История Парагвая

Первый европеец ступил на землю нынешнего Парагвая в 1525 году, 15 августа 1537 года испанские колонизаторы основали Асунсьон. Независимость от Испании (и от Аргентины) Парагвай получил в 1811 году.

Колонизация

До прихода европейцев Парагвай был заселён индейскими племенами, говорящими на языке гуарани, которые выращивали маниок, кукурузу и арахис. Эти индейцы были известны как грозные воины, которые впоследствии оказывали ожесточённое сопротивление европейской колонизации. Их первая задокументированная встреча с европейцами произошла в 1525 году, когда испанский (вероятно на службе Португалии) исследователь Алехо Гарсия потерпел кораблекрушение на острове Санта-Катарина и двинулся вглубь континента вдоль реки Пилькомайо. Ещё в 1515 году Хуан Диас де Солис открыл устье реки Параны; испанцы шли по его следам, исследуя течение этой реки.

В 1528 году Себастьян Кабот достиг Парагвая и основал форт Санта-Эсперита. 15 августа 1537 года Хуан де Саласар основал будущую столицу Парагвая, Асунсьон, которая стала главным опорным пунктом испанцев в регионе, после того как местные племена не позволили им закрепиться в Буэнос-Айресе. С 1542 года испанское правительство уже назначало для Парагвая специальных управителей.

В 1608 году в Парагвае основали свои первые поселения испанские иезуиты, которым скоро удалось создать здесь теократически-патриархальное царство (иезуитские редукции), единственное в своём роде во всей всемирной истории. Прообразом которого, видимо, послужило государственное устройство Тауантинсуйу. Иезуиты обратили в христианство и в значительной степени цивилизовали местных индейцев, числом свыше 170000; эти индейцы обратились в оседлых поселенцев, занялись земледелием, скотоводством и ремёслами. Фактически только им из испанцев удалось воплотить в жизнь Энкомьенду в том виде, в котором она изначально задумывалась.

В каждом поселении был священник-иезуит, с викарием, исполнявший не только духовные обязанности, но и обязанности главы местной администрации; ему были подчинены выбранные индейцами касики, исполнявшие низшие полицейские функции. Все работы на плантациях исполнялись индейцами под надзором этой администрации; она же собирала все произведения труда в особые магазины, из которых выдавала продукты всем нуждающимся в них. Получался своеобразный социализм — индейцы находились в полном подчинении у иезуитов, которые пользовались своей властью не особенно деспотически и не пытались насильственно европеизировать индейцев; господствующим языком в колонии оставался гуарани, и только к середине XVIII века он заменился постепенно испанским, когда и население из индейского обратилось постепенно в метисское. Настроенные иезуитами индейцы относились враждебно ко всем иностранцам и даже к испанцам, не принадлежавшим к ордену.

У иезуитов были постоянные столкновения с гражданскими властями колонии, но они выходили из них в основном победителями и фактически были почти совершенно независимыми от метрополии. Ещё большей независимости достигли они в 1726 году, когда они добились королевского декрета, в силу которого их поселения (скучившиеся к этому времени вследствие поражений, нанесённых им соседними португальскими колониями, по реке Парана) были изъяты из ведения парагвайских властей и подчинены отдалённому губернатору Ла-Платы. В 1750 году Испания и Португалия заключили договор, в силу которого 7 иезуитских поселений, в том числе Асунсьон, должны были перейти к португальским владениям. Иезуиты не захотели подчиниться этому решению; кровопролитная война, длившаяся 4 года (1754—1758), окончилась победой испано-португальских войск; за ней последовало полное изгнание иезуитов из всех испанских владений в Америке в 1768 году.

Независимость

Их поселения были поделены между испанцами и португальцами и переданы в ведение гражданских властей. Испанцы хотели продолжать дело иезуитов, но это им не удалось; земли частью перешли во власть индейцев, начавших вновь дичать, и колония стала быстро приходить в упадок, пока в 1776 году Ла-Плата вместе со всем Парагваем не была обращена в вице-королевство и не усилилась колонизация. В 1810 году из Буэнос-Айреса, освободившегося от испанского владычества, было послано войско под начальством Бельграно, на обязанности которого лежало возбудить в Парагвае восстание. Но парагвайское население не захотело последовать примеру Буэнос-Айреса, тем более, что солдаты Бельграно занимались грабежом деревень. Наскоро набраны были войска, которые разбили Бельграно и принудили его к отступлению. Эта война получила название - Парагвайская кампания.

Однако брошенная им искра разгоралась и в Парагвае; составился заговор, во главе которого стоял испанец, генерал Каваньяс; заговорщики арестовали губернатора Веласко и созвали конгресс, избранный всеобщим голосованием. Конгресс назначил хунту, долженствовавшую управлять, однако, именем короля Фердинанда. Душой хунты был метис из Бразилии, доктор Франсия. Хунта добилась признания независимости Парагвая со стороны Буэнос-Айреса (1811), независимость же от Испании была фактически гарантирована арестом испанских должностных лиц и отдалённостью от метрополии.

Подражая Наполеону, Франсия заставил избрать себя сперва первым из двух консулов (1813), потом диктатором с неограниченными полномочиями на 3 года (1814) и, наконец, пожизненным диктатором (1817). Управление его до самой его смерти (1840) было крайне деспотическое. Аресты и смертные казни следовали одни за другими; заговоры и вооружённые восстания были подавляемы с большой жестокостью. Иностранцы допускались в страну весьма редко; торговля с соседними государствами была почти прекращена.

В видах борьбы с оппозиционными клерикальными элементами все многочисленные монастыри были закрыты и монастырские имущества перешли в собственность государства. При таких условиях почти исключительными занятиями жителей были скотоводство и земледелие, ведённое самыми первобытными способами. После смерти Франсии власть захватили его племянник Карлос Антонио Лопес и Мариано Роке Алонсо; они созвали в 1842 году конгресс, избранный всеобщей подачей голосов и назначивший их обоих консулами. Консулы не могли ужиться друг с другом, и новый конгресс 1844 года назначил уже одного Лопеса президентом на 10 лет. Этот же конгресс выработал или, точнее, принял конституцию, предложенную Лопесом и оставлявшую за президентом фактически неограниченную власть.

Лопес управлял почти так же деспотически, как и его дядя, стараясь окружать себя верными людьми. Его брат был назначен архиепископом, другой брат — министром внутренних дел, сын — главнокомандующим армией, состоявшей из 5000 солдат. Однако уже в 1845 году президент открыл доступ иностранцам в Парагвай, а в следующем году отменил прежний запретительный таможенный тариф и заменил его весьма либеральным; гавань Пилар (на реке Паране) была открыта для торговли. Почти вся торговля находилась в руках самого Лопеса и его сыновей. Лопес реорганизовал армию по европейскому образцу, ввёл принцип всеобщей воинской повинности, увеличил состав армии в мирное время до 8000 человек, выстроил несколько крепостей и создал речной военный флот. Аргентинская республика, не желавшая примириться с самостоятельностью Парагвая, объявила ему войну, продолжавшуюся 7 лет (1845—1852), во время которой два восточных аргентинских штата, Коррьентес и Энтре-Риос, стояли на стороне Парагвая. В 1852 году Аргентина согласилась признать независимость Парагвая.

По окончания войны Лопес стал открывать школы, покровительствовать открытию научных обществ, улучшать пути сообщения и судоустройство; торговые договоры с американскими и европейскими государствами способствовали развитию торговли. Характер хозяйства страны, унаследованный ещё от иезуитов и закрепленный системой Франсии, продолжал, однако, быть совершенно своеобразным. Из всей территории государства всего 7000 км² находились в руках частных владельцев; все остальные земли были собственностью государства.

В 1856 году, когда десятилетний срок его власти давно истёк, Лопес созвал конгресс и добился утверждения в должности на новые 7 лет. Он умер в 1862 году, оставив власть, по завещанию, своему сыну Франсиско Солано Лопесу; новый конгресс утвердил его во власти на 10 лет. В это время благосостояние Парагвая достигло высшей точки: число жителей достигло 1 340 000, территория — 901 000 км², государственных долгов не было вовсе, государственные доходы составляли 2,5 миллиона долларов.

Культурная работа продолжалась. В первые годы правления второго Лопеса построена была первая железная дорога длиной 72 километра.

Парагвайская война

В 1864 году Бразилия вмешалась во внутренние дела союзной Парагваю Уругвайской республики. Лопес протестовал против этого; началась ожесточенная война.

Желая захватить несколько бразильских судов, стоявших в аргентинской гавани Коррьентес, Лопес нарушил неприкосновенность территории Аргентины и заставил её присоединиться к Бразилии; на сторону Бразилии встал и Уругвай, в котором борьба партий окончилась торжеством президента Флореса, поддерживаемого Бразилией. Лопес напряг все силы своей страны; армия была доведена до 60 000 человек, но тем не менее борьба оказывалась далеко не равной. В 1868 году после годичной осады бразильцы взяли голодом лучшую крепость Парагвая Умайту (на реке Парана на юге страны); Лопес отступил на север, но его теснили по пятам. В 1869 году был осаждён и взят Асунсьон. В этом же году главнокомандующим бразильской армии был назначен граф д’Э (d’Eu), зять бразильского императора, который нанёс Лопесу несколько сильных поражений.

Стеснённый в лесах и горах севера Парагвая, Лопес энергично и упорно продолжал войну, пока не был убит 1 марта 1870 года. Продолжение борьбы было невозможно: почти вся страна находилась уже фактически во власти врагов, поля были опустошены, города и деревни сожжены. Население уменьшилось на 60-70 %, в том числе мужское население по некоторым оценкам сократилось в 9 раз. Имя Лопеса вызывало ненависть, и уже за год до его смерти на юге страны, занятом неприятельскими войсками, образовалось временное правительство, не признававшее президента. Победители не захотели воспользоваться всей добычей и ограничились некоторыми территориальными приобретениями и крупной военной контрибуцией. Мир был заключён в 1872 году, но оккупационная армия очистила страну только в 1876 году, а территориальные споры окончательно решены в 1878 году обращением к третейскому суду президента США Ратерфорда Хейса, возвратившего Парагваю большую часть спорной территории.

Война оставила страну обременённой долгом и совершенно разорённой; железную дорогу, казенные и частные здания, — всё нужно было восстанавливать. Жителей в разорённом и территориально уменьшённом Парагвае было в 1871 году 221 тысяча, но из них только 28 тысяч мужчин старше 15 лет, 106 тысяч женщин и 86 тысяч детей; государственные доходы упали в 6,5 раз. Конгресс, собравшийся в 1870 году, выработал демократическую конституцию, которой было окончательно отменено рабство (впрочем, и ранее развитое слабо).

После Сальвадора Ховельяноса, избранного президентом республики на 3 года, президентом в 1874 году стал Хуан Баутиста Гилл, считавшийся представителем демократической партии; в 1877 году он был убит вместе с братом, министром финансов. Власть перешла временно к вице-президенту Ихинио Уриарте. По обвинению в убийстве был арестован доктор Факундо Мачаин, бывший ранее кандидатом на пост президента со стороны враждебной Гиллу партии; вместе с другими предполагаемыми участниками заговора он погиб во время попытки бегства из тюрьмы. Следующим президентом республики стал генерал Хуан Баутиста Эгускиса. В 1880-х годах началась постройка железных дорог, которых к 1891 году было до 253 километров.

Политическая борьба в Парагвае — гораздо больше борьба личностей, чем принципов; смены правителей редко происходили без волнений, а в промежутках между ними спокойствие страны нарушалось частыми заговорами и волнениями. В экономической жизни страны произошёл серьёзный переворот: для уплаты государственных долгов пришлось продать большую часть государственных имуществ, раздробившихся между значительным числом более или менее крупных владельцев.

Современный Парагвай

Конституция июня 1992 установила демократическую систему правления и улучшила защиту фундаментальных прав.

Дуарте Фрутос, Оскар Никанор занимал пост Президента Парагвая с 2003 года.

В 2008 году Президентом Парагвая избран Фернандо Арминдо Луго Мендес.

13 сентября 2007 года состоялся официальный визит министра иностранных дел РФ Сергея Лаврова в Парагвай, который стал первым визитом главы российской дипломатии за всю историю российско-парагвайских отношений.

Литература

• Парагвай, республика // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [www.miparaguay.dk/castellano/historia/ История Парагвая] (исп.)
• [www.x-libri.ru/elib/klskr000/00000101.htm Парагвайский вариант.]

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий История Парагвая

– Ох, не люблю молодца, – сказал он, не стесняясь присутствием вахмистра.
Ростов пожал плечами, как будто говоря: «И я тоже, да что же делать!» и, распорядившись, вернулся к Телянину.
Телянин сидел всё в той же ленивой позе, в которой его оставил Ростов, потирая маленькие белые руки.
«Бывают же такие противные лица», подумал Ростов, входя в комнату.
– Что же, велели привести лошадь? – сказал Телянин, вставая и небрежно оглядываясь.
– Велел.
– Да пойдемте сами. Я ведь зашел только спросить Денисова о вчерашнем приказе. Получили, Денисов?
– Нет еще. А вы куда?
– Вот хочу молодого человека научить, как ковать лошадь, – сказал Телянин.
Они вышли на крыльцо и в конюшню. Поручик показал, как делать заклепку, и ушел к себе.
Когда Ростов вернулся, на столе стояла бутылка с водкой и лежала колбаса. Денисов сидел перед столом и трещал пером по бумаге. Он мрачно посмотрел в лицо Ростову.
– Ей пишу, – сказал он.
Он облокотился на стол с пером в руке, и, очевидно обрадованный случаю быстрее сказать словом всё, что он хотел написать, высказывал свое письмо Ростову.
– Ты видишь ли, дг'уг, – сказал он. – Мы спим, пока не любим. Мы дети пг`axa… а полюбил – и ты Бог, ты чист, как в пег'вый день создания… Это еще кто? Гони его к чог'ту. Некогда! – крикнул он на Лаврушку, который, нисколько не робея, подошел к нему.
– Да кому ж быть? Сами велели. Вахмистр за деньгами пришел.
Денисов сморщился, хотел что то крикнуть и замолчал.
– Сквег'но дело, – проговорил он про себя. – Сколько там денег в кошельке осталось? – спросил он у Ростова.
– Семь новых и три старых.
– Ах,сквег'но! Ну, что стоишь, чучела, пошли вахмистг'а, – крикнул Денисов на Лаврушку.
– Пожалуйста, Денисов, возьми у меня денег, ведь у меня есть, – сказал Ростов краснея.
– Не люблю у своих занимать, не люблю, – проворчал Денисов.
– А ежели ты у меня не возьмешь деньги по товарищески, ты меня обидишь. Право, у меня есть, – повторял Ростов.
– Да нет же.
И Денисов подошел к кровати, чтобы достать из под подушки кошелек.
– Ты куда положил, Ростов?
– Под нижнюю подушку.
– Да нету.
Денисов скинул обе подушки на пол. Кошелька не было.
– Вот чудо то!
– Постой, ты не уронил ли? – сказал Ростов, по одной поднимая подушки и вытрясая их.
Он скинул и отряхнул одеяло. Кошелька не было.
– Уж не забыл ли я? Нет, я еще подумал, что ты точно клад под голову кладешь, – сказал Ростов. – Я тут положил кошелек. Где он? – обратился он к Лаврушке.
– Я не входил. Где положили, там и должен быть.
– Да нет…
– Вы всё так, бросите куда, да и забудете. В карманах то посмотрите.
– Нет, коли бы я не подумал про клад, – сказал Ростов, – а то я помню, что положил.
Лаврушка перерыл всю постель, заглянул под нее, под стол, перерыл всю комнату и остановился посреди комнаты. Денисов молча следил за движениями Лаврушки и, когда Лаврушка удивленно развел руками, говоря, что нигде нет, он оглянулся на Ростова.
– Г'остов, ты не школьнич…
Ростов почувствовал на себе взгляд Денисова, поднял глаза и в то же мгновение опустил их. Вся кровь его, бывшая запертою где то ниже горла, хлынула ему в лицо и глаза. Он не мог перевести дыхание.
– И в комнате то никого не было, окромя поручика да вас самих. Тут где нибудь, – сказал Лаврушка.
– Ну, ты, чог'това кукла, повог`ачивайся, ищи, – вдруг закричал Денисов, побагровев и с угрожающим жестом бросаясь на лакея. – Чтоб был кошелек, а то запог'ю. Всех запог'ю!
Ростов, обходя взглядом Денисова, стал застегивать куртку, подстегнул саблю и надел фуражку.
– Я тебе говог'ю, чтоб был кошелек, – кричал Денисов, тряся за плечи денщика и толкая его об стену.
– Денисов, оставь его; я знаю кто взял, – сказал Ростов, подходя к двери и не поднимая глаз.
Денисов остановился, подумал и, видимо поняв то, на что намекал Ростов, схватил его за руку.
– Вздог'! – закричал он так, что жилы, как веревки, надулись у него на шее и лбу. – Я тебе говог'ю, ты с ума сошел, я этого не позволю. Кошелек здесь; спущу шкуг`у с этого мег`завца, и будет здесь.
– Я знаю, кто взял, – повторил Ростов дрожащим голосом и пошел к двери.
– А я тебе говог'ю, не смей этого делать, – закричал Денисов, бросаясь к юнкеру, чтоб удержать его.
Но Ростов вырвал свою руку и с такою злобой, как будто Денисов был величайший враг его, прямо и твердо устремил на него глаза.
– Ты понимаешь ли, что говоришь? – сказал он дрожащим голосом, – кроме меня никого не было в комнате. Стало быть, ежели не то, так…
Он не мог договорить и выбежал из комнаты.
– Ах, чог'т с тобой и со всеми, – были последние слова, которые слышал Ростов.
Ростов пришел на квартиру Телянина.
– Барина дома нет, в штаб уехали, – сказал ему денщик Телянина. – Или что случилось? – прибавил денщик, удивляясь на расстроенное лицо юнкера.
– Нет, ничего.
– Немного не застали, – сказал денщик.
Штаб находился в трех верстах от Зальценека. Ростов, не заходя домой, взял лошадь и поехал в штаб. В деревне, занимаемой штабом, был трактир, посещаемый офицерами. Ростов приехал в трактир; у крыльца он увидал лошадь Телянина.
Во второй комнате трактира сидел поручик за блюдом сосисок и бутылкою вина.
– А, и вы заехали, юноша, – сказал он, улыбаясь и высоко поднимая брови.
– Да, – сказал Ростов, как будто выговорить это слово стоило большого труда, и сел за соседний стол.
Оба молчали; в комнате сидели два немца и один русский офицер. Все молчали, и слышались звуки ножей о тарелки и чавканье поручика. Когда Телянин кончил завтрак, он вынул из кармана двойной кошелек, изогнутыми кверху маленькими белыми пальцами раздвинул кольца, достал золотой и, приподняв брови, отдал деньги слуге.
– Пожалуйста, поскорее, – сказал он.
Золотой был новый. Ростов встал и подошел к Телянину.
– Позвольте посмотреть мне кошелек, – сказал он тихим, чуть слышным голосом.
С бегающими глазами, но всё поднятыми бровями Телянин подал кошелек.
– Да, хорошенький кошелек… Да… да… – сказал он и вдруг побледнел. – Посмотрите, юноша, – прибавил он.
Ростов взял в руки кошелек и посмотрел и на него, и на деньги, которые были в нем, и на Телянина. Поручик оглядывался кругом, по своей привычке и, казалось, вдруг стал очень весел.
– Коли будем в Вене, всё там оставлю, а теперь и девать некуда в этих дрянных городишках, – сказал он. – Ну, давайте, юноша, я пойду.
Ростов молчал.
– А вы что ж? тоже позавтракать? Порядочно кормят, – продолжал Телянин. – Давайте же.
Он протянул руку и взялся за кошелек. Ростов выпустил его. Телянин взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз, и брови его небрежно поднялись, а рот слегка раскрылся, как будто он говорил: «да, да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого дела нет».
– Ну, что, юноша? – сказал он, вздохнув и из под приподнятых бровей взглянув в глаза Ростова. Какой то свет глаз с быстротою электрической искры перебежал из глаз Телянина в глаза Ростова и обратно, обратно и обратно, всё в одно мгновение.
– Подите сюда, – проговорил Ростов, хватая Телянина за руку. Он почти притащил его к окну. – Это деньги Денисова, вы их взяли… – прошептал он ему над ухом.
– Что?… Что?… Как вы смеете? Что?… – проговорил Телянин.
Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как только Ростов услыхал этот звук голоса, с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость и в то же мгновение ему стало жалко несчастного, стоявшего перед ним человека; но надо было до конца довести начатое дело.
– Здесь люди Бог знает что могут подумать, – бормотал Телянин, схватывая фуражку и направляясь в небольшую пустую комнату, – надо объясниться…
– Я это знаю, и я это докажу, – сказал Ростов.
– Я…
Испуганное, бледное лицо Телянина начало дрожать всеми мускулами; глаза всё так же бегали, но где то внизу, не поднимаясь до лица Ростова, и послышались всхлипыванья.
– Граф!… не губите молодого человека… вот эти несчастные деньги, возьмите их… – Он бросил их на стол. – У меня отец старик, мать!…
Ростов взял деньги, избегая взгляда Телянина, и, не говоря ни слова, пошел из комнаты. Но у двери он остановился и вернулся назад. – Боже мой, – сказал он со слезами на глазах, – как вы могли это сделать?
– Граф, – сказал Телянин, приближаясь к юнкеру.
– Не трогайте меня, – проговорил Ростов, отстраняясь. – Ежели вам нужда, возьмите эти деньги. – Он швырнул ему кошелек и выбежал из трактира.


Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.
– А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, – говорил, обращаясь к пунцово красному, взволнованному Ростову, высокий штаб ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
Штаб ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.
– Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! – вскрикнул Ростов. – Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
– Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, – перебил штаб ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. – Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл…
– Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
– Это всё хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб ротмистра он отрицательно покачал головой.
– Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, – продолжал штаб ротмистр. – Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.
– Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
– Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.
– Ни за что! – крикнул Ростов.
– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?
Денисов всё молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.
– Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, – продолжал штаб ротмистр, – а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду матку скажу. Нехорошо!
И штаб ротмистр встал и отвернулся от Ростова.
– Пг'авда, чог'т возьми! – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Г'остов! Ну!
Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.
– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!… Ну, что вам еще?…
– Вот это так, граф, – поворачиваясь, крикнул штаб ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.
– Я тебе говог'ю, – закричал Денисов, – он малый славный.
– Так то лучше, граф, – повторил штаб ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. – Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да с.
– Господа, всё сделаю, никто от меня слова не услышит, – умоляющим голосом проговорил Ростов, – но извиняться не могу, ей Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?
Денисов засмеялся.
– Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, – сказал Кирстен.
– Ей Богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу…
– Ну, ваша воля, – сказал штаб ротмистр. – Что ж, мерзавец то этот куда делся? – спросил он у Денисова.
– Сказался больным, завтг'а велено пг'иказом исключить, – проговорил Денисов.
– Это болезнь, иначе нельзя объяснить, – сказал штаб ротмистр.