История Мурманска

Му́рманск — город в России, основан в 1915 году (статус города — с 4 октября 1916 года) на восточном побережье Кольского залива Баренцева моря.

До основания города

Известный географ Фёдор Литке, побывавший в Кольском заливе летом 1822 года, писал, что его берега в южной части покрыты «берёзовыми и еловыми рощами». Планы устройства портового города за полярным кругом появились в 1870-х годах, а первые изыскатели пришли на Мурман для разведки новых мест в 1912 году. Город возник во время Первой мировой войны. Чёрное и Балтийское моря были заблокированы неприятелем. Чтобы иметь возможность бесперебойно доставлять военные грузы от союзников по Антанте, Россия спешно строила железную дорогу от Петрозаводска на Мурман и одновременно порт на незамерзающем Кольском заливе.

Основание

Планы устройства портового города за полярным кругом появились в 70-х годах XIX века. Первые изыскатели пришли на Мурман для разведки новых мест в 1912 году. Через три года в 1915 году, во время Первой мировой войны, на правом берегу Кольского залива Баренцева моря был основан Мурманский морской порт и при нём — портовый посёлок Семёновский, названный по имени бухты, где сооружались причалы, и ближайшего озера. Создание порта было связано со стремлением России получить выход в Северный Ледовитый океан через незамерзающий залив, чтобы бесперебойно доставлять военные грузы от союзников по Антанте в условиях блокады Чёрного и Балтийского морей. Официальной датой основания города считается 21 сентября (4 октября) 1916 года. В этот день посёлок Семёновский провозглашён городом, ему присвоено новое название — Романов-на-Мурмане, это последний город, основанный в Российской империи. В день присвоения статуса города на невысоком холме, где сейчас располагается Областной Дворец культуры им. С. М. Кирова, состоялась торжественная церемония закладки храма «покровителя мореплавателей» Николая Мир Ликийских. Через полгода, 21 марта (3 апреля) 1917 года, после Февральской революции, он принял своё нынешнее название — Мурманск. «Мурманами» русские люди называли древних норвежцев, норманнов. Позднее оно было перенесено и на землю, где происходили события с участием пришельцев. «Мурманом» стали называть побережье Баренцева моря, а затем и весь Кольский полуостров. Мурманск, следовательно, — это «город на Мурмане».

Революция и интервенция

Память о годах революционной борьбы сохранена в названиях мурманских улиц. Есть в городе улицы имени матроса-большевика В. Ф. Полухина, политработника и поэта Ф. С. Чумбарова-Лучинского, руководителя мурманского восстания И. И. Александрова. Улица Аскольдовцев названа так в честь команды крейсера «Аскольд», который с лета 1917 года стоял на рейде Кольского залива. А в центре Мурманска, в сквере возле кинотеатра «Родина», к десятилетию Октябрьской революции был сооружён памятник Жертвам интервенции. Он поставлен над братской могилой политкаторжан страшной Иокангской тюрьмы.

Предвоенные годы

К моменту восстановления на Мурмане Советской власти Мурманск насчитывал менее двух с половиной тысяч жителей и находился в упадке. Промышленность была представлена в основном кустарными артелями, рыбный промысел пришёл в упадок. Городской пейзаж представлял безрадостную картину: две-три улочки одноэтажных домов, угрюмые перенаселённые рабочие бараки, беспорядочное скопление лачуг, брошенные интервентами «чемоданы» — дома из гофрированного железа с полукруглой крышей, приспособленные под жильё железнодорожные вагоны. Город получил название «красная деревня» из-за теплушек красного цвета, приспособленных для жилья.

В годы советской власти город стал интенсивно развиваться и всё меньше напоминал город, «построенный начерно». Глухой край России за годы первых пятилеток вышел в число индустриальных районов страны. Мурманск имел современный для тех лет флот и его береговую базу, стал промышленным городом. Намечались новые социально-экономические преобразования.

В первые годы советской власти возводились заводские корпуса, создавалась база индустриального рыболовства. Был создан и набирал силу траловый флот. На месте прежнего военного предприятия по рыбообработке и судоремонту был создан также рыбный порт, который также стал быстро развиваться, и через несколько лет страна стала получать от мурманчан два миллиона центнеров рыбы ежегодно.

Прокладывались улицы с деревянными тротуарами и рядами одно- и двухэтажных рубленых домов. В 1927 году появилось первое здание из кирпича (оно и сейчас стоит в районе Привокзальной площади). В 1934 году по Мурманску — от окраины до окраины — пошёл первый маршрутный автобус. Тогда же по железнодорожной магистрали начал курсировать до Ленинграда экспресс «Полярная стрела». В 1939 году впервые в городе началась укладка асфальта на улице Ленинградской. К началу Великой Отечественной войны в Мурманске насчитывалось уже несколько десятков каменных зданий. Среди них — Дом культуры, Дом междурейсового отдыха рыбаков тралового флота, мореходное училище, несколько школ, многоэтажные жилые дома для промысловиков на центральном проспекте. Для горожан ставила спектакли драматическая труппа. Звучали в эфире передачи Московского и местного радио. Население города к началу Великой Отечественной войны достигло 130 тысяч жителей.

Мурманск сыграл важную роль в истории освоения Арктики. Город снарядил и отправил в знаменитый сквозной рейс по трассе Северного морского пути пароход «Челюскин», на котором шла экспедиция, руководимая О. Ю. Шмидтом. Из Мурманска совершили плавание в Гренландское море ледокольные пароходы «Таймыр» и «Мурман», чтобы снять со льдины участников дрейфующей станции «Северный полюс-1» — отважную четвёрку во главе с И. Д. Папаниным. И в наши дни Северный морской путь, проложенный в 1930-е годы, остаётся транспортной магистралью непрерывного действия. Учёные Полярного научно-исследовательского института морского рыбного хозяйства и океанографии имени Книповича (ПИНРО) в экспедиционных рейсах на исследовательских судах добывали важные для промысловиков данные о море и его рыбных запасах. Начались занятия в учительском институте.

Развитие Мурманска в предвоенный период тесно связано с именем партийного и государственного деятеля С. М. Кирова. Как первый секретарь Ленинградского обкома ВКП(б) в 1926—1934 годах (а Кольский полуостров входил тогда в состав Ленинградской области на правах округа) он вникал в существо дел на Мурмане, способствовал их решению, оказывал необходимую помощь. В сквере возле Дворца культуры, за строительством которого Сергей Миронович наблюдал и который носит теперь его имя, позже был поставлен ему памятник. В честь С. М. Кирова назван и один из проспектов. Претерпел изменения и статус города. В 1921 Мурманск стал центром одноимённой губернии, с 1927 — одноимённого округа в составе Ленинградской области, с 1938 становится областным центром Мурманской области.

Писатель А. М. Горький, посетив Мурманск летом 1929 года, потом в очерке «На краю земли» отметил: «В Мурманске особенно хорошо чувствуешь широту размаха государственного строительства».

Мурманск в Великой Отечественной войне

В ходе Великой Отечественной войны Мурманск неоднократно подвергался атакам с суши и с воздуха. Немецкие войска стремились захватить этот город, имеющий стратегическое значение, однако прифронтовой Мурманск более сорока месяцев сдерживал натиск врага с суши и с воздуха.

29 июня 1941 года немецкие войска, имея двойное превосходство в пехоте и огневых средствах и почти четырёхкратное — в авиации, нанесли удар на Мурманском направлении по линии государственной границы. Однако пограничники, воины 14-й армии и моряки Северного флота оказали упорное сопротивление превосходящему в численности противнику, умело используя особенности рельефа местности (сопки, неровности, валуны). 14-я стрелковая дивизия в течение шести дней обороняла границу. Мужественно, стойко, героически сражались советские воины, все — от солдата до высшего командира. Выполняя воинский долг, с автоматом в руках погиб в бою генерал-майор А. А. Журба. Расстреляв патроны, последней гранатой подорвал себя и наседающих егерей морской пехотинец, недавний матрос траулера И. И. Сивко. Насмерть встали у дороги, ведущей к Мурманску, артиллеристы 6-й комсомольской батареи во главе с лейтенантом Григорием Лысенко.

Дислоцированная в Заполярье 150-тысячная германская армия имела директиву Гитлера: выйти к Белому морю, перерезать Кировскую (ныне — Октябрьскую) железную дорогу, захватить Мурманск, блокировать базы Северного флота и Мурманский порт, через который шли грузы из стран-союзниц для снабжения страны и армии по ленд-лизу. В состав армии входил горноегерский корпус «Норвегия», специально обученный военным действиям на скалистой местности. По расчётам немецкого командования, Мурманск должен быть взят примерно за три дня.

Дважды — в июле и сентябре — немецко-фашистские войска предпринимали генеральное наступление на Мурманск, однако оба наступления провалились. В сентябре 1941 года, когда создалось особо тревожное положение, город срочно сформировал из населения Полярную дивизию, которая нанесла фашистам немалый урон. Врагу удалось пройти всего двадцать пять — тридцать километров от границы. Гитлеровские войска были остановлены на рубежах хребта Муста-Тунтури, реки Западная Лица и приречной долины, которая известна в наши дни как Долина Славы. Над вражескими тылами неприступными бастионами нависали полуострова Средний и Рыбачий, здесь потерпели крах планы и надежды гитлеровских стратегов.

После того, Мурманск отразил наступления, враг атаковал его с воздуха, совершая в отдельные дни по пятнадцать-восемнадцать налётов и сбросив за годы войны в общей сложности 185 тысяч бомб. По плотности нанесённых ему за время Второй мировой войны бомбовых ударов он уступает лишь Сталинграду и Ковентри. В результате бомбардировок было уничтожено три четверти построек, особенно пострадали деревянные дома и строения. Наиболее тяжёлой была бомбардировка 18 июня 1942 года. Германские самолёты шли волна за волной. Они сбрасывали кассеты зажигательных бомб, а следом — тяжёлые фугасы. Ветер раздувал очаги пожаров. Ясная, сухая и ветреная погода способствовала распространению пожара, сплошное море огня разлилось от центра до северо-восточных окраин города.

7 октября 1944 года советские войска начали в Заполярье знаменитую Петсамо-Киркенесскую наступательную операцию. Гитлеровцев не спасли мощные, три года возводившиеся, оборонительные укрепления. В результате наступательной операции крупная немецкая группировка была разгромлена менее чем за месяц, восстановлена государственная граница СССР, освобождены от захватчиков не только древняя русская Печенгская земля, но и районы Северной Норвегии. Москва четырежды салютовала войскам Карельского фронта, кораблям и частям Северного флота.

Ожесточённые бои рождали новых героев. Окружённый врагами, бросил себе под ноги противотанковую гранату пулемётчик Анатолий Бредов — мурманчанин, в мирное время рабочий судоверфи. Закрыл телом амбразуру вражеского дзота и обеспечил успех атаки снайпер Михаил Ивченко. Под шквальным огнём увлёк за собой бойцов командир миномётной роты капитан Генералов.

Ратный подвиг защитников Кольской земли — и фронтовиков, и тружеников тыла — увековечен учреждением медали «За оборону Советского Заполярья». Около ста пятидесяти участников боёв стали Героями Советского Союза. Трое — лётчик Сафонов, катерник Шабалин и разведчик Леонов — удостоены этого звания дважды.

После окончания войны многие улицы Мурманска были названы именами героев войны: улица Гаджиева, капитана Тарана, капитана Копытова, Бабикова, Хлобыстова, Подстаницкого, проезд Халатина. На площадях города поставлены памятники 6-й Героической комсомольской батарее, Анатолию Бредову, Полярной дивизии, погибшим траулерам рыболовного флота, портовикам, воинам-строителям, североморцам. Символом несгибаемой стойкости защитников Заполярья стала отлитая в бетоне величественная фигура солдата на крутой сопке над Кольским заливом (памятник Защитникам Советского Заполярья, «мурманский Алёша»), у ног которого оборудован Вечный огонь.

Послевоенные годы

К концу Великой Отечественной войны город был практически полностью разрушен. Сохранились лишь портовые сооружения и три здания в городе (в одном из них сейчас находится Мурманский политехнический лицей). В ноябре 1945 года по решению правительства Мурманск был включён в число 15 городов страны (наряду с Москвой, Ленинградом, Смоленском, Новгородом), восстановление которых объявлялось первоочередной задачей. На развитие города было выделено 100 миллионов рублей. Поддержка страны помогла достаточно быстро восстановить город. В течение первого десятилетия после войны были построены промышленные предприятия, причальные линии, школы, детские сады и ясли, кинотеатры, клубы и Дома культуры, телевизионный комплекс. Высокими темпами велось и жилищное строительство, уже к 1952 году, объём жилой площади в городе достиг довоенного уровня. Ещё через десять лет жилой фонд увеличился в три раза, а после ввода в строй домостроительного комбината строители города перешли от кирпичной кладки к индустриальному методу монтажа зданий.

В 1963 году Совет Министров СССР принял постановление «О развитии городов Архангельска и Мурманска», во многом предопределившее дальнейшее развитие города. Город сильно вырос в конце 1970-х — начале 1980-х годов. Основная застройка Первомайского района и восточной части Октябрьского (неофициально выделяемого в отдельный, «Восточный» район) — это панельные девятиэтажные здания. В центре города преобладают дома сталинской застройки, основная часть Ленинского округа состоит из «хрущёвок», в некоторых местах можно обнаружить послевоенные деревянные одноэтажные и двухэтажные дома-полубараки.

Литература

Аверьянов К. А. О времени основания Мурманска // Проблемы исторической географии и демографии России. М., 2013. С. 327 – 336.

Отрывок, характеризующий История Мурманска

Через пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.
Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.


В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.