История Перми

Территория, на которой расположен город Пермь, заселена человеком с древнейших времён. В городе изучены более 130 археологических памятников (от каменного века до позднего Средневековья).

Доисторический этап

Около 15 тысяч лет до н. э. в центре современной Перми на реке Ягошиха (Егошиха) вблизи устья её притока, реки Стикс, располагалась палеолитическая стоянка «Егошиха», обследованная в 2003 году Камской археологической экспедицией Пермского государственного университета под руководством А. Ф. Мельничука. В ходе раскопок было собрано несколько тысяч разнообразных каменных орудий: скребки, долотовидные орудия, острия, ножевидные пластины, скобели, резцы. По количеству находок стоянка заняла первое место среди палеолитических памятников Прикамья. Археологи установили, что обитатели стоянки охотились на северных оленей и лошадей.

«Пермский звериный стиль» стал основной искусства племен Среднего Прикамья в VIII—III веках до н. э., когда эти земли населяли племена Ананьинской археологической культуры. Костяные и роговые гребни оформлены фигурками птиц, животных. Часто это изображение лося, оленя, коня или хищной птицы. В эпоху раннего железного века расширяется не только материал, на котором изображаются животные; бронзовые булавки, браслеты, подвески гривны несут в себе изображения новых животных: змей, волков, собак, медведей. Мотивы «пермского звериного стиля» распространены в стилизованных изделиях современных мастеров.

В начале новой эры Среднее Прикамье — от Перми до Сарапула — стало прародиной пермских народов: коми и удмуртов.

Первые русские поселения

В «Повести временных лет» сказано, что пермь (др.-рус. пер(ь)мь, перемь) платила дань Руси. В данном случае имеется в виду возможно Пермь Вычегодская. Позднее, после падения Волжской Булгарии, активизируется древнерусское влияние в Верхнем Прикамье, образуется Великопермское княжество. И уже оттуда русское население начинает осваивать Среднее Прикамье.

В XVII веке территория, на которой сейчас расположена Пермь, принадлежала Строгановым. Первые документальные упоминания о поселениях на территории исторического центра Перми встречаются в переписных книгах воеводы Прокопия Елизарова в 1647 году. Там упоминается починок на реке Ягошихе (в современном написании — Егоши́ха). Согласно переписи 1678 года, в деревне Ягошиха (Егошиха) насчитывалось семь дворов и проживало

28 душ мужского пола, в основном фамилии Брюхановых, Верхоланцевых и Федотовых.

Известны и другие населённые пункты, которые существовали в XVII веке в пределах современных границ города, и позднее вошли в его состав, например, село Верхние Муллы — важный административный центр владений Строгановых, деревня Заостровка.

Основание города

В начале XVIII века началось активное освоение месторождений полезных ископаемых Урала. 9 (20) марта 1720 года по приказу Петра I капитан-поручик артиллерии Василий Никитич Татищев, управляющий Уральскими казёнными заводами, известный русский историк и географ, отправился в Сибирскую губернию для постройки заводов по выплавке меди и серебра. Он выбрал для постройки медеплавильного завода место около деревни Ягошихи (Егошихи) (вблизи устья одноимённой реки, впадающей в Каму) благодаря наличию медной руды и удобному положению для вывоза продукции.

В 1721 году Татищев был отозван, а его преемником назначен генерал-майор артиллерии Георг Вильгельм (Вилим Иванович) де Геннин. Де Геннин одобрил проект Татищева и в 1722 году распорядился о подготовке к строительству завода.

Днём основания города Перми считается официальная дата начала строительства Егошихинского (Ягошихинского) медеплавильного завода — 4 (15) мая 1723 года. При закладке завода присутствовал Татищев. В рукописи «Описание Уральских и Сибирских заводов. 1735 г.» де Геннин писал:

И по определению ево, генерала лейтенанта, оной завод начат строить маия 4-го дня 1723 году и построен по январь месяц 1724-го году.

Однако археолог Павел Анатольевич Корчагин, исследуя архивы Татищева, обнаружил документы, свидетельствующие, что деятельность завода началась раньше. Например, ещё в 1722 году Татищев назначил на завод целовальника для приёма медной руды.

Строительство завода велось под руководством Татищева и де Геннина. В 1734 году посёлок при Егошихинском заводе стал административным центром Пермского горного округа. 10 (21) мая 1736 года был заложен Мотовилихинский медеплавильный завод в 4 верстах от Ягошихи (Егошихи) выше по течению Камы, в 1738 году завод был пущен в действие.

В 1727 году Соликамская провинция с городами Чердынью и Кунгуром и Егошихинским заводом вошла в состав Казанской губернии под именем Пермской провинции.

Создание Пермской губернии

Егошихинский завод вместе с рабочим посёлком при нём сформировался как город и выполнял соответствующие функции ещё до официального признания. 20 ноября (1 декабря) 1780 года Екатерина II подписала указ о создании на основе завода города Перми и Пермского наместничества в составе двух областей — Пермской и Тобольской:

Уважая выгодность положения Егошихинского завода и способность места сего для учреждения в нём губернского города … предписываем вам город губернский для Пермского наместничества назначить на сем месте, наименовав оный Пермь.

Наместником был назначен генерал-поручик Евгений Петрович Кашкин.

В 1780—1781 годах велась постройка зданий для официальных учреждений, заложены Казанский и Сибирский тракты. Открытие города и наместничества состоялось 18 (29) октября 1781 года. Первым городским головой был избран купец из Кунгура Михаил Абрамович Попов.

17 (28) июля 1783 года был утверждён герб города Перми:

в красном поле серебряный крест, означающий первое — дикость нравов обитавших жителей, а второе — просвещение через принятия христианского закона.

В 1788 году Ягошихинский (Егошихинский) завод был закрыт в связи с истощением месторождений. Пермь стала развиваться как административный, торгово-транспортный и культурный центр Урала.

В соответствии с указом императора Павла I от 12 (23) декабря 1796 года «О новом разделении государства на губернии» Пермское наместничество было преобразовано в Пермскую губернию с центром в Перми. Губернатором был назначен Карл Фёдорович Модерах, занимавший этот пост до 1811 года. Среди прочих его заслуг историками отмечается разработанная им правильная планировка улиц Перми. Строительный план Модераха осуществлялся в течение всего XIX века. При нём же в Перми было учреждено управление казённых горных заводов по Уралу на основании нового положения 1806 года.

XIX век

После отставки в 1811 году Модераха в Перми сменилось несколько губернаторов, их деятельность привела к упадку и города, и губернии. В 1835 году вспыхнули бунты крестьян Кунгурского и Красноуфимского уездов. В том же году губернатор Г. К. Селастенник был отстранён от должности и предан суду по решению Сената за «нераспорядительность» и «неуважительные послабления» при подавлении крестьянских волнений.

В 1840 году британский геолог сэр Родерик Мурчисон, исследуя обширные выходы геологических пластов в окрестностях Перми, открыл Пермский геологический период, получивший название в честь города.

14 (26) сентября 1842 года в Перми произошёл пожар, в котором погибла вся центральная часть города (около 300 домов). Выгорели почти все здания, ограниченных улицами Набережная (ныне Монастырская), Кунгурская (ныне Комсомольский проспект), Екатерининская и Чердынская. После него происходит окончательное смещение административного центра города в район улиц Сибирской и Покровской.

В 1863 году из-за истощения руд Мотовилихинский завод был закрыт, и в том же году ниже по течению Камы были заложены Пермские пушечные заводы. 18 (30) марта 1868 года по инициативе Губернского статистического комитета в Перми и её окрестностях была проведена перепись населения:

Жителей оказалось: в Перми 11381 мужчина и 8175 женщин, всего 19556 человек; в Мотовилихинском заводе 4399 мужчин и 4321 женщина, всего 8725 человек; в деревнях Данилихе, Горках, Ермолаевой и Горюшках 385 мужчин и 421 женщина. В Перми было 14 церквей, до 40 каменных и до 2900 деревянных домов, лавок 353.

24 августа (5 сентября) 1878 года состоялось открытие Уральской железной дороги от Перми до Чусовой. Конец XIX века стал в Перми периодом грандиозного железнодорожного строительства. Ещё в 1874—1878 годы была введена в строй линия Пермь — Кушва — Екатеринбург. В 1897—1898 годах была проложена Пермь-Котлаская ветка, соединившая Уральскую железную дорогу с железнодорожной сетью Европейской России.

В конце XIX века в Перми активно развивались учреждения искусства и культуры. В 1874 году началось строительство театра оперы и балета. Осенью 1879 года там была поставлена опера «Русалка» А. С. Даргомыжского. В 1886 году был открыт первый кинотеатр — «Иллюзион». Он находился на углу улиц Большой Ямской (ныне Пушкина) и Кунгурской.

26 июня (8 июля) 1886 года началось строительство первой в городе ветки водопровода для снабжения водой Александровской больницы и приюта для душевнобольных. В качестве источника воды использовались ключи реки Данилиха; согласно расчётам губернского механика С. А. Ходаковского они могли дать до 8500 вёдер воды в сутки. Для прокладки канав при строительстве привлекались больные из приюта. Горожане охотно покупали водопроводную воду, так как она значительно превосходила по качеству ту, что доставляли водовозы.

Будущий ректор Народного университета в Турку С. Нюман так описал Пермь, через которую он проезжал в 1889 году: «Город Пермь — столица Пермской губернии — расположен на красивом месте, на левом берегу Камы. Впрочем, этот город уже по своему внешнему виду чище и приятнее, чем те, которые мы видели до сих пор в пути, за исключением Нижнего Новгорода. Тут и пышные здания, среди которых гимназия и женская школа выглядят особенно хорошими, и уютные парки. А среди них выделяется особенно тот парк, который находится рядом с Камой. Это место, где пермские барышни прогуливаются вечером».

Революция 1905 года

В начале XX века население Перми вместе с Мотовилихой составляло около 100 тысяч человек. В самой Перми было мало промышленных предприятий. Большая часть населения города — мещане, купцы, ремесленники, чиновники и служащие — были лояльны к существующему строю. Но рядом с городом располагались Мотовилихинские заводы, где РСДРП вела активную пропаганду и пользовалась поддержкой части рабочих. Также и среди учащихся города были как сочувствующие революционерам, так и активные участники антиправительственной деятельности. Вместе с примкнувшими к ним представителями радикально настроенной интеллигенции эти группы населения стали активными участниками революционных выступлений 1905 года.

Кульминацией революции 1905 года в Перми стало Мотовилихинское вооружённое восстание. 12 (25) декабря 1905 рабочие испортили стрелку и, попытавшись разобрать железнодорожный путь, остановили поезд, идущий в Екатеринбург. Для восстановления порядка из Перми был прислан отряд казаков. 13 (26) декабря 1905 казаки, после благополучного прохода поезда, приехали в Мотовилиху со стороны города (д. Горки) и были атакованы повстанцами. Перестрелки продолжались до наступления темноты. Ночью представители Пермского комитета РСДРП и часть руководителей восстания были арестованы жандармами.

В событиях 13 (26) декабря 1905 со стороны правительственных войск участвовали казачья сотня 7-го Уральского полка и три роты 232-го резервного Ирбитского батальона, а также полиция. По официальным данным за весь день они потеряли двоих ранеными и одного пострадавшим. Также была легко ранена лошадь.

Потери среди жителей Мотовилихи и Перми, как участвовавших в событиях, так и посторонних за два дня столкновений составили [polikliet.livejournal.com/308772.html 6 человек убитыми и 33 ранеными, трое последних в итоге скончалось]. Около 400 человек были выпороты или избиты нагайками. Реальные потери, вероятно, были ещё больше — не все раненые были выявлены, часть успела скрыться.

Однако на этом революционные события не закончились. В первой половине 1906 года Пермский комитет РСДРП возглавил Я. М. Свердлов, которому в короткие сроки удалось восстановить как пропагандистскую деятельность партии, так и боевые дружины. В июне 1906 года Свердлов, его жена и вся верхушка РСДРП в Перми и Мотовилихе были арестованы. Но через два месяца после этого в Пермь во главе группы профессиональных революционеров приехал другой крупный социал-демократ Ф. А. Сергеев (Артём). Он возглавил работу по выборам во II Государственную Думу, которая успешно завершилась избранием в депутаты от РСДРП А. А. Шпагина.

Осенью 1906 года Пермский комитет РСДРП принял решение о роспуске своей боевой дружины, боевики которой без санкции комитета организовывали экспроприации и убийства полицейских. Значительная часть дружинников была не согласна с этим решением и ушла в лес, где ещё с конца декабря 1905 года находился один из лидеров революционного движения в Мотовилихе беспартийный рабочий А. М. Лбов. С этого момента начались события, которые принято именовать лбовщиной.

Лбовщина представляла собой локальный эпизод партизанской войны, которую местные и приехавшие из других регионов Российской империи боевики вели против местных властей. Основными действиями лбовцев, или «лесных братьев», как их ещё называли, были экспроприации, нападения на государственные лавки винной монополии и убийства провокаторов. Отличительной чертой пермских «лесных братьев» была их внепартийность: хотя в рядах лбовцев были и социал-демократы, и эсеры, никаким партийным комитетам они не подчинялись. Это стало одной из причин вырождения лбовщины. После того, как операции лбовцев в районе Надеждинска привели к локауту на заводе, движение пошло на спад. Потеряв поддержку партийных комитетов, осенью 1907 года А. М. Лбов распустил свой отряд. Остатки движения были подавлены в 1908 году, сам А. М. Лбов был арестован в Нолинске Вятской губернии и 2 (15) мая 1908 года казнён в Вятке.

С.М. Прокудин-Горский

В 1909 году Пермь посетил Сергей Михайлович Прокудин-Горский, пионер русской цветной фотографии, который в 1909—1916 годах при поддержке императора Николая II совершал путешествие с целью запечатлеть в цвете современную ему Россию, её культуру, историю и модернизацию. В [lcweb2.loc.gov/pp/prokhtml/prokabt.html коллекции его фотографий], опубликованной на сайте Библиотеки Конгресса США, можно найти 12 фотографий, сделанных в Перми (из них 2 сохранились только в виде черно-белых альбомных контрольных отпечатков) и ряд фотографий, сделанных в Пермской губернии в 1909, 1910 и 1912 гг.

• Фотографии С. М. Прокудина-Горского, 1909 год
• Sergei Mikhailovich Prokudin-Gorskii - City of Perm. General view (1910).jpg

  Пермь. Общий вид.

• Sergei Mikhailovich Prokudin-Gorskii - General view of the city of Perm from Gorodskie Gorki (1910).jpg

  Вид на Пермь с Городских горок.

• Sergei Mikhailovich Prokudin-Gorskii - Razguliai, outskirts of the city of Perm (1910).jpg

  Пригород Перми — Разгуляй

• Perm. Mary Magdalene Church.png

  Церковь Марии Магдалины

• Prokudin-Gorsky - Perm. Summertime location of the exchange.jpg

  Пермь.Летнее помещение биржи.

• Prokudin-Gorskii - Staro-Sibirskaia Gate in the city of Perm.jpg

  Старо-Сибирская застава

• Prokudin-Gorskii-25.jpg

  Железнодорожный мост через Каму

• Prokudin-Gorsky - Perm. Headquarters of the Ural Railway Administration.jpg

  Дом управления Уральских железных дорог

Наводнение 1914 года

Весной 1914 года вследствие разлива Камы в Пермской губернии произошло крупное наводнение. Об этом повествует доклад Пермской губернской земской управы Пермскому губернскому земскому собранию 50-й майской, чрезвычайной сессии 1914 года:

Вода в Каме поднялась на 16 аршин (11 м 38 см), превысив максимум памятного 1902 года на 2 четверти (36 см), давно небывалый разлив воды оказался в настоящем году по все уездам нашей губернии. Выступили из берегов не только большие и средние реки, но и маленькие речонки.

Были затоплены прибрежная часть посёлка Мотовилихинского завода (территория современного Мотовилихинского района), улицы Некрасовская, Луговая, и частично — Соликамская, а также цеха Пермских пушечных заводов: лесопильный, мартеновский, кузнечно-молотобойный, прокатный, сименсовые печи, 2-й снарядный, 3-й снарядный, орудийно-закалочный и снарядно-закалочный. Работа в цехах была прекращена. Жители затопленной территории, не переехавшие заранее в другие части города, вынуждены были переселиться на верхние этажи домов. По затопленной части города передвигались на лодках. В рапорте губернатору от 4 мая 1914 года пермский уездный исправник написал:

Разлив р. Камы в этом году был чрезвычайно большой. Половодье превратилось в наводнение. Водой были залиты завод б. Балашовой, все побережье Мотовилихи до Горок, железнодорожная линия в Перми. Убыток от наводнения исчислялся в 222555 рублей.

В Пермском уезде наиболее пострадали Нижне-Муллинская, Ново-Ильинская, Култаевская и Полуденская волости.

Революции 1917 года и Гражданская война

2 (15) марта 1917 года в Пермь из Петрограда поступили первые известия о Февральской революции. Вице-губернатор Л. В. Лыщинский-Троекуров подписал официальное объявление об отречении от престола Николая II.

5 марта на заседании совета общественных организаций был сформирован Комитет общественной безопасности (КОБ), который осуществлял власть в городе в начальный период революции. В его состав вошли: член I Государственной думы эсер С. И. Бондарев (председатель), врач и выборщик первых трёх дум В. Иванов, председатель областного военно-промышленного комитета А. Е. Ширяев, председатель Пермского биржевого комитета Н. В. Мешков, член пермской губернской земской управы В. А. Чердынцев, начальник материальной службы Пермской железной дороги Н. И. Бобин, крестьянин А. С. Пономарёв, преподаватель реального училища Н. А. Несслер и присяжный А. А. Шнееров. Комитет принял меры по охране города, начал разоружение полиции и формирование милиции. Представители прежней администрации были арестованы.

26 октября (8 ноября) 1917 года известия о Октябрьской революции достигли Перми. 27 октября городская дума, за исключением фракции социал-демократов, осудила захват власти Петроградским Советом. 26 октября был создан коалиционный Революционный комитет. В его состав вошли по три представителя от эсеров, меньшевиков и большевиков. Пермские большевики, оказавшись в меньшинстве в комитете и не сумев навязать большинству свои взгляды, уже 1 ноября вышли из его состава.

17 декабря в здании Пермского оперного театра состоялся I губернский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов. Съезд провозгласил установление Советской власти в Пермской губернии и сформировал губернский исполнительный комитет, председателем которого стал большевик М. Н. Лукоянов.

В марте 1918 года в Пермь был сослан великий князь Михаил Романов. Несмотря на необходимость отмечаться в ЧК, он имел возможность вести жизнь рядового гражданина, совершать прогулки по городу, ходить в кино, театры, кататься на лодке по Каме, делать небольшие выходы в лес. Однако в рядах местных большевиков созрел заговор во главе с начальником одного из отделов ЧК Г. Мясниковым и начальником пермской милиции В. Иванченко. В ночь с 12 на 13 июня великий князь Михаил со своим секретарём Джонсоном были незаконно арестованы заговорщиками в гостинице Королёвские номера и вывезены за пределы города. Недалеко от современной станции Балмошная великий князь и его секретарь были убиты. Тела их до сих пор не найдены. Приблизительно через месяц после этого официальными властями за контрреволюционную деятельность был арестован и казнён архиепископ Пермский и Кунгурский Андроник. Ныне Русской православной церковью он причислен к лику святых.

24 декабря 1918 года войска армии Колчака подошли к Перми сразу с двух сторон. А уже 25 декабря после непродолжительных столкновений в районе железнодорожной станции «Пермь-2» «белые» заняли город. В результате «Пермской катастрофы» 3-й армии «красных» «белые» взяли не только Пермь, но и Глазов и Уфу.

После отчёта комиссии ЦК РКП(б) (под руководством И. В. Сталина и Ф. Э. Дзержинского) командование Восточного фронта подготовило наступление для возвращения Перми.

2-я и 3-я армии к 20 июня отбросили армию Гайды от реки Вятки на реку Каму и вышли на дальние подступы к Перми. В ночь с 30 июня на 1 июля 1919 года, переправившись через Каму, красные вновь заняли город. В Перми произошли кровопролитные уличные бои. Почти весь водный транспорт (почти весь камский речной флот и часть волжского) был сожжён в порту, взорван железнодорожный мост через Каму. В Пермской губернии осталось множество свидетельств отступления «белых» на восток. Гражданская война, военный коммунизм и сопутствующая им хозяйственная разруха привели к деградации городского хозяйства Перми. В это же время административный центр Урала был перенесён советской властью из Перми в Свердловск.

Режим Колчака, так же как до этого Советская власть, совершил ряд преступлений, виновны в которых были в основном военные, а не гражданские власти. Самым мрачным застенком стала военная контрразведка, которая находилась в бывшем здании Духовного училища (ныне Пермский государственный институт искусств и культуры).

Советский период

По итогам переписи населения, проведённой в 1926 году, население Перми составило 84 804 человека (39 968 мужчин и 44 836 женщин). К переписи 1939 года, в связи с индустриализацией, население города выросло более чем в три раза и составило 306 тысяч человек.

3 ноября 1927 года состоялось объединение Перми и рабочего посёлка Мотовилиха в один город. В 1931 году Мотовилиха получила статус самостоятельного города под названием Молотово, а в 1938 году была вновь включена в состав Перми под названием Молотовского района (сейчас — Мотовилихинский район).

В 1930 году началось строительство моторостроительного завода № 19 (позднее — завод имени Сталина, завод имени Свердлова, ныне — Пермский моторостроительный комплекс).

С 1940 по 2 октября 1957 года город носил название Молотов в честь В. М. Молотова, политического деятеля и председателя правительства СССР в 1930—1941 годах.

Во время Великой Отечественной войны промышленность города была переориентирована на военные нужды. Машиностроительный завод имени Дзержинского был переведён на производство боеприпасов и других средств обороны, химический завод имени Орджоникидзе — на производство химических средств борьбы с вражеской техникой и сырья для боеприпасов.

Пермская область стала одним из основных регионов, принимавших эвакуированное население и предприятия. В области было переведено 124 промышленных предприятия, из них в Перми было размещено 64. На территории Пермского моторостроительного завода было размещено оборудование нескольких предприятий аналогичного направления.

В 1955 году закончилось сооружение Камской гидроэлектростанции. В 1958 году введена в эксплуатацию первая очередь Пермского нефтеперерабатывающего завода (ныне — ООО «Лукойл-Пермнефтеоргсинтез»).

1 ноября 1967 года был открыт для движения Коммунальный мост — автомобильно-пешеходный мост через Каму длиной 998 м, связавший центр города, расположенный на левом берегу, с правобережной частью.

22 января 1971 года город Пермь награждён орденом Ленина за успешное выполнение пятилетнего плана по развитию промышленного производства.

Период всеобщего дефицита примечателен событиями, произошедшими в Перми в середине лета 1990 года. События т. н. «Табачного бунта» начались 26 июля около полудня, когда толпа, собравшаяся в центре города, выдвинулась на проезжую часть, перекрыв улицу Ленина. Движение трамваев и автомобилей остановилось. Вскоре толпа двинулась к зданию горисполкома, которое находилось по соседству, и устроила митинг, заняв перекресток улиц Ленина и Карла Маркса (сейчас Сибирская). Затем был занят перекрёсток улиц Ленина и Комсомольского проспекта. Таким образом, движение транспорта по трём главным улицам города оказалось парализовано.

Постсоветский период

Последствия общероссийского кризиса сказывались на разных сторонах жизни пермяков. В начале 1993 года вспыхнула «бюджетная война» между городскими и областными властями и в течение нескольких лет продолжалась с переменным успехом. Кроме длительного судебного процесса, «бюджетная война», запомнилась, в том числе, приездом комиссии Верховного Совета, забастовкой «Скорой помощи», перебоями работы общественного транспорта и уличного освещения.

20 марта 1994 года произошли впервые в постсоветской истории выборы в Пермскую городскую Думу. А 8 декабря 1996 года состоялись первые прямые выборы главы города. Уже в первом туре победу одержал Юрий Петрович Трутнев. Он занимал этот пост до 2000 года.

16 июня 1995 года в Перми был создан Фонд поддержки игровых видов спорта «Урал-Грейт». С этого момента началась история ПБК «Урал-Грейт». В 2001 и 2002 годах пермский клуб становился чемпионом баскетбольного чемпионата России.

21 октября 2005 года была открыта 1-я очередь Красавинского моста — нового моста через Каму, который при длине 1736,95 метров является самым большим в Пермском крае и третьим по длине в России. Его открытие позволило разгрузить центр города от транзитного транспорта. Завершение строительства 2-й очереди запланировано на июнь 2008 года.

См. также

• Архитектура и достопримечательности Перми
• История Пермского края

Ссылки

• Пермь // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий История Перми

Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее. Прикрытие, стоявшее подле пушек Тушина, ушло, по чьему то приказанию, в середине дела; но батарея продолжала стрелять и не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать дерзости стрельбы четырех никем не защищенных пушек. Напротив, по энергичному действию этой батареи он предполагал, что здесь, в центре, сосредоточены главные силы русских, и два раза пытался атаковать этот пункт и оба раза был прогоняем картечными выстрелами одиноко стоявших на этом возвышении четырех пушек.
Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен.
– Вишь, засумятились! Горит! Вишь, дым то! Ловко! Важно! Дым то, дым то! – заговорила прислуга, оживляясь.
Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя, подкрикивали солдаты к каждому выстрелу: «Ловко! Вот так так! Ишь, ты… Важно!» Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину.
Из за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них картечью.
Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это , как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из под маленькой ручки смотрел на французов.
– Круши, ребята! – приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты.
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
– Вишь, пыхнул опять, – проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, – теперь мячик жди – отсылать назад.
– Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то.
– Ничего, гранату… – отвечал он.
«Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
– Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.