого они входили в район Шёнберг в Мекленбурге (до 1934 года в Мекленбург-Стрелице) и были переданы в британскую зону оккупации в обмен за лауэнбургские общины Дехов, Туров (сейчас в составе Роггендорфа) и Лассан. Эти изменения остались в силе и после объединения Германии в 1990 году.

В 1952 году земля Мекленбург вместе с остальными землями ГДР были ликвидирована, а территория была поделена на округа Росток, Шверин и Нойбранденбург. Последние два округа также включали в себя территории прежней земли Бранденбург. Древний мекленбургский город Фюрстенберг и несколько прилегающих деревень, выделенные из Мекленбурга и переданные Уккермарку в ходе административной реформы 1950 года, вошли в состав округа Потсдам.

В 1990 году накануне ликвидации ГДР была вновь образована Мекленбург — Передняя Померания, и с 3 октября 1990 года она является землёй в составе Федеративной Республики Германия. Границы 1952 года были приблизительно восстановлены, но по сути они следовали возникшим во времена ГДР границам районов. Амт Нойхаус по историческим причинам перешёл к земле Нижняя Саксония, районы Пренцлау, Темплин и Перлеберг перешли к Бранденбургу. В жарких дебатах по вопросу столицы земли между Шверином и Ростоком победил первый. Идея отделения Передней Померании как альтернатива искусственной земли Мекленбург — Передняя Померания осталась на уровне инициативы.

Литература

• Поспелов Е. М. Мекленбург — Передняя Померания // Географические названия мира. Топонимический словарь / Отв ред. Р. А. Агеева. — М.: Русские словари, 1998. — С. 266. — ISBN 5-89216-029-7.
• Georg Christian Friedrich Lisch: Wallensteins Armenversorgungs-Ordnung für Mecklenburg. 1870 ([www.lexikus.de/Wallensteins-Armenversorgungs-Ordnung-fuer-Mecklenburg Onlineversion Voltextbibliothek Lexikus])
• Ernst Boll: Geschichte Meklenburgs : mit besonderer Berücksichtigung der Culturgeschichte. Nachdruck der Ausgabe 1855. [Mit ergänzenden Beiheften]. Federchen Verlag, Neubrandenburg 1995, ISBN 3-910170-18-8.
• Otto Grotefend: Meklenburg unter Wallenstein und die Wiedereroberung des Landes durch die Herzöge. 1901 ([www.lexikus.de/Meklenburg-unter-Wallenstein Onlineversion Voltextbibliothek Lexikus])
• Otto Vitense: Mecklenburg und die Mecklenburger. In der großen Zeit der deutschen Befreiungskriege 1813—1815. 1913 ([www.lexikus.de/Mecklenburg-und-die-Mecklenburger Onlineversion Voltextbibliothek Lexikus])
• Otto Vitense: Geschichte von Mecklenburg. Perthes, Gotha 1920. [Mehrfach nachgedruckt. ISBN 3-8035-1344-8].
• Wolf Karge, Hartmut Schmied und Ernst Münch: Die Geschichte Mecklenburgs. Hinstorff, Rostock 1993. [Mehrfach nachgedruckt; 4., erw. Auflage, 2004, ISBN 978-3-356-01039-8].
• Ein Jahrtausend Mecklenburg und Vorpommern — Biographie einen norddeutschen Region in Einzeldarstellungen. Rostock 1995, ISBN 3-356-00623-1.
• Gerhard Heitz und Henning Rischer: Geschichte in Daten : Mecklenburg-Vorpommern. Koehler & Amelang, München und Berlin 1995, ISBN 3-7338-0195-4.
• Grete Grewolls: Wer war wer in Mecklenburg-Vorpommern. Ein Personenlexikon. Bremen 1995, ISBN 3-86108-282-9.
• Landeskundlich-historisches Lexikon Mecklenburg-Vorpommern. Herausgegeben von der Geschichtswerkstatt Rostock e.V.; Redaktion: Thomas Gallien. Hinstorff, Rostock 2007, ISBN 3-356-01092-1.
• Wolf Karge und Reno Stutz: Illustrierte Geschichte Mecklenburg-Vorpommerns. Rostock 2008, ISBN 978-3-356-01284-2.

См. также

• Мекленбург-Шверин
• Мекленбург-Стрелиц
• Список герцогов и великих герцогов Мекленбурга
• История Ростока

Ссылки

• [www.landesbibliographie-mv.de Landesbibliographie Mecklenburg-Vorpommern]
• [daten.digitale-sammlungen.de/~db/0003/bsb00031856/images/index.html?id=00031856&fip=95.222.87.183&no=7&seite=7 Policey und Landtordenunge] Johann Albrechts I. Rostock, 1562
• [daten.digitale-sammlungen.de/~db/0003/bsb00031857/images/ Reformation und Hoffgerichts Ordnung unser von Gotts gnaden Johans Albrechten und Ulrichen gebrüdern Hertzogen zu Meckelnburg] Rostock, 1568
• [daten.digitale-sammlungen.de/~db/0003/bsb00037975/images/index.html?id=00037975&fip=95.222.87.183&no=11&seite=5 Policey und Landtordenunge] Johann Albrechts I. Rostock, 1572
• [books.google.de/books?id=aLpRAAAAMAAJ&printsec=frontcover&dq=leibeigenschaft+mecklenburg Ueber die Aufhebung der Leibeigenschaft in Mecklenburg] von Carl von Lehsten; Parchim, 1834
• [books.google.de/books?id=D2NTAAAAMAAJ&printsec=frontcover&source Das Landvolk im Grossherzogthum Mecklenburg-Schwerin: statistisch-cameralistische Abhandlung über den Zustand und die Verhältnisse der landlichen Bevölkerung bäuerlichen Standes in Mecklenburg und über die Mittel, den Wohlstand derselben zu sichern und zu erhöhen.] von Carl Friederich Wilhelm Bollbrügge; Güstrow, 1835
• [books.google.de/books?id=9XAAAAAAcAAJ Mecklenburg-Schwerin im Jahre 1849] von Carl von Lützow; Schwerin, 1850
• [gdz.sub.uni-goettingen.de/dms/load/img/?IDDOC=319607 Handbuch des Grundbesitzes im Deutschen Reiche — Die Großherzogtümer Mecklenburg-Schwerin und Srelitz] Traugott Mueller; Berlin, 1888
• [www.lexikus.de/Meklenburg-unter-Wallenstein Meklenburg unter Wallenstein — und die Wiedereroberung des Landes durch die Herzöge] von Otto Grotefend, 1901
• [www.lexikus.de/index.php?page=buch&thema=8&buch=17 Mecklenburg im dreißigjährigen Kriege] von Karl Wilhelm August Balck, 1903
• [www.lexikus.de/Mecklenburg-und-die-Mecklenburger Mecklenburg und die Mecklenburger. In der großen Zeit der deutschen Befreiungskriege 1813—1815] von Otto Vitense, 1913

Отрывок, характеризующий История Мекленбурга

Графиня писала прямо к Карагиной в Москву, предлагая ей брак ее дочери с своим сыном и получила от нее благоприятный ответ. Карагина отвечала, что она с своей стороны согласна, что всё будет зависеть от склонности ее дочери. Карагина приглашала Николая приехать в Москву.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня говорила сыну, что теперь, когда обе дочери ее пристроены – ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она говорила, что легла бы в гроб спокойной, ежели бы это было. Потом говорила, что у нее есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение о женитьбе.
В других разговорах она хвалила Жюли и советовала Николаю съездить в Москву на праздники повеселиться. Николай догадывался к чему клонились разговоры его матери, и в один из таких разговоров вызвал ее на полную откровенность. Она высказала ему, что вся надежда поправления дел основана теперь на его женитьбе на Карагиной.
– Что ж, если бы я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтобы я пожертвовал чувством и честью для состояния? – спросил он у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
– Нет, ты меня не понял, – сказала мать, не зная, как оправдаться. – Ты меня не понял, Николинька. Я желаю твоего счастья, – прибавила она и почувствовала, что она говорит неправду, что она запуталась. – Она заплакала.
– Маменька, не плачьте, а только скажите мне, что вы этого хотите, и вы знаете, что я всю жизнь свою, всё отдам для того, чтобы вы были спокойны, – сказал Николай. Я всем пожертвую для вас, даже своим чувством.
Но графиня не так хотела поставить вопрос: она не хотела жертвы от своего сына, она сама бы хотела жертвовать ему.
– Нет, ты меня не понял, не будем говорить, – сказала она, утирая слезы.
«Да, может быть, я и люблю бедную девушку, говорил сам себе Николай, что ж, мне пожертвовать чувством и честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне сказать это. Оттого что Соня бедна, то я и не могу любить ее, думал он, – не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я буду счастливее, чем с какой нибудь куклой Жюли. Пожертвовать своим чувством я всегда могу для блага своих родных, говорил он сам себе, но приказывать своему чувству я не могу. Ежели я люблю Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».
Николай не поехал в Москву, графиня не возобновляла с ним разговора о женитьбе и с грустью, а иногда и озлоблением видела признаки всё большего и большего сближения между своим сыном и бесприданной Соней. Она упрекала себя за то, но не могла не ворчать, не придираться к Соне, часто без причины останавливая ее, называя ее «вы», и «моя милая». Более всего добрая графиня за то и сердилась на Соню, что эта бедная, черноглазая племянница была так кротка, так добра, так преданно благодарна своим благодетелям, и так верно, неизменно, с самоотвержением влюблена в Николая, что нельзя было ни в чем упрекнуть ее.
Николай доживал у родных свой срок отпуска. От жениха князя Андрея получено было 4 е письмо, из Рима, в котором он писал, что он уже давно бы был на пути в Россию, ежели бы неожиданно в теплом климате не открылась его рана, что заставляет его отложить свой отъезд до начала будущего года. Наташа была так же влюблена в своего жениха, так же успокоена этой любовью и так же восприимчива ко всем радостям жизни; но в конце четвертого месяца разлуки с ним, на нее начинали находить минуты грусти, против которой она не могла бороться. Ей жалко было самое себя, жалко было, что она так даром, ни для кого, пропадала всё это время, в продолжение которого она чувствовала себя столь способной любить и быть любимой.
В доме Ростовых было невесело.


Пришли святки, и кроме парадной обедни, кроме торжественных и скучных поздравлений соседей и дворовых, кроме на всех надетых новых платьев, не было ничего особенного, ознаменовывающего святки, а в безветренном 20 ти градусном морозе, в ярком ослепляющем солнце днем и в звездном зимнем свете ночью, чувствовалась потребность какого нибудь ознаменования этого времени.
На третий день праздника после обеда все домашние разошлись по своим комнатам. Было самое скучное время дня. Николай, ездивший утром к соседям, заснул в диванной. Старый граф отдыхал в своем кабинете. В гостиной за круглым столом сидела Соня, срисовывая узор. Графиня раскладывала карты. Настасья Ивановна шут с печальным лицом сидел у окна с двумя старушками. Наташа вошла в комнату, подошла к Соне, посмотрела, что она делает, потом подошла к матери и молча остановилась.
– Что ты ходишь, как бесприютная? – сказала ей мать. – Что тебе надо?
– Его мне надо… сейчас, сию минуту мне его надо, – сказала Наташа, блестя глазами и не улыбаясь. – Графиня подняла голову и пристально посмотрела на дочь.
– Не смотрите на меня. Мама, не смотрите, я сейчас заплачу.
– Садись, посиди со мной, – сказала графиня.
– Мама, мне его надо. За что я так пропадаю, мама?… – Голос ее оборвался, слезы брызнули из глаз, и она, чтобы скрыть их, быстро повернулась и вышла из комнаты. Она вышла в диванную, постояла, подумала и пошла в девичью. Там старая горничная ворчала на молодую девушку, запыхавшуюся, с холода прибежавшую с дворни.
– Будет играть то, – говорила старуха. – На всё время есть.
– Пусти ее, Кондратьевна, – сказала Наташа. – Иди, Мавруша, иди.
И отпустив Маврушу, Наташа через залу пошла в переднюю. Старик и два молодые лакея играли в карты. Они прервали игру и встали при входе барышни. «Что бы мне с ними сделать?» подумала Наташа. – Да, Никита, сходи пожалуста… куда бы мне его послать? – Да, сходи на дворню и принеси пожалуста петуха; да, а ты, Миша, принеси овса.
– Немного овса прикажете? – весело и охотно сказал Миша.
– Иди, иди скорее, – подтвердил старик.
– Федор, а ты мелу мне достань.
Проходя мимо буфета, она велела подавать самовар, хотя это было вовсе не время.
Буфетчик Фока был самый сердитый человек из всего дома. Наташа над ним любила пробовать свою власть. Он не поверил ей и пошел спросить, правда ли?
– Уж эта барышня! – сказал Фока, притворно хмурясь на Наташу.
Никто в доме не рассылал столько людей и не давал им столько работы, как Наташа. Она не могла равнодушно видеть людей, чтобы не послать их куда нибудь. Она как будто пробовала, не рассердится ли, не надуется ли на нее кто из них, но ничьих приказаний люди не любили так исполнять, как Наташиных. «Что бы мне сделать? Куда бы мне пойти?» думала Наташа, медленно идя по коридору.
– Настасья Ивановна, что от меня родится? – спросила она шута, который в своей куцавейке шел навстречу ей.
– От тебя блохи, стрекозы, кузнецы, – отвечал шут.
– Боже мой, Боже мой, всё одно и то же. Ах, куда бы мне деваться? Что бы мне с собой сделать? – И она быстро, застучав ногами, побежала по лестнице к Фогелю, который с женой жил в верхнем этаже. У Фогеля сидели две гувернантки, на столе стояли тарелки с изюмом, грецкими и миндальными орехами. Гувернантки разговаривали о том, где дешевле жить, в Москве или в Одессе. Наташа присела, послушала их разговор с серьезным задумчивым лицом и встала. – Остров Мадагаскар, – проговорила она. – Ма да гас кар, – повторила она отчетливо каждый слог и не отвечая на вопросы m me Schoss о том, что она говорит, вышла из комнаты. Петя, брат ее, был тоже наверху: он с своим дядькой устраивал фейерверк, который намеревался пустить ночью. – Петя! Петька! – закричала она ему, – вези меня вниз. с – Петя подбежал к ней и подставил спину. Она вскочила на него, обхватив его шею руками и он подпрыгивая побежал с ней. – Нет не надо – остров Мадагаскар, – проговорила она и, соскочив с него, пошла вниз.
Как будто обойдя свое царство, испытав свою власть и убедившись, что все покорны, но что всё таки скучно, Наташа пошла в залу, взяла гитару, села в темный угол за шкапчик и стала в басу перебирать струны, выделывая фразу, которую она запомнила из одной оперы, слышанной в Петербурге вместе с князем Андреем. Для посторонних слушателей у ней на гитаре выходило что то, не имевшее никакого смысла, но в ее воображении из за этих звуков воскресал целый ряд воспоминаний. Она сидела за шкапчиком, устремив глаза на полосу света, падавшую из буфетной двери, слушала себя и вспоминала. Она находилась в состоянии воспоминания.
Соня прошла в буфет с рюмкой через залу. Наташа взглянула на нее, на щель в буфетной двери и ей показалось, что она вспоминает то, что из буфетной двери в щель падал свет и что Соня прошла с рюмкой. «Да и это было точь в точь также», подумала Наташа. – Соня, что это? – крикнула Наташа, перебирая пальцами на толстой струне.
– Ах, ты тут! – вздрогнув, сказала Соня, подошла и прислушалась. – Не знаю. Буря? – сказала она робко, боясь ошибиться.
«Ну вот точно так же она вздрогнула, точно так же подошла и робко улыбнулась тогда, когда это уж было», подумала Наташа, «и точно так же… я подумала, что в ней чего то недостает».
– Нет, это хор из Водоноса, слышишь! – И Наташа допела мотив хора, чтобы дать его понять Соне.
– Ты куда ходила? – спросила Наташа.
– Воду в рюмке переменить. Я сейчас дорисую узор.
– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.


– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.