История Нормандии

История Нормандии охватывает прошлое административных регионов Франции Нижняя Нормандия и Верхняя Нормандия, а также герцогства Нормандия и бальяжей Джерси и Гернси.

Континентальные границы этой французской исторической провинции оставались практически неизменными на протяжении всей своей долгой истории, за исключением фактов передачи нескольких земельных участков в состав современных департаментов Эр и Луар, Майен, Уаза и Сарта ещё в эпоху формирования во Франции системы финансовых округов при Старом порядке. Дополнительно, при формировании системы департаментов после французской революции был произведён обмен несколькими анклавными коммунами с департаментами Майен, Кальвадос, Эр, Манш, Орн и Приморская Сена.

Эти земли, населённые поначалу кельтскими племенами (армориканцами в западной части и белгами в восточной), в 56 году до н. э. были покорены римскими легионами и затем присоединены императором Октавианом Августом к провинции Лугдунская Галлия. В IV веке император Грациан разделил провинцию на цивитаты (гражданские общины), сформировав таким образом исторические границы провинции. После падения Древнего Рима в V веке эти земли перешли под власть франков, короли которых поощряли развитие христианского монашества — в Нормандии основаны аббатство Сент-Уан в Руане (около 641 года), Фонтенельское аббатство (около 649 года) и аббатство Жюмьеж (около 654 года), — а также замену пагов на цивитасы с последующей интеграцией земель Нормандии в Каролингскую империю. В конце VIII века на эти земли вторглись грабители викинги; они обосновались здесь и в 911 году образовали своё княжество, которое впоследствии стало герцогством Нормандия. После расширения территории, непрерывно происходившего на протяжении полутора веков, границы Нормандии закрепились и не менялись существенно, охватывая территорию двух современных французских регионов — Нижней Нормандии (департаменты Манш, Кальвадос, Орн) и Верхней Нормандии (департаменты Эр и Приморская Сена). Включенная в 1204 году в состав земель французской короны, Нормандия понесла огромный ущерб в эпоху Столетней войны, а также в период французских религиозных войн, поскольку Нормандия была одним из главных центров протестантизма во Франции. В XX веке в ходе военной операции по высадке союзников было разрушено множество городов этой исторической области, в особенности Сен-Ло, Гавр и Кан.

Разделение на два административных региона произошло в 1956 году и в настоящее время рассматриваются проекты восстановления единства Нормандии.

Первобытное общество и древний мир

Нормандия до римского завоевания

Присутствие человека на этих землях датируется доисторическим периодом, о чём свидетельствуют многочисленные каменные инструменты, найденные преимущественно в департаментах Эр и Кальвадос, а также, в меньшем объёме, в департаменте Приморская Сена. Грот в Гуи неподалёку от Руана, имеющий наскальные изображения, является самой северной в Европе пещерой с изображениями (ещё одна пещера, малоизученный грот д’Ориваль, расположена в 11 километрах от Гуи на левом берегу Сены). Равнина Нормандии довольно систематично усеяна множеством хорошо сохранившихся мегалитов.

История кельтского периода в Нормандии описана более подробно, благодаря огромному количеству однозначно датированных археологических источников. Эпоха галлов в Нормандии характеризуется важными археологическими находками, в числе которых золотой галльский шлем (IV век до н. э.), найденный у коммуны Амфревиль-су-ле-Мон (такой же железный представлен в музее в Лувье, а также объектами, в числе которых крупный некрополь в Питре (Эр), где найдены кремационные урны, боевые мечи и остатки гробницы, где воин погребён вместе со своей колесницей; другой некрополь датирован либо концом эпохи гальштатской культуры, либо началом латенской культуры, обнаружен неподалёку от коммуны Иф в Кальвадосе.

Кельтские племена белгов обосновались в Нормандии в несколько этапов с VI века до н. э. и до III века до н. э. Свидетельства Юлия Цезаря (Записки о Галльской войне) позволяют идентифицировать различные галльские племена, населявшие эти земли и сплочённых в оппидумах или в прилегающих к ним сельских поселениях. В 56 — 57 годах до нашей эры эти племена объединились для противостояния вторжению легионов Цезаря. После поражения галлов в битве при Алезии племена Нормандии продолжали сопротивляться ещё некоторое время, но к 51 году до н. э. полностью вся Галлия была покорена Римом.

Римская культура в Нормандии

В 27 году до н. э. император Октавиан Август переустроил галльские земли и передал некоторые территории в провинцию Лугдунская Галлия, центром которой был современный Лион. Романизация Нормандии, подобно другим регионам запада, происходила путём строительства римских дорог и развития градостроительства.

Известно о существовании на нормандской территории множества галло-романских вилл, в частности, благодаря археологическим раскопкам, проведённым в ходе строительства автотрассы A29 в Приморской Сене. Такие сельские жилища, строившиеся в центре соответствующих земельных хозяйств, имели в проекции один из двух планов. Виллы первого плана были удлинёнными и имели выходящий на юг фасад; второй тип вилл напоминал итальянские виллы, в центре которых находился квадратный двор. Именно к этому типу относилась шикарная вилла у Сент-Маргерит-сюр-Мер, между Дьепом и Сен-Валери-ан-Ко. При сооружении этих вилл использовались местные строительные материалы: кремень, мел, известняк, кирпичи, глиносолома. Купальни и некоторые другие комнаты обогревались по древнеримскому методу гипокауста (загородная вилла возле Вьё-ля-Ромэн).

Местные аграрные хозяйства, согласно Плинию Старшему, выращивали пшеницу и лён. И наконец, на древних нормандских равнинах имелось множество фанумов (небольшие храмы кельтской традиции, как правило, в форме квадрата). Один из них расположен к западу от Арфлера. В ходе раскопок археологи обнаружили на месте нормандских жилищ и гробниц множество терракотовых статуэток богинь. К тому же, на месте современной коммуны Ле-Вьей-Эвре находилось важное место паломничества, где были построены форум, римские термы, величественная базилика, два фанума, а также два огромных театра.

Кризисы в III веке и падение империи

Начиная со второй трети III века множество нормандских поселений опустошались набегами «варваров». Обнаруженные следы пепелищ и монетные клады свидетельствуют об опасной жизни и неуверенности жителей северной Галлии. Прибрежные поселения сопротивлялись морскому пиратству саксов, а также нападкам франков и фризов. В такой обстановке римские власти внедрили систему береговой обороны в Манше и на Атлантике в Бретани, получившую название Саксонский берег, которая состояла из укреплённых фортов, разделённых по принадлежности на три командования. Настоящая территория Нормандии была включена в командование dux tractus armoricani et nervicani, контролировавшее побережье от Булони до эстуария Жиронда. В то же самое время в римскую армию призываются солдаты из германских племён и иммигранты получают разрешение проживать в Римской империи. Таким образом германцы набирались в армию для сражений с другими германцами.

На землях будущей Нормандии были размещены несколько легионов, в частности легион Prima Flavia Gallicana Constantia, который дал своё имя поселению Constantia (современная коммуна Кутанс) и пагусу Констанция (Котантен). Эта армия была размещена здесь по указанию императора Констанция I Хлора в 298 году; её нестроевой состав заполнялся свевами. При проведении реформ римского императора Диоклетиана (285—305 годы) Нормандия, ставшая самостоятельной как минимум административно, твёрдо отделилась от соседней Бретани. В этот исторический период также начинается христианизация римской провинции: историкам известно, что в 314 году Руан уже имел собственного епископа. Начиная с 406 года сюда прибывают огромные массы германцев и алано-гуннов, сокрушив последние оборонительные имперские лимесы и преодолев ожесточённое сопротивление римской армии и их наёмников. Саксы обосновались на нормандских берегах, в окрестностях Байё, который назывался Otlinga saxonia (первое упоминание в 844 году) или Otlinga Hardouini, а также на Нормандских островах. Многочисленные франки обосновались на землях возле Бре (фр. Bray) и частично на землях Ко (фр. Caux), поначалу как солдаты римской армии, а затем, после поражения римского наместника Сиагрия, побеждённого Хлодвигом, как солдаты новой силы.

Средние века

Раннее средневековье

С 486 года Галлия, на участке между реками Соммой и Луарой, переходит под контроль предводителя франков Хлодвига I. Франки были расселены неравномерно: очень плотно на востоке и крайне мало на западе современной Нормандии. Это отражено расположением некрополей в ряд между селениями Анверме, Лондиньер, Эрувиллет и Дувран. После смерти Хлодвига регион стал важнейшей частью Нейстрии, а Руан стал влиятельным городом. В этот период также произошло административное и военное разбиение территории на графства; граф франков был высокопоставленным государственным чиновником. Наконец, восточная область региона, находившаяся поблизости от Парижа, была местом жительства королей и принцесс меровингов.

Хотя западная часть будущей Нормандии была слабо населена франками, плотность расселения саксов была там высока, о чём свидетельствуют документы и археологические находки, в особенности на Канской равнине (в районе Бессен). В 843 и в 846 годах при короле Карле II Лысом в официальных документах ещё упоминается существование пага Otlinga Saxonia в районе Бессен. Значение термина Otlinga осталось неясным.

Благодаря изучению девяти некрополей появилась возможность датировать появление в Нижней Нормандии первых поселений саксов серединой V века. Присутствие саксов в археологическом слое длится в этой местности вплоть до конца VII века, после чего они полностью ассимилировались с местным населением.

Темп христианизации, начатой в эпоху поздней античности, наращивался в регионе: в главных городах строили соборы, вне городов строили церкви в честь святых, на дорогах возводили молельни и т. д. В течение длительного времени шёл процесс основания церковных округов. Самые малые приходы находились на Канской равнине, тогда как в бокаже приходы были крупнее. В эпоху Каролингов кладбища стали устраивать вокруг приходских церквей.

Монашество на землях Нормандии начало развиваться в VI столетии, преимущественно в малонаселённой западной части региона. В VII веке представители знати франкского происхождения основали несколько аббатств в долине реки Сена: аббатство Сент-Уан в Руане (около 641 года), Фонтенельское аббатство (около 649 года), аббатство Жюмьеж (около 654 года), аббатство Павийи в 662 году, аббатство Монтивилье между 682 и 684 годами. Вскоре эти нормандские аббатства приняли монашеский «устав святого Бенедикта». Эти аббатства владели крупными земельными участками на всей территории Франции, которые приносили высокие доходы. И на эти аббатства делалась ставка в династическом и политическом соперничестве.

Вторжение скандинавов

Нормандия обязана своим названием викингам-завоевателям, которые в первом тысячелетии дважды вторгались вглубь территории Европы (в 790—930 годах и затем в 980—1030 годах). Их называли Nortmanni или Normanni, что этимологически означало «северные люди». После этапного 911 года название Нормандия пришло на смену использовавшемуся прежде Нижняя Нейстрия.

Нормандская топонимика, а также множество местных фамилий, всё ещё хранят следы этих скандинавских вторжений.

Первые набеги викингов случились в период между 790 и 800 годами на западном побережье Галлии. Вскоре прибрежные земли Нейстрии перешли под правление императора Запада Людовика I Благочестивого (годы правления 814—840). Вторжение 841 года опустошило Руан и Жумьеж. Викингов привлекали монастырские сокровища, которые были лёгкой добычей, поскольку церковники не могли защитить их. В ходе вторжения 845 года викинги поднялись по Сене и разграбили Париж. Обычно набеги производились летом, а на зиму викинги возвращались с трофеями обратно в Скандинавию.

Однако, начиная с 851 года, викинги стали зимовать в низовьях Сены; они сожгли Фонтенельское аббатство, монахи в 858 году были вынуждены бежать в Булонь-сюр-Мер, а в 885 году — в Шартр. Мощи святого Онорина перевезли в аббатство Гравиль неподалёку от селения Конфлан в окрестностях Парижа. Часть монастырских архивов и библиотеку также перевезли, но большая часть была сожжена.

Политика каролингских королей была непоследовательна, что имело тяжёлые последствия. В 867 году, согласно Компьенскому договору, король Карл II Лысый уступил бретонскому королю Саломону графство Котантен, при условии принесения ему клятвы верности и оказания помощи в противостоянии викингам. Между 862 и 869 годами Карл Лысый соорудил в Питре деревянный мост через Сену, защищённый с двух сторон каменными предмостными укреплениями, которые в свою очередь сами были защищены двумя укреплениями, одно из которых впоследствии стало городом Пон-де-л'Арш. Важные сражения прошли здесь в 881 году. Тем не менее, несмотря на значительные укрепления, франки не смогли защитить эту местность. Постоянный гарнизон был слишком слаб, а собирать войска оперативно не получалось.

В 911 году предводитель викингов Роллон заключил соглашение с каролингским королём Карлом III Простоватым. По условиям этого Сен-Клер-сюр-Эптского договора король доверил Роллону охрану Руанского графства, земли которого примерно соответствовали современному региону Верхняя Нормандия, в обмен на признание короля Франции своим сеньором (вассальный обет принесён в 940 году) и обязательство пройти обряд крещения. Роллон также был обязан защитить эстуарий Сены и Руан от скандинавских набегов. Благодаря поэтапным завоеваниям, расширялась территория, находившаяся под нормандским суверенитетом, включив в 924 году графство Иемуа и Бессен.

В 933 году нормандские викинги заняли Котантен и Авраншен, принадлежавшие бретонским викингам, которыми управлял Инкон. В том же году король Франции Рауль I был вынужден уступить нормандскому герцогу Вильгельму I «земли бретонцев, расположенные на берегу моря». Такое выражение указывало на территорию Котантена и Авраншена вплоть до реки Селюн, которая тогда протекала по южной границе. В период между 1009 и 1020 годами земли между реками Селюн и Куэнон были отвоёваны у бретонцев (которые освободились от викингов в 937 году), в результате чего остров Мон-Сен-Мишель окончательно стал нормандским. Вильгельм I Завоеватель расширил владения, завоевав в 1050 году Пассе, стоящий на реке Мен. Руанские архиепископы побуждали нормандских герцогов к расширению своих владений, что приводило также к расширению церковной провинции Руана.

Множество зданий, как в городах, так и на равнине, было разграблено, сожжено или разрушено набегами викингов. Церковные источники сильно очерняют реальную картину, учитывая что ни одно поселение не было уничтожено полностью. При этом все монастыри подвергались грабежам викингов, и все нормандские аббатства были разрушены. Передача власти в руки Роллона и его преемников привела к быстрому восстановлению нормального положения.

Слияние скандинавов и местного населения способствовало появлению самого могущественного феодального образования на территории империи Запада. Динамичное развитие и навыки кораблестроения, о чём свидетельствует нормандская, а затем и французская, техническая лексика, позволили впоследствии отправиться на завоевание Англии, южной Италии, Сицилии и Ближнего Востока в крестовых походах.

Герцогство Нормандия (X—XIII века)

Период до Вильгельма Завоевателя

В распоряжении историков имеется мало письменных источников, относящихся к этому периоду истории Нормандии: Дудо Сен-Кантенский, Гильом Жюмьежский, Ордерик Виталий, Вас и т. д. В дипломатических источниках указывается на существование двора герцогов.

Могущество герцогов Нормандии в XI веке

Роллон был верховным предводителем — «ярлом» — своих викингов. После 911 года он стал графом Руана. Его преемники поначалу носили титул графа Нормандии (вплоть до Ричарда II). Затем они были возведены в герцогский титул, ставший вакантным после восхождения на трон Капетингов, герцогов франков. В Нейстрии мог быть только один герцог и этот титул носили представители семьи робертинов; впоследствии степень герцога перешла нормандским правителям, а титул герцога франков был упразднён. Герцоги Нормандии обладали правом бана и признавали сюзеренитет короля Франции. Нормандия не стала исключением из общего течения той эпохи, направленного на присвоение элементов государственной власти локальными владетелями: герцоги чеканили собственную монету, вершили правосудие и взимали налоги (к примеру, пошлина за право выставлять свой товар на рынках). Они набирали собственную армию и определяли большую часть прелатов своего архидиоцеза. Таким образом они практически не зависели от короля Франции, даже несмотря на то, что приносили оммаж каждому новому монарху Франции.

Герцоги Нормандии поддерживали тесные связи с другими монархами, в особенности с королём Англии: Эмма, сестра Ричарда II, вышла замуж за короля Англии Этельреда Неразумного. Они удостаивали членов своей обширной герцогской фамилии титулами графов и виконтов, которые появились около 1000 года. Герцоги Нормандии сумели сохранить определённую часть скандинавских традиций, к примеру, они обладали правом отправлять в ссылку, правом иметь флот и правом на внебрачное сожительство. Однако, в отличие от других владетелей земель на севере Франции, нормандские герцоги, заботясь о себе, препятствовали в получении шателенами слишком широких полномочий, а земельные поместья, находившиеся во владении герцогов Нормандии, были более крупными, чем поместья других владетелей. Такое обилие земельных владений позволило герцогам вернуть земли аббатствам и заручиться поддержкой вассалов путём раздачи феодов. Однако в течение XI столетия такая феодальная политика существенно сократила объём земельных владений династии, и только завоевание Англии герцогом Вильгельмом Завоевателем позволило герцогам Нормандии вернуть себе статус самого крупного во Франции землевладельца.

Двор герцога в XI веке не имел чёткой структуры и часто обновлялся. Он состоял из светских и церковных аристократов, называемых «грандами». Эти «гранды» приносили клятву верности наследнику герцогства. Канцелярия в это время ещё отсутствовала, а число письменных документов пока незначительно.

В число аристократов герцогства входила небольшая группа людей, имевших скандинавское происхождение, к примеру род Аркуров, но большая часть грандов Нормандии имела франкские корни, к примеру, дом Беллемов, дом Тони. В начале XI века на западе герцогства нормандские семьи соединялись с бретонскими, а также с Анжуйскими. Все эти аристократы давали обет верности герцогу Нормандии, а тот выделял им земельные участки. Начиная с 1040-х годов понятие барон означает принадлежность к избранной части рыцарей и спутников герцога. При этом понятие вассал появилось в документах только около 1057 года. Слово фьеф стало встречаться также в середине XI века. Ричард I назначал графов из числа членов своей семьи, но при этом заботился чтобы они не образовывали слишком влиятельных родственных союзов.

Экономика

В начале XI века Нормандия была звеном сети товарообмена, ориентированной на северо-запад Европы. Руанские торговцы в этот период уже посещали Лондон, где торговали вином. Руан ещё принимал рабов, которых доставляли сюда викинги. Движение денежной массы было более активным, чем в соседних землях.

Жизнь крестьян

В Нормандии не знали крепостного права, что было большой редкостью в ту эпоху, и применяли акр в качестве земельной меры. Земельные держания передавались вассалам в качестве vavassories или villainage, и постепенно происходила замена каролингской системы крестьянских семейных наделов (мансов). В отличие от других французских регионов, в Нормандии обязательная барщина на землях сеньора была незначительной.

Тем не менее, в процессе изучения местных поземельных реестров (так назывались земельные книги сеньорий) были обнаружены обязанности, которые в иных регионах считались крепостническими — «formariage» (брак с крепостным из другой сеньории или с лицом иного положения) и «mainmorte» (право наследования имущества крепостного, реализуемое сеньором), — а также барщины, которая не оставляла крестьянам времени на занятие своей землёй.

Строительство

Градостроительное и церковное восстановление западной Нормандии после окончания эпохи вторжений заняло много времени и проходило поэтапно. Только после 1030 года начали восстанавливаться крупные нормандские монастыри (случай Мон-Сен-Мишель является исключением). Епископские города Кан и Валонь до 1025 года ничем не отличались от других городов. Герцоги занимались восстановлением монашеской жизни в Нормандии, примером чего служит возрождение в 960 году Фонтенельского аббатства. Ричард I распорядился восстановить монастырскую церковь в Фекане. Но именно при Ричарде II сюда пришёл реформатор Гильом де Вольпьяно, вдохнувший новую жизнь в аббатства, распространив бенедиктинский устав. Роберт I основал аббатство Серизи-ла-Форе в 1032 году.

Итальянское и сицилийское похождение

Небольшая горстка норманнов отправилась испытывать свою судьбу в Средиземное море. Удача была на их стороне; им даже удалось основать новую династию. Это были сыновья мелкого нормандского дворянина Танкреда де Готвиля — Вильгельм Железная Рука, Роберт Гвискар, Рожер де Готвиль, и затем сын последнего Рожер II, ставший первым королём Сицилии. Норманны южной Италии сыграли существенную роль в истории Византии и в крестовых походах.

Достижения Вильгельма Завоевателя

Жизнеописание Вильгельма Завоевателя известно нам благодаря работам хроникёра и его биографа Гийома де Пуатье (фр. Guillaume de Poitiers). В ходе своего паломничества скончался герцог Роберт I, после чего в Нормандии началось десятилетие неразберихи, пришедшее на юные годы Вильгельма. Около 1046 года часть сеньоров устроила сговор, имевший целью отстранить Вильгельма и привести к власти Гилберта, графа де Брионна и внука Ричарда I. Опираясь на поддержку короля Франции Генриха I, 20-летний Вильгельм обуздал мятежных сеньоров в 1047 году в битве в долине Дюн. Вплоть до 1055 года он избавился от нескольких самых амбициозных грандов, происходивших из герцогского рода. Он отнял ленные владения герцога Арка и восстановил порядок, грамотно проводя политику распределения земель. Дополнительно он очень твёрдо контролировал основу своей власти, виконтов. Для расширения круга своих сторонников он, нарушив запрет папы Льва IX, взял в жёны Матильду, дочь графа Фландрии Бодуэна V и племянницу короля Франции.

Завоевание Англии

В 1050 году король Англии Эдуард Исповедник призвал Вильгельма для сопротивления угрозам со стороны своей знати. Он не имел прямых наследников и пришёл к мысли, что Вильгельм мог стать его наследником после смерти, которая произошла 5 января 1066 года. Между тем, Гарольд II Годвинсон, зять умершего короля, распорядился короновать себя в Вестминстере, став последним англосаксонским правителем Англии. После этого Вильгельм решает добыть своё наследство силой и высадился на побережье Англии.

В это время войска Гарольда отправились на отражение нового вторжения викингов в Англию, во главе которых стоял король Норвегии Харальд Суровый, также стремившийся к английскому трону. Так произошла битва при Стамфорд-Бридже, где викинги потерпели поражение. Войска Вильгельма и Гарольда сошлись 14 октября 1066 года в 10-часовой битве при Гастингсе, где Гарольд был убит. 25 декабря того же года Вильгельм короновался королём Англии в Вестминстерском аббатстве.

Последствия

Обладая королевским троном, Вильгельм в годы своего правления существенно упрочил нормандское герцогство. Его политика подкреплялась богатством, приобретённым в результате завоевания Англии. Таким образом знать Нормандии получила во владение земли по ту сторону пролива Ла Манш. Вильгельм внимательно следил за происками своего сына Роберта Куртгёза. Его выросшее могущество возбудило подозрение короля Франции. Наследство Вильгельма было разделено следующим образом: Английские земли отошли Вильгельму II Рыжему, а Нормандия досталась старшему сыну, Роберту Куртгёзу. Однако после смерти Вильгельма в 1087 году не удалось избежать братских и междоусобных столкновений, которые продолжались до 1106 года.

Период безвластия

Роберт Куртгёз, участвуя в первом крестовом походе, отправился в Святую землю. По возвращении из похода брат его Вильгельм II Рыжий уже умер, а английский трон захватил его младший брат Генрих Боклерк. Генрих в 1106 году одержал победу над братом в битве при Таншбре.

XII век

Герцогу Генриху Боклерку пришлось противостоять притязаниям дома Беллемов, который опирался на поддержку графа Анжу и короля Франции. К тому же, династическая преемственность оказалась под угрозой, когда в 1120 году в знаменитом кораблекрушении «Белого корабля» погиб единственный сын Боклерка. После этого нормандские бароны признали законной наследницей герцогства дочь Боклерка Матильду. В 1128 году она вышла замуж за 15-летнего Жоффруа V Плантагенета, графа Анжу и Мэна.

После смерти Генриха Боклерка в 1135 году случился новый династический кризис — Стефан Блуаский, племянник Генриха и внук Вильгельма Завоевателя по матери Аделе, потребовал себе трон Англии. Связанная с этим неразбериха продолжалась следующие 20 лет. Стефан Блуаский принёс оммаж за герцогство Нормандия своему сеньору, королю Франции. Жоффруа Плантагенету пришлось провести несколько военных походов, чтобы добиться наследства своей супруги. В 1144 году он побеждает у Руана и под Арком.

После смерти Жоффруа Плантагенета Нормандию наследовал его сын Генрих II Плантагенет. Он существенно расширил свои владения, взяв в жёны в 1154 году наследницу Аквитании герцогиню Алиенору. После этого события Нормандия стала частью огромной страны Плантагенетов, простиравшуюся от Шотландии на севере, до Пиренеев на юге. Историческая область Вексен, находившаяся на стыке между герцогством Нормандия и землями французской короны, была постоянным предметом споров между королями Франции и герцогами Нормандии. После смерти Генриха II в 1189 году ему наследовал его сын Ричард I Львиное Сердце. Он отправился в крестовый поход, возвращаясь из которого был пленён в 1193 году. Младший брат, Иоанн Безземельный, предпринял попытку занять место Ричарда, для чего обратился за поддержкой к королю Франции Филиппу II Августу. В расчёте на такую поддержку Иоанн уступил Франции часть земель и укреплений на востоке герцогства, среди которых была область Вернёй. В феврале 1194 года король Франции захватил Эврё, Небур и Водрёй, после чего атаковал Руан. Освободившись из плена, Ричард смог вернуть себе область Вернёй. Пользуясь передышкой, в течение года Ричард построил на Сене замок Шато-Гайар, выше по течению от Руана.

Конец Нормандии Плантагенетов (начало XIII века)

События

Король Англии и герцог Нормандии Ричард I Львиное Сердце скончался в апреле 1199 года. 25 мая того же года его брат Иоанн Безземельный в Руане короновался герцогом Нормандии. Иоанн пользовался дурной репутацией в Средние века, главным образом из-за проводимой политики ужесточения налогового бремени. Он принёс оммаж королю Франции и согласился заключить договор Гуле. Иоанн Безземельный принудительно взял в жёны Изабеллу Ангулемскую, уже помолвленную с Гуго X де Лузиньяном, бывшего также как и Иоанн, вассалом короля Франции. Оскорблённая семья Лузиньянов обратилась в поисках справедливости к своему сюзерену, Филиппу Августу, который призвал к себе Иоанна и пригрозил конфискацией его владений, в случае отказа явиться. Другими словами, на основе положений феодального права, французский сеньор изъял у своего вассала земли. Король Франции передал эти земельные владения племяннику Плантагенета, герцогу Бретани Артуру I, хотя саму Нормандию оставил себе. Летом 1202 года Филипп Август захватил земли Бре. Иоанн Безземельный распорядился убить пленённого племянника Артура, а его нормандские бароны, под нажимом короля Франции, прекратили сопротивление. Осаждённый летом 1203 года замок Шато-Гайар стойко продержался до 6 марта 1204 года. 21 мая французы овладели городом Кан. Наконец, 24 июня 1204 года войска Филиппа Августа вошли в Руан, подавив сопротивление его жителей. Король Франции завоевал Нормандию и присоединил её территорию к землям французской короны, обеспечив казну новыми доходами, а своих чиновников новыми должностями в прежнем герцогстве.

Итоги эпохи герцогства

Этот исторический период стал для герцогства Нормандия, по сути, бывшего остатком Западно-Франкского королевства, эпохой существенного демографического и экономического роста. Период характеризуется бурным поднятием целинных земель под управлением аббатств или местных семейств — раскорчёванные участки получали названия, образовавшиеся от имён своих целинников. Новые посёлки и городки рождались в эту эпоху. Нормандские сеньоры дробили свой резерв, вызывая появление земельных наделов предоставленных в статусе пожизненной аренды, ставших прообразом «недворянских вотчин» (фр. fiefs roturiers). Успехи аграрной отрасли хозяйства обусловлены массовым применением трёхпольной системы севооборота, повысившей урожайность, использованием лошадей в качестве тягловых животных. Отмечено более раннее, чем в соседних регионах, проникновение денежных отношений — начиная с XI века все жители Нормандии платили прямой налог наличными деньгами. В конце XII века в Нормандии начала распространяться земельная рента.

Развивалась речная коммерция, а руанские торговцы были освобождены от уплаты пошлин в Лондоне. В XII веке несколько нормандских селений процветали благодаря своим суконным мастерским.

В XI веке нормандские бароны владели несколькими феодами. Они получили свои владения непосредственно из рук герцога и, следовательно, приносили ему оммаж. Затем сеньоры, владевшие землёй, стали строить в своих владениях резиденции по типу мотта. Сеньоры поощряли образование посёлков и предместий в округе. Некоторые семейные династии быстро вымерли. В зависимости от этих сеньоров находились так называемые вальвассоры, управлявшие частями феодального владения, которые назывались «вальвассориями». Среди крестьян стали выделяться группы зажиточных земледельцев, обладавших орудиями труда и тягловыми животными. Крепостных в Нормандии практически не было.

Нормандия — провинция Франции

Интеграция

Проводимая королём Филиппом II Августом политика, способствовала интеграции герцогства в королевский домен, поскольку он предусмотрительно сохранил нормандскую специфику. Король подтвердил действие Руанского уложения, которое наделяло руанских торговцев монопольным правом навигации по Сене. Также он оставил в действии Палату шахматной доски Нормандии и Сборник кутюм Нормандии (обычаи, имевшие силу закона). Король оставил в Нормандии институт виконтства, поскольку желал контролировать своих вассалов. При этом по всему региону были назначены французские бальи и кафедральные капитулы получили право выбирать своего епископа.

XIII век стал эпохой экономического расцвета Нормандии, находившейся под защитой Капетингов. Крестьяне, поощряемые сеньорами и королём, распахивали новые земли. Практически повсюду появлялись новые посёлки и городки, наделённые привилегиями. Аграрное производство диверсифицировалось; крестьяне выращивали пшеницу, ячмень, вайду, марену, лён, коноплю, бобовые.

Стали расширяться города, например, Руан получил третью городскую стену. Ярмарки привлекали торговцев из соседних регионов. Король Филипп IV основал в Руанском порту арсенал (фр. Clos aux galées). Руанские коммерсанты экспортировали в Англию пшеницу и вино, и возвращались домой с оловом, шерстью и сукном.

Кульминация готики

В первой половине XIII века нормандская архитектура еще сохраняла свою самобытность — стройность сооружений, квадратные в основании фонарные башни (Руан). В дальнейшем французская готика оказала влияние на нормандскую архитектуру. Благодаря нововведениям здания стали простыми и светлыми внутри (исчезли балконы, галереи и аркбутаны). Строительные работы финансировали нормандские гранды и короли Франции, к примеру Филипп II Август содействовал строительству великолепного Мон-Сен-Мишель.

Причина перелома конца XIII века

В Руане нарастали народные волнения, связанные с налогами. Так, в ходе массовых беспорядков 1281 года был убит мэр и разграблены дома знати. В этой обстановке король Филипп IV ликвидировал муниципалитет и отменил монопольное право руанцев на торговлю по Сене. Тем не менее в 1294 году жители Руана выкупили свои свободы обратно. Махинации с составом королевских монет понижали доходность мещан от ренты. Смерть короля Филиппа IV придала новый импульс народным волнениям, и король Людовик X в 1315 году даровал Норманнскую хартию вольностей. Позже, в 1339 году, власть предоставит ещё одну, так называемую, Вторую хартию вольностей Нормандии, в которой будет вновь подтверждена самостоятельность Нормандии в вопросах правосудия и налогообложения. Для улаживания финансовых проблем королевства были созваны Штаты Нормандии. В дальнейшем, деятельность Штатов станет постоянной и они обретут большое влияние.

Нормандия в эпоху Столетней войны (XIV—XV век)

В 1337 году между королевствами Францией и Англией разразилась знаменитая Столетняя война и Нормандия не была её причиной. Наоборот, вследствие своей длительной англо-норманнской истории, Нормандия очень быстро стала мишенью в этой войне. В 1346 году английский король Эдуард III высадился со своим войском на полуостров Котантен, прошёл через территорию Нормандии, грабя и разрушая всё на своём пути. Затем англичане вернулись домой, одержав победу в битве при Креси в Пикардии.

В 1348 году в Нормандию пришла пандемия чумы — «чёрная смерть»; вызвав позже повторные эпидемии в регионе. В соединении с опустошением и голодом, чума нанесла огромный урон населению региона. В этой тяжёлой обстановке в 1382 году в Руане начались народные волнения, направленные против налогов.

Нормандия стала ареной жестокого противостояния между королём Франции Иоанном II и королём Наварры Карлом II. Последний был внуком короля Филиппа IV Красивого по матери и отстаивал свои права на трон Франции. Владея землями на территории Нормандии, в частности графством Эврё, он вступил в сговор с англичанами в начальный период Столетней войны. Расширив свои нормандские владения по Мантскому договору от 22 февраля 1354 года, Карл II был арестован и заключён в замок Шато-Гайар, откуда ему удалось бежать 09 ноября 1357 года. В дальнейшем он занялся разжиганием народных волнений на почве высоких налогов в Нормандии. Французская армия под командованием коннетабля Бертрана Дюгеклена сражалась с ним 16 мая 1364 года в битве при Кошереле. Согласно условиям Авиньонского договора, заключенного в марте 1365 года, Карл II признал себя побеждённым и уступил свои нормандские владения королю Франции Карлу V Мудрому, получив взамен город Монпелье.

Спустя несколько лет, после короткой передышки, Столетняя война снова пришла в Нормандию и причинила больший урон, чем её первая стадия. В августе 1415 года английский король Генрих V высадился в эстуарии реки Сены чтобы отвоевать земли, перешедшие к нему по наследству. Он осадил город Арфлёр, который в конце концов сдался. Затем он разбил французов при Азенкуре. Вернувшись ненадолго в Англию, Генрих V снова отправился в Нормандию; на этот раз у него была цель завоевать весь регион полностью. В 1419 году пала столица Нормандии, Руан. Англичане получили в свои руки большую часть французского королевства. В 1420 году был заключён договор в Труа, по которому Генрих V получал в жёны Екатерину, дочь короля Франции Карла VI Безумного; после смерти последнего Генрих V или его сын становился королём Франции и Англии. В 1422 году умерли Генрих V и Карл VI. Поскольку Генрих VI ещё был младенцем, регентство досталось герцогу Бедфорду. Он образовал в 1432 году университет в Кане и уважительно относился к особенностям Нормандии. Дворянство, духовенство и горожане Нормандии в большинстве своём встали на сторону короля Плантагенета, чьё правление в качестве герцога Нормандии и короля Франции представлялось легитимным. Однако навязанный им налоговый гнёт стал причиной народных возмущений. Герцог Бедфорд внёс значительный вклад в осуждение Жанны д’Арк на смертную казнь. 30 мая 1431 года Жанну захватили в плен при осаде Компьени и «продали» англичанам, которые сожгли её на костре после длительного судебного процесса в Руане. Прах Жанны д’Арк развеяли в Сене. В 1434 году налоговое бремя, установленное англичанами для финансирования своих военных походов, вызвало бунты во всём регионе. Весной 1449 года войска Карла VII вступили в Котантен, в низовья Сены и в центральную Нормандию, стремясь отвоевать Нормандию. Английская оккупация Нормандии закончилась в 1450 году в решающей битве при Форминьи, победу в которой одержал коннетабль Артур де Ришмон на территории современного департамента Кальвадос. Последним был освобождён город Шербур летом 1450 года. Нормандская знать встала на сторону капетингской династии и в её честь церкви покрыли геральдическими лилиями. Начался период восстановления зданий, повреждённых или разрушенных военными действиями.

Бунт герцога Беррийского

Младший брат короля Франции Карл II был апанажным герцогом Нормандии. За участие в «Лиге общественного блага» король Людовик XI лишил брата нормандских владений. Вступив в конфликт с королём, Карл бежал в Бретань под защиту герцога Франциска II. Вместе они устроили поход в Нормандию в 1467—1468 годах. Но после первого успеха бретонское войско вернулось домой, а соперники заключили перемирие в Ансени.

Эпоха Возрождения в Нормандии

Начало XVI века

Возврат к благополучию

Столетняя война завершилась и Нормандия начала выходить из экономического и демографического кризиса. После бедствий военного периода 1337—1450 годов бурный демографический рост позволил Нормандии уже к 1530 году восстановить предвоенную численность своего населения. В 1517 году король Франции Франциск I образовал город и порт Гавр. В Руане суконные мастерские переживали период невиданного роста. Нормандские рыболовы ходили за сельдью в Балтийское море и за треской к Ньюфаундленду. На обратном пути они привозили соль из Геранда. К 1570 году возобновилось торговое судоходство в Ла-Манше, торговцы направлялись в Лондон и Антверпен. Нормандские коммерсанты завозили с Британских островов сырьё (шерсть, олово, кожу и др.), соль и алюминиевые квасцы. В Арфлёр прибывали испанские торговцы.

Нормандия также принимала участие в свершении важных географических открытий, в частности, в 1503 году из Онфлёра к берегам Бразилии отправился французский мореплаватель Бино Польмье де Гонневиль, другой онфлёрец, Жан Дени, в 1506 году в походе к Ньюфаундленду достиг устья реки Святого Лаврентия, в 1608 году в путь отправилась морская экспедиция под руководством Самюэля де Шамплена, в ходе которой был основан город Квебек. В период правления Франциска I дьеппский судовладелец Жан Анго снаряжал корабли в Суматру, Бразилию, Аргентину и Канаду. В Дьепе находилось училище гидрографии и картографии. Жители Руана снарядили итальянского мореплавателя Джованни да Верраццано на поиски древесины в Бразилию. В 1550 году в Руане на Сене был устроен грандиозный бразильский фестиваль в честь визита короля Франции Генриха II.

О динамичном развитии и благосостоянии Нормандии свидетельствует появление в ту эпоху бесчисленного количества усадеб, строившихся на сельских равнинах, и частных особняков, возводимых в крупных городах. Наконец, необходимо отметить, что Нормандия была широко открыта влиянию протестантизма.

Эпоха Ренессанса в архитектуре

Экономический подъём первой половины XVI века и наличие влиятельных меценатов стали основой возрождения в Нормандии. Многочисленные усадьбы и сельские замки получали конструктивные добавления в стиле ренессанса к своим традиционным готическим формам. Определённое изобилие декора стало характерной приметой той эпохи, причём как в городах, так и в сельской местности. В качестве строительных материалов использовали кирпич, древесину и тёсаный камень. Бурный рост этого строительства вскоре был остановлен начавшимися во второй половине XVI века религиозными войнами.

Период религиозных войн

Протестантизм довольно рано закрепился в Нормандии (в 1530-х годах), преимущественно в городах. Первым нормандским городом, перешедшим в кальвинизм, стал Алансон, чему способствовала Маргарита Наваррская. Алансон сразу же стал центром движения Реформации, которое затронуло северную часть области Пеи-де-Ко, долину Сены (Кодбек-ан-Ко) и земли Бессена. Полуостров Котантен попал под идеи Реформации немного позже, во второй половине XVI века.

Успехи движения Реформации объясняются спекуляциями с индульгенциями и отсутствием приходских священников (кюре). Регион был достаточно зажиточен, его жители владели грамотой, Нормандия по причине развитой торговли была открыта внешним влияниям. Руан считается во Франции третьим центром книгопечатания. Множество печатников жили в Кане.

Протестантами были преимущественно мелкие дворяне, горожане Кана и текстильные ремесленники.

1562 год — начало религиозных войн: эпизоды иконоборчества в нескольких городах (Алансон, Руан, Кан, Кутанс, Байё); осада и разграбление Руана в октябре; договор в Хэмптон-корте (между протестантами и английской королевой)

1572 год — Варфоломеевская ночь: массовая резня протестантов в Руане

21 сентября 1589 года — битва при Арке

1590 год — битва при Иври

В конце XVI века протестантизм сдал свои позиции в Нормандии в целом, но это не относилось к городам Кан и Алансон, где он укоренился довольно прочно. На момент, предшествующий отмене Нантского эдикта в 1685 году эдиктом короля Людовика XIV, Нормандия была провинцией на севере Франции, в которой насчитывалось больше всего приверженцев Реформации. Числом 200 000 человек, они принадлежали к наиболее мастеровитой и предприимчивой части населения Нормандии. После отмены Нантского эдикта более 184 000 протестантов (92% от всего числа), пользуясь близостью моря, спешно бежали в Англию и Голландию, протестантские страны, с которыми они поддерживали тесные отношения. Свыше 26 000 нормандских жилищ оказались покинуты. Численность населения Руана сократилась с 86000 до 60000 человек. Примечательно, что королевство покинули около 4000 самых богатых жителей Кана (протестантов), занимавшихся, главным образом, морской торговлей, что привело к разорению местного населения, оставшегося без налаженных торговых каналов сбыта своей продукции. Эмигрировали все протестанты Кутанса, забрав с собой в Англию собственные текстильные мануфактуры. Половина из 800 протестантов, проживавших в Сен-Ло, уехали за границы Франции. Более половина из 300 протестантов податного округа Мортен обосновались в Англии и Голландии. Эмиграция владельцев компаний и хозяев мастерских вызвала также отток из Франции высококвалифицированных рабочих, причем не столько протестантов, сколько католиков, желавших сохранить свою занятость. Из-за этого, например, в Руане, Дарнетале, Эльбёфе, Лувье, Кодбеке, Гавре, Понт-Одеме, Кане и Алансоне за несколько лет пришли в упадок различные отрасли промышленности и торговли, процветавшие прежде. Упадок достиг такого уровня, что эта предприимчивая провинция могла едва обеспечить собственные нужды потребления.

В результате религиозных волнений около 80000 жителей Нормандии насильственно выслали в Пруссию, Голландию и Англию.

Нормандия в эпоху короля Людовика XIV

Народное восстание, вошедшее в историю под названием восстание босоногих, поразило Нормандию в 1639 году. Поводом к нему стало решение короля Людовика XIII ввести пресловутый налог на соль на всей её территории. Незадолго до этого в провинции уже вспыхивали мятежи, вызванные ужесточением налогового гнёта — в 1623 году в Руане, затем в 1634 году. Восстание 1639 года было повсеместным, в нём приняли участие все основные города.

В 1667 году королевский министр Жан-Батист Кольбер основал королевскую суконную мануфактуру в нормандском Эльбёфе. В этот период Нормандия переживала короткий период благополучия. Налоговый пресс был даже немного понижен. Возведены и перестроены замки (Бальруа, Бомениль, Кани, Фламанвиль).

Но в 1689 году начинается война против Англии и побережье Нормандии подвергается нескольким атакам. В 1692 году французский военный флот терпит оскорбительное поражение в сражении при Барфлёре возле полуострова Котантен. В 1694 году орудийному обстрелу подверглись Гавр и Дьеп.

Укрепляются трансатлантические связи с Америкой. Представители Нормандии продолжают исследовать Новый Свет: уроженец Руана Рене-Робер Кавелье де Ла Саль путешествовал в районе Великих озёр в США и Канаде, а затем спустился по реке Миссисипи. Он открыл земли, расположенные между Квебеком и дельтой Миссисипи, которым дал название французской Луизианы. Онфлёр и Гавр являлись во Франции двумя главными портами торговли рабами. Некоторые нормандские семьи обогатились на этом занятии.

Вышедшие из Нормандии поселенцы Новой Франции (Квебек) считались весьма предприимчивыми. Самые древние семейства Квебека ведут своё происхождение из соседней с Нормандией исторической провинции Перш.

Эпоха Просвещения

Экономика Нормандии

В XVIII веке работорговля достигла своего апогея. Горожане Гавра, Руана и Онфлёра активно пользовались экономической выгодой, связанной с такой треугольной торговлей. В городах стала развиваться обработка хлопка, что послужило основой для промышленной революции. Выросло число мануфактур; их открывают в пригородах Руана. Однако, эти изменения коснулись главным образом современной Верхней Нормандии. Остальная часть провинции жила по большей части морской торговлей.

На фоне этих изменений роль сельского хозяйства оставалась значительной. Зерновые культуры выращивались в районах Пеи-де-Ко, Вексен, на равнинах возле Небура, Кана, Аржантана, молочное животноводство было развито в районах Пеи-де-Бре и Бессене, мясное животноводство — в районе Пеи-д'Ож, расширялись посадки яблонь для производства сидра, тогда как площадь виноградников сократилась. Нормандский бокаж приносил посредственные доходы.

Среди видов ремёсленных занятий особенное распространение на сельской равнине Нормандии имели прядильни и ткацкие мастерские. Руан остался наиболее крупным центром производства шерстяного драпа. В конце XVIII столетия здесь начали появляться хлопкопрядильные мануфактуры.

Металлургическая отрасль развивалась преимущественно в районе Алансона, в Пеи-д’Уш и на востоке Нормандии. В городке Вильдьё-ле-Поэль производили медную домашнюю утварь. Руан стал крупным центром производства стеклянных изделий, керамики, фарфора, книгопечати. Судостроительные верфи находились в Гавре, а также в Шербуре, Кане, Руане, Вилькье и Дьепендале. В долине Сены начали строить «химические» производства (рафинирование сахара). Англичане участвовали в незначительных модернизациях текстильной и металлургической отрасли Нормандии, предпринятых в XVIII веке.

В 1780 годах экономический кризис и крах Старого режима поразил в том числе и Нормандию, приведя к Великой французской революции.

Революционный период в Нормандии

На основании состава наказов, данных от третьего сословия депутатам Генеральных штатов в 1788—1789 годах, становятся понятны трудности и ожидания жителей Нормандии той поры; в частности особенно сильный протест вызывали цеховые корпорации, а также дорожные пошлины и портовые сборы. Плохие урожаи, бурный технический прогресс и последствия торгового соглашения 1786 года оказывали влияние в тот период на экономику и трудовую занятость в провинции. Жители Нормандии не желали смириться, главным образом, с высокими налогами. На протяжении лета 1789 года провинция находилась во власти Великого страха, череды слухов о заговоре аристократов, направленном на подавление Революции. В 1790 году на территории Нормандии были учреждены пять административных департаментов. Вместе с Эпохой террора в Нормандию пришла эпоха искоренения христианства — Руанский собор был временно преобразован в «храм разума».

Жители Нормандии отказались поддержать народное ополчение, декретированное Национальным конвентом. После падения жирондистов 2 июня 1793 года несколько деятелей этой политической партии, в числе которых были Бюзо, Барбару, Гюаде, Луве де Кувре, Петион, бежали в Нормандию, где они пытались организовать федералистское восстание против Конвента. Им удалось собрать в Кане армию из 2000 добровольцев под командованием генерала Вимпфена, однако эта попытка потерпела провал после сражения у Брекура 13 июля.

11 июля 1793 года уроженка Нормандии Шарлотта Корде, жившая в Кане по соседству с объявленными вне закона жирондистами, убила одного из лидеров якобинцев, Марата.

В 1795 году восстание шуанов коснулось территории Нижней Нормандии. В годы правления Директории шайки роялистов устраивали перевороты в Домфроне, Теншебре, Вире.

В период Первой империи в Нормандии прокатилась новая волна народного недовольства, вызванная континентальной блокадой, воинской повинностью и неурожаем 1811 года.

Индустриализация и перемены в сельской местности (XIX век)

Нормандцы спокойно относились к многочисленным политическим потрясениям, которыми был богат XIX век во Франции. Будучи осмотрительными, они в целом принимали происходившие смены центральной власти (Первая империя, Реставрация Бурбонов, Июльская монархия, Вторая республика, Вторая империя, Третья республика).

Перемены в промышленности и на транспорте

• Экономическое возрождение после периода революционных войн (1792—1815 годы)
• Упразднение работорговли
• Появление пароходов на Сене и первых поездов; железнодорожная линия Париж—Руан была введена в строй 3 мая 1843 года, а в 1848 году её продлили до Гавра.
• Механизация производства текстиля, использование гидравлических машин. Рост количества заводов, преимущественно в Приморской Сене (Эльбёф, Больбек, Гавр, Лувье)
• Социальные результаты — пролетаризация, безработица, массовое переселение из деревень в города, эмиграция в США

На протяжении столетия, между 1800 и 1900 годами, численность населения Нормандии зафиксировалась примерно на уровне 2,4 миллиона жителей; однако за этим фактом кроется демографическое перераспределение внутри самой провинции. По большей части, численность городского населения росла, особенно в городах, переживавших эпоху промышленной революции. Речь идёт преимущественно о городах долины Сены (в первую очередь Гавр, Руан с пригородами, Эльбёф). Развиваются крупные заводы, главным образом текстильные, их владельцы нанимают по несколько сотен рабочих. Эта индустриализация поначалу опирается на использование гидроэнергии на реках, а впоследствии новый импульс придало использование паровых машин и открытие первых железнодорожных магистралей. Между тем, большая часть территории Нормандии осталась в стороне от этих изменений (особенно Нижняя Нормандия).

Перемены в сельской местности

В целом сельское население в Нормандии сокращалось. Среди причин такого снижения называется переход к разведению скота, который охватил почти всю провинцию Нормандии. Этот род деятельности требует меньше рабочей силы, чем выращивание зерновых культур. Нормандские фермеры превратили свои поля в пастбища или сеяные луга, и принялись за производство молока и молочных продуктов. Сливки, масло и сыры Нормандии (в числе которых был известный камамбер) поступали на парижские рынки. До сих пор на упаковках экспортируемого камамбера можно видеть отчасти карикатурное отражение образа обильной и зелёной Нормандии.

На побережье Нормандии в этот период стал активно развиваться туризм, новое для местной экономики направление деятельности. В XIX веке в Нормандии появились первые морские курорты. В начале Дьеп, а затем и целая вереница незначительных портов (Сен-Валери-ан-Ко, Этрета, Ле-Трепор, Трувиль, Довиль, Кабур) обзавелись роскошными виллами, казино и шикарными гостиницами. Парижские и английские аристократы и буржуа получили возможность вести светскую жизнь и на нормандском побережье, изображённом на шедеврах импрессионистов.

Процветание этих курортных мест в ту эпоху резко контрастировало с сонным состоянием зажиточных прежде городов (Байё, Фалез, Алансон), упадком равнинных районов периода начала индустриализации (Пеи-д'Уш, окрестности Вира, равнина Кана и др.) и грязными кварталами промышленных городов (имея крайне высокий уровень смертности, Руан стал настоящим «домом престарелых»).

Искусство и словесность

Индустриальные изменения оказали своё влияние на общество и искусство той эпохи. Нормандия имела важную роль в развитии нового направления искусства, импрессионизма, который зародился во Франции во второй половине XIX века. Множество уголков Нормандии, в частности отвесные скалы у Этрета, деревушка Живерни и Руанский собор, послужили источником мимолётных впечатлений или импрессионизма, термина, взятого из названия работы Клода Моне «Impression, soleil levant» (Впечатление. Восходящее солнце), представленной на парижском салоне 1874 года.

Нормандия также вдохновляла творчество множества писателей, в числе которых был Оноре де Бальзак, приехавший в Нормандию в 1822 году к свой сестре Лауре Сюрвиль. В Нормандии он случайно встретил юную девушку, скрывавшуюся на землях возле Байё. Эта встреча впоследствии вдохновила автора на создание романов «Покинутая женщина» (фр. La Femme abandonnée) и «Гранатник» (фр. La Grenadière).

Нормандия была колыбелью многих великих французских писателей XIX века:

• Жюль Барбе д’Оревильи
• Ги де Мопассан
• Гюстав Флобер
• Алексис де Токвиль
• Казимир Делавинь
• Альфонс Алле
• Октав Фейе
• Реми де Гурмон
• Морис Леблан
• Гектор Мало
• Анри де Ренье

В период существования Второй империи писатель Виктор Гюго, за противостояние императору Наполеону III был выслан из Парижа сначала на остров Джерси, а затем на остров Гернси. Его дочь Леопольдина утонула в Сене неподалёку от городка Вилькье в 1843 году и в её память Гюго написал поэму «Завтра, на рассвете…».

Франко-прусская война 1870 года

Прусские войска вошли в Нормандию в октябре—ноябре 1870 года, пройдя через плато Вексена. Между французскими и прусскими войсками были многочисленные боевые столкновения, однако пруссы безоговорочно доминировали над французами. Полностью дезорганизованная французская армия покинула Руан, который был занят пруссами 5 и 6 декабря. В оккупированном Руане генерал фон Мантейфель основал префектуру и прусскую администрацию. Множество жителей пострадало от конфискации их имущества немецкой армией.

Тем временем французская армия отступала и генерал Бриан приказал отойти к Онфлёру, откуда планировалось морем переправиться в Гавр.

Это отступление не означало прекращения сопротивления. Генерал Руа, имея в своём распоряжении 10550 солдат и 14 орудий, попытался отбить Руан. Французам удалось прорвать оборону противника, а также удалось отразить последующую контратаку пруссов. Однако эта попытка стала последней, поскольку 25 января в Руан прибыл Великий герцог Мекленбургский для заключения «перемирия 28 января». Установленная демаркационная линия прошла от Этрета до Сен-Ромен-де-Кольбоска. Гавр остался французским и ему не довелось видеть прусских знамён.

Оккупация была тяжёлой и пруссы довольно жестоко обращались с мирным населением . Вероятно, в этих негативных обстоятельствах у нормандцев сформировался устойчивый образ оккупантов, который позволил французам самоотверженно сражаться на фронтах Первой мировой войны в 1914 году.

Первая мировая война

Первая мировая война пощадила земли Нормандии, но сражения проходили очень близко от её границ, дойдя в сентябре 1914 года до города Бове. При этом в нормандской коммуне Сент-Адресс 13 октября 1914 года разместилось правительство Бельгии в изгнании, а в Руане находилась английская военная база, упомянутая в романе Андре Моруа «Молчаливый полковник Брамбл» (фр. Les Silences du colonel Bramble).

Ввод в эксплуатацию 29 августа 1917 года доменной печи в Коломбеле позволил уменьшить последствия, вызванные оккупацией промышленных регионов Франции. Нормандские полки достойно сражались на фронтах Первой мировой войны.

Демографическая ситуация в Нормандии была весьма тяжёлой, поскольку к устойчивому падению рождаемости (падение началось ещё в XIX веке) присоединились военные потери. Сельскохозяйственное производство пришло в упадок из-за отсутствия достаточного количества рабочей силы, в промышленном производстве также случился кризис из-за нехватки квалифицированных рабочих.

1920-е годы в Нормандии не были отмечены особыми потрясениями, умеренность и осмотрительность руководила нормандцами при выборах местной власти, а также экономической политики региона. Благодаря Народному фронту в 1936 году миллионы работников впервые во Франции пошли в отпуск, и Нормандия готовилась встречать французов, никогда раньше не видевших море.

Вторая мировая война

В годы Второй мировой войны Нормандия стала одной из отправных точек в освобождении Европы войсками союзнических сил от фашистской оккупации. 06 июня 1944 года был дан старт Нормандской операции, самой крупной морской десантной операции за всю мировую историю. Высадка войск США, Великобритании, Канады и небольших контингентов других государств проходила на нескольких пляжах Кальвадоса и Манша. Так началась Нормандская операция, длившаяся вплоть до 12 сентября, когда капитулировал гарнизон Гавра.

В Нормандии множество музеев и мемориальных кладбищ относятся к этому периоду истории. Также в наше время сохранились железобетонные укрепления, так называемые блокгаузы, преимущественно на береговой линии, являвшиеся частью построенной немцами Атлантической стены.

Вторая половина XX века

Восстановление

Во время Второй мировой войны в Нормандии были разрушены множество городов и технических объектов.

• Огромное количество фахверковых домов и прочих исторических памятников в Руане, но кафедральный собор избежал существенных повреждений
• Весь исторический центр города Лизьё, но собор Святого Петра и строящуюся базилику удалось сохранить
• Множество зданий в Кане
• Город Сен-Ло был почти полностью стёрт с лица земли
• Город Вимутье был почти полностью уничтожен

Новые трудности

В процессе образования административных регионов во Франции в 1956 году пять нормандских департаментов разделили между двумя регионами — Верхняя Нормандия и Нижняя Нормандия. Несмотря на то, что границы остались нетронуты, это размежевание снова возродило дискуссии о различиях, корни которых восходят к XVI и даже к XIV веку.

Такое разделение было осуществлено выпускником Национальной школы администрации Сержем Антуаном, который позже, в 2004 году, критиковал это разделение.

Спустя более чем 50 лет после своего административного разделения, которые прошли в постоянных политических ссорах, подогретых частными интересами, Нормандия в настоящее время склоняется к воссоединению. Исследуется вопрос сближения двух Нормандий. Результаты опроса общественного мнения, проведённого в марте 2009 года показали, что только 36% жителей Нижней Нормандии выступают за воссоединение.

Экономическая активность в современной Нормандии сосредоточена главным образом вдоль долины Сены и особенно на участке Гавр — Руан. Нормандия вовлечена в производственную цепочку и, благодаря своему динамичному развитию, включена в парижскую зону притяжения.

Эстуарий Сены, служащий воротами к парижской агломерации, смог сохранить коммерческую активность в полном объёме, которая проходит через крупные порты Гавр и Руан.

Гавр является главным портом Франции в части морского сообщения с Северной Америкой, вторым нефтяным портом Франции и главным центром ввоза кофе, табака и хлопка. Без сомнения, гаврский Порт 2000 имеет потенциал для наращивания приёма и транзита грузов в третьем тысячелетии. Что касается Руана, здесь расположен важный нефтеналивной терминал, зерновой и продовольственный терминал. Регион имеет большой потенциал осуществления крупных промышленных и торговых проектов, благодаря перекрёстку речного и морского судоходства в бассейне Сены, имеющего важнейшее значение для всего парижского региона.

Верхняя Нормандия по праву является ключевым индустриальным центром северной Европы благодаря нефтеналивному терминалу Гавр-Антифер, рассчитанному на приём супертанкеров, Танкарвильскому мосту и, наконец, одному из самых длинных в мире вантовому мосту, Мосту Нормандии, связавшему район Гавра с Онфлёром.

Литература

• Roger Jouet. Et la Normandie devint française. — éditions OREP, 2004. — P. 16.
• Michel de Boüard. Histoire de la Normandie. — Тулуза: Privat, 1970.
• Anne-Marie Flambard Héricher и Véronique Gazeau. 1204, La Normandie entre Plantagenêts et Capétiens. — Кан: CRAHM, 2007. — ISBN 9782902685356.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме История Нормандии
• [www.histoirenormande.fr/ Портал истории и культуры Нормандии]
• [www.mondes-normands.caen.fr/ Нормандское наследие и история в Средние века]
• [www.histoire-normandie.fr/ История Нормандии от периода античности до наших дней]

Отрывок, характеризующий История Нормандии

M lle Bourienne радостно вскочила.
– Ах нет, – нахмурившись, крикнул он. – Поди ты, Михаил Иваныч.
Михаил Иваныч встал и пошел в кабинет. Но только что он вышел, старый князь, беспокойно оглядывавшийся, бросил салфетку и пошел сам.
– Ничего то не умеют, все перепутают.
Пока он ходил, княжна Марья, Десаль, m lle Bourienne и даже Николушка молча переглядывались. Старый князь вернулся поспешным шагом, сопутствуемый Михаилом Иванычем, с письмом и планом, которые он, не давая никому читать во время обеда, положил подле себя.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и, разложив пред собой план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на отца.
Он смотрел на план, очевидно, погруженный в свои мысли.
– Что вы об этом думаете, князь? – позволил себе Десаль обратиться с вопросом.
– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»


В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.
Анна Павловна грустно улыбнулась и заметила, что Кутузов, кроме неприятностей, ничего не дал государю.
– Я говорил и говорил в Дворянском собрании, – перебил князь Василий, – но меня не послушали. Я говорил, что избрание его в начальники ополчения не понравится государю. Они меня не послушали.
– Все какая то мания фрондировать, – продолжал он. – И пред кем? И все оттого, что мы хотим обезьянничать глупым московским восторгам, – сказал князь Василий, спутавшись на минуту и забыв то, что у Элен надо было подсмеиваться над московскими восторгами, а у Анны Павловны восхищаться ими. Но он тотчас же поправился. – Ну прилично ли графу Кутузову, самому старому генералу в России, заседать в палате, et il en restera pour sa peine! [хлопоты его пропадут даром!] Разве возможно назначить главнокомандующим человека, который не может верхом сесть, засыпает на совете, человека самых дурных нравов! Хорошо он себя зарекомендовал в Букарещте! Я уже не говорю о его качествах как генерала, но разве можно в такую минуту назначать человека дряхлого и слепого, просто слепого? Хорош будет генерал слепой! Он ничего не видит. В жмурки играть… ровно ничего не видит!
Никто не возражал на это.
24 го июля это было совершенно справедливо. Но 29 июля Кутузову пожаловано княжеское достоинство. Княжеское достоинство могло означать и то, что от него хотели отделаться, – и потому суждение князя Василья продолжало быть справедливо, хотя он и не торопился ого высказывать теперь. Но 8 августа был собран комитет из генерал фельдмаршала Салтыкова, Аракчеева, Вязьмитинова, Лопухина и Кочубея для обсуждения дел войны. Комитет решил, что неудачи происходили от разноначалий, и, несмотря на то, что лица, составлявшие комитет, знали нерасположение государя к Кутузову, комитет, после короткого совещания, предложил назначить Кутузова главнокомандующим. И в тот же день Кутузов был назначен полномочным главнокомандующим армий и всего края, занимаемого войсками.
9 го августа князь Василий встретился опять у Анны Павловны с l'homme de beaucoup de merite [человеком с большими достоинствами]. L'homme de beaucoup de merite ухаживал за Анной Павловной по случаю желания назначения попечителем женского учебного заведения императрицы Марии Федоровны. Князь Василий вошел в комнату с видом счастливого победителя, человека, достигшего цели своих желаний.
– Eh bien, vous savez la grande nouvelle? Le prince Koutouzoff est marechal. [Ну с, вы знаете великую новость? Кутузов – фельдмаршал.] Все разногласия кончены. Я так счастлив, так рад! – говорил князь Василий. – Enfin voila un homme, [Наконец, вот это человек.] – проговорил он, значительно и строго оглядывая всех находившихся в гостиной. L'homme de beaucoup de merite, несмотря на свое желание получить место, не мог удержаться, чтобы не напомнить князю Василью его прежнее суждение. (Это было неучтиво и перед князем Василием в гостиной Анны Павловны, и перед Анной Павловной, которая так же радостно приняла эту весть; но он не мог удержаться.)
– Mais on dit qu'il est aveugle, mon prince? [Но говорят, он слеп?] – сказал он, напоминая князю Василью его же слова.
– Allez donc, il y voit assez, [Э, вздор, он достаточно видит, поверьте.] – сказал князь Василий своим басистым, быстрым голосом с покашливанием, тем голосом и с покашливанием, которым он разрешал все трудности. – Allez, il y voit assez, – повторил он. – И чему я рад, – продолжал он, – это то, что государь дал ему полную власть над всеми армиями, над всем краем, – власть, которой никогда не было ни у какого главнокомандующего. Это другой самодержец, – заключил он с победоносной улыбкой.
– Дай бог, дай бог, – сказала Анна Павловна. L'homme de beaucoup de merite, еще новичок в придворном обществе, желая польстить Анне Павловне, выгораживая ее прежнее мнение из этого суждения, сказал.
– Говорят, что государь неохотно передал эту власть Кутузову. On dit qu'il rougit comme une demoiselle a laquelle on lirait Joconde, en lui disant: «Le souverain et la patrie vous decernent cet honneur». [Говорят, что он покраснел, как барышня, которой бы прочли Жоконду, в то время как говорил ему: «Государь и отечество награждают вас этой честью».]
– Peut etre que la c?ur n'etait pas de la partie, [Может быть, сердце не вполне участвовало,] – сказала Анна Павловна.
– О нет, нет, – горячо заступился князь Василий. Теперь уже он не мог никому уступить Кутузова. По мнению князя Василья, не только Кутузов был сам хорош, но и все обожали его. – Нет, это не может быть, потому что государь так умел прежде ценить его, – сказал он.
– Дай бог только, чтобы князь Кутузов, – сказала Анпа Павловна, – взял действительную власть и не позволял бы никому вставлять себе палки в колеса – des batons dans les roues.
Князь Василий тотчас понял, кто был этот никому. Он шепотом сказал:
– Я верно знаю, что Кутузов, как непременное условие, выговорил, чтобы наследник цесаревич не был при армии: Vous savez ce qu'il a dit a l'Empereur? [Вы знаете, что он сказал государю?] – И князь Василий повторил слова, будто бы сказанные Кутузовым государю: «Я не могу наказать его, ежели он сделает дурно, и наградить, ежели он сделает хорошо». О! это умнейший человек, князь Кутузов, et quel caractere. Oh je le connais de longue date. [и какой характер. О, я его давно знаю.]
– Говорят даже, – сказал l'homme de beaucoup de merite, не имевший еще придворного такта, – что светлейший непременным условием поставил, чтобы сам государь не приезжал к армии.
Как только он сказал это, в одно мгновение князь Василий и Анна Павловна отвернулись от него и грустно, со вздохом о его наивности, посмотрели друг на друга.


В то время как это происходило в Петербурге, французы уже прошли Смоленск и все ближе и ближе подвигались к Москве. Историк Наполеона Тьер, так же, как и другие историки Наполеона, говорит, стараясь оправдать своего героя, что Наполеон был привлечен к стенам Москвы невольно. Он прав, как и правы все историки, ищущие объяснения событий исторических в воле одного человека; он прав так же, как и русские историки, утверждающие, что Наполеон был привлечен к Москве искусством русских полководцев. Здесь, кроме закона ретроспективности (возвратности), представляющего все прошедшее приготовлением к совершившемуся факту, есть еще взаимность, путающая все дело. Хороший игрок, проигравший в шахматы, искренно убежден, что его проигрыш произошел от его ошибки, и он отыскивает эту ошибку в начале своей игры, но забывает, что в каждом его шаге, в продолжение всей игры, были такие же ошибки, что ни один его ход не был совершенен. Ошибка, на которую он обращает внимание, заметна ему только потому, что противник воспользовался ею. Насколько же сложнее этого игра войны, происходящая в известных условиях времени, и где не одна воля руководит безжизненными машинами, а где все вытекает из бесчисленного столкновения различных произволов?
После Смоленска Наполеон искал сражения за Дорогобужем у Вязьмы, потом у Царева Займища; но выходило, что по бесчисленному столкновению обстоятельств до Бородина, в ста двадцати верстах от Москвы, русские не могли принять сражения. От Вязьмы было сделано распоряжение Наполеоном для движения прямо на Москву.
Moscou, la capitale asiatique de ce grand empire, la ville sacree des peuples d'Alexandre, Moscou avec ses innombrables eglises en forme de pagodes chinoises! [Москва, азиатская столица этой великой империи, священный город народов Александра, Москва с своими бесчисленными церквами, в форме китайских пагод!] Эта Moscou не давала покоя воображению Наполеона. На переходе из Вязьмы к Цареву Займищу Наполеон верхом ехал на своем соловом энглизированном иноходчике, сопутствуемый гвардией, караулом, пажами и адъютантами. Начальник штаба Бертье отстал для того, чтобы допросить взятого кавалерией русского пленного. Он галопом, сопутствуемый переводчиком Lelorgne d'Ideville, догнал Наполеона и с веселым лицом остановил лошадь.
– Eh bien? [Ну?] – сказал Наполеон.
– Un cosaque de Platow [Платовский казак.] говорит, что корпус Платова соединяется с большой армией, что Кутузов назначен главнокомандующим. Tres intelligent et bavard! [Очень умный и болтун!]
Наполеон улыбнулся, велел дать этому казаку лошадь и привести его к себе. Он сам желал поговорить с ним. Несколько адъютантов поскакало, и через час крепостной человек Денисова, уступленный им Ростову, Лаврушка, в денщицкой куртке на французском кавалерийском седле, с плутовским и пьяным, веселым лицом подъехал к Наполеону. Наполеон велел ему ехать рядом с собой и начал спрашивать:
– Вы казак?
– Казак с, ваше благородие.
«Le cosaque ignorant la compagnie dans laquelle il se trouvait, car la simplicite de Napoleon n'avait rien qui put reveler a une imagination orientale la presence d'un souverain, s'entretint avec la plus extreme familiarite des affaires de la guerre actuelle», [Казак, не зная того общества, в котором он находился, потому что простота Наполеона не имела ничего такого, что бы могло открыть для восточного воображения присутствие государя, разговаривал с чрезвычайной фамильярностью об обстоятельствах настоящей войны.] – говорит Тьер, рассказывая этот эпизод. Действительно, Лаврушка, напившийся пьяным и оставивший барина без обеда, был высечен накануне и отправлен в деревню за курами, где он увлекся мародерством и был взят в плен французами. Лаврушка был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом все делать с подлостью и хитростью, которые готовы сослужить всякую службу своему барину и которые хитро угадывают барские дурные мысли, в особенности тщеславие и мелочность.
Попав в общество Наполеона, которого личность он очень хорошо и легко признал. Лаврушка нисколько не смутился и только старался от всей души заслужить новым господам.
Он очень хорошо знал, что это сам Наполеон, и присутствие Наполеона не могло смутить его больше, чем присутствие Ростова или вахмистра с розгами, потому что не было ничего у него, чего бы не мог лишить его ни вахмистр, ни Наполеон.
Он врал все, что толковалось между денщиками. Многое из этого была правда. Но когда Наполеон спросил его, как же думают русские, победят они Бонапарта или нет, Лаврушка прищурился и задумался.
Он увидал тут тонкую хитрость, как всегда во всем видят хитрость люди, подобные Лаврушке, насупился и помолчал.
– Оно значит: коли быть сраженью, – сказал он задумчиво, – и в скорости, так это так точно. Ну, а коли пройдет три дня апосля того самого числа, тогда, значит, это самое сражение в оттяжку пойдет.
Наполеону перевели это так: «Si la bataille est donnee avant trois jours, les Francais la gagneraient, mais que si elle serait donnee plus tard, Dieu seul sait ce qui en arrivrait», [«Ежели сражение произойдет прежде трех дней, то французы выиграют его, но ежели после трех дней, то бог знает что случится».] – улыбаясь передал Lelorgne d'Ideville. Наполеон не улыбнулся, хотя он, видимо, был в самом веселом расположении духа, и велел повторить себе эти слова.
Лаврушка заметил это и, чтобы развеселить его, сказал, притворяясь, что не знает, кто он.
– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.


Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.